«Я буквально прошел по краю. Оказалось заряженным то оружие, которое не должно было... Можно преувеличить, сгустить краски и сказать: «Я бы мог повторить судьбу Алека Болдуина», — но нет, не стану врать. У меня были не боевые патроны, а пиротехнические».
— Виталий, на вашей страничке в соцсетях забавный снимок — на пешеходном переходе светофор, где написано: «Ждите чуда». Вы верите в чудеса?
— Верю. У меня вся жизнь в ожидании чудес. И они у меня постоянно случаются, впрочем, как и у других людей. Только мы их часто не замечаем. Кстати, умение замечать что-то большее в обстоятельствах, видеть чудо и оценивать его — навык, который дает актерская профессия. Так что она на меня серьезно повлияла.
— А что еще влияло?
— Много чего... Жизнь. Всеми нами движут весьма радикальные обстоятельства, в том числе и трагедии. Системы ошибок. Все это очень травматичное и неприятное. Нас формирует в большей степени нестабильность. Стабильность нас стагнирует.
— Этой самой нестабильности, которая развивает, у вас полно. Вы родились в Казахстане, в Павлодаре, учились в Екатеринбурге, работали в Новосибирске, в Санкт-Петербурге, теперь перебрались в Москву. Служили во многих театрах. Ярко иллюстрирует такую жизнь цитата из ваших соцсетей: «Ищу квартиру в 150-й раз».
— Моя жизнь — это в хорошем смысле цыганщина. Мы всегда хотим чего-то лучшего, как-то развиваться, в том числе и в профессии. Какая-то степень неудовлетворенности возникает не извне, а изнутри. Обновление необходимо. Иногда оно невозможно без переезда. Для меня, пожалуй, самым знаковым был переезд в Санкт-Петербург, это кардинально поменяло мою жизнь.
— Представляете, вы до сих пор могли бы быть прекрасным артистом хорошего новосибирского театра «Красный факел».
— Нет, я бы не смог, потому что это бы мне не дало внутреннего развития. Но самым главным поворотным моментом были не переход из театра в театр или переезд из города в город, а уход из Александринки и мое решение вообще уйти из театра как такового. Это была новая жизнь, театром я не занимался почти два года и думал, что вообще на сцену не вернусь. Работал на радио и в кино. Это время мне нужно было, чтобы остановиться, оглядеться, разочароваться в себе, потом соскучиться по себе прежнему, засомневаться, все ли я сделал правильно, потом на фоне большой тяги к театру снова начать играть в спектаклях. Даже не думал, что вернусь.
— Почему?
— Много моментов. Главный вот какой: театра не существует. Вернее, он существует только здесь и сейчас, когда ты репетируешь и выходишь на сцену. А ушел — и нет ничего, игра окончена. Представьте себе на минутку, что даже огромное количество удачно сыгранных ролей, которые у тебя были, со временем становятся эфемерными, исчезают, уходят — их нет, ничего не остается. Даже сохранившиеся видео или статья критика — это уже не то, в природе спектакля нет.
— Я даже спорить с вами не буду. Вы вообще выбрали странную профессию, особенно учитывая время, когда делали этот выбор, семью, в которой росли. Недавно смотрела очень хороший сериал «Мерзлая земля», где вы сыграли отца погибшей девушки, гаишника, который совсем не понимал дочь, ставшую художницей. У вас, по сути, была похожая ситуация: ваш отец служил в милиции и вдруг вы, пацан, в лихие девяностые увлеклись творчеством, стали в игрушки играть и жить воображаемой, а не реальной жизнью. Как вообще случился этот поворот? Как театр вдруг вас захватил и стал судьбой?
— Была цепь событий, которые повлияли на мой выбор. Учился я в школе тяп-ляп, но не от плохого ума, просто отроку было неинтересно и имелись какие-то псевдоспортивные притязания. А после восьмого класса, все-таки больше не из-за учебы, а из-за поведения, меня не хотели брать в девятый. И встал вопрос, куда идти. Я подался в политехнический техникум и практически в него поступил. Мог бы стать техником-технологом холодильных установок. Но на экзаменах один человек меня попросил дать ему что-то списать, и я осознал, что тот очень неблагополучный. Он был из детской колонии и шел по отдельной брони. Что-то во мне екнуло, и я понял: перспектива так себе.
