«Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» — цитата из Гете известна каждому. Но только настоящие фотохудожники знают, насколько высока порой бывает цена запечатленному моменту, особенно если глазок объектива направлен на звездного персонажа. Тайны, оставшиеся за кадром, раскрывает известный фотограф Сергей Иванов.
Мы познакомились, когда я пришел на работу в журнал «Советский экран». До этого трудился в журнале «Семья и школа», писал веселые незатейливые репортажи о школьниках. Помогал мне невероятно талантливый фотограф Сережа Ветров. Мы подружились, после получения задания шли в пивнушку, брали пару кружек, обсуждали, что я буду писать, а он снимать.
Сережа тогда работал лаборантом в «Советском экране», в один прекрасный день предложил:
— Ухожу корреспондентом в журнал «Смена», хочешь, устрою на свое место, сделаю из тебя фотографа?
Я не стал отказываться:
— Давай, только я ничего не умею.
— Ничего страшного, научу тебя всему за неделю.
И я действительно семь дней разводил растворы, проявлял пленки, печатал фото, ставил свет, сам что-то снимал, то есть выполнял работу, которую полагалось освоить любому профессиональному фотографу.
Вопрос моего оформления в штат решал главный художник «Советского экрана» Олег Теслер, он сразу спросил:
— Где твои фотографии?
Ветров выпалил:
— Лежат у меня в лаборатории.
Сбегал принес Олегу свои фото, тот посмотрел, сказал Сереге: «Это не хуже того, что снимаешь ты». Так я попал в журнал на должность лаборанта. Рабочий день в редакции начинался в двенадцать, я приходил к восьми утра, проявлял пленки, печатал фото. Там работали мэтры Николай Гнисюк, Игорь Гневашев, Валерий Плотников, они всегда были плотно задействованы на съемках. Когда Теслер пытался дать задание мне, находил повод отказаться. А сам тем временем набивал руку: фотографировал кошек, собак, жену, друзей — всех.
Но час икс все же наступил. Гнисюк с Гневашевым были в командировках, Плотникова невозможно было заставить снимать то, чего он не планировал. А снять требовалось ни больше ни меньше как цветное фото Жарикова и Гвоздиковой на четвертую обложку. Теслер был категоричен: «Даже если у тебя отнимутся руки, должен привезти кадр. Тебя ждут завтра в двенадцать дня». Так мы познакомились с Женей и Наташей.
Позвонил им, они предупредили: «У нас на все про все сорок минут». А это было время, когда ребята только снялись в сериале «Рожденная революцией», на них обрушилась сумасшедшая популярность. На этой картине начался их роман, который продлился до конца Жениной жизни.
Это сейчас снимать легко, а тогда ехал к ним с одного конца города на другой, таща на плече тяжеленный кофр с аппаратурой, в одной руке два штатива, в другой — две сумки с лампами. Добрался на Юго-Запад в полном ужасе. Конечно, снимал их не сорок минут, а часа два. Фото получилось и даже было опубликовано. Так Наташа с Женей благословили меня на профессиональную карьеру.
Жени, увы, уже нет в живых, а с Наташей мы и сегодня поддерживаем отношения, созваниваемся, я бываю на их даче. Постоянно вспоминаем Женю, он был удивительным человеком...
Буквально через месяц после той съемки у меня родился сын. Во времена советского дефицита купить детскую коляску было нереально. Я обегал всю Москву — безрезультатно. Пребывал в панике: как гулять с ребенком? Как-то столкнулся в Доме кино с Жариковым. Тот спросил: «Что ты такой грустный?» Я обрисовал проблему. Женя, ни секунды не раздумывая, сказал: «Приезжай завтра ко мне, поедем поищем коляску вместе».
Назавтра сели в его машину, мчим по Ленинскому проспекту мимо магазина «Москва» и вдруг замечаем в витрине красивую коляску. Я обрадовался: вот то, что надо! Женя крутанул руль и развернулся через две сплошные полосы. Я успел только охнуть: «Что ты делаешь?» Тут же раздался свист, объявился милиционер. Подходит со злобным видом, заглядывает на водительское сиденье и вдруг меняется в лице и отдает Жарикову честь:
— Ой, товарищ генерал, здравствуйте! Извините, что я вас остановил.
— Да ничего, мы сами остановились.
— Все-таки будьте повнимательнее, нельзя так грубо нарушать правила дорожного движения.
— Старик, прости, торопимся!
Женина популярность зашкаливала — нас отпустили без штрафа.
Пришли в магазин, пока искали отдел детских товаров, за нами увязалась толпа, без преувеличения человек семьдесят, в основном женщины. Жариков был невероятным красавцем. Когда ошалевшие от восторга продавщицы увидели Женю в окружении поклонниц, сказали: «Мы все сделаем, только, пожалуйста, уберите куда-нибудь этих людей». Женя повернулся к толпе: «Девчонки, быстро давайте свои бумажки, я сейчас всем раздам автографы, а потом уходите, не мешайте. Любимые, я тоже человек, пришел решать свои проблемы». Коляску нам сняли с витрины.
Женя был заядлым автомобилистом, мог разобрать и собрать машину, а еще — охотником. Помню, взял меня зимой на охоту. Едем и вдруг видим, как чья-то машина не справилась с управлением, влетела в сугроб. Другой водитель проехал бы мимо, а Жариков, хотя никто его об этом не просил, остановился, поговорил с водителем, достал из багажника трос, сам его прикрутил, газанул и вытащил страдальца из сугроба. Мужик благодарил, а мы поехали дальше.
Однажды в Вологодской области пошли зимой на лося. Женя тогда ездил на джипе с широкими колесами. Впереди нас ехала машина с колесами узкими, и мы забуксовали в ее колее. Егери, сидевшие в первом автомобиле нашего кортежа, не заметили, что мы застряли. Умчались, а мы оказались в одиночестве посреди заснеженного поля. Как назло, от мороза сел мобильник, связи мы лишились. Нечего делать, решили: ребята наохотятся, вспомнят про нас и вернутся. Только так подумали, как из леса прямо на нас вышел красавец лось с огромными рогами. Не успел Жариков схватиться за ружье, как из-за спины лося выглянул лосенок. Женя недолго решал, что делать. Вышел из машины, заорал что было мочи, и парочка моментально скрылась в лесу. Я тогда сказал: «Женька, все-таки добрый человек победил в тебе охотника».
Что такое счастье? Для меня нет большего, чем встретиться с друзьями, посидеть за накрытым столом, выпить, закусить, обсудить насущные проблемы. Или же когда целый день проходил в неудобной обуви, намял, натер ноги, а вечером снял проклятые ботинки, прошелся босиком по мокрой траве, на которую опустилась роса, и ты уже счастлив. Вот такое ощущение блаженства мне удалось однажды запечатлеть на лице замечательной актрисы Инны Михайловны Чуриковой. Судьба свела нас на кинофестивале «Зеркало», который ежегодно проходит в Ивановской области. Инна Михайловна была президентом фестиваля. Среди гостей была в тот раз моя подруга Лидия Николаевна Федосеева-Шукшина.
Известно, что Лида — человек верующий, воцерковленный. Кто-то из друзей однажды познакомил ее с местным батюшкой, приход которого находился где-то между Плесом и Иваново. Лида стала к нему ездить исповедоваться, просить совета, как жить, как себя вести в сложных ситуациях, постоянно возникавших в ее жизни. В разговорах с тем священником она находила отдохновение. Батюшка стал в итоге ее духовником и дорогим близким другом.
