«С Татьяной Самойловой я с перерывами общалась около десяти лет. За это время взяла у нее множество интервью, собиралась написать книгу... Первая наша встреча была совершенно случайной. На улице я увидела женщину, которая сидела на лавочке на автобусной остановке и растерянно осматривалась по сторонам. Прямо скажем, эта дама не напоминала типичного пассажира автобуса. На ней была хорошая шуба, шляпка на голове, в руках — дорогая сумка. Я ее не сразу узнала...» — рассказывает главный редактор Анжелика Пахомова.
Подошла, спросила:
— Простите, вам нужна помощь?
— Нет, деточка! — сказала она, знакомым жестом вскидывая голову и улыбаясь той самой улыбкой, от которой ее глаза сразу же зажигались мягким светом. — У меня все хорошо... Гуляю... Просто забыла, где живу...
Конечно же я присела рядом с ней на скамейку, потом вызвала такси и уже уверенно назвала адрес актрисы, который все из киношной тусовки хорошо знали. Позже оказалось, что ей стало плохо на улице, но она стеснялась попросить помощи у прохожих. Просто сидела и ждала «пока пройдет». В этом была вся Самойлова. Тихая, скромная — и гордая...
После этого случайного знакомства между нами постепенно сложилось дружеское общение, а потом возникла идея написания книги, которую — Татьяна Евгеньевна это признавала — сама она никогда не осилила бы. Эту идею мы не успели воплотить в жизнь. Но от встречи к встрече я все больше узнавала о ее жизни. Это происходило нерегулярно и всегда неожиданно... Приучить ее к систематической работе было нельзя. Только ловить моменты внезапных откровений...
Наверное, те, кто видел телевизионные сюжеты о «нищете» актрисы, удивятся, но нищеты не было. Когда я с ней познакомилась, Самойлова позволяла себе ходить в чешский или итальянский ресторанчик через дорогу от своего дома. Актриса покупала продукты в дорогом супермаркете, делала прическу в хорошей парикмахерской. О ней всегда заботились какие-то люди, которые, точь-в-точь как у Булгакова, «сами предложат и сами все дадут». Помню, в то лето, когда Москва задыхалась от гари, я случайно выяснила, что Самойлова со своей астмой изнывает в душной квартире, а у нее, кроме веера, ничего нет! Я бросилась в магазин, купила два вентилятора, привезла. И когда эти скромные устройства принесли хоть небольшую, но прохладу, Самойлова со светским видом сложила веер и сказала: «Как хорошо!» Самой бы ей и в голову не пришло идти в магазин и покупать вентилятор... Один раз, присев по приглашению актрисы на диван, я обнаружила под собой огромный флакон духов «Шанель». «Что там, деточка, духи? Ну, возьми себе...» Кто-то подарил, а она даже не распечатала коробочку, которая, как я потом уточнила, стоила 37 тысяч рублей... Вероятно, эта привычка к широкому жесту, легкое отношение к дорогим вещам — из счастливого прошлого. «Я никогда не была бедной. Это надо признать...» — совершенно ровным тоном, не рисуясь, говорила мне Самойлова.
Татьяна Евгеньевна рассказывала, что если исключить несколько трудных лет, которые они с мамой Зинаидой Ильиничной провели в эвакуации, семья всегда жила хорошо. Папа, знаменитый актер Евгений Самойлов, был обласкан властью, имел достаток. И вообще, весь их образ жизни был необычным, не советским... Например, еще девочкой Таня побывала в Иране, куда Евгений Валерианович ездил сниматься. Самойлова рассказывала, что никогда не представляла себя в другой профессии, кроме актерской. Правда мама, которая заправляла всем в доме, поставила целью сделать из дочки балерину — воплотить собственную мечту. И, несомненно, цели бы добилась — Таня с успехом занималась в балетной студии при Музыкальном театре Немировича-Данченко. Дальше нужно было продолжать обучение в хореографическом училище при Большом театре. Бытует байка, что Самойлова отказалась от предложения Плисецкой туда поступить. Но все было наоборот! «Я хотела там учиться, вернее, этого очень хотела моя мама. Я не ела, занималась день и ночь перед показом самой Плисецкой, — вспоминала Татьяна Евгеньевна. — Мама с ней была знакома, и Майя Михайловна отнеслась ко мне с особым вниманием. Но результат был неутешительным. Тяжелые бедра, недостаточная гибкость и слабое после войны здоровье... Плисецкая сказала, что я могу быть рядовой балериной. Но не примой. Мама вышла из кабинета и разрыдалась: «Ну, тогда и правда иди в актрисы».
