«Саша выделялся среди нас. Он был самым общительным и самым... недисциплинированным. Педагоги не раз говорили ему: «Ты прирожденный артист, тебя обязательно будут снимать, но как ты учишься? Трижды тебя собирались выгнать из комсомола, дважды — из института. Экзамены не пересдал, ведь опять без стипендии останешься!» Но именно Саша первым, еще за полгода до окончания четвертого курса, получил предложение работать в настоящем театре — в «Ленкоме», — воспоминали друзья юности Абдулова.
«Утро. Студенты ГИТИСа идут на занятия. Один Сашка Абдулов стоит в сквере у забора страшно расстроенный и через прутья с тоской смотрит на родной ГИТИС, — рассказывает однокурсник Александра Абдулова актер Юрий Коноплянников. — «Саша, опять тебя выгоняют? Что на этот раз?»
Притом что Абдулов был, очевидно, самым талантливым из нас, его выгоняли с нашего курса раз пятьдесят. Или сто пятьдесят — все сбились со счета. Бывало, выплывали какие-то Сашины студенческие шалости. Вроде той, что он с друзьями устроил в общежитии. Был у нас там вахтер Прохорыч, страшный зануда. Так он всем надоел, что решили его проучить. При входе в общежитие стоял на постаменте небольшой бюст Ленина. И вот однажды ночью, когда Прохорыч, как обычно, закрыл дверь общежития на ключ и ушел спать в свою каморку, Абдулов с товарищами взяли и унесли бюст в туалет на второй этаж. Время было относительно либеральным — 70-е годы. И все же с Лениным шутить никому не рекомендовалось. А выяснилось дело так: Прохорыч с момента обнаружения пропажи до момента, когда Ленин нашелся в туалете на втором этаже, пережил несколько очень страшных минут. Ведь он еще помнил сталинские времена, когда за такое могли посадить. И даже когда все выяснилось, он стал на ночь брать бюст Ленина в каморку. Все общежитие смеялось, что Прохорыч спит с Лениным. В конце концов эти разговоры дошли до кого нужно, и нить событий довольно быстро раскрутилась, приведя прямехонько к Саше. Но ГИТИС на то и ГИТИС, что за подобные штуки студентов хоть и пугали отчислением, но все-таки не выгоняли. Ректор Матвей Алексеевич Горбунов был человек мудрый. И однажды на вопрос министра культуры Фурцевой: «Что у вас в ГИТИСе творится?» — ответил: «У меня две тысячи студентов, не считая педагогов. И все сумасшедшие!» Горбунов мог сколько угодно кричать: «Я тебя выгоню!» — но, как правило, не выгонял. Студенты шутили: «Поступить в ГИТИС почти невозможно. Но еще труднее сделать так, чтобы тебя отчислили. Тут нужно как минимум убить милиционера».
Но вот именно Абдулову то и дело не везло. Он раз за разом попадал под раздачу — часто по нелепой случайности. И когда над ним в очередной раз сгущалась туча, Саша страдал всерьез в ожидании отчисления. Он ведь видел поступление в театральный смыслом своей жизни! Приехав из родной Ферганы, был принят туда со второго раза при конкурсе 150 человек на место, несмотря на то что, как сам мне рассказывал, сделал 40 ошибок в сочинении. Причем Сашу всегда интересовал именно ГИТИС — а вот находящееся неподалеку Щукинское училище он почему-то не признавал и презрительно называл ПТУ. Помню Абдулова радующимся поступлению. Мы, зачисленные на первый курс, 1 сентября 1971 года собрались в Большом зале ГИТИСа. Там мы впервые увидели Матвея Алексеевича Горбунова, который много лет проработал ректором ГИТИСа и принимал самое активное участие в жизни студентов. Он тихим голосом произносил приветственную речь. Мы с Сашей стояли прямо около сцены и догадались прислушаться. Оказалось, Матвей Алексеевич говорит удивительные вещи: «Вот жалуются, что студент у нас плохой пошел, не ходит на лекции. Но так говорят только профессора, которые написали свои лекции еще в 1945 году, сразу после войны, и до сих пор шпарят по ним. Какой же студент будет ходить на такие лекции?» Саша дернул меня за руку и каким-то ликующим шепотом сообщил на ухо: «Теперь ты понял, КУДА мы пришли учиться?! Вот это — институт! Вот это — ректор!»
