«В телефильме «Почти смешная история» моя героиня Иллария поет забавную песенку: «Я леплю из пластилина кукол, клоунов, собак...» Могла ли я тогда подумать, что эти слова окажутся пророческими? Вот уже много лет рождение кукол стало моим, пожалуй, самым любимым делом...»
— Помню, мне они каждую ночь снились. Подхожу к лавке, уставленной восхитительными куклами. Только дотрагиваюсь до волшебной игрушки, как она превращается в дурнушку. Я в ужасе хватаю следующую красавицу, но и с ней происходит эта странная метаморфоза. Часто ночью снилась мне соблазнительно приоткрытая коробка с цветными карандашами. Как только наклонялась к находке, она мгновенно растворялась. Я от отчаяния просыпалась и плакала. В жизни мне не давали даже прикасаться к цветным карандашам папиной сестры. Однажды мама принялась ночью меня тормошить:
— Что с тобой? Деточка, ты что, плачешь?
— Нет! Я там пою!
Оказывается, мне снился сон, будто я стою в каком-то ярко освещенном зале и пою. К этому сну я часто возвращалась, когда стояла на сцене...
После этих жутких снов я стала самостоятельно создавать кукол. В доме я слыла рукодельницей. Однажды в мамином чемодане нашла кусочек дивной ткани и профессионально ее раскроила. Ткани хватило на все: на платье для куклы, на покрывало для кукольной кроватки, на небольшой коврик, оставшийся кусочек я приклеила к маленькому стульчику. Мама, увидев мое художество, чуть ли не упала в обморок: «Это же был чужой материал!» Во время войны она подрабатывала шитьем платьев.
— Ваш отец Сергей Антонов был известным прозаиком. Вам на роду полагалось быть писательницей...
— Я честно много лет принималась за воспоминания, но так свою книгу и не дописала. У меня в столе лежит толстенная тетрадь. Когда уже служила в театре, хотела рассказать о своей работе, но не скандальные истории, а о тяжелых обидах и страданиях. Я думала, от этого мне станет легче. В общем, чтобы кто-то, прочитав ее, пожалел, приласкал, посоветовал. И поэтому назвала будущую книгу «Мне показалось, что кто-то позвал меня ласковым голосом».
Начала писать о театральных страданиях, вдруг вижу, что выходит совсем о другом: о детстве, о войне, о том, как разошлись родители и я осталась одна...
Вы спрашиваете, писательница ли я? Нет, в папу не пошла. Сергей Петрович Антонов, по профессии инженер, во время войны начал писать и даже публиковался. Он переписывался с Ахматовой, посылал ей свои стихи. Анна Андреевна как-то ответила ему, написав, что его дело — не поэзия, а проза, папа совету внял. Сергея Антонова и сейчас вспоминают как хорошего писателя и сценариста. По его произведениям были сняты знаменитые фильмы: «Дело было в Пенькове», «Поддубенские частушки», «Овраги», «Разноцветные камешки».
Папа был очень общительным человеком. В нашем доме часто собирались талантливые люди, друзья отца. В такие моменты папа старался сплавить меня с братишкой к соседям, чтобы мы не мешали творческим посиделкам. Но иногда мне удавалось отвоевать место за огромным письменным столом, и я молча «собеседовала с большим интересом» с гостями. Мне очень нравился Михаил Дудин, потому что он ко мне тепло относился, дарил яблоки и носочки и иногда качал меня на своей ноге. Меня поражали его смешные уши, оттопыренные, как у сказочного Чуда-юда. Когда он заходил в дом с мороза, на него падал свет из огромного окна, и его прозрачные уши сверкали ярко-красным огнем, как фонари. Когда мне было лет пятнадцать, я приезжала к папе в Москву и у него в доме познакомилась с Беллой Ахмадулиной и Евгением Евтушенко. Помню, когда молодая поэтесса читала свои стихи, ее муж Евгений Евтушенко все время восклицал: «Господи! Какой я поэт?! Вот Белла — гений! А я что?..»
— Как ваши родители приняли такое сложное решение — поделить детей при разводе?
— Нет, они не разводились. Просто мама решила уехать, когда мне было семь с половиной, а брату всего четыре года. Однажды я проснулась утром, и меня поразила тишина в комнате. Папа один сидел за столом, о чем-то думал, в комнате было подозрительно пусто, на стуле не висел халат, не шумел братик и не было мамы. Я приготовилась заплакать, но папа резко поднялся и сказал: «Не реветь!!!» И в ту же секунду я стала взрослой...
Мы жили с ним в доме на Малой Садовой, над служебными помещениями Театра комедии, в коммунальной квартире. В школу я ходила по Невскому проспекту, и соблазны окружали меня со всех сторон. Самый большой соблазн был на углу Невского и Малой Садовой у Елисеевского магазина — там стояла колясочка с мороженым. Эскимо в шоколаде — шесть рублей! Фруктовое розовое — три рубля! А я иду в школу с пятью рублями, выданными папой на обед. Мечта была скопить шесть рублей на эскимо в шоколаде. Но, подходя к коляске, я не выдерживала и покупала каждый раз фруктовое. Отец был спокоен за мое «школьное питание», не подозревая, что я весь день ходила голодная.