Зинаида Ильинична действительно принимала все важные решения в жизни дочери. Она одобряла или не одобряла каждого из ее мужей. Решала — рожать ли Татьяне или не рожать. Своего первого мужа Василия Ланового Самойлова привела в родительский дом, в квартиру на Песчаной. Иначе было нельзя. Васе привести молодую жену было некуда: в квартире его родителей кроме них жили еще две его сестры и племянница.
Поначалу влюбленные не замечали ничего вокруг. Семейная жизнь в маленькой комнатушке, которую им выделила Зинаида Ильинична, казалась счастьем. Но конфликты мужа с тещей происходили все чаще. Лановой, по мнению мамы актрисы, был недостоен ее дочери — мало зарабатывал, снимался не в тех картинах. И роковое решение не оставлять близнецов, которых она носила под сердцем, по признанию Самойловой, было связано в том числе и с напряженными отношениями мужа и мамы. Хотя при этом Татьяна Евгеньевна добавляла: «Но вообще-то была установка, главное — кино! Если что-то помешает мне сниматься, значит, это не нужно. Так принимались все решения...» А еще у Татьяны всегда был перед глазами пример отца, у которого тоже все «надо» были для театра и кино. А семья отнюдь не на первом месте...
Сейчас это покажется странным, но в советское время образ Вероники, за который мы так любим Самойлову, был отрицательным. В картине тех лет о войне женщина обязана была дождаться бойца с фронта, а Калатозов решил снять фильм о том, как не дождалась.
— Кто придумал ее такой? Откуда она взялась? — спрашивала я у актрисы.
— Вероника — это не я, — отвечала она. — Внешность ее создал оператор Сергей Урусевский, он просто рисовал меня светом, такой красивой я никогда не была ни до этого, ни после. А характер и образ Вероники придумал Баталов. Когда мы готовились к съемкам, как-то были на даче, репетировали. И Алеша вдруг взял в руки две обугленные спички и нарисовал у меня над глазами стрелки. Сказал: «Ты должна так ее сыграть, чтобы все девушки захотели стать похожими на нее и рисовали себе такие же стрелки!» Глядя на себя в зеркало, именно тогда я почувствовала свою Веронику... Но сам Леша считал, что попал в эту картину из-за меня. Были другие претенденты на роль Бориса, но потом нас попробовали вместе. «Этих разлучать нельзя! — сказал Калатозов. — Они пара».
История о том, что после мировой премьеры фильма «Летят журавли» Самойловой предложили роль в Голливуде, известна. Но лишь от нее самой я с удивлением узнала, что в то же время перед актрисой, оказывается, стоял вопрос о том, чтобы остаться во Франции. «В Канны мы поехали с оператором картины Урусевским, потому что Калатозов заболел, а Баталова не выпустили за границу, — рассказывала актриса. — И когда Жерар Филип преподнес мне в подарок часы и предложил играть Анну Каренину во французской картине, со мной рядом был только Урусевский. Он мне сказал: «Если ты хочешь этого, тебе нужно остаться здесь. Попросить политического убежища... Тебя тут многие любят — помогут, поддержат! А иначе ты не сможешь здесь сниматься...» Разумеется, «комитетчики», приставленные к группе советских кинематографистов, не спускали глаз с актрисы, регулярно осматривали ее гостиничный номер, прослушивали телефонные звонки. Но у Самойловой действительно были друзья во Франции: неравнодушные к ней Пикассо и Жерар Филип, русская по происхождению жена знаменитого художника Фернана Леже Надя, с которой Самойлова много лет переписывалась... Татьяна знала французский, английский. Думается, шанс был! «Я сама себя лишила этого шанса, — признавалась мне Самойлова. — В СССР у меня оставались мама, папа, брат, друзья, институт, работа... Можете смеяться, но и слово «Родина» для меня не было пустым звуком. Я была обычной послушной советской девочкой. Сомнения были... Но последняя мысль, которая меня останавливала: «А что скажут мама с папой?»
