«Мои к нему любовь и уважение безграничны. К тому же наш опыт сотрудничества всегда был положительным, все, что я делала, он принимал. Лишь дважды этого не произошло».
— Марина, в начале нового театрального сезона вы вступили в должность главного режиссера Российского академического Молодежного театра (РАМТа). Как вы восприняли это — как вызов, как трудность, как заслуженную радость?
— Меня удивила и обрадовала бурная реакция театральной общественности. Почему-то эта новость взволновала огромное число людей, меня поздравляли, говорили, писали, что это для них радостно! Совершенно не ожидала такого резонанса. От себя скажу, что я очень рада выбору Алексея Владимировича Бородина, художественного руководителя РАМТа. То, что он предложил стать главным режиссером театра именно мне, — огромная честь.
— Да, событие не осталось незамеченным. И это накладывает большую ответственность. Потому что, если бы тихо вошли, можно было тихо работать...
— И тихо выйти, если что... Это верно. Я не боюсь творческих вызовов. Наоборот, они мобилизуют. Такой у меня характер — максимально собираться, чтобы преодолеть препятствие. Добиваться результата, искать новые пути, если что-то пошло не так, лишь бы не стоять на месте. Пассивность, стагнация меня демотивируют...
— Неужели, Марина, у вас было ощущение той самой стагнации в театре «Практика», где вы провели пять лет в роли худрука? Или в МХТ, где служите с 1985 года?
— Поясню. Я не говорю о конкретном месте и определенном времени, нет. Лишь описываю свои ощущения, когда время будто замедляется, и я вместе с ним. «Практика» для меня — это время невероятных вызовов. Я пришла туда после трагедии с Дмитрием Владимировичем (Дмитрий Брусникин — муж Марины. Актер, режиссер, театральный педагог, худрук «Практики», умер в 2018 году. — Прим. ред.). Я видела свою задачу в том, чтобы сохранить то, что он уже сделал, и реализовать то, что он планировал. Было сложно, скажу честно. Во-первых, работать с молодежью — это всегда как на вулкане. Во-вторых, наступили непростые времена. Пандемия, смена директора, площадки, ремонт, переезд во внетеатральное пространство, в Музей Москвы, и так далее. Театру надо было выживать, не уронив существующий статус. «Практика» — особенный театр. Не только по содержанию, но и по размеру. Он маленький, но при этом ему удалось не утонуть на театральной карте Москвы. Я до сих пор в тех же юридических правах — работника по совместительству. Моя трудовая книжка несколько десятилетий лежала в МХТ. Теперь — в РАМТе, дальше посмотрим, как будет.
— Марина, а как фактически происходит назначение на должность главного режиссера? Кто произнес фразу: «Марина Станиславовна, а не стать ли вам главрежем?»
— Это предложение Алексея Владимировича Бородина, художественного руководителя театра. После того как я согласилась, он согласовывал назначение в Министерстве культуры, насколько я знаю. В конце прошлого сезона, весной 2023-го, я ставила новый спектакль — «Здесь дом стоял», шли репетиции. Алексей Владимирович тоже репетировал, готовился к премьере «Леопольдштадта». Однажды мы с ним просто столкнулись в коридоре. Он спросил:
— Марина, мне надо с вами поговорить, когда вы можете?
Я ответила:
— Сегодня после восьми вечера.
Пришла вовремя, Бородин еще репетировал в зале, а я ходила по фойе. Я была там пятьсот раз, с — РАМТом меня связывали годы совместного творчества. Я поставила здесь несколько спектаклей, но никогда, признаться, не размышляла об этом историческом пространстве. Всегда бегом-бегом... А в тот раз я не спеша, без всяких предчувствий поворота в судьбе, ходила по пустому фойе и смотрела новым взглядом на фотографии людей театра. «Как же здесь интересно, как хорошо, сколько великих артистов играли в этом театре», — думала я.
И когда Алексей Владимирович озвучил мне предложение стать главным режиссером, я сначала удивилась и тут же — очень обрадовалась. На размышления время не брала, сразу поняла, что не откажусь. Хотя осознавала — жизнь снова резко изменится.
— Мы всегда взвешиваем новое — прикидываем и плюсы, и минусы. Какого рода сомнения были у вас?
