«Люблю повторять слова, произнесенные как-то Аль Пачино, что актерство — это ходьба по канату. Но в кино этот канат лежит на полу, а в театре он натянут на огромной высоте. При этом никогда не позволю себе сказать что-то уничижительное о кино. В моей биографии были картины, в которых я оставил много пота и крови, души».
— Павел, хочу понять: день спектакля — это какой-то особенный день в жизни актера? Есть ли у вас тут какие-то правила? Ну, например, вы не обедаете, перед приездом в театр час гуляете, в театр приезжаете за несколько часов до начала показа?
— У меня, во всяком случае, ничего подобного нет. Хотя день спектакля для актера день, конечно, особенный. Ведь играя ту или иную роль даже в сотый раз, ты никогда не делаешь это одинаково. При этом пустой у тебя желудок перед выходом на сцену или нет, по большому счету неважно. По крайней мере, в моей практике бывали разные случаи, и на игре это никак не сказывалось.
Что же касается времени появления в день спектакля в театре, то никаких строгих правил тут не существует. Когда мы играем «19.14», например, то все собираемся в пять часов, за два часа до начала спектакля. Там обязательно надо пройти все музыкальные номера, танцы, песни. Потому что бывает, и музыканты меняются, и еще что-то. Пораньше лучше встретиться с коллегами и перед спектаклем, в котором много текста.
Словом, все зависит от самого спектакля, его сложности, от твоей роли в нем, от того, наконец, как часто эта постановка стоит в репертуаре МХТ имени Чехова. Бывают, допустим, спектакли, которые мы играем лишь раз в полтора месяца. Так что у меня есть спектакли, на которые я прихожу даже в три часа дня, а есть такие, когда я могу прийти и в шесть вечера. Вот вчера мы играли «Друг мой», он состоит из двух частей, где со сцены я не ухожу в течение полутора часов и бесконечно говорю.
— Меня всегда поражала способность артистов запоминать большие объемы текста, причем совершенно разного. Вчера был один спектакль, сегодня уже другой. Этому вас учили в Школе-студии МХАТ?
— Ну как учили... Ты просто постоянно тренируешь память.
— Как вы работали над своей?
— Все в конце концов зависит от качества текста. Бывает много текста, он кажется сложным, но учится без проблем. А бывает так, что у тебя всего два предложения, но ты никак не можешь их запомнить. Потому что написаны они коряво, слова какие-то неживые.
Мне, например, легко учится Антон Павлович Чехов. Это не только моя точка зрения, думаю, ее разделяет большинство актеров. Но не только Чехов, конечно. Знаете, как-то за две недели я выучил 40 страниц текста, речь о том самом спектакле «Друг мой». Обычно спектакль репетируется несколько месяцев, но в данном случае возникла аховая ситуация, была необходимость все сделать быстро. Признаюсь, было тяжеловато. Стресс испытал немалый, но справился.
— Как, раскройте технику дела?
— Текст, который надо запомнить, я не спеша переписываю от руки. Это касается, к слову, не только моих ролей в театре, но и работы в кино. Таким образом задействованными оказываются сразу несколько видов памяти.
Еще для запоминания текста я использую диктофон. Технология такая. Записываю на диктофон по предложению. Прочитал первое предложение, потом первое и второе, затем первое, второе и третье — и так далее, каждый раз добавляя по одному новому. Получается очень большой файл, который я, надевая наушники, начинаю постоянно слушать, как музыку, где бы ни находился, в любом положении — стоя, сидя, лежа, на бегу! Словом, слушаю его без конца, чем бы ни занимался, так текст хорошо записывается на «корочку».
— То, о чем вы говорите, очень напоминает работу журналиста. Вы ведь журналист по первому образованию?
