Судьба подарила мне встречи со многими замечательными людьми — цветом советского кинематографа. Меня связывала с ними дружба, близкие, теплые отношения, которые продлились всю мою жизнь. Хочу рассказать о тех, кого помню и люблю.
Он был очень хорошим артистом, поскольку прошел мощную актерскую школу у своих педагогов Сергея Герасимова и Тамары Макаровой. Актерскому мастерству я тоже училась у них. Когда снимались вместе, легко находили общий язык, нам даже слов не требовалось, чтобы понять друг друга. Со мной учились еще Сережа Никоненко и Коля Губенко — тоже студенты Герасимова и Макаровой, которые получали второе, режиссерское образование. А для меня работа с ними стала дополнительной практикой.
В профессии мой муж был всеяден. Соглашался сниматься в фильмах любого жанра, не боялся ничего — ни комедии, ни трагедии. Сниматься с Женей было, с одной стороны, легко, а с другой — не так уж и просто, и на то были причины. Сергей Аполлинариевич считал, что в каждом актере должна присутствовать здоровая доля авантюризма. Женин авантюризм зашкаливал. Говорю же, он ничего не боялся — предлагал режиссерам неожиданные актерские ходы, пробовал. По своей сути отличался упрямством, если был убежден, что играть следует так, а не иначе, переубедить его было практически невозможно. Я начинала копаться в роли, искать ответы на вопросы, почему героиня действует так, а не иначе. Жариков же бросался сниматься как в омут с головой. В отличие от меня Женя был оптимистом, верил, что все у него получится.
Когда мы поженились и стали много сниматься вместе, дали друг другу слово: никто не вмешивается в работу супруга, не дает советов, как играть. Если кто-то из нас обратится за помощью — тогда другое дело, поможем. Если такой просьбы не будет, значит, каждый играет роль так, как считает нужным, как он ее понимает.
Женя начал сниматься у Леонида Гайдая в комедии «Не может быть!» по рассказам Михаила Зощенко. Дошли до сцены, когда неверные мужья и жены сидят за столом и выясняют отношения. Женя пришел домой расстроенный, пожаловался: «Там текст никакой, сидим, что-то лепим, получается совсем не смешно. Чем бы мне эту сцену наполнить?» Действительно, у Светланы Крючковой, игравшей жену-изменщицу Жениного героя Коки, была смешная фраза: «Вы артист, человек, одаренный болезненным художественным воображением!» Олег Даль в роли ее незадачливого любовника произносил запоминающуюся реплику: «Я не могу работать в такой нервной обстановке!» Смешно смотрелась и Лариса Еремина в роли любовницы Коки. А Женин герой как-то терялся.
И тогда я посоветовала: «Жень, в метро напротив меня сидели мужчина и женщина. Какие отношения их связывают, не имею представления, но они их явно выясняли. Она постоянно что-то вливала ему в уши: тыр-тыр-тыр. Что именно, не расслышала из-за шума. А мужик вытащил носовой платок и бесконечно в него сморкался. Попробуй делать так же в кадре». Еще Нонна Мордюкова наставляла меня: «Смотри и запоминай, как люди себя ведут, пригодится». И вот я об этом вспомнила, подумала, что это смешно. Она его песочит, а он, не произнося ни слова, протестует, громко сморкаясь.
Муж пришел и рассказал об этом Гайдаю, тот обрадовался: «Жень, как здорово, будет хорошо смотреться!» И этот эпизод вошел в фильм. Позже оказались с Леонидом Иовичем в Азербайджане, где на Неделе российского кино показывали этот фильм. Публика смеялась, а я призналась в авторстве смешного эпизода с Кокой. Для Гайдая это стало неожиданностью:
— Правда? Ой, как здорово! Жалко, что я не снимал тебя в «Не может быть!»... И почему мне это в голову не пришло? Что ж ты раньше не сказала?
— Ну, знаете, Леонид Иович, я же не могла прийти к вам и предложить себя.
Я не из таких. Хотя подобное случалось в нашем кино неоднократно. Не хочу показывать пальцем, называть фамилии. Гайдай пообещал дать мне роль в своем следующем фильме, но этого не случилось.
Мы с Жариковым много раз играли супругов, в конце концов нам это надоело. Как муж и жена, так Жариков и Гвоздикова! Но отказать Алексею Сахарову не могли, уж очень настойчиво он звонил, упрашивал нас сняться у него в «Барышне-крестьянке», хотел собрать в картине всех своих друзей. В итоге уговорил, решили: это все-таки Пушкин, да и партнеры у нас прекрасные — Леня Куравлев, Василий Семенович Лановой. Позже выяснилось, что у Ланового, Куравлева и Жарикова один размер головных уборов, причем немалый. Я еще шутила: «Вот какие рядом мозговитые мужики». Роли у нас с Жариковым были неглавные, чтобы как-то оживить свою, Женя попросил, чтобы его завивали на тонкие щипцы, в кадре его герой сидит в смешных, похожих на дамские, кудряшках.
Мы соглашались играть мужа и жену, если в сценарии был прописан какой-то конфликт между нашими героями. Так было в картине «Любовь моя вечная», которую снимал Владимир Монахов.
С Владимиром Васильевичем мы познакомились в Союзе кинематографистов. Меня в него приняли, когда ходила беременной. А потом родился Федя. В то время я параллельно со съемками в кино работала на телевидении, вела женский телевизионный клуб «Москвичка». И там из гримерной у меня украли косметичку, в которой лежал союзный билет, подписанный Львом Кулиджановым. Естественно, пошла в Союз кинематографистов его восстанавливать — с маленьким Федей. Встретила Монахова, тот поинтересовался:
— Ой, кто там?
— Наше продолжение.
— Что у тебя случилось?
— У меня украли союзный билет, хотя клялись и божились, что на телевидении ничего не воруют.
