«В Миккели я увидел не «символ вечной борьбы», а совершенно другого человека — мягкого, доброжелательного, позитивного, очень светлого и трогательного. И моя концепция рухнула как карточный домик!»
— Вадим, вы сделали для телевидения сотни интервью и передач с деятелями культуры. Но только об одной героине ваших программ написали книгу — о Майе Плисецкой...
— Причем еще год назад я не собирался ничего издавать. Но произошла невероятная, просто мистическая история. Расскажу о ней чуть позже...
Во второй половине девяностых я снимал цикл программ «Субботний вечер со звездой» для канала РТР (нынешний канал «Россия 1»). Это были полуторачасовые передачи, фактически документальные фильмы. Нашими героями были Галина Вишневская и Мстислав Ростропович, Андрей Вознесенский, Инна Чурикова, Слава Полунин, Юрий Башмет, даже Пеле. Представляете, какие имена! Осенью 1996 года я сделал фильм о Майе Плисецкой. Его показали несколько раз, но это было давно. А я все это время мысленно к нему возвращался. И не только потому что Плисецкую боготворил.
— А еще почему?
— Тогда я не просто взял интервью у легенды балета — я провел рядом с ней целых пять дней... Майя Михайловна и Родион Щедрин в то время уже жили в Мюнхене (там находится издательство, с которым сотрудничает композитор), на родину они прилетали нечасто. Когда я узнал, что летом 1996 года Майя Михайловна будет выступать в гала-концерте на Красной площади, разыскал ее телефон. Домашний, конечно: эра мобильных только начиналась. Позвонил:
— Это журналист Вадим Верник, я хочу снять о вас фильм.
И слышу строгий голос в ответ:
— Сначала, молодой человек, мне надо понять, хочу ли этого я.
Растерялся, не знал, что дальше говорить, но Плисецкая продолжила:
— Через три дня я буду в Мюнхене. Запишите мой немецкий номер.
Когда позвонил в Германию, Майя Михайловна cказала:
— Я согласна. Можете прилететь ко мне в Париж, я там выступаю, можете в Токио. А можете в Миккели.
Я переспросил:
— А что такое Миккели?
— Город в Финляндии.
Оказывается, в этом местечке выстроили огромный концертный зал, в котором выступали мировые звезды — тот же Хворостовский. У Майи Михайловны там предстояли гастроли с «Имперским русским балетом» Гедиминаса Таранды. Я решил, что самым бюджетным вариантом для командировки будет Финляндия. Таранда сделал для нас визы и вообще очень помог в организации поездки.
Я полетел со съемочной группой в Миккели. И благодаря этому получил уникальную возможность пообщаться с Майей Плисецкой на протяжении нескольких дней. Кроме концертного зала, собора, десятков двух-трехэтажных домов, небольшого торгового центра, рынка и лебединого озера, в городке ничего не было. В отличие от Парижа или Токио Плисецкой просто некуда было идти, она никуда не спешила. Поэтому я мог обстоятельно с ней общаться целыми днями. В итоге мы записали более пяти часов интервью.
— А ее танец удалось снять?
— Конечно! Например, репетицию балета «Послеполуденный отдых фавна» с Патриком Дюпоном, которую она устроила фактически для нас. И еще балет «Курозука», который для нее поставил Морис Бежар...
Съемочные материалы вошли в фильм процентов на 10, а 90 процентов интереснейших признаний, откровений остались за кадром. И главное, судьбу кассет, на которые мы все записывали, я не знал. Поэтому-то история для меня была какой-то незаконченной, периодически я вспоминал о ней. Точнее, судьба сама напоминала. Разыскиваю у себя в архиве ту или иную статью и вдруг натыкаюсь на расшифровки к фильму — отпечатанные на машинке тексты моих интервью с близкими и с коллегами Плисецкой (они тоже вошли в фильм лишь частично). С Родионом Щедриным, Беллой Ахмадулиной, Борисом Мессерером, партнерами Плисецкой по сцене Николаем Фадеечевым и Александром Богатыревым и даже ее однокашником по хореографическому училищу Владимиром Левашевым. А вот расшифровки моих разговоров с самой Плисецкой потерялись.
И вдруг в прошлом году мне звонит режиссер монтажа Дима Воробьев — с ним мы сейчас делаем программу «2 ВЕРНИК 2» на канале «Культура». И говорит:
— Я тут наткнулся на кассеты с твоей «Плисецкой». Они тебе нужны?
Я подумал, что ослышался:
— Те самые кассеты?! Как они к тебе попали? Ты же не имел к нашему фильму никакого отношения!
— И я не понимаю, как это произошло...