В один из свободных дней на кинофестивале Лида собрала артистов, в том числе Инну Михайловну, и повезла нас в гости к своему батюшке. Я имел честь оказаться в этой компании.
Как и положено в православном доме, гостей встречали накрытым столом. Чего там только не было! Матушка своими руками приготовила прекрасную еду: испекла кулебяку, пироги, засолила огурцы, грибы, капусту. День был не постным, поэтому нам подали на горячее еще и запеченное мясо.
Батюшка оказался большим поклонником таланта Инны Михайловны, усадил ее рядом с собой, постоянно подкладывал лучший кусочек мяса, подливал в рюмку сладкий кагор.
Чурикова проявила себя очень компанейским человеком. Неоднократно наблюдал ее на разных мероприятиях в паре с мужем, режиссером Глебом Панфиловым. Рядом с ним Инна Михайловна, что называется, застегнута на все пуговицы. Может, он ее сдерживает, боится, что станет выглядеть в глазах людей несерьезно?
В тот вечер Панфилова рядом не было, и Инна Михайловна расцвела, без преувеличения оказалась душой компании. Она шутила, рассказывала анекдоты, делилась не менее смешными историями из театральной жизни. Известно, что у артистов огромное количество баек о театральном закулисье, о том, как они, устав произносить один и тот же текст в сотый раз, разыгрывают друг друга на сцене, позволяют себе поставить партнера в неловкую ситуацию, опустив ту или иную реплику, повернувшись к нему задом, когда «избушка» должна стоять «к лесу передом». Инна Михайловна рассказывала об этом под хохот нашей компании. Хозяин дома был в восторге, как и все коллеги Чуриковой.
Застолье подошло к концу, наша компания высыпала на воздух. Жара спала, воцарилась приятная летняя прохлада. Инна Михайловна подошла к дереву, прислонилась, развела руки и произнесла: «Боже мой, какой чудесный день мы провели, как же мне хорошо с вами, как я довольна жизнью и как мало требуется человеку для счастья!» Так родилась эта счастливая картинка.
Таруса считается у художников русским Барбизоном. Напомню, это деревня во французском регионе Иль-де-Франс, которую в свое время облюбовали пейзажисты. Наша Таруса вдохновляла на творчество разных художников — и знаменитых, и менее известных. Заокские туманные пейзажи появлялись на их картинах с завидной регулярностью. Здесь когда-то жил Анатолий Зверев, рисовал Дмитрий Плавинский, сюда наведывались и Платов, и Пластов, и Борисов-Мусатов.
Я тоже очень любил Тарусу, все детство провел неподалеку, на берегах Оки. Моим другом был Саша Рабин — сын знаменитого художника-авангардиста Оскара Рабина. Оскар дружил с Володей Немухиным, у того имелся катер, на котором мы и ходили в Тарусу. Однажды эти художники организовали выставку своих работ в институте экономики в районе ВДНХ, которая просуществовала всего несколько часов. Но мы с Сашей, шестнадцатилетние юнцы, успели ее посмотреть. Когда прибежали к институту, там уже стояли люди в черном и никого не пускали. Сашка не растерялся, сказал:
— Я иду к отцу.
— Кто ваш отец?
— Оскар Рабин, а это, — говорит, указав на меня, — сын Володи Немухина.
Так нам удалось пробраться на выставку и даже что-то увидеть. А вечером Сашка взял меня с собой в мастерскую Немухина на Маяковке, где художники с горя выпивали. Володя встретил с большой пивной кружкой, наполненной портвейном, и словами: «Здравствуй, племя молодое, незнакомое, садитесь за стол».
Так вот, Николай Дмитриевич Чиндяйкин в какой-то период своей жизни вдруг почувствовал, что ему крайне необходима дача, дом, куда можно было бы сбежать из города, спрятаться от всего и всех. Он рассказывал мне, как ему в руки попал литературный альманах «Тарусские страницы», который редактировал Константин Георгиевич Паустовский. Прочитанное повлияло на выбор этого намоленного, поцелованного музами места. Артист решил искать будущий дом именно и исключительно в Тарусе.
Вместе с женой они и отправились на поиски, бродили по деревне, долго не могли отыскать ничего подходящего — либо понравившиеся им места были уже заняты, либо дома стоили целое состояние и были им не по карману. Большими деньгами Чиндяйкин на тот момент не располагал. И вот, уже собираясь возвращаться в Москву, они решили осуществить последний перед отъездом марш-бросок в сторону леса и поискать там. На окраине Тарусы и обнаружили огромный огороженный участок с недостроенным домом, у которого был заложен только фундамент. Супруги переглянулись и не сговариваясь закричали: «Это то, что нам нужно, что мы так долго искали!»
Отыскали хозяина того недостроя, выкупили землю. А денег на продолжение строительства не осталось. Не имея возможности нанять рабочих, Николай Дмитриевич поначалу все, что мог осилить, делал собственными руками. Он родом из деревни в Горьковской области, появился на свет в простой семье, так что жизнь научила его и гвозди забивать, и электропроводку прокладывать. В общем, он рукастый. Так вот однажды, гуляя по Тарусе, я увидел издали: какой-то внешне знакомый человек что-то пилит и строгает. Подошел поближе, плотником оказался Чиндяйкин. Так мы познакомились. Я работал фотографом в журнале «7 Дней», там появился первый фоторепортаж о том, как звезда мхатовской сцены строит свой дом.
Стал наведываться к Николаю Дмитриевичу в Тарусу, отслеживать, насколько быстро продвигаются работы. Как-то заметил на участке бочку с водой. Спросил:
— Зачем она здесь?
— За день, Сережа, так настрогаешься, напилишься, что весь потный, мокрый, грязный, — ответил Чиндяйкин, — а помыться негде, до Оки далеко, не набегаешься. Я окунаюсь в эту бочку или зачерпываю воду лейкой, поливаюсь, отмываюсь и чистым ложусь спать.
Мебели в дом еще не завезли. Николай Дмитриевич стелил на пол матрас, какие-то ватники и укладывался на ночь.
Первый год в доме были лишь голые стены, даже крышу до конца не положили. Сейчас это невероятно уютное двухэтажное строение. В центре выложена большая русская печь, которая делит жилое пространство на четыре части — гостиную, кухню, спальню и мастерскую Николая Дмитриевича. Получилась оригинальная планировка, позволяющая объять все пространство дома. Из любой его части можно видеть, что, к примеру, творится на кухне, и в то же время не возникает ощущения, что ты там находишься. Чиндяйкин может преспокойненько сидеть в своем рабочем кабинете и особо не повышая голоса, общаться с женой, которая что-то готовит, режет, шинкует на кухне. Они разбили на участке огромный сад, развели огород, у них свои морковка, картошка, лук.
Жена Николая Дмитриевича Раса Торнау не просто жена. Она актриса, режиссер и театральный педагог, дочь литературоведа, писателя, директора библиотеки Вильнюсского университета Юргиса Торнау. Раса прекрасно рисует, своими произведениями украшает дом. У нее страсть находить на помойках разные вещички, реставрировать и сооружать из них инсталляции. Так получаются удивительно красивые предметы дизайна. Из засушенных листьев она создает целые картины, вот как сегодня проявляется ее талант.
