Ольгу Лапшину — талантливую, колоритную актрису — хорошо знает и театральный, и кинозритель. Ее можно было увидеть в лучших театрах Москвы — в «Современнике» и в Театре имени Станиславского в постановках Владимира Мирзоева, а также в МХТ имени Чехова и в Театре Наций. Среди ее киноработ можно вспомнить и «Дети Арбата», и «Дело о «Мертвых душах», и «Левиафан», и «Класс коррекции». Самые актуальные и смелые режиссеры приглашают Лапшину в свои постановки, но, как выясняется, она согласна сыграть даже голос за дверью, если ее зовут друзья...
— Ольга Георгиевна, кажется, ни одна громкая театральная премьера в Москве сегодня не обходится без вашего участия. Каким, по вашему мнению, должен быть современный театр, чтобы туда пошли зрители?
— Спектакли, в которых я играю, относятся к традиционному театру и театру действенному, в результате чего происходит смещение в сознании зрителей, в моем актерском проживании от спектакля к спектаклю. Убедилась: благодаря такому театру люди меняют жизнь. Примером является крупный международный проект «Прикасаемые», в котором участвуют слепоглухие герои. Когда лет восемь назад мы начали его играть, была уверена, что люди, которые не видят и не слышат, ведут совершенно обособленное существование. Не ведала, что те могут состояться в своих профессиях, что у них широкий круг интересов, что они могут читать, быть интеллектуалами, обрести счастье в своих семьях, путешествовать, совсем как те пять героев, которые по сей день остаются с нами. Мы играли этот спектакль в штаб-квартире ЮНЕСКО в Париже, в театре «Ройял-Корт» в Лондоне, в Нидерландах, каждый раз привлекая в нашу команду новых героев из этих стран. Мы проводили репетиции с переводчиками, что позволяло говорить на одном языке. В спектакле всегда принимают участие две звезды — он и она. На сцену выходили Евгений Миронов, Ингеборга Дапкунайте, Женя Цыганов, Лиза Арзамасова, Альберт Филозов, Дмитрий Брусникин, Ольга Яковлева, Никита Ефремов, Иван Кокорин, Нелли Уварова, режиссер Руслан Маликов, Алиса Фрейндлих... Все, кто работает в спектакле, поменялись в лучшую сторону. И зрители выходят из зала другими. Он воздействует на людей как антидепрессант, ведь рядом живут настоящие герои нашего времени, которые, пробившись через слепоглухоту, совершают личный подвиг и становятся счастливыми. На их фоне свои неприятности кажутся мелкими, мнимыми. Актеры получают за спектакль сущую малость, а звезды всегда работают бесплатно, причем многие прямо просятся, даже конкурс проходят, чтобы попасть в этот проект.
— Где еще сегодня можно вас увидеть?
— В Театре.doc играю в спектакле «Кантград» режиссера Анастасии Патлай, основанном на документальных свидетельствах переселенцев в послевоенный Кенигсберг. Я люблю свидетельский театр, единственный вымышленный персонаж в спектакле — это обезумевший старик-немец, который считает себя Кантом, говорит цитатами великого философа из трактата «К вечному миру». Этот пацифистский спектакль мы готовы возить по стране, лишь бы как-то умягчать сердца людей.
Там же играю премьерную постановку «Троекурово», посвященную основателям театра Елене Греминой, Михаилу Угарову и другу театра Дмитрию Брусникину, которых уже нет с нами. Всех их знала лично, они в моем списке поминовения... С Мишей мы познакомились еще в Театре Станиславского, где Владимир Мирзоев ставил опередивший время спектакль «Голуби» по Мишиной пьесе. Я играла залетевшую в монашескую келью птичку, сидела на жердочке. Паша Каплевич сделал мне плетеный войлочный костюм, напоминавший корзинку. Я пела, читала духовные стихи, произносила всякие прибаутки. А трех монахов играли Володя Скворцов, Виталий Хаев и Саша Усов. Это была очень глубокая вещь, а для меня — дорогое сердцу дело.
Через какое-то время Миша написал пьесу «Смерть Ильи Ильича» по «Обломову». А я придумала название «Облом off», с тех пор пьесу так и ставят. В спектакле принимали участие мои дети, Маша с трех с половиной лет серьезно репетировала свою роль. Я еще была в сомнениях: «Миша, да она ребенок, она может нас подвести, мало ли что ей придет в голову?» Но Маша проявила себя по-взрослому, знала все тексты, даже Степе подсказывала, то есть руководила процессом. С «Облом off» мы триумфально передвигались по городам и весям, возили спектакль за границу. Много общались с Угаровым, даже перешли на «ты» в самолете на высоте в девять тысяч метров, для меня было крайне важно говорить «ты» человеку, который мне близок по духу.
