«Мамины подруги яростно отговаривали ее от брака с неизвестным безработным артистом, у которого нет ничего, даже прописки, а из одежды только спортивный костюм. К счастью, ее не интересовало их мнение. Она полюбила папу с первого взгляда и любила до конца своих дней», — рассказывает дочь Иннокентия Смоктуновского.
— Мария, никак не могу понять, с каким самоощущением жил ваш отец? Он считал себя гением или, наоборот, был неуверен в себе? Прочитала, что он говорил Алле Демидовой: «Вы удивляетесь, почему я считаю себя лидером? Но вы можете мне назвать какого-нибудь актера, у которого за плечами Мышкин, царь Федор, Иванов, Иудушка Головлев, Гамлет?.. Хотя бы просто по масштабу ролей?»
— Знаете, у него была не одна беседа на этот счет. Например, как-то они летели с Ефремовым c гастролей, и Олег Николаевич спросил:
— Иннокентий, как думаешь, какой я артист?
— Очень хороший.
— А какой же артист тогда ты?
— Я артист космический!
Он понимал, что актер исключительный, выдающийся. И даже знал, что он гений. Но это не значит, что папа был абсолютно уверен в себе. Он был человеком сложным и сомневающимся. И каждый раз, приступая к новой работе, как будто становился учеником, начинал с нуля и доказывал себе и зрителям, что он чего-то да стоит. Подготовительный период — поиск образа, характера, деталей — никогда не давался ему легко и просто.
— Как жила семья в тот момент, когда шли интенсивные репетиции?
— Папа невероятно нас любил и старался, чтобы его творческие поиски нас не беспокоили. Он вел обычную жизнь, не становился, как некоторые артисты, деспотом или тираном. О роли он мог думать даже когда посуду мыл или пылесосил, для него не обязательны были какие-то особые условия.
Иногда он брал меня в театр на какие-то репетиции, и я видела, как он работает. Когда репетировал в Малом театре «Царя Федора Иоанновича», я наблюдала, как он взаимодействовал с режиссером Борисом Ивановичем Равенских. Это был мучительный поиск. Папа, конечно, прислушивался ко всем требованиям режиссера, но часто делал по-своему, потому что у него постоянно появлялись какие-то свои предложения. Уже потом, когда спектакль родился и я увидела папу в образе Федора Иоанновича, то оказалась под сильным впечатлением. Мне, ребенку, было довольно сложно совместить, что царь — это и есть мой родной человек, таким грандиозным было перевоплощение. У меня возникало двойственное и тревожное впечатление: как отделить любимого папу от образа, который в таких сложных отношениях со всеми персонажами пьесы и с миром.
Однажды на спектакль «Царь Федор Иоаннович» пришел генеральный секретарь Компартии Болгарии Тодор Живков. Папина игра настолько его поразила, что он сказал: «Актер так выкладывается на этой роли, так трудится, что ему нужен хороший отдых!» — и пригласил вместе с семьей в Болгарию. Мы отдыхали на лучшем курорте Золотые Пески. Мне кажется, ни разу в жизни папа так долго и хорошо не отдыхал. Он был счастлив. Много времени проводил на пляже, на солнце, с нами, детьми, и с мамой. Он много плавал, гулял. Научился кататься на водных лыжах. Причем, что удивительно, он никогда на них не вставал прежде, а тут, как только ему предложили, поехал легко и непринужденно, будто профи. Возможно, в этом ему тоже помогал актерский талант. Он же видел, как катаются на водных лыжах другие люди, и будто скопировал это их умение. Но, конечно, нужно учитывать и то, что он был спортивным человеком и всегда следил за своей физической формой. Для него это было важно. Он делал зарядку, занимался с эспандером...
Тот отдых был сказочным. Живков — все же очень большой человек, и он предоставил невероятные условия для всей нашей семьи. Мы жили в роскошном люксе, ездили на самые лучшие экскурсии на предоставленном нам личном легковом автомобиле «Чайка». Были мы там целых три недели, что для папы неслыханно долго. Папа тогда отлично отдохнул и набрался сил.
— Многие говорили, что никто не знал Смоктуновского настоящим, потому что он все время играл, даже в жизни. Но вы-то точно знаете, каким он был.
— Заботливым, любящим и внимательным. Заботился о нас с братом, конечно, очень. На все вопросы, с которыми я к нему обращалась, отвечал, все проблемы пытался вместе со мной решить.
Он семью оберегал и старался сложностями актерской жизни не утруждать. Дома он быта не избегал, любил заниматься какими-то усовершенствованиями, вешал книжные полки, кухонные шкафчики, мог маме помочь с готовкой. Я обожала, когда он делал свой любимый салат — огурцы, помидоры, листья зеленого салата и немножко подсолнечного масла. Он у него получался каким-то особенно вкусным. Конечно, готовил он нечасто. Он ведь очень много работал: или что-то репетировал, или в кино снимался, или постановку для «Театра у микрофона» записывал. В семье папа был единственным кормильцем и старался нас обеспечить. Поэтому в короткие моменты, когда мог просто побыть дома или съездить на дачу, он был счастлив.
— Как Иннокентий Михайлович относился к невероятной узнаваемости, ему же невозможно было пройти по улице спокойно, чтобы его не заметили, не подошли.
