В театре для меня, конечно, первой ступенью была роль Кончитты в «Юноне и Авось». А в кино первой серьезной работой стал сериал «Мур-Мур». Именно после этой картины пришло узнавание. Помню, в метро подошел мужчина, показал мою фотографию в телефоне и сказал: «Вы очень похожи». Я говорю: «Да, потому что это я».
—Анна, вы выросли в актерской семье: мама — актриса Мария Зайкова, отчим — актер и режиссер Игорь Яцко. И, наверное, вы мечтали о сцене...
— Я росла в атмосфере творчества — родители при мне обсуждали спектакли, репетиции, книги. Что уж говорить, я не то что много времени проводила за кулисами, я жила в роскошном дореволюционном здании на Поварской, где располагался театр «Школа драматического искусства». Наша комната в коммунальной квартире находилась на втором этаже, буквально один пролет вниз — и сцена. С нами жила еще одна семья — режиссера Александра Огарева. С Симой Огаревой, сейчас она служит в «Мастерской Петра Фоменко», мы как сестры. Она старше меня на два года, невероятно творческая и деятельная. Я за ней ходила по пятам, повторяла и поддерживала во всем. В стенах нашей коммуналки мы создали свой детский театр «Волшебная лампа», ставили и показывали соседям спектакли. У нас были и танцевальные номера, и кукольный спектакль, ставили «Карлсона» и «Буратино», например. Сима мечтала стать артисткой, она уже тогда знала, что будет поступать в театральный и свяжет свою жизнь с актерством. Я же хотела стать то переводчиком, то математиком, то журналистом. Помню, что даже говорила: «Я не хочу быть актрисой!» На что мама отвечала: «Слава богу». Но когда наступила пора определяться с институтом, вопрос, куда идти, вообще не стоял: конечно, в театральный! И проверить свои силы я решила за год до окончания школы. После десятого класса пришла на прослушивание в ГИТИС, сказав приемной комиссии, что в этом году выпускаюсь. Обман, конечно, но так многие делают: пытаются прощупать почву, понять, каковы шансы. Я готовилась самостоятельно, все держала в секрете от родителей. Но потом все равно все всплыло...
— Почему вы выбрали ГИТИС?
— В том году в ГИТИСе набирал курс Олег Львович Кудряшов, его мастерская и по сей день считается одной из лучших. Я прошла все этапы, но на финальный конкурс решила не идти, потому что не хотела претендовать на чье-то место. Тогда всем и стало ясно, что я буду поступать в театральный вуз. Родителям пришлось смириться. (Улыбается.) На следующий год я поступала во все театральные вузы Москвы. В Школе-студии в тот год курс набирали Роман Козак, Дмитрий Брусникин и Алла Покровская. Предыдущие их выпуски были очень яркими, много классных ребят у них училось. Сима часто мне рассказывала про эту мастерскую, ее мнение было для меня авторитетным и, конечно, я мечтала туда попасть. Но поскольку никогда не знаешь, возьмут тебя или нет, пробуешь поступать во все театральные вузы. На все финальные этапы со мной ходила мама. Она очень сильно переживала и, конечно, хотела, чтобы у меня все получилось. Помню, в один день совпали два творческих конкурса в разных вузах. Мы с мамой шли из ГИТИСа в Школу-студию МХАТ и попали под ливень. Зашли в магазин косметики, чтобы привести меня в порядок.
— Родители помогли вам подготовиться?
— На каком-то этапе мама с Игорем меня послушали, сделали замечания. Но в целом я готовилась самостоятельно: выбрала программу, репетировала. Мама очень помогла мне морально. Мне кажется, что все адские эмоции она взяла на себя.
— Помните свои эмоции, когда узнали, что поступили в желанный вуз?
— Я вообще не помню, представляете? Была в таком шоке от происходящего, что этот день не отпечатался у меня в памяти. Вроде мы с мамой выпили кофе недалеко от Школы-студии и поехали домой. Хотя я была уверена, что при самом лучшем исходе буду радоваться, орать и визжать от счастья и отмечать свое поступление всю неделю. А когда это произошло, не было ярких эмоций, мы просто поехали домой.
— Учеба давалась легко?
