Мы увлеклись прогулкой и в первый день ночевали на улице — развели мосты. В Москву я вернулась с ощущением, что, наверное, неправильно город выбрала для поступления и нужно было ехать в Ленинград. Вот до такой степени меня поразило это короткое путешествие.
— Елена, мы с вами встретились в Санкт-Петербурге. Я знаю, он для вас — особенный, и не только потому, что здесь вы много снимались и часто бывали на гастролях. Вы к нему эмоционально привязаны. Сразу полюбили этот сложный и необычный город?
— Я бы не назвала это любовью. Он меня потряс. Первый раз я приехала сюда студенткой. У ГИТИСа был обмен с ЛГИТМиКом. Мы менялись с курсом, на котором училась Лариса Гузеева. Нас знакомили с городом.
Имя человека, который стал нашим личным экскурсоводом, я не вспомню, но он был просто удивительным. Водил нас по местам Достоевского и Пушкина. Их произведения цитировал наизусть. Говорил так ярко и выразительно, что мы практически наяву видели то, о чем он рассказывал. Происходил какой-то эффект экранизации! Помню, как мы зашли в квартиру, где якобы Раскольников старушку убил. На наш визит очень смешно отреагировали ее жильцы: «Опять пришли посмотреть, где старушку убили». Так сказать, констатировали факт. Для них это было в порядке вещей. Наш суперчеловек тут же стал цитировать «Преступление и наказание». Мне кажется, он знал его целиком — от начала до конца. Производило впечатление и то, что он знает вообще всего Достоевского чуть ли не наизусть. Он и сам как будто был его персонажем. В бледно-сереньком плаще, поношенном беретике, какой-то нездешностью в голосе и манере поведения...
Это был удивительный город. Мы увлеклись прогулкой и в первый день ночевали на улице — развели мосты.
Мы познакомились здесь с какими-то людьми, они решили нам показать город. И мы ходили-бродили, и они нас на такси провезли по какой-то набережной, где два горбатых мостика рядом с Летним садом. Когда их проезжаешь, аж сердце замирает, как на качелях. Это все студенческие воспоминания. Прекрасное время. Романтическая поездка в город, знакомство с людьми, совершенно непохожими на москвичей. Казалось, именно Ленинград — действительно культурная столица нашей страны. В Москву я вернулась с ощущением, что, наверное, неправильно город выбрала для поступления и нужно было ехать в Ленинград. Вот до такой степени меня увлекло и поразило это короткое путешествие.
— Следующая встреча с городом была другой?
— Абсолютно. Это уже работа, работа и еще раз работа. Я снималась здесь в картине «Полет птицы» ленинградского режиссера Владимира Григорьева. Партнерами стали Родион Нахапетов, Олег Ефремов, Юра Богатырев и Автандил Махарадзе. Я уже тогда работала в «Современнике» и бесконечно ездила из Москвы в Ленинград и обратно. Это было не так просто, как сейчас. Не существовало таких комфортабельных поездов, как «Гранд-экспресс» или «Сапсан», мы ездили на «Красной стреле». Практически в ней и жили, вернее, ночевали. Мотались из города в город. Снимемся в Ленинграде — и домой, играть спектакль в Москве. Отыграли спектакль — прыгаем в поезд и мчимся в Ленинград.
— Я слышала об одном артисте, который во время таких поездок устраивал себе комфортные бытовые условия. Он возил с собой специальные салфеточки, которые стелил на столик, менял казенное постельное белье на свое. И даже подушечка у него была своя.
— Я на такое не способна. И если вы думаете, что я вешала шторки в вагоне, стелила коврик, меняла постельное белье на свое, этого не было. К тому же это сейчас у меня такое привилегированное положение, и я одна занимаю купе. А много лет ездила не одна, а все время с соседями. Какой уж там быт? Человек поехал, лег, встал и пошел. Никаких особых условий тогда ни у меня, ни у других артистов не было. Никаких райдеров. Ничего подобного. Это слово «райдер» только сейчас вошло в обиход. У меня его до сих пор нет. Чем всех кормят, тем и меня. Условия обычные.
— Сейчас смены по двенадцать часов минимум, часто переработки. В советское время было совсем не так, сколько часов вы работали?