И вот после этого случая мы сидели с моим другом во дворе, чесали головы с модными прическами и думали, что делать. Или, вернее, может даже, и ничего не думали, просто пинали балду. А у меня в то время старший брат занимался в театральной студии. Ее вел Вячеслав Анатольевич Петров, который, к сожалению, ушел от нас несколько лет назад. Для многих людей он стал знаковой личностью, изменившей их жизнь. Был педагогом от Бога, человеком с неугомонной энергией, при этом простым артистом, который ездил по городам и весям и на несколько десятков лет осел в Павлодаре. Он вел театральные кружки в школах, так подрабатывал. И, собственно, в моей школе № 11 тоже вел театральный кружок под названием «Дебют». Мой старший брат ходил туда, играл князя Гвидона, и мы с мальчишками смеялись, когда он из бочки вылезал.
В то время было модно форматировать образовательную систему, создавались математические, биологические, литературные классы. И Вячеслав Анатольевич обратился в районную образовательную организацию с предложением в школе, где у него была студия, создать театральный класс. Его идею одобрили. Набор оказался специфическим — пришли только девочки, а мальчики нет, причем ни одного. И брат мне сказал: «Срочно беги туда, тебя возьмут». Мальчиков пришло человек пять. После знакомства с Петровым он сказал нам: «Пойдемте, я познакомлю вас с директором Валентиной Сергеевной». Она увидела нас с моим другом и сказала: «Нет, вот этих двоих я точно не возьму!» Вячеслав Анатольевич ее уговорил. Мы обрадовались, потому что сразу созрел план отучиться первую четверть и перевестись в другой класс — «Е» или «Г». Начали заниматься, совершенно не понимая, чего от нас хотят и что это за ерунда — какие-то актерские этюды.
Многие предметы нам читала профессура, великие люди, среди которых Наум Григорьевич Шафер, литературовед, знаменитый павлодарец, земляк, написавший много трудов по Булгакову. У него была невероятная виниловая фонотека, одна из самых больших в стране и, пожалуй, в мире. Его квартира состояла буквально из одних пластинок, там и мебели-то не было, я не знаю, где они с супругой спали. Он преподавал в пединституте, а нам в школе читал историю театра. Еще нам, школьникам, настоящей шпане, преподавали сценическое движение, актерское мастерство, сценречь. Лучшие вузовские педагоги — историю искусства, античную литературу и так далее — все то, что проходят в театральном институте.
— Восторг!
— Восторг. Это я сейчас понимаю, а тогда дворовым пацанам это все было тяжко и даже невыносимо, мы захотели срочно перевестись. И моего друга взяли в другой класс, а мне поставили условие: либо ты остаешься в театральном классе, либо уходишь из школы вообще. Я горевал, но смирился. У меня не оставалось другого выхода, оказался просто в западне.
— Судьба принудила вас идти в эту сторону.
— Можно сказать и так, судьба меня действительно заставила стать артистом. Я остался, а вокруг оказались совсем другие, новые люди, между которыми были иные взаимоотношения. И сам Вячеслав Анатольевич был человек другого уровня, другой энергии, другого мировоззрения. Он дал нам возможность увидеть себя с нового ракурса. Все было очень непривычно и странно. И, если честно, долгие годы мне вообще не нравилось заниматься этой профессией, выходить на сцену.
Поступать в институт в Санкт-Петербург тоже поехал по инерции — за компанию со своими друзьями. Артистов набирал Фильштинский, я с треском провалился. На второй год все равно снова поступал в театральный, лишь бы быть с друзьями. Я не был заражен театром, но обожал атмосферу и тусовку. На следующий год поступать в Питер не рискнул, поехал в Екатеринбург. Мне неважно было, какой это город, волновало только то, что там буду учиться со своими друзьями.
— То есть если бы они пошли в «нефтянку» или на стройку, вы бы двинулись за ними и стали нефтяником или строителем?
