Сейчас мне приятно, естественно, что меня узнают, что я известный. Но уже нет той остроты, которая была бы, если бы это случилось после школы. Во-вторых, большинство актеров моего возраста или старше сегодня все-таки уже в «тираже». И если бы я начал сниматься с молодости, то эта участь, скорее всего, не миновала бы и меня. И опять же, еще один плюс — я попал в среду, где много людей моложе меня. Это очень стимулирует.
— Александр, ваше лицо очень узнаваемо. Это потому, что оно у вас такое выразительное, или потому, что у вас около 150 кино- и 40 театральных ролей за плечами?
— Наверное, я получил эти роли в том числе благодаря этому лицу и своему упорству. Я очень давно и страстно хотел стать актером. По поводу лица — однажды я познакомился с режиссером Георгием Николаевичем Данелией и спросил его, как мне кратчайшим путем попасть в кино, потому что «набивать студенческие шишки» у меня нет времени. Он ответил: «У вас такое выразительное лицо, вы просто отправляйтесь на «Мосфильм» и ходите по коридорам. Кто-нибудь обязательно вас окликнет». Но на «Мосфильм» просто так не попадешь, нужен пропуск. И тут случилось следующее: во время вечеринки в картинной галерее Галины Данелии (жены режиссера. — Прим. ред.) она обратилась к своей подруге Людмиле Великой, работающей кастинг-директором на одном из проектов:
— Люся! Ну вот, посмотри на его лицо и скажи мне, его можно не снимать в кино?
Великая посмотрела и ответила:
— Нет. Не снимать нельзя! — и спросила меня: — Завтра можешь?
Я ответил:
— Я мог и вчера, и позавчера...
На следующий день я познакомился с Наташей Фоминой, которая была сотрудницей одного из кастинговых агентств «Мосфильма». Она играла Фанни Каплан, а я — чекиста Кузнецова, на руки которого после выстрела (который, как позже выяснилось, совершила не она) падал Ленин. Она познакомила меня с директором агентства Ларисой Исаевой, которая поставила меня на учет. Благодаря такому стечению обстоятельств я и начал сниматься в кино. Мне тогда было 57 лет.
— Поздновато для начала карьеры. Есть какие-то плюсы в том, что ваша мечта сбылась так поздно?
— Это была даже не мечта, а некая «паранойяльная» цель. Потому что мечта, это когда человек хочет и не делает. Конечно было бы лучше, если бы это случилось немножко раньше. Прежде всего , чтобы папа успел увидеть, что я все-таки стал актером... А он всегда был против этого. Родители считали, что нужно сначала получить приличную специальность. И они настояли, чтобы я поступил в Пермский медицинский институт. Учился я, что называется, «через не хочу», но тем не менее окончил институт и стал врачом-психотерапевтом. Самое интересное, что я повторил судьбу отца, только наоборот — он сначала был актером, а потом стал врачом-психотерапевтом...
Сейчас я думаю, что если бы я поступил в театральное училище после школы, то, во-первых, меня бы скорее всего не миновала «звездочка». Молодой человек психологически не готов к известности. Не знаю, как бы я через это прошел. Сейчас мне приятно, естественно, что меня узнают, что я известный. Но уже нет той остроты, которая была бы, если бы это случилось после школы. Во-вторых, большинство актеров моего возраста или старше сегодня все-таки уже в «тираже». И если бы я начал сниматься с молодости, то эта участь, скорее всего, не миновала бы и меня.
И опять же, еще один плюс — я попал в среду, где много людей моложе меня. Это очень стимулирует, надо следить за собой, быть в форме. Кроме того, чем хуже ты сохраняешь форму, тем у?же диапазон предлагаемых тебе ролей.
— И как же эксплуатировалась ваша внешность? Как складывалось амплуа?
— Моя внешность как бы «не наша» для российского зрителя, она не славянская, наверное. Поэтому мне часто приходилось играть иностранцев. Например, в сериале «Марго. Огненный крест» я играл советника Наполеона, который живет вне времени, этакий Кощей Бессмертный.