— Я не могу сказать, что это мои счастливые четыре года студенчества, но определенно они дали очень много. Было тяжело, потому что мне всего 16 лет, я ничего не понимаю ни про жизнь, ни про саму себя, у меня нет никакого жизненного опыта. Конечно, большую ответственность накладывает уже сам факт, что ты попал в Школу-студию МХАТ. Ты уже немножко избранный, и этот кредит доверия надо оправдать. Первое время все тряслись, боялись отчисления. Помню, как нас с однокурсницей (ныне — талантливым кинорежиссером) Ксюшей Зуевой выгнали с первого урока по танцу. Вот это была трагедия. Мы сидели в туалете и переживали, что нас отчислят. Мы, конечно, вели себя плохо: болтали, смеялись, дурачились. Нас с Ксюшей называли Зай и Зуй. Когда мы встречались, начинался какой-то треш. (Улыбается.) Игорь Владимирович Пиворович, наш педагог, не выдержал и выставил нас за дверь. Ну и правильно сделал, в воспитательных целях это было необходимо. В целом я хорошо училась, у меня красный диплом. С детства живу с синдромом отличницы.
Мы, молодые девушки, стремились и внешне соответствовать самому лучшему вузу страны: ходили в кафе, старались модно одеваться. Я все время была в напряжении, не хотелось выглядеть хуже и глупее других. Все четыре года жила с мыслью, что надо соответствовать. В общем, студенчество было непростым временем, но я благодарна за него, потому что профессия наша тоже отнюдь не простая.
А еще в Школе-студии начали рушиться мои стереотипы, ломались ценности и понятия, которые родители прививали мне на протяжении всей моей жизни. «Школа драматического искусства» — это не просто театр, это образ мысли. Анатолий Васильев прививал своим артистам уважение к классике, любовь к высокой литературе — родители занимались Платоном, Гомером, Достоевским, Пушкиным и не всегда признавали перемены, которые происходили и в обществе, и в искусстве. В Школе-студии все было по-другому, сильное влияние оказывал МХТ, где Олег Павлович Табаков давал молодым режиссерам (в том числе и Кириллу Серебренникову) возможность проявляться, экспериментировать с классикой. Даже у великой Аллы Борисовны Покровской тогда начались внутренние сомнения, она искала новые пути и формы. Покровская приходила к нам и говорила: «Я не понимаю, что с вами делать, все изменилось, вы должны мне сами что-то предложить». Конечно, в моей голове что-то щелкнуло.
Меня очень сильно ломало, и мы с родителями все это обсуждали, у нас бывали споры на этот счет. У меня случился какой-то интеллектуальный пубертат, я отрицала все, чему они меня учили. Родители всю жизнь работают в игровом театре, где главное — это энергия и метафизика, а не локальные человеческие истории. Я попала в совершенно иную среду, и не всегда мы могли понять друг друга. Тем не менее я всегда ощущала от них безусловную поддержку в любой работе. Дебаты наши были скорее по части теории.
— У вас был прекрасный и талантливый курс — Яна Гладких, Паулина Андреева, Марина Петренко, Нина Гусева...
— Этим же составом мы играем спектакль Марины Брусникиной «Поле» в театре «Практика». У нас был действительно очень крепкий женский костяк на курсе. Мы всегда шутили и шутим, что наш курс — курс любви и добра. Но это отчасти сарказм. (Улыбается.) У нас была довольно жесткая атмосфера: мы друг над другом шутили, подтрунивали, подкалывали. На самом же деле — за каждого горой, но и расслабляться в таком режиме не приходилось. Зато мы все из студии вышли с броней.
Два года назад я познакомилась с актерским коучем Василием Шевченко. В его актерской группе была прекрасная атмосфера, полная свобода творчества, когда не боишься выходить на сцену и пробовать что-то новое, не боишься осуждения. Мы очень много импровизировали и, самое главное, не пытались друг друга поразить. Именно на этих курсах я поняла, какая обстановка должна быть в творческом коллективе. Но, разумеется, большую роль играет возраст. У Васи в группе были уже взрослые, часто состоявшиеся артисты, которые понимали нюансы совместной работы.
— Во время учебы пересекались с Олегом Павловичем Табаковым?
— Да, Олег Павлович посещал каждый наш экзамен. Как худрук МХТ приходил и присматривал себе в труппу молодых актеров.
— Анна, как вы попали в «Ленком»?
