«Жизнь всегда давала мне уроки. Как-то бреду по коридору «Ленфильма», замученная, ненакрашенная, а мне навстречу артистка, буквально вся сияет: «Ах, Людочка, как прекрасно ты выглядишь!» Она просто расцветала, видя мое ужасное состояние. И я поклялась: «Больше никогда не дам повода для такой радости», — рассказывала Людмила Чурсина в одном из интервью прошлых лет.
— Когда я была студенткой, жизнь была счастливая и полуголодная. И мы вместе с однокурсницей Эллой Шашковой (которая потом сыграла жену Штирлица. — Прим. ред.) устроились уборщицами в Щукинское училище. Просыпались в пять часов утра в общежитии на Трифоновской, ехали на троллейбусе через всю Москву на Старый Арбат. Мыли аудитории, потом принимали душ, из которого кое-как текла вода, и, окончательно проснувшись, с совершенно ясной головой шли на лекции. А наши московские однокурсницы сидели на первых лекциях позевывая. Занятия длились до позднего вечера. Уже затемно мы возвращались в нашу обшарпанную комнатку в общежитии. И по пути домой я как завороженная смотрела на окна, светившиеся теплым светом. Мне казалось, за этими окнами живут фантастически счастливые люди. И я мечтала о такой квартире и о таком счастье. Кажется, это было еще вчера, а ведь целая жизнь прошла...
— И какая жизнь! Вам, должно быть, есть что вспомнить...
— А я и вспоминаю. Но только эти воспоминания не для общего пользования... В последнее время все вокруг пишут и пишут книги о себе... Знаете, мне было 27 лет, когда в издательстве «Молодая гвардия» предложили написать книгу «Моя жизнь в искусстве». Я расхохоталась... Я и сейчас не стремлюсь обременять мир своей биографией. Мне вполне достаточно того, что мои воспоминания живут со мной. Многое помню ярко, отчетливо...
Мое раннее детство прошло в Душанбе, в то время город назывался Сталинабад, в эвакуации. Поселили нас с мамой, ее братьями, сестрами и бабушкой в бараке. В каждой комнате ютились несколько семей. Нашими соседями по комнате были муж, жена и маленький ребенок. Они были более зажиточными, чем мы, и часто варили на примусе манную кашу, которая для нас была недоступной роскошью. Запах манки, особенно подгоревшей, казался мне божественным. Когда кастрюля была уже пуста, я тайком подходила к ней и пыталась соскрести со стенок остатки.
Когда бабушка впервые взяла меня, трехлетнюю, на рынок, это стало потрясением. Чтобы не потеряться, я держалась за ее юбку, а она медленно шла по рядам, торгуясь и пытаясь на какие-то копейки купить хоть что-нибудь из еды. Я ощущала себя крошечной. А вокруг меня до самого неба возвышались горы дынь, арбузов, гранатов, персиков, блестящих, словно лакированных, лепешек с кунжутом. Краски и запахи были фантастическими! Есть я хотела всегда, а на рынке чувство голода стало каким-то нечеловеческим. У меня сводило живот и текли слюни, причем вполне реально. После войны прошло лет двадцать, и вот я снова оказалась в Душанбе. Прилетела туда на Неделю советского кино. Первое, что я сделала, — отправилась на рынок и накупила там лепешек, дынь, арбузов. И в номере все это стала есть. Господи, как же мне было вкусно! Я готова была разрыдаться, оттого что наконец-то осуществила свою детскую мечту!..
Конечно, в детстве я мечтала не только о том, чтобы досыта наесться, хотя это желание было главным долгие годы. Я обожала танцевать. Танцы были моей страстью. Я мечтала о балете, но никому об этом не рассказывала. Когда меня никто не видел, танцевала, гнулась, висела на всех перекладинах и турниках, от этого, видимо, и стала такой высокой. Потом это породило серьезный комплекс — я страшно стеснялась своих 177 сантиметров. Мои ровесники, дети войны, все как один были низкорослыми, а я выделялась и страдала от этого. Чувствовала себя белой вороной, сутулилась, старалась быть незаметной.
Когда училась в выпускных классах, стала задумываться, кем хочу стать. Разные были варианты. Я то колхозом хотела руководить, то стоять на палубе корабля или конструировать самолеты. После школы собиралась поступать в технический вуз. Ехать в Москву одной было страшновато, и я отправилась туда с подружкой. Она была очень красивой и собиралась стать артисткой. Экзамены в театральных вузах начинались раньше, чем во всех остальных. Я пошла на прослушивание вместе с подружкой, чтобы ее поддержать. Она провалилась, а я поступила в Щукинское училище.
— С вами повторилась очень распространенная история, ставшая практически анекдотом.
— Вот такая счастливая для меня коллизия судьбы. Ко мне судьба вообще была очень щедра.
— Встреча с вашим первым мужем режиссером Владимиром Фетиным была таким счастливым случаем?
— Безусловно. Ведь каждая артистка мечтает о том, чтобы встретить своего режиссера. Наш роман начался на съемках фильма «Донская повесть». С моей стороны это не было любовью с первого взгляда, скорее уважением. Я постепенно узнавала человека и влюблялась в него. Фетин был очень добрым. К тому же природа щедро одарила его умом и талантом, а для меня в мужчине нет ничего более завораживающего. А еще у него были потрясающе красивые по пластике, форме и нервности мужские руки — я на это всегда особое внимание обращала. Подобные руки я видела только у Олега Янковского...
