Без преувеличения, ее знала и любила вся страна. На счету актрисы Ульяна Громова из «Молодой гвардии», управдом Плющ из «Бриллиантовой руки», Клавдия из «Комиссара», купчиха Белотелова из «Женитьбы Бальзаминова» и еще десятки легендарных ролей. Эти фильмы смотрят и пересматривают до сих пор. О непростой, но такой яркой жизни Нонны Мордюковой «Каравану историй» рассказала ее сестра Людмила Мордюкова.
Яглубоко убеждена: мою сестру Нонну Мордюкову не во ВГИКе научили актерскому мастерству, она с ним родилась. Недаром в британской энциклопедии «Кто есть кто» она — в списке десяти лучших актрис ХХ века.
Вспоминаю одну довольно жуткую историю из нашего военного детства. Нас в семье было шестеро: два брата и четыре сестры. Мама наша была очень активной: коммунистка, до войны поднимала колхозы, потом в городе Ейске работала секретарем горкома партии. Когда немцы подошли к Ейску, мама зашила партбилет в юбку, погрузила нас на телегу, и мы поехали куда глаза глядят — прятаться. Но немцы дорогу уже перекрыли и сам город заняли. Была зима, по пути нам встретилась заброшенная маленькая сторожка: открываешь дверь, за ней — комнатка, и больше ничего. Вокруг стояли амбары с семечками и кукурузой и скирды соломы. Деваться нам было некуда, и мы поселились там. Вскоре и туда пришли немцы. Оставили полицаев, а сами двинулись дальше.
Боялись мы страшно, ведь расстреливали как раз коммунистов, а еще партизан и евреев. Рядом была речка с крутым склоном на другом берегу, и мы не раз видели, хоть мама и прикрывала нам глаза, как немцы ставили на обрыв целые семьи, расстреливали, и тела падали вниз. Были в округе и партизаны, они иногда приходили к нам из леса погреться. Мама как член партии считала своим долгом им помогать. И вот однажды пришли из леса трое. Мама затопила печку соломой, накормила их, напоила. И тут к нашему дому подъезжают полицаи. Один партизан зарылся в семечки, второй спрятался в стог сена, а третий говорит:
— Я никуда не пойду, мне снилась церковь, меня все равно убьют.
Мама умоляла его:
— У меня дети, не губи нас, иди где-нибудь спрячься.
— Нет, — говорит, и все. Отвернулся и лежит.
И тут Нонна — ей только 17 лет было, но вот что значит актриса от Бога! — быстренько надевает пальтишко, выходит на улицу и, как будто не замечая, что полицаи вокруг, начинает перекидывать сено вилами, еще и песенку напевает. В это время полицаи верхом на конях окружают ее. Спрашивают:
— Дочка, кто в доме?
А она с наивным и беспечным видом разворачивается к ним и говорит:
— Мама и дети, заходите, дядя, — при этом достает из кармана семечки и грызет.
А мама нас маленьких в окошечко выставила, как будто мы любопытствуем, что там происходит. При этом только и думаем, что за нами партизан лежит. Тем временем полицаи спрашивают у Нонны:
— Чьи это следы на снегу? Кто к вам в дом приходил?
Она абсолютно спокойно отвечает:
— А это мы с братом хворост собирали, печку топить.
И так это она все убедительно сыграла, что ей поверили и в дом не зашли. Каково ей было в этот момент — даже представить невозможно...
Когда немцев из Ейска вышибли, наша семья вернулась в город. Там все было практически полностью разрушено. Нам отдали чудом сохранившийся купеческий дом на улице Энгельса. С ним связана такая история: когда мы выехали из этого дома, там поселился директор ресторана и начал делать ремонт. При этом в стене нашелся сундучок с кладом. Бывший владелец дома, купец, был репрессирован и погиб в ссылке, а богатства свои успел замуровать. Когда власти узнали про клад, бросились искать, не спрятано ли еще что-нибудь в доме.
По кирпичику разобрали, разрушили до основания, но в итоге нашли еще два клада. Представляете, мы сидели на бриллиантах и золоте, а питались при этом одной кукурузной кашей. Первые послевоенные годы были очень голодными. Мы едва сводили концы с концами, так еще и посылали Нонне во ВГИК посылки с кукурузной крупой. Все студенты очень ждали этих посылок, так как тоже голодали. Дошло до того, что Нонна с соседками по общежитию старались больше лежать, чтобы сэкономить энергию, и съели весь клей на основе крахмала, который им выдали для заклейки на зиму окон.