— Шесть часов. Снимали одну сцену в день, очень по-человечески. Поэтому оставалось большое количество времени для того, чтобы общаться. Телефонов и планшетов не было. Вагончиков не было. Все сидели на площадке, где какой-то уголочек освобождали для артистов. И это, наверное, один из самых прекрасных моментов в съемочном процессе — посидеть пообщаться со старшими товарищами. А на «Полете птицы» они у меня были нехилые. Они делились своими историями, опытом, интересными рассказами. Жалею, что не было диктофона, а то бы я записала их. Потому что на память уже надежды никакой. Все происходило очень давно и поэтому остались просто какие-то вспышки.
Например, Олег Николаевич... По сценарию я в него влюблена. Он директор завода, обжег лицо, когда тушил пожар, а я отдала ему кусок кожи с бедра, чтобы ему сделали операцию по пересадке. И вот мы лежим в одной больнице. Выходим вместе гулять. Идем по аллее к зданию. Проход долгий, мне по сценарию как будто бы больно, я по понятным причинам даже сидеть не могу. И режиссер говорит:
— Вы вдвоем идете. Тебе, Лена, больно. Но ты все равно хохочешь, заливаешься, потому что счастлива, ты же хорошее дело сделала — помогла человеку. И вот ты идешь, смеешься, а тебе Олег Николаевич рассказывает какую-то веселую историю.
Мы идем, и Олег Николаевич действительно начал рассказывать:
— Слушай, Ленка, вот приезжаю я на съемки «Войны и мира» к Бондарчуку, прихожу в гостиницу, смотрю, а в ресторане все артисты сидят пьяные и очень сильно понурые... — Ну, пьяные артисты — это весело, я легко засмеялась. А Олег Николаевич выждал паузу и продолжает: — Поле боя. Бондарчук идет по нему с багровыми от крови руками, смотрит на искореженные тела лежащих на поле людей, очки запотевают. Он видит лошадь с оторванной ногой, и кровь из нее сочится.
Я смотрю на него квадратными глазами. А режиссер кричит:
— Смейся, смейся!
Я выдавливаю из себя:
— Ха-аха-ха.
Смотрю на Олега Николаевича, он идет и улыбается. Я спрашиваю его:
— И что? — нужно же диалог продолжать, идет съемка.
— Ну вот, оторвали лошади ногу... Пока репетировали, пока то, пока се, кровь свернулась, и к следующей команде «Мотор!» оторвали ей вторую ногу. Ну, чтобы кровь текла.
Этой нашей прогулкой и чудной больничной панорамой заканчивалась история моей любви с директором завода. Потом моя героиня встречает другого мужчину. Она такая, много мужчин любила. Четверых. Но по очереди.
— Есть мнение, что артистам обязательно нужно влюбиться, если они играют любовь.
— Я с этим не согласна. Мне бы это мешало. Очень хорошие отношения, даже, можно сказать, дружба во время съемочного периода, когда можно и поболтать, и пообедать вместе за столом, и тебя не тяготит жующий рядом партнер, — это одно. А какие-то личные отношения — уже совсем другое... Хотя все пугали, что такая история у меня обязательно на этой картине случится, ведь Олег Николаевич ходок. Ничего подобного не было, только какие-то интересные разговоры, ну, не считая одного момента... Но, мне кажется, он меня просто проверял, провоцировал...
— Это правда, что он магически действовал на женщин?
— Чистая правда. Когда на мой вопрос про то, кто же будет играть директора завода, мне сказали, что Олег Николаевич Ефремов, я сразу чуть не умерла. Потому что работала в театре «Современник», и о Ефремове в нем ходили легенды не только как об артисте, но и как о мужчине. Когда увидела его на площадке, я поняла почему. Не знаю, как это назвать, аура или харизма, но его необыкновенное мужское обаяние плюс его талант покоряли мгновенно. Некрасив, неухожен, прокуренные руки. Но бездна какая-то в нем...
— Как вы в Питере проводили свободное время, ведь была возможность погрузиться в жизнь города после съемок, погулять, зайти в музеи?
— Мы ходили в музеи, но времени бродить по городу у нас не было. Мотались туда-обратно. После съемок ни о какой гостинице или о бытовой жизни речи не шло. Чаще всего я ездила с Юрой Богатыревым. И перед отъездом мы обязательно заходили в продуктовый магазин, покупали его любимую копченую корюшку и бутылку пива. И в поезд. А там уже душевный разговор. Я в основном слушала, Юра говорил. По сути, все время это была одна и та же история — он рассказывал только о своей работе с Никитой Сергеевичем Михалковым. Их дружба была долгой, и он очень сильно переживал, что поправился и не соответствовал тем ролям, которые ему предлагал Никита. Он рассказывал, как худел для какой-то работы. Да и вообще это его похудение было постоянным — буквально с первого их с Никитой фильма «Свой среди чужих, чужой среди своих». Юра уже тогда сушился. И результат был налицо — там Богатырев действительно выглядит фантастически. Он добился результата, необходимого Михалкову.