Ни у нее, ни у него никогда не было сумасшедших заработков. Чиндяйкин служит в труппе МХТ имени Чехова, но театр не приносит артистам больших денег, которые можно заработать, снимаясь в кино. В недавнем прошлом пережив серьезные проблемы с сердцем, Николай Дмитриевич дал себе зарок больше чем в одной картине одновременно не сниматься и твердо придерживается этого принципа. Чиндяйкин признавался мне, что не испытывает сожалений по поводу отсутствия в его жизни роскоши. Его устраивает то, что есть.
Недавно он начал собирать коллекцию ключей. Как-то в руки артиста попал один затейливый ключик, потом другой. Николай Дмитриевич рассказывал: «Они мне так понравились, что я собрал с десяток ключей, красиво их оформил, повесил панно на стенку». Когда курил, стал собирать трубки, позже пришлось бросить курение, а расстаться с трубками рука не поднялась. Так возникла другая коллекция. В сновном все это находится в Тарусе, в Москве у Чиндяйкина скромная квартирка в старом доме, где мало места. Дай бог ему здоровья!
В юности я был фанатом Театра на Таганке, проводил там много времени. Билетов на спектакли Юрия Любимова было не достать. Мы с друзьями приходили к театру в пять часов вечера, занимали очередь в кассу, стояли всю ночь, чтобы на следующий день в числе первых двадцати человек стать счастливыми обладателями двух билетов на каждый выбранный в репертуаре спектакль.
Однажды стояли так у театра ночью. В какой-то момент из-за угла вывернула компания из троих пьяненьких мужиков. У одного спина была в побелке, видно, он к чему-то неудачно прислонился и, совсем того не заметив, так и выкатился на улицу. Мужички подошли, попросили закурить. Я распахнул полу пальто, достал пачку сигарет, протянул им. Они взяли по одной и вдруг заметили, что из внутреннего кармана выглядывает горлышко бутылки. Ночи были холодными, мы нередко согревались водкой.
— Ой, ребята, — попросил мужичок с белой спиной, — угостите нас!
Я прямо возмутился:
— Мужики, ну вы уж совсем обнаглели — то сигареты вам дай, то водки налей. Да пошли вы знаете куда!
— Мы актеры из Театра на Таганке. Не узнаешь меня? Я Высоцкий!
— Да иди ты на фиг, какой ты Высоцкий?
— Ребята, я не вру. Не верите? Завтра вынесу вам билеты на спектакль «Жизнь Галилея». Я в нем играю.
— Нет, мужики, водки вы не получите, нам самим еще полночи здесь мерзнуть.
Они закурили и двинулись прочь. Посмотрел им вслед, ребята брели понуро, спины согнуты, и так мне их стало жалко... Моментально устыдился своей жадности, побежал, догнал: «Ладно, мужики, кто бы вы ни были — артисты, не артисты, берите эти полбутылки».
В двенадцать утра открылись кассы, и действительно, парень, назвавшийся Высоцким, вынес мне два билета на спектакль. А его приятелями оказались Борис Хмельницкий и Рамзес Джабраилов. Позже неоднократно наблюдал их на сцене.
Так началось мое знакомство с Театром на Таганке и его артистами. Николай Николаевич Губенко был в то время настоящей звездой труппы, в очередь с Высоцким он играл Хлопушу в «Пугачеве». Вспоминаю знаменитый монолог в цепях: «Проведите, проведите меня к нему, я хочу видеть этого человека...» — и мороз бежит по коже.
Творчество Губенко было пронизано какой-то невероятной болью за людей, и мне очень хотелось узнать, что же он сам за человек. Мечтал не то чтобы подружиться (прекрасно понимал, что ни мой социальный статус, ни возраст не позволяли надеяться на это), но как-то, хоть немного, приблизиться к Николаю Николаевичу. Подружиться удалось с Борей Хмельницким и Валерием Золотухиным, мы неоднократно пересекались на кинофестивалях, сидели за столом. Но сколько я ни пытался хоть чуть-чуть, хоть на шаг ближе подступиться к Губенко, ничего не получалось. Он оказался крайне закрытым человеком.
Тем не менее однажды мне все-таки повезло — довелось снимать Николая Николаевича и его жену Жанну Болотову на даче. Наступило время, когда актеры стали строить дворцы, особняки. Ехал и думал: «Боже мой, знаменитость, министр культуры, сейчас увижу какой-нибудь престижный поселок с охраной». Ничего подобного! Губенко занимал скромную постройку на небольшом участке. Такие дома советские граждане возводили на шести сотках. Правда внутри дом оказался невероятно теплым. Уют на даче создала Жанна: она покупала симпатичные рушники, полотенчики, салфеточки, все это раскладывала. Никакого роскошества, но смотрелось дивно.
Жанна накрыла великолепный стол. Мне запомнился пирог с яблоками, который она испекла. Яблоки росли на участке в большом количестве. Видно было, что за садом хозяева ухаживают.
В основном мы общались с Жанной, разговаривали о кино, книгах, Николай Николаевич присутствовал, но был словно в стороне от нас. Я думаю, его закрытость шла из трудного детдомовского детства, где приходилось бороться за существование. Там не было своего пространства, все делили общую комнату, где кровати стояли на близком расстоянии друг от друга, где была общая столовая, словом, не имелось ничего своего. Когда у Губенко появилось собственное пространство, он всеми силами его оберегал, не пускал туда посторонних.
Жанна родилась в другой социальной среде, в семье Героя Советского Союза. С Николаем Николаевичем их соединила любовь, это чувство они пронесли через всю жизнь. Актерская карьера Болотовой могла сложиться успешнее, но Жанна часто отказывалась от ролей, помогая мужу в его творческой и чиновничьей работе. Губенко всегда очень ценил ее мнение. Она была первым зрителем его картин и первым советчиком. Если честно, лучшие свои роли Жанна сыграла в фильмах мужа.
Общаться с ней было легко и просто, чего нельзя сказать о Николае Николаевиче. В день съемки у него отсутствовало настроение, это бросалось в глаза. Он выполнил все, о чем я его попросил — и за письменным столом посидел, и по хозяйству что-то подкрутил. Репортаж получился и позже был опубликован в «Аргументах и фактах». Работа подошла к концу. На прощание Жанна предложила: «Возьмите наши яблоки, они хорошие, берите сколько хотите». Но я поскромничал и набрал небольшой целлофановый пакет, о чем потом жалел — надо было забрать столько, сколько смог унести.
Николай Николаевич с Жанной пошли проводить меня до машины, и там я наконец снял кадр, ради которого к ним ехал. На нем Губенко обнимает жену на фоне скромного домика, желтеющего осеннего сада, ярких яблок. Получилась невероятно трогательная фотография любящей пары, которую я с большой радостью представляю на всех своих выставках.
Мое первое знакомство с Сергеем Федоровичем было, прямо скажем, неудачным. Он встретил меня достаточно грубо, можно сказать в штыки. Я получил задание в «Советском экране» снять репортаж о ВГИКе. Пришел в институт. Но какой же ВГИК без Бондарчука? Дождался окончания занятий в его актерской мастерской, когда прозвенел звонок на перерыв, зашел в аудиторию, представился, попросил разрешения поснимать его репетицию со студентами. Выслушав, Бондарчук поинтересовался:
— А что это у тебя за фотоаппаратик?