Сразу после войны Нонна поехала поступать во ВГИК. Это ей Сергей Бондарчук посоветовал, он когда-то с сестрой учился в одной школе. И вот приехал из института на каникулы, встретил Нонну и говорит: «Поезжай в Москву поступать, только маме не говори». Она и не сказала, мама думала, она в Ростов едет, в педагогический институт. А они с Сергеем после Ростова втихаря сели в товарный вагон и четыре дня тряслись до Москвы. Нонна приехала поступать в одном платье-«татьянке» с коротенькими рукавчиками, а август в Москве в тот год выдался очень холодным. Первую ночь в столице сестра ночевала на вокзале.
Во ВГИКе выяснилось, что первые отборочные туры уже закончились, шел третий тур. И Нонну, естественно, не хотели до него допускать. Тогда она сказала только одну фразу: «Ну, тогда отдавайте мои документы, я поеду домой». Но как она это сказала! У нее столько переживаний на лице было, столько боли и обиды в глазах, что вот ехала в товарном вагоне без билетов, без денег в эту Москву! И один человек в комиссии вдруг заинтересовался: «Нет, девушка, подождите!» Ее повели туда, где шел просмотр. Экзаменаторы спрашивают:
— Вы что-нибудь подготовили?
Она говорит:
— Да, монолог Фамусова.
Комиссия просто лежала от смеха. Ее тембр, ее грудной голос сразу им понравились. Потом ее спросили: «А какие-нибудь случаи из жизни вы знаете?» Для Нонны лучшего и придумать было нельзя: байки — ее конек. Дальше все пошло уже как по маслу, ее взяли, потому что талант врожденный.
Со временем благодаря Нонне вся наша большая семья перебралась в Москву. Сначала мы с мамой просто приезжали к ним со Славой Тихоновым — они жили тогда на Пироговке в одной комнатке в коммуналке. И Слава, кстати, никогда не был против, чтобы мы у них останавливались. Он и сам приезжал с Нонной к нам в Ейск на каникулы. Мои одноклассники на меня прямо молились, что я каждый день вижу самого Тихонова. Все влюбились в него после фильма «Максимка», и местные девчонки висли на нашем заборе, подглядывая за Славой. Потом мама всех нас вывозила в колхоз работать. Тихонов абрикосы собирал, помидорчики, все это в ящички укладывал. Каждая бригада жила в отдельной комнате. Мы — всей семьей: Нонна со Славой, мама, я, младшие брат и сестры. Помню, нарвем душистых цветов: горошек, ромашку, разложим на полу рядочками, а сверху стелим белую простыню. И на этой постели все спим. Мама все хотела Тихонова куда-нибудь переселить, чтобы ему было попросторнее. Говорила:
— Слава, ну что ты будешь в этой куче-мале...
Но он не соглашался:
— Я хочу с Нонной дышать одним воздухом.
Тихонов такой был счастливый в эти дни! И очень румяный от свежего воздуха, от фруктов, от кубанского изобилия. В эти годы мы стали его настоящей семьей. Он же рос в Павловском Посаде единственным ребенком в семье за высоким забором. Мама его, Валентина Вячеславовна, была очень строгой, она никуда Славу не пускала. Ему хотелось играть с мальчишками, а она говорила: «Нельзя!» И вдруг у Тихонова появилась семья, мы на него вешаемся. Он с нами, детьми, и в казаки-разбойники мог поиграть, побегать — любил игры: и детские, и взрослые. Нонна всю жизнь дружила с актрисой Лорой Кронберг и ее гражданским мужем шахматистом Михаилом Талем. И Миша Таль, будущий чемпион мира по шахматам, охотно играл со Славой, находя его достойным партнером. А с самой Лорой Слава играл в джокер-покер...
Надо, наверное, рассказать, как мы перебирались в Москву. Сначала уехала мама. Сказала мне: «Доченька, я под Москвой устроюсь агрономом и через годик за вами приеду». Видимо, она уже знала, что смертельно больна, ведь мама скончалась в 55 лет. Нонна, чтобы ее разгрузить, взяла к себе жить нашу среднюю сестру Наташу. А младшие остались со мной, хотя мне самой тогда было всего 12 лет. Я их утром будила, отводила в детский сад и школу, на рынок бегала, хлеб пекла, готовила обед, на мельницу ходила, где зерно мололи, обстирывала себя и их, убиралась. И учиться успевала хорошо. Так и прожили год. Вдруг мама пишет: «Доченька, я еще не устроилась, мне негде жить, еще годик потерпи». И вот наконец она за нами приехала.