— Юрию Богатыреву казалось, что он как артист недооценен. А вы как считаете?
— Каждый артист считает, что он недооценен... Какие мемуары ни прочитаешь, там это встречается. Кажется: ну как это так? Ну как это, например, Гурченко может о себе так думать?! А она думала всю жизнь. Точно так же было у Юры. Мне кажется, это удел нашей братии. Успешный артист, неуспешный — все равно одолевают мысли: что-то не случилось, какой-то счастливый поворот не произошел. И у меня то же самое — переживания, что не доиграла...
— А был момент, когда вы действительно были довольны тем, как складывается профессиональная история? Что получили судьбоносную роль? Например, на той же «Интердевочке», которую, кстати, снимали в Питере, было у вас ощущение, что это действительно ваша большая актерская удача?
— Могу чем угодно поклясться, у меня этих мыслей во время работы почему-то не появлялось. Была исключительно безумная радость, что я встретилась с Петром Ефимовичем Тодоровским, поработать с которым мечтала. Помню, как посмотрела «Военно-полевой роман», вышла из кинотеатра и рыдала, не могла остановиться. Мне казалось, что это моя самая главная роль, которую должна была играть именно я, а ее украли, и значит, теперь моя актерская судьба не сложилась...
Когда через некоторое время Петр Ефимович Тодоровский меня утвердил на роль Тани Зайцевой в «Интердевочку», у меня не появилось мысли, что тоже будет потрясение вроде «Военно-полевого романа» и я прославлюсь. Важнее всего, что работаю с этим человеком.
— На главную роль Тани Зайцевой претендовали Татьяна Догилева, Лариса Гузеева и, кстати, Наталья Андрейченко, которая и снялась в «вашей» роли в «Военно-полевом романе». Но у них у всех что-то пошло не так. А если бы сложилось, особенно у Андрейченко, вам было бы действительно обидно.
— Вот это да, двойной удар, который можно просто не пережить.
— Как проходили пробы?
— Я ужасно волновалась. Пробы у актрис, претендовавших на главную роль, были с Ларисой Ивановной Малеванной, которая играла маму Тани. Ее, ленинградскую актрису, на день привезли в Москву. Целый день водили к ней кандидаток на роль дочки. И на одну и ту же сцену играла с каждой из нас. Таня прощается с мамой и говорит: «Я не от тебя уезжаю, я от себя уезжаю... Вот не получилась из меня Валентина Терешкова...» — вот это все.
Я не понимала, что это судьбоносный момент. Услышала слово «Мотор!» и отключилась от своих переживаний и волнений. Делала что могла. Получится, не получится — это всегда становилось ясно не сразу. Раньше же на «Мосфильме» был худсовет, и все пробы проходили через него. Там сидели знаменитые товарищи: режиссеры, операторы, редакторы — и нужно было, чтобы их мнение сошлось воедино. Я не знаю, как это случилось, как меня утвердили, мы никогда с Петром Ефимовичем на эту тему не разговаривали, но после того, как я получила эту роль, не было ни одного моего знакомого, который бы не сказал: «Это я тебя посоветовал». Все как-то нашептали Петру Ефимовичу про меня. А он, надо сказать, долго сомневался. Все меня проверял. Как-то приходил, смотрел «Двое на качелях», в котором я играла в «Современнике». А после спектакля сказал: «Очень неинтересно все время смотреть общий план». Все кинорежиссеры говорят, что в театре им не хватает укрупнения и монтажа...
Целый месяц Петр Ефимович не мог определиться. Непонятно было, выберет — не выберет. Меня мучил, сам мучился. У него ведь кроме прочих имелись и серьезные мужские сомнения. Тодоровский же одессит и совсем иначе представлял проституток: с большой грудью и выдающимися формами. Иначе за что платить-то? А у меня совершенно другой типаж...
