Долгое время моя нестандартность казалась мне главным недостатком. На кастингах говорили: «Какая вы странная, у вас очень сложная внешность... Даже непонятно, какую роль предложить. То ли вы Маша, то ли Даша...» Прошло много-много лет, и эта странная сложная внешность, непохожесть на других стала моим достоинством.
— Саша, зимой зрители наблюдали за вами в сражениях на танцполе популярного проекта «Танцы со звездами». Как вы взвешивали решение об участии? Я, к примеру, в первую очередь подумала: «Не опозориться бы...»
— Точно такая же мысль была и у меня. В «Анне Карениной» есть фраза: «Я не танцую, когда можно не танцевать».
— Это про вас?
— Про меня ДО проекта. Несколько лет подряд мне поступали предложения участвовать, я отказывалась, не чувствуя никакого желания даже попробовать.
Но в этот раз все сложилось. Была поздняя осень, мне вдруг захотелось какого-то хулиганства. Все шло как обычно — заканчивались съемки, начало новых планировалось после Нового года, в театре тоже все своим чередом. Дома — любимые дети, муж. Не скажу, что это казалось рутиной, но мысли попробовать новое, возможно даже другую профессию, преследовали. Хотелось бросить самой себе вызов, сделать то, чего никогда не делала.
В это подходящее время и раздался звонок. И я согласилась на пробное занятие с хореографом. Он показал мне азы разных направлений бальных танцев — немножко вальса, чуть танго, базовые шаги ча-ча-ча. К своей большой радости, я смогла все движения повторить. И когда посмотрела отснятое видео, подумала: «Неплохо! Ну, вылечу с первого тура, зато попробую».
— Ожидания оправдались?
— Да, причем я получила максимальное удовольствие от самого процесса. Первый месяц тренировок прошел в изучении стилей, направлений. У нас было много времени, к первому эфиру мы готовили всего один танец, все красиво — музыка, бальная одежда, каблуки. Я ужасно нервничала, но партнер мне помог справиться, и к моему удивлению, мы прошли в следующий тур. И тут началась серьезная работа. На подготовку нового танца давалось меньше недели. Оказывается, что танцы — это настоящий спорт!
Каждый день тренировка, минимум часов по пять. И с каждым туром танцы усложнялись. Я очень уставала физически, но работала в зале до изнеможения, понимая, что, возможно, этот танец станет в проекте последним. В начале каждого эфира объявляли, кто вылетел.
— Что нового вы узнали о себе?
— То, что, оказывается, у меня хорошие данные. Лет в шесть мама отвела меня на бальные танцы. Их преподавала одна очень жесткая женщина. Таким вообще не стоит работать с детьми. Она раскритиковала меня и маме сказала, что танцы не мое. Мама все же попыталась отдать меня в другую студию, но я сказала, что нет. Обиделась, закрылась, танцы стали огромным «тараканом» в моей голове.
Я благодарна проекту «Танцы со звездами», для меня это стало серьезной психотерапией. Согласившись участвовать, уже победила, преодолела саму себя.
Приятным бонусом стало то, что я научилась владеть собственным телом. Это еще больше раскрыло меня в профессиональном плане.
— Поясните, пожалуйста, мысль. Что означает научиться владеть телом?
— По хлопку режиссера я умею заплакать или засмеяться. А расправить плечи, ссутулиться, изменить походку персонажа — это мне давалось с трудом. И я решила, что в моем случае и не надо.
Может быть, поэтому мы встретились и до сих пор вместе с Константином Богомоловым, который любит на сцене физический минимализм.
Если машешь руками, значит не знаешь, что делать, и от беспомощности помогаешь сам себе жестами. Константин Юрьевич считает это дурным тоном.
Но здесь есть одна опасность: если режиссер физически ограничивает тебя на сцене, через некоторое время ты можешь закостенеть, поместить себя в скорлупу.
В проекте «Танцы со звездами» я вспомнила, что есть тело, есть руки, которыми можно пользоваться и стать свободной.
— Трудно поверить в такие метаморфозы, на танцполе вы были пластичны, органичны. Когда в фокстроте падали спиной в руки своего партнера Михаила Щепкина, мне захотелось узнать: насколько вообще вы доверяете людям?