Когда мы встретились с Фетиным, он уже был холостяком. Так что зря мне ставят в упрек, мол, молодая да ранняя разбила семью известного режиссера. Это не так. Поначалу мы жили в разных городах: я — в Москве, он — в Ленинграде. Скучали очень и каждый день писали друг другу письма. А как только у меня выдавалась свободная минутка, я садилась в общий вагон и мчалась в Ленинград, чтобы хотя бы полдня побыть с Володей. Мы не могли друг без друга, это было очевидно. После скромной регистрации я переехала в Ленинград и стала работать на «Ленфильме». Пришлось расстаться с Театром Вахтангова, где я проработала три года и достаточно была занята в репертуаре. Владимир снимал меня в своих фильмах, и я благодарна ему за великолепные роли. Он знал, на какие рычажки нужно нажать, чтобы я раскрылась. Если были трудные сцены, ставил мою любимую Шестую симфонию Чайковского. Когда я входила в павильон, там звучала именно эта музыка. Иногда он применял другие методы — заводил, злил меня. Я на это остро реагировала и после таких встрясок хорошо играла.
Съемки были нашим счастьем. Фетин в работе был сильным режиссером, который вел за собой. Когда работа заканчивалась, Володя менялся. Превращался в большого беспомощного ребенка. Он был совершенно не приспособлен к жизни: не обращал внимания на то, что ест, в чем одет, главное — чтобы в чистое. А еще у него был один существенный недостаток — он не умел отказаться от лишней стопки. Было с чего. Случались простои, не утверждали сценарий, и он с его талантом оказывался не у дел. Желающие составить Фетину компанию всегда находились. И начиналось какое-то безумие. Особенно в период, когда я была в отъезде на съемках. Снималась я тогда много. Обеспечивала семью от и до — нужны были деньги на еду, на ремонт квартиры, на алименты сыну Володи. Когда я приезжала, находила мужа в ужасном состоянии. Сказать, что я переживала, — ничего не сказать. Я вытаскивала его из запоев, вела душеспасительные беседы, пыталась лечить — ничего не помогало. Мне не хватало сил справиться с этой его бедой. Чувствуя свое бессилие, я сама стала выпивать. Думала, это его напугает. Но он не испугался...
Мы стали отдаляться друг от друга. Я несколько раз делала попытки уйти от него. Не получилось. В те времена у меня, как и у других женщин, крепко сидел в голове стереотип — муж должен быть один на всю жизнь. Но главным было не это. Мне хотелось быть с Володей. Я его любила всякого, и происходившее было для меня трагедией. Однажды я, доведенная до отчаяния, решила броситься с Каменноостровского моста в Неву. Шла к перилам рыдая, ничего не видя вокруг. К счастью, меня заметил какой-то мужчина и не дал совершить страшное...
Окончательно мои мозги встали на место после одной встречи. В очередной раз мы поссорились с Фетиным. Повод на этот раз был какой-то пустячный, бытовой. Но я воспринимала все близко к сердцу. Так накрутила себя, что из дома выскочила, так сказать, с лицом по земле и ощущением, что жизнь кончена. Мне нужно было на «Ленфильм». Я туда и направилась. В арке столкнулась с мужчиной. Инвалид, без ног. Половина тела на доске с подшипниками. Крупные плечи, торс, мощные руки, львиная голова со светлой шевелюрой и огромные синие глаза. Он был ниже всех, но с любопытством и неподдельным интересом рассматривал людей... Мы встретились глазами, и я почувствовала: он все обо мне и моем состоянии понял. Уверена, он подумал: «Молодая, красивая, здоровая, известная. И что же ее могло привести в такое отчаяние? Разве кто-то умер?» Я быстро отвела глаза. Мне стало неловко за себя. Этот случайный взгляд на всю жизнь научил меня не делать трагедии из своих маленьких проблемок, которые мы в своей голове выращиваем до огромных размеров. Тогда я четко осознала — если все живы, значит, нет никакой беды... Тот день оказался щедрым на уроки: придя на «Ленфильм», я получила еще один. Бреду по коридору, расстроенная, ненакрашенная, смотрю в пол, а мне навстречу коллега, актриса. И увидев меня, буквально засияла: «Ах, Людочка, как прекрасно ты выглядишь!» Она просто расцветала, видя мое ужасное состояние. Вот тогда-то я окончательно пришла в себя и поклялась: «Не дам повода для такой радости». Больше я никогда в жизни не выносила на люди свое плохое настроение.
— В 28 лет вы, минуя звание заслуженной, стали самой молодой народной артисткой РСФСР, а через двенадцать лет — СССР. Какие чувства вызывало это у окружающих?
— Коллеги очень бурно поздравляли. Но за спиной многие шептались, что звание я получила не за роли, а за то, что по первому требованию танцую у членов Политбюро на столе. Болтали, что у меня был роман с секретарем Ленинградского обкома КПСС Романовым, который и пробил это звание для своей любовницы. Когда я услышала эту сплетню, мне даже смешно стало. Романов был такого небольшого роста, и когда здоровался, ручку лодочкой протягивал... Кроме этих рукопожатий, ничего нас с ним не связывало... Вокруг меня витало много слухов. Было неприятно, но, к своему счастью, я рано поняла — серость не привлекает к себе внимание.
— В Советском Союзе звания значили очень много, какие ощущения вы сами испытывали, когда получали эти титулы?