— Марк Анатольевич Захаров выпускал «Пер Гюнта», ему нужна была девушка для массовки. И преподаватель по речи Наталия Дмитриевна Журавлева порекомендовала меня. После пары репетиций меня взяли в спектакль. По-моему, мы еще даже не выпустили «Пер Гюнта», когда я узнала, что Марк Анатольевич хочет пригласить меня в труппу. Но как-то этот вопрос подвис, предложения не поступало, и я стала показываться в другие театры. И меня брал к себе в труппу Et Cetera Александр Калягин. Я после предложения Калягина набралась храбрости, пришла в «Ленком» и говорю:
— Меня тут Калягин к себе зовет. А вы?
Игорь Алексеевич Фокин подвел меня к Марку Анатольевичу и спрашивает:
— Ну, мы Аню берем?
Тот сказал:
— Берем.
Вот и все, так я попала в «Ленком».
— Каким Марк Анатольевич был руководителем?
— Он был не слишком-то общительным, но я чувствовала его симпатию. Вообще, при всей немногословности Марка Анатольевича его всегда очень любили артисты. Есть люди с очень сильной энергетикой, им не нужно завоевывать коллектив или как-то его удерживать, это происходит само собой. На момент моего прихода «Ленком» давно не брал новых молодых актеров. Это как-то волнами бывает в театрах. У нас сейчас то же самое: то два года никого не брали, а потом сразу — пять человек.
Первый год я буквально жила в театре, все время репетировала. Мне сразу дали роль Дуняши в «Шуте Балакиреве», которую играла Олеся Железняк. Во время моего первого ввода в «Шута Балакирева» я ужасно нервничала. Репетиции должны были начаться с сентября. И мне все лето снились страшные сны, что у меня не получается. Я еще не была знакома со своими партнерами, пришла на первый прогон сезона, чтобы посмотреть на них, познакомиться. Приходит Марк Анатольевич, садится в зал и спрашивает: «А Анна Андреевна у нас здесь?» — ему ответили утвердительно. Он обратился ко мне: «Анна Андреевна, вы готовы выйти на сцену и прогнать спектакль?» И я, дрожа от страха, твердым голосом ответила: «Да!», а вечером уже играла спектакль на зрителя. Захаров был доволен. Он терпеть не мог сомнения. Теперь, когда меня на съемках перед какой-то сложной сценой спрашивают: «Ну что, ты готова?», я приучила себя всегда отвечать «да». Потому что когда ты начинаешь мяться, то и у тебя самой, и у другого человека растет неуверенность. На самом деле иногда, когда говоришь себе «я смогу», ты реально сможешь. Это самое яркое и дорогое сердцу воспоминание и о Марке Анатольевиче и о начале работы в театре.
— Марк Анатольевич ко всем актерам обращался по имени и отчеству?
— Да, так было заведено в нашем театре. И до сих пор по трансляции вызывают: «Виктор Викторович, Анна Андреевна, Инна Михайловна, на сцену, пожалуйста».
— Вы играли на одной сцене с Инной Чуриковой. Помните вашу первую встречу?
— Мы играли с Инной Михайловной Чуриковой в спектакле «Ложь во спасение» в постановке Глеба Анатольевича Панфилова. Инна Михайловна была просто невероятная: и Человек, и Актриса с большой буквы. Я, конечно, очень боялась нашей первой встречи. Когда она появилась на репетиции, зажим случился не только у меня, но и у всех актеров. Но Чурикова и Панфилов умели выстраивать контакт и на сцене, и за ней. Наш спектакль про семью, и мы за время наших репетиций, игры на сцене и гастролей очень сильно сблизились, стали настоящей семьей. За кулисами, прежде чем начать прогон текста, всегда говорили на отвлеченные темы. Для меня Инна Чурикова и Глеб Анатольевич — пример уникального тандема, в них было столько любви и таланта. У них я многому научилась, и я говорю не только про профессию. Во время репетиций у меня не получалась одна сцена. Я поделилась с Инной Михайловной своими сомнениями, а она ответила: «Ты просто открой сердце». Я тогда подумала: «Ну да, легко сказать...» Но на самом деле в этом и есть вся суть актерской работы: надо открыться и быть честным со зрителем. В другой раз мы играли спектакль, и Инна Михайловна поинтересовалась, как мои дела. Я отвечаю:
— Да в том-то и дело, что все хорошо, вот и не могу сыграть.
На что она мне сказала:
— Знаешь, вот Пушкин говорил: «Над вымыслом слезами обольюсь...» Ты придумай что-нибудь.