— «Практика».
— Вот когда будет «Никон», приходи.
Мне стало так обидно, уходя, мысленно выругался: пошел ты к черту, никогда я тебя не снимал и снимать не собираюсь! Но судьба распорядилась иначе. Через какое-то время мой близкий друг, ответственный секретарь журнала «Советский фильм» Виталий Крюков, женился на дочери Сергея Федоровича Алене Бондарчук. Я получил приглашение на свадьбу. Она была очень скромной: сначала недолго в очень узком кругу посидели в доме у Сергея Федоровича, где тот благословил молодых. Потом отправились в ресторан, куда ни Ирина Константиновна, ни Сергей Федорович не поехали, там гуляла исключительно молодежь, Аленины друзья-артисты.
Таким образом я вошел в эту семью и узнал Сергея Федоровича совершенно иным. Он оказался нежным, ласковым, любящим мужем, заботливым отцом, очень ценил дружбу. В компании близких становился другим человеком. Для чего надевал маску недоступности, которая отдаляла его от людей? Не понимаю. По моему скромному мнению, совершал большую глупость.
Помню, как приезжал к Сергею Федоровичу на дачу, тот встречал словами: «Ну что, Сережка, надо тебя просветить, вы же ничего не читаете, ничем не интересуетесь». А он был очень образованным, много знающим человеком. Но тоже зачем-то скрывал это под маской недоступности, из-за чего о нем бытовало такое мнение: Бондарчук — жесткий, даже жестокий человек, с которым неприятно общаться. А то, что говорить с ним, слушать его рассказы было счастьем, знали единицы. До меня дошла информация, что французская критика обозвала его чуть ли не неучем за то, что в фильме «Ватерлоо» Род Стайгер, игравший Наполеона, был в очках. «Наполеон никогда не носил очков!» — возмущались французские интеллектуалы. И Сергей Федорович доказал им обратное. Перед съемками он дотошно изучал наполеоновские времена и обнаружил, что Бонапарт в минуты сильного волнения терял зрение и надевал очки, чтобы рассмотреть карты. Так что критики были посрамлены.
Другой пример: я знал, что Сергей Федорович приступил к работе над фильмом «Борис Годунов». Однажды зашел, смотрю, в его кабинете стол, диван и пол заставлены связками книг. Поинтересовался, что это за литература. «А это, — говорит, — я заказал в Ленинской библиотеке книги по истории, из уважения ко мне их привезли домой, буду изучать. Я же собираюсь снимать «Бориса Годунова», мне недостаточно, как многим другим, учебника истории». И он действительно досконально исследовал то время.
Помню, на премьере за нашими спинами сидел Михаил Михайлович Козаков, который комментировал каждый кадр:
— Ну не может быть такого, чтобы во времена Годунова люди ходили в чистеньких одеждах. Нет-нет, Сережа, вы ошибаетесь!
Бондарчук отвечал:
— Миша, закончится фильм, я дам тебе исчерпывающие объяснения, расскажу, откуда я это все узнал и где что прочел.
И ведь поставил Козакова в очень неловкое положение, когда стал цитировать наизусть не общеизвестных историков, не Карамзина и Ключевского, а древние летописи и церковные книги того времени.
Однажды я стал свидетелем его спора с одним молодым философом...
О чем жутко жалею, так это о том, что лень родилась раньше меня — никогда не вел дневники, потому что был молод и глуп, надеялся, что память все удержит. Но она удержала какие-то байки, а по-настоящему серьезные вещи не запомнились.
Сын Федор говорил в интервью примерно следующее: «Я жалею, что по молодости лет мало общался с отцом, меня больше интересовали сверстники, гулянки, а теперь, в зрелом возрасте, мне очень не хватает отцовских знаний». Могу это повторить. Очень жалею, что не записывал за Сергеем Федоровичем все, что тот рассказывал. Он был кладезем знаний, поведал мне много интересного, смешного, трогательного, назидательного.
После Пятого съезда кинематографистов Бондарчук не то чтобы сломался, но оказался ненужным. На его счастье, итальянский продюсер предложил экранизировать «Тихий Дон». Сергей Федорович взялся за работу с энтузиазмом, он хотел поставить честное кино о братоубийственной войне. Но... Исполнителя главной роли Григория Мелехова Руперта Эверетта ему навязали продюсеры, Бондарчук делал все возможное, чтобы выжать из актера по максимуму то, чего требовала роль. Увы, получилось, что получилось.
Правда, на телеэкране до сих пор идут и «Судьба человека», и «Война и мир», и «Они сражались за родину», и многие картины, которые украшает выдающийся актерский талант Сергея Федоровича. Начинаю смотреть в сотый раз и не могу оторваться.
С Леней Якубовичем нас познакомил другой Леня — Ярмольник, с которым я был дружен. Однажды позвонил и сообщил: «Мы с Макаревичем и Якубовичем завтра открываем свою стоматологическую клинику на Красной Пресне, приходи». Подумал: как хорошо, что ребята затеяли этот бизнес, сейчас-то я и приведу свой рот в порядок по блату в этой шикарной клинике. Она смотрелась на все сто, сильно отличалась от кабинета районного стоматолога: помещение блистало евроремонтом, кабинеты были оснащены самой современной аппаратурой.
Но мои надежды полечить зубы бесплатно или с большой скидкой были разрушены, как только я переступил порог. Выступая перед журналистами, Якубович сразу же расставил все точки над i: никакой халявы для друзей здесь не будет, даже мы сами, владельцы клиники, собираемся лечить зубы за деньги. Так началось мое знакомство с Леней Якубовичем, которое переросло в приятельские, милые, дружеские отношения.
Среди представителей шоу-бизнеса множество увлеченных людей. Сева Шиловский собирает значки, Боря Щербаков режет по дереву, а еще коллекционирует старые вещи. Жена ругается, что их дом уже не выдерживает хлама, который Борька прет из всех поездок. Миронова и Менакер собирали советский фарфор двадцатых годов, который потом подарили музею.
Что же касается Якубовича, то он тоже оказался человеком увлеченным. В свое время они вместе с Владом Листьевым и Андреем Разбашом решили добавить в жизнь экстрима и записались в аэроклуб, чтобы научиться водить самолеты и прыгать с парашютом. Но Разбаш с Листьевым очень скоро к этому охладели и бросили бесполезные занятия, а у Лени страсть к самолетам переросла, можно сказать, в профессию. Он втянулся, прошел серьезное обучение летному делу, которое длилось не один год, налетал большое количество часов, прежде чем стать счастливым обладателем диплома профессионального пилота. Сегодня Якубович способен без труда управлять любым летательным средством, от легкомоторного самолета до вертолета.
История, которую я собираюсь рассказать, произошла задолго до того, как Леня добился высот в летном деле. Она случилась, когда Якубович делал самые первые шаги на пути к небу. Я тогда трудился в журнале «7 Дней», где мы затеяли новую рубрику — рассказывали об увлечениях звезд. Леня был уже очень популярен как телеведущий, его любила и ценила огромная аудитория зрителей. Когда узнал о том, что он еще и самолеты водит, понял: не могу не поделиться этой новостью с читателями.
Договорился с Якубовичем, что возьмет меня с собой. Леня не возражал, и в один прекрасный день мы вместе отправились в Раменский район Подмосковья, где располагается аэродром Мячково. Там базируется частная авиация.