— Ну нет! Доверяю только Щепкину. Правда в тот раз он чуть меня не уронил, потому что танцевал практически вслепую, в костюме, полностью закрывавшем лицо. Но не уронил же! Он большой профессионал.
Вообще, чтобы достичь большего в профессии, нужно уметь доверять. Кино и театр — дело коллективное. Поэтому большая удача встретить на творческом пути «своих» людей.
— Вы послушная актриса и делаете то, что говорит режиссер, или — спорщица?
— Я люблю режиссера, который знает точно, чего хочет. Который не одобряет споры «за столом», а говорит — просто выйди и покажи! Докажи свою правоту на сцене, в действии.
— Саша, вы работаете со многими режиссерами, но больше всего театральных работ и последние премьеры у Богомолова. Что, он вызывает больше всего вашего доверия?
— Да. И на сто процентов. Через год у нас юбилей — десять лет спектаклю «Карамазовы», с которого все и началось. А начиналось непросто.
Меня пригласили на пробы в МХТ. Все было очень волнительно, репетиционный зал главного драматического театра страны, в нем — сам Богомолов и гениальная Роза Хайруллина.
Прочитала текст, со мной немного поговорили — и все, я была свободна. Константин Юрьевич сказал, что ничего не может обещать, но если что, мне позвонят. Через несколько месяцев мы действительно начали репетировать. До сих пор не понимаю, как это произошло.
До этого у меня был только Театр.doc. Я училась в Щукинском училище и даже играла в легендарном спектакле «Принцесса Турандот» в Вахтанговском театре. Но когда выпустилась, в труппу меня не взяли.
Я тогда очень расстроилась несправедливости происходящего. Ушла на телевидение, два года работала на канале «Культура».
Однажды брала интервью у худрука Театра.doc Михаила Угарова. То, что он рассказывал, меня поразило. Хорошо помню, как он описывал так называемую позицию ноль, существование актера на сцене.
— Что за позиция?
— Актер должен вспомнить то чувство, с которым едет в метро. Вокруг много людей, а он ни с кем никак не взаимодействует.
Его задача доехать до нужной станции, и это все, что вообще волнует. Ни чужие взгляды, ни посторонние разговоры, запахи. Он просто едет до своей остановки.
При этом он не застыл как овощ, а живет! Думает о своем, смотрит что-то в телефоне, зачесался локоть — почесал....
Интервью было не очень длинным, а мне хотелось расспросить еще о многом. На прощание Угаров спросил: «Саша, вы совсем не похожи на журналистку. Чем занимаетесь?» Я призналась, что актриса, и тогда он предложил прийти в театр и позвал участвовать в спектакле.
Все сложилось волшебным образом, я снова оказалась в театре. Мы начали работать.
В Театре.doc мне нравилось все — маленький зрительный зал человек на пятьдесят, и современные пьесы с сюжетами, взятыми из жизни, и то, что каждый спектакль создавали вместе режиссер, драматург и актер. Сцены как таковой не было, актеры играли на расстоянии вытянутой руки от зрителей.
Мне пришлось забыть обо всем, чему училась в институте. Но правда за два года журналистики я и так многое подзабыла.
Теперь только «позиция ноль», ты рассказываешь историю своего героя конкретно зрителю, без галлюцинаций о «четвертой стене» — «я одна в комнате и сейчас вам покажу, как классно умею плакать».
В театре я проработала лет пять. Это было насыщенное время — фестивали, гастроли. Мы даже получили «Золотую маску» за спектакль «Жизнь удалась». И правда на тот момент у меня жизнь удалась.
— Конечно! Вы попали в труппу МХТ!
— И снова все совпало замечательным образом. Когда я стала актрисой Московского Художественного театра, мне пригодилось все то, чему я научилась в Театре.doc. Но этого хватило лишь на месяц репетиций.
— Вы имеете в виду «Карамазовых», которых начали репетировать? А что случилось?
— Я оказалась в театре иного уровня. Среди больших артистов. И Достоевский — это классика, а не современная проза. Там язык другой...
И зал не пятьдесят человек, а под тысячу... Тут и поняла, что все, что умела, — этого мало. Требовался иной профессиональный подход.