Я была предоставлена самой себе: папа рано утром уходил на работу, а вечером шел учиться. Обычно я одна ложилась спать, одна вставала. Если папа оставлял на табуретке возле моей кровати что-то из еды, завтрак был, не оставлял, значит, завтрака не было. Часто голод толкал меня на «страшное преступление» — я «делилась» с соседями их маслом, их котлетами, их моченой брусникой. Таскала у отца бумагу и меняла ее на бутерброд (черный хлеб, намазанный картофельным пюре) у пленных немцев, которые ремонтировали под нами Елисеевский магазин. Они писали на ней домой письма. Один немец подарил мне им сделанную деревянную куклу. Дергаешь за веревочки, а она шевелит руками и ногами. Восторг был полный!
А наш с папой рацион не отличался разнообразием: утром мы ели макароны с сахаром, которые запивали разведенным какао, а на ужин жарили остатки макарон от завтрака. С тех пор макароны — мое любимое блюдо. Мне приходилось порой самостоятельно готовить, замачивать в тазу свои вещи. Когда моей дочери было лет семь, я собирала ее в детский сад. Натягивая на сонную девочку колготки, думала: «Как мама решилась оставить меня с папой?!»
Правда, этот самостоятельный период в моей жизни быстро закончился, так как врачи обнаружили у меня туберкулез позвоночника! Скорее всего, болезнь развилась от частого недоедания, или я... переборщила с мороженым. Меня срочно отправили в лечебный санаторий на Урал, в село Вьюхино, где я задержалась на два года.
Там был дивный персонал. С детьми много занимались учителя, врачи, сестры, нянечки. Я им очень благодарна. Меня научили играть на гитаре, в шахматы, рисовать, вышивать, петь, читать, думать. Никогда не забуду наши необыкновенные веранды, где мы лежа дышали полезным чистым воздухом. Во дворе росли огромные корабельные сосны, и шишки с грохотом падали на землю, пружинили, затем отскакивали от поверхности и падали нам прямо в кроватки. Внутри шишек мы находили орехи, мы думали, что они кедровые, а они были несъедобные
Папа писал мне в санаторий письма. Однажды он поделился со мной приятной новостью — напечатали его первую книгу! Эту радость я моментально разнесла по всем палатам. Кажется, мне не очень верили. Но однажды ко мне подошла учительница и, показав небольшую книжечку с портретом автора, спросила:
— Олечка, скажи, пожалуйста, кто это?
Я радостно закричала:
— Папа, папа!
Из санатория меня забирала мама. Я очень скучала и хотела вернуться туда, потому что там были гитара, шахматы, рисование, пение. И мечтания...
— Ольга Сергеевна, Роман Виктюк всегда вас и Алису Фрейндлих называл лучшими актрисами Петербурга. Вы, наверное, с детства мечтали о сцене?
— Нет, конечно! Родители меня отдали в школу при финансовом институте, решив, что мне из-за позвоночника нужна сидячая работа. Год я проработала бухгалтером-плановиком в ЛЭТИ: изнывая от скуки, подписывала накладные на спирт. Почему-то их чаще всего приносили на подпись. Потом мне начали сниться странные сны. Я подружилась с цифрами! Беседовали мы с ними, они мне советовали не ездить так часто на работу, приболеть, что-нибудь придумать! И я плача попросила маму сводить меня к врачу, а он посоветовал ей устроить лучше меня в библиотеку, там фантазии у дочки будут полезнее...
В то лето мы с подругой сидели на пляже у Петропавловской крепости недалеко от двух молодых людей, которые громко учили басню «Осел и Соловей». Как позже оказалось, один из них был Володя Калиш, будущий актер и директор картин на «Ленфильме». Он готовил друга из Челябинска к поступлению на актерский факультет. Прослушав басню десять раз, мы уже знали ее наизусть. И все время хохотали. Калиш не выдержал и спросил:
— Что вы смеетесь? Мой друг сейчас идет на экзамен в театральный институт. Это смешно, по-вашему? Может, вы с нами пойдете и прочтете лучше?
— Хорошо, — ответила я самонадеянно. — Давайте попробуем.
По дороге я судорожно вспоминала, что еще знаю, кроме басни про осла. Мое поступление было чистой авантюрой. Я никогда не собиралась в актрисы. Басню я уже знала, петь умела. Вспомнила сюжет «Дневника одной девицы» Чехова и пересказала его своими словами. В общем, я прошла в Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии на курс к Борису Вольфовичу Зону. И думать не могла, что так легко с пляжа можно поступить: позагорала, надела платьице, поступила — и все!
Когда я объявила об этом родителям, мама горько заплакала. Ее папа был оперным певцом. Его послали в Италию на стажировку к синьору Винченцо Ломбарди, который учил петь самого Карузо. Мама прекрасно знала, что актерский труд — это очень тяжело. Папа отреагировал еще жестче: «Помогать не буду!» Потом, правда, сжалился. У него тогда уже вышла картина Станислава Ростоцкого «Дело было в Пенькове». Папа по своей же повести написал для фильма сценарий. «Видишь, какая красивая Светлана Дружинина? — приводил он в пример исполнительницу главной роли. — А теперь глянь в зеркало на себя». Я глянула: худенькая, невысокая, коротко стриженная... Но Зону-то я понравилась!