— Скорее всего... Только на третьем курсе института, когда я репетировал Астрова в отрывке по «Дяде Ване» Чехова, впервые испытал какое-то удовлетворение от того, что и как я делаю. Если говорить современным языком, почувствовал фан, запах и вкус профессии. И все, пропал... Потом уже хотелось этого же слона, этот кайф поймать. И вот теперь до сих пор я за этим слоном гоняюсь.
— Это правда, что вы хотели стать милиционером?
— Нет, не хотел, но в детстве не исключал такой возможности. Просто мой отец был милиционером, на пенсию он вышел полковником. И у меня перед глазами был достойный пример — я видел, как он уходит на работу, приходит с работы и трудится в почете и уважении. А когда ты живешь в доме милиционера, это все равно жизнь режимная, культивированная.
— Отец был строгим?
— Нет. Мама строже. Она была сдержаннее в силу ментальности и фундаментально строгих правил. От природы очень нежная, но и очень собранная. С внуками она уже позволяет больше нежности.
— Вы же наполовину немец?
— Да, мама у меня немка, фамилия у нее Мецгер. Ее родители Тереза Самуиловна и Самуил Генрихович — из поволжских немцев, дома говорили только по-немецки. И книги у них были немецкие, в том числе и полное собрание сочинений Гете. У бабушки с дедушкой я проводил много времени. Прекрасные детские воспоминания. Они и из садика меня часто забирали, и я ночевал иногда у них. А когда уже стал школьником, чаще стал бывать у бабушки Маруси. Она жила буквально в полутора минутах от школы. Я прибегал к ней после занятий или на большой перемене. Это очень хорошо, когда у детей есть бабушки с дедушками и существует связь поколений. Мне с этим очень повезло, а моим детям в силу удаленности и разобщенности остро не хватает.
— Вы во многих интервью говорили, родителям не нравилось, что вы выбрали артистическую судьбу. А потом, когда стали выходить фильмы, они приняли ваш выбор?
— Небольшое непонимание было в школьный период, когда театральный класс как будто оттягивал меня от семейных скреп. Но при этом никто мне не запрещал ничего и ни в чем не отказывал. Бывали какие-то терки с папой по поводу мировоззрения, потому что творческая деятельность очень на меня влияла. Как любой родитель, папа не принимал того, что у меня появилась своя логика и я иначе, чем он, оценивал многие события. К тому же он не любил все эти гулянки, песни, богемные проявления. Отца это очень настораживало, как и то эфемерное дело, на которое мы тратим время, силы и энергию. Это была другая, не его жизнь. Но он никак не препятствовал, чтобы я шел этим путем. Более того, все-таки отправил меня поступать в театральный — билет купил, денег дал. Полное принятие со стороны родителей наступило, когда я стал студентом. Все поняли, что получаю профессию. Мама приезжала смотреть дипломные спектакли. Но все-таки полностью они приняли мой выбор, когда я уже работал в Новосибирске в «Красном факеле».
— Очень хороший театр, Александр Балуев до недавнего времени ездил туда играть Арбенина в «Маскараде».
— Да, очень сильный театр. И поскольку Павлодар находится в относительной близости от Новосибирска и доехать туда на машине можно было всего за 7—8 часов, родители очень часто приезжали и смотрели спектакли. А потом они приезжали ко мне в Питер.
— Вы чудом туда попали. Главный редактор журнала «Театр» увидел вас в Новосибирске, рассказал режиссеру Валерию Фокину: есть такой талантливый парень, надо брать. И ваша жизнь изменилась. В Питере в судьбу вошло кино. Виталий, вы, может быть, и инертны, но судьба вас сама как-то организует.
— Да, так и было — случай. Валерий Оскарович Семеновский, редактор журнала «Театр», вместе с Валерием Фокиным придумали программу «Новая жизнь традиции» при Александринском театре. Семеновский меня в какой-то новосибирской постановке увидел и рассказал Фокину. Начали они проект с постановки «Ревизора», куда я и был приглашен в силу производственной необходимости. Позже узнал, что моя история была подстраховочной.
— Вы были запасным артистом?
— Вроде да, как потом оказалось. Мне просто сказали: хочешь — приезжай, не хочешь — не приезжай. Единственное, что гарантировали, — трудоустройство в театре.