Если говорить о театре, то я сейчас репетирую роль Воланда в спектакле «Мастер и Маргарита», который Владимир Александрович Стеклов ставит в Московском классическом театре. Меня спросили сначала, кем я себя здесь вижу. А кем я могу себя здесь видеть? Естественно, одним из двух персонажей — либо Воландом, либо Понтием Пилатом, оба, между прочим, для России иностранцы. Что касается Воланда, то этот персонаж все время ходил за мной с тех пор, как я прочел булгаковскую историю, а это было в отрочестве. Очень многие и актеры, и режиссеры, да и просто обычные люди, когда узнают, что я репетирую в «Мастере и Маргарите», даже не спрашивают, а утверждают: «Ну да — ты Воланд». Наверное, это лежит на поверхности, что называется, по «первому плану».
И второй персонаж, это Понтий Пилат. Тоже для меня интересный. В спектакле я играю их поочередно. И тот и другой представляются мне абсолютно не отрицательными, естественно. Меня часто спрашивают: почему ты играешь отрицательные роли? А я вообще не считаю, что играю отрицательные роли. Человек же не рождается отрицательным, и нет такого понятия — отрицательная внешность. Я все время возвращаюсь к высказыванию епископа Шарля Мириэля в «Отверженных»: «Проследим путь, по которому прошел грех». Когда я снимался в фильме «Марго. Огненный крест», мне режиссер Александр Глобин все время кричал в мегафон: «Саша, ты мне человечину убери!» Я говорю: « Ну как, нельзя у человека убрать человечину, она там все равно есть. И даже мерзавец, который прямо такой циничный мерзавец, он же все равно где-то внутри оправдывает себя, свои действия». Это живые люди, и они мне интересны психологически, с точки зрения специалиста по психологии поведения.
— Кроме иностранцев с мистическим уклоном вы очень успешно сыграли криминального авторитета в сериале «Зона». Как вы получили эту роль?
— Да, именно эта роль сделала меня узнаваемым во всем русскоязычном мире. Мне потом писали зрители из разных стран — Австралии, Южной и Северной Африки, Израиля и Европы. Помню, мы снимались в «Браке по завещанию» в Лондоне. Я приехал туда, иду по Хитроу, навстречу мне идет девушка в форме British Airways, и она вдруг спрашивает:
— Вы Вилен?
Я обалдел.
— Да, — говорю.
— Я вас сегодня ночью по телику видела.
А получилось так. Однажды моя приятельница актриса Лариса Шатило (сейчас она Лара Чаклин), которая играла в сериале «Зона» тюремного врача, познакомила меня с режиссером Петром Александровичем Штейном. Он так на меня посмотрел и говорит:
— Александр, ну а кого вам тут дать, какую роль? Из работников СИЗО? Адвокат — там играть нечего. Прокурор — там играть нечего. Но там есть один молодой пацан американец, ну, можно представить, что к нему отец приехал, но это же все... мелочь.
Я говорю:
— Петр Александрович, а если кого-то изнутри?
Он на меня так посмотрел и насмешливо говорит:
— Саш, ну подойдите к зеркалу, ну какой вы ЗК?
При этом разговоре сидело очень много народу: костюмеры, гримеры, администрация. Там снимался и консультировал Олег Протасов, которому эта часть жизни тоже была знакома. И я сделал так — взял режиссера за краешек свитерка, немножечко притянул к себе и сказал ему на ухо несколько фраз из той жизни, о которой я знал не понаслышке.
Он говорит:
— Ну, я не знаю, я не готов, надо подумать.
Я уехал в Нью-Йорк, это было перед Новым годом. Звонит мне Арина Симонова, которая была кастинг-директором на этом проекте, и что-то меня про адрес спрашивает, я уже не помню. Я говорю:
— Так я сейчас в Нью-Йорке.
Она в ужасе:
— Какой Нью-Йорк? У тебя 20 января смена, ты — Вилен Бобруйский.
Вилен Бобруйский — это вор в законе, который «держал» тюрьму.
— Вы упомянули, что имели отношение к тюремной тематике. Можете рассказать об этом эпизоде вашей биографии?
— Конечно. После окончания института я начал работать по специальности врачом-психиатром в больнице города Березники. Переехав через несколько лет в Москву, сначала работал в психиатрической больнице № 1 имени Кащенко (ныне Алексеевская), а затем дежурным психиатром по городу Москве. Эта была очень серьезная, ответственная работа — мы решали судьбы людей. Постепенно у меня стали появляться разногласия с руководством по поводу правомерности диагнозов. А именно — я спорил с диагнозами «карательной психиатрии», поэтому вызывал раздражение руководства и коллег. И в 1984 году был арестован за расхождения во взглядах на критерии показаний для неотложной госпитализации в психиатрические больницы. Я был осужден на четыре года. Это, конечно, драматическая ситуация, но она оказалась еще и неоценимым жизненным опытом. А главное, она послужила толчком к следующему крутому повороту жизни. После выхода из этих мест я понял, что дальше работать по специальности в Советском Союзе будет сложно. Тем более что, будучи уволенным после заключения, я через суд восстановился на работе, чем вызвал раздражение большого количества «властей предержащих». Мне стал часто сниться сон о повторном заключении... Надо было что-то предпринимать, я нес ответственность за семью. Решили «уйти» из СССР, что и осуществили в 1990 году, пройдя восемь европейских стран и обосновавшись в Нью-Йорке.
