«Шла собака по роялю» я снял исключительно благодаря щедрости Данелии. Георгий Николаевич начинал работать над фильмом по повести Виктории Токаревой «Неромантичный человек». Все ему говорили: «Гиви, зачем тебе это надо? Ты ничего не понимаешь в русской деревне, у тебя же есть замечательная история про вертолетчика». И они с Резо Габриадзе тихонько сели писать «Мимино». Когда я узнал, что он не горит идеей снимать картину о деревне, мне по-тихому стырили на «Мосфильме» сценарий...»
— Владимир Александрович, в сентябре на экраны выходит ваш фильм «Смотри на меня!», основанный на личной истории из детства. Как и когда пришла идея ее рассказать?
— Это действительно давнишний замысел, начинался он с желания рассказать о моей маме. Она меня всегда удивляла. Нас в семье было пятеро детей, с годами я все больше и больше поражался, каким образом мама управлялась со всеми нами, как ей удавалось даровать каждому в равной степени любовь, заботу, внимание, хотя время было разное — и счастливое, и трудное, и тяжелое. А потом возникла идея рассказать о конкретном случае — нашем переезде из Свердловска в Москву. Папу арестовали, и непонятно было, чем все это кончится, никакой информации о нем не давали. Понимая, что через два месяца придут за ней, детей разберут по детдомам (нас тогда было четверо, младшая сестра Галя еще не родилась), мама отправилась в Москву, чтобы в первую очередь спасти детей, а потом уже свою любовь, свою семью.
Эта поездка может показаться абсолютно авантюрной, приключенческой, потому что случилась она в 1948 году, когда в стране еще были жуткий голод, разруха. Но присутствовала и эйфория победы в Великой Отечественной войне: страна вздохнула, все зашевелилось, люди стали возвращаться из эвакуации в свои города. Мама плохо представляла, куда едет, как она поможет папе, видимо, ею руководило чувство физической близости, необходимость быть рядом с отцом и спасти детей.
Итак, все началось с мамы. Потом мне захотелось рассказать о том сложном тяжелом времени. О периоде с победного 1945-го по 50-е годы очень мало написано в советской литературе, даже наши великие прозаики обходили это время стороной. Конечно, тому есть причины. Сначала возникла идея снять русский «Амаркорд», как у Феллини, то есть картину, где дистанционная память детства восстанавливает фрагменты былого. Но, подумав, я решил: нет, с точки зрения мальчика Володи (а мне тогда шел седьмой год) какие-то вещи прозвучат необъективно. Безусловно, я что-то помнил о той поездке, собрал информацию у братьев и сестер, выяснил, что осталось в памяти у них, перечитал литературу того времени.
Но история, которую задумал рассказать, все не складывалась. И тогда я обратился к профессионалу — Андрею Сергеевичу Кончаловскому — с предложением написать сценарий. Он хорошо знал мою маму, мы действительно пятьдесят с лишним лет жили на одной лестничной площадке в доме на улице Воровского, теперь Поварской. Андрей Сергеевич согласился, за что я ему благодарен, вместе со своим соавтором Еленой Киселевой что-то додумал, добавил. В завершенном сценарии я не принял лишь один-единственный фрагмент, который мы убрали с его согласия, а все остальное получилось так, как мне хотелось, как было по тем временам возможно, поэтому осталось в фильме.
— Заинтриговали! Что же за фрагмент вы не приняли?
— Что называется, эротический. Там старший брат занимался любовью с девушкой в вагоне за занавеской, практически при маме и спящих детях. Я возражал: «Андрей Сергеевич, мы тогда к девушке прикоснуться боялись, какое там любовью заниматься!»
Я уважительно отношусь к профессии драматурга, все-таки она особенная. А Андрей Сергеевич мастер в этом деле. Как замечательно был написан «Андрей Рублев», над которым он работал с Андреем Тарковским! Он всегда принимал участие в написании сценариев и для собственных проектов, это умеет, знает. Огромная радость, что Андрей Сергеевич принял мое предложение.
— Какую должность занимал ваш отец, когда попал под каток репрессий?
— Руководил главком в Министерстве угольной промышленности. Отец оказался в группе, которая во время войны рискнула высказаться: если Донбасс захватят немцы, то страна потеряет добычу угля, что обернется катастрофой. Они настояли на том, чтобы срочно броситься в Кузбасс, начать там открытые разработки угля. В то время идея казалась безумной, но отец и его единомышленники победили. Конечно, уголь оказался не такого качества, как антрацит из глубинной лежки. Он по качеству был ближе к торфянику, тем не менее это спасло страну, открытые разработки дали возможность не остановиться паровозам, доставлявшим на фронт технику, людей, боеприпасы. А после войны кто-то написал на него донос, обвинив во вредительстве за некачественный уголь. Папу отозвали с должности и отправили в тюрьму.