— Самый разнообразный спектр чувств — от неловкости и страха до равнодушия и даже неверия в то, что это произошло со мной. Например, о том, что я стала народной артисткой РСФСР, узнала, можно сказать, случайно — по пути в Выборг на съемки фильма «Любовь Яровая». Ехали большой компанией артистов, среди которых Кирилл Лавров, Василий Шукшин и Игорь Дмитриев, очень остроумный человек, который всех всегда разыгрывал. И вдруг Игорь мне говорит: «Людмила, с тебя причитается — ты народной РСФСР стала!» Я, зная его талант шутить, отвечаю: «Да я и без розыгрыша могу накрыть поляну!» А он настаивает: «Нет, я честно говорю! В газете написано!» А при заселении в гостиницу «Выборг» поздравлять меня бросился весь персонал, и я засомневалась, что Дмитриев мог такое подготовить. Когда я осознала, что это не шутка, даже растерялась: «Как же теперь играть, как этим буквам соответствовать?» Но такие мысли одолевали меня не очень долго. Я вообще довольно спокойно ко всем своим наградам отношусь. Главные награды — это роли и сама жизнь.
Пожалуй, самым волнительным для меня было вручение приза за лучшую женскую роль на XVII Международном кинофестивале в Сан-Себастьяне за фильм «Журавушка». Но это еще было до всех этих «народных». Помню, как председатель жюри мою фамилию странно произнес: «Чущина». И я вскочила и пошла на негнущихся ногах на сцену. От волнения перед глазами туман, уши глохнут. Награду вручала Одри Хепберн. В этом состоянии я ее почти не видела. А спустя некоторое время в моей жизни произошла интересная и даже приятная история. В Госкино пришла телеграмма о том, что меня приглашают в Голливуд на три года и предлагают сниматься в пятнадцати фильмах. Меня вызвал к себе председатель Госкино Филипп Тимофеевич Ермаш. Он сказал: «Ну, Людмила, это очень приятно. Но ты же понимаешь, что это вряд ли возможно. Такого опыта у нас еще нет. Если бы это была совместная картина, можно было бы рассматривать предложение. Мы же даже не знаем, что за сценарии тебе будут предлагать. А вдруг предложат раздеться? Ты же советская женщина, член партии». А я про себя думаю: «Да раздевалась я уже в фильме «Угрюм-река».
— Переживали из-за того, что упустили шанс попасть в Голливуд?
— История не имеет сослагательного наклонения. Жалеть о чем-то глупо и бессмысленно. Я ни о чем не жалею. Не случилось и не случилось... В своей жизни я переживала и страдала, только когда теряла близких людей и принимала решение уйти от мужей. Оставляя их, чувствовала себя виноватой. Они все были для меня вроде детей. После нашего расставания я никого из них не бросила. Звонила им, ходила в больницы, покупала лекарства... Продолжала общаться с Фетиным, даже когда снова вышла замуж.
— Кто стал вашим вторым мужем?
— Его звали Владимир Александрович, как Фетина. Он был океанологом. Очень красивый мужчина.
— Слышала, он был похож на Алена Делона...
— К мужской красоте я очень скептически отношусь. Не считаю это достоинством. Но буду честной — его внешность при встрече меня поразила. А еще то, что он не пил и был вполне самостоятельным человеком... Между нами не возникло той душевной близости, которая была с первым мужем. С Володей Фетиным мы были так крепко связаны, что я даже почувствовала момент, когда он ушел в мир иной... Девятнадцатого августа 1981 года я ехала в поезде из Риги в Ленинград. Читала великолепный роман «Мартовские иды», и вдруг сердце резко забилось, похолодели руки и ноги. Я посмотрела на часы — два ночи. Думаю: «Поздно, пора спать». А потом почему-то вспомнила Фетина: «Как там Володя?» И забылась тревожным сном. Утром на перроне меня встретил мой второй муж и сказал: «Володя Фетин умер». — «Когда?» — «В два ночи...» Для меня это была серьезная потеря. Окончательно ушел большой кусок жизни — мучительный и счастливый одновременно...
— Ваш второй брак был самым недолгим?
— Да. Мы прожили вместе еще пару лет, а потом разошлись. Этот брак оказался нелепым. Хотя у нашей встречи тоже, видимо, был смысл...
— Какой же?
— Не хочу в этом копаться. Сейчас народ в первую очередь интересуют вопросы личного характера: кто, где, с кем? Все эти скользкие подробности. Вопрос же, как сохранить достоинство, не интересует никого. А для меня он гораздо актуальнее. Когда-то давно я прочла высказывание Монтеня. Он пишет: «Достоинство подобно глубокой реке — чем она глубже, тем меньше издает шума». Эта мысль пришлась мне по душе. И я всегда пытаюсь по мере возможности так поступать.
— Как вы сохраняли достоинство во времена перемен? Кинематограф был в упадке. Многие ваши коллеги потеряли работу и потерялись в жизни.