— Да, у меня есть диплом журналиста-переводчика. Понимаете, я родился и вырос в Таллине, где окончил русскую школу, после которой особого выбора, где продолжить обучение, не было. Потому что в городе только два вуза, где преподавание велось на русском языке: один — технический, другой — педагогический. Я гуманитарий, выбрал, естественно, второй. Впрочем, в педагогическом была лишь одна кафедра — «Славянская филология», — которая мне подходила. Поскольку только на ней преподавали на русском языке. После завершения обучения на этой кафедре ты мог стать либо филологом, либо учителем русского языка и литературы, либо журналистом. Я понял, что пойду на журналистику, факультет которой вскоре объединили с переводческим. Так я получил диплом журналиста-переводчика.
— Дипломная работа у вас была необычной, что-то про Винни-Пуха?
— Верно, полностью она называлась так: «Проблема перевода авторского текста на примере произведения А. Милна «Винни-Пух». Суть была в том, чтобы разобраться, в чем сложность перевода оригинального текста, придуманного Аланом Милном.
— И в чем она?
— В том, что практически весь текст у Милна состоит из каламбуров. То есть он основан на игре слов. Естественно, английских. А каламбуры с одного языка на другой переводить крайне сложно.
— Впрочем, ни одного дня ни журналистом, ни переводчиком вы не работали?
— Нет, Таллинский педагогический институт, как вы поняли, был в моей жизни случайностью. Ну или вынужденным обстоятельством. Переводчиком я действительно не был, а вот журналистом, можно сказать, работал. Помимо практики в институте, я трудился года два на радио и еще на телевидении целый сезон в качестве ведущего вел передачу для подростков «Видимое-невидимое».
Но у каждого человека, по моему глубокому убеждению, есть какое-то свое предназначение. Вот мое — быть актером, хотя я это понял не сразу. По сути, к этой профессии меня вела сама судьба, хотя никто в моей семье к ней никакого отношения не имел. Папа был программистом, его, к сожалению, уже давно нет в живых, отца не стало, когда мне было семь лет, мама — бухгалтер. Род Ворожцовых, к слову, из Кировской области. В Эстонию в свое время приехал к своему старшему брату, военному, мой отец, где и встретил свою будущую жену. Так родилась наша семья, в которой есть еще мой старший брат. Но он тоже не имеет прямого отношения к искусству, хотя всегда очень любил музыку, кино — любовь к музыке мне, могу сказать, привил именно он.
Мама, к слову, никогда не разделяла моего желания стать актером, очень переживала по этому поводу за меня. Если уж совсем откровенно, только ради нее я и пошел на журналистику. Потому что мама всегда говорила мне: «Сначала получи нормальную профессию, а потом уже, если хочешь, иди в актеры».
— Она до сих пор так считает, что у вас ненормальная профессия?
— Сейчас уже нет. Свое мнение она изменила, когда в первый раз увидела меня по телевизору. Это был сериал «Курсанты», в котором я снялся еще на втором курсе.
Что касается меня, то так случилось, что в 12 лет я попал в театральную студию «Пиноккио». И все, можно сказать, закрутилось-завертелось. У нас был потрясающий руководитель — Ирина Томингас, выпускница Щукинского училища. С самыми разными спектаклями мы давали представления во всех школах Таллина. Выступали даже на профессиональной сцене, в Русском драматическом театре, чтобы посмотреть на нас, люди платили деньги!
Все, несмотря на мой подростковый возраст, было серьезно — репетиции, выступления, гастроли. Именно тогда, поверьте, я еще не понял, но почувствовал внутренне, что занимаюсь своим делом, которое очень люблю. Затем была важная встреча с Александром Дзюбой, в свое время он служил в Театре Виктюка, где был ведущим артистом. Приехав в Таллин, в студии при Русском драматическом театре, где я два года работал, вел актерские тренинги, делал это грандиозно. Словом, когда я приехал в Москву поступать в Школу-студию МХАТ, мне было 22 года и я уже кое-что умел по сравнению с 17-летними мальчиками и девочками, которые поступали вместе со мной. Но понятно, что актерству, как, впрочем, и любой другой профессии, ты учишься всю жизнь.