— Семья у вас уже была?
— Зачатки первого брака. Мы жили вместе, но еще не поженились. Я предложил своей первой супруге:
— Поехали?
Она сказала:
— А давай!
И мы взяли и поехали.
— Красиво!
— Когда перебрались, там оказалось не все так радужно, было много сложностей, пришлось опять что-то доказывать и буквально начинать с нуля.
— В актерской профессии все время приходится что-то доказывать. Вам будет семьдесят, и тоже придется доказывать и начинать с нуля.
— Ну да, если нет театра-дома, где ты в прямом смысле служишь, то, конечно, каждая новая роль будет требовать доказательств. Но если живешь в одном театральном организме, где коллеги имеют представление о твоем диапазоне, возможностях, стремлениях, гораздо спокойнее. Ты увереннее в обстоятельствах и в будущности по части реализации. Если ты профессионален и ответственен, тебе всегда найдется место в коллективе.
Я лет двадцать пять работал в коллективах с такой организацией и могу с ответственностью заявить, что всегда был предан именно репертуарному театру. Мне очень нравилось там существовать. Я был такой глубоко театральный чувак. И все у меня было прекрасно, пока я не понял: нужно снова все менять.
— При этом тогда вы служили в одном из самых серьезных театров Петербурга. Александринка — это звучит гордо. Там даже привидения штатные есть, говорят.
— Привидений не видел, но гримерка моя была самой настоящей «холодной». Это такая комната с зарешеченным крошечным окошечком под самым потолком. Туда в старину помещали артистов, которые перебирали с алкоголем, чтобы они там приходили в чувство.
Александринка — прекрасный театр, но он оказался очень сложным. Первое время меня не очень занимали в постановках, зато появились свои плюсы — свободное время для кино. Мне было уже чуть за тридцать, когда я стал познавать синематограф как отдельную профессию.
— Народ вас узнал и полюбил по сериалам «Адъютанты любви», «Морские дьяволы», «Татьянин день».
— Произошло все не вдруг, это такая долгая, тягучая, канительная история.
— Хотелось славы?
— Если я скажу, что не хотелось, совру. Но дело не в славе, а в том, на чем она основана. А основана она на работе, то есть на ролях. У меня много ролей и в кино, и в театре, которые вызывают сомнения по поводу их художественной ценности.
— Но вы же мужчина, многодетный отец и должны зарабатывать — это во-первых. Во-вторых, откуда вы знаете результат? Вот в чем еще проблема актерской профессии — неясно, как фильм смонтируют, какой будет звуковой ряд. Каждый проект, по сути, — кот в мешке.
— Понятно, что без хлеба сидеть сложно, и это вопрос очень тонкий, когда у тебя семья. Но если есть хотя бы крошечная возможность выбора, нужно быть очень аккуратным.
— Расскажите, пожалуйста, как вы со своей ярко проявленной интровертностью существуете в этой профессии, где нужно выползать из ракушки?
— Когда-то это было проблемой, сегодня уже нет. Вернее, так: я действительно интроверт, человек сомневающийся, но при этом мне приятно, когда меня оценивают в положительной динамике. Это дает импульс для дальнейшего движения. И когда я кланяюсь, мне важно видеть через рампу благодарные глаза зрителей.
— Вы себя, наверное, редко хвалите и максимально критичны и сдержанны?
— Максимально критично в этой профессии к себе относиться невозможно, иначе теряешь нюх и желание ею заниматься.
— У вас много интересных ролей. В последнее время часто слышу от самых разных людей восторги по поводу того, как вы сыграли Горбачева в сериале «ГДР».
— И мне приятна их оценка. Многие артисты, которые для меня являются большими авторитетами в профессии, хвалили не только за роль Горбачева, а за другие кино- и театральные работы. Конечно, приятно, когда такие люди звонят и говорят: «Виталий, это хорошо!» Лестно слышать хвалебные слова, например, от Вениамина Борисовича Смехова.
— Он вам их говорил после того, как вы вместе репетировали одну из новых постановок Театра Наций «Последнее лето»?
