«На похоронах, когда мы были на кладбище, произошел такой случай. Подъехал раритетный лимузин. Из него вышел высокий седовласый мужчина, такой же раритетный, как и его авто. Шикарно одетый, идеально причесанный, он держал в руке одну розу. С достоинством положил ее на могилу, постоял, и было видно, что это что-то личное. Потом с таким же достоинством он сел за руль своего красивого авто и удалился. Мы до сих пор гадаем, кто это был. Никто не знает! Значит, были у Ирины Петровны свои тайны!» Рассказывает Наталья Першина.
— Наташа, давай начнем с хорошего. С вашего удивительного знакомства, которое, с одной стороны, стоило стресса Ирине Петровне. С другой, она всем показала, что с ней связываться — себе дороже... Потому что она единственная, кто наказал эту программу «Розыгрыш» и снял ее с эфира!
— Она не просто сняла программу с эфира, она еще их всех в милицию сдала — всю съемочную группу! Ну это же Ирина Петровна... А познакомились мы чуть раньше. Есть такая общественная организация в нашей стране — Национальный банковский клуб при Ассоциации российских банков. Ирина Петровна в числе некоторых других артистов, деятелей культуры и спорта была почетным членом этого клуба. Я, со своей стороны, тоже принимала участие в его мероприятиях, там мы и познакомились. Она просто знала, что есть я, адвокат, у нее была моя визитка, и не более того. Однажды я получила от нее звонок по телефону, указанному в этой визитке, в офис. Меня соединили, и она очень темпераментно и возмущенно стала рассказывать историю, связанную с ее участием в программе «Розыгрыш».
— Это какой примерно год?
— Больше пятнадцати лет назад, точно не припомню уже. А произошло вот что, сейчас уже это все можно рассказать. Она в этот момент лежала в больнице, ей позвонили якобы с какого-то завода, что просят ее прорекламировать их тортики. Она предупредила, что не очень в форме, находится в больнице, ей сложновато участвовать в чем-либо большом. Ей пообещали, что это будет для нее легкая прогулка, ей в оба конца подадут машину, она приедет, скажет пару слов про тортики, возьмет их в подарок своим врачам и уедет, ей вообще не придется нервничать. Она согласилась и в какой-то из дней на несколько часов отпросилась из больницы. Врачи ее напутствовали: «Только не нервничать!»
Когда Ирина Петровна приехала на завод со своей незаменимой помощницей Валей, она увидела большую толпу людей на территории с какими-то лозунгами и криками, что им задерживают зарплату. Толпа вела себя крайне агрессивно, и вдруг они увидели ее. Кто-то закричал, что вот это удача — народная артистка, она им сейчас точно поможет. И все бросились к ней. Вообще, у Ирины Петровны были некоторые фобии в жизни, и как раз одна из них — боязнь толпы.
Но ее достаточно быстро увели в кабинет директора, при этом всячески подчеркивая существующую опасность, от которой они ее только что спасли. Там сняли обещанные 20 минут про тортики, и дальше она сказала: «Мне ничего не надо, просто выведите меня отсюда максимально аккуратно, чтобы я спокойно уехала». Но в это самое время толпа приблизилась к кабинету, люди стали бить в дверь, выкрикивать что-то агрессивное. Ирине Петровне с Валей предложили пройти по коридору в комнату охраны, что они и сделали. Там они обнаружили хохочущих охранников, которые смотрят в свои экраны и видят бегущих по этому же коридору голых людей. Они объяснили Ирине Петровне, что у них стоит такая особая камера, которая им показывает любого человека, идущего по этому коридору, голым, соответственно, их с Валей они тоже только что в таком же виде лицезрели... А ведь критическое мышление у человека в состоянии паники отключается.
— Ужас какой.
— То есть им показалось мало стресса от толпы. В этой программе всегда идет несколько линий нападения на жертву — мне кажется, на тот случай, что, если вдруг не сработает одна из них, сработает другая. Вот не испугалась бы она толпы, а тут бы ее этой «голой» камерой добили... И это все в отношении человека, который заранее предупредил, что она из больницы и ей нельзя стрессовать! Короче, закончилось все тем, что они с Валей забаррикадировались в каком-то подвальном помещении и вызвали милицию. Когда съемочная команда поняла, что дело приобретает нежелательный оборот, они признались, что это программа «Розыгрыш» и что «скорее открывайте, мы стоим у ваших дверей с цветами». Но не такова была наша Ирина Петровна! Она дождалась прибытия наряда милиции (тогда еще была милиция, не полиция) и только в их присутствии открыла дверь. Цветов не приняла. Закончилось все тем, что ее поблагодарили за бдительность и отпустили, а съемочная группа в полном составе была доставлена в ближайшее отделение для дачи объяснений. На следующий день вся пресса вышла с заголовками: «Актриса Ирина Мирошниченко сдала всю съемочную группу программы «Розыгрыш» в милицию».
Она проявила себя бойцом, но, к сожалению, у нее были медицинские последствия от пережитого стресса. «Ирина Петровна, а что вы от меня хотите, если вы сами так удачно все разрулили?» — спросила я. «Как что? Эта программа не должна попасть в эфир!» — отрезала она. Мы поняли поставленную задачу и достаточно легко ее решили: несколько официальных писем от адвокатского бюро в разные относимые организации — и программа в эфир не вышла, а мы с Ириной Петровной стали друзьями. Она начала приглашать меня в театр — и на свои спектакли, и на другие мероприятия.
Однажды она стала возмущаться, что кто-то из журналистов сказал от ее имени что-то не то, и я спросила: «Почему у вас до сих пор нет своего блога в Интернете, где вы могли бы высказываться от первого лица?» Это было 15 лет назад, соцсетями все еще только начинали пользоваться.
— А Ирина Петровна умела обращаться с компьютером?
— Конечно, нет! Но она завела компьютер, планшет и смартфон. Каждый из этих предметов она очеловечила, дала им имена, считала их живыми. То же, кстати, относилось и к другой технике — к машине, например, которую она не хотела менять, потому что та на нее «обидится».
— Например, какие могли быть названия?