— Авантюрный поворот! Какие свои навыки вы использовали, чтобы не умереть с голоду в Америке?
— Было бы глупо не воспользоваться природным даром — феноменом узнаваемого лица. (Смеется.) Мы приехали в Нью-Йорк с 200 долларами в кармане, случайная знакомая, с которой мы познакомились в аэропорту Барселоны, любезно приютила нас на полу в своей квартире. На следующий день я вышел на улицу с целью найти работу. Узнав, что я доктор, все говорили: «Ну, вы же не будете здесь работать». В итоге меня никто никуда не брал. И тут мне в глаза бросилось название фитнес-клуба, а надо сказать, что я всю жизнь качался и вообще занимался спортом. Я захожу, менеджер говорит, что карта стоит 100 долларов. И я покупаю две карты в спортклуб... Начал туда ходить, и происходит то, что со мной происходило всегда и везде — мгновенно у меня образовалось большое количество знакомых. Через неделю я подошел к одному из них и говорю: «Мне нужно 3000 долларов, чтобы купить машину». Ребята из клуба собрали эти деньги и передали мне их со словами: «Отдашь, когда будет что отдавать». Я купил машину и начал заниматься извозом. А еще через месяц стал самым популярным водителем этого кар-сервиса. Клиенты звонили и говорили, что хотят доктора. Диспетчер спрашивал:
— Вам нужен водитель или доктор?
— Нам нужен водитель, который доктор, — отвечали.
И это потому, что я с ними разговаривал. Позже по счастливому стечению обстоятельств я начал работать по специальности, а дальше уже открыл свой центр психотерапии. Он назывался Peace of Mind, что означает «Мир с самим собой».
— Именно Америка дала вам возможность получить актерское образование в вашем возрасте?
— Несмотря на успешность, я каждую секунду думал об актерстве. Еще в институте моей отдушиной было участие в институтском ВИА, так как я с детства любил петь. И, конечно, там был театральный коллектив, которым руководил знаменитый в будущем актер Петр Вельяминов, для нас просто Петя. В середине четвертого курса я собрался было бросить институт, потому что меня пригласили поработать в качестве исполнителя в знаменитом оркестре под управлением Олега Лундстрема. Но тут начался курс психиатрии... На кафедру буквально «взошел» Виктор Степанович Гуськов с внешностью, голосом, психофизикой великого актера Андрея Попова. И я вдруг понял, почувствовал, что эта часть медицины имеет прямое отношение к актерской профессии. Ведь я должен буду в качестве психотерапевта убедить своих пациентов пожить в предлагаемых мною обстоятельствах. Эта мысль меня окрылила и убедила завершить образование.
Живя в Нью-Йорке, я приходил с женой в любой русский ресторан, выпивал граммов пятьдесят коньячку, шел к сцене и просил музыкантов разрешить мне спеть. Музыкантам это, как правило, не нравилось, они говорили: «Доктор, подходи попозже... после часа ночи, а лучше после трех...» Я сидел за столиком и ждал, а Люся негодовала: «Я не могу этого видеть! Позор! Известный доктор так унижается!»
Однажды ко мне подошел руководитель оркестра ресторана «Националь» на Брайтоне Витя Рябков — Рябина (к слову, в прошлом один из ведущих вокалистов ВИА «Синяя птица») и со словами «Доктор, я вижу, у тебя душа поет...» предложил что-нибудь записать в профессиональной студии. Я спел «А белый лебедь на пруду».