— Это не складывалось из одной роли, а шло от расположенности, остроты его взгляда и особого присмотра за мной. Он просто наблюдает и, мне кажется, к моей профессиональной деятельности очень благосклонен. Делает замечания, но не стесняется и какие-то хорошие вещи сказать.
Меня иногда похваливают великие и авторитетные для меня люди, и это очень приятно. И если вам раньше показалось, что я скромный, то это не так. Просто если есть повод, почему нет? А если нет повода, что ж я буду щеки дуть?
— Как думаете, почему к вам приходят роли серьезных исторических личностей? Вы прямо рекордсмен: Наполеона играли четыре раза, великого князя Владимира Александровича два, был еще великий князь Константин, а еще Ленин, Савва Мамонтов, Столыпин, Берия — и это далеко не весь список. Конечно, вы удачно пошутили, что лысый череп объективно удобно гримировать, но ведь без внутреннего наполнения вряд ли играли бы таких серьезных персон.
— Если быть откровенным, я в большей степени расстроен этим обстоятельством, чем удовлетворен количеством подобных ролей. Они часто идут пунктиром в параллель с основным сюжетом. Обычно в фильме, помимо выдающейся исторической личности, есть какой-то рядовой, обыкновенный человек с гораздо более насыщенной драматургией. И мне обидно и завидно. У меня такого материала в кино катастрофически мало, хотя вообще проектов достаточно.
— Уже больше 130, если быть точным.
— Вопрос не в количестве, а в качестве. И еще меня волнует вот что. Совсем недавно мне говорили: «Ты еще молод». А теперь — «Ты уже стар». И мимо проходят роли, которые я хотел бы и мог сыграть, но не сыграл.
— Неужели вам уже говорят, что поздновато? Возраст — это не только женская проблема?
— Да, говорят. Потому что какой-нибудь герой нашего времени в моем исполнении невозможен. Я все время где-то рядом, но не в эпицентре. И такая проблема у многих артистов.
— А какую роль конкретно хотите?
— Не скажу. Но не потому, что я бука. У меня есть тайные притязания, но я их не раскрою. Потому что никогда не знаешь, когда получишь этот материал. Каждый раз ты как будто запускаешь руку в темный мешок с подарками и щупаешь, что там есть. И я хочу подарков, хочу попробовать себя в чем-то другом. Не только заставить плакать, но и рассмешить. Мечтаю о жанровой истории, о фантастике. Пока у меня только фэнтези — «Этерна». В конце концов, я хочу попробовать себя в себе...
— Конечно, каждый бы мечтал, чтобы на него, как на Юрия Стоянова, написали бы что-то вроде «Вампиров средней полосы».
— И я мечтаю о таком, потому что это идеально для любого артиста. Пусть я стану для кого-то референсом или ориентиром!
— Но многие артисты, наоборот, говорят: мы хотим сыграть что-то абсолютно противоположное себе самому. Сейчас все бросились играть маньяков.
— Не знаю, что для меня является противоположным. Я себя пока изучаю, для меня каждая роль — это психоанализ, и репетиции вполне заменяют поход к психотерапевту. Кстати, ни разу у него не был, хотя поводов у меня достаточно. Вместо этого иду к какому-то персонажу.
— Вы в себе разобрались? Поняли, кто вы такой?
— Я все время нахожусь в состоянии развода. Бывает, люди разводятся и происходят какие-то дрязги... Вот и я как будто постоянно в сложном периоде семейных отношений между Виталием Коваленко и Виталием Коваленко...
— Сейчас многие ждут сериала «Аутсорс». Кого вы там играете?
— Я кум — начальник зоны. И что касается «арки персонажа» (очень не люблю это выражение), с ней в «Аутсорсе» все прекрасно: есть развитие героя, его трансформация.
— Все ждут этого проекта. Там Ваня Янковский в главной роли, он теперь основная звезда. Вы не завидуете тем молодым, которые сегодня вырвались вперед и солируют?
— Завидую в том смысле, что у них другие возможности. Я не завидую его династической линии...
— Потому что дедушка и папа за Ваню не сыграют.