Мистика какая-то. Вот так невероятным образом судьба вернула меня к той поездке в Финляндию. Все сошлось: у Димы сохранились исходники телеинтервью с Плисецкой, у меня — распечатки интервью с ее ближним кругом. И я решил написать книгу, которая сейчас выходит в издательстве АСТ. Назвал ее «Майя Плисецкая. Пять дней с легендой. Документальная история». Документальная, потому что в книге нет ни одного факта, который надо было бы как-то «подтянуть»: все события той поездки зафиксированы — на кассетах, фотографиях. И я помню все, что говорила Плисецкая, все, что происходило в кадре и за кадром, — настолько сильным было мое впечатление от той давней встречи.
— О жестком характере Плисецкой ходят легенды. А как вам с ней работалось?
— Я внимательно прочитал ее мемуары «Я, Майя Плисецкая...». И у меня возник четкий образ женщины, которая воюет со всем миром, агрессивно настроена, сводит счеты с неугодными ей людьми. Ведь Майя Михайловна сама на обложку книги вынесла такую фразу: «Люди делятся на плохих и хороших... Плохих во все века было больше, много больше». В общем, собираясь в Финляндию, я так выстроил свой сценарий: Плисецкая как символ напряженной борьбы, вечного противостояния.
И в Миккели действительно я иногда был свидетелем, как она может «приложить». Мы с ней пошли на прогон балета «Спящая красавица» труппы Таранды, и Майя Михайловна, сидя рядом со мной, тихо, но очень хлестко комментировала происходящее на сцене. Про одну танцовщицу сказала, что та не чувствует музыки, потому что ей «медведь на ухо наступил». Эту обидную фразу она и Таранде повторила. А потом расстроилась: «Зачем я Гедиминасу все это сказала? Ему ведь неприятно... Ну вот, язык мой — враг мой, не могу ничего с собой поделать». Правда, когда поднялась на сцену, актеров ругать не стала: «Вы очень хорошо танцуете. Это самое главное. Но какие-то предложения у меня есть...»
Впрочем, это все были мелочи. В Миккели я увидел не «символ вечной борьбы», а совершенно другого человека — мягкого, доброжелательного, позитивного, очень светлого и трогательного. И моя концепция рухнула как карточный домик! Например, я видел, с каким вниманием и чуткостью Плисецкая общалась с молодыми коллегами, а был наслышан об обратном.
Зная, как Майя Михайловна любит шопинг, в один из дней я предложил ей сделать съемку в магазине. Оказалось, что бутиков в городе нет, и мы отправились в торговый центр, в крохотный отдел одной молодежной недорогой европейской марки. И Плисецкая купила там сразу пять кофт одинакового покроя, только разных цветов. Одна кофта очень понравилась нашему редактору Тоне Суровцевой, и Плисецкая тут же сказала: «Я вам ее куплю!» А когда мы уже собрались уходить из магазина, Майя Михайловна вдруг спросила: «Что вам подарить, Вадим? Мне хочется сделать вам приятное». Я сильно растерялся, но потом мы все-таки вместе выбрали для меня... халат. Потом очень долго я его носил...
— Плисецкую многие считали иконой стиля: Жак Ширак вручил ей премию за элегантность, некоторые ее сценические костюмы создавал Пьер Карден. Неужели она могла одеваться в сетевом магазине?
— Я задал ей вопрос на эту тему. И услышал: «Вещь с рынка может быть очень милой. А фирменная не подходить, прямо как корове седло. Просто покориться фирме считаю неправильным... Я часто покупаю, потому что мне нравится сам процесс. И совершенно неважно, что эта одежда мне не нужна, я ее никогда не надену. Просто обожаю ходить по магазинам! Если есть с собой деньги, я должна их истратить».
Трудно поверить, но Плисецкая достаточно скептически относилась к своей внешности и уж тем более не считала себя иконой стиля. Вот ее высказывания на этот счет: «Чтобы я восхищалась собой — такого, наверное, и не было никогда. Мне очень трудно угодить себе. Люди видят во мне то, чего я сама не вижу, это их дело. Но стиль, мода — все это не моя тема. У нас в Большом была балерина, а потом педагог Елена Ильющенко. Вот у нее был свой стиль, она все время ходила в горохах. Все платья, блузки у нее были из тканей в большой или маленький горошек разных цветов. Ничего другого я на ней вообще не видела. А у меня стиля не было...»
В интервью мы посвятили теме моды много времени. Я вспомнил, что однажды кто-то сказал о Плисецкой: «Вот греховодница идет», имея в виду ее яркие наряды.
— Это был ваш вызов? — спросил я.
— Да, всегда был вызов: вы — так, а я — иначе. Немножко позлить. Многие считают: не надо вызывать зависти, протеста какого-то. А я наоборот: нате, завидуйте, злитесь, говорите гадости про меня, врите! Потому что время такое было: меня заклеймили, со мной не здоровались, руководитель хрущевских спецслужб Серов только ждал момента, чтобы меня посадить. Меня всегда приглашали на правительственные праздники, балы, которые устраивались в Кремле. И на одном приеме я была в «голом» платье, и в таком виде со мной танцевал председатель совета министров Булганин. Все делали вид, что они со мной очень почтительны, а я сидела в золотой клетке, меня не выпускали за границу... Я была очень нежелательной, но нужной, поэтому меня и терпели. Мною хвалились перед всеми, кто приезжал в хрущевскую оттепель в Москву.