Блистательно проведенные недели в Париже и Каннах сменились чередой невеселых открытий по возвращении домой. Самойлова узнала, что у режиссера «Журавлей» Калатозова случился инфаркт. Он не выдержал многочисленных публикаций в прессе о том, что снял фильм про фривольную «патлатую» девицу, расхаживающую босиком по улицам и изменяющую своему жениху — бойцу Красной армии. Как-то в кафе Татьяна рассказала Алексею Баталову, оставшемуся без поездки в Канны из-за близости его семьи с Ахматовой, о предложении Жерара Филипа. Выслушав ее историю, он сказал: «Ты решила свою судьбу. Не сомневайся ни на минуту, что они тебя не выпустят из страны. И в Канны ты больше никогда не поедешь». В общем-то он не ошибся, в Канны Самойлова поехала лишь спустя пятьдесят лет. «Вы — советское достояние, — утешали ее в Госкино. — Будете играть хорошие роли на родине...» Но снимали других.
Самойлова считала: это из-за того, что у нее не было «своего» режиссера, а у других — были. Правда, после «Летят журавли» Калатозов пригласил ее в свой следующий фильм. Но «Неотправленное письмо» стало тяжелым испытанием для всех, кто над ним работал: Василия Ливанова, Евгения Урбанского, Иннокентия Смоктуновского, а особенно для Татьяны Самойловой. Полгода киногруппа жила в Сибири, терпела холод и бытовую неустроенность. Здоровье Самойловой, и так не слишком крепкое, было подорвано. Да и сам Калатозов уже почти ничего не снимал. Распалась кинокоманда, в которой Самойлова была талисманом.
И все-таки Баталов немного ошибся. За границу, хоть и в социалистическую страну, Татьяну выпустили. Венгерский режиссер Михай Семеш запомнил Татьяну на премьере в Каннах. Долго мечтал снять ее, наконец пригласил на съемки в Венгрию в фильм о венгерском антифашистском подполье «Альба Регия». Это были золотые месяцы: долгожданная работа, да еще и за границей. Самойловой платили в валюте, в Венгрии она обновила гардероб, что для советской актрисы было чрезвычайно важно. Перед отъездом ей даже удалось приобрести машину. В Москву Татьяна вернулась со своей иномаркой. Правда водили ее в основном шоферы, потому что сама актриса боялась садиться за руль...
А дома Самойлову опять ожидали годы простоя. Домохозяйкой Татьяна так и не стала. Она не умела готовить, даже чай заварить не могла. Я сама в этом не раз убеждалась и вместо цветов и подарков приносила продукты, которые не нужно даже разогревать.
О Самойловой снова вспомнили, когда Александр Зархи решил экранизировать «Анну Каренину». Татьяна Евгеньевна признавалась, что не просто любила эту роль, а боготворила ее. Стены гостиной украшали фотографии ее образов из этого фильма. Самойлова уверяла меня, что и она, и Лановой получили свои роли без проб. Зархи «вцепился» в их кандидатуры и отстаивал на худсовете. Занял этот процесс года два. Все это время режиссер настаивал, чтобы Самойлова бесконечно перечитывала роман, погружалась в атмосферу, сживалась с образом Анны... «Почему так убедительно сыграли? Потому что Вася по-прежнему любил меня, — утверждала актриса. — Я-то это чувствовала... Да и Баталов был в меня влюблен! Поэтому таким успешным получился фильм «Летят журавли». Когда я эти слова передала Баталову, он ответил: «Если ТАКАЯ женщина утверждает, что ты в нее влюблен, значит, ты ДОЛЖЕН быть влюблен!»