— Узнавали его постоянно, подходили часто, но папа никогда не отмахивался, не раздражался, если человек хотел что-то ему рассказать, внимательно слушал, старался вникнуть. Люди тянулись к нему.
— Я слышала, что сразу после премьеры «Гамлета» ему пришло 12 тысяч писем.
— Письма пошли потоком на киностудию. Любопытно, что в трех-четырех тысячах писем из этой массы люди писали примерно так: «Спасибо, Иннокентий Михайлович, за Гамлета. Я именно таким себе его и представлял». Вот как нужно было сыграть, чтобы так совпало? Это удивительно. Часть писем хранится на «Мосфильме», а часть папа отдал в музей имени Бахрушина... Зрительские письма — большая ценность.
— Были поклонники творчества Иннокентия Михайловича, с которыми он общался на протяжении долгого времени?
— С некоторыми поклонниками он общался годами, например с Ольгой Аполлоновной Малининой. Она делала тонкие и памятные подарки, которыми он очень дорожил. Как-то она от руки переписала для папы сказку Андерсена «Гадкий утенок», нарисовала рисунки, создала небольшую книжечку. Еще она подарила портрет Пушкина, которого папа так любил. Дарила ему разные книги, которые особым образом подписывала. В одной написала: «Дорогому Иннокентию Михайловичу, лучшему актеру мира». В другой — что преклоняется перед талантом папы и желает новых интересных ролей. Эту книгу она преподнесла уже после того, как папа, сыграв князя Мышкина, был озабочен тем, что в новых ролях нужно доказывать ту необыкновенную одаренность, о которой везде и всюду трубили критики. Своими замечательными подарками Ольга Аполлоновна рассеивала какие-то моменты папиной неуверенности, которые, безусловно, были. И папа эти подарки и письма хранил.
Он берег письмо от поклонницы из Голландии, которая после просмотра фильма «Чайковский» писала: «Иннокентий Михайлович, вы не играли Чайковского, вы были Петр Ильич Чайковский».
— На каком языке она писала?
— На русском, она работала там учительницей русского языка. Но были поклонники, которые совершенно не знали русского, но при этом с папой тесно общались. Например, Ютта Хаберман — поклонница из Австрии. Когда она приезжала в Москву, приходила к нам домой с переводчиком. Она восторгалась работами отца и говорила: «Я всю жизнь смотрю только два фильма — «Гамлета» и «Чайковского». Для Ютты мама готовила вкусные обеды, старалась ее получше угостить. А та могла бесконечно делиться своими впечатлениями о работах отца.
— Читая новую книгу «Иннокентий Смоктуновский. Без грима», где есть в том числе и ваши воспоминания, я очень удивилась, узнав, что у вас был открытый дом и чуть ли не в любое время могли зайти гости, и всем были рады, всех встречали, угощали. Мне почему-то казалось, что ваш папа любил уединение.
— Здесь нет никакого противоречия. Папа и уединение любил, и компании ему нравились. Дом у нас действительно был гостеприимным. В те дни, когда папа был свободен, он любил посидеть с друзьями. Все шумно общались, рассказывали о радостных событиях. Папа с интересом слушал и сам увлеченно рассказывал о своих планах, о том, каким будет новый фильм, новая роль, — его это все вдохновляло. Причем приходили люди не только известные, но и которых совершенно никто не знал. Статус не имел значения.
— Знаю, что среди особенных людей, вхожих в ваш дом, был некий Сергей, который помог Иннокентию Михайловичу уловить образ князя Мышкина.
— Это так. Они познакомились на «Ленфильме». Репетиции были сложными, у папы не получалось найти образ. И вдруг он в коридоре заметил странного человека с припухшим лицом, который в толпе вел себя отстраненно, он читал книгу и совершенно не обращал внимания на суету. Папа спросил у ассистента режиссера:
— Кто это?
— Из массовки, эпилептик, не бери в расчет.
А папа не мог его пропустить, забыть. Они познакомились, и очень скоро этот человек стал вхож в дом. Мама его кормила обедами, а он рассказывал что-то о своей жизни. И служил своеобразным образцом для создания роли князя Мышкина. Папа всегда рад был его видеть. Они очень нуждались друг в друге. И для Сергея общение с отцом тоже было одним из самых значимых событий в жизни.
— Были люди, которым ваш отец помог, изменил судьбу, как-то поучаствовал в их жизни?
— Папа пытался помогать. К нему часто обращались по самым разным поводам, и он откликался. Кому-то помогал получить квартиру, кому-то найти нужного врача. Одной девушке, которая мечтала стать актрисой, помогал готовиться к поступлению в институт. Если кому-то из окружающих нужно было внимание или участие, он не считал вправе отказать, а старался найти время и помочь.
— Скажите, а как папа помогал вам?
— Когда было необходимо, он всегда оказывался рядом и все решал. Я абсолютно папина дочка. Мое первое воспоминание в жизни связано именно с ним. Мне сделали прививку от оспы, поднялась температура, которая не сбивалась, и я горько рыдала, а он носил меня на руках двое суток, потому что никто кроме отца утешить меня не мог.
Ему всегда было интересно и радостно со мной общаться. Я это ощущала всю мою жизнь. Он стремился помочь, поучаствовать. Летом разбирался с моим велосипедом, зимой — с лыжами. Мы ходили вместе на лыжах, он учил меня их правильно смазывать, чтобы хорошо скользили.