Я прихожу в школу и говорю:
— Отдайте мне документы, мы в Москву уезжаем. Мама за нами едет.
— Откуда едет? А где же она была?
— В Москве.
— А сколько же вы прожили одни?
— Два года, — говорю.
Тут голос у учительницы пропал, она куда-то убежала, потом привела всех учителей, а у них слезы на глазах. А я думаю: «Чего они ревут, все же нормально...»
Какое-то время мы жили на съемной квартире под Павловским Посадом. Затем нам дали барак под Люберцами, там и умерла мама. И лишь потом нашему старшему брату Гене, он работал в КГБ, дали большую квартиру в Люберцах, мы с братом и сестрой поселились в ней. Там я окончила школу и поступила в институт в Москве. Тут Нонна мне и говорит: «Переводись на вечерний, будешь со мной в киноэкспедиции ездить». И я стала дублировать актеров на съемках, сниматься в массовках.
Летом 1964 года работа для меня нашлась сразу в трех фильмах, которые снимались в Суздале: «Метель», «Женитьба Бальзаминова» и «Царская невеста». В последнем я дублировала актрису, исполнявшую роль Домны Сабуровой. А в «Метели» не только дублировала Валю Титову в роли Марьи Гавриловны, но еще и гусара сыграла. Я же занималась верховой ездой! Вот мне приклеили усы, волосы убрали под кивер — и я поскакала в задних рядах среди гусар, пока конь меня не скинул...
На съемках «Женитьбы Бальзаминова» режиссер Константин Воинов меня спрашивает:
— Ты проститутку сыграешь?
Я покраснела, говорю:
— Нет.
И он пригласил на эту роль Наталью Крачковскую.
Зато я сыграла барышню в эпизоде в саду Белотеловой (роль Нонны), а еще нищенку и монахиню. Однажды я сорвала дубль. Снимали, как Бальзаминов лезет в сад через забор в костюме трубочиста. Барышням из групповки заплели косы, одели в цветастые платья на кринолинах, на плечи — платки. Я там среди прочих сижу и вышиваю на пяльцах, меня хорошо видно в кадре. И вот по сценарию мы все должны испугаться Бальзаминова и с визгом броситься в пруд. Подбегаем мы в этих кринолинах к берегу, и тут я вижу, что в воде полно пиявок. Говорю: «Не полезу». Но из-за того, что до этого я уже попала в кадр, без меня эту сцену нельзя было снимать. Так что для меня в пруд поставили табуреточку, подвезли меня к ней на лодке. Я на эту табуреточку встала и кринолином прикрыла. И когда все прыгнули в воду, я вместе со всеми орала. Смотрелось так, будто я раньше всех это сделала.
В этом эпизоде была сцена, которую вообще снимали 28 дублей подряд: поцелуй Вицина с Мордюковой. То Воинову что-то не нравилось, то у операторов шел брак. В итоге почти смену на это потратили, Вицин весь был исцарапан, так как из забора гвоздь торчал, а лицо его в итоге стало красным от крепких Нонниных поцелуев. Вицину было уже 47 лет, помню, как он все время ходил по городу с тросточкой — репетировал. Еще он тогда йогой занимался и в перерыве всегда где-нибудь уединялся, чтобы сделать упражнения. И Воинов в рупор на весь город кричал: «Гошка, йог проклятый, ты где там опять?»
Все знали, что у Воинова роман с Лидией Николаевной Смирновой, игравшей сваху. Но хозяйкой на площадке она себя не чувствовала, напротив, режиссер часто был к ней беспощаден. Например, сцену, где она ест пироги, у оператора все никак не получалось снять, плохо работала камера, пришлось сделать 13 дублей. А я в этот момент работала реквизитором и бегала в пекарню докупать эти пироги. В итоге 13 кусков пирога Лидия Николаевна съела, отравилась ими, ей потом очень плохо было. А Воинов еще и кричал на нее при этом. Знаете, как режиссеры порой издеваются над теми, кого любят...