О ее влюбленностях мы, конечно, говорили не раз. В этом вопросе в поздние годы Татьяна Евгеньевна откровенно путалась. То заявляла, что любила только Ланового. То вдруг начинала с нежностью говорить о втором муже, писателе Валерии Осипове, и уверяла, что любила на самом деле только его. Нередко вспоминала и о третьем супруге, Соломоне Шульмане. Это самый малоизвестный человек в любовном списке актрисы, поскольку он еще в советское время уехал за границу. С ним была связана поистине удивительная история. Студент ВГИКа, полулегально приехавший на Всесоюзный кинофестиваль в Ленинграде, вдруг удостоился внимания популярной актрисы. Самойлова увидела его в автобусе, на котором членов делегации развозили по гостиницам. Устав от разъездов и мероприятий, Шульман задремал. Сидевшая в том же автобусе актриса невольно залюбовалась им и даже просила окружающих не шуметь, чтобы человек поспал. После этого Самойлова пригласила его пообедать, а затем поужинать... Платила за обеды она сама и делала это легко, изящно. Шульман вспоминал, что один раз он даже позволил себе на два часа опоздать на ужин, банально проспал, а Татьяна его терпеливо ждала... В Москву актриса приехала с осознанием, что влюблена...
В этом, на мой взгляд, была удивительная особенность Самойловой. Несмотря на свою яркую красоту, поклонников, положение, она без всякого пафоса относилась к собственной персоне. Все мужья, которые были людьми непубличными, чувствовали себя в ее обществе свободно. Татьяна полностью подстраивалась под занятия и ритм жизни мужа и никогда не давала понять, что она успешнее и зарабатывает больше. С Соломоном они душа в душу прожили четыре года, но, вероятно, свою роль сыграли его частые разъезды по миру — он снимал документальные телефильмы для «Альманаха кинопутешествий». Что касается писателя Осипова, то он запомнился Татьяне красивыми ухаживаниями. Этот мужчина, много издававшийся, хорошо зарабатывающий, пожалуй, был единственным в ее жизни, кто ухаживал с шиком. Были и трогательные любовные телеграммы, и корзины роз, и ювелирные украшения в подарок. Не было лишь возможности завести ребенка — из-за состояния здоровья мужа... С четвертым мужем актрисы, Эдуардом Машковичем, я была знакома. Меня поражало, как трезво этот человек оценивал все произошедшее между ним и Самойловой. Совершенно спокойно, например, говорил, что вряд ли бы их брак состоялся, если б Татьяна не забеременела. Самойлова просто сошла с ума от счастья, узнав эту новость. «Она думала, что у нее получится стать хорошей матерью, — вспоминал Эдуард. — Но не вышло... У Татьяны у самой часто бывали нервные срывы, за ней ухаживала мама. А тут ребенок... Очень скоро Зинаида Ильинична взяла уход за внуком на себя, а мы с Татьяной стали жить в отдельной квартире». Это удивительное противоречие всегда меня наводило на раздумья. Самойлова, несомненно, безумно любила сына. Но она его не воспитывала и сама признавала, что без помощи родителей не справилась бы. Ей нравилась духовная сторона материнства, но пеленки-распашонки, проблемы в школе не укладывались в ее голове.
По мнению Машковича, причиной этой бытовой беспомощности Самойловой была чрезмерная опека родителей, которые с детства ограждали ее от всех проблем. За кем бы она ни была замужем, периодически жила у родителей. При этом теща активно вмешивалась в жизнь семьи дочери. Постоянно поднимался вопрос о том, сколько зарабатывает муж и достаточно ли этого? По словам Эдуарда, именно эти ссоры заставили его однажды выйти из дома «погулять» и вернуться только через неделю. Сама Самойлова рассказывала мне, что забеременела в этом браке еще раз и почему-то была уверена, что родится дочь. Но на семейном совете было решено, что с таким мужем второй ребенок «не нужен». Позже актриса признавала, что совершила очередную ошибку, послушав авторитарную мать. Но жалеть об этом она начала лишь с отъездом сына за границу. Первое время Самойлова очень по нему скучала и постоянно копила деньги «на билет в Америку». Пока не поняла, что его место — там, а ее — здесь. И не смирилась с этим.
Мы не знали, что мое интервью с ней в мае 2014 года станет некрологом, готовились к юбилею. Подзаголовок «Последнее интервью» к тому материалу ставили уже в типографии. Помню один из наших диалогов:
— Готовятся к вашему 80-летнему юбилею...
— Восьмидесятилетнему? Вот еще! Мне шестьдесят пять!
И сейчас я часто вспоминаю строчки ее любимой поэтессы Маргариты Алигер: «И эта красота — бездонна, и безгранично ей расти. Прощай, Сикстинская Мадонна! Счастливого тебе пути...»