Сели в легкомоторный самолетик, Леня его завел, мотор заурчал, пропеллер закрутился, уже собирались выруливать на взлетную полосу, как я заметил, что по полю к нам со всех ног бежит человек и отчаянно машет руками. Я тронул Якубовича за плечо: «Лень, посмотри, к нам кто-то бежит». Он тормознул, заглушил мотор. Человек оказался техником, подбежал, приоткрыл какой-то люк в брюхе самолета, как мне показалось, покопался в моторе, закрыл и с облегчением выдохнул: «Ну, а теперь летите!»
И мы взмыли в небо. Незабываемые ощущения, как же красиво смотрится наша земля с высоты! Понимаю тех, кто увлечен полетами. Адреналин бурлит в крови. Когда покоряется небо, земные проблемы просто улетучиваются. Неприятности остаются на земле, а там, за облаками, на тебя обрушивается такой заряд счастья и положительных эмоций, что сразу хочется жить. Не помню, сколько мы так парили в небе, может час, может больше. Помню лишь, что, когда приземлились, Ленино лицо буквально светилось радостью изнутри.
На земле нас встретил тот техник. Якубович его спросил:
— Так что там у тебя случилось?
— Прости, — говорит, — забыл снять заглушку.
Я услышал, поинтересовался:
— Лень, а что было бы, если мы успели бы взлететь?
— Мы бы вряд ли смогли приземлиться, нам пришлось бы долго летать, чтобы выработать весь бензин, и в итоге садиться на брюхо. А это, сам понимаешь...
Только на земле я осознал, что мы находились на волосок от гибели. Самолет мог разбиться. Пересказал эту историю Ярмольнику, тот покрутил пальцем у виска: «Ты сошел с ума! Я бы никогда не рискнул летать с Якубовичем. Самолеты не доведут до добра этого безумца». К счастью, Ленины опасения так опасениями и остались. Якубович продолжает подниматься в небо. И я его понимаю — он там счастлив. А Господь его хранит.
Когда я пришел работать в «Советский экран», муж Светланы Владимир Ивашов был суперзвездой. Эту пару снимали Валера Плотников или Коля Гнисюк, я до такой чести тогда еще не дорос. Вообще, фотограф — профессия, в которой очень важно оказаться в нужное время в нужном месте. Мне очень хотелось поснимать Светличную, но долго не представлялось возможности.
Счастье для актера, когда в его фильмографии появляется роль, становящаяся визитной карточкой. Для Светличной такой стала Анна Сергеевна из «Бриллиантовой руки», которая кричала, заламывая руки: «Не виноватая я, он сам пришел!» Сыграла ее Света ярко, броско. Но сексуальная соблазнительница Семен Семеныча Горбункова, с одной стороны, полюбилась зрителям, а с другой — заслонила все, сыгранное Светличной до нее. Хотя у Светланы множество по-настоящему достойных ролей в кино. Мало кто сегодня помнит, насколько прекрасна она в «Стряпухе» в роли романтичной селянки, жаждущей женского счастья, как хороша в роли вдовы летчика-испытателя в драме «Им покоряется небо». Мне давно хотелось не просто сделать серию портретов актрисы, но попытаться отрубить тянущийся за ней шлейф секс-бомбы.
Правда Света сама держалась за этот образ, доигрывала Анну Сергеевну в жизни. Могла себе позволить выйти в свет в суперкороткой юбчонке или с декольте до пупка. Справедливости ради, Светличная всегда отличалась хрупкой фигурой и стройными ножками. Она молодец, держалась, но годы все-таки брали свое, то, что ей немало лет, уже невозможно было скрыть.
К слову, мало кто в курсе, что все свои наряды Света шила сама. Коллеги были уверены, что у нее хватает денег на дорогие вещи. А на самом деле ее дизайнерские изумительные платья и затейливые шляпки были сделаны собственными руками из оказавшихся под рукой материалов.
Светличная всегда много работала, при своем статусе популярной артистки соглашалась ехать за тридевять земель, выступать в каком-нибудь колхозе или на заводе за совсем небольшие деньги, потому что хотела оставаться независимой, обеспечивать себя самостоятельно.
В год, когда была сделана эта фотография, мы оказались в Архангельске на кинофестивале «Созвездие». Там есть замечательный музей деревянного зодчества под открытым небом. В один из дней мы туда поехали, долго гуляли. У Светы на плечи был накинут цветастый павловопосадский платок. Я все думал усадить ее где-нибудь на завалинке деревянного дома с резными наличниками. Пробовали, снимали, но получалось как-то нарочито и не соответствовало идее, которую я вынашивал. И вдруг на плетне мы увидели корзину — кто-то из посетителей ее там оставил или так было задумано музейными работниками. Светлана продела в нее руку, оперлась о заборчик, так получился дивный настроенческий портрет.
Вспомнилось, как в свое время мне удалось снять неожиданный портрет Ларисы Лужиной. Спасаясь от дождя, мы забежали в Питере в Дом учителя, где была великолепная мраморная лестница, и промокшая Ларочка просто поднялась на несколько ступенек, отряхнулась и посмотрела в объектив, в итоге получилась очень теплая фотография.
Мне больно слышать последние тревожные новости о Светличной, о ее ссорах с сыном, внучкой, невесткой. Я вместе со всеми переживал, когда она пропала с радаров на несколько дней, и был возмущен, узнав, что ее похитили недобросовестные телевизионщики, пытавшиеся поднять рейтинг своего телешоу заведомо срежиссированным скандалом. Хочу запомнить Свету трогательной, умиротворенной, романтичной, как на той фотографии, которую она позволила мне снять.
Среди актеров есть несколько человек, которые могут не только блестяще сыграть роль на сцене или в кино, но и смастерить что-то собственными руками. Один из них Валера Баринов. Я не догадывался, что он такой рукастый, когда наобум предложил ему снять репортаж для «7 Дней» о том, как любимый артист занимается... ну, к примеру, столярным ремеслом. Оказалось, попал в самую точку: Баринов родился в деревне в Орловской области, где с детства научился пилить, строгать, забивать гвозди.
— Валер, давай ты будешь делать мебель, — предложил я.
— Давай.
— А где мы можем это снять?
— В нашем театре.
Так мы в один прекрасный день оказались в реквизиторском цехе прославленного Малого театра. Мастера дали Баринову инструменты, а я поснимал Валеру с рубанком и пилой. Но он не был бы народным артистом, любимцем публики, если бы не увлекся процессом, не стал импровизировать. На глаза Баринову попался довольно красивый, изготовленный для какого-то спектакля стул. Он его схватил, начал крутить в руках, пристально рассматривать — очень достоверно сыграл роль столяра, который как будто бы только что закончил собирать это произведение плотницкого искусства.
Сделать это не составило ему ни малейшего труда. Позже я узнал, что Баринов действительно такой рукастый деревенский парень, что изготовить мебель для него сущий пустяк. Свою новую дачу под Москвой он обставил мебелью, которую сделал сам. Сам сколотил шкафчики, сам выпилил, выстрогал потрясающей красоты буфет, обеденный стол. У него великолепный набор столярных инструментов, одно из дачных помещений превратилось в мастерскую, где артист проводит львиную долю свободного от репетиций, съемок, спектаклей времени. И если коллега Баринова Борис Щербаков занимается искусством, создает деревянные скульптуры, настенные панно, то Валера подходит к делу очень функционально: чинит забор, строит скамейку, обивает кресло, которое займет достойное место в доме.