Кстати, Олег Павлович Табаков принял меня в Школу-студию после того, как я прочитал лишь первую строчку своего монолога из «Игрока» Достоевского. И он такой: «Берем».
— Потрясающе!
— Ну, у Олега Павловича были свои особые критерии. Он говорил, что главное качество актера, его главный показатель — это энергозаполняемость. У кого-то она на небольшую комнату, другой своей энергией способен заполнить огромный зал.
— Имеется в виду манкость актера?
— Нет, энергозаполняемость — это больше, чем просто манкость. Это способность, ну не знаю, встать и сказать что-нибудь громко или даже, наоборот, не очень громко, но тебя при этом все услышат. То есть когда при небольших внешних усилиях ты добиваешься максимума эффекта. И это не только дикция. Это — смесь психического и физического свойства, такого воздействия на зрителя.
— Ну, из вас энергия, чувствуется, бьет ключом!
— Да? Хотя я сегодня не выспался, к тому же с утра было много всякой беготни по разным житейским делам...
— Павел, раз с 12 лет вы увлеклись сценой, надо думать, были актеры, которыми вы восхищались, на которых хотели быть похожи, нет?
— Не знаю, все происходило как-то само собой. Но определенно свою роль сыграло и то, что с детства я был киноманом, фильмы смотрел самые разные — и советские, Георгия Данелии, Леонида Гайдая, и зарубежные. Восхищался Жан-Полем Бельмондо, Луи де Фюнесом, Пьером Ришаром... Я даже помню старые ленты с Фернанделем! Всегда импонировала игра таких богов кино, как Джек Николсон, Аль Пачино, Роберт Де Ниро.
Из наших актеров мне всегда нравились Олег Янковский, Николай Караченцов, Александр Абдулов, Станислав Любшин. Кто бы мог подумать, что спустя несколько лет я со Станиславом Андреевичем буду играть на одной сцене в МХТ! Как-то даже сидели с ним, он вспоминал, что-то рассказывал про съемки в картине «Кин-дза-дза!», а я ему говорю: «Я с детства помню эпизод, когда ему из Кин-дза-дза-галактики сказали: можешь сделать один звонок. И он звонит жене и говорит: «Позвони Витьке Манохину, скажи, что ключи... под шкафчиком на полу лежат!» Станислав Андреевич был очень удивлен, что я запомнил даже имя, кому в том фильме он просил жену позвонить.
— Что-то у тех актеров, которых вы назвали, пытались перенять — какие-то интонации, жесты?
— Скорее всего, это происходило и происходит автоматически. То есть ты не думаешь: сейчас я вот подсмотрю что-то у того или иного актера, а потом сделаю так же. Хотя один мой знакомый коллега признался мне, что он прямо изучает образы английского актера Тома Харди. И представьте себе, у него потом здорово получается все это воплощать уже в своих ролях.
Мне, может быть, тоже таким надо заняться, даже интересно. Вообще, подобная мысль есть у легендарного русского актера, педагога и режиссера Михаила Чехова. Я его фанат, книга Чехова была моей настольной много лет, с тех пор, как я стал играть в детской театральной студии. Михаил Чехов предлагал актерам во время репетиций попробовать сыграть роль, над которой они работают, так, как это сделал бы кто-то из великих, популярных актеров, которых они знают.
— Кстати, а вообще нет ли у вас страха заиграться? В какой-то роли повториться, бросить тот же взгляд, сказать что-то с той же интонацией?
— Конечно, есть. Но в принципе, иногда ты делаешь это специально.
— Специально?
— Да, потому что именно этого от тебя ждут. Так очень часто происходит в кино. Продюсер, режиссер берут тебя именно потому, что это уже увидели, и они хотят, чтобы ты именно это повторил в их картине. То есть ты должен быть готов к тому, чтобы сделать и так, как уже играл, и предложить что-то новое, свое. В принципе, так построено наше кино, это же большой бизнес, деньги, никто не хочет рисковать. Продюсер всегда предпочтет эксплуатировать тот образ, который уже создан актером. Неудивительно, что, сыграв столько милиционеров, я часто получаю предложения играть их вновь и вновь. Понимаете, это беда моя.