— Например, большой стационарный компьютер у нее назывался «Космос»: «Я сегодня в Космосе посмотрела...» Все телефоны и планшет тоже как-то назывались, я уже не помню. Меняла она их крайне неохотно, и какая-нибудь новенькая модель айфона, подаренная ей на день рождения, могла несколько лет лежать неоткрытой.
Один раз у нее что-то случилось с айфоном, там надо было обновить ПО, и я забрала его на ночь. Утром вернула, она в него тыкнула, что-то там не получилось, и она на полном серьезе расстроилась: «Все, он на меня обиделся! За то, что я его отдала в чужие руки!» Я не верила своим ушам: «Ирина Петровна, вы себя-то слышите, что вы говорите вообще?»
— Мы с ней одной крови. Это мне очень понятно...
— Блог создавался так. Сама она ничего, конечно, не писала, она наговаривала мне тексты по телефону. Обычно это случалось по ночам, и по этим нашим ночным бдениям я сейчас больше всего скучаю! Она делилась своими новостями, отвечала на вопросы блогеров, рассказывала, как прошел последний спектакль. У меня все записывалось, потом я эти записи прогоняла через специальные программки, превращающие речь в текст, подбирала фоточки, отправляла ей все на утверждение. В следующий сеанс связи она вносила в эти тексты какие-то коррективы, утверждала иллюстрации, и я выкладывала эти посты. За один раз утверждалось сразу пять-шесть постов, поэтому они у нас шли блоками. Ей нравилось отвечать на вопросы блогеров. Некоторых она ждала и, если они долго не появлялись, могла спросить: «А где у нас Лариса из Ванкувера, или Андрей из Вашингтона, или моя любимая Наташа Паксютова? Что-то давно их не было в блоге!» С некоторыми она познакомилась и подружилась в реальной жизни. Так получилось с двумя профессорами физики из Питера — Аллой и Павлом, которые ее потом там тепло встречали, и с некоторыми другими ребятами, которых она всегда вспоминала очень тепло.
В общем, это был целый период жизни, который открыл ей окно в мир. Ведь до этого она не имела обратной связи от своих зрителей. Письма-то, как в Советском Союзе, уже никто не писал, в Сети ее не было, и ей казалось, она в информационном вакууме и про нее все забыли. Блог придал ей новой мотивации и в профессии, и в жизни, открыл второе дыхание. Она освоила смартфон и планшет и оказалась вполне современной.
Однажды она со смехом рассказала историю, как на репетиции «Моей дорогой Матильды» сказала своему молодому партнеру Олегу Мазурову: «А вот мои блогеры считают, что в этом месте...» Дальше она ему что-то говорит и видит, как у него округляются глаза, и он говорит: «Ирина Петровна, ваши... кто???» Поначалу никто и поверить не мог в такую ее продвинутость, а потом коллеги сами стали читать ее блог, ставить лайки, комментировать.
— Он же остался, этот блог?
— Да, он и сейчас находится в открытом доступе. Он называется так же, как и ее книга, — «Расскажу». Я все посты снабжала хештегами, чтобы легче было ориентироваться в большом количестве материала. Мой любимый хештег был #как это делается. Это когда она изнутри рассказывает, как работает театр, как ставятся спектакли, как делаются декорации, шьются костюмы, вводятся актеры на роли. Еще интересная тема — #театральный этикет. Как дарить цветы артисту? В какой момент? Подниматься ли на сцену? Знает ли артист, что человек этот букет выбирал, покупал, через весь город нес, весь спектакль держал, много часов переживал, чтобы он не завял? Что чувствует артист, когда его узнают на улице? Когда просят сделать с ним селфи? Как себя вести, если окажешься в лифте с известным человеком? Масса вопросов, которые мы всегда стеснялись задать, но не знали кому А вот она свободно и доброжелательно на все отвечала.
У нас были планы издать все материалы блога отдельной книгой, но так и не успели...
— Но для меня было откровением, когда ты с разрешения Ирины Петровны написала всю правду о ее отчиме. Очень аргументированно и с доказательной базой, как адвокат.
— Да, это был единственный пост от моего лица как администратора блога. Однажды я не выдержала и изложила всю историю, приложила все фотографии, справки, скрины. Каждое свое утверждение я подтвердила документально. Это были не мои какие-то измышления или эмоции, это изложение фактов вместе с доказательствами. И когда она его прочитала, она мне позвонила в слезах: «Наташа, пла?чу. Никто еще никогда ТАК за меня не заступался». Я привычно спросила ее: «Что исправляем?» Она сказала: «Это ваше. Я не имею права здесь поменять ни буквы, ни слова. Выкладывайте, Наташа!»
— Но она сама, по-моему, никогда на эту тему не разговаривала. Хотя отчим в чем только ее ни обвинял...
— Да, это так. Что бы этот человек ни говорил о ней, как бы ни оскорблял, она за всю жизнь не позволила себе сказать о нем ни одного плохого слова. Собственно, она о нем вообще не говорила. Абсолютно не комментировала ничего, не ввязывалась в эту войну. Поэтому все нападки с его стороны были безнаказанными, односторонними, и многим казалось, что, раз она молчит, сказать ей нечего. Но это было не так. Она молчала по другим причинам. Во-первых, это был больной человек, всю жизнь состоявший на учете в психиатрическом диспансере № 14 Москвы. Она относилась к этому с пониманием. Лезть с ним в открытый спор значило играть в его игру. А во-вторых, так или иначе он был связан с ее мамой, а все, что касалось мамы, для Ирины Петровны всегда было свято.
Она окружила маму своей заботой до самого последнего дня. После ее смерти она ухаживала за ее домашними животными, которые, слепые и больные, пережили свою хозяйку лет на пять. Она до последнего поддерживала мамину одинокую подругу тетю Симу, которая дожила чуть ли не до ста лет, обеспечивала ей медицинскую и финансовую поддержку, а потом организовала похороны. И уж конечно, она никогда не оставила бы своими заботами маминого бывшего мужа и неоднократно не на камеру пыталась это сделать.
— Но отчим полез в бутылку — отдай ему квартиру.