«На премьере в Каннах мы с Урусевским сидели вдвоем. Уже почти полфильма прошло, а в зале полная тишина... Мы вжались в кресла, в голове стучало: «Неужели они не поняли? Почему молчат?» А потом я решилась оглянуться — а все плачут, и женщины, и мужчины. Молчали, потому что давились слезами. В конце уже все плакали не стесняясь, потом устроили овацию», — рассказывала Татьяна Самойлова.
Я училась на втором курсе в Щукинском училище, когда меня пригласили сниматься в Одессу — в фильме «Мексиканец». Там же недалеко снималась картина «300 лет тому...», где играл Вася Лановой. Он к тому времени стал уже известным актером, звездой фильма «Аттестат зрелости». А я только начинала и смотрела на Васю с восхищением: какой красавец и какой актер! Это было первое чистое чувство, тем более что ни у меня, ни у него никого до этого не было. Мы знали друг друга еще по училищу, но по-настоящему познакомились в Одессе, на даче у друзей. Помню, как вдвоем наблюдали за петухами и Вася сказал: «Смотри, петух клюет курицу, потому что любит ее...»
Довольно быстро мы решили пожениться — прямо на съемках в Одессе. Никакого торжества не было. Мы просто зашли в ЗАГС и расписались. После чего купили друг другу подарки в магазине белья. Так мы стали мужем и женой и были очень счастливы в первые годы. У нас ведь имелось много общего. Мы одного возраста, оба помнили ужасы войны, оба запоем читали Пушкина, Шекспира. Мы постоянно что-то обсуждали!
У Ланового была очень маленькая квартира, в которой помимо родителей жили еще две сестры и племянница. А я — единственная в семье, любимая папина и мамина дочка. Мой отец, Евгений Самойлов, был очень известным в то время актером. Хотя сам он происходил из простой семьи: папа — рабочий, мама — домохозяйка. Однажды приятель уговорил его пойти прослушиваться в художественную студию. Так отец заболел театром и через какое-то время оставил завод, полностью погрузившись в искусство. Настоящая слава пришла, когда отец начал сниматься в кино. Сыграв «украинского Чапаева» — Щорса, папа даже был увековечен в памятнике, который до сих пор стоит в Киеве. Словом, наша семья жила в достатке.
И вот было решено, что мы с Васей поселимся у меня, на Песчаной улице. С деньгами папа нам помогал. Ведь Вася вынужден был все, что зарабатывает, отдавать своей матери. Плохо было то, что виделись мы мало — только поздно вечером. Ведь у Васи в училище была большая общественная нагрузка: он занимал пост в комсомольской организации, да еще работал на радио, все время был занят. При этом он хотел, чтобы я больше внимания уделяла дому. Не раз предлагал: «Давай я буду зарабатывать, а ты хозяйствуй». Но ведь у меня тоже были свои мечты! С самого начала была такая установка в жизни: «Кино — это главное!» Возможно, это у меня от отца — я ведь с детства привыкла, что все в нашем доме подчиняется ритму его работы в кино и в театре. Да и разве может сравниться перспектива сидеть дома и хозяйствовать, например, со съемками в фильме «Летят журавли» у Калатозова и Урусевского?
Однажды мне предложили прочесть пьесу Виктора Розова «Вечно живые» (именно по ней снят фильм «Летят журавли». — Прим. ред.). Режиссер Михаил Калатозов и оператор Сергей Урусевский искали на главные роли молодых актеров. Кандидатура Елены Добронравовой, на которой настаивал сценарист, им не очень нравилась — на мое счастье. Ведь мне так хотелось сыграть Веронику! Это была абсолютно моя роль, моя тема. Мне повезло — на пробах мы с Алексеем Баталовым «совпали», хорошо смотрелись вместе. Ведь нужна была именно пара! И Леша до сих пор говорит, что его взяли в этот фильм только из-за меня. Урусевскому понравилась моя легкость, грациозность. Я же все детство провела у балетного станка, рассчитывая со временем танцевать, как Павлова или как Плисецкая. С последней была знакома моя мама, и ей удалось договориться, чтобы меня посмотрели в Большом театре. Это было крушением надежд. Строгие педагоги придирчиво оглядели меня и нашли, что у меня «тяжелые бедра», да и гибкость не та... Стало ясно, что профессиональной балериной мне не стать. Помню, когда мы вышли в коридор, мама зарыдала... А я не особенно переживала — словно чувствовала, что меня ждет еще лучшая судьба — стать актрисой и сыграть Веронику в фильме «Летят журавли»... Кстати, это Леша Баталов придумал образ Вероники. Мы с ним репетировали на даче, когда он взял две обуглившиеся спички и нарисовал ими стрелки мне на веках. Сказал: «Вот Вероника! Ты должна так ее сыграть, чтобы все девушки захотели стать похожими на нее и рисовали себе такие же стрелки!»
