В прошлом году отмечалось 95-летие со дня рождения Олега Ефремова, и по-прежнему не иссякает интерес к личности талантливого актера и режиссера. В этом материале — воспоминания двух друзей Олега Николаевича, которые прошли через всю его жизнь. Николай Якушин познакомился с Олегом во втором классе (!) и, несмотря на то что выбрал другую профессию, продолжал общаться до последних лет. Геннадий Печников дружил с Ефремовым с Детского театра, предпринял с ним знаменитую поездку по Волге и также до последних дней был в поле зрения Ефремова. Воспоминания этих людей объединяет одно: бесконечная любовь к Олегу Николаевичу и понимание его уникальности.
Ефремов первым подошел и предложил: «Хочешь со мной дружить?» Дело было в сентябре 1936 года, в школе № 70 в Гагаринском переулке, во 2-м «А». Еще бы я не хотел! Я с большим интересом посматривал на этого мальчика. Он выделялся среди всех, даже одет был по-особому: носил не бесформенные штаны, а модные и довольно дорогие бриджи. Ко всеобщей тайной зависти, Олег осмеливался гулять за руку с Леной Маурер, в которую все в нашем районе были влюблены, но никто никогда не решился бы в этом признаться: во-первых, неизвестно, что сказала бы Лена, а во-вторых, разве к лицу мальчикам водиться с девочками? Но для Олега не существовало ни страхов, ни предрассудков. В нем был силен дух независимости. Конечно, мне хотелось дружить с таким мальчиком, и я был очень рад, что он ко мне подошел.
Вообще-то мы с Олегом уже год были одноклассниками, но в другой школе — № 9 в Староконюшенном переулке. В классе было человек сорок учеников, и Ефремов на меня особого внимания не обращал. Но во второй класс нас с ним обоих перевели в 70-ю школу, и он, увидев знакомое лицо, выделил меня из толпы. Так началась наша дружба, длившаяся 64 года, до самой смерти Олега Ефремова. Он был старше меня всего лишь на полтора месяца, но никогда об этом не забывал. Даже когда мы стали взрослыми, мог в разговоре напомнить: «Ты меня послушай, я ведь старше тебя!»
Жили мы с ним неподалеку друг от друга, на Арбате. В тихих арбатских дворах тогда еще сушили белье на веревках, там ходили старьевщики с криком «Старье берем!», точильщики, которым жильцы выносили ножи и ножницы. По Арбату в то время ходили трамваи, но в переулке можно было встретить телегу, запряженную настоящей лошадкой. И этому никто не удивлялся, а вот появление автомобиля в наших патриархальных дворах воспринималось как целое событие. Мой дом — особняк напротив «Дома драматургов и литераторов» — был любимым местом наших с Олегом игр, потому что там было много места. А в доме писателей жили разные интересные личности, например Булгаков. Но мы были детьми и не особо интересовались своими соседями. Только спустя много лет мы узнали, с кем рядом прошло наше детство.
Я же любил бывать в гостях у Олега. Как и многие в те годы, Ефремовы жили в коммуналке. Но как же их коммуналка отличалась от всего, что я до этого видел! Первое, что поражало при входе, — тишина. Обычно в коммуналках стояли шум, гам, ругань. И всегда куча вещей в коридоре: сундуки, велосипеды, корыта для стирки. А тут — чистота, порядок. Телефон на стене висит. А ведь в квартире кроме Ефремовых еще три семьи, но, видимо, каким-то чудом подобрались интеллигентные. И комната Ефремовых поражала — большая, светлая, на полу настоящий паркет. Помню старинный резной буфет: единственная вещь, которую Олег потом неизменно возил с собой, переезжая с квартиры на квартиру, — он им очень дорожил. А за буфетом стояла его тахта. Рядом — настоящий письменный стол (для тех времен роскошь). На стене картина — обнаженная женщина. Много лет спустя, когда мать упрекала Олега в любвеобильности и постоянных романах, он ей говорил: «А зачем голую женщину повесили над моей тахтой? Вот эротические чувства во мне и пробудились!»
Мама Олега, Анна Дмитриевна, очень мне нравилась. Довольно полная, но красивая. И добрая. Хорошая хозяйка, державшая дом в порядке и чистоте, к тому же еще и прекрасная кулинарка. Я всегда с удовольствием обедал в их хлебосольном доме. Несомненно, Анна Дмитриевна была главной в семье, все держалось на ней. А вот отец Николай Иванович — тихий, сдержанный, немногословный, его присутствие в доме даже не сразу замечалось. Надо было сойтись с ним поближе, чтобы оценить тонкое чувство юмора, интеллигентность, глубину ума. Это был замечательный человек, которого Олег очень любил и многое от него взял.