Курс у нас сложился очень талантливый. Со мной учились Леонид Мозговой, Лев Додин, Виктор Костецкий, Наташа Тенякова. Педагоги не стремились сразу же приклеить тебе амплуа: кого хочешь, того и пробуй сыграть — хоть короля Лира. Я даже осла с удовольствием играла, в цирке «выступала»: упрямилась, выкидывала коленца, дрессировщика подсиживала.
— Когда Наталья Тенякова в телепрограмме «Наедине со всеми» сказала, что вы на курсе были самая умная, самая остроумная, самая хорошенькая, хрупкая, как балеринка, вы слушали ее открыв рот...
— Я себя никогда не воспринимала красавицей, завидовала всем остальным девочкам на курсе. А мне казалась прекрасной именно Наташа. Среди студентов она явно выделялась, хотя ей исполнилось всего 16 лет. Мы с ней с полувзгляда понимали друг друга. Она прилежно занималась, а меня с первого курса чуть не выгнали! Мне казалось, то, чему нас учат в институте, — детский сад, я легко с этим справлюсь. Борис Вольфович строго предупредил: получишь тройку — вылетишь! И когда мне влепили тройку, решила: «Ничего, пойду на журналистику». Но наши педагоги Рубен Агамирзян и Давид Карасик остановили меня в коридоре: «Ольга, не вздумай уйти! Ты будешь хорошей актрисой, поверь». И я поверила...
— А как вы попали в Театр комедии? Тоже случайно?
— Совершенно! Точнее, так: ничего совершенно случайного не происходит, я верю в мистику. Я в этом доме родилась, меня из роддома принесли в дом, где находится Театр комедии, мой подъезд был служебным входом Театра комедии. Это была моя судьба, мое родное место! Как там у Мандельштама: «знакомый до слез, до прожилок, до детских припухлых желез...»
Когда мы оканчивали институт, Борис Вольфович Зон нас собрал и сказал: «Собирайте все отрывки за годы учебы, учите новые из пьес, идите и показывайтесь, я вас пристраивать не собираюсь». И мы всей толпой пошли сначала в Театр оперетты, где на прослушивание взяли Костецкого, меня и Мозгового. Хотя надо было взять всех. В этом не было ничего удивительного, у нас были гениальные педагоги по вокалу.
После оперетты пошли дальше. А дальше — Театр комедии. Нас с главного входа не пустили, и мы вошли со служебного. Это была знакомая мне с детства дверь. Я входила и выходила в школу через этот подъезд. Только взялась за ручку, как меня пронзила мысль: «Я буду здесь работать». За нами в театр вошел мокрый от дождя юркий, маленький человечек. Энергичный, крылышками машет, как воробышек, словно летит по ступенькам. Он на нас взглянул бирюзовыми глазами с веселыми искринками и спросил:
— Ребята! Вы что здесь делаете?
— Мы ищем главного режиссера, чтобы показать ему свое мастерство, — говорим мы.
— Я все ему передам. Приходите на показ всем курсом в пятницу в три часа.
Мы остолбенели! И еще переспросили:
— Точно? Зря не придем?
Он засмеялся и уверил, что не нужно беспокоиться.
Приходим в пятницу в театр с нашим концертмейстером Любочкой. На сцене поставили ширму, а в ней есть щелочка — я подглядываю. Зарубина, Юнгер, Савостьянов, Флоринский сидят в зале, вдруг появляется наш недавний знакомый, с которым мы столкнулись у служебного входа. И только тогда я догадалась, что это и есть главный режиссер Театра комедии Николай Павлович Акимов. Конечно, я о нем много слышала. Ходила на его спектакли, на «Льве Гурыче Синичкине» хихикала над Сергеем Филипповым. В холле висел его портрет. В жизни он оказался совершенно другим, с таким смешным хохолком взъерошенным.
Мы с Ленечкой Мозговым сыграли отрывок из «Глубокой разведки» Крона. Я была знойной узбечкой в тюбетейке, с черными сросшимися бровями и косичками. После показа меня попросили спеть. Я и спела: «Улица ты, улица широкая моя!» Может, это и нескромно, но хочется похвастаться: мне передали, что в худсовете все говорили: «Антонова — вторая Бабанова!» Марию Бабанову я очень любила по радиопостановке «Ромео и Джульетта».
— А вы помните свой дебют на прославленной сцене?
— Дебютировала я в какой-то очень незначительной роли в «Дон Жуане» в постановке Николая Павловича Акимова. Я была одной из жен султана, и назывались они наложницами. Я не знала еще, приветствуется ли в театре импровизация, но молча сидеть в толпе красавиц на ковре было скучно. И когда Дон Жуан спросил: «Кто пойдет со мной?», я растолкала всех «гаремщиц», элегантно встала, пританцовывая, и загадочно поглядела на него. Все ахнули, а Геннадий Воропаев — Дон Жуан громко и весело расхохотался. А еще я играла в «Тени» Шварца Аннунциату и главную роль в спектакле «Инкогнито».