— А дорогие украшения Плисецкая носила?
— Когда я спросил ее об этом, Майя Михайловна улыбнулась:
— Ну какие украшения? На сцене бриллианты можно надеть только в «Анне Карениной». А в «Лебедином озере» или «Кармен-сюите» они выглядели бы очень странно.
Говорю:
— Ну хорошо, а вне театра?
И слышу в ответ:
— А какая жизнь у меня за пределами сцены? Моя жизнь — это репетиции, спектакли. У меня есть одни серьги красивые, которые совершенно некуда надеть. Значит, они не нужны. Если вещь много лет не носишь, значит, она не нужна. Поэтому сейчас часто покупаю недорогие клипсы. Правда, все время их теряю...
Я не успокаивался:
— Но ведь можно пойти в ювелирный магазин и купить себе одно дорогое украшение...
— Можно пойти, но бывают очень дорогие вещи.
— А что, бывает и вам не по карману?
— Вы считаете, что мне все по карману? Ну хорошо, продолжайте так считать...
— Вы сказали, что в Миккели встретили неожиданную для вас Плисецкую — мягкую и доброжелательную. Неужели в вашем общении за пять дней совсем не было негатива?
— Он возникал всегда, когда речь заходила о Юрии Григоровиче. С ним у Майи Михайловны долгие годы был очень острый конфликт. Говоря о Юрии Николаевиче, Плисецкая не могла сдержаться. Но я не хотел впускать в свой фильм негатив. Когда Плисецкая «выруливала» на эту тему, просто делал паузу и шел дальше. А она не настаивала. Потому что поняла, что мне это не нужно. И мы продолжали идти дальше в унисон. Накануне моего отъезда Майя Михайловна сказала: «Очень жаль, что вы завтра уезжаете. Мы хорошо общались, вы меня как-то сразу к себе расположили». Представляете, как мне было приятно услышать от нее такие слова?!
— В момент съемки вашей героине было 70 лет. Как Плисецкая принимала свой возраст?
— В самом начале она строго предупредила: «Имейте в виду, я не буду гримироваться. Только сделаю стрелки и подкрашу губы». Я забеспокоился, ведь морщинок у нее было достаточно. Советуюсь с оператором:
— А как снимать-то? Может, у тебя есть какие-то фильтры?
— Я поищу. Но вряд ли...
Когда мы встретились на съемке, Майя Михайловна была в яркой кофте, она любила такие. И, как предупреждала, только чуть подвела глаза и использовала помаду.
И вот мы садимся напротив друг друга, включается камера. Вскоре с изумлением я вижу, что у Плисецкой разглаживаются морщины, как будто кто-то натягивает кожу! Не понимаю, что происходит, подумал, может, свет особым образом падает. Но так было на каждой съемке, в разных местах и все пять дней! И Антонина Суровцева, редактор, мне сказала: «Тебе не кажется, что с Плисецкой во время съемки что-то происходит?» Значит, и она тоже почувствовала. Что это было — не знаю. Может, невероятная сила воли Майи Михайловны? Или ее великий актерский дар? Сколько интервью сделал я за свою жизнь — ничего подобного никогда не замечал...
А еще меня поразило, что Плисецкая очень маленького роста. Когда видел ее на сцене, мне казалось, что Майя Михайловна намного выше. У нее были фантастически длинные руки, и, видимо, благодаря этому она казалась высокой...
— Плисецкая на сцене поражала своей невероятной самоотдачей...
— А мне она говорила очень любопытные, даже парадоксальные вещи: «Я всегда думала: какая я сильная, никогда не потею! Люди мокрые от танца, а я делаю класс, и совершенно сухая. Только потом поняла, что просто вполноги все делаю. На спектакле, конечно, немножко больше потела... Да, я практически никогда не выкладывалась в полную силу, я танцевала с удовольствием, наслаждалась. И все как-то получалось: где-то неплохо, а где-то неважно. У меня не было вот этого рвения «я вам покажу, я вам докажу». Работала, в общем, «рядово». Закончилась репетиция — иду в душ, переодеваюсь и домой. А мой партнер Юра Кондратов шел на сцену и продолжал работать: вертелся, вырабатывал пируэт, которого у него от природы не было. Я же, если у меня что-то не выходило, переключалась на другое, просто делала то, что выходило. Это и есть ленивость. Леонид Якобсон мне говорил:
— Ты хочешь, чтобы через пять минут все получилось!
— Ну да, хочу.
— Но так не бывает, надо месяцами работать!
А мне никогда не было интересно работать — разогреваться, репетировать, мне интересно было танцевать...