Дружба с Олегом не оставляла никаких шансов на скучную жизнь. Он просто говорил: «Нам с тобой надо пойти заниматься в Дом пионеров» — и мы шли. Сначала Олег выбрал для нас исторический кружок, занятия там вел краевед Александр Родин. Он знал абсолютно все об истории Москвы, о любой улице рассказывал очень интересно. В конце года нужно было подготовить какой-то доклад, и мы с Олегом углубились в жизнеописание первопечатника Ивана Федорова — за эту работу нас даже наградили поездкой в туристический лагерь. На другой год Олег сказал: «Нам надо заняться фотографией!» Ему как раз родители подарили на день рождения фотоаппарат «Фотокор». И стали мы учиться в фотокружке — снимать, проявлять, печатать снимки, ведь тогда это был непростой процесс. Первым профессионально сделанным фотоснимком Ефремова стал мой портрет. Позже, уже взрослым, Олег любил фотографировать в путешествиях.
Дом пионеров был тогда очень серьезным учреждением, куда брали не всех, только по рекомендации от школы. Олегу нетрудно было достать рекомендацию — его постоянно куда-то выдвигали: то в старосты класса, то в председатели совета пионерского отряда — он ведь был прирожденным лидером. Как-то он придумал делать стенгазету под названием «Заноза», где высмеивались неуспевающие ученики и хулиганы. Не помню, чтобы кто-нибудь на нас за это обиделся — Олега любили и уважали. За исключением разве что нашей классной руководительницы Елизаветы Ивановны. Она обращалась с учениками как с солдатами на плацу — в приказном тоне. А Олег не желал бездумно подчиняться чьим-то требованиям и то и дело настаивал на объяснениях: «А почему мы должны это делать? А зачем?» По тем временам это было неслыханно, к учителям все относились с огромным уважением. Да и опасно было демонстрировать свободомыслие в конце тридцатых, когда люди боялись собственной тени. Мы, впрочем, были еще малы, чтобы задумываться о таких вещах. И уж во всяком случае Олег ничего и никого не боялся. В результате Елизавета Ивановна стала подозревать его во всех грехах и, если видела какой-то непорядок, например разбитое стекло, говорила: «Это, конечно, Ефремов натворил!» Но ей не слишком верили — всем было понятно, что Олег уж точно не хулиган.
Хотя курить он начал в 12 лет — видимо, очень уж торопился почувствовать себя взрослым. Папиросы прятал на чердаке моего дома, где у нас был тайник. Еще помню, как мы ходили к пивной палатке, что стояла напротив Дома пионеров, брали квас, сушки с солью и пили, сдувая пену, делая вид, что пьем пиво, и стараясь держаться по-взрослому. А однажды, вернувшись с летних каникул, Олег гордо заявил мне, что побывал в «публичном доме». Я наивно спросил: «А что это такое?» Олег объяснил. Но я сразу понял, что он просто хвастается.
Отношения с женским полом у нас были весьма целомудренными. Олег нравился многим девочкам. Как тогда говорили, им увлекались. Школьницы из соседних классов шептались, когда он шел по коридору: «Смотри, смотри, Ефремов пошел!» А Олег и рад был стараться: помню, раздобыл где-то на несколько часов ролики и давай кататься перед девчонками во дворе. Ему нравилось производить впечатление, но предпочтения он, казалось, никому не отдавал со времен Леночки Маурер. Много позже я узнал, что Олег, оказывается, был влюблен в нашу одноклассницу, но тогда он молчал как партизан и виду не подавал. Таня Р. — красавица, отличница, я тоже был в нее влюблен! Но, имея общий предмет страсти, мы никогда об этом не говорили. И никто из нас к ней так и не подошел, может быть потому, что каждому было неудобно перед товарищем.
Единственным, что омрачало нашу мальчишескую жизнь, было вечное отсутствие денег. При своей огромной любви к сыну, родители Олега не хотели его баловать и ограничивали в карманных расходах. Нам обоим выдавали какие-то копейки на школьный завтрак и на трамвай, а уже на кино мы выкраивали с большим трудом. Чаще всего нам хватало только на один билет. И тогда Олег с уверенным видом шел впереди, на ходу небрежно бросая контролеру: «Билет у товарища сзади!» После чего убегал. Я же делал удивленное лицо в ответ на вопрос: «А где билет на вашего товарища?» Один раз контролер попался хитрый. Схватил меня за шиворот и говорит: «По этому билету уже прошел твой друг, а ты погуляй!»