— Например, смогу ли я правильно построить работу, чтобы никто не потерял из-за моего назначения... В РАМТе особенная атмосфера и там работают замечательные профессионалы.
Или как морально дастся расставание с Московским Художественным театром, куда я пришла 40 лет назад. Была своей, а стану гостем... Понятно, что человеческие связи не рвутся, и все же изменения произойдут.
Кстати, недавно я была на премьерном спектакле МХТ «Занавес». Он создан по документальным рассказам актрис театра, и я поймала себя на мысли, что и моя личная жизнь тесно вплетена в историю Московского Художественного театра... И не то чтобы загрустила, но четко осознала: я сделала свой выбор. По моим представлениям, важно иметь цели хотя бы для того, чтобы выходить из комфортной комнаты.
Моя бабушка всю жизнь переставляла мебель. Жили небогато — то в комнате в коммуналке, то в собственной небольшой квартире. Но даже в коммуналке наша бабушка умудрялась менять привычное. Возвращаемся с сестрой из школы, а пианино стоит в другом углу. Их всего-то четыре, но у бабушки получалось находить множество вариантов. Не от нее ли во мне желание перемен? За последние пять лет я, к примеру, переехала несколько раз. Хотелось выдернуть себя из знакомого, привычного. Это если говорить на бытовом уровне. Если же об искусстве, о творчестве, то мне важно менять не разрушая, сохранять и развивать.
— Я была на актерском фуршете, который состоялся после премьеры «Здесь дом стоял». По сути, это был ваш первый неформальный выход к труппе, как я поняла. Актеры говорили вам разные слова, один из них сказал так: «К нам пришла романтичная и трогательная Марина Станиславовна...» Удивительные качества для главного режиссера...
— Первое впечатление может быть таким. Думаю, что актеры понимают, что это не совсем так.
— Это к вам относится — романтичная и трогательная?
— Безусловно, я такой была и остаюсь, я идеалистка. Но это не все, что во мне есть, иначе я ничего не смогла бы сделать в профессии.
Режиссер работает не красками, не нотами, а чужими энергиями. Это сложно. Приходится всю жизнь учиться создавать особенную творческую атмосферу. Чтобы актерам казалось, что единственно правильное — это тратить свою жизнь на воплощение режиссерского замысла. И тогда они начинают помогать. Наверное, мне хватает мозгов, чтобы без разрушений превращать эфемерный мир в реальный. Конечно, характеры у всех актеров разные, не все обязаны тебе верить, ну что ж... Значит, или находишь подход, или с человеком расстаешься. Но лично мне интересно побеждать недоверие и делать человека своим соратником. Хотя по-разному бывало на этом пути.
— Ваш учитель Олег Николаевич Ефремов начинал в РАМТе, в то время Центральном детском театре (ЦДТ), играл Конька-горбунка. Театральные критики тех лет писали, что это было нечто феерическое в его исполнении!
— Ефремов часто рассказывал нам о РАМТе. Кстати, здесь он практически лишился глаза. Во время спектакля, как раз того самого «Конька-горбунка», какой-то школьник выстрелил из рогатки. Попал в глаз Олегу Николаевичу, произошло отслоение сетчатки...
Помимо Ефремова между МХТ и РАМТом существуют и другие связи. Например, легендарная Кнебель ставила спектакли на обеих сценах. Собственно, Алексей Владимирович Бородин меня этим и соблазнил, он начал наш разговор с фразы: «Марина, не хотите ли вы продолжить дело Марии Иосифовны Кнебель?» Надо сказать, что для всех выпускников Школы-студии и самого МХТ это имя — легенда, а сама Кнебель — икона.
— На такое предложение не скажешь же — нет, не хочу...
— Можно, конечно, сказать, что я недостойна. Но я так не сделала. Как я уже сказала, мною двигали интерес и азарт.
— Марина, у меня вопрос о вашем новом спектакле в РАМТе «Здесь дом стоял». Актеры старшего поколения рассказывают зрителю истории из собственной жизни. Жанр модного у молодежи сторителлинга... Из того, о чем говорят актеры на сцене, я лично помню немного, больше — из рассказов родителей и бабушек. Но основной контингент РАМТа — молодые ребята. От описываемых событий их отделяют десятилетия. Коммерческий успех таких спектаклей возможен? На что вы рассчитывали, выбирая материал?