Пошли к нему в кабинет. Монахов предложил:
— Клади его сюда, будешь потом рассказывать сыну, как он лежал на столе у лауреата Ленинской премии.
Ее Владимир Васильевич получил как оператор знаменитой «Судьбы человека» Бондарчука.
Мне очень быстро выдали новый билет, который я берегу до сих пор как зеницу ока.
Позже мы снимались у Монахова в картине «Любовь моя вечная». Женя играл мужа, который работает в колхозе, а я — его жену, которая, видя, как окружающие пользуются его добротой и безотказностью (между прочим, такое случалось с Женей и в жизни), настаивает на том, чтобы перебраться в город. Естественно, окружающие воспринимали ее как отрицательного персонажа. На этой почве между супругами случился конфликт.
Я тогда носила длинные волосы, накручивала их на бигуди. Снимали мы в Снегирях. Один раз ехали, и на шоссе машина Монахова поравнялась с нашей, он потом смешно показывал, как за рулем сидит Женя и как я постоянно поправляю волосы.
Мы брали с собой на съемки маленького Федю, случалось, его не с кем было оставить. Сын быстро подружился с Анатолием Дмитриевичем Папановым, который играл одну из главных ролей. У него была личная «Волга», которую Папанов любил ремонтировать, Федя обращался к нему: «Послушай, Папанов, поехали к нам чай пить, а «Волгу» свою ты потом починишь».
Один из эпизодов снимали в студийном павильоне. Летом стояла страшная жара. Анатолий Дмитриевич по сюжету пришел ко мне в гости в красивом узбекском халате, с бутылкой настоящего шампанского. О кондиционерах тогда еще не слышали. Мы хряпнули шампанского и, естественно, немножко охмелели. Владимир Васильевич посмеялся и сказал: «Ребята, хорошо, что у нас сейчас перерыв, чтобы за это время привели себя в норму». Пошли на воздух, посидели в знаменитом мосфильмовском яблоневом саду. Отработали потом на славу. У нас сложились очень добрые отношения с Папановым, он постоянно приглашал нас к себе в театр, был замечательным человеком и удивительным актером.
В финале фильма моя героиня все же собирала вещи и уезжала из деревни, бросая мужа. А Монахов взял и на монтаже отрезал эти сцены. История моей героини стала бессмысленной, она сама получалась и не положительной, и не отрицательной. Я узнала об этом лишь на озвучании, возмутилась: почему так, ведь соглашалась на другое! Но режиссер был непреклонен.
К слову, раньше мы все писали чистый звук у пульта в тон-студии, за счет этого можно было вытащить роль, если что-то недоиграл. Озвучание — процесс совсем не легкий. Помню, Леонид Васильевич Марков, с которым мы снимались в картине «Семь часов до гибели», страшно мучился у пульта, записывал три короткие сцены чуть ли не в течение двух смен, постоянно не попадал в артикуляцию героя. Так случается и с великолепными актерами. Озвучивая «Любовь мою вечную», я выложилась по полной, но на премьеру принципиально не пошла. По сей день так и не видела эту картину.
Во время съемок Владимир Васильевич попал на операционный стол с аппендицитом. Врачи недосмотрели, оставили внутри нитки от бинта. Шов воспалялся, поэтому Монахову приходилось регулярно ездить на перевязки, и это его добило. Женины родители и Владимир Васильевич похоронены недалеко друг от друга, на одном кладбище. Когда мы их навещали, всегда проходили мимо могилы Монахова. Иногда звонила его зятю, Саше Панкратову-Черному: «Саш, там много травы, пора почистить».
Я обыкновенный человек, но с характером, как каждый из нас. Из-за этого каких только прозвищ ко мне не приклеивали! Но я научилась ни на что не реагировать.
Да, у меня есть характер. Если встала утром не в настроении, домашние — Женя, Федя, мама, моя сестра Мила — знали: меня лучше не трогать. Семейная жизнь не обходится без ссор. Ссорились и мы с Женей. Но я продолжала с ним разговаривать, пусть только по делу. И никогда не позволяла себе угрожать: мол, не стану готовить еду, не буду гладить твои рубашки... Если чувствовала, что не права, умела попросить у родных прощения. Окружающие считали, что Жариков обладает ангельским характером, а вот жена у него совсем другой человек. Ошибались: Женя тоже был непрост. Если он был чем-то недоволен, то копил обиду, а потом замыкался в себе.
Особенно часто мы конфликтовали, когда Жариков возглавил Гильдию актеров кино. Он стал отказываться от ролей, и меня это приводило в бешенство, я говорила ему:
— Как ты можешь предавать свою профессию в угоду гильдии?
— Гильдия — мое предназначение, я ее придумал и создал.
Однажды Леонид Марягин предложил ему сыграть Сталина в картине «Троцкий». Женя отказался, и Леня позвонил мне, попросил повлиять на мужа. Я не представляла Жарикова в роли вождя народов, сказала даже:
— Леня, ты, наверное, шутишь?
— Нет, Наташ, я серьезно, мы виделись в Доме кино, и Женя так повернул голову, что я подумал: а не попробовать ли мне его на Иосифа Виссарионовича?
Жариков переиграл множество милиционеров, сыграл генерала милиции, дважды — маршала Малиновского (одну роль в венгерском фильме) и Ворошилова. Я подтрунивала над ним: «Слушай, осталось только сыграть какого-нибудь генералиссимуса! Но ты на такую роль совсем не подходишь, потому что Чан Кайши и Суворов были субтильными, худыми, а Сталин — рыжим».
Женя же был по-настоящему красивым до конца своей жизни. Бывает, что на красавца-мужчину с возрастом становится невозможно смотреть. Как на портрете Дориана Грея, наружу вылезает внутренняя, зачастую неприглядная сущность. А у Жарикова красота переросла в другое качество — седой как лунь, он источал благородство, все больше стал походить на маму. Я этому радовалась, она была приятным человеком, в отличие от Жениного отца, которого никак нельзя было назвать красавцем.