Читал по вечерам. Однажды я очень сильно простудилась и нужно было долго лежать, ходить совсем не разрешалось, и он меня развлекал чтением: сидел долго-долго рядом и читал сказку «Винни-Пух и все-все-все».
Он интересовался моей учебой, ничего важного старался не пропускать, был в курсе того, что мне необходимо. Когда мы на уроке английского изучали время, нам задали сделать часы. Я пришла домой и сказала: «Нужно на урок принести часы самодельные, но я не понимаю, как их смастерить». Папа не растерялся, взял картон, какие-то детали, вырезал циферблат, стрелки, приспособил их, и у меня получились самые лучшие часы в классе.
Я всегда знала, что папа про меня думает. Когда он был в поездках, всегда делал какие-то покупки для меня, мамы и Филиппа.
— Что-то особенное вам папа привозил?
— Очень красивые платья, у него ведь был тонкий вкус. А совсем в раннем детстве — разные игрушки, кукол, плюшевых зверей. Как-то из Австралии привез игрушечного пушистого медведя, а даже не знаю откуда — большую-большую собаку с длинными ушами. Еще он привозил разные увлекательные настольные игры, в которые можно было играть всей семьей. Мы очень любили «Память», где нужно складывать попарно карточки с одинаковыми картинками. Кто больше пар соберет, тот и выиграет. Папа был очень увлечен, даже рисовал что-то для этой игры. И радовался как ребенок, когда выигрывал.
Мы были счастливы, когда удавалось провести время вместе. Обожали семейные праздники. Дни рождения и Новый год всегда были радостными и светлыми. На Новый год все вместе украшали елку, мама готовила что-то вкусное, кто-то к нам приходил. Часто заглядывали соседи. Например, Меньшов с Алентовой, с которыми мы дружили. Иногда, если Владимир Валентинович и Вера Валентиновна уезжали, они просили папу выгулять и покормить их замечательного песика Гаврюшу. Но это нечасто.
У нас тоже песик был — Жанчик. Это я уговорила папу взять щенка — американского кокер-спаниеля, который нежно и преданно любил нашу семью и особенно папу. Когда тот приходил домой, Жанчик первым встречал его. Он был удивительно талантливым и даже научился издавать звуки похожие на «ма-ма». Мы его звали собака-человек. Папа с упоением его дрессировал и за каждую выполненную команду давал кусочек чего-нибудь вкусненького.
Дома папа полностью расслаблялся. Часто ходил по квартире в красивом японском кимоно, и мама называла его «мой японец». Папа в Японии был несколько раз — с фильмом «Чайковский» и на гастролях с МХАТом. Во время поездок ему подарили два кимоно. Одно красное с белыми иероглифами, другое — белое с черными. Папе экзотический наряд невероятно шел и очень нравился. Впрочем, ему нравилось все японское: наряды, культура, кухня, непохожая на нашу. Он даже научился есть палочками и нас научил. Из одной поездки в Японию папа привез маме презент — семена вьюнков, которые назывались Морнинг глори, похожие на граммофончики. Они хорошо прижились на балконе и потрясающе красиво цвели. Но, думаю, у них не было шанса не прижиться, мама на балконе устроила прекрасный садик, где буйным цветом цвели лобелия, алиссум и другие удивительные растения. Это было райское место. Папе это невероятно нравилось.
А еще раем была дача. В свободное время мы туда ехали все вместе. Отец с наслаждением сажал там цветы, занимался огородом, выращивал ягоды. Как-то в одно лето мы посадили клубнику и даже собрали неплохой урожай. Малина и смородина там плодоносили постоянно. Росли разные душистые травки. Иногда папа срывал мяту, смородиновый лист, заваривал их, и мы садились все вместе пить душистый чай...
Родители взяли довольно большой кусок земли под свой садик и занимались им втроем — папа, мама и ее сестра Рута. Таких ирисов и клематисов, как у нас, я не видела нигде. Кстати, клематисы — растения вьющиеся и растут вверх очень-очень высоко. Для них папа лично сделал решеточку, по которой они могли ползти.
Но, конечно, не все так благостно на даче было, случались и недоразумения. Некоторые жители кооператива оказались ценителями дикой природы и противились разведению цветов. Большинство решило, что ни цветы, ни клумбы перед домом не нужны, мол, природа должна быть девственной и естественной. И какое-то время там действительно буйствовала трава, но папа долго не выдержал и разбил под окнами клумбу в виде знака бесконечности. Товарищи его осудили и приказали убрать. Но папа не сдался. Заставить его подчиниться или сделать что-то, что он не хочет, оказалось решительно невозможным. И каждый год он упрямо продолжал высаживать на клумбе цветы. Один год посадил подсолнух. Тот возвышался над всеми другими цветами. Алла Сергеевна Демидова сказала: «Все артисты — ромашки на этой лужайке, а вы как подсолнух. Большая ромашка, но другая». И папе очень понравилось это сравнение.
К сожалению, у него на даче было много забот. Его отвлекали и другие дела, которые в основном касались дачного кооператива, в правлении которого он был.
— Зачем же такому человеку, который так невероятно востребован в профессии, заниматься еще и делами дачников?