— Я рассчитывала на то, что актеры, на которых театр долго держался и продолжает держаться, проявились бы в глазах нового поколения. Стали объемными, понятными фигурами. После премьеры многие молодые актеры говорили о том, что не могли даже предположить, что у их старших коллег настолько интересные биографии. Да и сами участники спектакля открыли друг друга заново. Работали бок о бок почти полвека, а подробностей не знали. Я рассчитывала также и на то, что энергия поколения 60+ забьется с новой силой. Не секрет, что у «взрослых» актеров все меньше ролей, а сил еще много. И что такое 60—70 лет для человека? Да ничего! Идея спектакля принадлежит актеру Вите Панченко. Он рассказывал о том, что когда пришел в РАМТ, молодые благоговели перед старшим поколением, имели наставников. Юные зрители эмоционально воспринимают всю эту историю, во время спектакля я наблюдаю полную вовлеченность.
РАМТу уже больше ста лет, за это время выросло несколько поколений, и нынешние бабушки и дедушки, которые приводят к нам на спектакли внуков, сами выросли в этих стенах. Уверена, что им будут интересны истории кумиров. К актерам зачастую относятся как к небожителям, а это просто люди, с проблемами, о которых мало кто подозревает.
«Здесь дом стоял» — это о нашей с вами общей истории, о совпадениях и пересечениях судеб. Это память молодых об ушедших предках. Многие не успевают поговорить со стариками в своей семье — некогда, неинтересно, а потом поздно. Остается сожалеть, что история семьи как будто в тумане, набросками.
— Марина, вы говорите о том, что зрители не воспринимают актеров как обычных людей, скорее как небожителей. А как было с вами, когда вы окончили Школу-студию и были приняты в труппу МХАТа? Вашими коллегами оказались те, имена которых знала вся страна.
— Знаете, я мало перед кем благоговею. Не знаю почему, но я сразу восприняла всех народных и знаменитых коллег как живых людей, с их прелестями и недостатками. Были, конечно те, кого я неимоверно уважала и поэтому боялась. Это и Олег Николаевич Ефремов, и любимейший Андрей Васильевич Мягков, и Ия Сергеевна Саввина, женщина невероятная, острая на оценки. Меня сразу ввели в «Чайку», где играли Смоктуновский, Евстигнеев, Мирошниченко, Андрей Попов, Невинный... Люди-легенды, но я перед ними не дрожала. Нет.
— Для молодой девушки это удивительно... Вам приходилось попадать на острый язык Ии Саввиной?
— Да, и часто. Ия Сергеевна была эмоциональной женщиной и человеком настроения. Но мы дружили, она очень любила Диму Брусникина, и много-много лет мы были вхожи в ее дом, это было время чудесного общения.
— Каким вам, Марина, запомнился Ефремов?
— Он был умным и эрудированным, невероятно много читал, много знал, глубоко и серьезно думал о профессии. Ефремов — философ-исследователь. Таких в нашей профессии мало... Он боготворил Станиславского, мне кажется, знал о нем все досконально.
Олег Николаевич был невероятно въедлив, вдумчив, скрупулезен. Он никогда никого из нас не хвалил, потому что не видел предела, конечного результата, которым можно быть довольным. Ефремов — мощнейшая фигура в русском театре, настоящий реформатор. Неудивительно, что он создал свой театр (речь о театре «Современник». — Прим. ред.). Ему всегда надо было что-то ломать, нарушать, он без этого не мог. Даже в классической пьесе переставлял текст местами. Позже такое новаторство вошло в моду. При этом Ефремов ломал не с позиции — я художник, я так вижу, а оставался в позиции создателя. Он договаривался с автором об изменении конструкции пьесы.
Ефремов был революционером и нас воспитывал так — «не ходите, не смотрите, что там у других, там все плохо, неправильно, там мертвый театр». Одни мы были живыми. Смешно! Но понятно, что мы ходили, смотрели, дружили со студентами других курсов и других театральных институтов.
— Вы упомянули и Андрея Мягкова, как своего учителя. Каким он был?
— Невообразимо талантливым, умным, самодостаточным, ответственным, добропорядочным, с невероятным чувством юмора. Он — мощная индивидуальность, самобытность.