Урусевский и Калатозов давали нам полную свободу на съемках. А они занимались по большей части техникой, постоянно что-то мастерили, изобретали... Эти гениальные кадры в первую очередь созданы мастерством оператора! Урусевский просто «рисовал» меня светом — такой красивой, как в этом фильме, я в жизни никогда не была. Калатозов с Урусевским не жалели нас. Иногда на установку света уходили часы, а то и дни. Как и на репетиции. Мы могли готовиться к съемке какого-то эпизода сутки, а потом режиссер смотрел на меня и говорил: «Нет, ты не готова! Подумай еще...» Одну только фразу «Я выйду замуж за Марка» произносила два часа подряд, и то ее потом вырезали, а оставили только мое молчание. А Баталов три дня падал в одну и ту же лужу со словами: «Я не ранен — я убит». Но нам и в голову бы не пришло жаловаться! Это ведь было счастьем — сниматься в ТАКОМ фильме...
Во время съемок я узнала, что больна туберкулезом. Здоровье было подорвано еще с войны. В эвакуации я все время тяжело болела: то легкие, то сердце, то горло. Я лежала дни напролет. Лекарств не было, и мама делала мне какие-то отвары из трав. Ей пришлось так много прочесть об этом, что она стала врачом-самоучкой. И вот в 1957 году война мне аукнулась. Конечно, я скрыла свою болезнь от режиссера. Очень боялась, что меня снимут с картины. Знал только Леша Баталов, и он не проговорился. Но все обнаружилось, когда снимали момент, где я бегу по лестнице разбомбленного дома. Я упала в обморок, врачи осмотрели меня и поставили диагноз. Мне стали продувать легкие, делать уколы — все, чтобы я только дотянула картину. Зато и вид у меня был вполне подходящий для изможденной войной героини — я была худая, мрачная...
Успех пришел не сразу. Наоборот, после того как на просмотре Хрущев обругал Веронику шлюхой, картина могла лечь на полку. Но каким-то сложным путем она попала за границу и получила призы в Каннах. Вот тогда «Летят журавли» и стали крутить во всех кинотеатрах. Возникла мода на Веронику. Как и предсказывал Баталов, девушки стали делать такие же стрелки, такую же прическу... Но главное — с этой картиной я побывала в Каннах, а затем в Париже — городе моей мечты!
Я еще с училища заболела Парижем, когда стала изучать французский язык. Как же я мечтала поехать туда, побродить по Лувру, посмотреть картины... Я ведь разбиралась в живописи, была этим очень увлечена. Вот только не верилось, что моя мечта осуществима. И вдруг — все получилось само собой, меня пригласили на Каннский кинофестиваль! А вот Лешу Баталова туда не взяли — его семья считалась неблагонадежной, у них ведь часто жила Ахматова... Да и Калатозов не поехал — после такой напряженной работы у него случился инфаркт. Так что на премьере в Каннах мы с Урусевским сидели вдвоем. Уже почти полфильма прошло, а в зале полная тишина... Мы вжались в кресла, в голове стучало: «Неужели они не поняли? Почему молчат?» А потом я решилась оглянуться — а все плачут, и женщины, и мужчины. Молчали, потому что давились слезами. В конце уже все плакали не стесняясь, потом устроили овацию.