В общем, нам необходимо было как-то заработать. И Олег придумал, как именно. Говорит: «Мы с тобой должны открыть кинотеатр». У него был проектор для просмотра диафильмов. И вот мы нарезали бумажных билетиков и стали распространять их среди соседей по 20 копеек за штуку. Взрослые билеты у нас покупали, отдавая должное нашей предприимчивости, но на просмотр не приходили — видимо, диафильмы «Мойдодыр» и «Красная Шапочка» оказались не слишком хорошей приманкой. Приходили только дети, но их мы пускали бесплатно. Поскольку затея с кинотеатром не имела успеха, он быстро закрылся.
Самым удачным нашим «коммерческим предприятием» был заказ от домоуправления скинуть снег с крыши. Мы делали это втроем, с нами был еще один школьный приятель. И вот на троих нам заплатили 10 рублей. На что потратить? Олег предложил: «Давайте пойдем в столовую и отобедаем честь честью». Так и сделали. Пришли, заказали борщ, сосиски с картофельным пюре, лимонад и булочки. Обедали медленно, с расстановкой. И сосиски — в общем-то будничная еда — казались особенно вкусными. Потому что мы обедали на свои, как настоящие трудовые люди.
Еще одной идеей Олега был кукольный театр. Как обычно, чтобы воплотить идею в жизнь, мой друг развел самую энергичную деятельность! Раздобыл где-то ширму и попросил своего двоюродного брата, который умел рисовать, ее расписать как декорацию. Текст детской пьесы мы нашли в журнале — она, конечно, была очень простенькая и в духе 30-х годов. Про мальчишку, который мечтает служить в армии и говорит со сцены: «Я не буду дома жить, буду в армии служить!» Олег играл будущего призывника, а я — его верного пса Барбоса, который отговаривал хозяина уходить из дома. С этой пьесой мы не только с триумфом дебютировали на школьном вечере, но и были выдвинуты школой на районный конкурс самодеятельности. У нас закружилась от успеха голова, мы хотели и в районе стать лучшими. С нашей учительницей литературы мы репетировали день и ночь, она даже деньги нам давала на такси, чтоб возить реквизит. Однако на конкурсе мы провалились. Олег тут же волевым решением театр «закрыл». Он не любил проигрывать. Однако горевать долго тоже не мог. Через какое-то время он объявил, что нам с ним нужно готовиться к поступлению в мореходное училище...
Когда мы оканчивали шестой класс, в воздухе уже носилось предчувствие войны. Весь последний предвоенный учебный год у нас в школе работал оборонный кружок, где проводили разъяснительную работу: как надеть противогаз, где найти бомбоубежище. Весной к нам в отпуск приехал дядя-военный, который прямо сказал: «Готовьтесь!» Но все надеялись, что «обойдется»...
Летом 1941 года, сдав экзамены, Олег вместе с мамой собирался в Воркуту, где в то время работал его отец — как я позже узнал, бухгалтером в одном из лагерей ГУЛАГа. Ехать должны были в первых числах июня — налегке, всего на пару летних месяцев. Но накануне отъезда Олега укусила собака, и они с мамой задержались в Москве. А тут как раз и началась война. Анна Дмитриевна, будучи женщиной умной, одной из первых поняла, что из столицы надо эвакуироваться. Она основательно собралась, взяла зимние вещи, и они с Олегом все-таки отбыли в Воркуту. Я тоже уехал, чуть позже, в Тульскую область, и мы с Олегом не виделись два года.
Ну а к концу 1943-го люди постепенно стали возвращаться в Москву. Первым делом я бросился к дому Ефремова: не вернулся ли мой друг? Но его не было. Раз в неделю я наведывался по знакомому адресу, но тщетно. А однажды под собственной дверью обнаружил записку: «Я приехал. Заходи!» Радостный, я побежал к нему. Нашел Олега сильно вытянувшимся, повзрослевшим, даже его голос сделался почти мужским. Теперь Олег уже открыто курил. Рассказывая о Севере, хвастался, что его приняли в блатную компанию форточников и, пока те лазили в квартиры, он якобы стоял на стреме. И опять я не поверил ни одному его слову. Будь у Олега такое желание, он и в Москве мог бы завести подобные связи — хулиганья в арбатских дворах хватало. Хотя, конечно, с миром заключенных и лагерников Олег в Воркуте так или иначе познакомился — ГУЛАГ-то был рядом. И травму он там каким-то образом получил — попал кому-то под горячую руку, его ударили палкой по голове, и в одном глазу произошло отслоение сетчатки. Этот глаз всю жизнь у Олега хуже видел...