— Еще задолго до перестройки у меня случился ужасный период, когда казалось — все потеряно. Мне предлагали умопомрачительные по бессмысленности сценарии, я отказывалась. И из-за этого несколько лет сидела без работы. Рассматривала разные варианты. Всерьез думала, что могу пойти в домработницы, потому что не боюсь никакого труда. А потом, когда я уже была на грани отчаяния, меня пригласил Арсений Сагальчик в Академический театр драмы имени Пушкина на роль Лизы Протасовой в «Детях солнца». До этого с театром у меня как-то не складывалось, а тут именно в нем я нашла свое утешение и спасение. Ведь всерьез думала, что утратила профессию навсегда. Потом появились и другие роли. Затем совершенно неожиданно раздался звонок из Москвы. Главный режиссер Театра Армии Юрий Иванович Еремин приглашал меня в штат и предлагал сыграть Настасью Филипповну в «Идиоте». Я согласилась моментально. Это же мечта практически всех актрис! Никакой личной жизни у меня в Ленинграде уже не было. Я собрала свои вещи, сдала квартиру и отправилась в Москву, где мне обещали сразу же дать жилье. Но оказалось — морочили голову. Если бы не давняя поклонница Инна, я бы в бомжа превратилась.
Она предложила поселиться у нее. Жила Инна в старом, пустом, полуразрушенном доме на улице Достоевского. Здание шло на реконструкцию, и все квартиры, кроме одной на третьем этаже, пустовали. Это была коммуналка в 17 комнат, в которой жили Инна, я и какая-то бедная женщина с нарушенной психикой. Это было испытание. Но я попыталась выудить из этой ситуации пользу и настраивала себя на то, что, репетируя такого персонажа, как Настасья Филипповна, полезно возвращаться в страшный дом, заходить в черный подъезд и подниматься в свое убогое убежище. Я никому не ставила в упрек, что вот, народная артистка осталась бездомной и так далее. Но однажды не выдержала и отправилась в жилищный отдел. Пришла к чиновникам, сказала, что мне положено жилье. И услышала: «У нас еще ассенизаторы без квартир». Я ответила: «Хорошо, если это решит беды всех ассенизаторов, я готова пожертвовать им квартиру, которая мне полагается». Я уважаю все профессии, но, когда мне так сказали, было обидно.
Трудности не длятся вечно, они имеют обыкновение заканчиваться. Я это уже давно поняла. Иногда нужно просто переждать. Так вот, мои мытарства с квартирой через полтора года закончились. Мне дали «двушку» на улице Чайковского, и я была просто счастлива! А вскоре встретила своего третьего мужа — Игоря. О том, что он сын Генерального секретаря ЦК КПСС Юрия Владимировича Андропова, я узнала далеко не сразу. Игорь был очень скромным человеком. Его, вопреки слухам, я тоже не уводила из семьи. Я была одинокой, и он уже разведенным. В этом и во многом другом мы совпали. Игорь был очень интересным человеком: обладал энциклопедическими знаниями, у него была гениальная память, потрясающая интуиция и поэтический дар — Игорь писал удивительные стихи. К тому же мы родились в один год — год Змеи... И вот переплелись так, что трудно было расплестись.
— После вашей свадьбы на афишах появилась фамилия, написанная через дефис: Чурсина-Андропова. Впервые в жизни вы сменили фамилию, причем в очень зрелом возрасте...
— На этом настоял Игорь. Многие расценили неправильно. Думали: это пиар, реклама и я демонстрирую свою близость к власть имущим. Ничего подобного. Когда я видела эти афиши, ощущала неловкость. А Игорь гордился — он хоть и был суперинтеллектуалом, но в каких-то вещах поступал как собственник. Он не понимал очевидного — смена фамилии никого не может к тебе привязать. Страсть со временем уходит. Но жизнь вместе возможна, если остаются нежность, забота, уважение, понимание и еще доверие. А Игорю мешала ревность, хотя я не давала повода. Мы встретились зрелыми людьми. Никто не хотел подстраиваться под другого, не умел слышать другого. Мы ломали друг друга. Это была не жизнь, а сплошная борьба, испытание.
Когда в отношениях с Игорем начался разлад, я попросила в театре оставить на афишах только фамилию Чурсина. У нас с Игорем была непростая жизнь. Я тринадцать раз уходила от него и тринадцать раз возвращалась. А когда ушла окончательно, мы еще долго поддерживали отношения. Игорь жил трудно, свою квартиру сдавал, другую снимал. И постоянно вел разговоры: давай опять поженимся. Но мы не сошлись снова — человек он был не очень здоровый, злоупотреблял алкоголем. Расставание было нашим избавлением. Я считаю, что люди, прожившие в браке какие-то годы, не родившие детей, обнаружившие несовместимость и мучающие друг друга, должны расставаться. Это единственное правильное решение, единственный достойный выход...
— Сегодня вы тему замужества для себя закрыли?
— Ни в чем нельзя зарекаться, но мне кажется, да. Говорят же, у каждого во всем своя мера. Мне кажется, я свою меру уже исчерпала в том, что касается браков. Теперь всю любовь я отдаю родным... А раньше холила и лелеяла мужей, была им не только женой и любовницей, но и матерью...
— Знаете, вы прежде говорили, что ни о чем в жизни не жалеете, а мне кажется, кое-что хотели бы изменить...
— Вы клоните к тому, что в моей жизни нет детей? Да, так случилось. Это моя боль. Но опять-таки, все по высшей воле.
— И что же вы делаете, когда нет больше сил?
— Заставляю себя встать и идти. Мне часто приходится вытаскивать себя из нежелания что-то делать. Сегодня слово «надо» — главное в моей жизни. Оно меня держит. А еще держит работа. Без нее я потеряла бы форму. Многие мои знакомые, как только вышли на пенсию, расклеились: вылезли все болячки, походка стала старческой, взгляд тусклым... А те, кто при деле, держатся молодцом. Спектакли, съемки, с одной стороны, утомляют, а с другой — мобилизуют. Это выброс адреналина, тренировка сердца и мозгов...