Вообще, в Саше с самого начала чувствовалась какая-то внутренняя независимость, с преподавателями он держал себя свободно. Недели не прошло, как Абдулов уже подошел к художественному руководителю курса Иосифу Раевскому, народному артисту СССР, корифею театра, и попросил... постоянный пропуск во МХАТ. Студенты обомлели, им бы и в голову не пришло просить «контрамарочку». А Раевский отнесся к этому нормально, пропуск Саше принес. И даже сказал: «Молодец! Сразу видно — театром интересуется человек». В общем-то Раевский оказался прав: театром, актерством Абдулов был просто одержим. И от перспективы вылететь из ГИТИСа впадал в отчаяние. Когда его в очередной раз принимались пугать отчислением, Саша терял всю свою обычную активность: не бегал, не просил, не извинялся, не пытался ничего объяснить. Он просто стоял у забора, не решаясь войти в калитку, и молча пропадал! И, как ни странно, всякий раз это срабатывало — кто-то не выдерживал и врывался в деканат: «Да пожалейте же Абдулова, на нем лица нет! Довели человека!» Тут же образовывалось два лагеря. Одни говорили: «Ну сколько же можно!» Другие: «Зато он талантливый, перспективный актер». И вторые всякий раз побеждали первых.
Поразительно, но когда Абдулов обнаруживал, что на этот раз опять пронесло, он почти мгновенно забывал о своих недавних страданиях и делался по-прежнему легкомысленным. Помню такой эпизод: в студенческом театре начинается репетиция. На часах — 16.30. Первая сцена — у Абдулова. Но его нет. А репетицию ведет гроза курса Успенский, который чрезвычайно ценит дисциплину. Спрашивает, где Абдулов, а никто не знает. То есть, может, и догадываются — но молчат. Вдруг в 17.00 открывается дверь и влетает Саша: шапка набекрень, пальто нараспашку. Успенский грозно спрашивает: «В чем дело?!» — «Я проспал». — «Как это — проспал?! Можно проспать в 8 утра, ну в 9! Но в 5 часов вечера нельзя проспать!» А просто Саша всю ночь играл в покер, а днем отсыпался. В нем чувствовалась какая-то непостижимая свобода духа. В рамки дисциплины Сашу было загнать невозможно. Вот потому-то так часто ставился вопрос о его отчислении по причине неуспеваемости или очередной проделки.
Что касается успехов в учебе, то с нетворческими предметами у Саши были большие проблемы. Например, с историей КПСС, которую он пересдавал 13 раз. Преподаватель — Василий Степанович Василенко — был строгий, педантичный и немного нервный человек. Про него рассказывали, что он жертва сталинских репрессий. Не знаю уж, что он думал о сути предмета, который преподавал, но больше всего на свете он уважал точные, сухие знания. И требовал их от студентов. С Сашей Абдуловым они были решительно несовместимы! Вот вытаскивает Саша билет. Там написано: «Революция 1905 года». «Можно я с ходу отвечу?» — предлагает Саша. Василий Степанович, окидывая его мученическим взглядом, отвечает: «Да вы, молодой человек, лучше все-таки посидели бы, подумали, подготовились. Глядишь, что-то и вспомнили бы». Но Саше вспоминать некогда, у Саши — вдохновение! «Василий Степанович! Вы только вообразите: голод, холод, кровь. Море крови, Василий Степанович!» — «Абдулов... остановитесь! — морщился преподаватель. — Вы опять пытаетесь неумело скрыть тот факт, что ничего не знаете по существу. Я бы советовал вам сесть и подготовиться к ответу на второй вопрос — Ленский расстрел». — «Ленский расстрел, Василий Степанович! — еще больше заводится Саша. — Шаги. Идут люди. Это рабочие! И тут — выстрел. Сначала один, потом...» — «Абдулов, вон отсюда!» — кричит Василий Степанович.