Я обожала Лену Гремину, была поклонницей ее писательского творчества, она дарила мне свои книжки. Но как библиотекарь-библиограф по своей первой профессии я люблю рекомендовать книги и даю их почитать, многие потом не возвращаются. А с Димой Брусникиным я познакомилась, когда Маша поступила на его курс в Школу-студию МХАТ. Для студентов он был отцом родным, они с ним виделись гораздо чаще, чем с родителями, он воспитал их по-человечески.
Когда мне предложили «Троекурово», согласилась, несмотря на то что дала себе слово не увеличивать больше театральных названий, потому что едва успеваю разводить их со съемками в кино. Но начала ходить на репетиции, и мне понравилось, что пьеса в стихах и можно петь, и там есть черный юмор — один из моих любимых жанров, словом, было где развернуться. Поняла для себя: мое. И с удовольствием играю. Правда, где — большой вопрос, театр лишился помещения, здание, в котором он находился, поставили на капитальный ремонт. И Театр.doc опять переезжает.
— Почему согласились играть в «Сказках Пушкина», где лица актеров скрыты под сложным гримом, под которым трудно разглядеть мимику?
— Что значит «почему согласилась»?! Думаю, вся актерская Москва мечтала работать с Робертом Уилсоном, но на кастинг пригласили счастливчиков, в числе которых оказалась и я. Кастинг проходил в три этапа в один день. Уилсон сначала отсмотрел детей, потом мужчин и под конец женщин. Я боялась опоздать на поезд в Воронеж, где играла спектакль, мне надо было как-то изловчиться, чтобы не только победить на кастинге, но и успеть на вокзал. То есть требовалось вжарить так, чтобы Уилсону стало понятно: я его актриса.
Сначала мы кружились по репзалу, рисовали какие-то движения из тай-чи, а Роберт нас внимательно разглядывал. Потом надо было что-то спеть. Стояла зима, и я выдала на форте «Вы морозы, крещенские, лютые», прозвучало эффектно. После он попросил прочитать сонеты Шекспира. Мне дал задание прочитать с большой сцены, как народной артистке, мою подругу Наташу Павленкову попросил сделать это от имени утки. Видимо, уже прикидывал, кого мы будем играть. Восхищаюсь чувством юмора Уилсона: его три девицы под окном превратились в перезревших теток, которых моя сватья баба Бабариха никак не может выдать замуж. Здорово, что он наградил нас таким спектаклем, который играем под аплодисменты уже восемь лет.
Репетировать с Уилсоном было одно удовольствие, мы шли к нему как на праздник каждый божий день. Вокруг все крутилось с бешеной скоростью, с нами работали девять переводчиков, музыканты постоянно что-то сочиняли, иной раз просто валились от усталости на пол и лежали, потому что добраться до отеля не было сил. На примерку костюмов мы летали группами в Дюссельдорф. Немецкие гримеры обучали наших девочек, как укладываться в полтора часа, отведенные на каждого артиста. Моя так набила руку, что давно гримирует меня за час. А это грунтовка лица, это просто рисование картины. Меня Уилсон полюбил, называл My star. Однажды после репетиции подарил шоколадную белочку — не ем, храню. По ходу работы мне перепало еще две роли в спектакле, я играю Попадью, которую в итоге уводит от жадного попа Балда, и Бобриху.
Это другой взгляд на сказки Пушкина. У постановки много поклонников, хотя есть и те, кто нас ругает, считают, что мы замахнулись на святое, изуродовали «наше все». Но дети, которым не приходит в голову задаваться вопросом: «А можно ли так с классиком?» — принимают спектакль безоговорочно.
— Помню, сколько критики собрал чеховский «Иванов», где действие перенесено в сегодняшний день и где вы играете сотрудницу ЗАГСа, в качестве наставления молодым с выражением читающую стихи Эдуарда Асадова.
— Разве была критика? Не помню. Спектакль должен был ставить французский режиссер из парижского «Одеона» Люк Бонди. Я прошла у него кастинг, но он заболел, а потом умер. И на постановку пригласили Тимофея Кулябина. Для себя я открыла этого режиссера, начав репетировать, а позже посмотрела его великолепных «Трех сестер» на языке жестов. Обожаю состояние, когда во время репетиций влюбляюсь в режиссера, я тогда начинаю фонтанировать, получаю настоящий кайф от работы. Никогда не переживаю, что что-то забуду. Эту комедийную роль мы выстраивали вместе. Режиссер, слава Богу, убрал из нее все несовременное. Я накидала ему множество вариантов, как сыграть. У меня же есть еще своя клоунская маска, с двенадцати лет говорю щеками, в компаниях читаю так Асадова на бис. Но Тимофей решил: нет, будешь делать все то же самое, только без щек. И я на полном серьезе произношу этот стих как тост под неизменный хохот зрителей. Помню, был момент, когда режиссер почему-то перепугался и предложил заменить стихи Асадова на поздравления, которые печатают на открытках. Но я была категорически против и отстояла свой вариант. Сцену, в которой мой партнер, племянник по роли, брызгает на меня антистатиком, тоже придумала я. И она тоже всегда идет под аплодисменты. Для меня эта роль просто подарочная, она небольшая, но совершенно безответственная, в ней столько куража!