Через месяц репетиций вся моя непосредственность прошла, «позиция ноль» полностью себя исчерпала. Даже себе я стала скучна. Нечего предложить режиссеру... Все стало неинтересным, серым, никаким.
А партнеры — Виктор Александрович Вержбицкий, Роза Хайруллина — с каждым разом репетировали все лучше и мощнее.
Знаю, что Богомолов хотел от меня отказаться, потому что вначале был вдохновлен, а потом ужасно разочарован. Позже он мне сказал: «Ты меня раздражала! Не могу понять, почему я тебя не уволил, да еще убеждал Олега Павловича, что именно Ребенок должна сыграть». Оказывается Табаков его прямо спросил: «А что, у нас в театре, где штат сто двадцать артистов и семьдесят приглашенных, нет кандидатуры на Грушеньку?»
Но в тот момент Константин Юрьевич видел, что пасую. И он еще больше загонял меня, демонстрируя мне мою же беспомощность. Для того чтобы я показала все, на что способна, разозлилась на саму себя, на свою расхлябанность, плохую актерскую форму. И выдала бы большее! Метод был жестким, но эффективным.
— Вы сами взяли себя в руки или случилось чудо?
— Я же не понимала, что это такой провокационный метод! Как режиссера совсем не понимала Константина Юрьевича, что он от меня хочет... Дошло уже до белых губ, я физически не могла ни одного слова произнести.
Меня тогда Роза Хайруллина поддержала, серьезно со мной поговорила. И я поняла, что надо собраться, прекратить бояться режиссера, разозлиться и сделать свой вариант. Пойти ва-банк: уволят — значит, не судьба!
Я всю ночь не спала, утром пришла на репетицию и — сделала! Получилась классная сцена. До сих пор ее люблю.
— Хотя вы с Богомоловым знакомы уже десять лет, все еще на «вы»? Он не предлагает называть его Костей и перейти на «ты»?
— Нет, таких предложений никогда не звучало. Я с ним на «вы» и «Константин Юрьевич», даже спустя многие годы знакомства. Для меня очень важна дистанция с режиссером.
— А внутреннего тремора у вас не было от того, что выходите на легендарную сцену?
— Конечно был. В голосе волнение никак не проявлялось, он у меня всегда ровный, но я видела, что ужасным образом трясется платье. Это мешало, сковывало.
— Есть ответ, почему так происходило?
— От завышенной ответственности, наверное. И, кстати, это звоночек насчет слишком серьезного отношения к себе, а не только к происходящему на сцене. «Где же тут, Саш, самоирония? — хочется спросить. — Выдохни уже, успокойся, все-таки ты не Ермолова, — говорила я себе. — Актерские задачи здесь небольшие, а волнуешься так, будто выходишь с сумасшедшим монологом, в котором должна, как Терминатор, распасться на молекулы и собраться на глазах у восторженных зрителей».
Конечно, волноваться — это нормально. Всем известна фраза о том, что не волнуется только мертвый артист. Переживай, нервничай, но только не до потери пульса.
— Как в детстве? Мне понравилась история, которую вы рассказали в программе «Когда все дома».
— Да! Вопрос Тимура мне очень понравился: «Сами себя отобрали бы в детстве в театральную студию? Если бы сидели в приемной комиссии, поняли бы — сложится у этой девочки актерская судьба? И если да, то по какому качеству?»
Я вспомнила свою детскую фотографию, где стою в шеренге нарядных детей на утреннике и горько плачу. Мама говорит, что тогда я забыла стихотворение, хотя хорошо его знала, долго и старательно учила. Мы жили в коммунальной квартире, я ходила по соседям и всем его рассказывала. А на празднике вышла к зрителям и забыла. Папа подсказывал, но я так ничего и не вспомнила, разревелась.
И сейчас, с позиции профессиональной актрисы, думаю, что такую девочку заметила бы обязательно. Потому что она волновалась, поэтому и забыла строки. Раз волновалась, значит, осознавала важность выступления. И главное сбившись, не засмеялась — да подумаешь! — а расстроилась.
— А вот комиссия театрального института вас не сразу разглядела. И два года вы проучились на режиссерском факультете. Решили сменить профиль?