Точку в его поиске главной героини поставила поездка в Ленинград. Он договорился с режиссером «Полета птицы» Владимиром Григорьевым посмотреть материал на монтаже. Картина на экраны еще не вышла, но Петру Ефимовичу кто-то рекомендовал посмотреть не что-то другое, а именно эту мою работу. И когда он вернулся из Питера в Москву, я сразу почувствовала другое отношение к себе. Когда мы разговаривали, дистанция между нами значительно сократилась, мы стали ближе. Он приступил к съемкам. Но все равно сомнения у него присутствовали. К счастью, буквально на второй съемочный день все наладилось. Мы снимали серьезную сцену, где я и смеялась, и плакала. А у нас же была пленка, не цифра, и 800 дублей, как сейчас, сделать никак нельзя. Максимум — два дубля, а лучше один. И когда у меня с первого раза все получилось и я не испортила ни метра дорогостоящего «Кодака», за каждый миллиметр которого нужно было отчитываться, Петр Ефимович повеселел, стал шутить и насвистывать на площадке.
А потом мы стали друзьями. У нас даже маленькая тайна была — мы курили вместе. Он уже по требованию врачей бросил это дело и просил: «Лена, покури рядом». И я закуривала. А он с наслаждением дышал немножечко никотином, которого ему не хватало. И во время курения шли шутки-прибаутки.
— Весь фильм «Интердевочка» снимали в Питере?
— Почти, исключая нашу командировку в Стокгольм. Это ведь питерская история. И писатель Владимир Кунин ленинградец и именно про этих девочек писал. Он даже работал в гостинице «Прибалтийская», где мы потом картину и снимали. Кунин общался с этими девочками и знал многие нюансы их жизни.
— А как вы погружались в эту историю?
— Мой самый любимый вопрос: «Как вы погружались в роль проститутки»?
— Понимаю, как он вам надоел. Но у нас с вами было много интервью, а я ни разу его не задавала. Можно сказать, долго держалась... Знаю, что Петр Ефимович серьезно готовился к съемкам, общался с этими девочками, наблюдал за ними.
— Да, мы копали. Даже здесь в Питере сидели в «Тройке» — это кабаре, где их было очень много. Можно сказать, это было одно из главных мест их дислокации. Нам сказали, что там они собираются. Мы искали их глазами весь вечер. Очень долго в «Тройке» просидели и никаких валютных проституток не нашли. Все женщины были приличные, одеты сдержанно, со вкусом, почти без макияжа. Нам потом объяснили — это и были проститутки. Просто мы ожидали шика и блеска.
Когда потом в фойе гостиницы «Прибалтийская» на заливе снимали сцену, в которой проституток поймали и привели в отделение милиции, мы в кадре сидели разряженные, разукрашенные, в блестках. Случайные зрители смотрели на нас как на артисток, а не как на проституток. Местные-то знали, как одеваются настоящие ночные бабочки. Тут Тодоровский не стал разрушать стереотипы, которые были у народа. Можно считать, пожалел зрителей, ведь сам еле смирился, что главная героиня — субтильная девочка.
— Я очень хорошо помню кадры, как ваша Таня утром идет где-то между улицей Пестеля и Летним садом и рядом едет поливальная машина. Теплая запоминающаяся питерская картинка.
— Это я иду после того, как получила предложение выйти замуж. И поливальная машина проезжает мимо. А в картине «Лестница», которую мы снимали в Питере, мы играли с Олегом Меньшиковым, и поливальная машина нас уже обливает водой. Были белые ночи, потрясающие разводные мосты.
— Есть у вас в Петербурге любимые места?
— Их много. Но особенно люблю Исаакиевский собор. Я не раз поднималась наверх. Оттуда открывается фантастический вид на Питер... Наверное, в таком городе нужно ходить с учебником или с путеводителем, и я все время планирую: вот в этот раз буду ходить по намеченным маршрутам. Но пока просто брожу по улочкам и каждый раз открываю для себя какие-то места.
Я помню, как-то мы сразу после съемочного дня пришли в ресторан. Это был корабль «Летучий Голландец», который стоит напротив Эрмитажа. Сделали какой-то заказ. И пока его несли, я выглянула наружу, а там, это со второго этажа, ограждение какое-то и уточки плавают. Я попросила хлеба у официанта, он мне принес, и я их долго-долго кормила. А эти уточки какие-то глупые...
— Почему?
— Потому что резиновые были, для охоты. Очень похожи на настоящих. Они плавали, некоторые даже как будто ныряли. Я две тарелки хлеба скормила. Потом официант подходит и говорит: «Наверное не стоит их кормить, они не будут есть».