Учебу обоих прервала война, и мы думали, как получить аттестат зрелости. У Олега родилась идея: подготовительные курсы института стали. Там мы в итоге и получили аттестаты, но поступать в этот институт не захотели. Нужно было срочно что-то решать: куда идти, что делать... Мы договорились обсудить это, когда Олег придет ко мне в воскресенье. Я прождал его целый день, но так и не дождался. Почему-то это показалось мне таким обидным, что, когда Олег все-таки появился, я не захотел с ним разговаривать. Случайная ссора переросла в перерыв в общении, который длился полтора года. А потом нас общие знакомые помирили. За это время я успел устроиться на завод, а Олег, как выяснилось, поступил в Школу-студию МХАТ.
Я не помню, чтобы он когда-либо хотел стать актером. Если не считать наших опытов с кукольным театром, только однажды мы, среди прочих детских увлечений, занялись самодеятельностью. Для школьного вечера подготовили какой-то музыкальный номер — Олег специально для этого выучился играть на ксилофоне, а я — на свистульке, наш дуэт имел большой успех. После чего родители даже записали Олега в музыкальную школу и купили ему рояль. Но он не обнаружил большого интереса к этому делу, так толком и не занимался. Мог только «Собачий вальс» сыграть. Еще на уроке литературы он как-то раз блеснул, очень хорошо прочитав стихотворение Лермонтова «Умирающий гладиатор». А тут выясняется, что Олег — актер!
Ефремов не был бы Ефремовым, если не попытался бы и меня затащить в театральный институт. Отработав 12 часов смены на заводе, я больше не шел спать, а разучивал с ним отрывок из «Бориса Годунова». Читал я ужасно, но друг виду не подавал: «По-моему, неплохо. Но тебе еще нужно позаниматься с педагогом». Александра Кудашева, к которой Олег меня притащил, позже признавалась, что слушала меня с ужасом. Но против энергии Олега, во что бы то ни стало желавшего, чтобы я учился с ним, она устоять не могла и пыталась все-таки чему-то меня научить. В Школе-студии МХАТ меня отсеяли на первом туре. Но я, уже настроившись учиться, поступил в педагогический институт, на факультет русского языка и литературы. Так что усилия Олега не прошли даром.
Несмотря на то что мы с Ефремовым учились в разных местах, общение не прерывалось. По выходным он приходил ко мне — я уже жил отдельно от родителей. У меня он мог расслабиться, отдохнуть от театральных разговоров. Мы играли в шахматы, а то и в карты. Когда не было денег, на кон ставилась какая-нибудь книга. Олег садился играть, считая, что ни в коем случае не проиграет. А когда это все-таки случалось, он страшно огорчался. Один раз в сердцах оставил такую надпись на проигранном томике (это был сборник американских новелл): «Чтоб ты подавился этой книгой!» Ну а когда деньги у нас появлялись, мы с Олегом шли в Сандуны, стоившие аж шесть рублей за посещение. Там были хорошие банщики. Уже тогда Олег следил за собой, как и положено артисту: делал не только маникюр, но и педикюр. Иногда мы могли зайти и в пивную, выпить по сто граммов. Там встречалась интереснейшая публика, фронтовики, и Олег любил расспрашивать их о жизни. Этот опыт позже помогал ему правдоподобнее играть свои роли.
Период, когда Олег создавал «Современник», пришелся на мой отъезд из Москвы. Сначала я работал в Череповце, потом в других городах. Четырнадцать лет мы с Олегом виделись только урывками, в мои редкие приезды в Москву. Ну а потом я вернулся сюда насовсем, и мы снова стали видеться чаще. Как выяснилось, годы разлуки ничего не изменили в нашей дружбе, хотя Олег занимал уже довольно высокое положение. Нашим встречам могла помешать только его занятость, но и тут он старался что-то придумать. Как-то раз, чтобы вволю пообщаться, он пригласил меня с женой на гастроли МХАТа по Волге. Это было большое событие, поездка в честь столетия театра, в ней принимал участие весь коллектив. Мне удалось увидеть все легендарные спектакли МХАТа. Что удивительно, хотя я и не профессионал, Олег всегда спрашивал мое мнение о каждом спектакле и слушал мои замечания очень внимательно. Наше путешествие по Волге запомнилось мне надолго, потому что мы очень много разговаривали, вспоминали...
Бывало, он делился со мной какими-то своими театральными переживаниями. Помню, как однажды возмущался поступком Евстигнеева, который не помог в болезни своей бывшей супруге — Лилии Журкиной. Еще рассказывал, как на него актеры обижаются, уходят из театра. Я спрашивал: «Почему так, Олег?» — «Потому что много о себе думают. Думают, что они настолько великие, что могут выдвигать мне особые условия».