В Париже я смогла пообщаться с самим Пикассо. Помню, он постоянно курил и что-то говорил, но я не все понимала. Да это было и не важно! Я просто смотрела на него во все глаза. А он называл меня «русской богиней» и рисовал мой портрет. Неизвестно, где этот портрет сейчас — ведь Пикассо оставил его у себя... Помню, этот удивительный человек говорил мне: «Сегодня вы идете по бульвару и вас никто не знает. А завтра вы будете ехать в машине по Голливуду». И ведь его предсказание чуть не сбылось! Еще на фестивале Жерар Филип передал мне в подарок часы и приглашение сниматься с ним в «Анне Карениной». Представляете, как у меня закружилась голова? Я подумала: «Вот оно, начинается!»
Но возвращение в СССР отрезвило меня. Первая встреча — с Алексеем Баталовым. Мы скромно отметили наш успех в кафе на Арбате. Помню, на столе у нас были напиток «Дюшес» и печенье. Алексей сомневался, что меня отпустят в Голливуд. Так и получилось. Даже не спросив меня ни о чем, руководство «Мосфильма» отправило за границу бумагу, где говорилось, что я еще не получила образования, студентка. И принять участие в картине не могу. Мне же объяснили, что в Голливуде слишком свободные нравы, а мне всего 24 года: «Учись, ведь ты — советское достояние! Будут у тебя еще роли...» Однако все, что меня ждало через год, — это очень тяжелые съемки в картине Калатозова «Неотправленное письмо». Михаил Константинович говорил: «Это твоя расплата за «Летят журавли».
Я, Урбанский, Смоктуновский и Ливанов играли заблудившихся в тайге геологов. Условия съемок просто невыносимые... Для того чтобы все было натурально, Урусевский и Калатозов устроили в тайге настоящий пожар, а сами работали обмотанные асбестом. Я же на съемках обожгла руки, потом много раз простужалась и окончательно подорвала здоровье. Самое обидное, что фильм никто не оценил, многое вырезали, заставляли переделывать... Для меня же дело закончилось туберкулезным санаторием, где меня все время держали на уколах. Состояние ужасное: температура, боль, слезы... И тут выясняется, что я беременна. Мало того — у меня будет двойня!
Вася очень хотел детей и, конечно, уговаривал меня рожать. Но я все еще надеялась, что у меня будет много ролей в кино. Если, конечно, удастся сохранить здоровье. Это было самым главным на тот момент: выздороветь и сниматься в кино! Я жила этим и сделала свой выбор твердо. Хотя слез было много... И я пошла к какой-то тетке и сделала аборт в подпольных условиях, без наркоза... Было ужасно больно! Хотя все равно в то время ни я, ни Вася не понимали, что мы наделали. Это было начало конца. Лановой все больше снимался, мы неизбежно отдалялись друг от друга. И однажды я сама сказала: «Давай расстанемся...» На тот момент была уверена, что поступаю правильно. А ведь Вася был единственным мужчиной, которого я по-настоящему любила. Мы очень подходили друг другу. И долго еще потом, когда мы где-то встречались, я замечала, что он ко мне по-прежнему неравнодушен. Хоть Вася старался не подавать виду...
Казалось бы, после «Летят журавли» лучшие режиссеры должны были наперебой предлагать мне хорошие роли, но почему-то этого не произошло. То есть меня, конечно, приглашали, но вовсе не туда, куда бы мне хотелось. Так я снялась в фильмах «Леон Гаррос ищет друга», «Они шли на Восток». В таких ролях не развернешься, играть там толком нечего. Зато я много ездила с концертами, встречалась со зрителями, читала стихи на военную тему... Ведь мою Веронику люди не забывали. Кроме того, на театральной сцене я играла Катерину в «Грозе». И бесконечно звонила на студию с одним и тем же вопросом: «Есть для меня работа?» И в ответ слышала предложения одно ничтожнее другого. Так прошло десять лет.