Я «Дон Кихот» танцевала неразогретая, а начинается балет с прыжков. Сижу в гримерке, мой репетитор Ильющенко забегает ко мне, хватаясь за голову, и в ужасе кричит: «Майя, уже третий звонок, а ты не разогрелась! И при этом ресницы красишь?!» А мне было важно намазать рот, ресницы наклеить. Я всегда малевалась незнамо как. В общем, только к середине первого акта я была разогретая... Сейчас, правда, понимаю, что была неправа: все травмы оттого, что артист не подготовил мышцы. Природу не обманешь. Поэтому сейчас всегда разогреваюсь...»
Удивительно, но слово «лень» по отношению к Плисецкой звучало и из уст других участников фильма. Родион Константинович Щедрин говорил: «Пускай это прозвучит парадоксом, но Майя необыкновенно ленива, в том числе и в балете. Все, чего она достигла, это благодаря дару небес. Но благодаря своей лености она продолжает карьеру, потому что никогда не насиловала свои мышцы усердием, зубрежкой — все это вызывает некоторую степень раздражительности у нее. Ее природа так устроена, что ей проще все найти интуитивным путем, меняя многое на ходу. Я думаю, что это ей подсказал ангел-хранитель, который оградил ее от чрезмерной усердности. Благодаря этому она достигла больше, чем могла бы достичь волей и усердием».
Николай Фадеечев, который 20 лет был ее постоянным партнером, долго отказывался давать интервью, потому что давно ушел со сцены, растолстел и стеснялся этого. Удалось уговорить его благодаря тому, что наши семьи были связаны: сын Фадеечева Алексей учился музыке у моей мамы. Николай Борисович сдался: «Ну хорошо, только живот мой не показывайте». И вот он рассказывает: «Танцуем сложный спектакль, я в конце уже без сил, просто мертвый доползаю до кулис, а Майя удивляется: «Ты устал? А что ты сделал такого особенного?» Ну просто таково свойство моей пластики, танца — физические усилия не видны. Майя танцевала так же сильно, но уходила со сцены совершенно свободной и не усталой. Очевидно, у нее было заложено внутри много энергии, которую она не растрачивала».
— А она когда-нибудь жаловалась на свое здоровье? Ведь балетные артисты испытывают огромные физические нагрузки, но Плисецкая танцевала и в 50, и в 60, и в 70, и даже в 80 лет...
— Чудесный романтичный танцовщик Александр Богатырев (он вместе с Майей Михайловной выступал в «Лебедином озере», в «Чайке», жаль что так рано ушел из жизни — в 49 лет) рассказал мне такую историю. У него болела нога, он поделился этим с Плисецкой. «Майя Михайловна предложила: «Приходи ко мне завтра домой, я как раз жду доктора, который в этой проблеме разбирается. Он тебя посмотрит тоже». Я приехал, показался доктору. И краем уха услышал его разговор с Плисецкой. Оказывается, у нее все время болела нога, постоянно. Но мы ни в классе, ни на репетиции, ни на сцене этого не замечали, даже предположить ничего не могли! Потому что было впечатление, что Плисецкая сделана из стали. Оказывается, нет...»
Мне же Майя Михайловна признавалась, что у нее всегда что-то болит, обязательно. В нашем фильме есть эпизод с репетиции балета «Айседора». После того как Майя Михайловна увидела фильм, она спросила:
— А зачем вы дали этот эпизод? Я же здесь хромаю... У меня с молодости эта травма, я ее залечиваю периодически.
Я очень удивился:
— Майя Михайловна, ничего вообще не видно.
Но она-то знала о своей травме. А когда Плисецкая готовила балет «Болеро» Мориса Бежара, у нее безумно болела спина, и она ничего не могла с этим поделать. Но Майя Михайловна так мечтала станцевать эту историю, что все равно репетировала. Ей всегда хотелось выходить на сцену, потому что это был ее мир. Тогда, в Миккели, Гедиминас Таранда мне рассказал, что незадолго до этого они с Майей Михайловной были на гастролях в Уругвае, а потом у нее были выступления в Японии. Представляете, какие перелеты! Но она без этого не могла жить...
— Ей так хотелось танцевать — невзирая на возраст?
— А к ней эта категория была неприменима. И дело не в том, что она легко садилась на шпагат даже в очень зрелом возрасте. Когда танцевала Плисецкая, никогда не было ощущения, что на сцене немолодой человек. Нет, она пленяла, блистала. Наверное, секрет в ее невероятной энергетике, постоянной жажде открытий. Она же все время мечтала о новом языке, новых ролях, притом что в классике была совершенна.
— Как принимали Плисецкую в Миккели?
— Зрители съезжались со всей Финляндии, в огромном зале всегда были аншлаги. На афишах крупными буквами писали: «Майя Плисецкая», пониже и помельче «Патрик Дюпон» (этот танцовщик — мировая звезда с бунтарским духом и великолепными пластическими данными), далее еще мельче шли все остальные. Хотя здесь участвовали прекрасные артисты, все равно Плисецкую считали номером один.