Незадолго до его кончины мы поехали на кладбище — моя мама и родители Олега похоронены неподалеку друг от друга. Ефремов тогда уже с трудом ходил. И очень переживал, что не может обходиться без посторонней помощи. Жаловался: «Просыпаюсь утром и час ничего делать не могу — борюсь с одышкой». Странно было слышать такое от друга детства. Того, кто по-прежнему казался мне мальчишкой. Неугомонным и энергичным, который позвонит и скажет: «А полетели завтра на Луну? Я скафандры достал», — и мне ничего не останется, как мчаться с ним на космодром...
То, что в жизни Олега было много романов, — правда. Многие актрисы «Современника» в тот или иной период имели с ним «историю». Олег осознавал свое мужское обаяние, свою власть над женщинами, и ему хотелось иметь успех у женского пола. Видел новую женщину — почему же не покорить? Азарт! А уж если она при этом еще и чья-то жена — то ведь так даже интереснее! Недаром же он на глазах у жениха — Олега Даля — прямо на свадьбе невесту — Нину Дорошину — к себе на колени посадил. Вот это было в духе Олега! Но, кстати, с женщинами он всегда был предельно честен, старался не обещать того, что не может выполнить. И никогда не отрицал отношений с ними. Когда кто-то из товарищей как бы с сомнением его спрашивал: «А что там болтают, будто бы у тебя роман с Вертинской?» — Ефремов спокойно и твердо отвечал: «Да. У меня с ней роман». Его тон исключал возможность дальнейших расспросов. Это было как-то по-мужски... Иногда Олег к своим дамам брал меня с собой, «за компанию». Например, мы с ним ходили обедать к Ирине Мирошниченко. Сидели втроем за столом, шутили, смеялись. Но в какой-то момент Олег так выразительно смотрел на меня, что я сразу понимал: пришло время оставить их вдвоем...
Но вот что касается того, что Олегу не отказала ни одна женщина... Как минимум одна — точно отказала, и я эту женщину знаю. Она моя жена. Я ведь, как и Олег, создал семью после 30 лет, и мы с Валерией прожили всю жизнь вместе. Конечно, она знала Олега, он ведь бывал у нас в гостях. Но однажды Ефремов пришел к нам, зная, что меня дома нет. Немного удивившись, жена пригласила его пообедать. Какое-то время Олег сидел спокойно, а потом вдруг «пошел в атаку», попытавшись натиском покорить ее. Он всегда так делал... Но Валерия неожиданно оказала сопротивление и со словами «Олег, да ты что, с ума сошел!» решительно его оттолкнула. Когда она рассказала мне об этом, я спросил: «А почему ты ему отказала-то?» До того я уже привык, что в Олега все влюбляются и никто ему не отказывает. Но тут уж удивилась моя жена. Говорит: «А что в нем такого особенного-то, чтобы замужняя женщина перед ним не устояла? Долговязый, некрасивый». Так что были все же женщины, которым Ефремов не нравился. Хотя большинство по одному его слову, вопреки здравому смыслу, готовы были идти за ним на край света... Я не стал ничего говорить Олегу. Не вызвал на разговор, не сказал: «Ты теперь мне не друг». Я его простил. Просто потому, что слишком хорошо его знал. Тем более что и раньше у нас с ним были ситуации, когда нравилась одна женщина... Ведь у Ефремова было немало романов уже в Детском театре. Сначала с актрисой Маргаритой Куприяновой, которая очень хотела, чтобы он на ней женился. Но Олег был против. Потом он влюбился в приму нашего театра Антонину Елисееву. То, что актриса была на десять лет его старше, Олега не смущало. То, что она была замужем, — тоже... А потом Ефремова увлекла Галя Новожилова, с которой мы вместе играли в пьесе «Ее друзья». Но тут ему не ответили взаимностью: оказалось, что Галине нравился не Олег, а я... Я же тогда уже был семейным человеком. И опять же, эта ситуация не испортила нашу с Олегом дружбу. Неудачу в отношениях с противоположным полом он мог перенести, а вот профессиональную неудачу — никогда!
Впервые я увидел его еще в 1945 году, когда Ефремов поступал в Школу-студию МХАТ. Я-то уже второй год учился там и смотрел на поступающих как на желторотых юнцов... Но Олег так не выглядел. Нескладный, худой как жердь, очень высокий. В костюме! А ведь в те годы это было редкостью, студенты ходили кто в чем. У этого костюма есть своя история. Он достался маме Олега от родственницы, мужа которой расстреляли в 1937 году. Восемь лет костюм берегли, хранили и в этот торжественный день Олег его впервые надел. Для чтения перед комиссией он выбрал стихотворение Пушкина. Помню, как он гремел на весь зал: «ЖЕЕЕ-ЛАААА-Ю СЛАВЫ Я!» И я подумал: «А ведь этот парень точно желает славы. И, кажется, он ее получит». В тот год абитуриентов было море — 500 человек на место. Война ведь только-только закончилась, и все бросились куда-то поступать. Но Олег был таким ярким, что его сразу все запомнили и отметили.