— Нет, я ходила на прослушивание в Школу-студию МХАТ, ГИТИС и в Щепкинское. Доходила до третьего тура и даже до конкурса, но не дальше. А в институт культуры меня сразу взяли. Я не хотела идти, но мама сказала, что не стоит терять год — иди и учись.
— Всегда сложно принять решение: остаться с синицей в руках или замахнуться на журавля в небе...
— Сейчас наш разговор снова поворачивает на мою любимую тему — люди на жизненном пути.
Художественным руководителем нашего курса в институте культуры была Изольда Васильевна Хвацкая. Она преподает и в Щепкинском училище.
В конце первого года она сказала: «Саша, ты прекрасно сдала сессию, это здорово. А теперь собираемся и готовимся поступать в театральный. Режиссером ты всегда успеешь стать, если захочешь, а для поступления на актерский есть срок годности. В двадцать лет ты уже будешь «старухой» среди абитуриентов. И попасть в театральный станет практически невозможно, только если не наврешь, что тебе восемнадцать. Остался год, максимум два, когда ты можешь это сделать». И я поступила.
— Но даже с дипломом молодых актрис никто не рвет на части. Чтобы попасть в кино, многим приходится ходить с фотографиями по «Мосфильму», стучаться в закрытые двери и спрашивать: вам актриса не требуется? А вам?
— Конечно приходилось! У нас в институте было такое шутливое поверье: пока тысячу фотографий не раздашь, сниматься не начнешь. Наверное, это о том, что следует продемонстрировать миру силу своего намерения идти в выбранную сторону. Стало получаться, когда у меня появилась агент Марина Карнаева.
— Молодому артисту трудно прорваться без агента, но он, как правило, не заинтересован в неопытном артисте. И в итоге попасть на пробы крайне сложно. Получается замкнутый круг!
— А я считаю, что актер имеет полное право бывать на любых пробах. В Голливуде, к примеру, пожалуйста! Знаешь, что запускают проект, но не знаешь ни сценария, ни сюжетной линии, зато в курсе, какой режиссер будет снимать. Платишь за участие три копейки, приходишь и читаешь любой отрывок или монолог из фильма этого режиссера. Перед тобой сидит кастинг-директор, у тебя есть несколько минут. Звенит звонок, ты уходишь, заходит следующий. Это и есть шанс. Хорошо, что у нас кастинги и сама киноиндустрия становятся все более открытыми для начинающих актеров.
— Когда преподаватель говорила: «Саша, актерство — это твое», вы чувствовали себя какой-то особенно талантливой и нужной искусству?
— Нет, мне это не грозит. Меня даже можно хвалить сколько угодно, я все равно в это не поверю. У меня заниженная самооценка. Да и на классическую актрису я не очень похожа. В детстве, когда училась в колледже имени Галины Вишневской, играла в детском музыкальном театре, мне все говорили: «Да ладно! Никогда и не скажешь, что ты актриса».
В нулевые, когда я окончила институт, было очень важно амплуа. Да и в театральный нас набирали, исходя из этих самых амплуа: две героини (одна драматическая, другая характерная), две «голубые», еще травести и полненькая. Всегда такой набор. Я драматическая была, что странно. Ну и, наверное, характерная.
Хотя ни на кого не похожа. Долгое время моя нестандартность казалась мне главным недостатком. На кастингах говорили: «Какая вы странная, у вас очень сложная внешность... Даже непонятно, какую роль предложить. То ли вы Маша, то ли Даша...»
Прошло много-много лет, и эта странная сложная внешность, непохожесть на других стала моим достоинством.
Сейчас забавно вспомнить, что в детстве мне хотелось быть похожей на куклу Барби. Она мне казалась эталоном красоты.
— Психолог тут же спросил бы по поводу восприятия внешности. Папа ваш что говорил: Саша — умница или Саша — моя ж ты красавица?
— Что говорил папа насчет того, умница я или красавица, не помню, но называл меня в детстве Александрой. Мы с братом были на него похожи. А я хотела — на маму.
Когда приходили гости и говорили, глядя на нас:
— Боже, копия Славы! — мы с Кириллом смотрели друг на друга и отвечали:
— Спасибо, но это не комплимент... — и хохотали.
У нас замечательные родители — мама красивая, папа талантливый. Сейчас я все больше становлюсь похожей на маму.