Поговорила с мужем, он сказал:
— Ну какой из меня Сталин?
— Хорошо, но попробоваться хотя бы можно? Тем более что ты ничего не боишься.
И муж обнадежил режиссера: «Хорошо, Лень, я приеду». Понимая, что ему будут красить волосы в рыжий, я заволновалась: «Позвони мне с «Мосфильма», как все прошло. И предупреди девочек, что ты седой, краска схватится быстро». Проходит время, Женя не звонит, я уже стала нервничать: «Может, ему не понравилась тема, персонаж? Пусть не снимается, если не хочет». А с другой стороны, Марягин — хороший режиссер. Вдруг слышу, в замке поворачивается ключ, открывается дверь и входит муж... с волосами ярко-сиреневого цвета. У меня дыхание перехватило!
— Женя, что случилось?
— Ты понимаешь, на «Мосфильме» проблемы с краской. Они там что-то нахимичили, и вот результат.
Хоть бы паричок надели, но и их в закромах студии не осталось. Я тогда срочно позвонила своим мастерам из парикмахерской, умоляла: «Девочки, выручайте!» Женя пошел к ним, и не сразу, но они сделали его шевелюру темно-рыжей. Лицо доработали гримеры. Жариков стал потрясающе похож на Сталина. Когда они снимали на даче в Кунцево, я, как назло, заболела. Попросила 15-летнего сына: «Федь, поезжай с отцом, кто знает, попадешь ли ты еще когда-нибудь на дачу Сталина. Посмотришь, как они будут снимать». Федя вернулся, полный впечатлений: «Мам, когда отец раздвигал портьеры, ребята из охраны вздрагивали». Сталина сыграли многие актеры, но так, как это удалось Жене, не получилось ни у кого. Хотя это мое мнение.
Съемки продолжились в Мексике, но самолет летал тогда туда раз в неделю, а у Феди как раз начались экзамены в институте. Так что фильм мы посмотрели уже на премьере. Он получился хорошим, но прошел незаметно. В 1990-е кинотеатры превращались в мебельные салоны, их владельцам было не до кино. Через много лет директор Дома актера Маргарита Александровна Эскина отправила нас с Женей в Данию, где проходили встречи со зрителями. После одного из выступлений к нам подошел пожилой человек, седой, благообразный, с палочкой. Он оказался русским дворянином по фамилии Толстой. Посетовал: «Евгений Ильич, а почему вы так мало рассказываете о фильме «Троцкий»? Я считаю, что это одна из ваших лучших работ». Я его поддержала: «Понимаешь, Жень, ты делаешь акцент на «Рожденной революцией», рассказываешь, как Виргилиус Норейка пел за тебя в «Снегурочке», а народ хочет больше узнать про твоего Сталина».
Зрители всегда с интересом слушали и про «Снегурочку». Жариков не обладал оперным голосом, так что ему пришлось помучиться с Норейкой, потому что вокалисты по-другому дышат, а Виргилиус был классическим певцом, да еще прибалтом. Муж с трудом попадал в его артикуляцию. Однажды предложила:
— Жень, а ты попробуй спеть сам.
— Да ладно!
Но я уговорила. Когда Жариков начинал петь, все смеялись. У него действительно выходило смешно. Но Женю это совсем не смущало, он совершенно спокойно говорил зрителям: «Если бы у меня был такой голос, как у Виргилиуса Норейки, я бы здесь перед вами не стоял».
Я спокойно относилась к Жениным поклонницам, будучи здравомыслящим человеком, да и сама не была обделена мужским вниманием. Допустим, получаю записку на встрече со зрителями, которая начинается со слов «Уважаемая Наталья!», далее следует оценка моей внешности и подпись «ваши грузинские друзья». Помню, как в Тбилиси во время кинофестиваля Юрий Победоносцев, тоже ученик Герасимова и Макаровой, сказал:
— Не снимай берет.
— Но я же не могу сидеть в нем на сцене!
— На сцене можешь снять, а по гостинице ходи в берете.
И я ходила в красной шапочке, чтобы не отсвечивать светлыми волосами, которые как магнит притягивали местных джигитов.
Ну и потом я же не вчера родилась. Ко мне проявил мужской интерес Буба Кикабидзе. Он как-то спросил:
— Слышал, Жариков на охоту уезжает? Давай я к тебе в гости приеду.
— Приезжай.
— Завтра позвоню.
И вдруг у Жени накрывается охота, он остается в Москве. Раздается звонок:
— Привет, Наташа. Как дела? Женя уехал?
— Нет, сейчас передам ему трубку.
И Буба нашелся, посетовал:
— Жариков, что ж ты мне весь кайф обломал? Я собирался к твоей жене на свидание.
Посмеялись. Соблазнов встречалось немало — и у меня, и у него. Вопрос, как к ним относиться.
Жариков был азартен. Павел Петрович Кадочников пристрастил его к охоте, но предупредил: «Просто так убивать никого нельзя. Раз пристрелил дичь, значит, нужно съесть это мясо». И Женя, когда был в силах, ездил на охоту. Магазинные полки тогда часто пустовали. Они с Володей Ивашовым большой компанией отправлялись охотиться во Владимирскую область, откуда привозили трофеи: лосятину, перепелок. Разделывали тушу и честно делились. Дома Женя раскладывал мясо на кучки: это — брату, это — нашим друзьям, это — моей сестре. И сам все развозил.
Мясо стало большим подспорьем, но его нужно было научиться готовить. Обязательно вымачивать, потому что та же лосятина жесткая. Поначалу я смотрела, как это делает муж. Женя покупал сало, морковку, сворачивал рулет и запекал его. Ну а потом обленился, командовал: «Давай пожарь котлеты, да не забудь добавить туда маслица». Кашеварить любил, но делал это не так часто.