Во время работы открыла для себя Лизу Боярскую. Я ее совсем не знала, воспринимала как персонажа с обложки глянцевого журнала. А Лиза оказалась такой трудягой! Перед каждым спектаклем она проводила со всеми желающими занятия, тренинг по звуку по додинскому методу.
Очень люблю спектакли, где все играют прекрасно и тебе не стыдно ни за кого из партнеров. Переживаю, когда за кого-то неловко и ты мучаешься, приглашать на спектакль своих друзей или не приглашать. В Театре Наций я играю два абсолютно беспроигрышных спектакля и постоянно приглашаю на них своих приятелей. Потому что чем больше хороших людей посмотрят спектакль, тем будет лучше для меня, это бальзам на душу. Кто-то шутит: ты специально их на улице собираешь. Одна гримерша говорит:
— Оль, тебя, наверное, в детстве недолюбили. Ты какой была, старшей или младшей?
— Младшей, долюбленной, не в этом дело.
Сейчас билеты в театр стоят дорого. Не каждый может их себе позволить, особенно старые театралы. Значит, мы теряем людей, которые могли бы оценить по достоинству нашу работу. И потом, есть пожилые люди, думаю: если я их сегодня не приглашу, вдруг до следующего спектакля они вообще не доживут?
— Чем руководствовались, когда приняли вызов сыграть дорогого Леонида Ильича в спектакле «Бэтмен против Брежнева» в Театре на Бронной?
— Это моя любимая роляка. С режиссером Сашей Денисовой я уже работала в нескольких проектах. Я играла в Сашиных спектаклях «Иов» в МХТ, «Море. Сосны» в Центре Мейерхольда по киноповести Михаила Угарова. Спектакль современный, хотя события происходят в 1964 году, весь предметный мир, реквизит был взят из квартиры моего дяди, люблю вкраплять в спектакль свои вещи. Центр Мейерхольда снял спектакль с репертуара. Но мы, актеры, будем переносить его на другую площадку, есть произведения, которые должны жить, их должны видеть зрители.
Когда Саша предложила сыграть Брежнева, я была удивлена:
— Ты уверена, что Брежнев это я?
— Конечно, кто тебе еще предложит такую роль?
— Да, это было бы странно. Ну, давай попробуем.
А параллельно меня позвали на Бронной еще в один спектакль «Оля+Сережа» по повести Юрия Трифонова «Другая жизнь», который ставила Женя Громова и на который я сразу же согласилась. Там два героя (мой партнер — прекрасный артист Иван Шабалтас), главная роль, великолепное произведение. И вот стала репетировать Брежнева. Поначалу не покидало ощущение, что села не в свои сани. И это длилось довольно долго. В «Оля+Сережа» все складывалось хорошо, а здесь я все просила: ну пусть уже придут гримеры, пусть паричок на меня хотя бы наденут, мне надо как-то видоизмениться, мне некомфортно. Правда, с момента, как мы начали репетировать, сильно изменился мой гардеробчик. Раньше очень любила этнические наряды, носила платья а-ля фолк, а здесь как влезла в черные брюки (справедливости ради надо сказать, дорогущие), так практически два года в них и проходила. И до сих пор еще окончательно не могу вылезти из штанов, платья надеваю крайне редко. Моя одежда поменялась гендерно с момента, как стала репетировать Брежнева.
В итоге впрыгнула я в роль. Спектакль принимал худрук Константин Богомолов, хохотал, мой Брежнев ему понравился. Для меня это был бальзам на душу. Богомолов помог спектакль доделать. Последний месяц он сидел в зале, беспощадно выбрасывал все затянутости, поменял мизансцены. Раньше мой герой стоял на возвышении, а Костя приблизил меня к зрителям. Проходка по залу бесконечно для меня ценна, я могу общаться со зрителями, трогать их, заглядываться на женщин, а мужчинам доверительно тет-а-тет сообщать, что я стар и болен, что мне никак новые коронки не поставят на зубы. И для меня это дорогого стоит. Роль стала благодарной, я ее обожаю, а публика любит в ней меня. Я как зритель ценю живой современный нескучный театр, в котором можно смеяться и плакать, я хочу играть в таком.