Заведующий кафедрой актерского мастерства Иосиф Раевский лично разыскивал потом расстроенного Абдулова и спрашивал: «Ты почему опять историю КПСС не сдал? Ну как ты мог?» — «Да если бы Василий Степанович захотел, я бы давно сдал!» — оправдывался Саша. Мысль, что тут что-то зависит и от него самого, что он может просто сесть и через не хочу, через не могу выучить проклятый предмет, Саша решительно отметал. И дело вовсе не в том, что он ленился. Просто его голова так не работала. Он не мог мыслить никому не нужными датами, цифрами и фактами. Он мыслил мизансценами. Характерами. Образами! Я пару раз сам брался подтянуть его по истмату, пытаясь втолковать Саше хотя бы азы. «Старик, это бессмысленно. Я тебя слушаю, а сам думаю совершенно о другом!» — пожимал плечами Абдулов. И всякий раз это заканчивалось тем, что он опять маялся в скверике у забора в ожидании отчисления. И опять одни говорили: «Сколько же можно! Есть, в конце концов, учебная программа!» Другие возражали: «Он — актер! И очень талантливый. Что ему ваша учебная программа?»
Сашин талант бил через край, и это даже не всегда шло на пользу делу. Помню, на третьем курсе мне доверили ставить спектакль «Петр», где высокий, фактурный студент играл царя Петра I, а его сына, царевича Алексея, доверили играть Саше. Абдулов незадолго до этого переболел и выглядел бледным и исхудавшим — то есть был поразительно похож на портреты царевича Алексея. Беда в том, что царевич был человеком тихим, робким. А в Саше словно вулкан пробуждался, когда он оказывался на сцене. Он так кричал, так интонировал, что перекрикивал самого Петра. Когда я ему втолковывал, что царевич Алексей не может так эмоционально себя вести, ведь государственные дела его вообще не интересуют, Саша говорил: «Ну хорошо. Но могу я хотя бы подойти к Петру, схватить его за грудки и сказать: «У-у-у-у-у, гад, ты же такое творишь!»?» В итоге я махнул рукой, и он так и сыграл своего Алексея, полностью забив и переиграв остальных персонажей. Был подобный случай и на съемках фильма «В восемнадцать мальчишеских лет», где мы с Сашей оба хотели получить какой-нибудь эпизодик. Сначала повезло Саше: ему предложили крошечную роль курсанта Иванова, которому полагалось только сказать: «Прицел 120, огонь, пли!» Но Абдулов так темпераментно это проделал, с такой силой взмахнул рукой и подался вперед, что не удержался на ногах и буквально выпал из кадра. В итоге роль курсанта Иванова у него отобрали и передали мне.
За всю историю Сашиных «отчислений» из ГИТИСа одно все-таки чуть было не состоялось. Ведь талантливый студент Абдулов, с огромным рвением постигавший секреты актерского мастерства, оказался злостным прогульщиком занятий по специальности — а это уже не прощалось, это уже было серьезно! Выяснилось, что целый месяц Саша прогуливал институт по поддельным справкам о болезни. Он исправно, каждую неделю передавал в деканат эти справки. И никто не обращал внимания на печать. А между тем медучреждение, в котором так долго лечился Абдулов, называлось «роддом № 10». Эти справки доставала ему девушка Таня, работавшая в том роддоме медсестрой. Это была очень эффектная блондинка. Она часто приходила к Саше в общежитие, и все мы ему страшно завидовали — таких красавиц даже у нас на актерском не было. И это у Тани Саша пропадал, когда якобы болел. На этот раз утешить его оказалось нечем.