Человек вообще никогда себе не изменял. Меня поразил поступок Андрея Васильевича, когда он, педагог от Бога, ушел из педагогики. Его курс, который выпустился после нас, был ярким, сильным, но плохо распределился, так бывает... Почему-то Андрей Васильевич взял ответственность на себя. Сказал, что раз не смог обеспечить своих бывших студентов работой, то надо закрыть в педагогику дверь. Все вокруг его уговаривали остаться, но нет. Такая, видимо, была у человека привычка — отвечать и за себя, и за людей рядом.
— Вы много ставили в МХТ. Что-то осталось сейчас, после того как вы ушли из штата?
— Да, конечно. Спектакль «Пролетный гусь» мы играем уже лет двадцать, и у нас переаншлаг все время. Идут «Боюсь стать Колей», «Офелия боится воды».
— Мне лично очень жаль, что потрясающий спектакль «Деревня дураков» закрыт. Знаю, что Табаков хотел запретить постановку, причем перед премьерой. Что происходило, и как вам удавалось договариваться с худруком?
— Конечно, мне тяжело, когда вмешиваются в работу, это малоприятная история для любого творческого человека. Но от Олега Павловича я готова была терпеть что угодно. Мои к нему любовь и уважение безграничны. К тому же наш опыт сотрудничества всегда был положительным, все, что я делала, он принимал. Лишь дважды этого не произошло. В том числе с «Деревней дураков». Помню, как мы сидели с ним после прогона и то, что он мне тогда говорил, я считала нечестным, несправедливым, он не так увидел, не так понял.
И я начала доказывать, а потом... расплакалась. Не специально, так порой случалось от большого эмоционального волнения. Олег Павлович этого не выдерживал. Когда я начала рыдать, он сказал: «Ладно, не реви, пусть сыграют на зрителя». Он всегда давал сыграть прогоны. Такого не было, чтобы он запретил просто потому, что не понравилось. А дальше на показ пришел Анатолий Миронович Смелянский, его заместитель, и увидел, как в финале зал встал, аплодисменты были долгими... И все, мы играли «Деревню дураков» еще много лет. Это один из любимых моих спектаклей. Жалко, что его больше нет, но что поделаешь, все когда-то заканчивается, уходит, это следует принимать. В постановке занято много артистов, мы играли на Малой сцене, стало трудно расходиться с репертуаром.
Второй спектакль, который не принял Табаков, это «Тутиш». Я поставила его по просьбе Олега Павловича. Однажды он прочитал в журнале очерк о таджикских стариках, всего на полстраницы текста. И я сделала спектакль, где играли мхатовские актеры возраста 60+ на тот момент: Гуляева, Сергачев, Киндинов, Васильев — замечательный состав. Мы все полюбили тот спектакль, прекрасно работали. Незадолго до премьеры Олег Павлович пришел и сказал: «Все, закрываем».
Не сошлись наши с ним представления о том, как это должно быть. И я сказала: «Олег Павлович, дайте нам сыграть ради актеров, которые работали, верили в то, что делали». Он разрешил, и мы играли еще два года. Я очень благодарна ему за это.
— Марина, вы с первого раза поступили в театральный, который многие штурмуют годами. Насколько вы верили в себя? Что повлияло на выбор 17-летнего человека?
— Я поздно решила поступать на актерский — всего за несколько месяцев до окончания школы.
При этом я серьезно увлекалась театром, это было моей отдушиной. В те времена за билетами приходилось буквально охотиться! Чтобы попасть в Моссовета на, допустим, «Дальше — тишина» или «Глазами клоуна», записывались с ночи. То же творилось на Таганке, в «Ленкоме». На руке шариковой ручкой проставлялся номер, рано утром надо было быть на месте, участвовать в перекличке, и только после этого открывался доступ к заветному окошечку кассы.
Я училась в школе с театральным уклоном, выбрав сразу два направления — литературное и театральное. Изначально хотела поступать на театроведение. И только к концу десятого класса, когда до выпускных экзаменов оставалось несколько месяцев, решилась: пожалуй, попробую силы на актерском. Было очень страшно, но я пошла.
— А страшно что именно?