— Как закончилась та история? Как с него сняли страшные обвинения?
— Точно не знаем по сей день, видимо, поменялась конъюнктура, вмешались чьи-то интересы. Он отсидел несколько месяцев и был отпущен. Такие чудеса случались, в его деле, к счастью, разобрались. А сколько их окончилось не так!
— Вы никогда не пытались поднять архивы спецслужб?
— Никогда, в семье это вообще не обсуждалось.
— Как проходил кастинг и как вы нашли своих актеров?
— Со съемочной группой мы просмотрели огромное количество фотографий того времени. Нам было важно знать, как в конце сороковых выглядели не только люди, но и здания, улицы, вокзалы. Фотографии зафиксировали сотни человек с тюками на битком набитых вокзалах: страна переезжала, одни возвращались домой, а другие... отправлялись в обратном направлении. Мы изучали лица, которые сильно отличаются от современных. Казалось бы, ну что там у человека — нос, глаза, брови, рот. Но существенное отличие в них все же есть. Стали искать артистов, похожих на людей с тех фотографий.
С исполнительницей роли матери Александрой Урсуляк мне просто крупно повезло, все произошло абсолютно случайно. Мой друг позвал на спектакль в Театр Наций:
— Володя, у меня есть лишний билет на «Кабаре».
Я стал отнекиваться:
— Не пойду, я так люблю фильм Боба Фосса с Лайзой Миннелли, не могу поверить, что кому-то удалось поставить что-то интересное.
Но приятель уговорил. Я приехал и увидел потрясающий спектакль, который мне очень понравился, был в восторге от Саши, великолепной, потрясающей, поющей. Бывает же такое! Сразу захотел проникнуть к ней за кулисы, но мне сказали: нет, Саша сильно выкладывается, всегда потом отдыхает и никого не разрешает к себе пускать. Однако на следующий день я все равно с ней связался. Спросил:
— Что у вас по графику в августе, сентябре?
— Два проекта — большой сериальный в Минске и съемки в кино.
— Ой, как мне не повезло! Но все-таки, Саш, я попрошу вас: почитайте сценарий.
— Зачем? Не хочу морочить вам голову, мое время расписано.
Я настаивал, в конце концов она согласилась:
— Присылайте.
Дня через два перезвонила: «Ну и что мне теперь делать?»
Ей понравилась эта история, и мы предприняли все, чтобы как-то утрясти ее графики. Дело в том, что я выдвинул жесткое условие: она должна постоянно находиться в группе, рядом с детьми. Не приезжать на машине и влетать в кадр и, отыграв, садиться и мчаться прочь на другие съемки — она должна засыпать, просыпаться, обедать, завтракать рядышком с детьми. Саша подарила нам свое время, и слава Богу, у нее сложились потрясающие отношения с юными артистами.
Дальше я уговорил Евгению Симонову*. Казалось бы, она — вечная принцесса в перьях и кружевах. Но Женя потрясающая актриса, я это знал, много видел ее в театре. Если честно, даже не рассчитывал, что она согласится, но все-таки послал ей сценарий. Женя прочитала, мы встретились в кафе на Кутузовском проспекте, долго разговаривали. Выяснилось, что репрессии не обошли стороной и ее семью. Она согласилась и, конечно, потрясающе сыграла. Когда на монтаже я смотрел сцену их с Сашей разговора, восторгался. Одна героиня во имя семьи и детей бросила карьеру и личную жизнь, другая во имя мировой революции отказалась от личного счастья. Сыграли они потрясающе.
Ольга Лапшина — это Братская ГЭС, столько в ней энергии, дай Бог ей здоровья, силушек. Прочитала сценарий, ей очень понравилась роль, она сказала: «Я примчусь». И абсолютно блестяще сделала персонажа того времени, энергия, которая спасла нас всех, была в ней заложена.
Долго искали, кто сыграет энкавэдэшника, остановились на Семене Шкаликове, поющем актере. Мне не хотелось делать из него однозначно отрицательного персонажа, я добивался двуединства, чтобы в герое были чувства, эмоции, и Семен с этим замечательно справился. Так что актерским составом доволен.
Ну а дети... это терпение, усердие и труд. Мы просмотрели около двух тысяч детей, лично я встречался с пятьюстами. Девочку, Веронику Каткаеву, нашли в Казахстане, она просто великолепна. Ну а остальных отобрали поштучно. Это было крайне сложно, они же должны все-таки чем-то походить друг на друга, хорошо, если еще и на маму. Понимаете, как трудно собрать киносемью? Но нам это удалось, а уж зрители пусть решат, насколько успешно.