— В этом театре вы встретили своего мужа, с которым вы вместе так много лет...
— Однажды в наш театр пригласили талантливого художника из Вильнюса — оформлять новый спектакль «Мы бомбили Нью-Хейвен». Я играла в нем роль американского солдатика. Как-то раз поднялась на балкон, чтобы взглянуть на сцену сверху. Увиденное потрясло мое воображение своей оригинальностью. Я еще ни разу не встречала в театре этого художника, не знала, как он выглядит, но подумала тогда: «Какая же глубокая душа должна быть у этого человека?»
И все время думала, как мы встретимся. Боялась ошибиться. И вскоре поняла, что этот человек мне необходим как воздух. Тем более что моя семейная жизнь в то время постепенно сошла на нет: не осталось ни любви, ни взаимопонимания...
А встретились мы так. Как-то зашла к завлиту, чтобы пожаловаться на свою тяжелую жизнь. «Юра, господи, как мне опять плохо! Хоть бы нашелся хороший человек, который взял бы меня замуж!» И вдруг из-за шкафа встает какой-то человек и говорит: «Давайте я вас возьму замуж». Это был он! Игорь Иванов, тот самый художник. Помню, мы все втроем посмеялись тогда и разошлись.
Мы часто сталкивались в театре. Игорь меня уже не раз поил кофе в буфете, один раз расхрабрился и преподнес молча цветы. В это время мои отношения в семье дошли до точки кипения, и я ушла от мужа с одним чемоданом. В нем вместо вещей лежали все дочкины игрушки. Первое время жила у подруги, затем снимала каморку сапожника, иногда ночевала в театре. Наконец я набралась храбрости и вместо предложения выпить кофе спросила у Игоря: «Помните, вы мне предлагали за вас замуж? Вы тогда пошутили, вы не передумали?» Он ответил, что нет. Так я расписалась с Игорем.
Потом он рассказывал, что впервые увидел меня на репетиции спектакля, того самого, который он оформлял: я играла американского солдата — в сапогах и пятнистом маскировочном костюме. И подумал: «Как бы я хотел, чтобы этот солдатик ходил рядом всю мою жизнь!» Так и случилось...
Мой муж известный художник, он пишет картины, занимается сценографией. Работал в Театре комедии; в Вильнюсе — главным художником театра оперы и балета; в Кировском театре с Темиркановым — оформлял его «Бориса Годунова», «Евгения Онегина», «Пиковую даму»; до сих пор в его оформлении идут «Лебединое озеро» и « Жизель». Работал с Петром Фоменко. Они сделали постановку «Леса» Островского в «Комеди Франсез». Фоменко поставил спектакль с французскими актерами, Игорь его оформлял. Я была на премьере. Такой триумф! Я очень была рада и горда за них.
— Помогает ли ваш муж в поиске костюмов, дает ли он профессиональные советы?
— Конечно, помогает! Но он так верует в меня, что я теряюсь и начинаю понимать: кое-что надо проверять на индифферентных советчиках. Муж давно, если я выражала недовольство по поводу театра, говорил: «Бросай, ты много этим занималась, хватит». Когда ушла, обрадовался. Игорь из тех людей, которым ничего не надо объяснять, и это ценно для меня. С ним как? Одно слово, один жест, одно действие — и жизнь налаживается. Все про меня понимает, прощает прыжки, ужимки, на что-то закрывает глаза и любит сверх меры.
А по поводу костюмов, если я обращаюсь к нему, он всегда помогает. Мы с Игорем много работали вместе — в Театре комедии, в антрепризе. А впрочем, я и сама могу одеть себя: люблю листать старые журналы, перебирать открытки, на улицах смотреть на людей. Иногда роль диктует, в каком ты должна быть костюме. Порой решение приходит во сне. А бывает, идешь по городу, загруженная ролью, и вдруг видишь женщину, и тебя осеняет: «Это она!» Я фотографирую памятью ее выражение лица, походку, одежду, все это потом возникает в эскизе, а после — на сцене.
— Ольга Сергеевна, вас полюбили зрители по роли в фильме «Почти смешная история». Как вы попали в кино?
— Петр Наумович Фоменко, который снимал этот фильм, ставил у нас спектакль «Этот милый старый дом», где была занята и я. С ним было очень интересно работать, потому что он предлагал невероятно сложные задачи. Фоменко обожал импровизации, каждую роль выстраивал не только пластично, но и музыкально. Играй на скрипке, хоть на фортепиано — пожалуйста! То фонтанировал идеями, то сидел в зале, прикрыв глаза рукой, когда ему что-то не нравилось.
Он расстраивался, если кто-то талантливо рассказывал анекдот: завидовал. А если актеру вдруг удавалась роль на репетиции, у режиссера загорались глаза, и он в восторге выбегал на сцену и пробовал на себе эту находку. А когда пел Юлий Ким, он смотрел на него с обожанием и подпевал, мешая. Он обязательно должен был участвовать в том, что ему нравилось.
Всегда, приезжая потом в Ленинград, останавливался у нас. Фоменко мои обеды любил. Вообще ценил все хорошо сделанное. Понимал толк в красоте, но вещам особого значения не придавал. Единственный раз спросила, нравится ли ему мой наряд, который собственноручно сшила. Он коротко отрезал: «Нравится» — и принялся говорить о чем-то другом.