Он сказал: «Ну, что тебе сказать — петь ты не умеешь, но... петь сейчас вообще мало кто умеет, в ноты попадаешь, тембр приятный, давай попробуем». Дальше произошла следующая цепь событий — мы выпускаем альбом, потом снимаем клип, в котором меня видит режиссер Слава Степнов. Он приглашает меня в свой русскоязычный театр STEPS на небольшую (по сценическому присутствию) роль Помигалова в спектакле по пьесе Александра Вампилова «Прошлым летом в Чулимске». Позже Слава решил поставить англоязычную версию спектакля. А так как я на тот момент уже очень прилично говорил по-английски, то он мне, единственному из русскоязычного состава, предложил участвовать в американской версии. Один из режиссеров этой труппы Дэвид Гидеон, преподававший в знаменитой школе Ли Страсберга, как-то спросил:
— Алекс, ты не хочешь посидеть у меня на занятиях?
Я заорал:
— Ты шутишь? Я мечтаю об этом с детства!
Все! Начался новый этап моей жизни... Я, конечно, запустил работу психотерапевта и радостно ходил на эти занятия. Месяца через три он подводит меня к руководству школы и говорит:
— Это очень известный русский актер, у него с собой нет документов, но я его знаю, а давайте «психанем» и позволим ему поступить на очный двухгодичный курс.
Одна из них спросила:
— А сколько ему лет?
Дэвид ответил:
— Это — дискриминационный вопрос, он не имеет права на существование.
И я стал ходить, заплатив за каждый семестр по 15 тысяч долларов. Там давали свои мастер-классы и курсы Аль Пачино, Мерил Стрип, Майкл Кейн. Когда я окончил курс, мне было 54 года...
Но Нью-Йорк, кроме актерского образования, подарил мне много интересных встреч с творческими людьми из России. Например, с поэтом Михаилом Таничем, знакомство с которым имело для меня далекоидущие последствия, и отчасти именно оно опять привело меня в Москву в 2000 году.
— Как это случилось?
— В очередной приезд в Москву я позвонил Таничу:
— Здравствуйте, я психотерапевт из Нью-Йорка.
Он моментально бросает трубку со словами:
— Мне не нужен психотерапевт.
Я перезваниваю:
— Михаил Исаевич, не вешайте трубку, я хочу взять у вас песню.
— Что значит «взять»? Они денег стоят вообще-то.
Я говорю:
— Конечно, купить.
— Ну, приезжай.
Я поехал к ним на Садовую-Черногрязскую. На мне черное пальто и длинный белый шарф. Открыла дверь его дочь Света. Захожу — стоят Михаил Танич и его жена Лидия Николаевна Козлова. Она поворачивается к нему и говорит: «О, а вот и Модильяни!» Я, естественно, ничего не понимаю. Мы прошли на кухню. Танич спрашивает:
— Выпьешь коньячку? Понимаешь, я написал стихи и не знаю, кому их отдать. А у вас с Модильяни фактура похожа, и я подумал, может, тебе?
Я конечно — а сколько стоит? Он говорит:
— Да подожди ты, давай почитай и поживи с ними...
Я послал эти стихи Илье Словеснику, поэту и композитору, и он за ночь написал музыку. И мы записываем эту песню. Танич помогает крутить ее на радио. Я вхожу в число номинантов, а потом и лауреатов премии «Шансон года» в Кремле в 2002 году. Начался очередной новый этап жизни.
— Что вам бросилось в глаза в разнице менталитетов России и Америки?
— В первые же дни в США я увидел растяжки на улице — «Скромность — путь к неизвестности». На фоне того, что мы привыкли слышать с детства, что скромность украшает человека, это было неожиданно, но для меня приемлемо и даже комфортно. И сейчас я уже могу спокойно, не дожидаясь вывешенного в театре распределения ролей, позвонить, например, режиссеру и сказать: «Нет ли у тебя для меня роли в новой пьесе?» Можно быть скромным, но напоминать о себе надо. Я периодически звоню и продюсерам, и режиссерам, и кастинг-директорам и много ролей получил благодаря такому напоминанию о себе. И ничего страшного в этом не вижу. Многим моим коллегам такое поведение непонятно, мягко говоря.
— Я подозреваю, что в связи с этим вы нередко оказываетесь в центре закулисных интриг?
— Есть люди, которые по определению являются интриганами. Учитывая то, что я все-таки провожу психологические тренинги, я знаю некий список качеств, черт характера так называемых трудных людей. К ним относится агрессия, безапелляционность, авторитарность, тенденция к спору. И в этом списке определенную роль занимают интриганы. То есть есть люди, которые от интриг ловят кайф. А что такое интрига? Это сталкивание лбами. Столкнуться лбами очень легко. Но надо научиться противостоять интригам. Вот вам пример.