Обратная связь — одна из психологических составных нашей профессии. Актерам нужны похвалы, нужны поклоны. Я всегда выхожу на поклоны и не понимаю актеров, которые по окончании спектакля быстро убегают. Мне необходим теплообмен, чтобы я увидела лица зрителей, чтобы я с ними еще какое-то время прожила, а после «Бэтмена...» и протанцевала. Я знаю, что не только занимаюсь любимым делом, но и профессия меня любит, а это очень комфортное внутреннее состояние. Могу назвать себя счастливым человеком.
— В какой момент вы решили, что посвятите себя актерской профессии?
— Старшая сестра Таня вспоминает, что я рано начала говорить, любила собрать вокруг себя публику. Ляпалась в лужу — была своевольным ребенком, потрепала маме нервы, всегда подсознательно устраивала вокруг себя театр, мне нужны были зрители, и неважно, ругали они меня или хвалили. Каждое лето мы с сестрами — родной и двоюродными — проводили на даче, где по выходным разыгрывали для родителей спектакли, устраивали концерты. Творческая жизнь бурлила.
Папа был военнослужащим, но любил кино, театр. Мама занималась домом, детьми, но и писала стихи, хорошо рисовала, прекрасно шила. Научилась, когда девочкой в войну шила шинели для фронта. Она ушла рано, мамино больное сердце остановилось, когда мне было двенадцать... Я осталась с папой и сестрой, которая вскоре вышла замуж, родила троих детей, мы еще долгое время жили вместе в одной квартире. В выпускном классе я реально готовилась поступать на биофак. Но мечта об актерской профессии теплилась.
Когда в творческих вузах начались прослушивания, я сорвалась с катушек, срочно, в спешке подготовила программу. И в 1979 году попробовала поступить на актерский факультет. Мало кто об этом знал, я стеснялась говорить. Не взяли... Если бы была жива мама, возможно, моя жизнь сложилась бы по-другому. Но я была предоставлена самой себе. Упорно поступала на актерский в течение пяти лет. Когда снова оказывалась у разбитого корыта, накрывала депрессия. Я работала на Преображенке в Республиканской юношеской библиотеке. В читальном зале в шкафу хранились ценные книги, которые выдавали только под паспорт. Все свободные минуты проводила у этого шкафа, многое перечитала.
— Вступительные экзамены — это же жуткий стресс. Как вы вообще выжили?
— В те времена в Москве появилось множество самодеятельных театров-студий, воспитавших большое количество известных артистов. Ими руководили талантливые люди — Марк Розовский, Вячеслав Спесивцев, Анатолий Васильев... Знакомые подсказали, что мне стоит показаться в такую студию «На досках»: хороший театр, туда ходят зрители, там умный руководитель Сергей Кургинян, там интересно. И меня наконец-то приняли. Я радовалась, мы занимались интересным интеллектуальным делом, много ездили. Он приучил начитывать литературу к своей роли из других произведений автора. На протяжении всего спектакля, даже если ты не играл, должен был оставаться на сцене, воздействовать на то, что происходит, как в хоре греческой трагедии, ни на секунду не отключаться.
Когда позже в «Современнике» меня ввели в спектакль «Крутой маршрут», партнеры долго не могли понять, почему, даже если не играю, я стою в кулисах и как-то еще страхую все то, что происходит на сцене. Почему не могу пойти в гримерку, поговорить с кем-нибудь. Занятия в театре «На досках» воспитали во мне правильное отношение к себе в актерской профессии. Я проработала у Кургиняна пять лет, он был для меня царем и богом. А потом ушла, при этом осталась жива. Потому что многие ушедшие из театра-секты, живущего по законам тоталитарного государства, где правят страх, доносы, строгая иерархия, плохо кончают. Я уцелела, еще и актрисой осталась.
— Высшее актерское образование вы все-таки получили.
— Поскольку все пребывали в зависимости от Кургиняна, студийцы имели право поступать в институт только с его помощью и с его благословения. Но со мной поработали питерские психологи, с которыми жизнь случайно свела на гастролях. Они опробовали на мне новую методику, подразгребли мою зомбированность. Случайно узнала, что Галина Волчек набирает заочный курс в ГИТИСе, подумала: «Не буду никому ничего сообщать да поступлю!» На тот момент у меня был пятилетний опыт работы на сцене, я была обласкана зрительской любовью. А еще в кармане лежал диплом библиотечного института. Успела окончить вечерний факультет, педагоги приезжали на занятия прямо в библиотеку. Утром мы учились, потом я работала, вечером бегала в ДК Русакова (там сейчас театр Романа Виктюка) в юношескую театральную студию, которой руководил Яков Самуилович Клебанов. Слава Богу, мой первый режиссер жив-здоров. Так что от меня требовалось сдать только специальность. Имея диплом о высшем гуманитарном образовании, мне не надо было писать сочинение.