Известно было, что бумаги на отчисление уже напечатаны в секретариате. И тут случилось чудо: к забору, где стоял Саша, вышел сам Матвей Алексеевич Горбунов. И прямо спросил, как студент Абдулов объяснит свой безобразный поступок. И тут выяснилось, что Саша прогуливал институт... из-за любви к искусству. Он, оказывается, предпринял серьезный рейд по съемочным площадкам в надежде получить настоящую роль. Весь этот месяц он, как на работу, ездил на «Мосфильм», узнавал, какие фильмы там снимаются, и предлагал себя ассистентам режиссеров. Саше не терпелось сниматься в кино. Ждать он больше не мог. Тот Сашкин штурм, правда, особым успехом не увенчался. Но на «Мосфильме» его запомнили. Как-то один наш однокурсник рассказывал: «Прихожу я на пробы, представляюсь, говорю, где учусь. А мне сразу: «Значит, вы с курса того забавного паренька, который на каждый просмотр по два раза приходит? Такой настойчивый и, кажется, очень талантливый — Абдулов его фамилия...»
Надо ли говорить, что Сашу в ГИТИСе опять оставили. Ведь в глазах Горбунова не было ничего более внушающего уважение, чем тяга актера к работе!
Вот чего я не могу вспомнить в связи с этой историей — это куда потом подевалась красавица Таня. У них с Сашей была такая любовь, а почему закончилась — теперь уже никто, наверное, не скажет... Но вообще-то Абдулов в те годы был очень влюбчивым. И всякий раз считал, что это — навсегда, и каждое новое пришедшее в его жизнь чувство воспринимал как последнее. При этом разрывы переживал достаточно тяжело. Я не был свидетелем его личной жизни в Фергане, поскольку туда никогда с ним не ездил. Но ребята рассказывали, что на родине его ждет невеста. Одноклассница Наташа, первая любовь. Саша вовсе не считал, что его переезд в Москву что-то меняет в их с Наташей планах пожениться. Однако девушка оказалась гораздо более дальновидной, чем он. Наташа понимала, что в Фергану Саша не вернется, а самой ей слишком страшно было перебираться в Москву. Словом, она не соглашалась выйти за него замуж. В то время Абдулов еще часто, при любой возможности ездил в Фергану. Земляки Саши рассказывали, что молодая пара часто ссорилась, что после очередной ссоры он даже однажды ночевал у любимой во дворе, на спортивной площадке... А когда вернулся в Москву — на нем просто лица не было, так горевал. Вот так он все переживал — по полной программе! Хорошо еще, быстро отходил...
Саша — во всяком случае, такой, каким я его знал, — никогда не относился к девушкам цинично. Его как-то не портило женское внимание, которого с каждым годом у него становилось все больше и больше. Он ведь был симпатичным. И к тому же быстро приобрел столичный лоск и шарм. Саша умел выглядеть стильно — джинсы, волосы чуть длиннее обычного, часто с собой — пластинка «Битлз»... Для пущего эффекта он любил подкатить к институту на такси. В этом мы с ним, надо сказать, совпадали. Благо от общежития недалеко, с Трифоновки до Арбата езды — на рубль. Конечно, нам, студентам, и рубль — слишком большие деньги. Но мы с Сашкой просто всякий раз находили двоих попутчиков — и шиковали всего за 25 копеек с носа.
Вообще-то роскоши в нашей тогдашней жизни было немного. В общаге делили комнату на четверых. А группы тогда набирались пестрые: в многонациональном государстве СССР существовали разнарядки, по которым в каждом институте обязательно должны были учиться представители разных республик, а то и дружественных стран. И вот с нами вместе учились и туркмены, и азербайджанцы, и казахи, и чеченцы, и вьетнамцы... С удовольствием вспоминаю наше бесшабашное житье в общежитии. Помню, как мы с Сашкой хохотали над проделкой студента Коли с режиссерского факультета. К нему в комнату подселили вьетнамца, и Коля решил подшутить. В шесть утра растолкал своего соседа и сказал: «Вставай! Гимн СССР пора петь!» И с тех пор целую неделю каждое утро ровно в 6 часов поднимал таким образом своего иностранного друга, и они пели вдвоем гимн СССР. Сашка даже бегал смотреть на них. Потом он рассказывал, как эти двое торжественно встречают рассвет страны, в которой волей судьбы им было суждено поселиться в одной комнате. Ну а потом Коле это развлечение надоело, и он перестал будить своего вьетнамца. Тогда вьетнамец попытался в свою очередь в назначенное время растормошить Колю: «Вставай! Гимна! Вставай!» Разумеется, Коля не послушал. Мы думали, что на этом история и закончится. Каково же было наше веселье, когда Колю вызвали в деканат — с требованием дать объяснение, что там у них происходит по утрам с вьетнамцем и гимном СССР. Оказывается, сосед пожаловался на Колю, что тот пренебрегает по утрам пением гимна...