Приступая к съемкам телефильма «Почти смешная история», позвал меня на пробы. Но комиссия забраковала: «Какая-то у Антоновой белая челка». Дело в том, что седина у меня появилась рано, оттого и челка стала белой. Но Фоменко меня с упорством отстаивал, пробы со мной продолжались еще и еще, в итоге все согласились, что лучше всех та актриса, которая «с челкой».
На роль моего возлюбленного пробовали разных известных актеров, но после выхода фильма Ильи Авербаха «Монолог», в котором замечательно снялся Михаил Глузский, к нему трепетно относились на киностудиях, в том числе и я. По натуре добрый, обаятельный, он умел играть героев угрюмых, закрытых, как требовалось в этой картине. Мне предстояло пробить эту стену, убедить зрителя, что такого буку можно полюбить. Фоменко говорил: «Если докажешь это, выиграешь».
Глузский в жизни оказался сдержанным, молчаливым, но так шутил! С серьезным видом говорил то, от чего все покатывались со смеху. Необычайно остроумным был и Фоменко. Мы смеялись над одними и теми же вещами, выбирали одни и те же книги, одну и ту же музыку.
Этот фильм стал моим настоящим дебютом в кино, до этого я снялась лишь в каком-то эпизоде. Мне ужасно повезло с моей чудаковатой героиней Илларией Павловной. Она давно махнула на себя рукой, стала служанкой для сестры-художницы, таская за ней тяжелый чемодан с красками. Но та писала картины механически, не замечая чудес, происходящих вокруг. А Иллария чудеса видела. Моя партнерша актриса Людмила Аринина, понимая, что это мой дебют, очень меня подбадривала, вдохновляла, смешила...
Помню, как Глузский потребовал, чтобы я выглядела постарше, когда посмотрел рабочий материал: «Она как ребенок рядом со мной получается». Я пообещала, что попробую. Сцена была драматическая: я признавалась в любви, рыдала. Говорю, говорю, вдруг чувствую, как мой партнер, обнимая, качает меня как ребенка, еще и тихо приговаривает: «А-а-а, а-а-а». Одним словом, баюкает. А я же пытаюсь играть взрослую. И тут меня обуял смех, я испугалась, стиснула зубы. Но он продолжал меня убаюкивать, вдруг я заскулила, как собачка. К счастью, никто не понял, что мне было смешно, наоборот, все подумали, что я рыдаю. Михаил Андреевич вечером подошел ко мне и сказал: «Как хорошо, что никто не заметил. А я понял, что вы хохочете. Сам едва сдержался».
Одна из лучших сцен этого фильма — когда в очередной раз я захожу в номер к моему возлюбленному и застаю там командировочных, соображающих с ним на троих. Увидев меня, Глузский говорит: «Что вы за мной по пятам ходите?» — и наливает мне водки, думая, что я выпью и отстану. Но, осушив крышку графина с водкой, моя героиня произносит: «А теперь я вам буду петь!» И тогда прозвучала песня «Я леплю из пластилина».
Помню, мы снимали эпизод, когда мне нужно было на высоте четвертого этажа переходить с балкона на балкон. А надо сказать, я безумно боюсь высоты, у меня леденеют ноги, подкашиваются коленки. Фоменко спросил на всякий случай:
— Ольга, ты не боишься высоты?
— Конечно, нет! — ответила я храбро, при этом мой желудок буквально куда-то провалился.
На ногах у меня были сабо без задников. Фоменко видел, что я нервно дергаю ногами, пытаясь судорожно не потерять обувь. А он решил, что я отбиваю ритм. После съемки звуковики слышали, как режиссер произнес фразу: «Как она удивительно чувствует музыку!»
На «Астеническом синдроме» у меня был похожий «подвиг». Помню, в этот день на съемочной площадке режиссер Кира Муратова спорила с актрисой, которая была приглашена на роль дворничихи. Чем больше Кира распалялась, тем больше та зажималась. Наконец Кира раздраженно стала оглядываться по сторонам, вдруг ее взгляд упал на грузовик с высоким подъемником. Она посмотрела на меня и спросила: «Оля, ты боишься высоты?» Конечно, я ответила нет. И вот меня поднимают, чем выше, тем подъемник больше раскачивается, и уже люди внизу мне показались муравьями. Это продолжалось всего несколько минут, а казалось — вечность. Пальцы мои примерзли к холодному металлу подъемника. Но я не призналась Кире в том, что мне было страшно. Когда я увидела результат этой сцены в картине, меня она потрясла: я стою на кухне и вижу в окне себя...
Вообще, надо сказать, что от каждой новой роли я становилась только творчески богаче. Например, сыграв Елену Спартанскую в спектакле Петра Фоменко «Троянской войны не будет», я очень изменилась: поменялись мои взгляды на жизнь, отношения с людьми. Вдруг открыла для себя, что я симпатичная, могу кому-то нравиться. До этого мне казалось, что я такая серая мышка, а после этой роли позволила себе немного возомнить о своей персоне. Шучу, конечно!