Мы посидели, поели, и я говорю:
— Знаете, что, ребята, а пойдемте в Эрмитаж!
И услышала:
— Ничего, что час ночи?
А светло вокруг! Белые ночи. Какое-то безвременье, но хорошее. Весь город твой. И он живой. Потрясающее впечатление.
— А Петр Ефимович с вами кормил уточек?
— Нет, это уже происходило на других съемках. А когда Петр Ефимович был с нами, мы просили, чтобы после съемок он брал гитару. Мы жили в гостинице с маленькими номерами. И собирались после смены в холле, где стоял один-единственный телевизор и росла какая-то зелень, как во всех советских учреждениях. И когда Петр Ефимович брал гитару, мы пели песни тихонечко, не орали. Ведь его песни-то и не орутся. У него есть свои, авторские. И когда он начинал петь, мы видели, что все двери приоткрывались, постояльцы гостиницы слушали... И так каждый день. Это было очень счастливое время.
— С какими прекрасными людьми вас сводил этот город? Какие-то еще картины вы снимали в Питере?
— «Петербургские тайны», самое название об этом говорит. Правда, в основном мы работали в павильоне в Москве, а сюда приезжали, чтобы снять проходы по набережным, дома, крыши, атмосферу. Так заявляли, что это история про Петербург. На этой картине я много общалась с самыми разными артистами, но лично для меня было важным, что я работаю с Натальей Георгиевной Гундаревой. Именно тут мы как-то по-человечески сблизились. Познакомились раньше, в фильме «Сердце не камень», там она небольшую роль играла. А потом уже Леонид Пчелкин начал снимать «Петербургские тайны», и мы целых два года работали вместе с Натальей Георгиевной. И это почти чудо. Студенткой я бегала смотреть на ее игру в Театр Маяковского и даже представить не могла, что такое может случиться, и когда-нибудь мы с ней вместе встретимся на экране, и отношения наши будут теплыми, мы станем при встрече целоваться, перезваниваться, болтать. Вот такая прекрасная у меня жизнь.
Мы не стали подружками, но по-человечески общались очень тепло. Но сначала между нами существовала дистанция. Она вообще вела себя отстраненно и холодно. А потом на съемках одной сцены долго что-то не получалось со светом, с камерой, а я играла сложнейший драматический кусок. Гундарева стоит и смотрит на меня, а я бросаюсь на колени, валяюсь у нее в ногах и со слезами умоляю: «Скажите, где моя дочь? Где моя дочь?!» Я начинала раз двадцать. Падала на колени, слезы лились потоком, но то свет не туда попадал, то камера «не приходила» вместе со мной на колени, то еще что-то. Дубль шел за дублем, я начинала с падения и рева, но ничего не получалось. И это была не моя вина. А Гундарева гордо стояла надо мной и смотрела на все это. Я уже потом поняла, что она просто следит, когда же я сломаюсь и скажу ребятам на площадке: «Ну вы соберитесь как-то, скоординируйте свою работу». Но я, конечно же, при ней не могла себе такого позволить. Я вообще не конфликтная. Ну, и безропотно раз за разом повторяла сцену. И когда мы ее наконец отсняли, Наталья Георгиевна взяла меня за руку, отвела в сторону и сказала: «Лена, ты можешь меня называть Наташей». Ну я, конечно, ни разу не переступила черту, всегда называла ее на «вы». Единственное, чем я воспользовалась, — это тем, что мне было позволено сидеть рядом. В перерыве я могла подойти, сесть с Наташей и слушать то, что она говорит.
Она, конечно, была удивительным человеком. Сразу приковывала к себе внимание. Все про себя понимала. В том числе, что ее каждая собака знает. Утром приезжала ненакрашенная на съемку, в конопушках, со светлыми бровями и ресницами, с неяркими чертами лица, но при этом несла себя как королева — ею и была...
— Петербург очень любят кинематографисты, здесь много проектов снимается. В ближайшее время не собираетесь сюда на съемки?
— Пока нет, хотя с радостью здесь бы снималась. Сейчас другим артистам везет, а мне пока в этом смысле не очень. Зато сюда регулярно приезжаю со спектаклями. Сейчас я с Наташей Щукиной приехала со спектаклем «Соперницы», который поставил Владимир Панков. Это антреприза. А до этого я часто с «Современником» была тут на гастролях. Мы играли в БДТ, в Александринке. Привозили несколько раз «Пигмалиона», «Играем... Шиллера!», «Мурлин Мурло», «Крутой маршрут».