Я приехал в Нью-Йорк, где живу уже 33 года... а последние почти 23 года я живу в самолете между Москвой, Нью-Йорком и всеми остальными городами мира. И вот 9 мая 2010 года я в Нью-Йорке готовлю концерт, посвященный 55-летию окончания Великой Отечественной войны. Я каждую круглую дату так или иначе это делал. И концерт этот я тогда собирался делать с трио из ресторана «Самовар». Звонит мне один из музыкантов, Володя Силантьев, и говорит: «Саш, наш известный телевизионный ведущий Сева Каплан предложил свои услуги ведущего». Я был с ним знаком, и хотя сам планировал вести этот концерт, но согласился на его участие.
И вот накануне даты концерта звонит мне тот же человек: «Саш, знаешь, мне позвонил Сева и сказал, что он приболел и не сможет вести». Я спрашиваю, что случилось-то? Он говорит: «Ну, вот что-то он заболел. Но, если честно, по-моему, между вами пробежала какая-то кошка». Я звоню:
— Сева, привет.
— Привет.
— Мне Вова сказал, что ты не сможешь вести программу.
— Да, ты знаешь, что-то я себя неважно чувствую.
Я говорю:
— Сева, мы с тобой два взрослых мужика, давно друг друга знаем. Я же понимаю, что что-то произошло, ты мне скажи.
И тут Сева мне сообщает:
— Сань, ты даже не представляешь, как я тебе благодарен за то, что ты позвонил, — и называет имя человека, с которым мы оба в приятельских отношениях. Его уже нет, поэтому не будем вспоминать. — Этот человек мне позвонил и сказал: «Сев, а ты знаешь, Рапопорт говорит, что этот Каплан, ну везде он прет, прямо вот никак ему не сидится, обязательно надо быть там, где какое-то событие, вот ему обязательно надо проявиться».
Предлагаю Севе:
— Вот давай мы сядем втроем, и пусть он скажет, когда я такое говорил.
— Саш, мне уже этого не надо, мне достаточно, что ты позвонил, я уже все понял.
И он вел этот концерт. А если бы я не выяснил, то остался бы в обиде на Севу, а человек, который все это наговорил, потирал бы руки, потому что он тому сделал плохо и этому сделал плохо, и от этого получил кайф. Это прямая интрига, это интрига ради интриги. А в театре всегда есть круг актеров и актрис, которые склонны к организации «шума за сценой». Это склонность к коалиционности, к дезактуализации какого-то важного достижения какого-нибудь актера или актрисы. Они считают, что какой-то условный Х влез и добился вдруг чего-то, чего они сами не добивались за долгое время. И вместо того чтобы делать свое дело, они начинают расшатывать его репутацию. Хотелось бы, чтобы в театре все были одной семьей, но так далеко не всегда получается.
— Атмосфера в театре, наверное, в большой степени зависит от руководителя, худрука?
— Я с «Современником» уже больше 13 лет и безумно рад, что попал в этот театр. Потому что театр больше, чем кино, дает мне раскрыться драматически. Когда руководителем была Галина Борисовна, она не вылезала из театра, она жила в нем, и люди чувствовали, что есть МАМА. Было ощущение дома. А сегодня такого ощущения дома, как это было при ГБ, наверное, нет. Не могу сказать, что стало плохо, потому что я играю, у меня нормальные отношения со всеми. Не знаю, может быть, кто-то не любит меня, кого-то я раздражаю. По крайней мере, со мной все разговаривают, хотя ведь бывает по-всякому...
Галина Борисовна Волчек пригласила меня в свой театр в то время, когда я принимал участие только в антрепризах. И однажды у меня намечались гастроли по пяти городам со спектаклем «Опасный поворот», где я играл роль Стэнтона. Мне звонит продюсер и сообщает, что все пять городов неожиданно слетели, а это кроме всего прочего означает, что «слетел» и мой гонорар. Я в жутком настроении еду в аэропорт, чтобы лететь в Москву. Тут звонок из «Современника»: «Галина Борисовна спрашивает, не могли бы вы приехать в театр, желательно сейчас — мы хотим вас попробовать в спектакле, который ставит Евгений Арье». Отвечаю, что я в другом городе и могу приехать только через два часа. Они сказали: «Ждем». Можете себе представить, как я мчался в театр! И все получилось. Счастливый случай — если бы состоялись гастроли, то у меня не было бы моего «Современника».
— Вам не кажется, что вас как будто вели к вашей цели?