— Думаю, он болезненно нуждался во внимании прессы к себе. Он всегда был при артистах вторым номером (по профессии он аккордеонист, аккомпаниатор), ему самому никогда не хватало внимания. Ну и, кроме того, за каждое появление на экране ему же хорошо платили.
Он не сходил с экранов ток-шоу, вел себя крайне хамски и экзальтированно, оскорблял ее немотивированно — таких персонажей на ток-шоу любят. Он с удовольствием участвовал в разных провокациях, нападал на нее из-за кустов под камеры и т. п. Ирина Петровна, как я уже сказала, никогда на эти передачи не ходила, не защищалась и даже их не смотрела. Но, конечно, помощницы по хозяйству ей о них периодически докладывали. Однажды она попросила меня посмотреть одну из передач и рассказать ей, что я посчитаю нужным. Я посмотрела. В студии сидела актриса Елена Проклова, которая его слушала-слушала, а потом так спокойно спрашивает: «Вот вы говорите, она такая-сякая, потому что она вам квартиру не отдает, деньги не отдает. А когда она вам все это задолжала-то? Вы вообще-то ей кто, чтобы на ее имущество претендовать?» И на простой вопрос человека со стороны он не нашелся, что ответить: «Ну просто вот должна». Я отзвонилась Ирине Петровне и сказала: «Вы, по-моему, должны позвонить Елене Прокловой и ей сказать спасибо. Она очень здорово за вас заступалась и поливала его холодным душем». Ирина Петровна сказала: «Да, спасибо ей, обязательно позвоню». Не знаю, позвонила ли.
Терпеть публичные оскорбления неадекватного человека — не каждый это выдержит. На нее было больно смотреть. Мне самой идти на эти безумные ток-шоу не хотелось, да она об этом и не просила. Но я все-таки адвокат. И однажды я собрала все справки, решения судов, семейные архивы, справки из отделения милиции, куда его периодически доставляли, потому что его туда сдавала Екатерина Антоновна, и выложила в ее блоге. Чтобы было хотя бы одно место в Сети, где каждый — журналист или простой человек, интересующийся этой историей, — может найти для себя ответы на все вопросы. Ну раз уж молчит Ирина Петровна.
Ведь Екатерина Антоновна сама ему никогда не доверяла. За всю жизнь его не прописала в свою квартиру. Перед свадьбой взяла с него расписку, что он никогда не будет претендовать на ее квартиру и, кстати, не будет пить. То есть он претендовал на эту квартиру еще до свадьбы даже! Она с ним развелась за пять лет до своей смерти и выгнала его. Он нападал на нее и был агрессивен. В целом это мамино семейное гнездо, полученное папой Ирины как ветераном войны, и мама всегда мечтала оставить ее «дочке на старость». Ну какое отношение к ней имел этот человек, который временно в ней пожил, потому что его туда пустили, и у которого все эти годы была своя собственная квартира на Новослободской?
— Мама до скольких лет дожила, до 95?
— Да, она была долгожителем, и в основном благодаря заботе дочери. Конечно, без Ирочки она бы не дожила. Всегда была полностью на ее обеспечении, под ее заботой, под ее контролем, с маникюром, педикюром и прической. До самых последних дней!
— У них же папа очень рано ушел, по-моему.
— У папы не было легкого, он болел туберкулезом, фронтовик — да, он ушел достаточно рано. Брат тоже быстро ушел. У брата остались два сына, одного уже нет, другой сын ограниченно дееспособный. У обоих есть дети. Особо близкой связи у Ирины Петровны с родственниками своего брата не было. Никто из них никогда не интересовался ее творчеством, никого из них я не видела ни на одном ее спектакле, ни на дне рождения, нигде абсолютно. Они появлялись в ее жизни точечно, когда нужно было решить какие-то их проблемы. Ее родственниками были ее друзья.
Ирина Петровна была очень отзывчивым человеком. Она, как настоящая актриса, замечала каждый нюанс в твоей речи, в твоем разговоре, по слову «Алло» сразу могла сказать: «Так, Наташа, что у вас случилось?» — «Ирина Петровна, да ничего, вам показалось!» Я никогда не хотела грузить ее своими проблемами, знала, что она точно вмешается. Я вообще стараюсь никого ни о чем не просить, а уж тем более ее. Но она в таких случаях была непреклонна: «Так, говорите, я же слышу...» От нее ничего нельзя было утаить, она замечала все по взгляду, понимала по голосу.
Один раз пришлось признаться, что моя маленькая дочка попала в больницу: «Так, срочно мне найдите в Интернете телефон главврача и пришлите!» Я говорю: «Ирина Петровна, да там не надо вмешиваться, там все идет по плану». Но разве с ней можно поспорить? Она позвонила главврачу, там вся больница была на ушах, а сам главврач на следующем спектакле Ирины Петровны уже сидел в директорской ложе.
В другой раз то же самое было с мамой: «Что у вас не так? Так, шлите телефон главврача!» И так всегда. Ей нельзя было просто так рассказать какую-то свою жизненную ситуацию, для нее это всегда было призывом к действию. И для нее абсолютно никакой проблемы не было позвонить любому незнакомому врачу или чиновнику, представиться и обратиться с какой-то просьбой. У нее был уникальный тембр голоса, который нельзя было перепутать ни с кем, — так же, как у Табакова, когда он звонил чиновникам голосом кота Матроскина.
Были у нас с ней несколько моментов, за которые я ей буду всю жизнь благодарна. Один раз, например, когда мы с ней летели с Майорки.
— Ты была с ней в поездках в Испанию?
— В одной из них. Я не хотела ехать, потому что эта поездка приходилась на день рождения моей мамы. В результате с Ириной Петровной договорились, что я с ней полечу, но улечу оттуда на несколько дней раньше.
А одна из фобий Ирины Петровны — это аэрофобия. Она не просто побаивалась — она панически боялась летать. Даже в молодости, когда она летела в самолете, все стюардессы, а иногда и капитан корабля крутились весь полет вокруг нее. Но чем дальше, тем эта фобия больше развивалась. Все чаще она в самый последний момент отказывалась лететь.