— Во скольких спектаклях МХТ имени Чехова вы заняты сейчас?
— В пяти. Но быть занятым в спектаклях и выходить на сцену — разные вещи. Есть спектакли, которые играются, допустим, три раза в месяц. Так что бывало, что я играл по 25 спектаклей в месяц. Это реально тяжелая физическая работа. В кино, конечно, все иначе. Я люблю повторять слова, произнесенные как-то Аль Пачино, что актерство — это ходьба по канату. Но в кино этот канат лежит на полу, а в театре он натянут на огромной высоте. При этом никогда не позволю себе сказать что-то уничижительное о кино. В моей биографии были картины, в которых я оставил много пота и крови, души.
И еще. Да, в кино ты можешь сделать несколько дублей, но какой-то один все-таки останется навсегда. А в театре ты можешь прийти и завтра сыграть по-другому.
Одним словом, театр и кино — вообще совершенно разные профессии и разные процессы. Это и другой адреналин, и другие ставки — именно здесь и сейчас. В театре ты выходишь и сразу получаешь отдачу, в то же мгновение, как только появился перед публикой на сцене. В кино же ты снялся и, как правило, уже забыл про этот проект, он через год только выходит.
— Как бы то ни было, но лишь кино приносит актеру популярность и деньги.
— Безусловно, по популярности и материальному вознаграждению с кинематографом не сравнится ничто. Надо признать, что в театры ходит куда меньше людей, чем в кинозалы.
— Во скольких фильмах вы сейчас заняты?
— Вот сейчас у меня вообще, кстати, нет никаких съемок, но скоро будут. Хотя до декабря прошлого года был занят в различных проектах. Например, в сериале «Между нами химия», где я сыграл Владимира, потенциального кандидата на роль приемного родителя детей главной героини Тани в исполнении Саши Бортич.
— О чем сериал, в двух словах?
— О том, какими нелепыми, мелкими, мелочными, суетливыми и в то же время какими смелыми, великодушными и красивыми могут быть наши поступки, когда мы сталкиваемся ни много ни мало со смертью. История затрагивает довольно глобальные темы, но при всей серьезности это не социальная драма, а драматическая комедия — легкая, с юмором.
— Посмотрев вашу фильмографию, я был поражен, насколько вас любит кинокамера. После успеха в «Курсантах» вы снялись более чем в ста фильмах, в некоторые годы выходило по десять картин с вашим участием! У меня вопрос, как на все это смотрит ваш босс — Константин Хабенский, художественный руководитель-директор МХТ имени Чехова?
— Замечательно смотрит. (Улыбается.)
— Вы не убегаете от него, когда видите, что он приближается к вам в театре?
— Нет. К тому же сейчас я занят в одном спектакле с Константином Юрьевичем, мы вместе репетируем, поэтому часто видимся. Не надо забывать, что он был в этой шкуре, когда тоже много снимался и играл в театре. Он знает, что это такое. Скажу, что все мои съемки подстраиваются исключительно под мой график в театре.
В конце концов у меня с театром договор, в отделе кадров МХТ лежит моя трудовая книжка. Так что если случаются съемки, то в договоре непременно содержится пункт, что мой съемочный график полностью выстраивается относительно моего репертуара в Московском Художественном театре. Это бывает очень проблематично в том смысле, что приходится не спать, совершать утомительные перелеты, переезды, но все в итоге как-то складывается...
У нас, актеров, так всю жизнь — то густо, то пусто. С другой стороны, у меня всегда есть театр, в том-то и дело. Ну такая вот цыганская профессия, прелесть которой в том, что ты бываешь в разных местах, тебе встречаются разные люди. Кто-то потом остается с тобой на всю жизнь, а кто-то проходит мимо, не оставив следа, простились и разошлись. Я, например, участвовал в спектакле «Гамлет», где играли и Трухин, и Пореченков, и Хабенский. Естественно, спектакль был чрезвычайно востребованным, в месяц мы по три города посещали. Я уже облетел всю страну не только с «Гамлетом», а в целом с другими спектаклями, с разными съемками.