Что бы ни произошло в общежитии — все бежали рассказать об этом Сашке и посмеяться вместе с ним. Кстати, несмотря на студенческое житье-бытье в общаге, мы не были ни оборванными, ни неряшливыми. Тем более Саша! Он был весь такой отутюженный, обустроенный — сразу видно, что о нем наши студентки хорошо заботились. Наши пути начали расходиться сразу после того, как годы учебы в институте подошли к концу. Первым из нас всех распределение в театр получил Сашка. В это просто невозможно было поверить: он сумел попасть к Марку Захарову, в знаменитый «Ленком»! Не имея ни связей, ни больших ролей в кино, ни, соответственно, большой известности на тот момент. Сашка просто пришел к Захарову и сказал, что хотел бы работать у него в театре. Поскольку им как раз нужен был молодой актер, его посмотрели и взяли.
После института, когда слава Саши стала набирать обороты, мы уже совсем редко виделись. Но однажды наступил такой момент, когда я к нему обратился за помощью. И Саша сразу согласился. Пригласил меня заехать к нему в «Ленком». Так вышло, что накануне вечером я сильно выпил. И вот когда Саша увидел меня, его лицо выразило полное недоумение: «Юра, что же ты такой пьяный?» — «Нет, Саша, я трезвый. Пьяный я был вчера», — ответил я. Но его огорчение меня поразило. Оказывается, он сделался серьезным человеком! Никакой расхлябанности гения в нем больше не осталось. Все это ушло вместе с юностью. Похоже, Сашка Абдулов после института превратился в другого человека...»
«Когда мы учились вместе в ГИТИСе, Саша выделялся среди нас, — вспоминает друг Абдулова актер Александр Карнаушкин. — Он был самым общительным и самым... недисциплинированным. Педагоги не раз говорили ему: «Саша, ты прирожденный артист, тебя обязательно будут снимать, но как ты учишься? Трижды тебя собирались выгнать из комсомола, дважды — из института. Экзамены не пересдал, ведь опять без стипендии останешься!» Но именно Саша первым, еще за полгода до окончания четвертого курса, получил предложение работать в настоящем театре — в «Ленкоме». Все началось с того, что один из ассистентов Марка Захарова, отправленных по театральным вузам в поисках молодого актера на роль в спектакле «В списках не значился», пришел на наш институтский спектакль «Бедность не порок». Саша в нем блестяще играл богатого купца Гордея Торцова. Ассистент Захарова обратил внимание на Абдулова и пригласил на прослушивание в «Ленком». Готовился Саша отчаянно! Выучил отрывки из «Мастера и Маргариты» — модного полузапрещенного булгаковского романа, которым мы все были тогда страшно увлечены. Принес и гитару — Саша уже тогда пробовал петь. И вот перед Марком Анатольевичем идет это чтение, исполняются песни, а у режиссера просто каменное лицо... Тогда Абдулов еще не знал, что у Захарова такая невозмутимая манера и по лицу невозможно понять — нравится ему или нет. От бессилия на глазах у Абдулова появились слезы. И, как потом оказалось, именно это больше всего и понравилось Захарову. Ведь для спектакля «В списках не значился» ему нужен был как раз эмоциональный актер.
И вот Саша начал репетиции в профессиональном театре. С тех пор мы уже чувствовали в его отношении к студенческим спектаклям что-то новое, снисходительное: мол, это уже что-то вчерашнее, не вполне серьезное. Он приходил и взахлеб рассказывал про Олега Янковского, Веру Орлову, Евгения Леонова... А какое-то время спустя в «Ленкоме» благодаря Абдулову оказался и я. Узнав, что меня, москвича, распределили в другой город, Саша тут же позвонил: «Ну ты, балда, Захаров собирается ставить рок-оперу. Ты ж у себя на курсе лучший танцор. Сейчас или никогда! Приходи, я договорюсь...»