Мы снимали репетицию с солистками труппы «Имперский русский балет». Они подготовили номер, посвященный Плисецкой. На сцене с двух сторон выстроились 20 балерин. В костюмах, как у Плисецкой в «Кармен-сюите», с такими же розами на голове, как у нее (этот образ, по словам художника легендарной постановки Бориса Мессерера, Майя Михайловна сама придумала). А в центре на небольшом подиуме сидит Плисецкая и смотрит, как молодые балерины повторяют знакомые всем нам движения из «Кармен-сюиты». На репетиции она встала, что-то пыталась им показать, но разве можно повторить то, как танцевала Плисецкая?..
— Лично вам какие моменты ее танца тогда особенно запомнились?
— На том фестивале Майя Михайловна исполняла «Умирающего лебедя». Представляете, в таком возрасте?! Но я, к сожалению, в это время уже уехал. Видел в ее исполнении балеты «Айседора» и «Курозука». На программке последнего было написано так: «70-летняя Плисецкая, японская традиционная музыка, хореография Бежара». Для устроителей гастролей, видимо, было важно подчеркнуть возраст исполнительницы: трудно представить, что в таком возрасте можно исполнять сложную хореографию, вообще продолжать профессиональную карьеру.
«Курозуку» Бежар поставил по старинной японской легенде, это мистическая история в стиле Хичкока, таинственная и зловещая. В ней Плисецкая играет сначала мальчика, а потом превращается в старую гейшу, которая убивает путника. Все эти мрачные вещи Плисецкую очень привлекали, она мне неоднократно говорила: «Обожаю мистику!» Кстати, в Японию, ее культуру она влюбилась с первой же поездки в эту страну. И потом многие ее творческие проекты были связаны с Японией. Например, совместные спектакли с традиционным драматическим театром но. Ее тянуло в Японию, и японцы отвечали Плисецкой-сан взаимностью.
Так вот, в балете «Курозука» есть эпизод, когда героиня выходит в черном смокинге и национальной конусообразной шляпе каса на пол-лица, молча проходит по сцене и садится на небольшой подиум спиной к залу. В этот момент Патрик Дюпон исполняет свою вариацию, очень трудную, эффектную. Но я смотрел не на Патрика, а на Плисецкую. И другие зрители тоже не могли отвести глаз от великой балерины: ее спина «говорила» гораздо больше, чем потрясающий танец первоклассного танцовщика.
Когда я обратил внимание на оригинальную японскую шляпу героини, Плисецкая улыбнулась: «Примерно в такой в 1943 году в хореографическом училище я танцевала китайского мальчишку, будущего президента Чан Кайши. Сценка называлась «Конференция по разоружению».
Этот номер поставил Леонид Якобсон, которого Плисецкая боготворила всю жизнь, он ей был близок по духу, его фамилия красной нитью проходила через наши разговоры. Плисецкая мечтала, чтобы он сделал для нее балет «Анна Каренина»: «Из этого либретто, музыки Щедрина можно было поставить шедевр. Но кто бы пустил Якобсона на порог Большого театра?! Так что мое желание самой поставить «Анну Каренину» — это выход из положения, создателем я стала поневоле. Если бы на это не пошла, не появились бы «Анна Каренина», «Чайка», «Дама с собачкой». С одной стороны, жалко, а с другой — это ведь могли бы быть шедевры, если бы балеты поставили профессиональные хореографы. Ну так уж, как есть — так есть». Майя Михайловна считала, что Якобсон умер от творческой нереализованности, оттого, что ему всюду перекрывали кислород...
— Плисецкая выступала по всему миру. А она знала иностранные языки?
— Как оказалось — нет. Но это ей не мешало. Помню, идем мы по городу, ее узнают, улыбаются, что-то по-английски говорят. Майя Михайловна улыбается в ответ, кивает. А потом говорит мне: «А я ничего не понимаю». И с Патриком Дюпоном она умудрялась «разговаривать»! Не раз видел, как они «общались»: стоят Плисецкая и Дюпон с неизменной маленькой собачкой под мышкой — он выпускал ее из рук, только когда танцевал, — и без переводчика, одними руками и глазами что-то друг другу объясняют. Борис Мессерер мне рассказывал, что в Испании, когда Майя Михайловна какое-то время руководила Национальным балетом, она с местными танцовщиками обходилась без переводчика. Мессерер говорил: «Ничего более интересного в жизни я не видел, чем то, как Плисецкая объясняет, как нужно танцевать...»
— Как вам показалось, были у нее в жизни какие-то интересы, кроме балета?