Но вы не представляете, как тяжело мне далась эта роль! Помню, Фоменко ушел снимать «На всю оставшуюся жизнь», и мы спектакль «Троянской войны не будет» выпускали девять месяцев. Когда он после съемок вернулся и снова начал репетировать, я почувствовала, что Елена от меня «ушла». Иногда нужно испечь блинчик вовремя. Я потеряла веру в себя. Эта роль до такой степени у меня не получалась, что я текст забывала. На премьере вышла на сцену и онемела. Елена моя просто повернулась и ушла, и стою я — красивая, в паричке, с голой грудью — и ни одного слова не помню. Мне подсказывает суфлер, а я за ним повторяю, как робот.
Провал такой настоящий. Помню, в день спектакля просыпалась утром в холодном поту: «Господи! Опять «Троянцы»! Хоть бы кто-нибудь заболел, хоть бы война, хоть стихийное бедствие — лишь бы отменили!» Я была уже в таком состоянии, что готова была отдать эту роль другой артистке.
Елена Прекрасная «вернулась» ко мне только через год. Приехал Петр Наумович, посмотрел спектакль и сказал: «Единственный, кто вырос за этот год, — это Антонова». А ведь он никогда никого из артистов не хвалил. Помню, утром перед приездом Фоменко проснулась и вдруг подумала: «Сегодня «Троянская война»... А я хочу играть!» И после спектакля такая награда — его похвала!
В моем последнем спектакле «Гарольд и Мод» на сцене Театра комедии я играла 80-летнюю даму по имени Мод. Я даже ей в некоторых местах завидовала. У меня там возникали монологи, которые я себе позволяла с ощущением, что эта старушка говорит с публикой от себя. Вдруг услышала звенящую мелодию, кажется, японскую. И у меня возникло ощущение галактики, и я запела: «Ах ты, степь широкая...» В зале стояла такая тишина! Это не режиссерский прием, это мне продиктовала моя героиня Мод, соавтор моей работы.
В лучшие моменты игры у меня начинают гореть ладони, я могу сделать паузу, могу шевельнуть мизинцем так, что это будет интересно зрителю. Все это рождается от острого моего эмоционального подъема, от всех моих возможностей — пластических, умственных, от смешения трагедии и комедии. Этот сгусток энергии я посылаю в зал, а зрители посылают импульс обратно. Но я-то посылаю одну единицу энергии, а мне из зала возвращается 500—600 единиц. Я становлюсь счастливой и сильной, и это самое острое наслаждение...
— У вас есть роли, о которых вы жалеете, что вам не довелось их сыграть?
— Я сыграла почти все, на что у меня «зачесались руки». Например, многих шекспировских героинь, правда, в других воплощениях. Я стараюсь по возможности во все свои роли включить то, что не доиграла в Шекспире, Чехове, Островском, Маркесе, Сологубе... Меня привлекают страсти шекспировского накала, но мне скучно, когда все ограничено одним жанром: только комедия или только трагедия. Я люблю смешивать эти жанры, как Чарли Чаплин. Когда-то я мечтала сыграть Паниковского. В нем такая трогательная смесь драмы и комедии!
И Любовь Андреевну Раневскую из «Вишневого сада» я сыграла, но в других пьесах. Не произнесла написанный Чеховым текст, но ее эмоции, переживания, ее отношение к жизни привнесла в других героинь. Считаю, что сыграла Раневскую в фильме Киры Муратовой «Астенический синдром». У моей героини тот же напор, та же высота горя, любви и страданий.
Я счастлива, что удалось поработать в кино с такими корифеями, как Петр Фоменко, Кира Муратова, Лев Кулиджанов, Александр Прошкин, Карен Шахназаров. Мне крупно в жизни повезло. И партнеры были очень хорошие.
Карен Шахназаров, по-моему, настоящий гипнотизер! Предложил сняться в своем фильме «Цареубийца» в роли супруги Николая II Александры Федоровны. Когда ехала на пробы, еще не знала, кто будет моим партнером, Накануне мне приснился сон, будто мы с Олегом Янковским поднимаемся по лестнице. И Олег несет мой велосипед, чтобы мне было не тяжело. А я, держась за заднее колесо, иду за ним. Я так удивилась утром, мне и в голову не приходило, что меня зовут с ним сниматься. Сон в руку! Оказывается, именно Олег Янковский, сыгравший в фильме Николая II, посоветовал пригласить меня: «Посмотрите «Астенический синдром». Очень интересная актриса».
Я сопротивлялась: Олег, в отличие от меня, высокий, а Александра Федоровна немного возвышалась над императором. Режиссер успокоил: «Я снимаю лица, глаза, меня не волнует, кто какого роста. Ваше лицо мне интересно. Надо сыграть так, чтобы смотреться выше Николая». Весь съемочный процесс я провела под спудом этого указания — «смотреться выше». Вдохновляли слова Шахназарова, что ему нравится мое лицо. Когда царская семья сидела за столом, мне подкладывали подушечку, чтобы я казалась выше Янковского. Олег был очень приятным партнером, с ним было легко работать, любую просьбу выполнял с огромной радостью. Помню, мы снимали сцену, когда царя и Александру Федоровну подняли с постели, чтобы вести в подвал.