— Когда коллеги так долго на гастролях, между ними складываются дружеские отношения?
— Все, конечно, всегда по-разному. Актеры такие же люди, у одних возникает «химия», у других нет. Но знаете, выпустить спектакль и потом играть его — это как в горячей точке побывать! Поэтому даже если не случается дружеских отношений, все равно вы становитесь близки. Партнеры на площадке — это как те же акробаты в цирке. То есть в жизни мы можем мало общаться, но, как только выходим на сцену, должны ловить друг друга, подстраховывать, иначе шлепнешься и ты, и твой партнер.
Дальше включается актерский талант. Понятно, у каждого свой характер, можно еще и недолюбливать партнера в жизни, но на сцене... Талант — это же вещь автоматическая: нравится, не нравится — все равно ты будешь делать то, что можешь. У меня, во всяком случае, так. Я никогда не думаю о том, кто передо мной. Играю так, как могу. Ну ты не будешь ведь настолько рациональным на сцене, что с тем, кто тебе импонирует, станешь играть хорошо, выкладываясь по полной, а с тем, кто нет, сыграешь плохо, вполсилы, спустя рукава.
— Вообще актерство — это ведь каторжный труд, не правда ли? Каждый раз ты должен влезать в шкуру другого человека?
— Именно. Помимо того, что ты должен говорить чужой текст, носить не свою одежду и при этом делать вид, что это все твое. И когда все это еще как-то совпадает, то отлично, а бывает, что все время тебе где-нибудь жмет, где-нибудь да что не так... Там надо что-то подколоть, тут исправить, но сделать это не успели. Все эти помехи, которые длятся без конца, да еще личная жизнь своя есть!
— На психику все это влияет?
— Думаю, влияет. Часто же говорят, что актер, мол, должен быть с подвижной психикой, весь нервный такой. Это штамп. Причем неверный. На самом деле все наоборот. По-моему, актер должен быть очень здоровым, психически выдержанным, уравновешенным человеком, умеющим отстраняться и абстрагироваться. Только в этом случае он сможет играть кого угодно. Псих же в состоянии играть только психов, всевозможных фриков.
— Какой вы? Опишите себя в трех словах.
— Я ленивый, с юмором, талантливый. Точнее так: талантливый и скромный! (Смеется.)
— Эти качества относятся и к жизни, и к театру?
— Да, а как иначе! Разве это можно разделить? Наша профессия такова, что любую роль мы лепим из себя. Все инструменты для этого находятся в нас самих. Я уверен, что, какой актер человек, видно сразу, какую бы роль он ни играл.
— Хотя все артисты — лицедеи, суть их искусства — скрывать свое лицо за той или иной маской, разве не так?
— Так, но все равно человека видно за любой маской. По движениям тела, по жестикуляции, по интонации. Недаром сцену называют кафедрой, выходя на которую каждый, по сути, снимает панцирь, обнажается, выплескивает свои чувства и эмоции.
При этом, повторю, какую бы роль ни играл, ты остаешься самим собой. Поэтому одна и та же роль, сыгранная разными актерами, будет совершенно иначе восприниматься публикой. И зависит тут все не только от мастерства актера, а самое главное — от того, каким человеком актер является.
Знаете, я обожаю, когда мою роль в том или ином спектакле играет еще кто-то из моих коллег. Мы, например, с Олегом Гаасом делим роль пацифиста Ганса в спектакле «19.14». Я этот спектакль делал с самого начала, я в нем от «а» до «я», Олега же буквально впихнули в уже быстро едущий поезд. Неудивительно, что он просил меня посмотреть на него в этой роли и, быть может, подсказать, если это необходимо.