Последний раз получилось нехорошо с Надеждой Бабкиной. Мирошниченко участвовала в ее спектакле, читала там монолог из «Трех сестер». Пока спектакль шел в Москве, все было нормально. И вот им надо было поехать на гастроли, и они ее там всем коллективом весело уговорили. Она поначалу отказывалась, потом согласилась и даже приехала в аэропорт. Но когда уже поднималась по трапу, она все-таки не справилась с собой, развернулась и сказала: «Все, у меня тахикардия, я не лечу». И ведь у нее реально все эти явления начинались — от волнения, от страха. И все, сошла с трапа самолета. Она тогда, конечно, подвела весь коллектив Театра песни, ведь ее имя было на афишах. Сама страшно сожалела об этом, а на мой вопрос «А что Бабкина?» горько так сказала: «Она меня прокляла». После этого она больше не участвовала в этом спектакле, и в этот театр ее уже не звали.
Но только все это — не ее вина, это ее беда, мне кажется.
— И часто она так отказывалась в последний момент?
— В последнее время все чаще. Один раз на ту же Майорку. Нам с ней в шесть утра надо было выезжать, все было оплачено у нас — и билеты, и отель, там это все ужасно дорого. Причем она сама платила за себя, своими деньгами. И вот она в шесть утра мне звонит и говорит: «Наташа, я не лечу, у меня тахикардия, у меня то, у меня се, летите одна». Я говорю: «Да вы издеваетесь, Ирина Петровна? Я и лететь-то никуда не хотела, мне некогда, я только ради вас согласилась!»
— И что, все пропало?
— Все пропало: и мои деньги, и ее деньги, которые для нее точно лишними не были. Я, конечно, тоже расстроилась и помню, что дала себе слово больше никогда никуда с ней не соглашаться лететь, потому что все равно поездка не состоится.
— Эти фобии, конечно, ее жрали.
— Да. Но слово свое я нарушила и все-таки с ней в следующем году полетела на эту Майорку. Как уже говорила, я должна была улететь в Москву раньше нее на несколько дней, потому что у моей мамы был день рождения и мне нужно было на него успеть. Я собираюсь, и вдруг Ирина Петровна объявила, что она летит со мной. Поменяла билет и полетела! Валю, бедолагу, оставили в этом отеле на несколько дней одну, а мы полетели в Москву. В самолете она меня спрашивает: «Вы сейчас куда?» Я отвечаю: «Ирина Петровна, я сейчас сразу к маме, потому что у нее сегодня день рождения». И скорее ради вежливости добавляю: «А может, вы поедете со мной, поздравите мою маму? Потому что видите, как получилось, в ее день рождения я с вами». И сама думаю: зачем я ей это предложила, ей вот неудобно будет сейчас отказаться, — а я ведь понимаю, что она летит на последнем издыхании, в стрессе, да еще и без макияжа. А она, ни секунды не думая, говорит: «А давайте!»
— Вы с ней всегда на «вы» были?
— Мы всегда, с первого и до последнего дня, были на «вы»: она со мной на «вы», и я с ней тоже. Так вот, она мгновенно вызвала стюардессу, попросила буклет магазина на борту, нашла плюшевого мишку, придумала, почему это символично. Когда мы приземлились, оказалось, что у нее потерян багаж! Она к этому уже легко отнеслась, потому что была уже на родной земле, и фиг с ним, с багажом, — главное, мишка на месте. Мы с ней сели в машину, поехали к маме. Там, конечно, обалдели все.
— Мама дома или в ресторане?
— Мама дома. Там не до ресторанов уже было, ей под восемьдесят, и были только родственники, все было очень скромно. И там был дед такой с балалайкой, мамин друг. И вдруг мы с Ириной Петровной заходим. Она маму обнимает, дарит ей этого мишку, садится за стол. А тут дед с балалайкой, ему уже за восемьдесят, он в жизни не мечтал, что под его балалайку настоящая народная артистка споет! Но он играл, а Ирина Петровна от души пела, рассказывала истории, смеялась... В общем, этот вечер запомнился всем моим родственникам. Потом она пошла ко мне в гости — я живу рядом, и тут же взялась советовать, как мне надо переставить мебель: пианино сюда, а кресло туда, а сушилке для белья вообще не место в спальне! Раскомандовалась, а потом еще периодически спрашивала, переставила ли я пианино. За этот мамин день рождения я Ирине Петровне всегда буду благодарна, ведь я, наверное, одна знала и видела, как ей было непросто совершить такой вояж прямо из самолета, уставшей, без капли макияжа, во всем дорожном, да еще и с потерянным багажом. Наверное, в благодарность за то, что я поддержала ее с этой поездкой.
А другая история, связанная с ее аэрофобией, у нас была с Геленджиком. Она мне однажды звонит и говорит: «Наташа, нам с Кобзоном открывают звезды на «Аллее славы» в Геленджике, я без вас не поеду, трушу. Поехали со мной». Я отвечаю: «Ирина Петровна, нет (сама-то знаю, что она в последний момент все равно не поедет), а лучше приезжайте-ка вы ко мне на дачу, каминчик разожжем, посидим...» Она говорит: «Ну мне уже неудобно, я уже вчера отказалась, они сдали мои билеты, а сегодня согласилась, они опять купили. Я уже теперь точно не откажусь. Ну и что вы меня совсем со счетов списали!» Но я все-таки сказала нет, а если у нее что-то не сложится с поездкой, я буду ее на даче ждать. На том и порешили.