Муж все умел, хотя вырос в непростой семье, и взаимоотношения его родителей были сложными. Стараюсь об этом не распространяться, это не моя история. Женин отец — писатель, позволял себе при всех бросать что-то резкое своей жене Анне Григорьевне. Один раз не выдержала, все сидели и молчали, а я за нее заступилась. Из-за этого у нас со свекром не сложились отношения. Анна Григорьевна преподавала историю и литературу, поэтому Женька хорошо знал эти предметы. Но я над ним подтрунивала:
— Ты почему так мало читаешь?
— Все книги я перечитал в детстве.
Женина мама посвятила всю себя мужу, она разбирала его почерк и на машинке перепечатывала рукописи. Безумно его любила.
На каникулы Женю отправляли к бабушке с дедушкой в Загорск. Мой муж был рукастым, дед научил его всему — и плотничать, и столярничать. Он отличался крутым нравом, его педагогическим методом были кулаки. Когда Женя мне рассказывал, как дед с ним обращался, я плакала:
— Быть такого не может!
— Может, Наташ. В Загорск съезжалось пятнадцать внуков, нас надо было держать в руках. Мы приходили на рынок, дед говорил: «Пока не продадите бочку с огурцами, ни шагу домой не сделаете». И все равно умудрялись заначить денежку на конфеты.
В конце жизни Женин дед постригся в монахи.
Муж многому научил нашего сына. Федор очень любит дачу, ремонтные работы проводит на ней сам — и фильтры меняет, и краны чинит, и воду прокачивает. Получает от этого удовольствие. Если у нас дома что-то выходило из строя, сантехника или электрика вызывали в редких случаях. Женя справлялся с любой поломкой. Лишь в конце, когда тяжело болел, говорил: «Ладно, вызывай мастера».
Женины проблемы со здоровьем начались до нашего знакомства, когда лошадь, испугавшись выстрелов, сбросила его на землю на съемках картины «Смерти нет, ребята!». Еще в одном дубле необходимости не было, на нем настоял режиссер Булат Мансуров, однокурсник мужа. Для Жени все закончилось плачевно: он упал на шпагат, получил серьезную травму бедра. Со временем суставы начали разрушаться, потребовалась операция. Женя был категорически против, долго ее откладывал, но ему становилось все хуже. Я связалась с швейцарской клиникой, именно оттуда достала необходимые мужу эндопротезы. Жене сделали операцию на одной ноге, через несколько месяцев — на другой. Врачи сказали: «Если бы это были не вы, мы бы отказались, суставы были сильно повреждены».
Доктора порекомендовали регулярно заниматься плаванием. Мы стали ходить в бассейн вместе, но я не всегда могла сопровождать Женю. Однажды муж сказал, что пошел плавать. Через какое-то время я освободилась от дел, позвонила, чтобы узнать:
— Евгений Ильич еще в бассейне или уже ушел?
— А его сегодня вообще не было.
— Как не было? Ушел из дома два часа назад, наверное, что-то его отвлекло.
Вскоре Женя вернулся домой, достал мокрые трусы, полотенце, стал это все полоскать. Чувствую, от него сильно несет табаком, а я воевала с его курением. Спрашиваю:
— Как поплавал?
— Нормально.
— Народу много было?
— Не очень.
— Значит, так: я звонила в бассейн, разговаривала с администратором, мне сказали, что тебя там не было.
— Это правда, я в машине сидел, слушал радио и курил.
— Плавание тебе нужно или мне?
— Прости, это больше не повторится. Я себе не враг.
Про ситуацию, которая укоротила ему жизнь, кажется, известно всем. Не хочу в нее углубляться, все по этому поводу уже сказано. Я принципиально не собираю сплетен, не веду соцсетей. Люди там бесятся, злятся. А зачем? И так сейчас всем трудно. Выплеск отрицательной энергии многим дает по мозгам. Когда Первый канал предложил мне немалые деньги за участие в программе «Эксклюзив», где требовалось лицом к лицу встретиться с небезызвестной особой, я ответила: «Большое спасибо. Я человек небогатый, и деньги мне нужны, но говорить с ней ни за что не стану». Они позвонили второй раз, предложили посидеть в потайной комнате. Я сказала, чтобы оставили меня в покое.
Сколько от сплетен страдал Саша Абдулов, а сколько Саша Панкратов-Черный! Недавно давала о нем интервью документалистам, рассказала, какой он хороший человек.
Слабости есть у всех, но раздувать историю из случая в самолете считаю просто недостойным. Человек на гастролях отыграл спектакль, долго прождал в аэропорту — рейс задерживался, наконец сел в самолет, в бизнес-классе попросил рюмку водки. Он же не бутылку потребовал! Но из этого бортпроводник раздул целый скандал. Велик соблазн пропиариться на имени знаменитого актера. Саша вышел в салон эконом-класса, извинился перед пассажирами за задержку рейса. Ну и что, что был выпивши? Разве он вел себя как-то неприлично? Я тогда сразу позвонила ему, поддержала.
Нам приходилось работать вместе, вели множество концертов. После одного из них, 9 Мая, Женя заехал за мной на машине, а Саша попросил: «Ребят, завезите меня. Вы же ни разу не были у нас на Тверской, заодно с Юлей повидаетесь». Когда вошли, взгляд сразу наткнулся на кота, который сидел в прихожей у вешалки, застыв, как статуэтка.
Я воскликнула:
— Какой красавец! Откуда он взялся?
Саша объяснил:
— С улицы. Но это он меня подобрал, а не я его. Возвращался однажды из Дома кино, зима, холодно, надел длинное пальто. И вдруг чувствую, кто-то трется о ноги. Это кот ко мне прибился. Так и дошли до дома, и с тех пор он живет у нас.
У Панкратова как раз была в гостях Юлина мама, мы с ней познакомились. Саша рассказал, как он сделал из своей квартиры двухуровневую, пристроив к ней второй этаж.
Его сын Вова был еще маленьким. Когда мы ездили в командировки, Саша всегда спрашивал:
— Ты Федору будешь что-то покупать?