— Думаю, что нет. Конечно, спасательным кругом Плисецкой, опорой в жизни был Родион Щедрин. Именно муж давал ей возможность полноценно жить на сцене. А что касается быта... В интервью Родион Константинович рассказывал: «Майя погружена в балет, и когда люди заняты, им не до того, чтобы в жизни играть какую-то роль... Никаких особых таинств в нашей обыденной жизни не происходит. Мы на кухне пьем чай, Майя необыкновенно хорошо заваривает чай. На кухне никаких специальных разговоров — о Шопенгауэре или о выставках — не ведем. Когда нам некому помочь, Майя и постирает рубашку, и свитер зашьет — запросто, не придавая этому ровно никакого значения. Умеет быстро и с аппетитом что-то приготовить и сама получает от этого удовольствие. Замечательно у нее получается суп из тех белых грибов, что мы вместе собираем. Она большая грибница, любит походить по лесу, поискать грибы, потом мыть, чистить, жарить. Предвкушает, как она сейчас будет готовить, обязательно с перловой крупой. Если перловки дома нет, не поленится сходить в магазин или у соседей попросит. Умеет она справиться и с рыбой, которую я ловлю. Единственное, что доверяет мне, это чистку рыбы. Здесь у меня опыт большой. Видите, и в жизни она совершенно нормальный человек, никаких отклонений в роли жены у нее за все прожитые годы не было...»
— У Плисецкой и Щедрина ведь не было детей...
— Я осмелился задать Майе Михайловне вопрос о детях, потому что она сама его затронула в своей книге: когда стоял вопрос, либо ребенок, либо творчество, она выбрала второе. Мне хотелось узнать отношение к этому Щедрина. «Он меня вообще ни разу не упрекнул ни в чем, — ответила Плисецкая. — А по поводу ребенка... Он, конечно, хотел стать отцом, но никогда мне этого не говорил, не настаивал. Родион Константинович меня понял, знал, что моя профессия тогда будет под угрозой. И не хотел довлеть. Он вообще не делает того, что мне не нравится. Например, не свистит, не курит...»
Когда фильм показали на РТР, Плисецкая его не видела — они с Щедриным были в Германии. Через месяц после эфира они приехали в Москву, мы созвонились, и я пришел к ним домой, в их квартиру в доме на Тверской. Наряда Плисецкой не помню, а на Щедрине был синий спортивный костюм. Он вообще выглядел моложаво: стройный, спортивный, такой абсолютный красавец. Притом что ему было уже за шестьдесят...
— Какое впечатление произвела на вас квартира легендарной балерины и выдающегося композитора?
— Квартира очень большая, но выглядела аскетично, производила впечатление нежилого пространства. Сразу было видно, что это временное жилье, поскольку Майя Михайловна и Родион Константинович чаще бывают в Мюнхене. Мы сели у телевизора, я вставил видеокассету, начали смотреть. Меня поразило, как растворялся Щедрин в Плисецкой, с каким обожанием, какими влюбленными глазами смотрел он на нее на экране! А она все время смотрела на него, на его реакцию.
— Судя по книге, в разговоре с вами Плисецкая была очень откровенна...
— Когда я писал книгу и пересматривал наше с интервью, сам иногда поражался степени ее открытости. Например, она говорила: «Я всегда поддавалась влиянию, и у меня было плохое влияние. Когда осталась без родителей, то воспитывалась в доме, где видела плохой пример. Конечно, это было добро, что меня не отдали в детдом, но пример я видела очень плохой, во всех смыслах». А в финале книги я привожу слова Майи Михайловны, которые меня просто потрясли по степени душевной обнаженности и исповедальности.
— Плисецкая оставила очень необычное завещание: соединить ее прах с прахом мужа после его смерти и развеять над Россией...
— Для меня был потрясением сам факт, что Плисецкой не стало. Да, ей было почти 90 лет, но мне казалось, что такие люди, как Плисецкая, должны жить вечно. Причем она же была очень крепкой, до последнего выходила на сцену.
Что касается завещания, то, мне кажется, это вполне в стиле Майи Михайловны. Ей не хотелось, чтобы ее видели вне жизни, вне сцены — в виде памятника или надгробия. Мне кажется, вот так спокойно отнестись к своему уходу, неизбежному и естественному, — это высший пилотаж...
— С чем у вас ассоциируется Плисецкая?
— С птицей — свободной и очень отдельной. Кстати — вот еще одно совпадение: когда мы гуляли в Миккели у озера, к ней постоянно подплывали лебеди. Они как будто признали ее за свою. Подплывали, брали еду с руки. Притом что эти красивые существа довольно злые, могут очень больно ущипнуть...
— Вы чему-то научились, общаясь с Плисецкой?
— Она мне как-то сказала: «Я никогда не даю советов, потому что за совет могут и проклясть». И мне очень понравилась эта фраза. Потому что человек слаб, и, если ты даешь совет, на тебя ложится большая ответственность за его поступки, выбор. Но это только один пример.
— Вадим, пять дней в Миккели вы общались с Плисецкой очень тесно, она явно вам доверяла. А до этого вы были знакомы с Майей Михайловной?