К счастью, в работе я востребована. Пусть не в полной мере. Да, раньше были «Журавушка», «Олеся», «Донская повесть», «Угрюм-река», сейчас сериалы. Но я не лью слезы из-за того, что в моей нынешней жизни не полный метр и не самые главные роли. Всему свое время. И время неумолимо и безжалостно...
Знаете, иногда очень полезно встречать своих однокурсников-одноклассников. Это отрезвляет. Ты не видел человека 20—30 лет, встретил, а перед тобой — старик. И ты будто в зеркало заглянул и увидел свое отражение. Ведь с тобой то же самое происходит. Сейчас у меня такой период, о котором писала Ахматова:
Меняются названья городов,
И нет уже свидетелей событий,
И не с кем плакать, не с кем вспоминать.
И медленно от нас уходят тени...
Это состояние я уже давно в полной мере ощущаю. Но не грущу и не мечтаю о вечной молодости и тем более о вечной жизни.
А еще меня не покидает ощущение, что я все время в пути. Начиная с детства и по сей день. Отец мой был военным, и я объехала вместе с ним всю страну. Стала артисткой и сама стала ездить по всему миру. В постоянных переездах-перелетах я и сейчас — съемки, гастроли... У меня есть квартира в Москве, но гораздо чаще я живу в гостиницах. Поэтому своим домом я считаю место, где мне вечером приходится приклонить голову. В этом смысле я умею принимать неизбежное. Когда захожу в номер, обычно говорю: «Здравствуй, дом», когда ухожу: «До свидания, дом, спасибо тебе за гостеприимство». А вообще еще многое хочется сделать... Но подаривший рассвет не обещал заката.
— Людмила Алексеевна, еще студенткой Щукинского училища вы начали сниматься в кино, и сразу в замечательном фильме «Когда деревья были большими»...
— Ассистенты пришли к нам в институт и увидели меня — девицу с длинной русой косой. Пригласили на киностудию. Я приехала. Там было еще несколько молодых актрис. Помню, как мы посматривали друг на друга — как на соперниц. А зря — нас пригласили на разные роли. Мне досталась Зойка. Режиссер Лев Александрович Кулиджанов самое важное о ней мне сразу объяснил: «Людмила, твоя Зойка должна быть королевой местного значения. Давай чуть-чуть подсветлим тебе волосы». Предполагалось, что мне сделают модную тогда халу светлого овсяного оттенка. Отправили к гримеру. А тогда какие краски были? Пергидроль. Гример спрашивает: «Красилась когда-нибудь?» Я говорю: «Нет, что вы!» — «Значит, так, будет щипать, будет неприятно, но терпи». Был он немного выпившим. Намазал меня пергидролью и говорит: «Сиди жди, я скоро приду» — и ушел куда-то, как потом выяснилось — играть в домино. Я сижу, слезами обливаюсь, на голове все шипит, все скрипит. Но мне же сказали: «Терпи!» — я и слушаюсь. Гример вспомнил обо мне через час. Прибежал, схватил меня и давай в раковине отмывать. В ней половина волос и осталась. В результате на площадке мне какие-то накладочки делали, как-то исхитрялись. Ну а волосы у меня потом отросли, но абсолютно другой структуры и цвета. Так и осталось на всю жизнь...
— Так что, получается, воспоминания о тех съемках у вас грустные?
— Да нет, даже эта неприятность не испортила нашу прекрасную экспедицию. Компания подобралась отличная: Инна Гулая, Леня Куравлев, Василий Шукшин, Юрий Никулин. Все мы жили в небольшом подмосковном селе Мамонтово на берегу реки. Распределили нас по избам. Нас с Инной Гулой поселили на краю села. Когда мы вошли в дом, удивились: икон много, во всю стену... Часто всей группой собирались за столом в большой избе, которая служила нам репетиционной. Юрий Никулин всегда был центром наших застолий. Невероятные истории, анекдоты — это все он. Его и местные жители обожали, особенно дети. Он их смешил и играл с ними. Удивительно, что Кулиджанов выбрал на роль именно его. Увидел он Никулина в цирке и понял: клоун идеально подходит на драматическую роль. В Никулине сочетались и незащищенность, и трогательность, и хитрость — в общем, все, что было нужно. У Кулиджанова всегда выбор актеров был неожиданным, но самым точным. Актеров он понимал! Юная Инна Гулая с ним даже спорила, и мастер к ней прислушивался. Допустим, Кулиджанов хотел, чтобы при встрече с отцом у нее была летящая походка, как будто она не бежит, а летит над землей. А Инна настаивала, что не побежит, а, наоборот, будет идти тяжело, косолапя ноги. И он согласился попробовать, и именно ее версия вошла в картину. Ведь такая реакция органична для Инны. Она была интроверт, по-особенному слушала, по-особенному смеялась, чуть-чуть приподнимая угловатые плечи...
— Вы с ней после съемок общались?