— О да! Вся моя жизнь состоит из случаев — счастливых и несчастливых. И эта цепь событий в итоге привела меня к моему предназначению. Одна эта история чего стоит. Во время работы в Березниках нам выделили трехкомнатную квартиру. Но я — человек большого города, я стремился в Москву. И вот однажды Люся принесла с работы объявление об обмене: пожилая женщина из Москвы хотела поменять свою комнату в трехкомнатной квартире на «двушку» в Березниках. Я еду в Москву, нахожу эту женщину. Она оказалась дочерью одного из латышских стрелков, которые в свое время принимали участие в строительстве Березников. Правдами и неправдами помогаю ей попасть на прием к первому секретарю Московского горкома КПСС Гришину с целью получить добро на обмен.
Возвращаюсь домой. И вдруг мне отказывают в обмене на Москву. Я подаю в суд и выигрываю его. И вот сегодня, условно, у меня в паспорте появилась московская прописка, а в ночь на завтра эта несчастная женщина скончалась в поезде по дороге в Березники. Такая печальная история...
— Вернемся к кино. Александр, вы научились не «колоться» на съемках?
— На съемках фильма «Марго. Огненный крест» мы познакомились с Сашей Носиком, он очень смешливый. Прошло время. Мы снимаемся в «Альпинистах» режиссера Аршо Арутюняна. Я играл, естественно, главного злодея.
Саня играет альпиниста, которого я и мои люди взяли в плен и заставили его идти с нами за бриллиантами. Они были добыты моим персонажем при ограблении инкассаторской машины и надежно спрятаны. Мы снимали в горах Армении, в Цахкадзоре, на Севане. Там были с нами настоящие альпинисты, мы были с крюками — там такой крюк, вбитый в скалу, и трос. И Сашка вот так висит над пропастью. Я его держу за шкирку... ну, естественно, там есть страховка. Оператор тоже висит и снимает мое лицо, то есть Сашино лицо не в камере. По сюжету Сашина подруга, которую играла Наташа Бардо, находится у нас в плену, у подножия горы. И у меня такие слова: «Ты сделаешь то-то или ты хочешь, чтобы я спустился вниз и твоей твари отрезали язык?» Вы представляете какое напряжение — мы все висим, на каждый дубль надо снова подниматься в гору... И вдруг Саша после команды «Мотор!», глядя на меня, складывает губы бантиком и строит мне глазки... Я говорю: «Гад, что ты делаешь?» Ну, естественно, я раскололся. Мы очень долго не могли снять этот дубль, потому что мне пришлось смотреть мимо него, чтобы не задохнуться от хохота.
Еще случай. Режиссер Володя Потапов снимал фильм «07-й меняет курс». Мы с Жорой Мартиросяном играли двух американцев. В моего персонажа стреляют, у меня брызжет кровь, я падаю, а у меня чемодан с деньгами. И Жора должен сказать по-английски: «Ты убил его!»
Я хорошо говорю по-английски, а Жорка не говорит, то есть от слова совсем. И Жорке вешают текст, где большими заглавными русскими буквами написаны английские слова — «Ю КИЛД ХИМ».
Я их поправляю, американцы же не говорят — «килд хим», они говорят «кхилд’ ым». И начали. «Мотор. Камера». Мы уже почти все сняли, остался один Жора. И он говорит: «Ю КИЛДЫМ!»
Это было очень смешно, там все рухнули. Все, съемки уже в тот день не было. Всего-навсего из-за того, что они не поставили один апостроф.
— А какие-то опасные случаи были на съемках?
— Оля Прокофьева однажды разбила мне переносицу, не нарочно, естественно. В «Марго. Огненный крест» она играет журналистку, а я — того самого советника Наполеона. И там я как бы появляюсь отовсюду. В тот момент она на лодке, а я появляюсь из воды. И она мне засовывает гранату за шиворот. Снимали в Белоруссии, мы в настоящей воде, прохладно, конец сентября. Оля мне засовывает гранату за шиворот, я берусь за эту гранату, она меня толкает ладонью в лицо и меня сбрасывает. А у нее на пальце, оказывается, перстень был, и она мне тогда рассекла переносицу в кровь. Пришлось зашивать.