— Картину показали на 46-м Московском международном кинофестивале, ее высоко оценила отборочная комиссия во главе с киножурналистом Иваном Кудрявцевым. А какие отзывы оставили не профессиональные, а простые зрители?
— Я получил гигантское количество писем. Первое, что меня удивило и обрадовало, — картину приняла молодежь. Видимо, мы все-таки еще можем достучаться до их разума и души через какие-то эмоциональные, чувственные вещи. Множество писем представляли собой просто трактаты. Процитирую: «Спасибо вам за такое искреннее кино. Весь фильм текли слезы, столько любви, счастья в нем, будто вы приоткрыли дверь и позволили зрителю заглянуть в самую сокровенную часть своего сердца. Это гимн матери. Весь фильм стоял ком в горле. Если увековечивать во времени историю своей семьи, то только так». Видимо, зритель сильно соскучился по простым человеческим эмоциям, по какой-то простой человеческой судьбе. Конечно, кому-то фильм не понравился, но большинство оставили позитивные отзывы, в зале присутствовали мои коллеги, педагоги из ВГИКа, врачи, учителя, инженеры — люди абсолютно разных профессий, мы же всегда зовем своих знакомых.
— Поскольку «Смотри на меня!» привлекает внимание к проблемам семьи, не могу не спросить, что сегодня происходит с семейными ценностями. Если посмотреть некоторые телевизионные ток-шоу, складывается впечатление, что сегодня много детей появляется исключительно в маргинальных семьях, после чего они попадают под опеку государства в детские дома.
— Не могу с этим согласиться. Есть семьи, которые хотят много детей, где он и она, живущие в любви и согласии, осознанно рожают. Хорошо это знаю, потому что я член общественной организации «Семьи России», которая вручает награды многодетным родителям, их собирают по всей России-матушке и приглашают на торжественное мероприятие в Москву. Я видел эти многодетные семьи, общался с ними, это прекрасные люди.
Но есть, конечно, и мрак, полная потеря морали, когда женщины ничего не боятся перед Господом, бросая собственного ребенка. Мне трудно представить, как такое может быть.
Что же происходит? Инновационные технологии несут в себе не только позитив, но и всегда нечто отрицательное. Увы, они разрушают семьи, потому что дистанция между бабушкой и внуком увеличивается, между ними встает компьютер, айфон, а это чудовищно. И не только потому, что бабушка ничего не понимает в компьютере и ирония внука к бабушке из-за айфона растет с каждым днем. Разрываются внутренние связи. Даже строгая бабушка проводила много времени вместе с внуком, на одной территории. А сейчас ее место заняли айфоны и айпады — ничего не поделаешь, без них уже никак не обойдешься.
Так же легко было поставить детям 30 лет назад пластинку со сказкой, потому что бабушка жила в Бирюлеве, а родители в центре, и это тоже разрушало семью. Конечно, молодым семьям хотелось жить отдельно от родителей, от бабушек, но это лишало маленького ребенка общения со старшим поколением, бабушка больше не держала за руку и не читала вслух. Казалось бы, примитивная, простая вещь, легче было поставить пластинку с замечательным Сережей Юрским, великолепно рассказывавшим сказку. Но это было начало, теперь между поколениями разверзлась пропасть. Ребенок пяти лет элементарно обходится с айфоном, он уже знает, ему кто-то показал, как, на какие кнопочки нажимать. Поэтому становится так важно сохранить семейные коммуникации, старые традиции, когда каждую субботу семья собиралась на любимый бабушкин суп. В общем, нужно придумывать что-то, что просто соединяло бы детей, родителей, бабушек и дедушек. Сейчас семейные связи стремительно рушатся.
— Не способствует укреплению этих связей и то, что бабушки и дедушки стали работать на пять лет дольше.
— Конечно, это так.
— Но вернемся к кино. Очень радует, что, вопреки расхожему мнению, наши зрители готовы смотреть не только «стрелялки». Значит, киноаудитория, на которую работают серьезные режиссеры, не утрачена окончательно. Не могу не вспомнить, как прогремел в свое время ваш «Усатый нянь», который был безумно успешен у зрителей. В том добром кино говорилось не только о воспитании детей, но и о том, как чувство ответственности за них заставило повзрослеть главного героя. Вы возглавляли кинопроизводство в российском офисе компании «Дисней», которая тоже ориентировалась на молодое поколение, а также Киностудию детских и юношеских фильмов имени Горького. Как продюсер, должны были ориентироваться на коммерческий успех фильмов. Как, на ваш взгляд, изменились вкусы, пользовался бы сегодня таким успехом «Усатый нянь»?