— Его выбрали, и он не смог отказаться, так как в кооперативе накопилось много всяких проблем, многие из которых порой действительно мог решить только он. Изначально именно он активно помогал в строительстве этой дачи — большого дома на 80 квартир. Например, когда для стройки нужен был кирпич, то и папа, и Всеволод Васильевич Санаев, и Николай Афанасьевич Крючков ехали на завод, где производился кирпич, и устраивали там творческую встречу. Таким образом удавалось необходимое количество материала достать. Когда требовались автобусы для рабочих, творческую встречу устраивали прямо на автобазе. Автобусы артистам тут же выделяли. Такой советский бартер в дни тотального дефицита.
— Скажите, каких людей Иннокентий Михайлович ценил, любил? Кто его согревал, питал душевно? С кем ему было хорошо и интересно?
— Мама для отца была самым близким и добрым другом. Она всегда могла дать нужный совет. Он не раз повторял: «Автор Смоктуновского — моя жена».
— Как познакомились ваши родители?
— Мама руководила пошивочным цехом в Театре имени Ленинского комсомола, сейчас это «Ленком», и как-то папа, который работал там на разовых в массовке, пришел туда с просьбой ушить комбинезон танкиста для спектакля «Годы странствий». Мама была красивой, серьезной, с охапкой пышных вьющихся волос. В момент встречи оба были молодые, красивые, веселые и, что немаловажно, свободные. Их охватило замечательное чувство «ответственной любви», как об этом рассказывала мама. Они виделись каждый день. Папа приходил в пошивочный цех, приносил маленькие букетики ландышей или фиалок. Говорил: «Ой, у вас здесь так душно. Можно, я открою форточку?» Там постоянно работали утюги, которыми отпаривали костюмы для спектаклей, и действительно нечем было дышать. Папа распахивал форточку, и в помещение врывался свежий воздух. Пока мама работала, он мог подолгу сидеть где-нибудь в углу, читать книгу. А когда она освобождалась, они отправлялись вместе в столовую газеты «Известия», совсем рядом с театром. Вместе ходили на спектакли, много гуляли. Вскоре папа предложил: «Будьте моей женой!» Мама согласилась.
Правда, мамины подруги яростно отговаривали ее от брака с неизвестным безработным артистом, у которого нет ничего, даже прописки и приличной одежды. К счастью, ее не интересовало их мнение. Она ведь полюбила папу с первого взгляда и любила до конца своих дней.
Когда родители стали мужем и женой, стало понятно, что папе необходима постоянная работа. У него ведь были только разовые выходы в «Ленкоме». А в другие театры, как он ни старался, его не брали. И мама попросила о помощи портниху Клару Юрьевну, которая служила в театре и обшивала Марину Алексеевну Ладынину. Портниха поговорила с Ладыниной, та со своим супругом Иваном Пырьевым, директором «Мосфильма», а тот назначил папе прием. Папа настолько волновался, что маме даже пришлось его сопровождать. Иван Александрович с папой долго разговаривал о ролях, о театрах, в которых тот работал, а после беседы написал письмо и велел отравляться с ним в Театр-студию киноактера. Кстати, во время своих хождений по московским театрам папа там уже получил категорический и достаточно грубый отказ. Но на этот раз его приняли — кто же станет противиться распоряжению Пырьева. Секретарше, которая совсем недавно его грубо вышвырнула, он со свойственным ему юмором сказал: «Я к вам от дяди Вани... Пырьева...» Папу зачислили в труппу, начали потихоньку снимать в фильмах, узнавать как профессионала, давать роли побольше. Началась белая полоса в жизни — его ждал удивительный актерский взлет!
— Это правда, что когда папа еще не стал успешным артистом, мама решила жизнь посвятить ему, уволилась из «Ленкома» и стала домохозяйкой?
— Мама настолько любила его, что решила посвятить семье всю жизнь. Она была талантливым художником, но не сожалела, что стала в один момент домохозяйкой. Папа же безмерно радовался тому, что у него идеальный дом, где вкусно, чисто и красиво. Для него было очень важно начать день с хорошего завтрака. И мама его всегда готовила, покупала лучшие продукты, ездила на рынок, брала деревенский творог, хорошее мясо. Она делала замечательные отбивные, вкусные котлеты, щи и другие супы. Даже простую картошку и гречку варила как-то особенно. Видимо, любовь была секретным ингредиентом, из-за которого даже самая простая стряпня получалась невероятной...
Когда папу пригласили в БДТ, где он начал репетировать роль князя Мышкина, мама не задумываясь отправилась к нему в Ленинград с новорожденным сыном Филиппом. Папа был счастлив. Он всегда нуждался в маминой поддержке и без нее в чужом городе ощущал себя одиноким. А в тот период папе приходилось особенно сложно. Роль Мышкина никак не получалась, репетировал он ее мучительно. Но мама его подбадривала, утешала, поддерживала, внушала, что будет успех. И у папы все в итоге получилось. Мама мне рассказывала, что на спектакле она как будто увидела живого князя Льва Николаевича Мышкина, сошедшего со страниц романа Достоевского... Свободные места оставались только на самом первом спектакле «Идиот». Потом их не было вовсе, потому что на спектакль приезжали и прилетали зрители со всего Советского Союза. Возле театра в день показа дежурила конная милиция. После одного из спектаклей в папину грим-уборную со словами «Вы гений!» практически влетел внук Федора Михайловича Достоевского. Очевидцы, которые видели спектакль, вспоминают, что такой власти над зрителями, как у папы в той роли, не было ни у одного артиста, ни до ни после него... Многим актерам из труппы было невозможно пережить такой успех, и они стали издевательски за спиной называть папу сумасшедшим, дураком, придумывать сплетни о нем. Зависть — страшная вещь. Папа был так растерян из-за этой реакции! Он переживал, ведь совсем не ожидал, что люди настолько злые. Но, к счастью, мама была рядом и помогала, когда ему было морально тяжело или некомфортно. Кажется, это была ее миссия.