Пока мы учились в Школе-студии МХАТ, сталкивались с Олегом нечасто. Но позже, встретившись в Центральном детском театре в 1949 году, сразу почувствовали взаимную симпатию. Вообще-то оказаться в детском театре Олег, мягко говоря, не мечтал. Ему же все в Школе-студии говорили: «Уж кто-кто, а вы непременно поступите во МХАТ». Курсе на третьем он как-то раз торжественно поклялся, что будет всю жизнь следовать системе Станиславского, и скрепил свою клятву кровью... И вот поступил! На сцену МХАТа Ефремов вышел еще студентом. В производственной пьесе «Зеленая улица» — одной из тех, которые МХАТ принуждали ставить. Такие пьесы, словно конструктор, собирались из цитат газеты «Правда». Драматург Суров сидел на репетициях, читая передовицы, и на ходу вписывал в текст какие-то лозунги, актуальные на сегодняшний день. И в такой пьесе Ефремову доверили роль. После фразы Бориса Ливанова: «Вошел человек со лбом, точно вылепленным из гипса», Олегу следовало выйти из кулис и пересечь сцену. Слов для этой роли не предполагалось. К тому же Олег играл ее по очереди с другим студентом, Алексеем Покровским. Оба претендовали на то, чтобы по окончании Школы-студии распределиться во МХАТ. Но когда дело до этого дошло, Алла Тарасова высказала мысль: «Зачем нам два одинаковых актера, они так похожи...» И решили оставить в театре Покровского. Просто так получилось. Никто к Ефремову не приглядывался, не щупал его талант. Олег был просто оскорблен, он орал: «Я буду в этом театре главным режиссером! Я въеду сюда на белом коне!»
Ну а пока что надо было куда-то распределяться... Ректор Школы-студии МХАТ рекомендовал его в Центральный детский театр, которым тогда руководил Константин Шах-Азизов. Правда, сначала был сделан предупреждающий звонок. Ректор честно сказал: «У меня есть для тебя очень талантливый студент. Но жутко ершистый, шебутной. Личность!» — «Нам как раз такие нужны», — ответил Шах-Азизов.
Я сам поступил в этот театр за год до Олега и поначалу боялся, что придется играть избушки на курьих ножках, медведей... С сомнением говорил главному режиссеру: «Вы знаете, я не очень умею играть животных, нас в Школе-студии МХАТ этому не учили!» Но мне пообещали: «Вам будут давать человеческие роли». И действительно, мы получили роли в спектакле «Борис Годунов», а также в пьесах начинающего драматурга Виктора Розова (чуть позже он станет автором сценария фильма «Летят журавли»). И в замечательной сказке «Конек-Горбунок» Ершова, где Ефремов великолепно сыграл Ивана-дурака.
Увидев, что Олег появился в нашем театре, я обрадовался и пригласил его разделить со мной грим-уборную. Так началась наша дружба, которая сохранялась до конца его жизни... Какой Олег был активный! Чуть ли не каждый день — новое предложение: «Пойдем в волейбол играть?» — «Пойдем!»; «Открылся новый бассейн, пойдем плавать?» — «Пойдем!»; «В пинг-понг стало модно играть. Давай научимся?» — «Давай!» А еще он вел дневник, в котором в основном записывал события будущего. Составлял план работы на год. Цели были такие: «Развивать актера в себе», «Развивать режиссера в себе», «Вылечить зубы».
Казалось бы, новенький, молодой парень — в сложившемся коллективе нужно вести себя скромно. Но Ефремов сразу во все стал вмешиваться: а это кто, а здесь у вас что? В комсомольской организации тут же выбрали его секретарем. И Олег, зайдя в кабинет и увидев сейф для хранения членских взносов, сразу потребовал: «Дайте ключи!» Конечно, старожилы на него косились: «Пришел тут, понимаешь, какой-то нахал из Школы-студии МХАТ!» Особенно когда Олег горячился на репетициях: «Это не по Станиславскому!» Его так и прозвали — «мхатовский нахал».
И, конечно, Олегу сразу стали давать главные роли. Да еще какие! Ведь пьесы Розова были особенными для того времени — в них все строилось не на производственных достижениях, а на нормальных человеческих чувствах. И вот нас с Олегом ввели в спектакль по Розову «Ее друзья», где рассказывалось, как школьные товарищи заботились о слепой девочке. Конечно, и тут давили. Розову рекомендовали: «У вас в пьесе нигде нет слова «Сталин». Куда-нибудь добавьте». Сошлись на том, что в декорации квартиры на стене будет висеть портрет Сталина. Только вот мы с Олегом вместо него поместили портрет Станиславского. И никто потом ничего не сказал. Наверное, не заметили...