— «Дисней» делал ставку на семейное кино и, слава Богу, не жалел на это денег. Мы опрашивали огромные фокус-группы, выясняли, что хотят смотреть в кино люди. Есть различие между детским и семейным кино. Потому что, как мы выяснили, семейное кино — это пять купленных билетов. В кино пойдут папа, мама, сыночек Коля, дочка Вера и соседский мальчик Витя. Любой поход на семейное кино сразу сулил кассовый успех.
Что поменялось? Не знаю, но думаю, что «Усатый нянь» все равно был бы популярен сегодня. Исполнитель главной роли Сергей Проханов звонил мне с идеей сделать «Усатый нянь 2», я ответил: «Сереженька, ни за что и никогда!» Не потому, что картина может никому не понравиться, просто я был уже не в том состоянии. «Усатый нянь» по большому счету стал моим дебютом, во мне было озорство, горел и искрился бенгальский огонь, а сейчас нужно угли раздувать в топке, жизнь стала совершенно другой, в нас меньше восторга, а на экране будет сразу видно, как себя чувствует создатель. Поэтому я отказал Сереже: «Усатый нянь 2» делать не буду, но, если найдется другой режиссер, пусть снимает».
Что изменилось в восприятии? В принципе, дети хотят более активного внутрикадрового действия и сюжетопостроения в драматургии, потому что они сегодня играют на игровых приставках, где сами выбирают оружие, персонажей, моделируют ситуации. Конечно, все развивается динамично, быстро, в темпе румбы. Это надо учитывать, но это не единственное, чем можно удержать зрителей, все равно нужны чувства. В семейном кино необходима стратегическая идея, хотя бы образовательная, воспитательная, должно быть ясно, во имя и ради чего снимается фильм. Сегодня читаю сценарии и не понимаю, зачем их написали, кому они адресованы.
Надо понимать, что не только современные технологии помогут привлечь зрителей в залы, еще обязательно нужны чувства и эмоции. Такой микс и будет сегодня успешным в семейном и детском кино. Конечно же, стоит вернуться к нашей литературе. У нас потрясающее наследие XVIII—XIX веков. Лидия Чарская — боже мой, я экранизировал ее роман «Сибирочка», а сколько еще ею написано! Но никому это даже не интересно, вот что удивительно. Понимаете, все-таки мы странный народ.
— «Последние богатыри» затевались при вашем участии. Как вы объясните успех этих картин?
— Идея была нашей в принципе, и это мы пригласили снимать проект Yellow, Black and White. Очень долго изучали вопрос, просмотрели все сказки за последние 15 лет и поняли одну стратегическую вещь: русскую классическую сказку нельзя загонять в современные ритмы. Нельзя Кощея Бессмертного сделать банкиром или милиционером, осовременивание персонажей не работает. И не проходит торопливость. Русская сказка — повествовательная, неспешная. Бабушка при лучине рассказывала детям одну и ту же сказку, и те засыпали.
Огромная проблема с героем — в русской сказке Иваном-дураком. Ему говорят: «Ваня, ты спи, утро вечера мудренее, ты лучше ничего не делай, не надо, лежи на печи. Кто-нибудь — лягушка, пчелка — все за тебя сделает». И Ваня одним прекрасным утром вскакивал, надевал царский кафтан и спрашивал: «Где моя невеста, царская дочка?» Эпические вещи в кино как-то не очень получались. Мы долго думали-гадали и, сейчас уже можно сказать, нашли радикальную идею: рассказывать неизвестные факты биографий известных сказочных персонажей.
То есть Бабе-яге было 18 лет? Было, конечно. И роман у нее был с Лешим, и избушку он ей подарил. А Кощей Бессмертный был молодым и горячим? Был, но он, идиот, в свои двадцать шесть все чувства, эмоции отдал за бессмертие. Все это зрителем принимается, потому что допустимо. Мы радикально не меняли персонажей, и эта система породила «Последнего богатыря». Но сейчас нужно идти дальше, придумывать что-то новое, чем я и занят. Мы решили не расставаться с Мариной Жигаловой, бывшим гендиректором компании «Дисней» в России, а собрать людей и создать собственную компанию. «МВФильм» уже существует и будет заниматься семейным контентом, дай Бог нам удачи.
— Вернусь к вашей семье. Легко ли далось маме решение пожертвовать карьерой оперной певицы ради детей, она об этом никогда не жалела? Домашняя работа — вещь депрессивная и неблагодарная: убрал — испачкали, приготовил — съели.