— Буду, хочу ему куртку купить.
— Возьми и Вове. Вот тебе триста долларов, купи что-нибудь красивое Юле, я все равно в этом ничего не понимаю.
Он мне доверял. Уж не знаю, рассказывал ли об этом жене.
А как они с Женей чуть не продали меня в Египте! Ассоциация «Книга. Просвещение. Милосердие», в которой я тогда была советником по культуре, наградила несколько человек, нас с Сашей в их числе, недельной поездкой за рубеж. Мы проводили для них вечера. Поездка пришлась как раз на Рождество — мой день рождения. В России снег, метель, а там жара, лето. В Египте нас сопровождал красивый молодой человек — переводчик Али. Я попросила его: «Отведите меня в магазин, мне нужно купить несколько платков в подарок, куртки». Саша заявил:
— Мы тоже с тобой пойдем.
— Вы мне там совершенно не нужны.
Нет, потащились со мной. Пришли в небольшую лавку, там было развешено много платочков, каких-то женских атрибутов. Я начала их рассматривать, а Жариков с Панкратовым устроились за столиком. Вижу, сидят, попивают кофеек и комментируют все, что я делаю.
Когда мы пришли в магазинчик, хозяин — кругленький человечек невысокого роста — начал поедать меня глазами. Я же блондинка, да еще с зелеными глазами, для них это какое-то чудо, все их женщины темноглазые. Этот мужичонка что-то сказал Али, и я заметила, как тот покраснел. Спрашиваю:
— Али, в чем дело?
— Наташа, мне неудобно вам сказать.
Он смотрел и Сашины фильмы, и мои, и Женины, прекрасно знал, кто мы. Но толстячок все стоит и, что называется, ест меня глазами. Я понимаю, что разговор касается меня. Жариков с Панкратовым притихли, навострили уши. Али произнес:
— Наташа, он хочет вас купить.
— Как купить? Я что, вещь?
— Вплоть до того, что готов отдать за вас вашему хозяину этот магазин.
Мои мужчины:
— Как это? Нет! Мы ее продавать не собирались!
Я там быстренько всего накупила, поблагодарила Али. Он, в свою очередь, предостерег:
— Нигде не ходите одна.
В новогодние праздники моим ребятам, естественно, хотелось выпить, а там мусульманская страна, сухой закон. Можно было купить ограниченное количество алкоголя, только когда приезжаешь, да и то в паспорте ставили об этом отметку. И еще я не давала им выпить, потому что на следующий день, 6 января, была запланирована поездка в горы на Синай, в монастырь Святой Екатерины. Там находится чудотворная икона Неопалимая Купина.
Мы жили в соседних номерах. Слышу, Жариков с Панкратовым стоят на балконах и переговариваются:
— Зря мы ее не продали, как сейчас хорошо и свободно себя чувствовали бы!
— Ну там же тряпки продавались, вот если бы золото, мы бы ее точно отдали!
Поездка в монастырь была чудесной. Автобус остановился на стоянке, дальше нужно было подниматься в гору на верблюдах, но мы пошли пешком. Арабы что делают? Помогают взобраться на верблюда за доллар, а когда ты хочешь слезть, цена удесятеряется: «Тен доллярс». А слезть самому невозможно. Заслышав русскую речь, к нам подошел монах Яков, разговорились, оказалось, его брат-близнец служил в монастыре на Афоне. Яков устроил нам роскошную экскурсию, все показал, нас даже допустили на молебен. Все это Женя заснял на видео.
Поехали обратно. Саша сидел около водителя, где обычно располагается гид. Пустыня слева, пустыня справа, на дороге одни бедуины. Едем, и вдруг Саша как закричит, как схватит за руку водителя! Оказалось, тот заснул за рулем. Наше счастье, что вокруг простирались пески, врезаться было не во что. Конечно, все ужасно перенервничали. А Панкратов, выходя из автобуса, сказал: «Гвоздикова, вот что значит я трезвый, Боженька нас всех спас».
Мама говорила, что я родилась в шесть утра. Женя попросил Панкратова: «Саш, только приходи попозже». И что вы думаете, рано утром, когда я собралась идти на пляж (обычно шла одна, мужчины присоединялись ко мне после), раздался стук в дверь. Саша принес подарок — огромную бутылку шампанского, зная, что это мой любимый напиток. А еще надрал цветов с клумбы.
На пляже я увидела, что Панкратов носит на шее два креста. Когда летели назад, поинтересовалась почему. Саша рассказал какую-то историю, которую я не запомнила. Он сидел передо мной, затих, я думала, задремал. А через полчаса обернулся ко мне и протянул листочек. Подарил мне свое новое стихотворение, которое начиналось так: «Ношу на шее два креста...» Оно лежит где-то дома, Панкратов постоянно просит его найти, потому что у него этого текста нет.
Он, конечно, потрясающий артист. В свое время звал меня в свою антрепризу. Я пришла, посмотрела спектакль и отказалась. Догадалась, какой актрисе ищет замену. Сказала: «Саша, я не могу воспользоваться ситуацией из-за того, что вы не нашли общего языка. У меня с ней очень хорошие отношения». Может, поступила неправильно.
На фестиваль в Благовещенск мы летели восемь часов, и попали, что называется, с корабля на бал. Саша пригласил на спектакль, который играл с двумя пожилыми артистками из Питера: одна из них Ирина Соколова, другая — Кира Крейлис-Петрова, игравшая мать героини в мелодраме «Влюблен по собственному желанию». Усадили в первый ряд, а я не люблю там сидеть, с тех пор как на «Женитьбе» в Театре на Малой Бронной Лева Дуров спрыгнул в зал и уселся ко мне на колени.
На авансцену вышел Панкратов, прочитал «Монолог матери», и у меня потекли слезы. По окончании пошла к Саше в гримерку. Он стоял в трусах, переодевался.