А вечером мы с моим мужем сидим на даче (она у нас недалеко от Шереметьева), я рассказываю про Ирину Петровну, а он и говорит: «А давай прямо сейчас купим билеты и прилетим завтра в Геленджик, будет ей сюрприз!» Я говорю: «А давай!» Мы тут же покупаем билеты, только на ее рейс уже не было, покупаем на тот, что на два часа раньше. Ничего ей не говорим, и в чем были на даче, в том наутро и полетели! Прилетели, заселились в отель. Выхожу я на балкон, смотрю на море, смотрю на телефон в своей руке и представляю: вот она сейчас летит в самолете, а когда прилетит, приедет в отель, а тут мы ей навстречу выходим! Вот радости-то будет! И вдруг этот самый телефон в моей руке звонит и высвечивается абонент: Ирина Петровна Мирошниченко. И у меня все опускается, потому что я понимаю, что вряд ли она в эту секунду летит в самолете. А я, как последняя дура, обещавшая себе больше никогда в жизни не связываться с этими ее поездками, стою в Геленджике, куда мне, как обычно, вообще не надо было. Я снимаю трубку и слышу жизнерадостный голос моей подруги: «Наташа! Я еду к вам! Я никуда не полетела и решила сделать вам сюрприз!» Я опустившимся голосом говорю: «Ирина Петровна, можете не ехать, меня там нет». — «А где вы?» — «В Геленджике». Ну дальше была хорошая такая мхатовская пауза. Наконец она, тоже опустившимся голосом, спрашивает: «А что вы там делаете?» — «Делаю вам сюрприз».
— Вы хоть посмеялись?
— В тот момент вообще-то было не до смеха. Но она повела себя в этой ситуации шикарно. Она сказала: «Я все поняла, сейчас я все исправлю». Она позвонила тем организаторам, которым только что отказала, и сказала: «Я опять готова». Они в третий раз купили ей с Валей билеты, и она этим же вечером прилетела в Геленджик, и мы на следующий день открывали им с Кобзоном их именные звезды на «Аллее славы».
— Вы ее спровоцировали.
— Да. В результате красивая история получилась.
Мне всегда были интересны рабочие моменты, связанные с театром, которыми она охотно делилась. Я всегда любила театр. Многие люди любят видеть только красивую картинку. А я всегда люблю знать, как все это делается. Я из тех, кто всегда смотрит «фильм о фильме». Иногда я бывала свидетелем, как она принимала решение относительно какой-то роли. Самые тяжелые метания у нее были по поводу роли «королевы Ирины Петровны» в богомоловских «Мушкетерах».
— Она была в шоке от него в какой-то момент?
— Она всегда относилась к нему с большим уважением и интересом. Сожалела, что она не «в его обойме» артистов. И вдруг — он ставит «Мушкетеров» в МХТ и приглашает ее на роль королевы Франции! Точнее, нет, «королевы Ирины Петровны», так в программке и было написано. Она была счастлива: Богомолов, молодой интересный режиссер, на пике своей популярности и слегка скандальной славы. На его спектакли ломится вся Москва, а она любила все современное и передовое!
Но когда начались репетиции, она пришла в ужас! Ничего общего с классическим текстом там не было! По сюжету она была влюблена в Джастина Бибера (хотя даже не знала, кто это такой), которого играл Паша Табаков, говорила неприличные слова и совершала неприличные поступки! Боже мой! Богомолов заставлял ее забыть все свои актерские навыки и делать абсолютно несвойственные ей и не соответствующие ей по статусу вещи! Она звонила мне в слезах и кричала: «Все! Я отказываюсь! Да кто он такой вообще? За кого он меня держит?? Я народная артистка, неужели я такое заслужила???» Я успокаивала ее как могла: «Ирина Петровна, только подождите пока, не отказывайтесь! Вы же так мечтали попасть в когорту Богомолова! Подождите еще немного. Может, вам удастся отстоять какие-то свои позиции. Может, в чем-то он пойдет вам навстречу?» Даже мой муж Алексей вмешался: «Ирина Петровна, если вы останетесь в спектакле, я приду на премьеру и самый большой букет в этом зале будет от меня!» Но ее захлестывали эмоции, и разговаривать с ним она практически не могла. Я в очередной раз ей предложила общаться с режиссером письменно.
Она вообще была очень эмоциональным человеком и часто именно поэтому не могла до другого человека донести свою позицию. Могла наговорить лишнего, потом всегда звонила, извинялась. Часто говорила, что не может донести до человека свою точку зрения, потому что срывается на слезы. Однажды я предложила ей в таких ситуациях писать эсэмэски. И этот совет ей очень помог в жизни: у нее выключалась эмоциональность, она излагала суть проблемы, и любой человек это спокойно воспринимал. Когда она освоила этот способ общения с людьми, ей прямо легче стало жить. Вот и в данном случае они с Богомоловым, чтобы выйти из клинча, тоже начали переписываться. И он услышал ее. И она услышала его. Он согласился убрать самую одиозную фразу, которой Игорь Миркурбанов должен был анонсировать ее выход, но и ей пришлось переломить себя и говорить в этом спектакле слова, которые она в жизни не употребляет. В общем, они смогли договориться и потом общались очень нежно и уважительно.
В этом спектакле Ирина Петровна пела, а точнее речитативом под музыку читала песню Аллы Пугачевой «Не отрекаются любя», и неизменно срывала аплодисменты зала.
Она была счастлива играть в «Мушкетерах», хотя не всем из приглашенных ею гостей этот спектакль «заходил». Некоторые уходили после первого акта, так и не дождавшись ее выхода во втором.
— Кстати, я знаю, что раньше у Ирины Петровны было множество примет перед выходом на сцену. Например, одно время в гримерке всегда ее ждала любимая такса... Ты не застала ее питомцев?
— Таксу — нет, а маминых — да. Я даже возила в ветеринарку этих животных. Это были слепые, уже неходячие собачки, которые сами уже были не рады, что жили на белом свете, им было по 20 лет. Но все, что было связано с мамой, было свято. Никакие варианты прекращения их страданий не рассматривались. Я возила их на какие-то рентгены, а Ирина Петровна стояла рядом.
Иногда я ее сопровождала на могилу к маме, Екатерине Антоновне, на Ваганьковском кладбище.
— Почему она сама там не оказалась, на Ваганьковском, рядом с родными?