— Хочу перейти уже к вашей с Алексеем Вертковым семье. У вас двое детей, мальчик и девочка. Саша, какая разница между мирами мужчин и женщин, если ориентироваться на ваших детей?
— Дочери Вере скоро два года, о ней еще рано что-то говорить, пока наблюдаю. А Ване — пять, и он уже себя проявляет. Для меня стало открытием то, что мальчики так сильно привязаны к маме. До этого я не понимала, почему молодые люди стремились познакомить меня со своими мамами. Считала это каторгой, опасалась оценочных суждений и заранее настраивалась на то, что, конечно же, я не та, на которую рассчитывает мама. А оказывается — это честь.
Раньше мне казалось, что фразы парней «надо позвонить маме» выдают в них неуверенных маменькиных сынков, чуть ли не хлюпиков. А оказывается — это все о большой любви и заботе о маме. Еще я удивлена, насколько мальчики нежные создания. Иногда встречала в мужчинах противоречие: внешне сильный, уверенный, даже может быть агрессивный, а при близком знакомстве вдруг замечаешь нежнейшее внутреннее содержание, незащищенность. Причем чем брутальнее внешне, тем чаще — слабее внутри.
Мы, девочки, другие. Дочери нет и двух лет, но она обогнала Ваню.
В ее возрасте он не говорил, только мычал, показывал на предметы, издавая какой-то звук. Я захлебывалась от восторга, если первый слог совпадал с названием предмета: чашка — ча. А Вера четко называет все предметы, считает — пять, семь, десять... Рассказывает «Колобка», поет песенки из «Мойдодыра», знает «Винни Пуха». Она смотрит мультик и разговаривает вместе с героями.
Ваню мы стали понимать лишь к двум годам. Как подметила моя мама, в этом виновата я: «Саша, ну когда ты перестанешь за него договаривать?! Э-э-э... чашечку? Э-э-э — ложечку?» Все это слепая материнская любовь к сыну. С Верой я иначе себя веду: «Что конкретно тебе надо?» Видимо, от безысходности она так быстро заговорила.
— Саша, вы впервые стали мамой в тридцать семь лет. Поддерживали идею чайлдфри?
— Нет. Было непонимание, зачем сейчас. Мне хотелось иметь детей, но позднее. Жизнь прекрасна, я хотела ею наслаждаться. О том, что пора, задумалась на исходе срока годности материнства.
— А когда он подходит, лет в тридцать?
— После тридцати пяти. Хотя, если без шуток, у материнства нет возраста. Пора рожать или нет, женщина чувствует сама. Мне хотелось, чтобы дети родились в браке. И чтобы беременность не стала поводом для женитьбы.
Я очень хотела встретить своего единственного мужчину и чтобы дети стали подтверждением нашей любви. Мне повезло — так и получилось. Мы с Алексеем поженились, повенчались. Уже потом состоялся разговор на тему детей, я поняла, что мы оба готовы стать родителями.
— Бывает так, что мужчина как раз не готов, о чем прямо говорит. А женщина очень хочет ребенка, да и время поджимает. Как вам кажется, что делать в таком случае?
— У меня были такие отношения и именно такой ответ. Я встретила человека, и мне показалось, что вот он — отец моих будущих детей! Но мужчина сказал, что сейчас не время, мы молоды, есть чем заниматься, зачем сейчас, лучше попозже. С того момента отношения дали трещину. Я решила, что все это — не о любви. И эту тему отложила в долгий ящик.
— Раньше актрисы приносили жертву карьере, отказывались от материнства...
— А сейчас состоявшиеся звезды советского экрана громче всех мне подсказывали, торопили: «Саша, пора!» Как хорошо, что теперь не надо выбирать между карьерой и материнством.
— Со своим будущим мужем Алексеем Вертковым вы познакомились в МХТ, где он играл в спектакле «Светлый путь. 19.17»?
— Нет, мы познакомились гораздо раньше, еще в Театре.doc.
А начали встречаться в 2012 году, после съемок у Светланы Николаевны Проскуриной в картине «До свидания, мама». И сейчас, кстати, мы снова у нее же снимаемся вместе в фильме «Первая любовь». Это уже третья наша с Лешей совместная работа. Восьмого мая мы отметили шесть лет со дня свадьбы.