В то лето у всех были какие-то бурные романы. В «Метели» Басов снимал Валентину Титову, в которую был безумно влюблен. И когда она уезжала со съемок, он психовал, просто не мог без нее работать. Нонна же на эти съемки приехала с Борей Андроникашвили, своим гражданским мужем. Боря был младше на девять лет, но очень сильно Нонну любил и называл ее по-грузински «богиня». А она его за глаза называла князем. Он действительно был княжеских кровей, его мать из рода грузинских князей Андроникашвили, и Борис взял ее фамилию, а не отца — репрессированного писателя Бориса Пильняка.
Кстати, у Гурченко Нонна мужа не уводила, она вообще никогда не позволила бы себе разрушить семью: Люся с Борей раньше рассталась. Но однажды у нас в квартире (а жили мы тогда вчетвером в 1-м Неопалимовском переулке: Нонна, ее маленький сын Володя, Боря и я) раздался звонок. Нонна была в отъезде, Бори не было дома, я взяла трубку. Оказалось, звонит Гурченко. Спрашивает:
— Ты кто?
Отвечаю:
— Я не обязана вам представляться.
— Ты что — новая домработница?
Я и на этот вопрос отказалась отвечать. Тогда Гурченко догадалась:
— А-а-а, я поняла! Ты, наверное, сестра Нонны. А Борька дома?
— Допустим, нет.
— Он к тебе там не пристает?
Тут уж я не выдержала:
— Какие вы вопросы гадкие задаете! — и повесила трубку.
Позже, когда мы с Люсей познакомились, посмеялись, вспомнив этот разговор...
Боря с Нонной прожили шесть лет, и долгое время у нас была идиллия: домашнюю газету выпускали, Андроникашвили Володю приучил читать. Я сама перечитала очень многое из его библиотеки, и Нонна тоже — так мы самообразовывались. Все и было бы хорошо, если бы Борис еще и деньги зарабатывал. А он все сценарий писал, да так и не дописал... И при этом Нонну страшно ревновал. Однажды на каком-то банкете после успешной сдачи фильма в Госкино кто-то из мужчин по-дружески похлопал Нонну по щеке. Все! Две недели Андроникашвили потом ее мучил. Уж очень темпераментный был: в ожидании Нонны с работы ходил белого цвета по квартире, садился, потом бежал на улицу, опять возвращался — метался как зверь.
Все думал, может, ее кто-то подвезет, и он их застукает. У них в комнате сервант стоял зеркальный, и я, когда пробегала по коридору, в его отражении через открытую дверь видела все Борины мучения. Но если ты женщину любишь, так сделай для нее хоть что-то. Ни-че-го! И вот однажды приходит Нонна в Дом кино и встречает свою подругу Люду Хитяеву в шикарной шубе. А у той был гражданский муж — гонщик, который хорошо зарабатывал. Нонна на Люду посмотрела и в первый раз задумалась о том, что содержит мужчину! Боря обожал банкеты, вечеринки с друзьями, но сам ни копейки не приносил.
А Нонна, чтобы заработать, постоянно ездила на гастроли от бюро пропаганды, возила с собой тяжеленные бобины пленки с фрагментами из фильмов — «колеса», как она их называла. Кормила и поила всю семью. И вот стоило ей уехать, как Боря вставал с дивана, собирал пивные бутылки, которые до этого копил, и бежал сдавать, а потом куда-то исчезал на пару дней. Я думала поначалу: не буду вмешиваться, а потом не выдержала и Нонне об этом рассказала. И она опять задумалась. И потихонечку стала его отдалять от себя, а потом резко сказала: «Все, уходи!»
К сожалению, женское счастье Нонна так и не нашла. Все ей попадались какие-то не те мужчины. Слава Тихонов, хоть по характеру был и слабоват для нее, во всяком случае был хорошим семьянином, все нес в дом. Но Нонна по молодости лет этого не ценила, лишь потом пожалела о Славе, когда попробовала построить жизнь с другими. Правда, сестра писала в своих воспоминаниях, что Тихонов ее по-настоящему никогда и не любил. Не знаю, мне так не кажется...