— Эта история началось задолго до моего звонка Плисецкой: «Я хочу снять про вас фильм» и ее ответа: «Сначала мне надо понять, хочу ли я этого». Как будто меня к тем пяти незабываемым дням в Миккели долго вела судьба. Ведь с Большим я связан с детства: мы с братом Игорем даже проходили прослушивание в детский хор Большого театра. Игоря приняли, но кто-то заметил, что у него скоро начнется мутация голоса, и эта встреча с Большим не состоялась. Папина однокурсница, которая работала в мимансе, доставала нам билеты на «Шопениану» с легендарным Марисом Лиепой. А нашей соседкой по даче в Салтыковке была замечательный концертмейстер Большого Ирина Сергеевна Щербина...
Я влюбился в театр совсем маленьким. Когда сверстники играли во дворе в футбол и хоккей, я делал альбомы о Большом, Малом, МХАТе — вклеивал туда фото, статьи из газет и журналов (эти «фолианты» сохранились у меня до сих пор). И там были фотографии Плисецкой, программки спектаклей с ее участием. Однажды папе (он работал главным режиссером литературно-драматического вещания Всесоюзного радио) достались четыре билета в партер Большого театра! Причем одно место было в первом ряду, в самой середине, и туда посадили меня! И я мог видеть Плисецкую в «Кармен-сюите» и «Гибели розы» (эти одноактные балеты шли в один вечер) максимально близко. Сильнейшее впечатление! Как и дождь из красных гвоздик, который устроили зрители после «Кармен-сюиты». Цветы летели на сцену с верхних и нижних ярусов, из лож!
— А кто в тот вечер был партнером Плисецкой?
— Александр Годунов, для меня танцовщик номер один. А еще, мне кажется, самая загадочная фигура в истории Большого театра. Он не только потрясающе танцевал, у него была сумасшедшая внешность викинга и невероятная харизма. А еще в нем привлекала какая-то магия, загадка, его невозможно было просчитать: внешне абсолютная закрытость. Другая потрясающая звезда балета Владимир Васильев всегда был распахнут миру, как и его молодой однофамилец Иван Васильев, а Годунов в свой мир, кажется, никого не пускал.
Кстати, спустя годы после того спектакля произошла одна удивительная история. Вскоре после съемок в Миккели я полетел в США делать фильм об Ирине Родниной. Она тогда работала тренером в небольшом городке Лейк-Эрроухед недалеко от Лос-Анджелеса. Чтобы обсудить детали съемки, мы с ней встретились в Лос-Анджелесе. Зашли в кафе. Разговариваем. И вдруг Ирина Константиновна говорит: «Видите тот дом? В нем умер Саша Годунов». Хотя мы с ней не говорили о балете, о Плисецкой, о самом Александре. Вот как совпало, что мы зашли именно в то кафе, сели за тот столик, от которого открывался вид на дом Годунова?!
— Плисецкая о Годунове вам рассказывала? Ведь они много выступали вместе.
— Да, мы о нем говорили. Майя Михайловна подчеркивала: «У Годунова всегда была идея фикс оказаться на Западе. Он мне постоянно твердил:
— Майя Михайловна, давайте уедем!
А я:
— Саша, ты и уезжай! А мне уже поздновато...»
Годунов остался на Западе в тот момент, когда Григорович все к его ногам положил. Александр танцевал главные партии во всех балетах Большого: «Дон Кихот», «Лебединое озеро», «Иван Грозный», «Спартак»... У меня в одном из детских альбомов про Большой театр хранится статья Григоровича в «Советской культуре», посвященная Годунову. Великий хореограф в 1977 году пишет, что «это артист широкой творческой амплитуды, и сегодня находится в расцвете творческих сил».
— Но Годунов выбрал другой путь: не вернулся с гастролей Большого в США. А в Америке его балетная карьера не сложилась.
— Да. И у Плисецкой больше не было, например, такого идеального Хозе в «Кармен-сюите», моем любимейшем балете. Она много с кем танцевала его: начинала с Николаем Фадеечевым, потом были другие партнеры. Но никто рядом с Годуновым, с его бешеным и при этом скрытым темпераментом, не стоял. Когда Годунов уехал, спустя какое-то время я пошел на «Кармен-сюиту» еще раз и в этом убедился. Кстати, в первом отделении вместо поэтичной «Гибели розы» Ролана Пети в тот день шел балет «Калина красная» хореографа Андрея Петрова. Шукшин прекрасный автор, но совсем не про балет. Получилось что-то убогое и нелепое, к тому же эта история совершенно не монтировалась с «Кармен-сюитой» и вообще с Плисецкой. Все выглядело как насмешка. Хотя кто про это думал тогда?
Но вернемся к моему личному знакомству с Плисецкой. В 1982 году я, студент театроведческого факультета ГИТИСа, попал на практику в Большой театр. Директор музея Валерий Ильич Зарубин мне сразу сказал: «Что тебе здесь делать? Ходи на спектакли и на репетиции».