Именно благодаря поддержке мамы он сыграл Гамлета у Козинцева. Когда Григорий Михайлович ему сделал предложение сниматься, папа даже испугался. Он сомневался в своих силах, и все шло к тому, что он откажется, но мама ему сказала: «Обязательно снимайся. Все получится. Ведь у тебя есть прекрасный помощник — Шекспир». Мне кажется, этот аргумент стал для папы решающим. Мама всегда безоговорочно верила в отца, в его талант, в избранность, и эта ее вера давала ему силы. Мама, по сути, была не только женой, но и психологом, продюсером, администратором и агентом папы. Держала в голове все его расписание, планы, вела переговоры с режиссерами и журналистами. Еще она серьезно работала над его стилем и имиджем. Она придумывала папин образ — подбирала шляпы, плащи, рубахи, брюки, аксессуары и даже парфюм. Даже его дачные наряды — джинсы, шорты и широкополая шляпа, которую он носил, чтобы не обгорало лицо, были верхом высокого стиля.
Мама служила отцу всю жизнь, как может служить своему мужчине только влюбленная женщина. Когда папе вручали Героя Социалистического Труда, папа сказал маме: «Соломка, половина звезды твоя!»
— Вы говорили, что папе завидовали, а с кем из коллег он дружил?
— К счастью, у папы были не только завистники, но и хорошие товарищи. Он дружил с Ефремовым. Именно Олег Николаевич пригласил папу в Московский Художественный театр. Первой папиной ролью стал Иванов в чеховской пьесе. Ефремов был режиссером этой постановки, и несмотря на дружбу, работа над спектаклем шла яростно и бурно. Папа отстаивал свой взгляд на Иванова, Олег Николаевич — свой. Они спорили. Но это был спор двух больших художников, равновеликих фигур.
Иванов у папы получился. Он гордился этой ролью. И мне очень нравилось, как он его играл. Один раз смотрела спектакль из-за кулис, сидя прямо за декорацией, которая изображает окно дома. Папа по ходу действия подходил близко к этому окну, и я была уверена, что он меня увидит, потому что я смотрела ему прямо в глаза, старалась уловить его взгляд. Но нет, он был полностью погружен в роль.
Во МХАТе папа работал почти 20 лет. Уже много лет и я там работаю — в Музее МХАТ. Для меня это очень важно. В музее есть фонд вещей и документов, которые касаются папы. Какие-то вещи он сам туда отдавал. Когда я вижу какие-то новые постановки МХТ, ненароком думаю, как бы папа сыграл ту или иную роль, как бы оценил спектакль. Вообще, я часто его вспоминаю. После ухода человек, которого мы любим, все равно остается живым. Просто до него не дотянуться и не обнять.
— Как принять внезапный уход близкого человека?
— Произнести «Папы больше нет» и тем более внутренне осознать это — сложно. Это очень тяжело мне далось. Но мы с мамой старались друг друга поддерживать. Внушали себе: во имя папиной памяти мы должны держаться и не унывать, это очень важно. Папа как-то при жизни сказал: «Машенька, если меня вдруг не станет, старайся не унывать, старайся быть так же открыта к людям, как ты была раньше и как ты сейчас». Не уверена, что это получается, но я пытаюсь. И, конечно, очень жаль, что нет возможности спросить у папы совета или попросить о помощи. С ним ушла опора, которая была у меня с рождения. И другой опоры я не нашла. Но я стараюсь не терять себя и не терять с папой внутреннюю связь. Мысленно обращаюсь к нему и думаю, что бы он сказал на это, как бы он отреагировал на то, что посоветовал?
А еще я прихожу в храм рядом с домом, куда он буквально за два месяца до смерти отдал старинную икону Николая Чудотворца, своего любимого святого.
Папа был человеком очень верующим. Библия являлась его настольной книгой. Дома был и домашний иконостас. Он не праздновал пролетарские праздники, а Рождество и Пасху — всегда. А еще за все, что у него есть, благодарил Бога.
— Почему у Иннокентия Михайловича был такой порыв — отдать старинную икону в храм? Это семейная реликвия.
— Папа познакомился со священником из Московского подворья Валаамского монастыря. В советское время там располагалась поликлиника, а потом храм стали восстанавливать. И как-то на улице папа встретил батюшку, спросил, как продвигается дело, и тот ответил: «Восстанавливаем понемногу, но вот иконы пока больше все бумажные». И папа тут же решил подарить храму семейную реликвию. Но это было не его единоличное решение, он, конечно же, сначала пришел домой и посоветовался с мамой и со мной, мы его поддержали. И тогда пришли из церкви двое крепких мужчин и торжественно унесли эту большую и тяжелую икону в храм. Ее там особенно почитают и возле нее всегда живые цветы. Знаете, это очень хорошо, что молиться у этой иконы могут не только члены нашей семьи, но и любой человек. И это, конечно, удивительно, что буквально перед уходом папа совершил этот дар церкви.