И вот, к счастью, наконец-то поступило серьезное предложение — опять Анна Каренина. На этот раз в экранизации Александра Зархи. В роли Вронского — мой бывший муж Василий Лановой. Мне рассказывали, что Зархи нелегко было отстоять мою кандидатуру. Ему намекали, что у меня нерусское лицо — во мне ведь действительно есть кровь поляков и евреев. Но хорошие режиссеры точно знают, кто им нужен, — на то и режиссерское чутье. Помню, Зархи все время напоминал нам с Васей, что было снято уже 19 постановок «Карениной». Что же мы скажем нового? Нам с Лановым велено было погрузиться в атмосферу романа Толстого. Мы целыми днями читали, обсуждали, репетировали... Это продолжалось долгих два года. Зато к моменту съемок мы знали про своих героев все! Я словно прожила жизнь Анны, полностью! Однако такого успеха, как с фильмом «Летят журавли», не получилось. В 1968 году в Каннах были студенческие волнения, и фестиваль не проводился. И я снова осталась невостребованной, к тому же, пока я снималась, в театре работы тоже стало меньше.
С годами я стала понимать, что хорошо иметь семью, и уже была готова к тому, чтобы родить ребенка. Моим вторым мужем стал писатель Валерий Осипов. Человек образованный, начитанный, необыкновенно много знающий, с ним поначалу было интересно. Он постоянно разъезжал по миру и имел возможность красиво ухаживать. В любой город, где бы я ни находилась, присылал телеграммы, цветы, даже стихи сочинял для меня... Но ведь не это все в жизни главное! Меня уже захватила мечта иметь детей. А этого-то у нас и не получалось. И настал момент, когда я всерьез забила тревогу. Сказала мужу:
— Валера, если не рожу, то я не женщина!
— А я уже давно не мужчина, — ответил он.
Осипова одолевали болезни, и врачи говорили, что ребенка у нас не будет. В конце концов мы развелись. Что за семья без детей?
Мне исполнилось 33 года, когда врачи сказали, что я снова беременна. И я просто не поверила! В советские времена таких женщин называли старородящими, это было редкостью. Отец ребенка — цирковой администратор Эдуард, с которым у меня случился роман. Он был гораздо моложе меня и смотрел с восхищением. Я ведь знаменитая актриса! А мне с ним было легко, потому что снова почувствовала себя как в молодости, легкой и свободной. Мы гуляли по улицам, сидели в кафе-мороженом... Он был дивный! Черноглазый, с шапкой густых волос. Но о замужестве я не думала, пока не узнала, что у нас будет ребенок. Ну а раз так получилось — надо жениться! Мои родители смирились, папа даже отремонтировал нам квартиру. Вскоре на свет появился Митя.
Вся моя жизнь делится на два периода: до рождения сына и после. Когда я стала матерью, все во мне будто перевернулось. Я стала иначе смотреть на мир. И поняла: актрисы, которые отказываются от того, чтобы иметь детей, многое теряют. Даже любовь к искусству не стоит этого счастья — материнства! И теперь, ради того чтобы чаще быть рядом с сыном, я готова была отказаться от любых съемок. Я все умела: и готовить, и хозяйничать. Мне очень нравилось быть настоящей женщиной! И я надеялась, что моя семья — это теперь уже навсегда. Вот только возможности сидеть дома и совсем не работать у меня не было. Муж не стремился зарабатывать. А моим родителям вообще казалось, что он ничего не делает — с Эдуардом они не ладили. И тут — новая беременность. В таких условиях рожать второго ребенка мне казалось безумием. Сейчас думаю: может, это была девочка... И если бы я ее родила, она была бы сейчас со мной. Сын-то вырос и вылетел из гнезда... В общем, я снова сделала ошибку.
И снова это закончилось тем, что я потеряла и мужа. Эдуард однажды ушел из дома и не вернулся. Мите было всего два года... Хорошо еще, что моя замечательная мама помогла мне его вырастить. У сына было все, что только может понадобиться ребенку. Его водили и в театр, и в цирк, и в кружки. И Митя вырос образованным, умным человеком. Окончил медицинский институт... Вот только еще с юности он мечтал покинуть СССР, и когда это стало возможно, уехал в США делать карьеру нейрохирурга. Митя в Америке обустроился, женился, родилась дочь... Она очень похожа на меня. Ну а я... Я по-прежнему считаю, что мне в жизни повезло. Многим ли женщинам выпадает такое счастье — сниматься в кино, да еще в таком — бессмертном! Работать с гениями, дружить с гениями, любить гениев. Не важно, что это все прошло, — важно, что было! Я прожила свою жизнь так, как сама считала нужным. И не жалею ни о чем. Ну почти...
2014 год
Подпишись на наш канал в Telegram