— Да. Ваня замечательный, он достоин своих родителей. Но в этом проекте, кроме него, еще масса коллег его же возраста, на которых я смотрю и завидую, потому что у них сегодня потрясающие возможности выбирать и сниматься здесь и сейчас буквально в любом материале. У меня тоже было много ранних классных ролей, в основном театральных, не зафиксированных на пленку. Что они есть, что их нет...
— Вам важно зафиксировать успех?
— Да, важно. Кино такую возможность дает. А для чего люди книжки пишут или картины? Всем очень хочется остаться, в чем-то зафиксироваться, продолжиться.
— Но можно сделать так не только в творчестве, но напрямую в детях. Вы в этом смысле преуспели и зафиксировались аж четыре раза.
— Собственно говоря, да... Дети — это безусловная и самая основная вещь, если говорить о том, как бы нам остаться и зафиксироваться. Но, к сожалению, не у всех людей складывается. И у каждого человека есть параллельные истории, с помощью которых можно остаться — литература, кино, живопись, научные открытия, архитектура.
— Что вам доставляет наибольшую радость в жизни?
— То же, что и другим. Мирное небо, здоровье родных и близких, наличие работы, социальная успешность. И это не общие слова. Все хотят быть здоровыми, любимыми, счастливыми и богатыми — вот и всё. Хотя есть крайности и извращения.
— Как проходит ваш обычный день?
— В работе: я или репетирую, или снимаюсь. Родные рядом не всегда. Бывает, просыпаюсь в своем доме, а бывает, в гостинице или актерском вагончике, если ночные смены. Когда момент выпуска спектакля, я с утра до вечера на сценических репетициях. Но даже когда поздно прихожу домой, все равно мысли и чувства заняты работой. Процесс не прекращается. Иногда просыпаешься ночью и думаешь: «О, можно ведь и так сделать на репетиции! Попробую завтра!»
— У вас меняются правила в доме, когда спектакль на выпуске?
— Да, меняются, конечно. Не то что меня нет и я не существую для семьи, но мне нужно больше личного пространства и уединения. Меньше уделяю внимания детям. Происходит перераспределение времени. Можно успеть уложить ребенка, потом найти часика полтора-два, чтобы посидеть и покумекать. Или вообще ничем не заниматься, просто высвободить голову, сесть за руль, и ехать, ни о чем не думая. Это прекрасно, особенно если есть возможность покататься по городу в вечернее время. А в метро ты можешь открыть телефон и учить текст. Но там тебе не удастся отстраниться, чтобы «поразмять» роль и поразмыслить над ней.
— Какие у вас интересы, кроме актерской профессии?
— Интересов много. Люблю гулять, выпивать, обожаю шашлыки пожарить. Еще у меня много питерских друзей, с которыми просто отлично париться. С артистами из Александринки была целая компашка, которой мы много лет ходили в баньку раз в неделю. Потом разъехались, но все равно при возможности встречаемся и баню посещаем.
— Дмитрий Лысенков с вами в этой компании?
— Лысенков не банщик вообще, зато с ним выпивать прекрасно и весело, я это очень люблю... Еще люблю на мотоцикле погонять по городу. Бросить не могу. Кто ездит на байке, поймет — это особое удовольствие, почти полет...
— Это рискованное увлечение.
— Я бы не сказал. Технику себе в последние годы уже выбираю такую, как говорится, не заносчивую и стараюсь ездить аккуратно. Простите за откровенность, но хочется жить.
Вообще, самое опасное в моей жизни — это съемки. Особенно если нужно выполнять трюки. Весь экстрим в основном случается по глупости и из-за недочетов.
— В сериале «Трейдер» вешались вы или каскадер?
— Не я, и нештатных ситуаций там не было. Но иногда они случаются... Как-то я сидел за рулем советской машины и нужно было резко затормозить и развернуться перед рельсами, где установлена тележка с камерой и куча народа стоит — режиссер, помощники, оператор. Чудом избежали беды. Со стрельбой тоже была рискованная история, когда я буквально прошел, как говорится, по краю. Оказалось заряженным то оружие, которое не должно было.
— Как у Алека Болдуина?