— Непонимание самого актерского мира. Помню, как пришла на День открытых дверей в ГИТИС. И увидела раскованных ребят. Красавицы и красавцы сидели на лавочках во внутреннем дворике, дружно курили и громко разговаривали. Мне, признаться, стало тогда не по себе от ощущения, что я не из их стаи. Пошла домой и сказала папе:
— Все, я передумала, не пойду в театральный.
Он ответил мудро:
— Если не попробуешь, то будешь жалеть всю жизнь.
Поддержал! Я подумала, что действительно стоит просто попробовать. Ну и что, что я не из театрального мира, и что не была ни раскрепощенной, ни общительной. Получится поступить — отлично, а нет — так нет.
Мои родители были журналистами, оба окончили иняз, папа работал именно журналистом, а мама сменила кучу профессий, чтобы ездить по миру вместе с мужем, все ее профессии были связаны с иностранным языком.
— Вы тоже кочевали вместе с ними?
— Пока мы с сестрой-близнецом были малышами, да. А потом, когда родители получили предписание работать в Панаме, где не было советских школ, остались с бабушкой. Сестра в итоге пошла по родительским стопам и окончила иняз. Я тоже связала бы свою жизнь с иностранными языками, работала бы, наверное, переводчиком, если бы провалилась на вступительных в театральный. Но меня приняли.
— Судя по всему вы, Марина, не были девочкой-экстравертом? А выбрали профессию, которая наизнанку...
— Да, я интроверт, а занимаюсь экстравертной профессией. Таков мой личный парадокс... Видимо, у меня слишком большой внутренний запас энергии, который разрывает и требует выхода. Сначала я отправилась на прослушивания во ВГИК. В тот год курс набирали Тамара Макарова и Сергей Герасимов, причем — в последний раз.
Они оба сидели в комиссии на первом туре, я их увидела и затрепетала. Свои эмоции и ощущения я помню до сих пор. А прошло уже 40 лет...
Со всего потока абитуриентов в тот раз оставили меня одну. Я прочитала отрывки, вышла из аудитории и приготовилась ждать результатов вместе со всеми. Открылась дверь, и мне сказали: «Зайдите...»
Тамара Федоровна помню, спросила:
— Почему вы так мягко произносите слово... (Уже не помню, какое именно.)
Я уточнила:
— А надо по-другому?
Смысл ее вопроса был в том, что я выглядела с этой своей мягкой Ж очень уж культурно... И почему я пришла в школьной форме? Это был второй вопрос. Я ответила, что приехала после уроков. И все, мне сказали приходить на второй тур. От невероятной удачи за спиной будто крылья выросли.
Обычно абитуриенты пробуются сразу во все театральные вузы. Уже уверенно я отправилась в ГИТИС. На первом туре сидела сама Евгения Козырева, мой кумир, сыгравшая главную роль в телеспектакле «Медея», который в то время часто показывали по телевизору.
И мне сразу же, уже на первом туре сказали, что я принята, чтобы больше никуда не показывалась. Даже не сказали, а заорали — не сметь никуда ходить, срочно документы к нам!
Но я-то хотела учиться в Школе-студии МХАТ, потому что в тот год курс набирал сам Ефремов. Решила рискнуть: в ГИТИС документы не понесла, а пошла на прослушивание в Школу-студию. Один тур, второй, третий, конкурс, все — я студентка!
— Как вы представляли будущее? Хотя бы решили — хочу выходить на сцену или сниматься в кино?
— Мне хотелось самой играть. Об актерской профессии я имела уже определенное представление благодаря учебе в театральной школе. Мастерство актера нам преподавала замечательный педагог Лидия Петровна Малюкова, жена Георгия Степановича Жженова. Интеллигентнейшая женщина, которая большую часть времени водила нас по музеям, по выставкам, концертам классической музыки. Образовывала нас изо всех сил, за что я ей страшно благодарна до сих пор.
— Как вас, Марина, воспитывали? Судя по вашей биографии, вы еще ребенком были самостоятельной.
— Родители на нас с сестрой вообще никак и ни в чем не давили. Оба были талантливыми, умными людьми с активной позицией. С массой энергии, жаждой жизни, знаний. Папа говорил на пяти иностранных языках, два он выучил в институте, остальные — самостоятельно. Когда мы жили в какой-нибудь стране, то не сидели в посольстве, а бесконечно катались по красивым местам. Если папа работал в Москве, то в выходные нас с сестрой родители сажали в машину и везли по Золотому кольцу. Отпуск мы проводили в путешествиях, ездили на машине и в Карпаты, и в Азербайджан, и по Грузии, Прибалтике... И везде нас таскали безостановочно по музеям!