— Мама была тогда начинающей оперной певицей, если и переживала, то всячески скрывала это от нас. Она стояла у плиты с семи утра до десяти вечера. Не так-то просто прокормить пятерых детей, мужа, а мы еще всегда притаскивали с улицы на обед дворовых ребят. А потом, когда мои старшие братья учились в институтах, два человека из их группы непременно тоже приходили на обед. У мамы на плите стояли пятилитровые кастрюли с супом и жаровни. Готовую еду купить было негде, кулинарий не было, мама все чистила, строгала, варила сама. Она была прикована к баку с бельем, позже у нас появилась прыгающая по кафелю ванной стиральная машина «Волна». А до этого мама все стирала руками. Стирка гигантская, с пятерых детей. Домашние хлопоты занимали абсолютно все ее время.
Насколько глубоко она переживала? Из Свердловска мама забрала с собой любимый инструмент — пианино, он приехал с нами в Москву. Когда выдавалась свободная минута, она садилась и играла, думаю, это и было ее единственным ностальгическим криком. Но пятерых детей мама родила осознанно. Галя, пятая, появилась на свет уже в Москве.
— В одном из интервью Никита Михалков вспоминал, как однажды позволил себе неосторожно высказаться о стихах Сергея Владимировича и отец высадил его из машины посреди дороги со словами «Эти стихи тебя кормят». До дома на Николиной Горе Никита Сергеевич добирался пешком километров десять. А как воспитывали вас? Так же жестко?
— Воспитывала нас в основном мама. Папа очень поздно приходил с работы, не случайно в министерских кабинетах стояли кожаные диваны: хозяева кабинетов часто ночевали на службе. Не дай Бог звонок сверху, нужно было лететь на доклад в любое время суток, так что кто-то из первых лиц обязательно оставался в министерстве, это был закон. Строгость папа проявлял, мы его уважали и любили, но в основном всеми нашими страстями и напастями занималась мама.
В какой-то момент я увлекся баскетболом, и вот завтра ответственный матч, а я не готов. На мою майку потребовалось нашить цифру 8, но нужно было еще вырезать ее из войлока, а его еще найти... В общем, уснул в слезах оттого, что у меня не будет этого треклятого номера, а утром проснулся, и на моей майке красовалась восьмерка. Мама ночью, пожертвовав сном, озадачилась, добыла войлок, все вырезала и пришила. Такое не забывается.
Ну а папа воплощал строгость закона, особенно под конец четверти или учебного года. Мама завела удивительный обычай: казалось бы, мелочь, а как потрясающе! Она собирала нас всех, сажала за стол, мероприятие называлось «Составить смету». Папина зарплата была такой-то, мама говорила, что надо купить Коле свитер, потому что старый пришел в негодность, Юрке нужны сапоги, Люсе — новое платье. И мы все были в курсе предстоящих трат, иногда возражали: «Нет, Кольке свитер не нужен, давайте лучше купим фотоаппарат в семью и будем делать фотографии». Всегда все обсуждалось, это фантастика! Мы никогда не ревновали, не завидовали друг другу, потому что сами принимали совместные решения, у кого появятся новые ботинки. Я не сочиняю, это правда.
— Как сложились судьбы ваших братьев и сестер?
— Старший, Коля (его уже нет с нами), окончил строительный институт, возглавлял строительный департамент в Министерстве образования, возводил школы. Юра у нас с характером, он генерировал фантастические идеи. Вместе с Колей они устраивали новогодний праздник, придумывали иллюминацию, подарки, мы звали к нам в гости дворовых детей. Как мама это все терпела у нас в квартире! Юрка окончил Горный институт, как и сестра Люся, и аспирантуру. Куда пристраивали блатных детей? Создавали какие-то безумные научно-исследовательские институты. А Юра все бросил и на три года уехал на Сахалин, занимался там тоже, как папа, открытыми разработками полезных ископаемых. Потом вернулся и работал в Горной академии по научной части. Люся окончила Горный институт и вышла замуж за друга Юры Рубена Лалоянца, он тоже занимался созданием горных машин, у нее два сына — Аркаша и Тема. Галя поступила в МИМО, через полгода сказала, что там жуткая атмосфера и вообще народ какой-то странный, ей там не нравится. Папа велел: «Учись и получи диплом». Но Галя ушла из вуза, поступила в Плехановский институт, работала советником по строительству в Совете экономической взаимопомощи. Там вышла замуж за немца, уехала в Германию, где и живет.
Со мной все ясно. Когда я уходил из технического вуза, папа сказал: «Володечка, получи диплом, потом хоть в клоуны». Для него это был шок.
— Что для вас в свое время послужило, как сейчас говорят, триггером, чтобы бросить инженерную специальность и пойти в кино?
— Конечно, знакомство с Никитой Михалковым. Помню, как побывал на съемочной площадке фильма «Приключения Кроша», где снимался Никита. Обожал его ранние картины «Тучи над Борском», «Солнце светит всем». Однажды он вернулся со съемок завитым, так требовалось по роли. И я немедленно купил щипцы и тоже стал подкручивать волосы. Дурдом полный! Но так было. Только благодаря Никите я приоткрыл штору в другую, киношную жизнь. А когда творческая бацилла залетает в сознание, душу, сердце, избавиться от нее не представляется возможным.