Расскажу про один ее несостоявшийся роман, о котором никто не знает. Были мы с ней в киноэкспедиции картины «Возврата нет», а там играл Владислав Дворжецкий. Жили в провинциальном летнем пансионате, который находился на берегу реки Северский Донец. Помню проявления огромной народной любви к Нонне на тех съемках. Вот подъезжает к нашему домику трактор с прицепом. Я как всегда во дворе что-то готовлю (печь стояла прямо на улице). Меня спрашивают:
— Здесь Мордюкова живет?
— Да, в этом доме.
— Ну, тогда разгружаем.
И начинают из прицепа выгружать арбузы, целую гору! Нонна с Владиславом возвращаются со съемок, а тут их уже арбузы ждут.
В другой раз мужики тащат лодку из реки и кричат:
— А Мордюкова тут близко живет?
Я говорю:
— Да, вот здесь!
И они мешок раков вываливают передо мной.
Я в ужасе! Хорошо, как раз у Дворжецкого был перерыв, и мы с ним давай этих раков собирать, они ж расползаются. Он их так ловко хватал и кидал сразу в кастрюлю.
И вот между Нонной и Владиславом возникла некая симпатия, взаимное притяжение. В этом же фильме снималась Татьяна Самойлова, и, как оказалось, она тоже была тайно влюблена в Дворжецкого. Однажды Нонна с Владиславом сидели в домике: сестра что-то рассказывала, а он все больше молчал. Но если уж что-нибудь говорил, то очень остроумно. И вдруг снаружи кто-то открывает окно, и в комнату, как кошка, впрыгивает Татьяна Самойлова. Усаживается между Нонной и Владиславом. А перед диваном стоял столик, на нем какие-то закусочки, остатки обеда (я в этой экспедиции постоянно на всю группу готовила кубанский борщ в огромной кастрюле). И вот Самойлова упирается двумя ногами в край стола и опрокидывает его, все летит на пол. Так она демонстрировала свою ревность.
А у Нонны с Владиславом так ничего и не сложилось. Поехали они в соседний поселок на машине. И Дворжецкий увидел там в магазине женское платье, купил. Нонна прямо спросила:
— У тебя кто-то есть?
Он ответил уклончиво:
— Ну, там...
Сестре такого ответа было достаточно, она очень щепетильной была, никогда не вклинивалась в чужие отношения.
Был у Нонны еще роман с молодым артистом Юрием Каморным. Он очень настойчиво добивался ее расположения. Бегу я как-то на свиданку и замечаю Каморного недалеко от нашего дома. Он, оказывается, комнатку снял рядом, чтобы за Нонной следить и подкарауливать ее. Разница между ними была 19 лет, и Нонна из-за этого очень комплексовала. Помню, пошли мы все вместе в Дом кино, Нонна с Каморным идут под ручку. И вдруг подходит к ним одна актриса и говорит: «Нонна, привет! — и, глядя на Каморного, добавляет: — Ой, как же твой Вовочка вырос, какой стал хорошенький!» То есть приняла Юрия за сына Мордюковой — Володю Тихонова. Нонна своего спутника ткнула в бок:
— Понял? Ты понял, что так будет всегда?
Напрасно Юрий ее утешал:
— Нонна, ну, ладно тебе, поговорят-поговорят и перестанут.
И вот однажды я занималась в комнате с Володей, уроки у него проверяла. А в бывшем Борином кабинете Нонна с Юрием выясняли отношения. Вдруг слышу: бах! И Нонна закричала. Я подумала, может быть, ваза упала. Прибегаю, а у Каморного из руки кровь хлещет. Оказывается, он принес пистолет и сказал Нонне: «Выйдешь за меня? Если ты мне откажешь, я в себя выстрелю». Она ответила нет — не верила, что он выстрелит... Слава богу, пуля прошла навылет, еще и дверь задела. Стали мы перекисью останавливать кровь. Скорую вызывать нельзя — доложат, что в доме у Мордюковой огнестрел. Жуткий вышел бы скандал. И неприятности нашему брату, служившему в КГБ. Пришлось самим справляться. Юрий сильно побледнел, крови потерял много, губа нижняя дрожит — судорога. И вдруг говорит:
— Нонна, если ты мне откажешь, я и вторую руку прострелю.
Она кричит:
— Все, уходи, видеть тебя не могу!
Но не выгнала в тот день, оставила ночевать — куда же ему идти в таком состоянии...