Ну и конечно, это просто большое везение быть на одной сцене с великой и неповторимой Чуриковой.
— Как вас приняла труппа?
— Хорошо. В «Ленкоме» всегда были очень здоровая атмосфера и дружный коллектив. Не помню никаких интриг, сплетен и гадостей. Думаю, это заслуга Марка Захарова, это он смог так прекрасно организовать жизнь в театре. Когда я пришла в «Ленком», у меня сразу закипела жизнь, появились роли, вводы, репетиции. Допускаю, что это могло кому-то не нравиться, но я этого никогда не ощущала. И сейчас приходят новые девочки и мальчики, и всех труппа прекрасно принимает.
— Не боитесь, что придет кто-нибудь на ваше место с таким же типажом?
— Вот пришла в театр Алена Митрошина, и я ей сразу предложила показаться в «Юнону и Авось». Я уже чувствовала, что выросла из роли Кончитты, готова была выйти из спектакля, но не было актрисы на мое место. Она долго стеснялась предложить свою кандидатуру, но спустя два года ввод все-таки случился и, по-моему, блестяще.
— Многие мечтают сыграть Кончитту...
— Я бесконечно благодарна за эту роль. Это был счастливый билет, который мне вручил Марк Анатольевич, я обожала этот спектакль. Ни в коем случае не обесцениваю то, что это было, просто считаю, что невозможно играть роль Кончитты всю жизнь. Считаю, что роли должны соответствовать внутреннему состоянию и возрасту. Конечно, можно и в шестьдесят играть девушку на выданье и даже выглядеть соответствующе, тем более что театр — искусство условное. Другое дело, а интересно ли актрисе играть героинь в три раза младше себя. Мне — нет. Я понимаю, если это некое решение или игра, но на полном серьезе изображать девочку пятнадцати лет уже не рискнула бы. В начале сентября мы выпустили спектакль «Последний поезд». Первый раз в театре я сыграла взрослую женщину. Моя героиня не может родить ребенка. Она настолько сконцентрирована на этой проблеме, что вовсе не замечает трагедии, происходящей в жизни ее родителей. Было интересно искать персонажа, у которого уже есть определенный опыт за спиной, его манеры, проявления.
— Критика после ввода в «Юнону» была?
— Конечно! В театре работает еще то поколение, которое видело Елену Шанину с Николаем Караченцовым в «Юноне и Авось». После спектакля ко мне подходил чуть ли не каждый второй и говорил, как надо играть. Я не шучу. Сначала я всех слушала и обещала в следующий раз учесть пожелания. Потом поняла, что всем не угодишь (особенно учитывая, что рекомендации были зачастую прямо противоположными), и просто наслаждалась спектаклем. Я серьезно готовилась к этой роли, смотрела записи, встречалась и с Еленой Шаниной, и Аллой Югановой. Они поделились со мной своим опытом, рассказали много интересных вещей.
— А вам удалось увидеть спектакли, возможно, в записи, где они исполняли роль Кончитты?
— В детстве записи я отказывалась смотреть. Мне очень хотелось посмотреть вживую. Но «Ленком», по-моему, был единственным театром в Москве, где у моих родителей не было знакомых, а просто так туда было не попасть. Потом Игорь работал в одном проекте с Анной Большовой, и она сделала два пригласительных билета на «Юнону и Авось». Мы пришли на спектакль вдвоем с Симой Огаревой. Как раз тогда случилась авария с Караченцовым, и вместо «Юноны и Авось» нам показали «Королевские игры». Поэтому я впервые посмотрела «Юнону», когда меня уже взяли в труппу театра.
— Родители, наверное, вами очень гордятся...
— Они были счастливы, что именно «Ленком» стал моим домом, что мне повезло играть главную роль в «Юноне и Авось», работать с Марком Анатольевичем, Глебом Анатольевичем, с великими артистами. Очень долгое время всю мою жизнь заполнял театр. В первый год за 28 дней в феврале у меня был 21 спектакль. Я буквально жила в «Ленкоме» и была очень даже этому рада. Но конечно, ни о каких съемках в кино и речи не было. Да я не особо и хотела сниматься. С детства у меня была странная установка, что театр — это искусство, а кино скорее развлечение. Я, кстати, в свое время отказывалась еще смотреть русские фильмы, потому что была уверена, что наши ничего хорошего не снимут. (Улыбается.) Хотя откуда может родиться такая установка, если сам ничего не смотришь? Это была большая ошибка. В те годы российское кино развивалось семимильными шагами, были эксперименты, поиски нового.