В нашу компанию входили Женя Фрадкина, дочка известного композитора, она училась в балетном училище, Лена Матвеева, сегодня замечательный балетмейстер. Мы собирались, разговаривали, танцевали. В гостях у Никиты или у нас я мог без остановки танцевать твист, рок-н-ролл с двенадцати вечера до шести утра, компанию составляла моя любимая партнерша Вика Федорова. Насмотревшись на меня, Тарковский с Кончаловским однажды предложили: «Чего ты зря ночами дергаешься? Иди в театр пантомимы. Ты для него создан».
Идея такого театра родилась в 1962 году, когда в Москве побывал с гастролями легендарный французский мим Марсель Марсо. Его спектакли, бессловесные драмы стали потрясением: оказалось, так, с помощью пластики, можно рассказывать фантастические истории. И актеры двух вгиковских мастерских, курс Михаила Ильича Ромма и Григория Михайловича Козинцева, объединились и создали Экспериментальный театр пантомимы. Кончаловский и Тарковский меня туда привели, я показался, и меня взяли. Театр «Эктемим» был супермодным. Вся моя жизнь протекала там.
Могу утверждать, что моя эстетическая программа в творчестве «Что такое хорошо и что такое плохо», без сомнения, тоже закладывалась там. Нашими наставниками были потрясающие педагоги Александр Александрович Румнев, ученик Таирова, Зосима Злобин — ученик Мейерхольда по биомеханике. А еще из этого театра вышли Игорь Ясулович и Валерий Носик.
Андрон очень любил театр пантомимы и в «Дворянском гнезде» снял четырех актеров. А мне доверил маленький этюд с ковром. Это такое своеобразное алаверды театру, куда они меня с Тарковским привели.
Параллельно я учился актерской профессии в ГИТИСе. В отличие от МВТУ имени Баумана, куда поступил после школы, военной кафедры там не было. Бронь закончилась, меня призвали в армию.
— Где служили?
— Три года сопровождал особо секретные грузы (сейчас уже можно сказать) в Капустин Яр, на Новую Землю. Нес караул по семь часов на тормозной площадке между вагонами, когда мороз минус 32 градуса, а скорость поезда — 60 километров в час. За три года чего только не передумал, а сколько наорался! Когда замерзаешь, начинаешь истошно кричать, видимо, в тот момент кровь приливает и как-то тебя согревает. Когда уже околевал от мороза между вагонами, начинал сначала песни петь, а потом все песни перепоешь и принимаешься орать.
— Случайно радиации не хватанули?
— Была возможность, слава Богу, больших доз не хватанул. Мы возили в основном вторые ступени ракет, то есть не боеголовки, а «мозги». Чаще всего брали груз на предприятии «Сокол», тащили в охраняемые вагоны. Там радиации не было. Но всегда при передаче поста озвучивался характер груза. Иногда присутствовала химическая вредность. Требовалось каждые шесть часов фиксировать показания счетчиков, датчиков.
— После армии вы окончили режиссерский факультет ВГИКа. Когда пришли в штат Киностудии Горького, кто из мастеров вас принимал?
— Еще работали Сергей Герасимов, Лев Кулиджанов, Станислав Ростоцкий. А когда я стал директором, помню, ездил домой с каким-то праздничным подарком ко Льву Александровичу. Еще работала Татьяна Михайловна Лиознова, я неоднократно бывал у нее дома, мы завозили ей продукты и очень подружились. Режиссер, снявшая «Семнадцать мгновений весны», жила тогда с мамой в крошечной малометражной квартирке в блочной хрущевке на Звездном бульваре.
— В ваших фильмах снималось множество детей. Как находили с ними общий язык?
— Работа с детьми — эта такая отдельная вещь, я бы даже сказал, уникальная. Нет учебников, методических пособий по работе с детьми в кино. Никто из мэтров детского кино — ни Ролан Быков, ни Борис Рыцарев, ни Илья Фрэз — не оставил никаких методических наставлений. Видимо, каждый режиссер разрабатывал свои способы, искал свой ключ, потому что работа детского режиссера — это в первую очередь работа психолога.
У меня есть такая картина «Маленькая принцесса», где снималась Настя Меськова, сегодня известная актриса, балерина Большого театра, а тогда просто 12-летняя девочка. И я, понимая всю сложность работы ребенка над драматической ролью, выстроил с ней очень доверительные отношения, мы были очень откровенны. Я, может быть, знал про ее семейную жизнь, про взаимоотношения с родителями даже больше, чем сами родители.