Надо сказать, что в 1975 году о «Ленкоме» уже начали говорить — в связи с недавним приходом туда Захарова. Театр стремительно набирал обороты, уже вышел ставший потом легендарным «Тиль» с Караченцовым и Чуриковой. Но цена этого успеха была высока. Приняв театр, Захаров сразу же начал «закручивать гайки». Первым делом избавился от пьющих, давно не играющих и пожилых актеров. Он действовал жестко, установил железную дисциплину в театре. Опоздания, к примеру, были недопустимы. Ну а Саша же без этого не мог! И однажды, точно так же как в институте, сильно запоздал на репетицию. Пока он шел по коридорам театра, бывалые люди ему советовали: «Скажи, что тебя машина сбила...», «Скажи, что у тебя умерла бабушка...» Но Сашка без нужды врать не любил, и когда вошел в зал и встретился с вопросительным взглядом Захарова, выпалил: «Проспал!» У Марка Анатольевича от удивления расширились глаза. На первый раз Саше это сошло с рук. Но когда спустя несколько лет он снова позволил себе опоздать на репетицию, Захаров повел себя совсем по-другому. Мы тогда все приехали на гастроли в Горький со спектаклем «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты», а Саша с Ирой Алферовой задержались в Москве из-за съемок и добирались сами, на самолете. И вот начинается репетиция — а их нет! И когда они появились, Марк Анатольевич собрал нас и крепко высказался. Ире он сказал: «Знаете, вы хорошая актриса, вас снимают в кино, лучше идите работать в Театр киноактера... — потом добавил: — Я не могу того же самого сказать Александру Гавриловичу... Он ведь уже многое успел сделать на нашей сцене. Но я сейчас буду думать по поводу распределения ролей в новом спектакле и учту сегодняшнее происшествие...» И действительно, в следующей постановке — «Мудрец» — Саша роли не получил...
И все-таки Марк Анатольевич к Саше относился по-особому. Видел его «сумасшедшинку» и понимал, что с чем-то придется мириться. Ведь Саша иной раз демонстрировал свою любовь к розыгрышам даже на сцене. Вот играем спектакль, доходит до его реплики, а Абдулов молчит, наблюдая, как партнер белеет и краснеет. А однажды во время спектакля пожилая актриса оговорилась, произнеся фразу из конца спектакля, и — бах! — Саша подхватил ровно с этого места, выкидывая таким образом целый акт. В результате спектакль закончился почти на час раньше, а позже выяснилось, что Саша просто опаздывал на самолет! Но обычно ради того, чтобы репетировать новую роль, Абдулов готов был пахать сутками, спать в одежде, на раскладушке, не мыться, не есть... Кроме того, в силу своей фонтанирующей энергетики Саша не мог и не хотел быть просто актером. Он должен был быть соавтором всегда и во всем. Вот сидим на репетиции с Марком Анатольевичем, возникает какая-то ситуация, где нужно решение, Захаров задумывается... А Саша прямо подпрыгивает на стуле: «Марк Анатольевич, а вот если так? А давайте попробуем это!» У него, как всегда, полно предложений, из которых, может, девять нереальных, но одно — стоящее. И Захаров всегда прислушивался к Абдулову. Как-то раз, когда не складывалась мизансцена, даже сказал: «Был бы сейчас тут Абдулов — набросал бы десяток вариантов».