— Кстати, она занималась этим вопросом при жизни, волновалась, куда ее положат. Уточняла в свое время даже у Табакова, но Олег Павлович рассказал ей историю про Невинного. Вячеслав Невинный хотел быть похоронен на Новодевичьем кладбище, и когда он умер, его жена, Нина Гуляева, пришла с этим вопросом к Табакову — на Новодевичьем ей отказали. Табакову даже пришлось прийти на прием к Лужкову, но тот ему объяснил: у нас есть артисты категории «А» и артисты категории «Б». Вот Невинный — артист категории «Б», ему не положено Новодевичье, ему положено Троекуровское. Табаков говорит: «А я артист какой категории?» — «Вы — категория «А». — «Ну тогда можно мое место на Новодевичьем отдать Невинному, а я вообще в Саратов поеду?» Но Лужков был непреклонен. Поэтому Табаков Мирошниченко на ее вопрос прямо и четко сказал: «Ира, на Троекуровском, без вариантов».
— А вот зачем на Новодевичьем, если у нее все на Ваганьково?
— На Ваганьково невозможно. Когда мы ходили на могилу ее мамы, там к ней не подступиться было. Очень тесно, и, чтобы к ней подойти, надо буквально пройти по трем-четырем чужим могилам. А к могиле всеми любимой артистки все-таки должен быть свободный доступ, там всегда будут цветы, это понятно. Ирина Петровна расстраивалсь: «Наташа, на это Троекуровское ведь никто ко мне ходить не будет, оно далеко, никто за мной ухаживать не будет».
— Как в воду глядела.
— Я говорю: «Ирина Петровна, вообще, я там живу недалеко. Я к вам буду ходить, не волнуйтесь!» А сама думаю: «Господи, что же это такое я ей говорю? Она же прямо тут сейчас у меня рухнет!» Но это задолго до смерти было.
— А когда ты видела ее последний раз?
— Последний раз она мне звонила со мной попрощаться... Это было летом, где-то за месяц-полтора до ее ухода.
Но еще за полгода до этого, когда она уже была практически лежачей, она мне позвонила: «Наташа, выручайте, на меня подали в суд!»
— За что?
— За то, что в маминой квартире, которую она сдавала в аренду, жилец разместил на лестничной площадке свой велосипед. Пришла жилищная инспекция, выписала штаф и обратилась в суд с иском к владельцу квартиры. Мы, как всегда, вписались, никакой штраф платить не пришлось, суд выиграли. Я ей позвонила это сказать, вот этому она очень обрадовалась. Хотя вникать в детали уже не стала.
— Писать она уже не могла?
— Писать уже нет. Я старалась меньше ее беспокоить. Ей было тяжело сосредоточиться на чем-то. Я была уверена, что она выкарабкается. И вдруг где-то в июле она мне звонит и очень слабым голосом говорит: «Наташа, вы только меня сейчас не перебивайте, мне очень тяжело говорить. Я звоню вам, чтобы сказать, что такое огромное счастье, что вы были в моей жизни. Вы украсили мою жизнь, вы в нее привнесли то, чего никогда в ней не было. И я благодарна судьбе, что вы были со мной. Пожалуйста, не вспоминайте обо мне ничего плохого, вспоминайте все только хорошее! Я вас очень люблю, и я за вас всегда молюсь...» У меня, конечно, комок в горле, я говорю: «Ирина Петровна, ну-ка прекратите, вы что, со мной прощаетесь, что ли?» И там у нее была сиделка, слышу, она ей тоже говорит: «Ирина Петровна, ну хватит людям сердце рвать на части, зачем вы это делаете?» Но она знала, что она делает, только у нее не было сил ни с кем из нас спорить. Знаю, что она позвонила еще нескольким людям с этим же. Хотела их поблагодарить и сказать: «Не поминайте лихом!» Я, конечно, говорю: «Ирина Петровна, ну-ка берите себя в руки! Хватит раскисать! Когда встречаемся в «Чехове»?» Но мне, конечно, после этого разговора было очень плохо. Я не хотела верить, что это все. Ведь она прошла через ковид, пройдет и через это. Мама у нее дожила до 90 плюс, а ей только-только 81 год исполнился, все у нас еще впереди...
— Давай вернемся к хорошему. Что тебе в ней нравилось? Когда ты поняла, что начинаешь с ней дружить, что тебя привлекло?
— Во-первых, это очень интересный, благородный, содержательный человек, с ней просто интересно разговаривать. Вот когда она никуда не торопится, не бежит, когда просто сидит и разговаривает — интереснейшие истории, интереснейшие оценки людей и ситуаций. Она была мудрой. С ней полезно было посоветоваться о чем-то своем. Во-вторых, она глубоко порядочный человек, при всей своей звездности никогда никому не сделавший подлости.
Вы замечали, что никогда ни в одном интервью ни про кого она не сказала ни одного дурного слова? И ни один из ее коллег о ней никогда не отозвался плохо. А ведь это человек, который проработал в одном театре 60 лет! Это сколько же она должна была себе врагов насоздавать за время работы! Но ведь все ее только любили и безмерно уважали.
В ней глубоко сидела определенная система ценностей, которая не позволяла ей, например, никогда не только плохого не говорить о своих мужьях, но даже и не рассказывать историю их любви. Потому что у каждого из них жива вдова и Ирина Петровна считала, что память об этих мужчинах теперь принадлежит им, а не ей. Она говорила: «Ну как я буду рассказывать, как такой-то за мной ухаживал, если жива его последняя жена? Каково ей будет это слушать?» Много ты таких публичных людей знаешь? А ведь романов в ее жизни было больше, чем браков. Но никогда ничем она не оскорбляла памяти тех людей, с которыми она была связана, и их близких.
А на похоронах Ирины Петровны, когда мы были на кладбище, произошел такой случай. Было совсем мало народу. И вдруг прямо к ее могиле подъехал раритетный лимузин. Из него вышел высокий седовласый мужчина, такой же раритетный, как и его авто. Шикарно одетый, идеально причесанный, он держал в руке одну розу. Он с достоинством положил ее на могилу, постоял, и было видно, что это что-то личное. Потом с таким же достоинством он сел за руль своего красивого авто и удалился. Мы до сих пор гадаем, кто это был. Никто не знает! Значит, были у нее свои тайны!