— Саш, таким я тебя уже видела на пляже.
— Что еще ты хочешь сказать?
— Хочу поцеловать тебя, поблагодарить за прекрасный спектакль, ты молодец. Я плакала!
Через какое-то время мне рассказали, что пришел Панкратов и с гордостью поделился: «Гвоздикова после спектакля сказала обо мне хорошие слова, а это дорогого стоит».
Людям надо говорить хорошие слова как можно чаще. Если что-то не устраивает, лучше промолчать. Стараюсь никогда не выяснять отношения, я их просто заканчиваю, хотя могу продолжать здороваться с этим человеком. В моей жизни случались разные события, и взлеты, и осуждение, но я никогда ничего не выясняла, мне это не нужно. Когда спрашивают, простила ли Женю, отвечаю: если бы я его не простила, я о нем вообще не говорила бы. А уж как это сделала, касалось только его и меня.
С Роланом Антоновичем мы познакомились необычным образом. Я уже снималась в «Большой перемене», группа находилась в экспедиции в Ярославле. Ездили мы туда на обычной электричке, причем все, автомобилей не предоставляли никому. Поселили в гостиницу для артистов цирка. На два этажа — три туалета, четыре душевые кабины. Кормили в столовой, что была рядом. Алексей Коренев долгое время проработал вторым режиссером у Эльдара Рязанова. Когда ему доверили съемки собственной картины «Большая перемена», он пригласил всех (звукооператора, художника по костюмам, гримеров), работавших с Эльдаром Александровичем. Образовалась очень мощная съемочная команда.
Сниматься мне пришлось в парике. Оператор Толя Мукасей еще во время проб подметил, что большинство героинь фильма блондинки. Сказал, что девушек начнут путать. Поэтому по Толиной просьбе меня решили сделать брюнеткой. Перекраситься я не могла, поскольку параллельно снималась в фильме «Петр Рябинкин». И тогда замечательный гример Ольга Матвеевна Струнцова отыскала единственный на весь постижерный цех японский парик.
Толя сделал фотопробы, парик мне подошел, смотрелся классно. Чтобы спрятать мою довольно объемистую шевелюру, требовалось большое количество шпилек. Ольга Матвеевна надевала его на меня перед самой съемкой, впихивая шпильки в мою бедную голову. Я предложила: «Давайте буду оставаться в парике, чтобы лишний раз не царапать кожу».
И вот в парике и костюме однажды выхожу из столовой, а навстречу мне идет Ролан Антонович. Тогда в моде были огромные урны из гипса, в них высаживали цветы. Их расставили вокруг столовой для красоты. Быков меня увидел, поразился необычному виду и отступил назад, стал пятиться, пропуская меня. Еще один шаг, и урна подбила ему коленки, Ролан Антонович так и плюхнулся задом в цветы. Я, разумеется, рассмеялась и попросила коллег нас познакомить. Конечно же, понимала, что понравилась ему. Он стал со мной кокетничать.
Кстати, благодаря Быкову и Савелию Крамарову я узнала, что такое творческие встречи со зрителями. Они приглашали меня на свои.
Волосиков на голове у Ролана Антоновича было немного, и Ольга Матвеевна сшила ему специальную нашлепку на основе не синтетики, а натурального материала, куда вплела мелкие косички. Она жутко боялась, что Ролан ее утопит в сцене, где спасает Нестора. Повторить нашлепку было почти невозможно, это очень кропотливый труд.
И вот снимаются они с Люсьеной Овчинниковой, идут по набережной, едят мороженое. Я смотрела на них, ожидая, когда позовут в кадр. Подметила: Ролан как-то неестественно вгрызается в вафельный стаканчик. Никак не могла понять, почему он так странно жует мороженое. Подошла к нему и спрашиваю:
— Ролан Антонович, а почему вы так сложно едите мороженое, что в нем?
Он проглотил и говорит:
— Ты ничего не понимаешь. Ты была в поликлинике у стоматологов?
— Да, к сожалению, была.
— Они скручивают такой жгут из ваты и подкладывают его в рот. Я кладу такой же во время съемки.
— Зачем?
— Чтобы у меня был сексуально-эротический рот.
Я рассмеялась. Теперь стало понятно, что когда он ел мороженое, вата мешала ему жевать.
Быков пробовал меня в свои фильмы, но потом не брал, говорил: «Наташ, по внешности ты мне подходишь, но тебя выдают умные взрослые глаза». Хотел меня снимать, но не сложилось.
Прошло какое-то время, позвонил Андрюша Державин. В 1990-е он был очень популярен. Сказал, что собирается снимать клип, и даже немножко напел: «Давайте выпьем, Наташа, сухого вина». Андрей рассматривал много Наташ, но остановился на Крачковской, Егоровой и мне. Я согласилась. Клип снимали в центре Ролана Быкова на Чистых прудах. Работали несколько дней.
Однажды пришла в гримерную, а мне сообщают: сейчас сюда явится Быков. Говорю:
— Ой, как здорово, а зачем?
— Услышал, что ты снимаешься, захотел повидаться.
Я была рада его приходу, мы поговорили. Он признался: «Специально пришел с тобой поболтать, узнать, как у тебя дела. Мы давно не виделись». В клипе снялся Леша Булдаков, потом за мной заехал Женя, который тоже попал в кадр.
Так получилось, что это была наша последняя встреча с Роланом Антоновичем...
Мы вместе учились. Недавно были в поездке, Сергей подошел ко мне и говорит:
— Наташа, а ведь мы в свое время во ВГИКе объявили конкурс, и ты победила.
— В какой номинации?
— У тебя были самые красивые ноги. Ты вообще была такая ладненькая, складненькая.
Сколько лет прошло, а Сережа все помнит. Для нас он был Есениным, Коля Губенко — Блюхером, они ярко сыграли эти роли. Коля был жестким, а Сережа — мягким, и мы этим совершенно бессовестно пользовались.