— После съемок у каждого началась своя жизнь. И вот прошло несколько лет. Я снималась в Сочи. Однажды мне в гостиничный номер среди ночи звонит администратор: «Людмила, к вам пришла какая-то женщина». Я спустилась. Смотрю, стоит Инна. Узнать ее было сложно. Не очень трезвая, она что-то бормотала, бормотала... Спросила: «Могу у тебя переночевать?» Я говорю: «Инна, у меня номер крохотный, там только одна кровать, и мне завтра в восемь часов на съемку. Давай я договорюсь, и тебе здесь раскладушку поставят». С администратором я договорилась — ей дали подушку, матрас. И тут Инна спрашивает: «А у тебя ничего выпить нет?» — «Ты знаешь, Инночка, нет». Она улыбнулась как-то криво... Чувствовалась в ней обреченность. Инна погибла: то ли специально, то ли случайно выпила слишком много снотворного...
— Да, очень грустная история — так рано оборвалась жизнь... Тем временем вы активно снимались, и у вас пошли уже главные роли. Вы много играли у режиссера Владимира Фетина, который стал вашим первым мужем...
— Мы познакомились на съемках «Донской повести». Я уже оканчивала институт, и тут меня пригласили на пробы на «Ленфильм». Сценарий был интересный, я поехала. Но только после той пробы долгое время — тишина. Я уже и думать забыла про этот фильм, и вдруг приходит телеграмма: «Приезжайте в станицу Раздорская участвовать в съемках фильма «Донская повесть», роль Дарьи». Ну, я подумала: «Все, у меня главная роль! Я — героиня!» И по дурости и глупости решила себя соответствующим образом оформить — явилась на съемки в короткой юбке, на высоченных каблуках. До Ростова-на-Дону я летела на самолете, а оттуда добиралась на «метеоре», это кораблик такой. И вот выхожу я на берег в станице Раздорская. Старая пристань, никого нет. Жара — градусов сорок, разбитая дорога круто вверх идет. А у меня — тяжеленный чемодан (никаких колесиков на чемоданах тогда не было, я бы дала Нобелевскую премию тому, кто их придумал). Ну что делать, потащила его наверх. Несколько шагов сделала — и все, каблук сломался, прическа набок съехала. Выглядела я чудовищно. И тут навстречу идут Фетин и Евгений Павлович Леонов. Режиссера-то я лично знала, а Леонова — только по «Полосатому рейсу». Он оказался ростом мне по плечо. Леонов посмотрел на меня и сказал: «Да как же я с этой длинной жерделой сниматься буду?» Я огрызнулась: «Как там вас зовут? Если нам предстоит вместе работать и вам захочется быть со мной одного роста, закажите себе скамеечку».
Меня проводили в первый двор, недалеко от пристани. Там я и поселилась. Вечером за мной пришла ассистентка, говорит: «Вас режиссер Владимир Александрович ждет». И тут он меня огорошил: «В общем-то, тебя не утвердили. Мы тебя вызвали с условием испытательного срока. Даем тебе дней восемь-девять. Во-первых, нужно набрать вес для дородности. Во-вторых, что-то ты не по-станичному одета, артистка. Если не обабишься, ничего не получится. Так что надень костюм своей героини и с ним не расставайся. Никакой обуви, маникюра, духов. Чтобы все было натуральное!»
Действительно, на свою героиню я была похожа мало. Дарья — дородная баба. А я, как и многие другие актрисы тогда, постоянно «под Юлию Борисову» худела (чтобы достичь нужной стройности, бывало, мы и лимоны ели до отравления)... И вот костюмер выдала мне длинную юбку, казачью кофточку, платок. И началась новая жизнь. Я бегала босиком. За неделю набрала килограммов шесть. Потому что станица была зажиточная. В столовой шмат мяса — натуральный, сметана — ложка стоит. Я ела в три горла. Даже по ночам вставала — и в сарай, где хранились огромные спелые помидоры, а на окне стояла крупная соль. Я помидор в соль шмякну и ем...
В общем, меня назад в Москву не отослали. Стали мы потихонечку репетировать с Леоновым какие-то сцены. Кстати, для съемок действительно понадобилась скамейка. Помню, в какой-то момент она потерялась и Евгений Павлович бегал, искал: «Где мои костыли?! Мне без них не достать эту дылду!» А однажды он решил, что можно сделать и наоборот. Мы отрепетировали сцену у плетня, я ушла гримироваться. Возвращаюсь и вижу, что на моем месте копают яму. Говорю: «А что вы делаете? Я же здесь стоять должна». — «Леонов сказал копать». Тут он и сам идет: «Ты будешь стоять в яме, мне надоело на скамейке шататься». Евгений Павлович был трогательный... Ведь его тоже не утверждали на эту роль. Его герой Яков Шибалок — фигура трагическая. А Леонов за три года до этого в «Полосатом рейсе» всем демонстрировал свою упитанную задницу в пене. Но Владимир Александрович Фетин в работе был бескомпромиссен и худсовету сказал: либо Леонов, либо никто. На эту роль ему нужен был особый актер, который пронзительно и точно сыграет в сцене расстрела любимой женщины. А еще на съемках «Полосатого рейса» Фетин убедился, насколько Леонов добрый и чувствительный. Евгений Павлович часто там рассказывал про своего сына Андрея, по которому очень скучал. И у него от чувств слезы на глаза наворачивались. Вот эти слезы были важны для Фетина!