— Как ты думаешь, почему она так рано закончила личную жизнь? Это был какой-то выбор, какое-то решение? Потому что такая красивая женщина могла быть востребована всегда, в нее влюблялись до последних дней.
— Ну во-первых, не так уж и рано она ее закончила. А потом, я бы не сказала, что она была одинока. Хотя, наверное, в глубине души она это одиночество чувствовала даже в молодости. Вот смотрите: она никогда не была одна. Она всегда себя окружала людьми, это были или друзья, или помощницы. Даже когда она играла спектакль, в зале всегда должен был находиться кто-то свой. Ей так было надо. Именно поэтому я просмотрела спектакль «Моя дорогая Матильда» более тридцати раз. Потом, она всегда окружала себя предметной средой. Дома у нее все было заставлено. Там обеденный такой круглый стол, на нем куча предметов антиквариата — и вот такое местечко для своей собственной тарелки.
— То есть вот эти фоторамочки, игрушки, украшения, какие-то памятные подарочки...
— Да. Если ты была у нее в гримерке, там весь стол заставлен кучей каких-то штучек, а на диване — мягкие игрушечки, подушечки. Не сомневаюсь, что все они тоже проходили у нее под каким-нибудь личными именами. Я говорю: «Ирина Петровна, уберите это все, это же вам мешает, рукой двинуть нельзя! На диван прилечь не можете! Дышать будет легче, если все убрать!» — «Так, у меня все хорошо!» — говорила она. То же самое было у нее в «мерседесе». Хочешь сесть на заднее сиденье, а там уже, кроме тебя, десяток мягких игрушечек, подушечек, сердечек. Я все это сгребала, а она говорила: «Потом все положите на место!» И я их обратно рассаживала.
Вот ты спросила, почему у нее не было партнера. Я думаю, это очень тяжелый труд — быть ее партнером.
— Со звездой всегда найдется кому жить.
— Она еще и мало кому доверяла, она же всех держала на дистанции. Вот мама с Розенкером жила, а ведь он являлся постоянным источником ее проблем, а сколько вреда потом нанес ее дочери! Может быть, это стало примером для Ирины — многим от тебя надо только одно.
— Конечно, ты при деньгах, ты звезда. Где ты там разберешься, где искренность? Хотя еще раз повторюсь: в свои 80 лет Ирина Петровна без капли грима в домашней обстановке выглядела как Принцесса, как Белоснежка...
— А ты видела ее руки? Фарфоровые! Гладкие, ни одной морщинки, молодые! Вот ей 80, а если сфоткать одну только руку — это рука 30-летней женщины! Она была противницей пластических операций, ботокса, уколов красоты, аппаратной косметологии, в общем, всего этого вместе взятого. Она никогда ничего этого в жизни не делала. Но при этом, конечно, за собой следила.
Отношения с деньгами у нее были простые: есть деньги — тратила. Нет — ждала, когда будут. Никогда ничего не копила! Кстати, никогда не считала, что раз она звезда, то в ресторане за нее будут платить другие. Всегда платила за себя, а иногда могла заплатить и за меня: «Наташа, я вас пригласила, я вас сегодня угощаю!»
Все деньги, которые она зарабатывала, тут же проматывала: украшения, одежда, колечки какие-нибудь, красивая посуда. Так было всегда, с самой молодости. С косметикой уже сложнее было, потому что у нее на все аллергия. Однажды на какой-то праздник я не знала, что подарить, потому что ей ничего вообще нельзя, и купила набор кистей «Шанель». Когда она увидела красиво завязанную коробку «Шанель», то взяла ее без энтузиазма, про себя, наверное, подумав: ну ты же знаешь, что я не буду это использовать. А потом мне перезвонила в восторге и говорит: «Наташ, так там кисти оказались, слава тебе господи, а я думала, какой-то крем. Шикарные шанельские кисти — это ровно то, что мне надо для грима!» А потом я ей, честно говоря, просто деньги уже всегда дарила. Но они ей были нужны, чтобы опять же организовать вот этот самый праздник, провести день рождения, пригласить всех друзей.
— Да, я помню, Праздник весны и дни рождения — такие были угощения...
— Да, поначалу все дни рождения она старалась проводить на сцене. Она говорила: «А зачем нужен день рождения, если я его не провожу на сцене?» Вот до мозга костей актриса была. Только последние годы уже было все камерно.
Мне обидно, хотя, наверное, многие со мной не согласятся, как у нее сложилась кинокарьера. Мало ярких ролей, мало главных. Все знают, кто такая Мирошниченко, но мало кто может перечислить ее роли. Главной сферой приложения ее таланта все-таки была театральная сцена. Из-за того что она прежде всего театральная актриса и в самые активные свои годы играла по 28 спектаклей в месяц, у нее, конечно, с кино не сложилось так, как могло бы.
— Мне кажется, что она не потеряла узнаваемости в старшем возрасте из-за того, что ходила по ток-шоу и ее современное лицо знали.
— Ходила. Ее часто наши блогеры спрашивали: «Зачем вы это делаете? Это же ниже плинтуса, все эти ток-шоу, а вы не такая». На это она им отвечала: «Если уж я народная артистка, я должна быть вместе со своим народом. Если людям здесь интересно, значит, и я сюда приду». Но были, конечно, и финансовые причины. Думаю, ты согласишься со мной, во всех этих шоу она никогда не выглядела жалкой. Она всегда высказывалась спокойно, мудро, у нее прекрасно была поставлена речь. У нее вообще не было речевых клише, слов-паразитов, повторяющихся шуток и оборотов речи. Она вообще никогда не повторялась. Ее можно было заслушаться!
Когда ее приглашали на радио или ТВ, ей всегда хотелось там спеть. Она считала, что без песен неинтересна. Все время я пыталась ее убедить, что говорит она ничуть не хуже, чем поет. Наоборот, то, что она говорит, и то, как она говорит, — это все уникально! А спеть любой тиктокер может. Но она всегда стояла на своем: ей надо было петь! Иногда это очень дорого для нее было, потому что все эти оркестры на ТВ-передачах — это все за свой счет. Но она как-то выкручивалась.
— Давай скажем, кто о ней заботился в последние полгода. То, что друзья тянули, а не родня прибежала к немощной женщине.