Я играла у него много отрывков. Однажды дали задание на тему «Цирк», кто-то изображал животных, кто-то дрессировщиков. Сережа подошел ко мне и Наташе Аринбасаровой: «Девчонки, даже не знаю, что мне с вами поставить». А мы были очень пластичными — Наташа окончила балетное училище, я тоже училась балету, потом занималась спортивной гимнастикой. Так что ногу за ухо закидывали без проблем. Мы невысокие, я была самой маленькой по росту, потом Аринбасарова.
Во ВГИКе стояли огромные деревянные кубы, мы их использовали в работе, поскольку почти все стулья и диваны были сломаны. Когда Тамара Федоровна Макарова приходила на занятия, сначала пробовала стул на шаткость, только потом садилась, потому что однажды чуть не свалилась на пол. Раздолбать кубы было нереально. И вот мы водрузили три куба один на другой, надели черные обтягивающие купальники и на высоком пятачке показали пластический этюд, как цирковые женщины-каучук. У Герасимова просто челюсть отвисла, он даже не предполагал, что мы на такое способны.
Пока репетировали, возник вопрос: как нас объявить? В итоге придумали: «Сестры Гвоздикбасаровы». Сережа переживал, ведь в номере непременно должна быть изюминка. И он ее придумал. Тогда сигареты в пачках упаковывали еще и в фольгу. Никоненко распорядился: оберните фольгой зубы, весь этюд играйте с лицами-масками, никакой мимики, а в конце, когда спрыгнете с высоты, вынимаете челюсти из фольги и бросаете их в зрительный зал. Так и поступили. Все удалось, кроме одного: моя челюсть приземлилась прямо на колени к Тамаре Федоровне. Я чуть не умерла от страха. Но Макарова была умной женщиной, не обиделась. Мы произвели неизгладимое впечатление, никто близко ничего подобного не делал. Получили заслуженные пятерки.
Помню, ставили отрывок из Мериме, моя героиня по сюжету была девушкой эмоциональной. Так Сережа обвязывал мою талию веревкой и заставлял бегать по кругу, как коня. Когда я уже просто валилась с ног от усталости, говорил: «А теперь играй, ты достигла нужного состояния».
Но самая главная история случилась, когда репетировала Анютку из «Власти тьмы». Вообще, я до девяти утра не пою, у меня была такая примета: если запою спозаранку, день сложится плохо. Никоненко назначал репетиции на восемь утра, я должна была исполнять старинную русскую песню, естественно, а капелла. Упрашивала режиссера: «Сереж, можно я не буду петь до девяти?» Он никак не мог понять почему. Но я упиралась как осел: не буду и все! Роль трудная, моя героиня — девочка, на глазах которой происходят жуткие вещи.
По сюжету мы с Толей Переверзевым лежали на печке, я — в ночной рубашке. И вдруг Сережа замечает, что у меня под ней надет лифчик. Приказывает:
— Сними, девочки тогда лифчиков не носили.
— Не сниму.
Дошло до того, что Никоненко пошел жаловаться Сергею Аполлинариевичу. Надавили на меня с двух сторон, пришлось снимать злополучный предмет женского туалета. Сережа радовался: «Вот теперь ты играешь роль отлично». Когда поздравлял меня с днем рождения, написал эпиграмму, припомнив тот случай.
Никоненко был влюблен в Макарову, которая оставалась красавицей до конца жизни. Она следила за собой, делала гимнастику, принимала контрастный душ.
После смерти Сергея Аполлинариевича племянник Тамары Федоровны Артур Макаров спарил ее телефон со своим. Женя помог ей получить новый номер, посодействовал в покупке «Нивы», чтобы Макарова могла ездить на дачу с комфортом. Тамара Федоровна мечтала учредить именную стипендию имени Герасимова, для чего готова была отдать все сбережения, продать свои драгоценности и коллекцию картин.
Когда Артура убили, ее стали донимать кредиторы, требовавшие расплатиться с долгами племянника. Без сомнения, они укоротили ей жизнь. Как распорядилась наследством Мила, вдова Артура, бывшая манекенщица Общесоюзного дома моделей на Кузнецком Мосту, неизвестно. Она жива, но ни с кем не общается.
С Сашей мы снимались в картине «Парни из стали» у режиссера Мурада Алиева. Я сыграла в кино трех женщин, которые погибают, и категорически отказывалась повторять этот опыт. Когда прочитала в сценарии, что мою героиню хоронят, на кладбище стоит ее фотография, сказала: «Не хочу, не буду в этом сниматься». Видно, Мурад поговорил с продюсером Денисом Евстигнеевым, и они решили отказаться от сцены похорон. Сказали: «Давайте сделаем так, она болеет астмой, получает письмо, что дочь выходит замуж за бандита, и оседает на пол. Пусть остается непонятным, умерла героиня или нет».
Моего мужа, криминального авторитета, играл Колечка Чиндяйкин, с которым у нас сложились чудные отношения, хоть по сюжету у него была любовница, своя тайная жизнь. Колечка выпрашивал у Мурада экранный поцелуй со мной: «Когда героиня Гвоздиковой лежит в больнице, надо чтобы я ее хотя бы приобнял, поцеловал». Кроме того, снимать несколько эпизодов собирались на Кипре. В конце концов решила: ладно, на Кипр поеду.
Саша Дедюшко, игравший главную роль, приехал туда с женой Светой и сыном Димой. Нас поселили на одном этаже. Я забыла будильник, и каждое утро Дима меня будил, стучал в дверь и заходил со словами: «Теть Наташ, пока вы одеваетесь, можно я у вас по балкону побегаю?» А в моем номере он оказался огромным, больше, чем комната. И Дедюшко-младший наворачивал по нему круги. Потом мы шли на завтрак, он делал мне бутерброд с повидлом, Света говорила: «Берите, позже мы ему это скормим».