— Возможно, он что-то чувствовал?
— Возможно, чувствовал, но ничего не говорил. И, конечно, трудно быть здоровым с такой включенностью в работу. Не зря же он в одном интервью говорил: «Чтобы победить серьезную роль, нужно отправить в нокаут свое сердце».
Зимой он снимался в картине Владимира Наумова «Белый праздник» и попал в больницу с инфарктом. Уже в реанимации он думал о том, как продолжать съемки. Один раз даже позвонил Наумову и стал говорить, как бы он хотел изменить один диалог. Владимир Наумович был невероятно удивлен, что человек, можно сказать, в критическом положении думает о роли. К счастью, папа пошел на поправку и съемки были продолжены. Зимняя натура уходила, и нужно было срочно продолжать. Папа себя не жалел, и никто его не жалел... За папой приезжали в подмосковный санаторий, где он восстанавливался, и увозили его в Москву на съемки. Когда они закончились, врачи снова рекомендовали ему санаторий, и в конце июля он туда поехал восстанавливаться. Чувствовал себя нормально. Как-то мы с мамой решили его там проведать, он выглядел хорошо, шутил и не думал ни о какой скорой кончине. Отдыхал, набирался сил, готовился к началу нового театрального сезона, к новым работам....
— Вы папу во сне видите?
— Сейчас редко. А раньше гораздо чаще, в основном в поездках. Во снах мы куда-то едем вместе...
— Вы же действительно много ездили с ним, в том числе и на гастроли. Какие поездки были самыми запоминающимися?
— В конце 1991 — начале 1992 года состоялись грандиозные гастроли по Америке. Большой тур. Американский продюсер Натан Шлезингер пригласил папу приехать со спектаклем. И папа выбрал пьесу Пера Улова Энквиста «Из жизни дождевых червей» про сказочника Андерсена, его влюбленность и творческое настроение. Мы стали репетировать. Вместе с папой в этом спектакле были заняты замечательные актеры Театра Маяковского Надежда Бутырцева и Александр Лазарев, а еще я. Надежда Бутырцева играла Ханне Хейберг, датскую актрису, я — ее пожилую маму, которая практически весь спектакль проводила на сцене в инвалидном кресле. И еще у меня был танец-воспоминание в начале первого и начале второго актов, когда Ханне вспоминает, как училась в балетной школе.
На мне фактически были и обязанности помощника режиссера. В каждом новом городе, куда мы приезжали, нужно было сказать звукооператору и мастеру по свету, когда и какие у нас перемещения и изменения, когда включается музыка, какой свет необходим в определенных местах.
За месяц мы показали спектакль в десяти разных городах США, а еще заехали в Торонто в Канаде.
Публика приходила только русскоязычная и принимали спектакль очень тепло. Сложным был только первый спектакль, который мы играли в Нью-Йорке. Он оказался немного затянутым, но когда мы его слегка сократили, он стал просто идеальным. Успех во всех других городах был грандиозным. Но самый удачный спектакль, по моим ощущениям, мы сыграли в Сан-Франциско. К сожалению, провели там всего лишь один день, и я даже не выбралась посмотреть главную достопримечательность мост Золотые Ворота. Сохраняла силы для вечернего спектакля, к которому нужно было готовиться.
— Кто в той поездке о ком больше заботился, вы о папе или папа о вас?
— Мы заботились друг о друге в равной степени. Я напоминала папе, что надо отдохнуть, следила за тем, чтобы он не забывал принимать лекарства. Старалась не отвлекать, если он репетировал сам или вспоминал текст, которого у Андерсена очень много. Папа тоже всегда заботился обо мне. Я исполняла танец-воспоминание Ханне в красивом белом платье, и папа лично перед каждым спектаклем тщательно его отглаживал паровым утюгом. Это высшая забота.
— Мария, вы ведь в спектакле не просто так танцевали — вы по образованию балерина и, окончив Московское академическое хореографическое училище, пять лет танцевали в Большом театре. Кто выбрал эту стезю для вас? Обычно дети приходят в балет совсем незрелыми и часто это не их выбор, если это, конечно, не Николай Цискаридзе.
— У меня с детства был интерес к танцу, к балету. Когда мы еще жили в Ленинграде, соседями по даче у нас были Богдановы. Я дружила с двумя сестрами, Наташей и Катей, одна старше меня на два, а другая на один год, и они поступили в Вагановское балетное училище и взахлеб рассказывали мне, как замечательно, как здорово, интересно и увлекательно там учиться. Вот и увлекли меня балетом, и когда уже мы переехали в Москву, я поступила в хореографическое училище. И вот тогда-то стало очевидным, что балет — это еще и очень трудно и требует железной воли от человека. Учеба с девяти утра до шести, а временами и до восьми вечера. Но я все преодолевала, потому что действительно любила балет. Папа очень мной гордился и интересовался учебой. Иногда, когда позволяло время, он приходил к нам на показы. Все были рады, что пришел Смоктуновский и озарил своим присутствием экзамен или концерт. На втором или на третьем курсе, точно не помню, папа пришел на один из экзаменов. Но не в зал, а к училищу, встал возле огромного стеклянного окна и наблюдал, как мы танцуем. Когда я его заметила, была счастлива, правда, даже помахать рукой не могла, только несколько раз улыбнулась. Заметив это, председатель комиссии и директор училища Софья Николаевна Головкина подошла к окну, увидела там папу и пригласила его жестом на экзамен. Он пришел и, мне кажется, все были счастливы.