Вообще, считаю, здорово иметь состав, вводить на роли разных исполнителей. От этого ведь выигрывают все — и зрители, и актеры. Я люблю, когда мою роль играет кто-то еще, потому что считаю полезным посмотреть на нее со стороны, увидеть картину в целом. Во-первых, как не стоит играть. (Улыбается.) Во-вторых, что надо сделать, чтобы свою роль улучшить.
Впрочем, большинство актеров, наверное, не согласятся с этой моей точкой зрения. Среди моих коллег, чего скрывать, немало таких, кто чрезвычайно ревностно относится к каждой своей роли и вряд ли готов делиться ею.
Я же за то, чтобы, если есть вариант, мою роль играл бы, кроме меня, кто-то еще. У меня нет ни ревности, ни зависти. Я в этом смысле, видимо, актер неправильный. (Смеется.)
— Бывает так, что работа над какой-то ролью вызывает бессонницу? Просыпаетесь ночью и думаете, как эту сцену сыграть тоньше, как эту реплику бросить лучше?
— Все время по-разному — смотря какая роль, какой материал, какие требования у режиссера. Бывает иногда, что премьера состоялась, но процесс работы над ролью не останавливается. Ты понимаешь, что у тебя еще есть ресурс для этой роли, что ты раскрылся в ней лишь на 60 или 95 процентов. Если так, то после премьеры ты эту роль еще, еще и еще как-то лепишь.
— Из того, что говорите, следует, что вы — свой самый строгий критик. Осознаете, когда хорошо сыграли, когда плохо, верно?
— Абсолютно. На самом деле только ты и есть свой главный критик. Конечно, можешь прислушиваться к мнению других, но окончательное решение, вердикт только за тобой самим. Каждый актер кино, театра всегда знает, как он сыграл сегодня, каким был на съемочной площадке или на сцене, что получилось, что не очень. Хотите верьте, хотите нет, но это внутреннее ощущение. Это ощущение удовлетворения или разочарования появляется в теле.
— На физическом, почти физиологическом уровне?
— Да. Ты можешь сыграть, режиссер скажет: «Отлично!» — а ты понимаешь, что это было плохо.
— Интересно, ваш художественный руководитель Константин Хабенский чаще хвалит или ругает актеров?
— Нет, он никого не ругает. Если есть желание, Константин Юрьевич может после спектакля подойти и сказать свое мнение. Но он же не ходит на каждый спектакль, не проверяет, хорошо мы играем или плохо. Обычно все это происходит на выпуске, перед премьерой спектакля, когда собирается все руководство.
— Есть роль, о которой вы мечтаете?
— Нет, у меня нет такого списка точно. Мне нечего жаловаться на судьбу. Слушайте, я в спектакле «Чайка» Константина Богомолова играл Треплева, со мной на сцене в этот момент находились Олег Табаков, Константин Хабенский, я играл в спектакле со Станиславом Любшиным. Понятно, что есть, наверное, какие-то роли, но я о них не думаю. Мне 45 лет, и я стараюсь жить сегодняшним днем. Ощущения, что жизнь пролетела, что чего-то не сыграл, у меня нет. Возможно, есть какие-то роли, которые я мог бы, наверное, сыграть, но... Если им суждено появиться в моей актерской жизни, они появятся. Все приходит, когда надо. Сейчас меня все устраивает, моя жизнь сбалансирована.
Да и вообще, что касается ролей, дело-то ведь по большому счету не в Гамлете. Потому что можно сыграть какого-нибудь кузнечика в сказке, но если это будет некий настоящий режиссер — не то что с именем, а с большой буквы, с которым интересно работать, — то и этот кузнечик так, знаете, прозвенит! Признаюсь, в свое время хотел сыграть Гамлета, а сейчас даже не знаю, хочу ли я этого. Потому что сегодня в моей голове сразу начинают крутиться сотни вопросов: а кто будет «Гамлета» ставить, а как его будут ставить? Поэтому я соглашусь, если мне позвонят и скажут: есть роль кузнечика, но это будет такой гениальный замысел, и такой творческий поиск, и такое шикарное времяпрепровождение, что затмит любого «Гамлета»! (Улыбается.)