Саша должен был находиться в центре внимания постоянно. Физически не мог переносить одиночества, вокруг всегда были люди — многочисленные друзья, женщины... Как-то раз, еще до Иры Алферовой, Абдулов говорит: «Слушай, я тут с такой девушкой познакомился, ну просто что-то невероятное! Только зовут ее странно — Карэн. Я не понял, может, она из Прибалтики... Ну, я ее все равно Катей зову». А вскоре у Саши был день рождения, мы отмечали в общаге, пришла и Карэн. Девушка оказалась и правда сногсшибательная, похожа немного на Одри Хепберн. Под вечер она пригласила всех нас переместиться к ней. По нынешним меркам у нее была просто добротная двухкомнатная квартира в центре. Но она произвела на нас неизгладимое впечатление. В гостиной был постелен ковер с толстым ворсом, на котором по-демократичному могли разместиться гости. К столу подавались коктейли, водка, тоник, курить предлагалось не привычную нам «Яву», а «Мальборо», танцевали под Стиви Уандера и Боба Дилана. Дело в том, что Карэн была американкой... Она приехала в СССР как представитель какого-то финансового ведомства. Саша был ею очень увлечен. Все свободное время проводил с Карэн, даже переехал к ней — мы его только на репетициях стали видеть. Но Саша не знал, какой ценой ему придется платить за этот роман.
В один прекрасный день Абдулова «пригласили» на беседу в органы. Объяснили, что девушка является, конечно же, шпионкой и роман следует продолжать, но обо всем докладывать — буквально о каждой мелочи. Тогда шпионами объявляли всех иностранцев... Саша доносить отказался категорически, наотрез! В результате девушку из СССР выслали, не дав им даже попрощаться. Конечно, он страдал, переживал из-за ее отъезда. В это время театр готовился ехать на Кубу с рок-оперой «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты». Саши в списках на выезд не оказалось. Его не выпустили из страны как неблагонадежного.
К счастью, через несколько лет запрет был снят. И Саша поехал с театром на гастроли в Париж — со спектаклем «Юнона и Авось». Там нас, актеров, разбили на пятерки, чтобы мы не болтались по Парижу поодиночке. Дали четкие инструкции: ни в коем случае нельзя общаться с иностранцами, ни в коем случае нельзя принимать подарки... Конечно же, к нам был приставлен и особый человек. Но Абдулов не был бы Абдуловым, если б и здесь не поиграл с огнем. Однажды, когда мы выходили из гостиницы, он с самым невинным видом спросил у переводчика: «Скажите, а как будет по-французски: «Я прошу политического убежища»?» Приставленный к нам кагэбэшник помрачнел и процедил сквозь зубы: «Я тебе дома переведу».
Была в Сашке какая-то свобода и склонность к шику. В Москве до женитьбы он жил один — его родители оставались в Узбекистане. Марк Захаров распорядился выделить жилплощадь в театральном общежитии на Бауманской (эту комнату раньше занимал Олег Янковский). Поселившись там, Саша немедленно принялся за обстановку, чтобы унылые серые стены превратить в «интерьер». Идею нам подал Толя Солоницын, который занимался росписью и выжиганием по дереву. Мы пошли, купили деревянную разделочную кухонную доску, нашли в журнале «Америка» фото Боба Дилана и выжгли его профиль на фоне американского флага. Получилось оригинальное настенное украшение. Потом Сашка, видимо, побывал на экскурсии в каком-то дворце и загорелся обить стены тканью. Правда, во дворце стены декорировались шелками и бархатом, а у Абдулова хватило денег только на какой-то ужасный ситец грязно-синего цвета с листьями... Но он все равно был очень доволен. Ведь когда студентом он жил в общаге, стены его комнаты были обклеены афишами, сорванными на улице, и «декорированы» оторванными таксофонными трубками, которые Саня тогда коллекционировал.
Для передвижений по городу Абдулов часто пользовался такси. И нередко обедал в ресторанах. Он умел так сделать заказ, чтобы и поесть хорошо, и потратить не больше полутора рублей: брал, например, шурпу, плов и бутылку минеральной воды. Негусто — но зато в ресторане! Ну и еще у него каким-то образом денег хватало на то, чтобы прилично одеваться. Конечно, купить настоящие джинсы, как у любимых Сашиных битлов, было тогда нереально. Но можно было достать ткань «техас» и сшить в ателье очень модные джинсы клеш, да еще и молния по краю, зубчиками. Стоило это счастье 15 рублей.