Дедюшко тогда набирал популярность, у него появились поклонницы. Когда съемки проходили в Туле, Саша жил не с группой в гостинице (она там привокзальная, поезда не давали спать, так же как и девушки с низкой социальной ответственностью, что толпились под окнами), а в частном доме. Как я поняла, Свете кто-то донес, чем он там вдали от семьи занимался. Она нашла в Сашином чемодане рубашку со следами губной помады, жаловалась на мужа, который пользовался большим успехом у женщин. Я советовала: «Он столько лет стремился к популярности, не конфликтуй из-за сплетен, «добрых» людей, готовых рассказать тебе то, чего не было, полно вокруг».
Сына Саша воспитывал очень жестко. Дима был немножко трусоват, ему исполнилось всего пять лет. Но благодаря этому мальчишке я не утонула.
На Кипре в горах стоит мужской монастырь Киккос, где есть чудотворная икона Божией Матери, которая написана святым апостолом Лукой. И нас туда повезли. А я в самолете потеряла свой крестик. Обревелась страшно, как только выдали суточные, пошла и купила новый крест, но надеть неосвященный не могла. Зашли на территорию монастыря, батюшка-грек увидел меня и подозвал к себе на ломаном русском языке. Наши притихли. Я попросила: «Можно освятить крест?» И священник не отказал.
Икона Божией Матери была чуть больше, чем экран телевизора, в серебряном окладе, сверху укрыта красивой парчовой тканью, открытыми остаются лишь рука Богородицы и пяточка младенца. Батюшка разрешил мне, а также моим коллегам приложиться к святыне.
На следующий день объявили выходной. Оператору Вадиму Алисову требовалось подснять видовые куски, а нас за компанию предложили отвезти к месту, где по преданию Афродита выходила из пены морской. Чтобы повезло в любви, требовалось вплавь обогнуть стоящий там утес. Я твердо вознамерилась это сделать: проплыву и помолодею так, что никто меня не узнает. Приехали туда и обнаружили, что море сильно штормит, но я все же полезла в воду. О том, чтобы обогнуть утес, не могло быть и речи, так что решила выйти на берег и тут обнаружила, что сделать это уже не могу. Дно каменистое, встать на него невозможно, волны такие, что сбивают с ног. Понимаю, что еще немного и потону на глазах у съемочной группы, которая стоит на берегу. Кричать бесполезно, из-за прибоя никто ничего не расслышит. Маленький Дима заметил, что я выбилась из сил, толкнул отца, показал на меня. Саша сразу просек ситуацию, ринулся в море, протянул руку и вытащил меня из воды.
Ноги были в синяках, гримерам не удалось их закрасить, и я снималась в брюках. На следующий день нас повезли на натуру. Я подошла к автобусу и поняла, что подняться по ступенькам не могу. Коллеги шутили: «Смотрите, как помолодела наша Гвоздикова, даже в автобус войти не может».
С Сашей и Светой мы продолжали общаться в Москве. Она начала сниматься в рекламе, Дима тоже, звонил и говорил: «Тетя Наташа, посмотрите сегодня рекламу овощей, я там синьор Помидор». А через несколько месяцев их не стало. Страшная авария унесла жизни всех — Саши, Светы, Димочки... Я была на похоронах, видела закрытые гробы, от взрослых ничего не осталось. И только Дима лежал, как уснувший ребенок.
Мы снимались с Леней в «Петре Рябинкине». Прекрасный артист, хотя профессиональная судьба его висела на волоске: Куравлева чуть не отчислили из ВГИКа за профнепригодность, но Василий Шукшин доверил ему главную роль в фильме «Живет такой парень», который определил всю творческую судьбу Лени. Он и сына потом назвал Василием.
Жена Куравлева Нина была хороша, такая настоящая женщина — крупная, приятная, с ровными красивыми зубами. Она всегда улыбалась и очень вкусно курила. Когда они с Жариковым выпивали, переходили на английский язык, Нина его преподавала. Мы с Леней шутили: «Ага, понятно, им больше не наливать!»
Куравлеву с Ниной было комфортно вместе. Сейчас говорят, что она стала для него всем. Я этого не исключаю, Нина была человеком позитивным, часто сопровождала мужа в поездках. Мы ездили на родину Шукшина, в Сростки, вместе с Лидией Николаевной и Машей, еще была жива младшая сестра Василия Макаровича Наталья. Леня всегда с огромной благодарностью говорил о Шукшине.
Он был непростым человеком, достаточно закрытым. Я знала, что у них с Ниной двое детей, что у дочки не сложилась актерская судьба. А Ленин сын — бизнесмен, у него трое детей. Похоронив жену, Куравлев прекратил общение с внешним миром, нигде не появлялся. Об этом было много разговоров, но я не вправе обсуждать чужую личную жизнь.
Последний раз мы виделись с ним на кладбище, там похоронены Нина и мой Женя. Куравлев стоял у могилы жены, на памятнике были высечены их имена, оставалось только вписать дату смерти Лени. Я спросила:
— Давно ты здесь стоишь?
— Я тут часто бываю.
— Леня, что ты делаешь? Зачем ты запрограммировал себя на смерть? Саша Лазарев сказал как-то, что уйдет в семьдесят три года, так и случилось. Это очень серьезная вещь! Пожалуйста, не играй со смертью.
Леня промолчал, это было грустное зрелище. А через какое-то время я услышала, что он попал в реабилитационный центр, потом в хоспис, откуда уже не вышел...
Многих уже нет с нами. Когда бываю на Троекуровском кладбище, узнаю о новых потерях. Рядом с Сережей Говорухиным лежит его мама Юнона Карева, сыгравшая в «Месте встречи...» жену героя Юрского. Прохожу мимо могил Игоря Старыгина, Марины Голуб, Коли Караченцова, теперь еще и Зины Кириенко...
Они ушли, но сохранились в нашей памяти, и так будет всегда.
Подпишись на наш канал в Telegram