— Попросите Шахназарова, чтобы вы одевались сидя, а я бы ходила по комнате в ночнушке. Так никто не увидит, что я маленького роста, — сказала я Олегу.
— Точно! Сейчас я ему подскажу! — нас так и сняли.
Вспоминаю, как другой крупный режиссер, Лев Кулиджанов, на пробах к «Незабудкам» заинтриговал: «В роли мало текста, предлагаю вам просто звучать. Смотрите на зрителя так, будто слышите музыку». Пообещала — хотелось получить роль. Репетируя, прислушивалась: звучит ли во мне музыка, и в какой-то момент начало казаться, что да.
В модных сериалах я появлялась нечасто. Снималась в одной из серий «Ментов», она называлась «Настройщик», вместе с Кириллом Лавровым. Но чаще всего меня не увлекают роли, которые предлагают. Лучше вообще не сниматься, жалко времени. Если не прельщает роль, никакие блага меня не соблазнят. Вот когда меня заинтересовала роль в сериале Евгения Иванова «Господа присяжные» про адвоката Кони, я сразу согласилась. Еще снялась у него же в сериале «Пером и шпагой» по роману Пикуля. Если и вправду, как говорят, мы проживаем несколько жизней, то у меня есть ощущение, что я жила в начале XX века, где-то до 1920 года. И пушкинское время захватила. Может быть, я много копалась в той эпохе, читала про нее, а в спектакле Пушкинского театрального центра «О вы, которые любили...» играла Анну Керн. Иногда мне даже снятся сны, что я там жила. Не знаю, в каком образе — ключницы или герцогини. Я ощущаю ауру Петербурга, того уклада жизни, тех домов, даже скрип и запах деревянных ступенек, треск огня в печках.
Я пробую все предложения режиссера, но у меня всегда есть тайная возможность параллельно внедрять свои идеи. Иногда он закрепляет мою фантазию, если видит, что она выигрышная. А если говорит, что это плохо, то я соглашаюсь. Все режиссеры, с которыми я работала, становятся мне близкими по духу людьми. Я понимаю их язык, юмор, интонации, подтекст. Режиссеры работают, естественно, по-разному. Николай Павлович Акимов, например, никогда не показывал, но он так умел сказать, что ты от одного слова мог понять всю сцену. Фоменко показывал так, что ничего говорить не надо было, дай бог хоть что-то из его показа сохранить в роли. А Роман Виктюк всегда обрушивал на актера такую обойму придумок, что если ты не сойдешь с ума, то станешь гениальным актером. Фоменко и Виктюк для меня были как два новых оконченных института.
— Вашим партнером был и Петр Сергеевич Вельяминов...
— Мы вместе с Петром Вельяминовым со спектаклем «Старомодная комедия», по-моему, всю Россию объехали. Зрители приписывали нам роман, на творческих встречах даже говорили: «Вы так похожи, как муж и жена! Оба беленькие, седые...»
Вельяминов — человек невероятной судьбы. Потомственный аристократ, он в молодости попал в сталинские лагеря, у заключенных актеров обучился мастерству и впоследствии стал одним из знаменитых артистов. Его Захара Большакова из «Тени исчезают в полдень» зрители сразу полюбили. Как-то мы ездили на гастроли в Приморский край. Нас повезли на озера с термальной горячей водой. Мы переходили из одного в другое. Меня никто там не признал, а к Вельяминову кинулись толпы поклонниц. Они лезли в озеро с бумажечками и карандашами, чтобы любимый артист дал им автограф. Вельяминов не мог отказать им в просьбе. Я же не могла смотреть на это несчастье и выбралась из озера. За обедом подали уху. Петр вздохнул: «Господи! Я себя сегодня чувствовал как эта рыба. Чуть не сварился в горячей воде».
— Как вы решились уйти из Театра комедии?
— Мое решение было осознанным, потому что наш с этим театром поезд уже давно никуда не ехал и рельсы стали ржавыми. Я себя уговаривала словами своей героини из фоменковского спектакля «Этот милый старый дом»: «Бежать, бежать, бежать! — Бежать, пока не поздно! Утрачены последние иллюзии». И все равно была уверена: если уйду, то сразу умру! Но закрыла за собой дверь служебного входа и вздохнула полной грудью. Меня сразу пригласили несколько театров, я выбрала тот, до которого легче добираться. Это «Приют комедианта». Мне очень понравился этот камерный театр, в нем можно тихо говорить, донести до зрителей мысли шепотом. Я там переиграла много спектаклей: «Старомодная комедия», «Недосягаемая», «Пат, или Игра королей». Я и сейчас играю на сцене «Приюта комедианта» в спектакле «Толстого нет» Софью Андреевну.
А попала я в этот театр благодаря моему преданному поклоннику Виктору Минкову. Мы познакомились, когда ему было десять лет: он ждал меня у служебного входа после спектакля вместе с бабушкой. Когда я вышла, это прелестное дитя с кудрями, как у Анджелы Дэвис, закричало от восторга: «Вот моя любимая актриса! Самая прекрасная женщина на свете!» После следующего спектакля он преподнес мне волшебный бабушкин «Наполеон». Вскоре я познакомилась и подружилась со всей семьей. Когда я ушла из Театра комедии, директор и худрук театра «Приют комедианта» Виктор Минков пригласил меня в театр, предложив кучу пьес на выбор.