Но папу мои занятия балетом не только радовали, но и огорчали. Он видел, как изнурительно я работаю над собой. В старших классах мне пришлось постоянно сидеть на жесткой диете, и папа меня поддерживал, и жевал вместе со мной какие-то отварные овощи, хотя ему лично такие жертвы были совсем не нужны. Когда я начала бегать по Тверскому бульвару, папа и тут был рядом. Правда, пробежал со мной 3—4 раза, а потом перестал, это было совсем не его.
Видя мои мучения, которые не прекращались, папа предлагал: «Может быть, выберешь драматическое искусство? Хотя бы физически это не настолько изнурительно». Но я не соглашалась, была уверена, что балет — мое призвание. Вечером, приходя с учебы, практически сразу бежала на дополнительные занятия. В общем, сдала экзамены я очень хорошо и после окончания училища была принята в Большой театр, танцевала в кордебалете. Но в какой-то момент проблемы веса стали действительно серьезными, и я, к сожалению, не смогла продолжить работу в Большом театре.
— После ухода оттуда стали сниматься в фильмах, и у вас довольно неплохая фильмография.
— Да, снималась. И фильмы у меня действительно неплохие. Но все же мне не хватило характера, напора, уверенности в себе, чтобы продолжать заниматься этим делом. Возможно, зря я это забросила. Потому что папа был уверен, что у меня все получится. Еще когда я училась в хореографическом училище, папа бывал на наших уроках актерского мастерства, делал какие-то замечания, давал советы и отмечал, что у меня есть актерская одаренность. Поэтому, когда стало понятно, что трудно дальше продолжать балетную работу, папа поддержал меня: «Ну и Бог с ним, с Большим театром!» Тогда он снимался у Леонида Аристарховича Пчелкина в фильме «Сердце не камень» и рассказал ему, что его дочь осталась без любимой балетной работы. И Леонид Аристархович позвал меня на пробы. Я их успешно прошла. Это был мой первый фильм. Невероятная удача, что меня в этой работе поддержали большие актеры: Олег Табаков, Наталья Гундарева, Елена Яковлева, Андрей Ташков, Станислав Садальский.
— Сколько у вас картин?
— Девять. В некоторых я снялась с папой. А когда папа умер, сниматься перестала. Все совпало — и его уход, и то, что в девяностых кино почти не снималось, и условия стали другие: везде себя нужно было предлагать. В кино нужна уверенность в себе, напористость и умение подать себя. Во мне этого не было. Я работала в компании, которая занималась туризмом, а в 2000 году стала работать в Музее Московского Художественного театра.
— Говорят, что если отец значительная фигура, большой человек, то дочери очень сложно устроить свою личную жизнь. Это так?
— Да, это чистая правда, и, если отец значительная фигура, трудно общаться с обычными людьми, и еще труднее найти себе пару. Не тот масштаб личности, все время сравниваешь.
Отец — главный человек в моей жизни. И это никогда не изменится, я это осознаю. Меня всегда спрашивают в основном только о нем. И я стараюсь найти нужные ответы и быть достойной его памяти. Рассказывать о нем — это в каком-то смысле моя миссия.
— Что вы сами любите?
— Люблю гулять, ходить в театр, а еще читать. В последнее время почему-то захотелось прочесть детские сказки Вячеслава Брейэра, они тонкие, философские и очень светлые.
— Сейчас довольно часто в кинотеатрах показывают какие-то тематические подборки фильмов. Недавно в кинотеатре «Художественный» в Москве показывали фильмы Сергея Соловьева, было очень любопытно. Планируется что-то подобное, связанное с именем вашего отца?
— Фильмы отца показывали недавно на его родине в Томске, где проходил первый народный кинофестиваль «Смоктуновский». Папа родился под Томском в деревне Татьяновка. А 1929 году они переехали в Томск, а потом и в Красноярск. В тех местах до сих пор живут родные отца. В Татьяновке и дом-музей до недавнего времени был, но в ноябре прошлого года он сгорел. И неясно, станут его восстанавливать или нет, потому что в деревне, к сожалению, уже мало кто живет. Возможно, его откроют в небольшом городке Мельниково на пути из Томска в Татьяновку. Ведь именно там и в Красноярске еще живут Смоктуновичи.
— А почему у Иннокентия Михайловича другая фамилия?
— Во время войны папа воевал, потом попал в плен, из которого бежал. Но все же на бывших пленных лежало клеймо. Долгое время после войны папа опасался ареста. Он и его друг, который тоже прошел через немецкий лагерь, договорились обмениваться раз в два месяца телеграммами такого содержания: «Дядя Вася чувствует себя хорошо». Однажды отец такой телеграммы не получил. Это значило, что произошло что-то страшное и он тоже в опасности. Он тут же уехал в Норильск. Там можно было спастись от преследований советской власти, он рассуждал, что дальше не сошлют. А в Норильске оказался роскошный драматический театр. Среди заключенных нашлось много замечательных артистов, в том числе и Георгий Жженов, который стал папиным близким другом... Там папа сменил фамилию на Смоктуновского, чтобы лучше затеряться. Можно сказать, он первый в роду Смоктуновских. И первый артист. Других среди его родных не было, он самородок.