— Что вас зацепило в молодом человеке, Саша?
— Алексей мне нравился как артист, нравился его глубокий голос. Он был ведущим артистом в СТИ у Женовача. Иногда я следила за его творчеством.
Как человек Алексей такой весь в себе, сложный. А мне нравится, когда нужно разгадывать и чтобы вообще никогда не разгадать.
— Что вы поняли о браке за эти годы?
— То, что важно позволять партнеру быть другим. Когда хочется его изменить, следует вспомнить, что сама выбрала этого человека. И он тоже пусть вспомнит, что выбрал меня — такую независимую и прекрасную. Доверие еще важно... Еще я поняла, что следует договариваться.
Мы с Алексеем настолько разные, что вы даже представить себе не можете, просто как черное и белое, как железо и вода. Поэтому совместная жизнь для нас — большая работа
— Ссоритесь часто? Кричите, ведь вы оба, наверное, крайне эмоциональные?
— Чтобы прямо кричать, такого нет. По моему мнению, все же лучше выпустить пар и все выяснить, чем терпеть. Ничего нет хуже, когда через десять лет жена вдруг говорит: я столько терпела... И начинает перечислять по пунктам: «А помнишь третье сентября двенадцатого года?!» В таких случаях выход один: чемодан, такси на вокзал и — к маме. Еще я поняла за эти годы, что очень важно, чтобы мой мужчина мог меня смешить.
— Вы в одной профессии, невозможно не ревновать друг друга?
— Ревнуешь, если не понимаешь механизмов актерской профессии. Мы оба играем с другими мужчинами и женщинами про любовь и страсть.
— Мне кажется глупым ревновать партнера в этом смысле.
— Как это глупо? На «Танцах со звездами» мужья некоторых конкурсанток просили поскорее закончить участие. Хотя ничего не случится, даже при близком контакте в танце или в киношной постельной сцене, если ты сам не хочешь, чтобы случилось. Если человек в поиске, он «заведется» и в кафе и познакомится, и окажется в чужом доме до утра. Если же вы спрашиваете о ревности в профессии, то опять же — мы оба хорошо знаем всю ее специфику. Обо всех этих наших творческих поисках, сомнениях, страданиях... Я никогда не трогаю Алексея, если вижу, что он находится в определенном состоянии. И благодарна ему за то же самое. Нас обоих лучше оставить в покое.
У меня были отношения с человеком неактерской профессии. И когда я на нервах готовилась к премьере, учила горы текста, а он говорил: «Саш, брось эти листочки, нам пора обедать» — это было очень странно.
— Вы с Алексеем даете друг другу профессиональные советы? Подозреваю, что трудно удержаться.
— В самом начале отношений после премьеры я честно сказала Алексею, что мне понравилась его работа, но не нравится сам спектакль. Мы очень сильно поссорились. Я поняла, что на чужую территорию не надо заходить, потому что мы очень болезненно воспринимаем все это. Потом и Алексей высказал свои замечания после уже моего спектакля, мы не разговаривали сутки.
С тех пор тема обсуждения и критики закрыта. Ограничиваемся словами поддержки. Нас объединяет одно — любовь к профессии. Именно поэтому любая критика воспринимается в тридцать раз сильнее и обиднее. И знаете, скажу честно, для меня самый ответственный спектакль, когда в зале сидит Алексей.
— Саша, как думаете, что чувствует ваш муж, когда у вас, допустим, подряд десять съемочных дней, а у него нет?
— Я вижу проблему в другой ситуации: когда в паре есть звезда, а другой не состоялся. Вот это болезненно. Мы оба идем своим путем. Я служу в МХТ, Алексей Вертков — в СТИ. Также занят и в спектаклях на Бронной у Константина Богомолова. Снимается в кино.
Я чувствую и вижу, что до наших отношений была другой. Вместе мы стали больше и сильнее. Не скажу, что у нас все легко и просто. Попадаются задачи повышенной сложности, такие, знаете, со звездочкой. Но я люблю, когда сложно. Мне нравится что-то преодолевать. Теперь же я учусь тому, чтобы полюбить и легкие задачи. И чтобы решения были не основательными, как я привыкла, а простыми и с юмором, в чем-то даже безответственными...
Подпишись на наш канал в Telegram