Начиная снимать очередной фильм, всякий раз по-новому искал ключик к сердцу юных артистов. Каждая картина — своя интонация, своя система. Тут нужно трудиться, не лениться, не радоваться первому легкому успеху. Мне всегда ужасно мешала так называемая домашняя режиссура, когда родители, сумасшедшие мамы с комплексами наставляют детей, учат их, как себя вести, как разговаривать, не дай Бог, репетируют что-то из сценария, когда мальчик или девочка уже утверждены. Это очень тонкая работа, но каждый раз все по-другому.
Например, в «Усатом няне» снимались артисты от трех с половиной до пяти с половиной лет. По трудовому законодательству Советского Союза я мог их задействовать только четыре часа в сутки, закон в этом смысле был суров. Я думал, чем мне заниматься другие четыре часа (смена тогда длилась восемь часов). И попросил ассистентов найти мне 18 пар близнецов: хотел утром снимать Катю, а вечером ее сестренку Дашу. Черта лысого, не получился мой великий эксперимент! Близнецы похожи лишь внешне, а по характеру диаметрально противоположны. В картине остались только две девочки, помните, такие круглолицые? Эксперимент не удался.
Поэтому каждый раз к детям подходишь совершенно по-новому, но главное здесь — усердие, усердие, и еще раз усердие при отборе, главная катастрофа — ошибиться. Ты разочарован, ребенок испытывает страшное разочарование — и понеслось, это ужас! А менять его уже поздно, уже много снято, и приходится что-то под него переписывать. Иногда лучше переписать какие-то сцены, чем менять ребенка. Тут все очень тонко.
К примеру, когда кастинг вступал в завершающую стадию и у меня оставалось пять претендентов на роль, а утвердить требовалось кого-то одного, я всегда вызывал четверых, оказавшихся за бортом, и объяснял им, что они не плохие, они не подошли только потому, что... Я никогда не доверял это ассистентам, всегда сам их приглашал и объяснял, потому что в любом случае неполучение роли — рана для ребенка.
— А слезы были?
— О, еще какие! Слезы и угрозы.
— От родителей или от маленького?
— И от родителей, и от маленького. К счастью, никто не довел угроз до конца.
— Что из опыта ваших родителей вы приняли на вооружение, когда росли ваши сыновья Егор и Николай?
— Честно могу сказать, что как отец я был не очень. Я потрясающий дед, могу смело представать перед Господом, смело смотреть ему в глаза. Я знаю все про своих внуков, а теперь у меня есть правнук и наконец появилась правнучка София. Единственная девочка в семье «футболистов». Всегда шутил: у нас десять Грамматиковых, все мужики, целая футбольная команда! Хоть одну девочку родите, чтобы заплетать ей косички, наряжать в платьица. И наконец появилась правнучка. Вообще, представить себе не мог, что когда-нибудь стану прадедом, но это так интересно!
Короче говоря, Егор у меня появился сразу. Я стал последним, кто провел в армии три года, после меня служили уже два. И Наташа Жукова ждала меня три года. Я демобилизовался где-то 25 октября 1966-го, а 12 ноября сыграли свадьбу, в ЦДРИ гуляли 120 человек. Свидетелем в ЗАГСе у меня был Никита Михалков, у Наташи — Ваня Дыховичный. Наташа была на четвертом месяце беременности. В мае 1967 года родился наш первенец Егор, а в 1974-м — Коля. Разница между детьми большая, нам приходилось непросто. Наташа немножко работала, преподавала французский, а потом занялась только детьми, она великолепная мама.
— Отговаривали, когда Егор решил пойти по вашим стопам?
— Он все сделал по-тихому. Я узнал об этом случайно. Встретил на студии Горького Юрия Васильевича Катина-Ярцева, разговорились, он неожиданно сообщил:
— Ну что, твой сынок ко мне поступает, вроде идет пока ничего.
— Как поступает? Куда?
— В Щукинское училище, уже второй тур прошел.
Так Егор стал студентом и учился у этого замечательного человека. Он играл в кино, как режиссер снимает фильмы и сериалы. А Коля стал юристом.
— По телевидению бесконечно повторяют киноклассику — «Белорусский вокзал», «Осенний марафон», где у вас небольшие, но яркие роли. Что можно вспомнить про съемки?
— Георгий Николаевич Данелия утвердил на главную роль в «Я шагаю по Москве» Никиту и обещал попробовать меня. Но я ушел служить в армию, и персонажа, на которого он меня рассматривал, замечательно сыграл Женя Стеблов. И все же наша связь сохранилась, мы напоминали какие-то сообщающиеся сосуды.