— Представляю, как вы обрадовались!
— Еще бы! В тот момент я подумал: «Собственно, для этого я к вам и пришел». Мне выдали пропуск, который до сих пор храню. С ним я, студент второго курса, мог в любой момент приходить в Большой. Подходил к 15-му подъезду (он смотрит на ЦУМ), открывал тяжеленную деревянную дверь и через десять минут оказывался на репетиции или на спектакле...
Тогда я увидел «Дон Кихота» с Владимиром Васильевым и Екатериной Максимовой (это было одно из последних их выступлений, в то время они завершали карьеру). Увидел, как Галина Сергеевна Уланова репетировала с Людмилой Семенякой главную роль в «Лебедином озере». Был на репетиции Марины Тимофеевны Семеновой. Я примелькался в коридорах театра, и Марина Семенова меня сама позвала: «Мы сейчас будем с Надеждой Павловой готовить «Умирающего лебедя». Приходите, это интересно». Видел, как Наталия Бессмертнова и Александр Богатырев репетировали «Ромео и Джульетту». Мне повезло попасть на последнее выступление Мариса Лиепы в роли Красса в балете «Спартак». Оно несколько раз откладывалось, хотя Лиепа был заявлен в афише, — интриги. Наконец все состоялось. И я до сих помню первое появление Красса — Лиепы на колеснице...
— А на репетиции у Плисецкой побывали?
— Однажды встретил ее на лестнице Большого театра, подошел и робко сказал:
— Я здесь на практике, хотел бы к вам на репетицию прийти.
Кто я был? Никто! Но она сразу согласилась:
— Хорошо. Посмотрите по расписанию, когда мы будем проходить «Чайку».
Через несколько дней, когда была выписана репетиция этого балета, я пришел. Плисецкая уже была в репетиционном зале. На меня она не обратила внимания. Когда Майя Михайловна начала разминаться, я смотрел на нее как завороженный, потому что эта балерина всегда воздействовала на меня магически... Она разминается, концертмейстер что-то наигрывает. Так проходит 5, 10, 15 минут, а репетиция не начинается, потому что нет артиста, который танцует партию Тригорина. Плисецкая невозмутимо, в никуда несколько раз вопрошает: «Борис Алексеевич», где же вы?» Положенный на репетицию час почти прошел. И за пять минут до окончания появился «Борис Алексеевич»! Он страшно извинялся, а Майя Михайловна очень милостиво, не повышая голоса, произнесла: «Ну что делать?..»
Самое интересное началось дальше. В Большом театре продлить репетицию невозможно, все залы по минутам расписаны. Когда секунда в секунду вошли следущие артисты, Плисецкая очень быстро собрала свои вещи и вместе с концертмейстером и «Борисом Алексеевичем» начала ходить по разным этажам, и я вслед за ними. Они заглядывали в каждый зал — вдруг где-то есть свободное место. Но не нашли и разошлись по домам. И больше репетицию Плисецкой в Большом мне не удалось увидеть. Не судьба.
А за пару лет до этого, когда еще учился в школе, я очень хотел увидеть Майю Плисецкую в «Анне Карениной». В этом спектакле было две исполнительницы главной роли: Плисецкая и Марина Кондратьева, тоже хорошая балерина, тоже народная артистка СССР. Но я хотел посмотреть именно Плисецкую. В день продажи билетов поехал в кассы, два часа простоял в очереди, но, когда подошел к окошку, кассирша злорадно сказала: «Билеты остались только на оперу». Я не сдался и попробовал купить билет прямо перед спектаклем. Час пробегал между колоннами, но без результата. Тоже не судьба...
— Зато почти через пятнадцать лет вы провели с Майей Михайловной незабываемые пять дней в Миккели...
— Да!.. Вы знаете, они были для меня настолько дорогими, важными, насыщенными, что потом, как ни странно, мне не хотелось с Майей Плисецкой больше пересекаться. Она же приезжала в Москву на какие-то презентации, на свои юбилеи. И меня звали на эти мероприятия. Но я туда не ходил. Мне очень хотелось сохранить свою Плисецкую, когда были только она и я. И никакой толпы, посторонних.
Мы встретились с Майей Михайловной лишь один раз. В Большом давали премьеру восстановленного «Конька-горбунка», я снимал сюжет про молодого солиста балета Юрия Клевцова, который танцевал Иванушку. И мы случайно пересеклись за кулисами. Причем — вот снова мистика! — в этот момент рядом не было никого. Хотя за кулисами обычно находится много народу. Но в конкретную минуту снова, как в Миккели, встретились лишь она и я. Поздоровались. Я поздравил Майю Михайловну с премьерой (они с Щедриным специально прилетели на новую постановку его балета из Мюнхена). Плисецкая сказала: «Я помню наш Миккели». И для меня это были такие дорогие слова!..
Подпишись на наш канал в Telegram