— А у вас было много поклонников? Вы знаете, что они вас за глаза называли «сказочным эльфом»?
— Это всегда так кажется: если женщина — актриса, красивая, то ее все любят, ждут у входа в театр и предлагают руку и сердце. Ничего подобного. В основном дарят цветы. Однажды куклу подарили. В другой раз — арбуз, зал очень смеялся. А как-то девочка из Ялты привезла чуть ли не куст сирени. У нас ведь холодно, а тут в зале — чудесный запах, и всем стало приятно, будто весна пришла...
Кстати, когда я становлюсь зрителем, стесняюсь подойти к актеру и выразить свое восхищение. Хотя по себе знаю, как остро актер нуждается в этом. После спектакля часто накатывает такое тоскливое состояние, неудовлетворение, опустошение! Ты оставляешь на сцене всю себя... А потом это проходит. Наверное, надо легко, играючи относиться к этой профессии. У меня же не получается. И вообще 50 процентов моего успеха, по-моему, это зал. Когда зрители меня принимают и помогают мне, у меня неизвестно откуда что берется. Это зал дарит мне яркость и веселость. В жизни я немножечко другая. Иногда обо мне говорят: ой, какая она скучная, неразговорчивая...
— В одной телепередаче Наталья Тенякова сказала о вас так: «У нее был совершенно божественный оперный голос. Когда она пела, сбегался послушать весь институт».
— Наверное, все таланты моих прародителей жизнь попыталась собрать во мне в кучку. Если бы не моя лень, из меня бы вышло что-нибудь более толковое, чем сейчас. Мне стыдно, но я ленюсь дальше... Я с детства с удовольствием рисовала, могу нарисовать портрет, мои педагоги в институте говорили, что у меня хороший голос, я пишу книгу, делаю кукол...
Я всегда и шила, и вышивала, и вязала. Даже обувь сочиняла себе. Как-то купила остроносые сапоги. Они оказались великоваты, было впечатление, будто на лыжах иду. Я отрезала носок ножичком, приклеила кожу, и у меня получились прекрасные сапоги с квадратным носом. В театре все говорили, что я самая модная, самая стильная. Не знаю, так это или нет, но точно помню, что платформ выше, чем у меня, не было ни у кого!
Я и шляпку могу смастерить, и кран починить, и картину повесить. Однажды к нам пришел водопроводчик, в стельку пьяный: он путался, где ванная, а где кухня. Я видела, как он ремонтирует кран, как вставляет паклю в кружок, вырезанный из подошвы. Когда в следующий раз кран потек, я уже никого не вызывала. Муж удивился:
— Ты сама починила?
— Да. Если пьяный водопроводчик это может сделать, то трезвая женщина тем более!
У меня как-то было тяжелое безденежье, я села, нашила кукол — их за неделю раскупили! Так что подняла свой домашний бюджет.
Как-то на капустнике обо мне спели частушку:
Вы хороши, вы обаятельны,
Так много в вас судьбой заложено,
Вы вышли из семьи писателя
И осчастливили художника!
— Как в вашей жизни появилось серьезное увлечение куклами?
— Давно, еще на первом курсе, сидя на занятиях, я шила куколок из тряпок. Однажды моя приятельница поехала на курсы по изготовлению фарфоровых кукол, я с ней. Попросила там кусок материала, слепила головку японки. Учительница удивилась.
— Вы когда-нибудь лепили?
— Никогда!
Она задумалась. А муж, которому я рассказала эту историю, стал звать меня Леонардо да Винчи: «Леонардо, иди завтракать».
После чего я точно сошла с ума — шила кукол на лекциях, в метро, утром, ночью. Помню, в моей семье был такой момент, когда катастрофически нужны были деньги. И тогда мой друг предложил мне устроить аукцион авторских кукол в творческом поселке, в Комарове. Мне было безумно жалко своих подопечных, поэтому даже не присутствовала на печальном мероприятии. После мне рассказывали: «Ольга, ты доставила людям большую радость. А дети буквально светились от счастья!»
Делаю кукол с головками из фарфора, рисую лица, волосы приклеиваю, наряжаю. Глаза рисую. Думаю: почему раньше не лепила этих существ, сколько лет потеряла?! Первую куклу я сделала японочку. Всегда мечтала. Когда моя педагог сказала, что тут мне не поможет, я ответила, что у меня получится. Попробовала и у меня вышла Василиса. Мне кажется, что мои куклы похожи на свободолюбивых детей, тех, которых трудно тыкать куда-то носом. Наверное, я сама такая.
Вот и получилось в моей жизни, как в той песенке: «Я леплю из пластилина...» Мистика! Я никогда не думала, что лень из моей жизни уйдет. Куклы — это мой самый верный выбранный путь за всю жизнь. Не актерство, не писательство, не рисование. Куклы для меня живые, порой в тишине я слышу, как они поют...
Подпишись на наш канал в Telegram