— А кем были его родители?
— Крестьянами. У них было приличное хозяйство: лошадь, корова, другая живность и даже мельница. Их раскулачили, все отобрали. Выживать стало очень тяжело, и именно поэтому они поехали в Красноярск. Там бабушка устроилась на фабрику колбасных изделий, дедушка пошел грузчиком в речной порт на Енисее. Он был двухметровым красавцем невероятной силы и мог на спор переносить грузы, которые никто не мог поднять. Когда началась война, его призвали первым. Папа, увидев его в строю солдат, подумал: «Какая хорошая мишень!» — деда было видно отовсюду, он возвышался над другими мужчинами на целую голову. Убили его в самом начале войны. Папу призвали на фронт 18-летним неопытным мальчишкой, и он сразу же попал на Курскую дугу. Настоящее чудо, но ни в этом пекле, ни позже он ни разу не был ранен. Возможно, судьба его хранила, чтобы он сыграл Гамлета и князя Мышкина.
— Наверное, родные очень гордились отцом, который выбился в люди, стал так знаменит?
— Гордились... Папе было очень важно получить похвалу, особенно от мамы. Но с этим было сложно, потому что она, женщина простая, совершенно не умела выражать эмоции. Она жила своей жизнью, тяжело трудилась, вела хозяйство и никаких папиных спектаклей не видела. А папе очень хотелось получить от нее какую-то реакцию на него как на артиста. И вот однажды он придумал, как бабушку поразить. Она тогда жила в Ленинграде, где дорабатывала стаж до пенсии. А папа снимался в павильонах «Ленфильма» в картине «Чайковский». И как-то во время обеда папа прямо как был — во фраке и в портретном гриме Петра Ильича Чайковского — приехал на обед домой. И родная мама его не узнала. Поняла, что перед ней сын, только когда он заговорил.
Вообще, у них с родной мамой были довольно сдержанные отношения. А вот с тетей Надей, которая воспитывала его с детства — очень теплые. В сложные времена мама отдала папу и его младшего брата бездетной сестре. Брат вскоре умер, а тетя воспитывала папу как родного сына. Человеком она была щедрым абсолютно во всем. Папины друзья после школы спокойно заходили к ней, и всех она кормила и всем была рада. Тетка папу обожала и никогда не прерывала общение. Они постоянно писали друг другу длинные и подробные письма. В одном из них она написала, что, посмотрев в кино «Берегись автомобиля», очень переживала из-за того, что из него получился такой вор. Она была очень простой и восприняла это как реальность.
— Я как-то упустила, а как ваш папа попал в Москву? Ведь этот переезд был ключевым в его актерской истории. Если бы он остался в Норильске, никто бы не узнал артиста Смоктуновского и не было бы в его жизни никакого кино.
— В Норильске у папы пошатнулось здоровье и начался жуткий авитаминоз. Он поехал на юг — в Махачкалу. Солнце, море, горы — это лучшее лечение. На Каспии в то время как раз отдыхал режиссер Андрей Гончаров. Купаться в море Андрею Александровичу довольно скоро наскучило, он нашел другое развлечение, стал ходить в местный театр. Папина игра показалась Гончарову самобытной, и он спросил, где тот учился. Папе было стыдно, но он признался, что актерского образования не имеет. И знаете, Гончаров пришел в неописуемый восторг и посоветовал немедленно ехать в Москву, где много театров и возможностей. Папа радостно туда рванул. Но в Москве его никто не ждал. Даже руководитель Театра Ленинского комсомола Софья Гиацинтова, которой отец предварительно писал письма с просьбой принять его в штат, особенно не помогла, хотя изначально вроде бы была не против. Жить папе тоже оказалось негде. Иногда он даже спал в московских подъездах на подоконниках, благо в те времена они были открыты. Один такой дом недалеко от метро «Кропоткинская» папа мне как-то показывал во время прогулки. Больше всего он страдал из-за того, что был вынужден постоянно носить один и тот же спортивный костюм, который просто не мог менять. Папа ходил по театрам, его вышвыривали. Но он не останавливался. В итоге в Театре Ленинского комсомола его пригласили на разовые выходы. Там то он встретил маму, и это изменило его судьбу...
— Вы видели звезду, которую назвали в честь вашего отца?
— У нее номер 4926. Я видела ее только на картинке. Ночью, если звездное небо чистое, я могу задуматься, что где-то в этих звездах есть и моя звезда, моя небольшая планета....
Папа вообще придавал большое значение звездам. Как-то мы с папой пошли на даче гулять, ушли довольно далеко от дома, и он показывал мне Млечный Путь и другие звезды. Мы потихоньку вернулись домой. Мама спросила:
— Что вы видели на прогулке?
— Звезды.
— Папа тебе смог бы достать звезду?
— Да, — ответила я, — но палкой, наверное, только.
В своей книге «Быть!» папа писал о детстве: «Часто поздним летним вечером на пологой крыше погреба, запрокинувшись на спину, лежал, радостно замирая под властью темного звездного неба, и Млечный Путь, казалось, манил в свою хрустальную глубину, завораживал своею далью и обещал в конце усилий, познаний и труда приобщить к своему вечному мерцанию». Вот так мальчик предощущал свое будущее творчество, видимо, свою будущую актерскую работу, удивительную, вдохновенную судьбу.
Подпишись на наш канал в Telegram