Когда репортаж об увлечении Баринова был опубликован в журнале, через некоторое время на его мобильном раздался звонок. Человек на другом конце провода сказал:
— С интересом прочитал о вашем увлечении. А можете изготовить такой же стул для меня?
— Конечно могу, — не растерялся Валера, — но только, знаете, я недешевый артист, мой рабочий день стоит дорого.
— Нет проблем, я человек состоятельный. Сколько будет стоить такой стул?
— Три тысячи долларов.
Баринов специально заломил цену, надеясь, что звонивший откажется. Но тот и не думал отступать.
— Замечательно, — говорит, — делайте. Какие проблемы? Для меня три тысячи долларов не деньги, я занимаюсь большим бизнесом, нас еще называют олигархами, так что я и дороже могу заплатить.
Валера потом вспоминал: «Я попал в такой просак, был уверен, что человек передумает! А тут деваться уже было некуда, идти на попятную неловко».
Он пришел в реквизиторский цех, попросил ребят срочно изготовить второй, точно такой же, как в репортаже, стул. Те расстарались, даже поставили на изделие клеймо «Баринов», о чем Валера их не просил. Заказчику стул понравился, он его купил. Конечно же, все деньги Валера отнес мастерам, которые стул сделали. С тех пор, когда Баринов появлялся в театре, столяры постоянно интересовались: «Валерий Александрович, там никто больше ничего не хочет заказать? А то зарплата у нас скромная, хотелось бы и дальше обогащаться с вашей помощью».
Надо сказать, что с приходом на наш печатный рынок глянцевых журналов для меня открылись новые возможности. В отечественной журналистике долгое время не существовало такого понятия, как частная жизнь звезды, в советское время мы никогда не публиковали домашних съемок, портретов в фривольных одеждах, все было четко регламентировано: поясной портрет. Фотографы из хулиганских побуждений называли его еще пасхальным — сами догадаетесь почему. А здесь возникла возможность приблизиться к артисту, увидеть его дом, войти в семейный круг. Одним из героев такого репортажа в «7 Днях» стал Александр Яковлевич Розенбаум.
Сговорился с ним заранее, назначили время для съемки, и я приехал в Питер. Звоню в дверь, он открывает и разводит руками:
— Слушай, мне надо уезжать прямо сейчас, совершенно забыл, что ты приедешь. Извини.
— Ничего себе, я мчался за шестьсот километров для того, чтобы с вами поздороваться?
— Ой, что же делать? Меня уже ждут, я строю новый дом на Васильевском острове, почти все вывез из этой квартиры — сам посмотри, тут и снимать нечего. И зачем я тебя только позвал? А давай поедем по мебельным магазинам и поснимаемся там, я все равно ищу новую обстановку.
Мы действительно поездили по мебельным магазинам, я снял Розенбаума в роскошных интерьерах, щелкнул его и перед фасадом нового дома. В общем, в журнале вышел красивый репортаж. Александр Яковлевич остался доволен, у нас завязались приятельские отношения. Он рассказывал про свое увлечение боксом, оставался спортивным, подтянутым.
Как-то во время фестиваля «Кинотавр» мы запланировали запечатлеть отдых какой-то звезды на яхте. Кандидатур было несколько — Саша Абдулов, Олег Иванович Янковский, кто-то еще, сейчас уже не вспомню. Олег Иванович, великий дипломат, отказался: «Меня укачивает, я на яхтах не плаваю». Абдулов сказал: «Могу поехать, но ты сам этому не обрадуешься». В общем, кого бы я ни уговаривал: «Поплаваем пару часов, искупаемся в чистой воде, попьем вина, закусим», никто не соглашался. Я почти отчаялся.
Но за пару дней до закрытия фестиваля в Сочи вдруг появился Розенбаум. Кинулся к нему:
— Александр Яковлевич, вот такое дело, поедем?
— Естественно поедем, не купаться же в грязном море у берега!
Казус заключался в том, что все деньги я истратил на аренду яхты, и на такси, чтобы доставить Розенбаума до яхт-клуба, у меня уже не осталось. Надо было как-то выкручиваться, обегал всех приятелей. Но к тому моменту все поистратились, никто не смог дать взаймы до Москвы. Признаться Розенбауму, что у меня нет денег на оплату такси, было совершенно невозможно. Побежал на стоянку неподалеку от гостиницы «Жемчужина». Объяснил таксистам:
— Мужики, вот такая беда, все деньги истратил на яхту, чтобы покатать Розенбаума, а на такси не хватило. Кто отвезет нас в яхт-клуб бесплатно, тому обещаю фотографии с Розенбаумом и его личный автограф.
Откликнулся молодой парень:
— Нет проблем.
Я снял его вместе с Розенбаумом, он доставил нас до места, сказал: «Пока вы будете плавать, я съезжу домой, возьму гитару, чтобы Александр Яковлевич мог на ней расписаться».
Прогулка по морю удалась на славу. Розенбаум искупался, поплавал, остался страшно доволен, позже, когда где-то встречались, всегда вспоминал, как прекрасно провел время на яхте. А парень, который меня выручил, тоже остался доволен — теперь у него есть гитара с автографом любимого певца.
О таланте Олега Ивановича говорить бессмысленно, это общеизвестный и признанный факт. Бытует мнение, что природа отдыхает на детях талантливых людей. Актерская династия Янковских полностью опровергает это утверждение.
Достаточно вспомнить, как недавно Филипп стал душой фильма Глеба Панфилова «Иван Денисович» по рассказу Солженицына. Смешно иной раз наблюдать, как сытые актеры, у которых щеки свисают до плеч, играют зэков. Филипп отнесся к роли заключенного сталинского лагеря серьезно и уважительно, он и так-то достаточно худой, но здесь просто довел себя до изнеможения, чтобы выглядеть на экране человеком, прошедшим огонь и воду.
Внука Олега Ивановича Ивана я наблюдал с пяти лет, когда приезжал к Янковским на дачу. Никак не предполагал, что из Вани вырастет такой потрясающий большой артист. Я даже не уверен в том, что Олег Иванович в Ванькины годы сыграл бы в фильме Павла Лунгина «Дама пик» так мощно, как Ваня. Это было что-то феерическое, невероятное, не будем забывать, что Ивану тогда исполнилось всего двадцать пять лет.
Все журналы жаждали заполучить домашнюю съемку Олега Ивановича, приставали к нему, звонили, он всем отказывал. Я об этом даже не заикался, не просил и не надеялся. Но однажды жена Олега Ивановича Людмила Александровна Зорина объявилась сама: «Знаешь, Сережа, нас уже достали этой домашней съемкой. Мы с Олегом думали, кого бы позвать, и решили, что это будешь ты». И я приехал на их дачу на Рублевке.
Сказать, что часто бывал в их доме, не могу. Янковский был человеком закрытым и если бы не стал большим артистом, непременно был бы очень известным дипломатом. Неоднократно наблюдал, как дипломатический дар Янковского приходил на выручку Марку Рудинштейну во время «Кинотавра», когда основатель кинофестиваля нередко оказывался в крайне сложных ситуациях. Именно Олег Иванович умел, не роняя собственного достоинства, разговаривать с чиновниками любого уровня и добиваться решения вопросов, связанных с финансированием фестиваля. Кроме того, Янковский пользовался огромным авторитетом и уважением у криминалитета, который неизменно привлекали звездные огни «Кинотавра».