Конечно, бывало между нами непонимание. Например, когда Сталин умер, на траурном митинге Ефремов был, как всегда, впереди всех. Он произносил речь. И заявил, что теперь «по сталинскому призыву» он подаст заявление в партию. И подразумевалось, что не только он подаст, но и товарищи. Значит — я. Но когда мы с Олегом шли с митинга, я ему сказал: «Нет! Я уже вступил — в ВТО» (так тогда назывался Союз театральных деятелей). Этой шуткой я дал понять, что не последую его примеру. Олег сначала разозлился, но на следующий день уже об этом не вспоминал. Он не любил долго задерживаться на одной эмоции.
Как и любой театр, Детский был полон интриг! Вот поступил в труппу Лев Дуров. Сначала пытался втиснуться в нашу с Олегом пару, потом отошел. А годами позже признался: «Вы с Олегом так дружили, что я из зависти пытался вас поссорить! Но не вышло». Надо отдать должное, поссориться с Олегом было не так просто. Он был необидчив, совершенно не мнителен. Ну а мне для него ничего не было жалко — из-за чего же ссориться? Помню, мы с ним по очереди играли рабочего Николая в пьесе «Романтики». Но роль эта так подходила Олегу, что я ему ее совсем отдал. А себе попросил у режиссера бессловесную роль вахтера. Надел фуражку, приклеил усы — все как у дяди Мити из нашего подъезда. В итоге мой маленький выход стал неожиданно срывать аплодисменты. От ревнивого к успеху Олега это не укрылось, и он говорит: «Давай по очереди — то ты вахтера играешь, а я Николая, то наоборот».
Ну да, Олег был тщеславен, конечно, как и любой актер. Помню, уже много лет спустя мы ехали в машине втроем со Смоктуновским. И тот говорил Ефремову: «Ты, Олег, — лучший артист России!» Ефремов насторожился: «А как же ты, Кеша?» Смоктуновский развел руками: «Ну, я... Я — это вообще уже космос!» Вот тогда, помню, Ефремов разозлился, аж желваки заиграли. Так было всегда, когда он приходил в ярость. Помню, когда в Центральном детском театре его вводили в спектакль «Горе от ума» на роль Молчалина, режиссер Мария Кнебель деликатно, немного краснея, говорила ему на репетиции: «Понимаете, Олег... Вот эта сцена с Лизой... Понимаете, вам тут немного... немного не хватает мужского начала». Он покраснел от злости да как жахнет кулаком по столу: «Зато есть конец!» Режиссер сразу смутилась: «Дальше, дальше!»
Вообще, шутки у Олега были смелые, порой — просто мальчишеские выходки. Однажды придумал себе в штаны положить спринцовку с водой. И вот сидим в гостях, чинно, благородно, и вдруг Олег: «Ой, я так хочу в туалет, уже нет сил терпеть!» И прыснул водой. Гости в шоке! В другой раз он пустил в ход свою спринцовку, встретив в туалете одного актера, который вечно с ним ругался. Слово за слово, стали препираться, ну Олег его и обдал струей. Того актера не сразу удалось успокоить и убедить, что это была вода.
А потом у меня родилась неожиданная идея — поехать вместе в путешествие по Волге. В 1951 году я прочитал рассказы Горького и сразу подумал, что он так правдиво пишет, потому что видел все сам. А мы? Что мы видели, московские мальчики? Ведь, как ни крути, и у Олега, и у меня — дом, мама-папа, обеды-ужины. И я сказал Ефремову: «Нам надо набираться жизненного опыта!» Он загорелся: «Конечно!» И был очень огорчен, когда я попросил отложить поездку из-за съемок в фильме. Взял с меня обещание: «Ну только чтоб в следующем году — точно!» И вот весной 1952 года мы оформились в Туристическом клубе и составили маршрут на 42 дня вниз по Волге... Раздобыли одну палатку на двоих, один рюкзак, даже приличная шляпа была одна — для переговоров с председателями колхозов. Мы рассуждали так: денег у нас нет, значит, их нужно зарабатывать в дороге! Поэтому взяли с собой реквизит для представлений. Перед выездом договорились: в дороге не ныть, не ссориться! Все делать сообща. Олег уточнял: «А если я, например, выпить захочу?» Говорю: «Я против!» И, надо отдать ему должное, он выполнил это условие.