Зарплата у нас, молодых артистов театра, была небольшая, от 85 рублей. Но, сколько помню Сашу, он всегда стремился где-то подработать. Например, в массовке на «Мосфильме». Правда, в кино Саша был готов сниматься даже бесплатно. Постоянно ездил на студию, просился везде, где можно. Первая его настоящая роль со словами — в фильме «Про Витю, про Машу и морскую пехоту». Я как сейчас помню: Сашка потащил чуть ли не весь курс в кинотеатр на окраину города, чтобы показать свою работу в этом эпизоде. Да, пусть он играет всего лишь одного из солдат, но он же на экране, там же видно, что это он! И даже разговаривает немного, хоть и не своим голосом... Когда мы уже работали в театре, Захаров взял Абдулова в свой фильм «12 стульев» на маленькую роль инженера Щукина, который голым оказался на лестничной площадке. Съемка натурная — значит, нельзя избавиться от нескольких десятков местных бабушек, домохозяек и детей, желающих поглазеть, как снимают кино. А Саше надо бегать голому, намыленному. «Я не пойду! Делайте со мной что хотите!» — засмущался было Саша, но Марк Анатольевич подошел к нему, положил руку на плечо и спокойно сказал: «Саша, надо идти. Работа такая».
Первого января 1979 года на экраны вышло «Обыкновенное чудо», и слава в одночасье свалилась на Абдулова. Мы все наблюдали, как толпы девиц караулили его на служебном входе, как ему ящиками носили письма... И Саша, честно говоря, первое время от всего этого здорово обалдел. К тому же он первым среди молодых актеров стал зарабатывать существенные деньги, начались концерты, заграничные поездки... Чем больше славы становилось у Абдулова, тем больше ширился круг его друзей. Ему, как и прежде, все вокруг было интересно. Надо сказать, что Абдулов всегда был очень азартным человеком — это у него в крови было. Когда мы стали выезжать за границу и он познакомился с казино — это было все! Саша иногда там оставлял гигантские суммы, но никогда в этом не признавался, всегда говорил: «Я выиграл!» Для друзей Абдулов тоже денег не жалел. Помню, как мы собрались на десятилетие курса в Доме кино и Сашка широким жестом оплатил половину роскошного стола — на вторую половину сбросились все остальные. Он был очень щедр. Но мошенникам было не так-то просто выманить у него хоть рубль — тут Саша был кремень! Как и всякой знаменитости, ему время от времени приходили письма с просьбами о материальной помощи. Он на них не откликался. Но если возникала идея, например, построить домик для рыбаков в Астраханской области или отреставрировать церковь — на такие вещи он всегда давал.
Сашка много раз ходил по краю. У него в жизни было очень много ситуаций, когда он мог погибнуть. Чего стоит одна история с самолетом, когда он уже сидел в «Ту-154» в ожидании взлета, а к нему подошла стюардесса и, зная, что он опаздывает на съемки, сказала: «Есть самолет, который вылетает на 15 минут раньше». Абдулов пересел, а тот самолет, из которого он вышел, разбился... Саша потом держал свой билет в рамочке — как напоминание, что все под Богом ходим. В другой раз какой-то сумасшедший из толпы бросил в него топорик, пролетевший буквально в нескольких сантиметрах от головы... Не говоря уже о том, что, пока Абдулов водил машину сам, много раз чудом избегал аварии. Все дело в том, что Саша все время не высыпался. И то и дело клевал носом за рулем. Однажды, помню, заходит в театр на слабых ногах, весь белый: «Я сейчас чуть не разбился!» Оказалось, снова задремал и проснулся, уже когда машину мотало из стороны в сторону, а навстречу мчался грузовик. Тогда Саша наконец принял решение взять водителя.
И все-таки, несмотря на свое фантастическое везение, он ушел одним из первых в нашем поколении гитисовцев. И теперь, когда мы собираемся все вместе, нам остается только вспоминать, каким был Саша Абдулов — самым успешным из всех нас».
2014 год
Подпишись на наш канал в Telegram