— Родня не участвовала вообще никак. Последние месяцы, последние дни их вообще не было на горизонте. Но были рядом друзья самых разных профессий: это и юристы, и архитекторы, и врачи... Действительно верные ей очень люди, которые взяли на себя, совместно с театром, и расходы по похоронам, и по поминкам. Это не какие-то олигархи, это самые простые люди. Сейчас они будут заниматься памятником. Отведенные законом полгода на определение круга наследников прошли, наследники были названы, наследство ими получено. Какие-либо расходы друзей на траурные мероприятия и содержание ее имущества они покрыть отказались. То есть эти люди, в принципе, как были ей посторонними, так и сейчас, получив ее наследство, ими остались. Самая главная наша боль связана с ее архивом, который хранится в квартире. Там же уникальные письма, костюмы, подарки от Федерико Феллини и Тонино Гуэрры. Вряд ли они в этом разберутся, это оценят. О судьбе этих поистине исторических вещей теперь остается только догадываться. Думаю, все, что можно продать, будет продано.
А друзья остаются с ней и по сей день. И ее уже нет, а все держатся вместе и делают все для увековечивания ее памяти. Например, Наталья Ивановна Левченко сейчас занялась вопросом установки памятной таблички на доме.
— Я тоже считаю, что это то, что я должна была сделать, — посвятить ей журнал, по сути. Не хватает, пусть даже в три часа ночи, звонков от Ирины Петровны... Очень интересный эффект у меня, что я недооценивала ее роль в моей жизни.
— Звонок в три часа ночи — это норма, да. Она могла позвонить и сказать: «А в Москве-то, оказывается, белые ночи!» А когда зима и снег, действительно, ночи очень светлые.
Мне сейчас очень не хватает этих многочасовых разговоров и ее мудрого низкого голоса... Я не могу сказать, что я ее недооценивала, потому что ее всегда было много в моей жизни. И в мои трудные минуты она меня старалась поддерживать. Когда у меня ушла мама, она чувствовала, что мне тяжело, старалась меня все время куда-то вытаскивать, все время о чем-то со мной говорить, не давала замолкать: «Так, Наташа, не уплывайте, будьте здесь, со мной!»
Ее, конечно, очень не хватает. Это настоящий друг. Да, сложный. Но как бы сказать... она была сложным в основном для тех, кто не знал ее острых углов, не знал, как с ней можно общаться, а как нельзя. Я все ее особенности знала и принимала. У нас никогда не было с ней ни конфликтов, ни ссор. Ни разу за эти 15 лет. Хотя, бывало, мы с ней спорили. И по вопросам воспитания детей, и по политическим вопросам, и даже по юридическим — у нее были свои взгляды на вопросы регулирования авторского права. Но никогда не ругались.
— Абсолютно с тобой согласна. Последние два года мне было очень легко...
— А вот интересно мне было самой, как она будет смотреться среди людей на Майорке. Мы ведь приехали в отель, где вообще не было ни одного русского. Ее здесь никто не знал, и мне было любопытно, как на нее будут реагировать люди и как она себя будет чувствовать в такой нейтральной среде, где ей никто не восхищается. Я наблюдала за людьми: все до одного — и отдыхающие, и персонал — понимали, что это какая-то большая звезда, только они не понимали какая. Она выходила на завтрак всегда в шляпе! Все в майках-шортах, а она — при полном параде! Она шла на пляж всегда с Валей, несущей за ней всякие коробочки, переносной холодильник и все такое.
Наконец один официант не выдержал и спросил у меня: «Простите, пожалуйста, мы тут всю голову сломали: а кто эта красивая дама? Это, наверное, какая-то знаменитая миллионерша или большая звезда?» У меня в руках был планшет, и я просто открыла поисковик и ввела в него ее имя. Тут же выскочила куча ее картинок — и в молодости, и нынешних. Он ахнул: «Какая же она красивая! Я передам нашим, это русская кинозвезда!»
— Но, наверное, она там весь отель построила, чтобы все было, как ей надо.
— Ой, ты бы видела ее багаж! Человек на десять бы хватило. Я еще думала: что же можно было туда положить на неделю? А когда она начала оттуда доставать вещи, я обомлела! Первой была вытащена десятилитровая электрическая кастрюля. Я говорю: «Это что?» — «А, это картошечку варить». — «В смысле картошечку, Ирина Петровна? Мы же с вами в пятизвездочном отеле!» — «А иногда же хочется простой пищи. Почему я должна себе в этом отказывать?» Потом она пошла продукты метать, включая ту самую картошечку. И наконец вытаскивает огромный настенный календарь за какой-то год, два года назад. «Ирина Петровна! Зачем вам календарь за позапрошлый год???» — «Ну вот я привыкла, что у меня этот календарь дома над кроватью висит. Почему я должна себе отказывать в комфорте?» И вскоре весь номер был уже заставлен ее штучками, вещичками, к которым она привыкла.
— В заключение такой вопрос. Тебе не кажется, что сейчас самое главное — чтобы ее не забыли?
— Я ее однажды спросила: «Вот если вы сейчас пройдете по Тверской и вас вообще никто не узнает, вы этому обрадуетесь или вы расстроитесь?» Она говорит: «Господи, да я всю ночь спать не буду, конечно, расстроюсь!» Получается, это ей было важно.
А когда мы возвращались из Геленджика, сидим в аэропорту в такой компании: мы с мужем, Ирина Петровна с Валей, Иосиф Кобзон с женой и какая-то девушка. Подходят девчонки, спрашивают автограф. Кобзон подумал, что у него, Мирошниченко подумала, что у нее, а они мимо них — и к этой девушке! Потом мальчишки. Потом еще кто-то фотографироваться. И все с ней, а не с Кобзоном и Мирошниченко. Они спросили девушку: а вы кто? Оказалось, певица Нюша. Я тихонько говорю Ирине Петровне: «Видите, не только вас не узнают, но и Кобзона тоже!» Она отвечает: «Мне вот сейчас полегче как-то стало».
Подпишись на наш канал в Telegram