Или, например, я снимался в фильме «На Париж», играл немецкого генерала. Идет военный совет в каком-то блиндаже, и туда заезжает советский танк. Это, кстати, реальный случай. И на нем приезжают Федя Добронравов и Дима Певцов, а тут немцы. Их всех кладут на землю, а я с мундштуком и с папиросой стою над картой. По сценарию я должен вылить из зажигалки бензин, бросить туда сигарету и поджечь эту карту. У меня должна загореться черная перчатка, я должен эту перчатку резко сбросить, она летит под штандарт, и он со свастикой загорается. Так все и происходит. Я у ребят пиротехников спрашиваю:
— Все нормально?
Они говорят:
— Да, все нормально.
А когда начали снимать, то у меня не снимается горящая перчатка. Я уже просто ее содрал в последнюю секунду, этот штандарт загорелся, но огонь пошел наверх. Это было воскресенье, и дверь в то помещение была закрыта... Могло кончиться большим пожаром, но там все, слава богу, решилось. Я просто это к тому, что даже при профессионализме всех служб надо все самому проверять. Мы помним, как недавно в Голливуде во время съемок Алек Болдуин случайно застрелил девушку-оператора...
— Я вижу, вы — перфекционист...
— Я часто предлагаю для съемок свой реквизит и даже свою одежду. У меня, например, есть трость, подаренная мне Георгием Николаевичем Данелией, и я ее берегу как зеницу ока. Ручки, зажигалки, какие-то вещи у меня есть. Потому что есть потрясающие реквизиторы, но бывает, что ты играешь какого-то предпринимателя высокого уровня, а тебе дают шариковую ручку, например.
Очень редко бывает, когда какая-то киногруппа заказывает на тебя одежду, все-таки она берется в основном из подборок. Я часто предлагаю костюмерам свою одежду, особенно в современных фильмах. Дело в том, что я в течение пяти лет был одним из «лиц» известного модельера Михаила Воронина. Там было «молодое лицо», было «среднее лицо», а я был «пожилым лицом». Костюмы, пиджаки, брюки, куртки — очень много было сделано компанией Михаила Воронина на меня. Это все хорошего качества и точно на меня по размеру. Поэтому я иногда снимаюсь в своей одежде, и это работает на фильм.
— Александр, вы специалист по внутрисемейным отношениям. В народе говорят: сапожник без сапог. Вы, кажется, своей жизнью опровергли это выражение, прожив с одной женой более полувека?
— Общеизвестно утверждение — за каждым состоявшимся мужчиной стоит некий щит, некий ангел-хранитель, без которого он бы не стал таким, каким стал. Учитывая то, что мы познакомились давно, она стала и является для меня таким щитом. У меня к ней, в принципе, нет ни одной претензии как к матери, как женщине, как к жене, как к бабушке, как к соратнице. Знаете, в интервью Борису Корчевникову я вспомнил историю, имеющую место в начале наших отношений — про мандаринку. Люся просила меня не рассказывать больше про нее: «Если ты будешь рассказывать еще раз про мандаринку, я такие вещи нарассказываю про тебя...» Ну, я рассказывал, потому что для меня этот эпизод очень показательный, он наглядно интерпретирует разницу мышления мужчины и женщины. Я не знаю, чего она там про меня наговорит, поэтому я уж не хочу ее как-то сильно провоцировать. Сохраним интригу. (Смеется.)
Так вот такой «мандаринкой» для нас оказалась моя страсть к актерству. Это последнее, к чему она меня, что называется, поощряла. Она как раз не хотела, чтобы я был актером. И я думаю, что и сейчас жена не в большом восторге от этого. Хоть и повторяет: «Смотрю фильм, и если в титрах тебя нет, я не смотрю этот фильм». Ну, это она шутит. Она хотела, чтобы я был врачом, чтобы утром уходил на работу, а вечером приходил домой. Но это не моя история, вот в чем дело. Это единственное, в чем мы абсолютно не совпадаем. Я совершенно твердо уверен, что, как только человек садится дома, прилег на диванчик, сел в кресло, его жизнь закончилась. Моя жизнь закончится тут же. Без того, что я сейчас делаю, не смогу жить ни одной секунды, ни дышать, ни жить. Я поэтому же так «паранойяльно» и стремился все время сюда. Я рассказываю это потому, чтобы никто не обольщался: нет идеальных отношений, потому что у всех, естественно, есть учет собственного интереса, неосознаваемый. Да нет, а может быть даже осознаваемый. Конечно, каждый учитывает себя прежде всего. А мое право — учитывать себя.