— В кино от ролей часто отказываетесь?
— Стал уже отказываться от предложений сыграть очередного милиционера. Засветился как-то в фильме «Духless 2», , где сыграл майора МВД Савелова, и пошло-поехало. Хотя это был не первый мой милиционер.
Но, откровенно говоря, поднадоело. Мне даже иногда пишут: «Простите, что опять милиционер, но, может быть, все-таки вы посмотрите эту роль». Мне уже чуть ли не честь отдают на улице сотрудники правоохранительных органов, потому что воспринимают как своего! Играть милиционера просто уже неинтересно. Хотя понятно, что роли бывают разные. Впрочем, порой я соглашаюсь, потому что действительно классный сценарий. (Улыбается.)
— До какого звания в рядах МВД вы уже дослужились в кино?
— До полковника — в ироническом сериале-детективе «Марлен» с Юрием Стояновым. Я играю полковника, милиционера выше по званию пока не предлагали, хотя я сыграл очень разных милиционеров и в комедиях, и в арт-хаусе, и добрых, и порядочных, и негодяев. Был такой фильм «Счастье мое», где играл очень плохого сержанта ДПС. Так вот когда картину показывали на «Кинотавре», весь зал сидел молча, затаив дыхание, пока моего героя, этого сержанта, не застрелили, тогда зал прямо-таки взорвался от аплодисментов!
— Выходя на сцену, съемочную площадку, тратишь немало энергии. Как, от чего потом подзаряжаетесь?
— От смены обстановки. От книг, просто от общения с любимыми людьми. От семьи, наконец, — это главное удовольствие. У меня двое детей — дочке Варваре в апреле исполнилось 17, а сыну Федору в марте — 13 лет.
— Хотели бы, чтобы они пошли по вашим стопам?
— Ой-ой-ой. Я бы, наверное, не хотел. Хотя хотел или не хотел, это такое дело, что советовать нельзя. Скажу так: я не буду им особо помогать при поступлении, скорее просто поддерживать, чтобы не особенно волновались, не испытывали стресса, но и мешать тоже не стану.
— А какие-то задатки актерские у детей ваших имеются?
— В том-то и дело, я это вижу. Это-то и дает мне право сказать: если хотите стать актерами — давайте, вперед. Но это одновременно и пугает. Потому что задатки задатками, но я знаю, что за актерской профессией стоит. Поступить — это одно, отучиться, получить диплом, а потом играть — другое. В итоге потом еще не факт, что, даже будучи талантливым актером, станешь известным, что ты будешь играть те роли, которые мог бы. Поскольку все это такая лотерея... Знаете, я убежден, что нашим делом должны заниматься те люди, которые больше ничем заниматься в принципе не могут. Как это у Чехова или у Толстого: «можешь не писать, не пиши». В этом наш крест и наше счастье.
— Но у вас и жена, Алена Анохина, актриса?
— Да, у нее два образования — актерское и режиссерское, познакомились мы, кстати, когда учились оба в Школе-студии МХАТ. Сейчас жена не работает, хотя уже пора, наверное. Когда появились дети, я посадил ее под домашний арест. (Смеется.)
Алена — потрясающий режиссер, за постановку, например, в Мариинке оперы ей был вручен «Золотой софит» как лучшему режиссеру. Спектакль «Безымянная звезда», после которого Олег Павлович сразу позвал меня в МХТ, тоже поставила Алена.
— У вас творческий союз, получается?
— Точно, причем творческий союз у нас возник раньше, чем началась наша совместная жизнь.
— Жена ходит на ваши спектакли, ее мнение важно для вас?
— Да, конечно, ходит в театр на меня посмотреть. Но она ведь настолько меня хорошо знает, что всегда говорит одно: «Когда же ты проявишь все свои таланты?» (Смеется.)
— Вы сказали, что расслабляться вам помогают книги?