Дом Янковских был обставлен просто, но со вкусом. На стенах коллекция картин современных художников, большая библиотека. В хорошую погоду семья в доме не засиживалась, проводила время на участке, на свежем воздухе.
Я не могу назвать Янковских людьми негостеприимными, но и открывать двери нараспашку для друзей, приятелей, коллег они никогда не стремились. В голову не приходило назвать Олега Ивановича рубахой-парнем. Их с Людой жизнь протекала внутри собственной семьи, которая оставалась достаточно закрытым сообществом.
Помню, поснимал Янковских дома, а затем мы пошли в гости к Ярмольникам. Ленин дом был в получасе ходьбы. Вот там двери для друзей были распахнуты двадцать четыре часа в сутки.
Ярмольник вообще умеет дружить, он очень щедрый человек. У нашего коллеги Саши Колбовского возникла проблема со здоровьем. Когда об этом случайно узнал Ярмольник, сразу же без всяких просьб бросился помогать, не ожидая ответной благодарности. Хотя Саша и не был его приятелем.
Леня очень любил Олега Ивановича, ценил их дружбу. Они нередко сидели вместе, потягивая виски — любимый напиток Янковского, и вели бесконечные разговоры о жизни в искусстве. Однажды в гараже Ярмольника я обнаружил множество щитов с кинотавровскими фотографиями, которые Леня вывез из Сочи и бережно хранит в память о своем рано и так неожиданно ушедшем друге.
Помню невероятно смешную историю. На открытии Московского международного кинофестиваля стою на ступеньках лестницы, разговариваю с Олегом Ивановичем. Пообщались и стали расходиться. Вдруг от фонтана на Пушкинской площади к Янковскому ринулась модная, много снимавшая для глянца девушка-фотограф, с ног до головы обвешанная дорогой аппаратурой. Бежит, перепрыгивая через ступеньки, рискуя свернуть себе шею, и кричит:
— Дяденька, дяденька, не уходите! Я совсем забыла снять вас с ботинками.
Янковский остановился и сказал:
— Раз забыла, может, снимешь одни мои ботинки, зачем тебе мое лицо?
Дипломат же! Хотя имел полное право ее послать.
Мое поколение фотографов было особенным. Игорь Гневашев, Коля Гнисюк, Валера Плотников любили нашу профессию, мы ходили на выставки, учились друг у друга. Сегодня все изменилось. Большинство нынешних фотографов не интересует ничего. Для них профессия — это возможность развлекаться на тусовках и зарабатывать деньги. Жаль!
Если есть люди, про которых принято говорить, мол, он такая душка, то это в первую очередь относится к Максиму Аверину. Это он душка, в которого поголовно влюблены все российские женщины. Я впервые столкнулся с Максимом, когда снимал репортаж со съемочной площадки фильма Вадима Абдрашитова «Магнитные бури», и был сражен его обаянием. Показалось – какой славный, симпатичный парень. Не предполагал тогда, что он вырастет в такого значимого актера в нашем кино, да и в моей жизни.
Прошло немало лет, прежде чем я оказался на съемках «Глухаря» — одного из первых сериалов о ментах. Я запомнил Максима в образе рабочего парня со строгим лицом, а в «Глухаре» едва его узнал: Аверин преобразился в полицейского-обаяшку, который своей лучезарной улыбкой способен был растопить любой лед. Когда во время съемок у группы возникали какие-то проблемы с полицией, вперед выпускали Аверина. Ему было достаточно улыбнуться полицейскому начальству, чтобы решились самые сложные вопросы.
На тех съемках у нас с ним завязались приятельские отношения. На дружбу у Максима времени нет, последние годы он работает просто на износ. Я даже ему как-то сказал при встрече:
— Макс, ну зачем тебе все это нужно — и антреприза, и Театр сатиры, и кино, и должность худрука Сочинского концертно-филармонического объединения? Всех денег не заработаешь, побереги себя. История свидетельствует о том, сколько славных ребят безвременно сгорело, хватаясь за все.
— Знаю, но не могу ни минуты находиться в простое, я бы и рад, сам все понимаю, но ничего не могу с собой поделать. Ложусь спать, и если завтра не надо бежать на съемку, у меня портится настроение. Если нет репетиции, я заболеваю. Если возникает пауза в работе, мне становится тоскливо. Вот ты предложил поехать посниматься в бильярдном клубе, и я с радостью согласился, у меня как раз выдалась свободная минута.
Сергей Новожилов проводит на Азовском море кинофестиваль «Провинциальная Россия». Звезды нужны любому мероприятию такого рода, но поскольку там платят за выступление скромные гонорары, а Азовское море не такое привлекательное для артистов, как Черное, фестиваль иногда испытывает дефицит знаменитостей. Но Максим Аверин еще ни разу не отказался приехать туда и выступить. Вот и в тот раз, когда мы сняли эту фотографию, Макс вырвался на полтора дня и честно отработал концерт. В возникшей между его встречами со зрителями паузе я предложил:
— Максик, теперь поработай, пожалуйста, на меня, надо же мне снять репортаж о фестивале. Не прошу поплавать с аквалангом, понимаю, у тебя нет времени, но хотя бы давай выйдем в море на лодке.
— Ой, с удовольствием, заодно я там и искупался бы.
Приехали к морю. Как назло, лодка нас обломала, забарахлила. Максим на нее присел и разочарованно развел руками.
Я неоднократно бывал на творческих вечерах Аверина, где он читает стихи, общается с публикой, отвечает на вопросы из зала. Как правило, всех интересует, есть ли у него жена или любимая девушка, какая у него квартира. Провел собственное социологическое исследование и выяснил: девяносто пять процентов зала на концертах Аверина заполнено женщинами. Причиной тому то ли его лучезарная улыбка, то ли невероятное обаяние.
Была бы возможность, женщины разорвали бы Макса на части. Но он их не боится, ходит по улицам без охраны, с удовольствием общается с людьми, со всеми фотографируется, раздает автографы.
Мне было ужасно горько наблюдать, как на моих глазах к одному популярному артисту подошла женщина с ребенком и попросила:
— Пожалуйста, сфотографируйтесь с моим сынулей.
На что артист отрезал:
— Ни за что, потом начнете меня шантажировать, что это мой сын!
Трудно его осуждать, такое случается с людьми актерской профессии.
Первое впечатление от творчества Сергея Параджанова я получил в столичном Кинотеатре повторного фильма. Случайно шел мимо с приятельницей, дочкой художника Оскара Рабина. У Рабиных был открытый дом, дверь не закрывалась, гости заваливались в любое время, чайник всегда стоял на плите, на столе лежали колбаса и хлеб. В какой-то момент Катя от этого устала, решила снять комнату и съехать от родителей. А я был в нее влюблен и как верный рыцарь ходил с ней по московским переулкам в поисках подходящего варианта.
Март, шел мокрый снег, мы промокли до нитки, денег, чтобы пойти в кафе, не было, придумали обсохнуть и отогреться в кино. Проходя мимо Кинотеатра повторного фильма, увидели афишу с неизвестным нам названием «Тени забытых предков». Решили посмотреть этот фильм.