Фильм «Донская повесть» много мне дал. С ним мы потом ездили по разным международным фестивалям, и везде нас принимали очень тепло. Одной из первых поездок была в Нью-Дели, оттуда мы прокатились по маршруту Калькутта — Мадрас — Бомбей. Там как-то прознали про то, что мы с Фетиным собрались пожениться. И предложили сыграть свадьбу в Непале. Я уже воображала себя на слоне в ожерелье из цветов. Но советский посол сказал: «Ребята, лучше не надо». Еще мы в Индии познакомились с Раджем Капуром. Я ему подарила вышиванку, а он мне — сари. Помню, как он открывал один за другим шкафы в своей огромной костюмерной, чтобы я сама выбрала подарок. Я взяла одно белое сари, другое голубое из натурального шелка с серебром. Так они до сих пор у меня и лежат. Потом были и другие фильмы, с которыми я выезжала за рубеж. Много ездила с «Журавушкой», за которую в Сан-Себастьяне получила премию из рук Одри Хепберн. Я так волновалась, что ее практически не разглядела, все было как в тумане.
— Вы ведь не раз с западными звездами встречались? С кем еще?
— Однажды меня познакомили с Элизабет Тэйлор. Это было в Питере (тогда еще Ленинграде). Туда зашла американская эскадра, и на ней устроили обед в честь Тэйлор. Там были дети, с которыми она снималась в «Синей птице». Директор студии пригласила меня с собой на американский корабль. Тэйлор долго не было, и я уже даже стала возмущаться, что я тоже вообще-то звезда, почему должна ждать! И вот она наконец приехала со своим чичисбеем (в средневековой Италии — постоянный спутник замужней женщины, сопровождающий ее в общественных местах, он же часто — ее любовник. — Прим. ред.). Тэйлор явно была не в духе. Мы сидели визави, но ей на меня было наплевать. А вот мне было интересно, и я ее рассмотрела. У нее левый и правый профили — совершенно разные. Один — роковой женщины, а другой — озорной девчонки. Потом мы вышли на палубу, где выстроилась вся команда моряков. И меня поразило, как у Тэйлор все отработано! Она шла и красиво улыбалась, и параллельно шипела что-то на ухо своему чичисбею. А когда фотограф нацелил на нее объектив — мгновенно приняла самую выгодную позу. На фотографиях и на экране Тэйлор всегда была королевой. А вот в жизни у нее оказались кургузые ручки, короткие ножки, а шея, кажется, вообще отсутствовала.
— Я понимаю американцев, которые вас приглашали в Голливуд и обещали съемки в пятнадцати фильмах. Вы и сейчас прекрасно выглядите, а тогда тем более не нужны были никакие ухищрения, чтобы сделать из вас звезду.
— Да, но сниматься в Голливуде мне не позволили... Лет через двадцать я все-таки поехала в США. Но не сниматься. Просто в конце восьмидесятых шли переговоры о том, чтобы создать АСК — американо-советскую киноинициативу. Ее целью было преодолеть стереотипы, чтобы русских перестали показывать в американском кино какими-то идиотами, ну и наоборот. Переводчиком у советской делегации на самых ответственных мероприятиях был Владимир Познер. Помню, как мы встречались с представителями гильдии режиссеров в той академии, где премии «Оскар» распределяют. Каждому советскому режиссеру, попавшему в делегацию, было разрешено взять по две бобины с лучшими сценами из своих фильмов. И вот они их там показали. После просмотра повисла пауза. И американцы сказали: «Ребята, у вас гениальные операторы, у вас потрясающие актеры». Из Америки мы привезли ценную вещь — актерский устав Голливуда, огромный такой талмуд, где все прописано, каждый вдох и каждый выдох. Я попросила эту книгу у американцев. Сказала: «У нас сейчас формируется Гильдия актеров советского кино, и мы бы хотели позаимствовать ваш опыт, чтобы не проходить какие-то ненужные этапы, которые ваша гильдия давно прошла». Этот голливудский устав я принесла Жарикову, который тогда руководил Гильдией актеров. Говорю: «Вот единственная книга, которую стоит изучить. Отдайте ее на перевод». Вы думаете, кто-нибудь в России открыл этот устав? Нет, мы же всегда идем своим путем.
— Знаю, что в одну из своих поездок во времена железного занавеса вы участвовали в практически детективной истории. Помогали сыну актера Игоря Дмитриева, который с вами снимался в нескольких картинах, сбежать в США...
— Сын Дмитриева, Алексей, — архитектор, проходил стажировку в США. Когда настало время возвращаться в СССР, он решил остаться. История у него была какая-то сложная. Леша каким-то образом нашел меня в Индии, где я была на очередном кинофестивале. Помню, как нервно он оглядывался, когда пришел ко мне в гостиницу. Там в коридоре всегда дежурили люди из КГБ. Леша нервничал, потому что считал: эти люди хотят его перехватить. Он сказал, что ему нужно несколько часов пересидеть, а потом ему помогут вылететь в США. Я сказала: «Леша, я сейчас уйду — у меня встречи, приемы. А тебя здесь закрою. Ключ сдавать не буду. Ты располагайся, ешь фрукты. А вечером я вернусь и помогу тебе потихонечку отсюда выбраться». И вот я выхожу из номера и вижу, что в конце коридора маячит один из «этих». Обращаюсь к нему: «Ой, вы мне не поможете...» В общем, что-то я ему наболтала и увела с этажа. А то ну мало ли что, вдруг поймет, что в номере кто-то есть. Вернулась я в двенадцатом часу ночи, в это время как раз возле гостиницы было много автобусов. Кто-то заселялся, вещи заносил. В этой суете легко было затеряться. Я сказала: «Леш, я пойду впереди, ты за мной, если увижу «этих», сигнал подам, покашляю». Но все обошлось. Когда я вернулась на родину, нашла Игоря Дмитриева и все ему рассказала. Судьба Алексея сложилась хорошо. В США он известный архитектор.