Рука у Юры зажила, все обошлось. Звонит Каморный, приглашает куда-то. Нонна мне предлагает: «Ну, давай съездим. Слава богу, не к нам домой просится». Приезжаем на какую-то квартиру, а там из Большого театра балериночки, такие хорошенькие, молоденькие, стройные. И среди них один парень — Юра. Мы заходим, Нонна очень красивым движением скидывает шаль и говорит: «Здравствуйте, а что молчим? Давайте поговорим о том, о чем вы молчите!» И тут же еще шутку какую-то, и уже все смеются, обстановка разрядилась. А Юра с гордостью и восхищением тем вечером всем повторял: «Вот видите, она какая! Я же вам говорил!» Страстно был влюблен мальчишка...
Мужчинам с Нонной было интересно, даже тем, с кем она просто дружила. Взять хотя бы Гелю Коновалова. Геля был мулатом: мать русская, а отец — негр, поэтому его взяли в фильм «Баллада о Беринге» на роль арапа Петра Великого. Нонна там играла императрицу Анну Иоанновну, и вот у них завязалась дружба. В фильме снималось несколько лилипутов. С одним из них Геля сдружился. И когда они с Нонной шли гулять, он брал с собой и товарища — но нес его на руках, как ребенка. Вот такой колоритной компанией, втроем, они гуляли по Невскому. Молва потом приписала Геле и Нонне роман, но это неправда.
Мордюковой даже с Юлианом роман приписывают. А ведь он практически заменил ей сына... В последние годы был одним из немногих, кто регулярно Нонну навещал и кого она допускала к себе. Юлик никогда не приходил без подарков: то приемничек принесет, то какие-то часы, на Пасху — куличи, яйца. Юлиан был Нонне благодарен: в трудный для него период жизни она ему очень помогла, приютила. Они строили планы на совместные выступления, репетировали песню дуэтом — собирались ехать на гастроли... Но не довелось. Нонна слегла, а Юлиан спел эту песню с Людмилой Зыкиной. Сестра очень переживала, но не обиделась, так как понимала, что сама уже не сможет. Теперь Юлиан всегда Нонну на кладбище навещает...
Очень большая симпатия связывала сестру и с Никитой Сергеевичем Михалковым, еще со времен съемок фильма «Родня». В последние годы Никита опекал Нонну и следил за ее здоровьем, всегда устраивал в хорошие больницы, присылал машину с помощником по первому зову. Помогал Никита Сергеевич и нашей сестре Наташе, которая ухаживала за Нонной и жила с ней последние годы.
Нонна уходила из жизни спокойно. Кто-нибудь из родственников все время дежурил в ЦКБ. Я ее спрашивала:
— Скажи, что ты хочешь? Что принести? — все время задавала ей такой вопрос.
Один раз она мне сказала:
— Я очень хочу прозрачные ажурные перчаточки, чтобы надевать их, когда меня в больницу приходят навещать.
Я ей достала такие, хотя найти ажурные перчатки оказалось не так просто. Нонна любила их надевать и смотреть на свои руки...
Недавно в Ейске сестре поставили памятник. Скульптор изобразил ее в том самом платьице-«татьянке», в котором Нонна приехала поступать в Москву. Памятник стоит на невысоком постаменте, к нему ведут всего три ступеньки. И все желающие забираются к бронзовой Мордюковой на колени и фотографируются. Это уже стало доброй традицией для брачующихся и гостей города — сфотографироваться с Нонной Мордюковой.
Однажды прихожу к памятнику, а на ногах бронзовой Нонны накрашены ногти! Кто-то сделал «сестре» педикюр. Я побежала, купила целую бутылку ацетона, памятник-то большой, и давай этот лак стирать. Звоню возмущенная сестре Наташе, а она говорит: «Зачем стираешь? Оставь! Нонне бы понравилось!» Тем временем на колени к Нонне мужик забирается, а его жена бегает вокруг — фотографирует. И я, расстроенная, говорю: «Мужчина, вы сели к женщине на колени, а еще и улыбаетесь!»
Наташа в трубку это слышит и опять меня успокаивает: «Не сгоняй его, Нонна была бы довольна!» Наверное, она права: Нонна была бы довольна... А я бесконечно радуюсь тому, что сестру помнят и любят зрители. Кубанское землячество даже вручило мне документ, в котором написано, что по опросу жителей Краснодарского края лауреатом в номинации «Духовное имя Кубани» стала Нонна Викторовна Мордюкова.
2017 год
Подпишись на наш канал в Telegram