Никакая трясучка меня не преследовала, помню, как разговаривала с Волчек на равных, как актриса с актрисой. На экзамене я читала монолог из спектакля «Компенсация», это была революционная постановка про чернобыльцев, пьеса по материалам ликвидаторов и жителей Припяти. Об этом тогда было еще не принято говорить громко. Мы ездили по стране и открывали людям глаза на многие вещи. Слово «вербатим», означавшее документальный театр, еще не вошло в обиход. Приемная комиссия впечатлилась. О том, что я зачислена, узнала на гастролях по Алтаю. На этот случай припасла бутылку шампанского, достала ее на общем банкете и сообщила радостную новость: я поступила в ГИТИС на актерский к Волчек. Повисла пауза. Потом вопрос: «И зачем ты это сделала? Не надо было без спросу». Но близкие люди за меня порадовались.
Прошло два месяца, началась осенняя сессия, и Кургинян поставил меня перед выбором: или театр, или ГИТИС. Колбасило страшно, но я твердо заявила:
— Учиться не брошу.
— Тогда пиши заявление об уходе.
И я это заявление написала. Сдала сессию и повалилась на кровать пластом. Лежала практически бездыханная, жизненная энергия приблизилась к нулю. Помню, пес, которого мне подарили в Польше, чувствовал, как мне плохо, не отходил, лизал руки. В полный рост встал вопрос: за кем бы я пошла? За Ежи Гротовским, Питером Бруком, Анатолием Васильевым? Все герои в сознании были развенчаны. Мы никуда не ходили. Если и успевали что-то посмотреть на театральных фестивалях, в которых участвовали, то хвалить чужие постановки было не принято. Мало-помалу я училась жить без театра «На досках».
— Как учила вас Галина Борисовна?
— Мы учились очень плотно, два месяца осенью и два весной, занятия актерским мастерством проходили при «Современнике». Мы и по другим театрам тогда много ходили, постоянно что-то пробовали. Очень часто я соединялась в показах с любимой подругой и партнершей Аллой Егоровой. Для Галины Борисовны наш курс стал полигоном, она разминала на нас «Мурлин Мурло», «Анфису», которые позже ставила у себя. Когда Люся Крылова на два года уехала в Америку, меня ввели на ее роль в «Крутой маршрут».
В спектакле выходили на сцену не только актрисы, но и все службы театра. Помню, мне было очень страшно, когда с треском поднимался металлический занавес, и я понимала: все, назад пути нет, убежать не удастся. Кроме общих играла две сцены с Мариной Нееловой, после каждого спектакля подходила: «Марина Мстиславовна, получилось, какие будут рекомендации?» Я была прилежной ученицей. «Крутой маршрут» играла два года, умоляла всех своих, кто приходил на спектакль: «Если хотите мне добра, ради Бога, не приносите цветов». Спектакль игрался давно, на поклонах народные стояли без букетов, не хотелось попасть под «артобстрел».
Правой рукой Волчек была Галина Михайловна Соколова, не только любимая актриса Олега Ефремова, но и писатель. Она учила нас разбираться в ролях, записывать свои мысли, чего актеры обычно не делают. Дипломным спектаклем выбрали «Вишневый сад». Когда начались репетиции, почувствовали, что Соколова затаскивает всех в рисунок старого спектакля, и это было не по душе.
А я еще съездила в первое свое турне по Франции с международным проектом. Отсутствовала два месяца, вернулась свободная, раскованная. Нас собрали, и я задала вопрос: «Галина Борисовна, все-таки это вы будете ставить спектакль?» Волчек смертельно обиделась: как мы могли подозревать ее в том, что поставит свою фамилию на афишу спектакля, над которым не работала? Решила уходить. Мы ездили к ней домой, обливались горючими слезами: не бросайте нас, только не уходите, мы поступали к вам, никто нам больше не нужен. Но слово было сказано. Волчек решала, кто бы смог нас доучить, и остановила выбор на чудесном Игоре Владимировиче Кваше. Бесконечно благодарна, что он поставил мне пятерку в дипломе, не истязая репетициями, поскольку институт я окончила за две недели до родов.