Когда нам с сестрой было лет по одиннадцать, мы оказались с родителями в Ленинграде. Папа припарковался у Русского музея, сказал: «Выходим». А мы в ответ заявили, что никуда не пойдем, оставьте нас в покое, мы больше не можем. Поскольку никакого насилия в семье не применялось, родители не стали нас заставлять. Но бунта мама долго не могла нам простить. Прошло много времени, и когда мне было уже лет сорок, я в очередной раз оказалась в Питере вместе с подругой. И хотя до этого была там тысячу раз, в музеи не ходила. Такую испытывала ненависть, детские впечатления не давали покоя! А тут в образовавшееся свободное время я предложила подруге: «Ален, пойдем в Русский музей?»
Конечно, нам все невероятно понравилось, мы бродили по залам несколько часов. А когда вышли, я позвонила маме:
— Я сходила в Русский музей!
В ответ прозвучал такой текст, причем на полном серьезе:
— Ну, наконец-то ты стала культурным человеком!
Папа наш был меломаном, он покупал пластинки стопками. И конечно же книги! У нас была огромная домашняя библиотека. Читали все, кроме... меня.
Сестра уже в шесть лет ходила по квартире с Жюлем Верном подмышкой и утыкалась в книжку, как только представлялась возможность. Для родителей было трагедией то, что Марина не читает вообще! Лет до десяти я в принципе отказывалась брать в руки книги. Совершенно ничего не читала и поэтому считалась в семье странной девочкой. Но меня не трогали. Я безумно благодарна родителям за то, что они что-то такое про меня поняли и ничего не заставляли делать из того, чего мне не хотелось бы.
— И как же к вам пришло желание читать? То, что современный ребенок категорически отказывается проводить время с книгами, — повод для родительского расстройства.
— Как-то я заболела, и папа принес мне несколько томов Фенимора Купера. Решил развлечь рассказами об индейцах. Ну и все, я прочитала залпом, а дальше меня уже было не оторвать.
— Вы так же воспитывали своего сына — тоже ничего не заставляли?
— Вообще это мой метод, да. Не давить ни в коем случае. Хотя это трудно, все равно родители вынуждены как-то воспитывать детей. Наш сын считает, что более свободного детства, чем у него, не было ни у кого. Я, как и мои родители, постоянно насыщала его информацией, знаниями и... верила в хорошую наследственность.
Мальчишек трудно растить, поэтому я молилась Богу и уповала на то, что гены возьмут верх. В самые сложные моменты воспитательного процесса, когда я терялась и у меня опускались руки, я говорила мужу: «Дима, это твой сын, ты и воспитывай». И Дима шел и разговаривал с Филиппом. Эти беседы длились бесконечно. В итоге у нас вырос очень хороший сын.
— Филиппу почти 40 лет, это взрослый состоявшийся человек, продюсер. Удивительно, что ваш с Дмитрием Брусникиным сын все же не стал актером.
— Когда Филипп был маленьким, Дима ставил спектакль во МХАТе. Замечательную историю, семейную сагу одного шахтерского поселка, где участвовало много детей. Филька наш очень хотел играть, просился, чтобы его взяли. Потому что, когда он приходил на репетиции, со всеми этими пацанами общался. А Дима ни в какую, просто нет и все... И ребенок, видимо, перехотел, не знаю, что с ним случилось. Но больше никогда он даже не заговаривал об актерской профессии.
А когда пошел работать к отцу на съемочную площадку, на проект «Сыщики», оказалось, что он талантлив, что на съемках — как рыба в воде. В общем, нашел себя. Филипп очень общительный, вокруг него всегда куча народу, вся Москва знакома! Он креативный, умеет сплачивать вокруг себя людей. Он такой с детства, ярко выраженный экстраверт.
— Вам удавалось заниматься сыном? По кружкам водить, например.
— Да, конечно, в детстве он занимался музыкой, мы мучили его и фигурным катанием, и теннисом, и рисованием. Но из последнего класса музыкальной школы его выгнали с позором.