Ну, именно поэтому на каком-то этапе сказал: «Я хочу, чтобы всем было хорошо, но чтобы среди тех, кому хорошо, был и я тоже». И на Люсино «Может быть, хватит?» — я отвечаю: «Ты понимаешь, если будет «хватит», то первая, кто пятый угол будет искать, это будешь ты. Потому что я без этого превращусь в такого монстра, буду ненавидеть всех и все, и первая, кто попадется мне под руку, будешь ты. Поэтому смирись».
— Может быть, вы ее и материально ограничили в связи с новой профессией?
— Материально не то что сейчас не приблизился, а я никогда не приближусь к тому финансовому уровню, в котором жил и мог продолжать жить, будучи психотерапевтом в обеих странах. И мне об этом говорят все. Я не то что потерял, но это совершенно другой порядок. Это притом что не могу пожаловаться на мое положение в актерском мире в этом плане. Тьфу-тьфу-тьфу, чтобы не сглазить. Но это все равно очень далеко от того, что было там. Знаете, я как-то сказал в каком-то интервью, что я бы не хотел, чтобы меня услышали продюсеры или кастинг-директора, но если завтра вдруг скажут: «Актерам мы больше не платим нисколько, просто не платим» — я все равно буду это делать.
— Было бы непростительно с моей стороны не использовать вас сейчас в качестве психотерапевта: какой совет вы можете дать всем женщинам для укрепления отношений со вторыми половинками?
— Мужчине нужна женщина. Сексуально, бытово, психофизически, социально, духовно, ментально, сакрально — как угодно.
Покой, мир, уют, атмосфера в доме — это женщина. И, естественно, если женщина правильная, то это поддержка. То есть второго фронта нет. Знаете, как говорят, когда второй фронт открывается, люди проигрывают войну. Второй фронт означает проблему в тылу. В тылу не должно быть проблем. И женщине хорошо бы это помнить, тогда она будет получать все, что хочет. Не надо ничего просить. Опять же, говоря словами моего персонажа из «Мастера и Маргариты»: «Ничего и никогда не просите. Ничего и никогда, особенно у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами все дадут».
Это абсолютно относится к мужско-женским отношениями — не просите ничего, будьте вот этой женщиной! Если мужчина ваш, то вам будет нормально. Если не ваш, значит, вы просто оставите его в покое и пойдете дальше. Но делайте что должно, и будь что будет.
Смотрите, у меня мурашки. Это — лакмусовая бумага, подтверждающая важность того, о чем мы говорим, чего это стоит.
— Если бы вы стали всесильным, что хотели бы привнести в мир?
— Глобально для всех — абсолютную справедливость.
Для всех. Я понимаю, с одной стороны, что это вроде бы не осуществимо, но с другой стороны, мы же можем стремиться к этому, люди же декларируют стремление к миру, дружбе, всеобщему братству, равенству, к счастью. В Советском Союзе это же декларировалось, а счастья все не было и не было...
У нас в театре идет спектакль «Враги. История любви» по роману Зингера. Там Сережа Юшкевич играет главного героя, еврея Германа Бродера, а жена у него полька, ее играет Алена Бабенко. И она, которая пытается как-то жить в еврейском ощущении, говорит мужу, что нельзя курить в шабат. Он спрашивает почему. Она показывает наверх и говорит:
— А ему мешает дым от папиросы.
— А, — говорит он, — дым от папиросы ему мешает... А дым от крематориев ему не мешал?
Это же так. Почему же Господь помогает тем, кто совершает явные бесчинства и грехи, а людям безгрешным он не помогает?
И вот тут недавно у меня был разговор с кем-то из моих коллег актеров, я говорю:
— Почему же тогда все-таки этот сатана все время присутствует? Ну, просто уберите его, и все.
На что мне этот человек, мой коллега актер, сказал:
— А потому, что человеку дают выбор, с кем быть.
Жизнь каждого человека — это череда его выборов. Хочется, чтобы эта череда приводила к справедливой оценке каждого выбора.
Что касается меня — кроме нормальных человеческих желаний, мне очень хотелось бы, чтобы мой опыт пригодился кому-то, поддержал сомневающихся в борьбе за свою мечту.
— Вы прекрасно выглядите, вы сыплете именами, фамилиями и датами, вы сохранили юношеское любопытство к жизни, и вы — невероятный оптимист. Александр, признайтесь — вы Воланд?
— Ответ на этот вопрос вы получите, когда лет через триста будете брать у меня очередное интервью. (Смеется.)
Подпишись на наш канал в Telegram