«Шла собака по роялю» я снял исключительно благодаря щедрости Данелии. Георгий Николаевич начинал работать над фильмом по повести Виктории Токаревой «Неромантичный человек». Все ему говорили: «Гиви, зачем тебе это надо? Ты ничего не понимаешь в русской деревне, у тебя же есть замечательная история про вертолетчика». И они с Резо Габриадзе тихонько сели писать «Мимино». Когда я узнал, что он не горит идеей снимать картину о деревне, мне по-тихому стырили на «Мосфильме» сценарий. Я его прочитал, пришел к Данелии и говорю:
— Георгий Николаевич, я знаю, что вы не очень хотите это делать, а я бы с удовольствием снял такую комедию.
Он принял соломоново решение:
— Слушай, давай ты запустишься, а мы потом поменяемся местами.
И мы провернули эту аферу, но меняться не пришлось, я снял «Шла собака по роялю». Бесконечно благодарен Вике и Георгию Николаевичу за то, что каждый день в десять утра мы встречались у Вики дома и до трех часов переписывали сценарий на меня, а потом Данелия ехал писать «Мимино» к Габриадзе. Гораздо позже я осознал, насколько обязан Данелии. Это как же так? К нему явился молодой режиссер и попросил: «Отдайте мне своего «ребеночка», правда, у него ушки не те, ножки не те, надо будет его переделать». И они с Викой согласились и многое переписали на меня. Это удивительно, честно. Ведь могли сказать: «Бери сценарий, снимай и будь счастлив». Тем не менее каждый день сидели месяца два и дорабатывали текст.
С «Осенним марафоном» история такая. Георгий Николаевич дал моему персонажу фамилию Пташук. Ее носил его студент Михаил Пташук, очень известный режиссер из Белоруссии, который, к сожалению, позже трагически погиб. На съемки той маленькой сцены с Мариной Нееловой и Олегом Басилашвили на мосту я раз восемь ездил в Ленинград. И знаете, что удивительно? Видимо, мне удалось передать всю грусть брошенных мужиков. Чудо, но меня всегда и везде узнавали по этой маленькой роли.
А еще по роли в картине «Шестой», тоже удивительная вещь. Когда снимали в Ялте, с девяти утра начинали пить портвейн с режиссером Самвелом Гаспаровым. Никакой надежды, что получится что-то путное, вообще не было. А получился шлягер. Он столько раз выручал, когда меня останавливали сотрудники ГАИ, я вам передать не могу. Подходил гаишник, видел меня и произносил: «О, полный компресс». И к моему великому счастью отпускал, хотя повод оштрафовать был.
Я не знаю, из каких соображений Андрей Смирнов решил позвать меня на роль водителя в «Белорусский вокзал». Вдруг раздался звонок: «Андрей Сергеевич вас ждет». Проб не проводилось, сразу грим, костюм, съемка. Конечно, это было счастье — кататься на платформе в машине с замечательными Евгением Леоновым, Анатолием Папановым, Всеволодом Сафоновым, Алексеем Глазыриным. Что говорить, это такая радость, такой подарок судьбы!
— Лариса Рубальская утверждает, что с возрастом внутреннее наполнение человека выходит наружу и отражается на лице. На злыдню иной раз невозможно смотреть, настолько она некрасива. В 82 года вы сохраняете прекрасную физическую и творческую форму. Есть ли у вас какие-то жизненные принципы, которые позволяют это делать?
— Могу сказать более глобально: я не делаю ничего против собственного желания, причем уже давно. Вот и все, абсолютно. Это касается общения, это касается всего.
— Но на этом пути всегда есть потери.
— Конечно, случается, бывают сожаления. Но хуже ради чего-то пойти против своих намерений, желаний, чувств. Вот это нас губит.
— Остались у вас какие-то нереализованные желания?
— Осталось два проекта, которые я не осуществил, о чем очень сожалею. Первый из них — «Седора». После спектакля «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты» мы с композитором Алексеем Рыбниковым хотели сделать такой танцевально-поэтический мюзикл о Сергее Есенине и Айседоре Дункан. Собирались рассказать драматичную историю о неизбежной гибели этих двух людей, потому что они не хотели меняться, а время изменилось. Время, которое спровоцировало их на свободу, позволило танцевать полуобнаженной или вести себя так, как вел Сергей Есенин, то время уходило, они не могли продолжать жить нормальной для себя жизнью. Поэтому случилась их неизбежная гибель. Очень хотелось снять пронзительную историю, но, к сожалению, не получилось.
Второй проект — это «Федор Шаляпин». Фильм не про певца Шаляпина, а про человека. Оскароносец Джон Брайли, автор «Ганди», должен был писать сценарий. Но не случилось. Вот эти два проекта мне жаль.
Подпишись на наш канал в Telegram