— Про вас же тоже говорили, что вы эмигрировали.
— Обо мне каких только нелепых слухов не ходило. Знаете, что говорили, когда я в 28 лет народную получила? (Людмила Чурсина стала самой молодой народной артисткой РСФСР, минуя звание заслуженной. — Прим. ред.). Якобы в перерыве я проникла в помещение, где работало Политбюро. А когда они вернулись, увидели меня танцующей на столе. Вот за танцы на столе, мол, я и стала самой молодой народной...
— Не жалеете, что так и не поработали в Голливуде?
— Как-то в Америке, на просмотре в Киноакадемии, ко мне подошел известный продюсер и говорит: «Людмила, у вас бы совсем по-другому сложилась жизнь, если бы вы в свое время приехали в США». Я ответила: «А вы знаете, меня вполне устраивает, как она сложилась». Я же сыграла в прекрасных фильмах: «Олеся», «Угрюм-река», «Виринея», «Любовь Яровая» и других.
— Правда ли, что могли сыграть и в «Сладкой женщине», которую снимал Владимир Фетин?
— Могла. Мы уже были в разводе, но Володя хотел меня снимать. Я отказалась и предложила ему Наташу Гундареву. Потому что себя я не видела в роли «сладкой женщины». А Наташу я знала по фильму «Осень» Андрея Смирнова: свежая, манкая. Володя посмотрел «Осень» и со мной согласился. Слава богу, что в итоге у него сыграла Гундарева! Ведь замечательно сыграла!
— Да, удивительные были актеры в советском кинематографе. Со многими вы работали вместе...
— С партнерами мне повезло: Леонов, Новиков, Мордюкова, Адомайтис, Гурченко, Лавров, Копелян, Стржельчик, Епифанцев... Чисто по-человечески я не всех их любила. Бывали не очень приятные моменты. Но это же нормально, мы и не обязаны друг друга любить, меня тоже кто-то не любил. Например, я не терплю, просто до потолка взвиваюсь, когда на съемочную площадку приходят с перегаром, особенно если мне с этим человеком предстоит играть лирическую сцену. Так было несколько раз с Георгием Епифанцевым, с которым мы снимались в «Угрюм-реке». Георгий исчезал дня на три, потом возвращался в сложном состоянии... Но в результате у него получилась очень сильная роль. Епифанцева природа щедро одарила фактурой: стать, голос, а какие руки у него были огромные! После его ухода мы встречались с его женой, и она подарила мне невероятную картину, которую он создал из незабудок и анютиных глазок. Я и не знала, что он такое мог сделать своими огромными руками. Удивительно, как в одном человеке все уживалось... «Угрюм-река» была его серьезной удачей в кино. И на Таганке он служил, и во МХАТе, все было нормально. Ну а в 90-е годы вся его жизнь посыпалась. Так со многими артистами в то время случалось. Епифанцев стал на рынке торговать, а потом погиб под товарным поездом. Страшно и нелепо. О его герое Прохоре в «Угрюм-реке» говорили: «Начало у тебя хорошее, середка бурная, а конец страшный».
— Действительно, в 90-е годы многие легендарные артисты пропали с экрана. Тот же Баталов, с которым вы снимались в фильме «Досье человека из «Мерседеса». Это был один из его последних фильмов, позже он почти не снимался...
— Баталов сам так решил. Просто как артист почувствовал, что это не его время и не его кинематограф. Но о своем нежелании сниматься в постперестроечном кино он никому не объявлял, в рупор об этом не кричал. Он просто жил совсем другой жизнью, преподавал. А еще был сконцентрированным на доме, на жене и дочери. Я снималась в фильме «Дом на Английской набережной» по сценарию дочери Баталова — Маши. Насколько я понимаю, он этот сценарий к постановке и пробил, нужным людям его читал. Ну а как еще? Это Машин дебют, очень хорошая работа, и вся съемочная группа к ней относилась с большим уважением. А как Баталов успехами дочери гордился!
— Вы в отличие от многих сниматься не перестали и в девяностые. Когда пошли сериалы, вы играли в самых успешных, в числе которых «Интерны», «Маргоша», «Закрытая школа».
— Во-первых, я не хотела потерять профессию. Во-вторых, нужно было зарабатывать. Содержать меня некому. И потом, мне очень интересно пробовать себя в новых ситуациях, с новыми, уже сегодняшними актерами. В прошлом году у меня был достойный восьмисерийный фильм «Чисто московские убийства». Я там играю главную роль, что бывает нечасто в моем возрасте. Моя героиня — московская львица, хозяйка лучших салонов красоты. Она очень строгая, ее побаиваются, но уважают, потому что она человек слова и дела. И там, где полиция не хочет докопаться до правды, она берется за дело сама. У фильма был хороший рейтинг, а теперь, возможно, снимут продолжение весной. Еще идут съемки картины «Чудотворная» про общину староверов. Надеюсь, будут и другие роли. Я не собираюсь останавливаться. Мне интересно работать!
2012—2018 годы
Подпишись на наш канал в Telegram