— И вы захотели сниматься в кино?
— Да, я очень хотела быть к этому причастна. Но казалось, что уже поздно начинать. (Улыбается.) Один агент, доброжелательная женщина, сказала: «Ань, все, конечно, хорошо, но тебе 27 лет...» Она еще сказала, если к 27 годам вы ничего не достигли, то вряд ли уже достигнете. И у меня началась депрессия. В театре я тогда ничего не репетировала, а пробы в кино проваливала. Я даже пошла на журналистские курсы, год на них отучилась, даже написала две статьи для «Новой газеты». Но поняла, что не хочу разменивать свою профессию. В каком-то смысле это был отличный опыт, давший понять, что я все-таки на своем месте. И как раз в этот период, летом 2018 года, я попала на встречу с Дарреном Аронофски, одним из моих любимых режиссеров. Он с таким жаром говорил о кино. Я заразилась этой энергией и поняла, что хочу сниматься, хочу играть, хочу творить. Даррен предложил мне что-нибудь прочитать из «Вишневого сада», а я застеснялась и отказалась. А надо было нырнуть в это! Это же был не кастинг, а просто дружеский разговор с режиссером мирового уровня. После этой встречи я поняла, что иду не по правильному творческому пути, что надо брать себя в руки, раскрываться, не плыть по течению, надо себя делать.
— И как вы дальше двигались в сторону кино?
— Я начала шевелить лапками: сделала фотографии, ходила на пробы. Но главное, у меня просто появились цель и желание, я захотела работать в кино. И все начало как-то само складываться. Мне даже кажется, что я это навизуализировала. Однажды мне позвонила агент Ирина Калашникова и предложила попробовать работать вместе. Мы сотрудничаем уже больше трех лет, и я чувствую, что это мой человек. Вообще стали расширяться границы, приходить новые люди в жизнь, новый опыт.
— Часто слышите отказы?
— Да, часто отказывают, конечно. Но это нормально, к этому быстро привыкаешь. Обидно бывает, когда к тебе прилетают пробы на какую-нибудь роль, которую ты реально очень хочешь сыграть и понимаешь, что можешь ее сделать, но не складывается. Или бывает, что ты на пробах хорошо себя показал, но все равно слышишь отказ. Или отправил самопробы, тебя пригласили на очные ансамблевые пробы, и ты думаешь: «Все схвачено! Ты все, кажется, сделала хорошо, выполнила все задачи, с режиссером общий язык нашла. Роль точно будет твоей!» И нет. Слишком много нюансов. Ты можешь всем понравиться и реально подойти, но вот с артистом в главной роли ты, например, не монтируешься. Помню, звонит мне однажды кастинг-директор:
— Хочу отправить тебя на пробы. Какой у тебя рост?
Я отвечаю:
— Метр семьдесят семь.
Слышу:
— О-о-о, тогда отмена.
Сейчас вообще говорят, что если на утверждение идут две актрисы, обе хорошие, обе нравятся, и из них не могут выбрать, залезают в социальные сети и смотрят на количество подписчиков. Причем это не байка, это я от многих уже слышала, в том числе от продюсеров.
— Олег Табаков говорил, что артисту, чтобы себя почувствовать в профессии, нужен один настоящий успех...
— В театре для меня, конечно, первой ступенью была роль Кончитты в «Юноне и Авось». А в кино первой серьезной работой стал сериал «Мур-Мур». Именно после этой картины пришло узнавание. Помню, в метро подошел мужчина, показал мою фотографию в телефоне и сказал:
— Вы очень похожи.
Я говорю:
— Да, потому что это я.
А прошлым летом шли с мужем по улице, как раз вышел сериал «Закрыть гештальт» на платформе, и проезжает мимо нас парень на скейтборде, оборачивается и смотрит на меня. Я сначала решила, что он со мной флиртует. (Улыбается.) Еще подумала: «Да как он смеет, я с мужчиной!» Долго вопросительно глядела на него строгими глазами, пока он наконец не сказал, что смотрит «Гештальт» и просто узнал меня.
— Как вы попали в сериал «Закрыть гештальт»?