— Ну можно преувеличить, сгустить краски и сказать: «Я бы мог повторить судьбу Алека Болдуина», но нет, не стану врать. У меня были не боевые патроны, а пиротехнические.
— Недавно смотрела какую-то программу, и там психиатр говорил, что многие актеры — истерические психопаты. Понятно, что нельзя так всех объединять, но повлияло ли актерство на ваш характер, на вашу личность?
— Повлияло. Я бываю в определенные моменты достаточно несдержанным. У меня есть такие нотки, но я не псих. Бываю очень заносчив, несдержан, но редко.
Поменяла ли меня профессия? Безусловно. Меня формировал дом, родные, близкие, поколенческие вещи, но профессия сделала более цельным, помогла раскрыться, стать более состоятельным и понять себя.
— Если вы себя поняли, то можете ответить на вопрос, какой вы?
— Типичная Дева. Чуть-чуть душный, чуть-чуть ласковый, чуть-чуть заносчивый, чуть-чуть рассудительный, чуть-чуть сомневающийся, чуть-чуть наглый, чуть-чуть располагающий, чуть-чуть отстраняющий. Но лишен биполярки. Мне-то кажется, что я нормальный и даже обычный. Хотя бывали истории, когда люди со стороны, особенно не из профессии, в моей нормальности очень сомневались.
— Например?
— У меня был такой случай. Перед отпуском я получил в Александринке роль Порфирия Петровича из «Преступления и наказания» и уехал отдыхать. А объем роли там большой. Как мы знаем, Достоевский любил писать много...
— Да, потому что был игрок и постоянно в долгах.
— Спасибо его долгам... Проводил я отпуск в Испании и решил, что по утрам нужно учить текст. Пораньше уходил на пляж, шел туда семь километров и обратно семь и в это время роль вслух повторял. Полностью отключался, «разминал» этого Порфирия Петровича, начинал фантазировать. Наверное, со стороны на меня было странно смотреть: я бормотал, размахивал руками, останавливался или, наоборот, резко ускорял шаг. Очень надеялся, что местным испаноязычным гражданам не до меня. И вот во время очередной моей прогулки меня окликнули на чистом русском языке:
— Молодой человек...
Оборачиваюсь — под зонтиком в плетеном кресле сидит Армен Борисович Джигарханян. — Четвертый день за вами наблюдаю, вы здесь проходите...
И я был так удивлен и счастлив! А он продолжал:
— Кого репетируете?
— Порфирия Петровича.
Джигарханян же тоже к нему как актер прикасался, это же настоящее чудо!
Оказывается, вот как вышло. Я все эти дни ходил мимо дома, где Джигарханян квартировался, причем ровно в то время, когда он выходил посидеть на пляж и насладиться утренним солнышком. Я так и топал: сначала в одну сторону и ровно через полчасика — обратно. Когда он меня остановил, его пассия хотела Армена Борисовича отвести куда-то обедать, но тот сказал: «Нет, сейчас он обратно пойдет...» И я пошел, и мы познакомились. У меня было несколько счастливых дней, когда я имел возможность хотя бы минут пятнадцать — двадцать (а один раз — даже сорок!) поговорить с Арменом Борисовичем по поводу роли и театра. Наверное, когда я ходил по этому пляжу, для Джигарханяна был более чем нормальным, а для других чистым психом.
Вообще, меня часто можно заметить идущим по улицам города и что-то бубнящим с какой-то отстраненной физиономией. Со стороны, наверное, выглядит странно, но мы все, нормальные артисты, этим страдаем.
— Виталий, а как вас занесло в один из самых интересных театров — Театр Наций?
— Когда я ушел из Александринки, долго жил без театра. Играл (и продолжаю играть) в Камерном театре Малыщицкого в Санкт-Петербурге «Чайку», но редко. А вот новой сценической работы не было. В момент, когда я стал скучать, предложили роль в «Разбитом кувшине» Театра Наций. И я там счастливо существовал больше двух лет. Потом были «Мастер и Маргарита», «Последнее лето», «Борис Годунов», сейчас из нового — «Отцы и дети», где я играю Павла Кирсанова.
— То есть в Театре Наций вы уже свой?