— За что?
— В последний год он на занятия не ходил, я не знаю, что делал. Вроде сольфеджио его доконало. И я, и бабушка, моя мама, умоляли директора той музыкальной школы дать возможность ребенку получить диплом. Нет, не дали окончить.
Музыку он продолжает любить, с четырех лет Филипп практически рос в Московской консерватории, очень любил ходить вместе с нами на концерты. А когда вырос, мы с сестрой взяли за правило дарить на его день рождения и разные праздники билеты в консерваторию. Как-то пришли на концерт всей большой семьей — Филипп с женой и мы с сестрой. Входим в зал, он оглядывается и говорит: ничего не изменилось с тех пор, как я был маленьким!
— Что с ней будет, с консерваторией-то. Подумаешь, прошло тридцать с лишним лет! Марина, а как вы успевали уделять время сыну? И вы, и Дмитрий в профессии, где рабочий день не нормирован. Оба были максимально увлечены своим делом.
— Конечно, театр забирал все наше время, нянь тогда еще не было, поэтому ребенок рос с бабушками...
Мои родители однажды его просто забрали с собой в Индию, где оба работали какое-то время. Помогали и Димины родители, когда его мама ушла на пенсию, то также забрала Филиппа к себе.
— Сын без претензий за то, что бывал часто без родителей?
— Нет, даже наоборот. Недавно мы нашли папину пленку с фотографиями из Индии, на них Филя совсем маленький. Напечатали и сделали альбом. Он смотрел с большим удовольствием, сказал, что в детстве был всем очень доволен.
— Марина, что думаете о современной тенденции, когда молодые женщины больших городов ставят самореализацию на первое место в ущерб материнству?
— Вижу на примере своих студентов, что думать о семье стали позже. Романы — да, создание семьи — нет. А в поколении Филиппа иначе. Я поражаюсь, насколько девчонки все успевают! И карьеру строить, и замуж выходить, у многих по двое-трое детей. У моей невестки тоже — и карьера, и дети, у них двое сыновей, и как-то все успевает.
— Не обижается на вас, что с внуками не сидите?
— У меня замечательная невестка, у которой вообще нет никаких ко мне претензий. Меня это так удивляет. Она мне говорит: «Маш, я подумала однажды, вот когда буду в твоем возрасте и у меня появятся внуки, ни за что не стану с ними сидеть! У меня будет своя жизнь». Лера у нас очень деловая, конкретная, тоже любящая свою работу, как и мы все. У нас вся семья трудоголиков, и мы с Димой, и сын наш, и его жена, наверное, и внуки будут трудоголиками. Хочется, чтобы в сутках стало больше часов и чтобы я могла освободившееся время проводить с пацанами. Я их очень балую и считаю, что это правильно, должен быть человек, который любит тебя просто так, без обязательств, требований, безоговорочно понимает. По поводу сына было так же: что ни случись, пусть все будут против тебя, а мать всегда — за.
— Марина, мальчишки, ваши внуки, уже большие — двенадцать лет и пять. Дмитрий застал младшего внука?
— Нет, он родился через десять дней после того, как Димы не стало. Его назвали тоже Димой... В этом году он пошел в театральный кружок, и у преподавателя случился шок, когда узнал, что у него в группе Дима Брусникин.
— И как ему в пять лет занятия в театральной студии?
— Говорит, что интересно. Так что, может, артистом будет.
— Ваше расставание с актерской профессией случайно произошло или это был трудный выбор?
— Нет, это произошло само собой, органично. Я стала делать спектакли в МХТ, со временем Табаков перевел меня на должность режиссера, но еще оставались спектакли, я их доигрывала. А потом их убрали из репертуара, и я перешла в режиссуру, ни разу не вспомнив об актерстве и не пожалев.
Но если предложили бы интересную роль — и в кино, и в театре, я с удовольствием поработала бы снова. Но это никому уже не приходит в голову, потому что Марина Брусникина — в другой профессии. Ничего с кино особо интересного не возникло даже в молодости, на пробы не бегала, если звали, то ходила. Случались какие-то сериалы, но это так, по мелочи.