У кассы стоял симпатичный юноша, который посоветовал: «Ребята, обязательно посмотрите кино, я его видел два раза, хочу пойти в третий. Это первый и последний фильм режиссера». И историк, в будущем известный правозащитник-диссидент Андрей Амальрик купил билет вместе с нами.
Отчасти он оказался провидцем, Сергей Параджанов действительно очень долгое время не снимал, поскольку четыре года провел в заключении. История известная, стоит ли ее повторять? Его выпустили, потому что за Сергея Иосифовича вступилась творческая интеллигенция со всего мира. И он успел снять еще несколько фильмов, но они уже не шли ни в какое сравнение с «Тенями...».
Когда по экрану поползли финальные титры, я был в потрясении. Помню, вышел на улицу, и тот пасмурный серый мартовский денек вдруг заиграл красками. Мне захотелось побольше узнать о режиссере. Но я тогда был далек от киношной среды, и только спустя годы, когда судьба привела меня в журнал «Советский фильм», поехал в командировку в Тбилиси, где жил Параджанов. Я дружил с оператором Сашей Антипенко, который прекрасно знал Сергея Иосифовича, и попросил у него рекомендательное письмо. Саша черкнул несколько слов, чтобы мог с его записочкой пойти к Параджанову.
Накануне ночью Тбилиси накрыл тропический ливень. Когда я оказался в доме Параджанова, застал следующую картину: хозяин в застиранной пижамной куртке восседал за овальным полированным столом, на котором высилась груда подгнивших яблок. Вокруг — на полу, на тумбочках, на стульях — стояли банки, кастрюли, а в центре — большой банный таз, куда с потолка капали и стекали остатки вчерашнего дождя. Сергей Иосифович чистил яблоки, гниль откладывал в одну сторону, оставшееся нарезал в миску, стоявшую на другой стороне. Я подал ему рекомендательное письмо, он не глядя кинул его на стол. Как светский человек попытался завести с ним беседу, но он не обращал на меня ни малейшего внимания. Бросил единственную фразу: «Ходи, смотри».
И я минут двадцать слонялся по квартире, что-то фотографировал. А у него же там полный хаос, и это слишком мягко сказано. Комната завалена персидскими коврами, какими-то банками, склянками, выкопанными в грудах мусора. Но все это было расставлено с таким изяществом, что ни у кого не оставалось сомнений: это не мусор, а арт-объект.
Я припомнил наставление классика советской режиссуры Сергея Юткевича, который в свое время посоветовал: «Если хочешь, чтобы тебя любили артисты, ври, что они самые талантливые и гениальные. За то, что ты их так хвалишь, они сделают все что угодно, хоть на голову встанут. Даже если он бездарен, все равно говори, что талантливый». С Параджановым я не кривил душой, признаваясь в любви к его творчеству. Но того мои слова не трогали.
Вдруг он схватил банку с грязной водой, взял горсть яблочных очистков, бросил в нее и произнес:
— Вот, пришел ты в гости к бедному режиссеру, а мне, ты уж прости, нечем тебя угостить, попробуй моего чайку, — и протянул ту мне банку.
Но я не растерялся, нашелся моментально:
— Сергей Иосифович, хоть вы и армянин, но все-таки грузинского разлива, а в Грузии с гостями принято пить на брудершафт.
Он расхохотался, выплеснул эту бурду в огромный таз и радостно закричал: «Георгий, к нам пришел, кажется, приличный человек, принеси нам бутылочку вина!» Его племянник принес вина, мы посидели, выпили и с тех пор подружились.
Конечно, я не могу назвать Параджанова своим другом в полном смысле этого слова. Хотя мечтал и был бы рад сказать, что Сергей Иосифович или Сергей Федорович Бондарчук — мои друзья. Но это было бы неправдой с моей стороны. Хотя все люди, о которых я рассказываю, относились ко мне с симпатией и любовью, тепло принимали в своих домах. Я платил им тем же.
Советская власть ввергла Сергея Иосифовича в жуткую историю, она погубила в нем великого кинематографиста. За время, проведенное в тюрьме, он потерял квалификацию. Все снятые им после освобождения фильмы — «Легенда о Сурамской крепости», «Ашик-Кериб» — интересные, но это не кино, а ожившие на экране его живописные полотна. И пусть киноведы упрекнут, скажут, что я ничего не понимаю в искусстве, никто не убедит меня в обратном.
Тем не менее я не пропускал ни одного фильма Сергея Иосифовича. Он был интересен всегда. Помню, приехал к нему на съемки, где в кадре должен был пройти караван верблюдов. Параджанов распорядился: «А впереди пусть непременно идет белый верблюд». Ассистенты схватились за головы: где в Грузии достать верблюдов, из зоопарка, что ли, привезти? Но там не наберется на целый караван, а уж белого нет и подавно! А Параджанов сидит на стульчике, хихикает и заявляет:
— Без белого верблюда снимать вообще не начну.
Группа стала изощряться кто во что горазд, предлагать:
— Давайте покрасим его масляной краской.
— Дураки, он же сдохнет, — предостерег Параджанов.
— Давайте сошьем ему белый костюм.
— Вы что, идиоты, что ли, шить верблюду костюм?
Так он над ними издевался, пока сам не выдержал:
— Кретины, сходите в аптеку, купите зубного порошка, обсыпьте им верблюда, и будет вам белый.
Сергей Иосифович побуждал людей к творчеству. Он заставлял всех, кто с ним соприкасался, думать, искать и находить. Был потрясающим художником, у которого можно было многому научиться. Творил ежесекундно, ежеминутно.
В Грузии я подружился с Ираклием Квирикадзе. Помню, к тому в Тбилиси приехали французские журналисты, которые захотели познакомиться с Параджановым и увидеть его кино. Ираклий решил показать им «Арабески на тему Пиросмани», спросил меня:
— Ты видел этот фильм?
— Нет.
— Тогда приходи, мы покажем «Пиросмани» французам, и ты заодно посмотришь.
Зашли за Параджановым, который не мог отказать Ираклию, пообещал присутствовать на просмотре и поговорить с французами. Сергей Иосифович уже болел, передвигался с трудом. Дом его располагался на горе, требовалось спуститься с нее на проспект Шота Руставели. Параджанов пошел, но всю дорогу ныл: «Все болит, и зачем я только согласился? Ничего не хочу, Ираклий, неужели нельзя было показать кино без меня?»
По дороге стояли большие мусорные баки. Еще Лев Дуров рассказывал мне, как важно для артиста обладать боковым зрением. Говорил: «Я почти ничего не вижу, но боковым зрением безошибочно замечаю, где кончается рампа и начинается оркестровая яма, так что ни разу еще в нее не свалился». Так вот, видимо, у Параджанова было прекрасно развито боковое зрение. Когда мы проходили мимо мусорных баков, он вдруг метнулся к ним. На наших глазах, как пловец в пучину, нырнул туда. Из бака полетели какие-то коробки, банки, и вдруг Параджанов вынырнул, держа в руках раздавленного целлулоидного пупса. Сунул куклу под мышку и помахал нам рукой: «А кино посмотрите без меня». И со всех ног побежал домой. Так через какое-то время родился знаменитый коллаж: разбитые рамы, осколки зеркала, а рядом лежит полураздавленная кукла.
Как же прозорлива была Анна Андреевна, когда написала:
Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда...
Подпишись на наш канал в Telegram