— Пришла на пробы. Я давно хотела поработать с Максимом Пежемским, пробовалась в пару его проектов. И вот в «Гештальт» меня утвердили. Моя героиня — сломленная женщина на грани нервного срыва, как говорится. К тридцати годам она остается у разбитого корыта: ипотека на маленькую квартиру, муж-эгоист, детей нет, карьеры нет. И вот она решает все взять в свои руки и изменить жизнь: найти хорошую работу, уйти от мужа и встретить достойного мужчину, измениться. Это узнаваемая история. Наверное, Маша получилась не самым симпатичным персонажем, но люди в состоянии истерики и борьбы редко проявляются приятным образом. И еще я поняла, что работа в жанре комедии гораздо сложнее. В драме ты честна по отношению к персонажу, ты действуешь на сто процентов от его лица. А в комедии ты находишься как бы немножко над героем. Должен действовать из его логики, но над этой логикой немножко посмеиваясь.
— Помните, когда вы себя впервые увидели на экране, понравились себе?
— Это был сериал «Закон и порядок», я была на первом курсе. Дмитрий Брусникин часто приглашал студентов Школы-студии сниматься. В первый съемочный день я была в таком зажиме, что не могла произнести ни слова. Брусникин был прекрасен, он подходил, обнимал меня и говорил: «Все хорошо, ничего страшного». Это сильно подбадривало. Я себе очень долго не нравилась на экране, впервые приняла себя, когда снялась во втором сезоне «Гадалки». У меня была очень классная роль: сексуальная журналистка из Франции. Умная, ироничная, сплошное удовольствие было ее играть. Потом был «Псих». Когда шла на свою единственную смену, думала: «Богомолов, Бондарчук, они такие мэтры, уже легенды». Очень боялась подвести. Но все прошло прекрасно. Я была под большим впечатлением от Федора Бондарчука, как деликатно и осторожно он работает с артистами. Видимо, поскольку он сам актер, то понимает, насколько важно, чтобы артисту на площадке было комфортно. Константин Богомолов тоже суперпрофессионал, чуткий партнер. Он обладает невероятной харизмой, в нем нереальная мужская энергетика. Мне действительно повезло оказаться в такой дружеской и творческой атмосфере.
— Анна, вы сменили прическу...
— Я очень рада, что отрезала волосы. Поменяла прическу — поменялись и роли. Я давно хотела подстричься, но была классическая установка, что у актрисы должны быть непременно длинные волосы. Мама тоже любила плести мне косы, еще с детства. А потом я встретила своего агента Иру Калашникову, которая через пару месяцев после начала работы позвонила мне и сказала: «Надо стричься». Не то чтобы она настаивала, но была уверена, что мне с короткой прической будет хорошо. И я сразу откликнулась: «Да, я сама этого давно хотела». И когда началась пандемия и театр встал на несколько месяцев, я пошла в парикмахерскую и отрезала волосы. Я стала сама собой. Было ощущение, что всю жизнь была кем-то, кем не являлась, а вот сейчас я — это я. И это такое классное чувство, похожее на освобождение. Маме, кстати, понравилась моя новая прическа. Муж, правда, по-другому отреагировал: «Что это за парень?» Ему в принципе нравится, но он уже начал просить, чтобы я начала отращивать локоны. А я что-то вообще не хочу длинные волосы. (Улыбается.)
— Ваш муж иностранец. Недопониманий нет? Все же разный менталитет...
— С одной стороны, бывают недопонимания, конечно, как и в любой паре, наверное. Но с другой, наше общение меня обогатило, расширило мой кругозор. Он для меня столько всего открыл — и в плане каких-то взглядов на жизнь, и ценностей, и литературы. Я ведь кроме классической мало что читала. Он меня однажды спросил: «Почему ты не читаешь зарубежную современную литературу? Сколько прекрасных авторов есть». Я прочитала то, что он мне посоветовал, и для меня открылся новый удивительный мир.
— Не было желания уехать на родину мужа?
— Я хочу быть человеком мира и не хочу, чтобы на моем пути стояли препятствия, ограничивающие мою свободу и свободу моих близких. В Москве я родилась, выросла на Арбате, для меня каждый уголок этого города что-то значит. Я обожаю Москву. Но еще я обожаю Париж, Берлин, Италию, греческие острова. Мечтаю увидеть Америку. Я хотела бы попробовать поработать в Европе, такие амбиции есть. Считаю, что для творческих людей границы всегда были условностью, ею они и должны оставаться.
Подпишись на наш канал в Telegram