Я инертна, что судьба дает, то беру. Другое дело, что шанс не упускаю. Когда я сделала свой первый спектакль, мне показалось это случайностью. Но дальше пошли предложения, мне предлагали и предлагали ставить новые спектакли, так я поняла, что делаю нужное, востребованное и все это уже не случайность.
— Осенью состоялась премьера фильма Светланы Проскуриной, где вы сыграли главную роль. Почему решили согласиться?
— Привлекло, конечно, имя режиссера. Это замечательный, уникальный, ни на кого не похожий режиссер, который всю жизнь снимает артхаус. У Светланы Проскуриной множество наград — и международных, и фестивальных. Это очень талантливый человек, не изменяющий себе ни в чем и никогда. Несколько лет назад она позвала меня в свой предыдущий фильм «Воскресенье» с Алексеем Вертковым в главной роли, на эпизод. Я удивилась и с радостью согласилась.
Когда я была студенткой, училась курсе на втором, меня уже звали на пробы к режиссеру Светлане Проскуриной. Я хорошо запомнила молодую женщину со светлым каре и ту нашу с ней встречу. Проб не было, мы разговаривали.
В итоге предложения работать не прозвучало. И вот через 1230 лет мне говорят, что с вами хочет пообщаться режиссер Светлана Проскурина. Это было как раз «Воскресенье». Приехала. Светлана Николаевна позже мне сказала, что именно тогда она поняла, что в следующем фильме я сыграю главную роль.
Новый фильм, «Первая любовь», получился интересным, с совершенно неожиданным финалом.
— Вы сказали, Марина, что спокойно воспринимаете уход своих спектаклей из жизни театра. Можно сказать, что вы вообще умеете прощаться с кем-то, с чем-то?
— Я рано поняла, что нам тут ничто не принадлежит, что нет ничего вечного. Отношусь к этому как к данности.
Такое понимание случилось еще при жизни Димы. А подтверждением моим ощущениям стала его смерть... Все быстротечно, ничто невозможно удержать и удержаться самому. Поэтому я отношусь, как мне кажется, спокойно к тому, что уходят спектакли. И к перемене участи — тоже спокойно. Во всяком случае, мне хочется так думать.
— Мысль о том, что все течет, все меняется и что мы лишь гости этого мира, хотя и не нова, но принять ее и понять очень трудно. Хотя осознание сделало бы жизнь легче. Чтобы не застревать в прошлом, а отпустить то, что ушло, и жить настоящим.
— Скорее даже будущим... Есть такая теория, что настоящего не существует, что есть только прошлое и будущее. Потому что наше настоящее, когда мы с вами говорим, через секунду — уже прошлое.
— Есть еще психологическая теория о гармонии человека через его социальные роли. Чем их больше, тем человек устойчивее и счастливее. Вот вы, Марина, и актриса, и режиссер, и мама, и бабушка, и сестра, и подруга, и педагог. Насколько, как вам кажется, гармонично ваше колесо жизненного баланса?
— Думаю, что совсем не гармонично, потому что в основном я работник... Из-за чего иногда переживаю.
Мне не хватает времени на общение с друзьями, с моей замечательной семьей, с прекрасными внуками... Все это происходит в какие-то окошки, в свободное от работы время. Но так сложилось: да, я поглощена профессией.
— Чего хочется Марине Брусникиной для того, чтобы жажда жизни оставалась не только в работе?
— Хочется удачно выполнить все предложенные жизнью обязательства и планы. Надо бы поменьше работать, побольше заниматься собой, надо бы освободить время для того, чтобы просто жить. Ведь жизнь — больше, чем театр.
— У меня последний вопрос. Вы с Дмитрием Брусникиным были в одной профессии, в режиссуре. Насколько для вас было важно то, что он вам говорил относительно всего того, что вы создаете в профессии?
— Мы находились с Димой в постоянном диалоге, он очень мне помогал, поддерживал и давал веру в себя. В бесконечных диалогах, творческих спорах и заключалась в том числе наша жизнь... К чему оказалось очень сложно привыкнуть — это к невозможности с ним разговаривать, обсуждать — и работу, и вообще все то, что происходит. Наш диалог продолжается, но только он стал внутренним. Я говорю, спрашиваю и не могу получить ответ. До сих пор это невероятно трудно...
Подпишись на наш канал в Telegram