С Галиной Борисовной мы 12 лет делали вид, что друг друга не узнаем, встречаясь на каких-то мероприятиях. Но однажды Владимир Агеев пригласил на премьеру своего «Полета черной ласточки». Увидела Волчек и решила поздравить ее с прекрасным спектаклем в репертуаре «Современника», подошла, обняла. Ей было важно, чтобы я подошла мириться первой. Надо успевать просить прощения, не нужно никогда этого стыдиться. Даже если считаешь, что ты прав, есть всенепременное христианское правило: проси прощения. И я помню, как Волчек тогда прорвало. Она говорила, что все эти годы за мной следила, что рада моим успехам. А через неделю меня ввели в «Голую пионерку», потому что заболела Тамара Дегтярева. И четыре года я проиграла этот спектакль.
— Как попали в Театр Станиславского?
— Меня позвал режиссер Михаил Фейгин, который знал меня еще по студии «На досках». Он ставил «Иванова» и пригласил в спектакль Женю Симонову, Мишу Филиппова и меня. С тех пор мы дружим с Женей. Я пела на разных языках, знала целую обойму еврейских старинных песен, для Сарры пела по-еврейски, для Иванова — духовные стихи, в сцене свадьбы исполняла цыганские песни. В общем, была такой поющей странницей. Даже в антракте подзарабатывала, садилась на ступеньки, ставила кружку, пела жалостливые песни, мне бросали монеты.
— Недавно Наталья Варлей вспоминала в «Караване историй», какая непростая атмосфера царила в Театре Станиславского. Не только от нее слышала, насколько всемогуща была супружеская пара Владимира и Алефтины Кореневых.
— Они безусловно были очень влиятельными людьми. То ли потому что я не участвовала ни в каких разговорах, а точечно приезжала на спектакль, меня внутритеатральные интриги не касались. А через несколько лет в театр пришел Владимир Мирзоев и привел целую обойму своих актеров, которые впоследствии стали звездами. Два разных театра существовали параллельно. Помню, спросила однажды у гримеров:
— В этом театре есть хотя бы одна талантливая актриса?
— Есть, Наташа Павленкова, но она сейчас в декрете.
Потом мы партнерствовали в театре и кино, отдыхали вместе, дружим. У нас с ней сегодня и сыновья дружат, и дочки одного возраста.
С Мирзоевым мы репетировали мои любимейшие спектакли «Тот этот свет», «Голуби», «Укрощение строптивой», «Двенадцатая ночь», «Семеро святых из деревни Брюхо». Безмерно уважаю его как режиссера-интеллектуала, глубокого человека, к тому же с чувством юмора. Володя талантливо переносил классическое произведение в сегодняшний день, мне нравилось, что это не нафталин, а продвинутый живой театр, в который интересно ходить.
В «Двенадцатой ночи» я появлялась на сцене в образе портовой девушки Оли, на мне были красные трусы, красный лифчик, сверху — красное пальто нараспашку, в руках красный зонт. Я пела дворовые песни и эстраду 60—70-х годов, связанную с темой моря. Неизменно срывала аплодисменты.
Володину постановку «Толстой — Столыпин. Частная переписка» мы играли до недавнего времени. Надеюсь, удастся ее возобновить. У Мирзоева мог бы быть свой театр. Но он говорит так: «Кто ж мне его даст?» Володин сын Паша стал кинорежиссером. Он недавно приезжал к нам домой, для фильма «Блондинка» ему требовалась актриса на роль соседки, которая говорит через дверь. Сказал: «Оль, я вижу вас». Я согласилась, хотя на экране видно меня не будет.
Вика Толстоганова, Ира Гринева, Леша Багдасаров, Володя Панков, Володя Скворцов, Артем Смола работали со мной в Центре драматургии и режиссуры Казанцева и Рощина. Он стал для нас Меккой, сосредоточением талантливых авторов, режиссеров, актеров, Алексей Николаевич Казанцев многим дал путевку в жизнь. Я сыграла там в одиннадцати спектаклях. «Пленные духи» в постановке Володи Агеева продержались на сцене двадцать лет.
— Что для вас важно, когда даете согласие сниматься в фильме?
— Я должна заразиться сценарием. Соглашусь на небольшую роль, если фильм мне интересен. Пусть даже его снимает неизвестный режиссер, как было с Ваней Твердовским. Пусть режиссер будет молодым, но дерзким, знающим, чего хочет. Ваня в свое время позвал меня в короткометражку «Снег». А я только отснялась в «Жить» у Васи Сигарева в роли матери, которая дважды потеряла своих детей. Подумала: нет, не потяну роль матери наркоманки, опять какой-то мрак. На такие случаи у меня заготовлена фраза: есть актриса Наташа Павленкова, которая такая же, как я, но только еще лучше, обратитесь к ней. С того момента возник их тандем с Твердовским, ну и со мной.