Лишь только тронулись из Москвы на поезде до Ярославля — произошло ЧП, у нас украли сумку с продуктами. Как Олег бесился! Стучал кулаком по столу: «Раз у нас украли, и мы будем воровать!» Но это, конечно, он так, сгоряча. В общем, в Ярославль мы приехали голодными. Пошли в местный театр, попросили у главного режиссера рекомендацию, чтобы в области нас принимали как серьезных артистов. Ну а дальше — городки, деревеньки, маленькие совхозы... Иногда ночевали у местных жителей, иногда просто ставили палатку посреди поля... Приходишь к председателю колхоза — в той самой шляпе, говоришь: «Мы туристы, но мы и артисты! Можем дать у вас спектакль». Собираются колхозники. Мы им читали стихи Маяковского, Твардовского. Особым успехом у крестьян пользовалась басня Сергея Михалкова «Как старик корову продавал». Еще разыгрывали маленькие рассказы Чехова. Выступали перед простой публикой, но готовились серьезно.
Но даже несмотря на эти заработки, денег было в обрез. Поэтому один раз, видя, что на пароходе никто не проверяет билеты, мы их не стали покупать. А потом выяснилось, что контролер стоит на выходе. Что делать? Тут пошел страшный ливень. И Олег разыграл целое представление: картинно упал в лужу, я — на него... Еще кого-то задели, началась свалка... И контролер сказал: «Да проходите уже, ребята! Устроили тут столпотворение!» Несмотря на все трудности, мы с Олегом были по-настоящему счастливы в эти дни. И ничего не боялись. Хотя ведь могли сойти за шпионов. В одном селении бдительные колхозники даже доставили нас к председателю, чтобы проверить наши личности. Тогда ведь, начитавшись газет, все граждане «ловили шпионов». Вот на такой-то случай и пригодились маршрутные книжки из Туристического клуба. Без преувеличения можно сказать, что в Москву мы вернулись повзрослевшими.
Позже Олег говорил мне: «Если бы не та наша поездка, «Современника» бы не было. Он родился там, из нашего «передвижного театра». Но еще до «Современника» Олег попробовал себя в качестве режиссера в нашем Центральном детском. Поставил пьесу «Димка-невидимка» — блистательный водевиль с куплетами, танцами, шутками. Олег на репетициях воодушевленно творил. Ему кто-то говорит: «Я танцевать не умею». А он: «Танцуй, как умеешь!» Я ему жалуюсь: «Не могу я петь, слуха нет...» — «Можешь! Не слышишь музыку? Хрен с ней! Давай!»
Практически сразу Олега, вчерашнего студента, позвали преподавать в Школу-студию МХАТ, где он нашел общий язык со студентами. Его советы были четкими, ясными, конкретными. Не случайно именно среди некоторых своих учеников он нашел актеров для «Современника» — Ефремов ко всем присматривался уже тогда. Повсюду видел и «вербовал» единомышленников. Например, рассказывали, что Лилю Толмачеву — свою первую жену, он переманил в «Современник» из Театра имени Моссовета, где та репетировала Нину в «Маскараде». Он ее встретил на улице и заявил: «Твоя Нинка никому не нужна! Это прошлый век! Давай сейчас же к нам. Во всяком случае, попробуешь». — «Так когда же мне пробовать? Я целый день в театре». — «Балда, да мы сами все где-то работаем и днем заняты. У нас репетиции в полночь только начинаются!» Это было еще до того, как «Современник» получил имя и дом — актеры действительно вели двойную жизнь. И ночью приходили репетировать к Ефремову.
А когда «Современник» был собран, Олег ушел из Детского театра. Он и меня приглашал с собой. Но я ответил нет, и Олег кивнул: «Понимаю». Он видел, что я нашел себя в Детском театре, а репертуар «Современника» был мне не близок. Как друг Ефремов понял меня, и больше к этой теме мы не возвращались. И, главное, наша дружба не прервалась. Это же редко бывает, что такой человек, как Олег — прирожденный лидер, находит в себе силы думать не только о том, что ему нужно от друзей, но и о том, что нужно самим друзьям.
Вообще, со временем становилось ясно, что, несмотря на то что Ефремов плотно окружен людьми, по натуре он одиночка. Он и от женщин под конец жизни устал. В последние годы Олег предпочитал жить один. Любовь как страсть утратила для него смысл. А любовь как взаимная верность, семейное счастье в принципе была не для него. Мельтешение на кухне, забота, женское воркование ему всегда были в тягость. В конце концов, женщины даже в молодые годы никогда не стояли у него на первом месте. Главное дело Ефремова, страсть номер один — театр. И для него это стояло намного выше всех жен, всех детей и, если честно, всех друзей тоже.
2014 год
Подпишись на наш канал в Telegram