— Верно, книги — это вообще совершенно необходимая вещь. Я счастлив, что застал то время, когда люди книгу брали в руки и читали ее в бумажном варианте. Не люблю читать электронные книги в телефоне или в планшете, как это сейчас многие делают. Впрочем, большинство сегодня вообще книг не читают, так, кормятся всякой ерундой из интернета, уткнувшись в свои гаджеты.
Конечно, мне приходится читать много сценариев, которые присылают. Тем не менее я стараюсь находить время и на художественную литературу. Книги покупаю постоянно. Знаю, что не успеваю их читать, но все равно покупаю. Представляете, у меня уже целый шкаф книг, которые я не прочитал. Но есть три шкафа тех, которые прочитал. Кроме художественной литературы, это и какие-то документальные вещи, и книги о мироздании, и автобиографии. Могу всем порекомендовать последнее, что произвело на меня впечатление, — это автобиография знаменитого музыканта Оззи Осборна «Все, что мне удалось вспомнить». Потрясающая книга.
— Ваш любимый музыкант?
— Не то что любимый, просто я меломан. В молодости был настоящим рокером, как полагается, с длинными волосами, с гитарой-басухой, на которой играл. Она до сих пор стоит у меня дома. Любовь к музыке у меня начиналась с тяжелого рока, был такой панковско-бунтарский подростковый период в моей жизни, потом все это как-то перешло в джаз, затем еще во что-то. У меня были довольно широкие музыкальные интересы. Я слушал и электронную музыку, и классическую — разную.
— В Москве вы уже около двадцати лет. Легко после тихого и маленького Таллина вписались в такой мегаполис?
— Нет, вначале было нелегко. Лет семь привыкал к огромному пространству Москвы и к ее сумасшедшему образу жизни. В Таллине ведь все камерно, медленно, если не сказать замедленно. Этот город — словно маленькая шкатулка. Мама с братом до сих пор, кстати, живут там. Мама просто не хочет уезжать, уже привыкла. Брат, может, переберется в Москву. Во всяком случае, желание такое у него есть. Сам я уже давно поселился с семьей на севере Москвы, в Войковском районе. Очень удобно добираться от дома до театра, прямо по зеленой линии.
— А вы ездите на метро?
— Да, постоянно, это намного удобнее, чем на машине. Я четко знаю, что, прыгнув в метро, через 15—20 минут доберусь до театра. Если же сяду в машину, то кто знает, когда доеду до Камергерского переулка, учитывая, что могут быть и столь обычные для Москвы пробки, да и всякие другие форс-мажоры могут возникнуть, когда придется припарковывать где-то свое авто и бежать в метро. Опаздывать-то никак нельзя ни на репетиции, ни тем более на спектакли. Не так давно Константин Юрьевич попросил всех повнимательнее отнестись к этой этике — не опаздывать, вовремя приходить на работу.
— Люди в метро узнают?
— Бывает, что сразу узнают. Останавливаются. Видят — актер, улыбаются, кто посмелее, подходит, просит сфотографироваться. Иногда, чувствую, люди смотрят на меня, но никак не могут понять, откуда они меня знают. Один парень так подошел и спрашивает: «Слушай, а ты не с Якутска? Нет? А откуда я тебя знаю?» Видимо, у моей внешности есть такое свойство: люди ее запоминают, но вспомнить, где и при каких обстоятельствах точно видели, никак не могут. (Смеется.)
— Вам самому в своей внешности все нравится?
— Да в принципе все нравится. Знаете, как-то в одном новосибирском институте я прошел генетический тест. Так вот, специалисты-медики мне сказали, что по структуре у меня идеальные пропорции. Правда, нос сломан, но для актера это даже хорошо. Своя отличительная черта. Вон с прямыми-то носами сколько актеров, а со сломанными — куда меньше. Эх, если бы я еще занимался собой, уделял бы больше внимания своему внешнему виду, то вообще был бы как Аполлон! (Смеется.)
Подпишись на наш канал в Telegram