Я работала и с поколением корифеев: Николаем Досталем, Александром Прошкиным. В течение года снималась в картине Андрея Смирнова «Жила-была одна баба», мы с Ниной Руслановой, Граней Стекловой, Дусей Германовой играли деревенских бабенок, были такой дорогой «массовкой», которую возили из Москвы в Тамбовскую область. Помню, призналась Смирнову:
— Люблю ваш фильм «Осень», даже больше, наверное, чем «Белорусский вокзал». Кто эта прекрасная актриса, которая сыграла главную роль?
— Это моя бывшая жена и мать нашей дочки Дуни.
Мы жили зимой и летом в санатории, ходили на лыжах, с Руслановой даже парились в бане. Нина Ивановна запомнилась как человек жесткий. Она была в нашей компании лидером, заводилой. Всегда дрожу, чтобы, не дай бог, неточно сказать текст, а Русланова говорила: «Ничего, дотяну на озвучании». Я не знала, что так можно. Она, конечно, задавала боевой тон. Помню, когда уезжали, поезд ночью стоял в Мичуринске две минуты, и надо было успеть в него вскочить. Его вовремя не подали, по поводу чего Русланова закатила скандал. А кто-то еще вынул телефон, начал ее снимать, я испугалась, что она укокошит ту бабу.
С Андреем Сергеевичем мы снимались в сериале «Тяжелый песок» режиссера Антона Барщевского. Я играла деревенскую повитуху, которая принимала роды у женщин всех поколений и была расстреляна в еврейском гетто. Приехала в город Щорс, когда группа сидела за накрытыми столами в сосновом бору, празднуя сотый день съемок. Смирнов оказался рядом, что-то рассказывал, просто глаз от него не оторвать. Чудесные воспоминания.
— Не представляю, что надо было в себе мобилизовать, чтобы так сыграть мать, теряющую детей, в «Жить» и остаться в живых.
— Сначала думала, что у Сигарева слетела какая-то актриса и он позвал на роль меня. Но Вася доказал, что написал это специально на меня. Признался, что перед тем как позвонить, хлопнул для храбрости стакан водки. Помню, спросила его:
— Вась, скажи честно, это так же страшно и ужасно, как спектакль «Пластилин», который я посмотрела один раз и потом ни за какие коврижки не могла заставить себя войти в зал даже на фестивале в Париже?
— Ты что, «Пластилин» — это детский лепет!
Когда прочитала сценарий, поняла, что никому не могу доверить эту историю. Я видела, как уходили дети близких мне людей. Мне удалось сыграть это правильно, не соврав. В фильм не вошла сцена, когда героиня узнает о том, что дети погибли в автокатастрофе: она долго бежит по улице и закапывается в кучу песка. До сих пор помню, как после каждого дубля выполаскивала изо рта тот песок... В сцене на кладбище вжарила настолько, что замерзшая в ожидании съемок массовка офигела, а одна баба стала хохотать. До меня не сразу дошло, что это на нервной почве. Схватила ее за грудки: «Еще раз заржешь, убью!» Я умею затрачиваться, это большое благо для актера. После каждого съемочного дня заныривала в бассейн и плавала полчаса. По окончании попросила нашего гримера меня постричь. До сих пор это делаю, если чувствую, как негатив оседает на волосах.
Недавно сыграла роль матери, которая хоронит убитого сына, в сериале «Слово пацана» Жоры Крыжовникова. Это история о казанских группировках восьмидесятых. Многие спрашивают, не боюсь ли накликать на себя беду, играя такие роли, не суеверная ли я? Отвечаю: есть вера, а есть суеверие. Если предстоит играть сложную роль, молюсь и прошу помолиться за меня близких.
— Лариса Садилова, наверное, единственная из режиссеров, кто посвятил свой фильм «Огород» людям в возрасте, которые тоже хотят проживать полноценную жизнь, где есть любовь, дружба, чувства.
— Ко мне роль сестры главной героини прилетела случайным образом. Заболела Лена Санаева, и Лариса позвонила мне. У меня как раз оказались свободные дни — значит, судьба. Решила: попробуем. Я там на экране такая тетя Мотя, которая постоянно жалуется на жизнь, здоровье, судьбу. Когда увидела себя, расстроилась: «Боже, неужели я такая страшная?» Потом успокоилась — все-таки роль играю. С Валечкой Теличкиной мне было хорошо работать, она интересный собеседник, талантливый человек, ходит в кружок рисования, пишет картины, кое-что показывала мне на телефоне. Она герой. Приехала на съемки в Брянск и узнала, что у нее умер муж. Решила не останавливать съемочный процесс, вернуться уже к похоронам. Вот такая у Вали сложилась ситуация, которую она пережила, не прекращая сниматься. Доброе кино получилось, на фестивалях его награждали за актерский ансамбль, значит, хорошо сработали.