— То есть здесь вы играли в основном на исторических старых площадках. Говорят, там даже привидения встречаются. Не видели?
— Видела! Это было в Александринке, еще до ремонта здания. Странное ощущение — увидеть призрак. Я до сих пор не могу понять, что это вообще такое было. Со временем все обрастает моими фантазиями, а это губительно для истории. Мы показывали спектакль «Пигмалион». Отыграли первое действие, антракт. Первый звонок, второй. Ну и я прихожу пораньше за кулисы, чтобы этой гонки не было, чтобы выйти на сцену спокойно, без опозданий. А сцена Александринки для меня была новой, и я должна все изучить, что и как. Зашла. А там огромный карман сцены сзади, где стоят декорации из разных спектаклей. Я посмотрела, где мне выйти, время еще есть, слышу, второй режиссер говорит: «Приготовились, через минуту третий звонок».
Я уже готова, стою. Гафта, с которым мы играем, пока нет, ну, значит, сейчас подойдет. И в углу этого огромного кармана висит какая-то белая статуя. Я думаю: интересно, что это за декорация, из какого спектакля? Подхожу, а она прозрачная и в воздухе висит. И вдруг начинает двигаться. И тут выходит Валентин Иосифович, и она стремительно улетела. Спугнул. Я до сих пор помню, как у меня были от всего этого мурашки. Потом мне рассказали, что до ремонта там блуждал призрак актрисы. И многие ее видели.
Примерно в тот же период я вела программу «Что хочет женщина?», на которую приходили самые разные люди. И вот гостями стали те, кто общается с полтергейстом. В программе я с ними не говорила о встрече с призраком, а потом поймала буквально в коридоре и рассказала свою историю. И услышала от них: надо было обязательно что-то спросить.
Еще рассказали очень интересную вещь:
— Вы когда-нибудь видели, как дети играют одни в комнате? Они, допустим, возятся с машинкой, а потом поворачиваются в какой-то угол и с кем-то разговаривают. Это они разговаривают с этими всякими существами, которые у нас живут, но мы, взрослые, потеряв наивность, уже их не видим. А дети легко вступают в контакт. Вам повезло, что вы увидели невидимый многим мир, нужно было у привидения что-то спросить.
Я пообещала:
— В следующий раз!
Больше я никого так и не встретила, хотя театров в моей жизни было море. Сегодня играю в Выборгском дворце культуры, но надежды встретить там кого-то особенного немного. Все же не такая древняя сцена, они там, наверное, не завелись. Это гигантская современная площадка — больше тысячи зрителей. Раньше я из-за этого волновалась, но уже прошло. Мы в этом зале уже играем давно, раньше — «Бумажный брак» лет десять, и этот спектакль тоже не первый раз. Я почти спокойна. Уже не думаю, как мне завоевать такое большое количество зрителей.
— Это правда, что зрители в Питере особенные?
— Особенные. Галина Борисовна Волчек всегда сильно волновалась, когда театр выезжал в Питер. Она знала: или зритель полюбит спектакль и сразу же по сарафанному радио об этом сообщит, и на следующий день все узнают об этом спектакле и раскупят билеты. Или не полюбит, и тогда больше ходить на него уже не будут. В Питере стоит один раз провалиться, и сюда с этим спектаклем можно не приезжать. Мне везло: все спектакли, в которых я играла, люди приняли. Сейчас «Соперниц» играем третий раз. Первый спектакль прошел успешно, и люди идут. Город принял — это важно.
— Вас город принимает, более того, многие почему-то считают, что вы актриса питерская, здесь родились и жили. Вот такой удивительный эффект. Как вы думаете почему? Вы снимались здесь не больше других...
— Видимо, совпала с городом. Я здесь абсолютно спокойно себя чувствую. Это мое место. И если бы не нужно было играть тут спектакли, приезжать на съемки, я сюда бы ездила просто так. Иногда очень хочется окунуться в питерскую атмосферу. Город дает самые разные впечатления и эмоции. Когда приезжаешь в солнечные дни, он радостный, праздничный и торжественный. А когда бронзовое небо и Нева тоже бронзовая, холодная и колючая, ощущается та самая «достоевщина», когда хочется подумать о каких-то серьезных вещах. Иногда мне это очень надо.
Благодарим отель DOM BOUTIQUE HOTEL за помощь в организации съемки.
Подпишись на наш канал в Telegram