— Я бы не сказал, потому что это специфический формат театра — нет труппы, только приглашенные артисты. Прекрасная форма существования, идеальная для наших дней. Там есть основной костяк артистов, которых руководство старается занимать от постановки к постановке... У меня сегодня четыре названия, и я счастлив. Работаю в коллективе, который уважает твои чаяния, стремления, время, очень внимателен к репертуарной политике и вообще к артисту как к личности. Это подкупает и вызывает большое уважение. К тому же там прекрасные цеха — костюмерные, гримерные, замечательные монтировщики, реквизиторы, административная и художественная группы. Там просто очень классно сформированный театральный организм.
— У вас было когда-нибудь такое, что вы приходите к худруку Евгению Миронову и говорите: «Хочу роль...»?
— Такого нет и не будет. Но всегда есть возможность прийти и сказать: «Евгений Витальевич...» И если тебе нужен творческий или человеческий разговор, никто не откажет.
— Есть какие-то моменты, которые вы свято соблюдаете перед выходом на сцену? Допустим, что-нибудь особенное сделать, шаркнуть правым каблуком, определенным образом завязать шнурок на ботинке, три раза плюнуть, два раза постучать, надеть счастливые носки, взять любимого плюшевого мишку?
— Нет, просто существует традиция перед началом спектакля собраться, взяться за руки и сказать либо «С Богом!», либо «Поехали», либо какую-то фразу из постановки. Мне этого вполне достаточно. Во всех театрах это существует, только с разными нюансами, которые каждая труппа себе придумывает. В некоторых театрах есть что-то особенное. В Александринке считается, что нельзя ходить под аркой старинных каретных подъездов — якобы ролей не будет. Плохая примета — ходить через Катькин садик. Если уронил распечатанную роль, нужно на нее сесть пятой точкой. Еще у артистов есть примета подержаться на удачу за лысину. Иногда таким объектом, приносящим удачу, является моя лысина. Я не возражаю.
— Так у вас счастливая лысина?
— Никто не жаловался, так что будем считать, что счастливая. Буду рад, если она и дальше будет кому-то приносить удачу.
— Кто самый веселый у вас в семье?
— Младший ребенок. Ксюше три года, и она веселится от души. Чем дети младше, тем они радостнее — закон природы или мироздания.
— У вас трое старших детей от первого брака: Оля, которой уже 19, а еще парни, Алексей и Илья, которым по 15 лет. Какие у них таланты?
— Оля очень разносторонний человек. У нее прекрасно с языками. Она учится в Амстердаме в университете на экономическом факультете, увлекается фотографией, и я рад, что все у нее получается очень достойно.
Пацаны пока школьники. Алексею нравится биология и медицина. Он парень с большим чувством юмора. У Ильи яркое творческое начало.
— Артистом будет?
— Не знаю, станет ли артистом, но он все идеализирует и осветляет эту жизнь, и мне это очень радостно.
— Дети могут отвлечь вас от репетиции и вырвать из рабочего процесса?
— Ну конечно могут. Но только если это какая-то очень серьезная история, требующая моментальной помощи и срочного вмешательства. А простое общение может и немного подождать, хотя бы до конца репетиции или до обеденного перерыва на площадке. Взрослые дети это понимают и нормально реагируют на мой комментарий «Я перезвоню». Трехлетнему же малышу отказать сложнее. Иногда бывает, что Ксюше прямо здесь и сейчас нужно поговорить с отцом... Пытаюсь объяснять, что не всегда это возможно, потому что папа работает.
— Она уже знает, что вы артист?
— Знает, что моя работа называется «театр». И она все время туда хочет. Иногда даже приходит.
— Вы ей сказки читаете на ночь?
— Конечно. Заменяю аудиокнигу, работаю театром у микрофона. Бывает, сам за чтением увлекаюсь историей, как ребенок.
— Виталий, вы счастливы?
— У каждого мера счастья разная, но я думаю, что набор, как у меня, и есть счастье. Когда тебе ребенок говорит: «Я люблю тебя!» — это чудо и счастье. А самых разных микрочудес у меня был миллион. Так что не стану отрицать, я счастливый человек.
Подпишись на наш канал в Telegram