— Вы снялись в фильме Константина Богомолова «Кеша», где режиссер исполняет и заглавную роль.
— Я большая поклонница Богомолова как актера, оценила его в картине «Псих». И в «Кеше» он хорошо совмещал главную роль с режиссурой. Он очень разный, по-разному работает в разных театрах и в кино. И вообще самый загадочный для меня режиссер. Я играю помощницу по хозяйству Кешиной мамы. В этой роли выступила питерская актриса Елена Попова. Костя любит поменять текст на ходу, придумать что-нибудь. Запомнить километры нового текста — это такой тренинг.
В режиссера Богомолова я тоже влюблялась, репетируя в «На всякого мудреца довольно простоты». Но это был тот единственный случай, когда после нескольких месяцев работы я так и не сыграла премьеру. Я превратилась в нелюбимую. Непривычный для меня опыт, но тоже наука. Удивлялась, что могу так зажиматься, нервничать до такой степени, что пересыхало горло. Как мой муж только выдержал все это! Ему было очень меня жалко. Но он ничем не мог помочь. Муж говорил: «Люль, ну не умирай, давай еще поживем».
— На какой проект вы никогда не согласитесь?
— На богоборческую историю, если проект не в укрепление веры, а наоборот, в ее развенчание. Я от такого уже отказывалась. Ну, и раздеваться не стану. Мне и по молодости делать этого не пришлось, слава Богу, хотя было что показать.
— Актеры нередко заявляют: ни за что не хотели бы, чтобы дети продолжили династию. Слишком уж сложна и зависима актерская профессия.
— А я считаю, что со стороны актеров, которые реально любят свое дело, состоялись, это лукавство. Для детей мы хотим самого лучшего. Важно только, чтобы это совпало с исходными данными твоего ребенка, с его характером. Мои дети снимались со мной в картинах Андрея Эшпая, Степа с Машей — в «Детях Арбата», Маша — еще и в «Многоточии», «Событии». Они и на сцену со мной выходили. Степка играл в Театре.doc в спектакле «Спасательные работы на берегу воображаемого моря» режиссера Иры Волковой, ему было на тот момент четырнадцать лет. Он зарабатывал денежки, которые тратил на уроки французского, к нему ходил педагог.
Я не таскала детей по кастингам. Отдала их в школу Тубельского, где было много творческих кружков. С двух с половиной лет Маша пела в ансамбле «Измайловская слобода». Потом они со Степой перешли в «Донскую гимназию», которая стала сегодня называться лицей Вернадского. Сами туда ездили, занятия развивали их творчески. И в музыкальной школе учились: Степа по классу кларнета, Маша по скрипке. В итоге Степа не стал актером, он — сценарист, драматург, окончил ВГИК у Юрия Арабова, пишет. Сын с детства владел словом, был большим фантазером и мечтателем. Раньше я за ним записывала, у меня целый блокнот его крылатых выражений.
Дочь окончила курс Дмитрия Брусникина в Школе-студии МХАТ. Играет в спектаклях «Мастерской Брусникина» и театра «Практика», в двух постановках — «Летели качели» Марфы Горвиц и «Интернат» Кати Половцевой — мы с ней партнерствуем. Маша играла шесть спектаклей в «Гоголь-центре», но они отминусовались. Она осталась в штате Театра Гоголя. Историю с музыкой продолжает в театре, где поет и играет на скрипке в спектаклях, дает концерты, поет песни 60—70-х годов, работает в музыкальной группе, участвует в «Голосе», очень хорошо идет в команде Басты. Актерам важна реализация, признание, успех. На «Голосе» переживала за дочь так, как никогда не волновалась за себя.
Рассказ о любимом муже и отце моих детей оставила на десерт. Он великий музыкант и великий человек. Один из музыкальных проектов моего мужа — семейное трио Сергея Старостина. Удовольствие переплетаться голосами с любимыми людьми. Не пойди я с ним в фольклорные экспедиции летом 1986 года, вся моя жизнь потекла бы по другим законам. Может, и не было бы во мне такого подключения к своей земле, языку, культуре.
Хочу красиво состариться в обнимку с мужем. Играть то, что нравится. Детям желаю создать счастливые семьи раз и навсегда, радовать нас внуками, заниматься любимым делом. А еще желаю им не утратить любви к родине, ее языку, людям, очень опасная сейчас тема. Мечтаю, чтобы дети свободно ездили по миру, чтобы им всегда было чем поделиться и чему научиться и чтобы всегда хотелось вернуться домой. А еще хочу, чтобы сбылась мечта Канта о вечном мире. Мечта у нас с ним одинаковая.
Подпишись на наш канал в Telegram