Она буквально проснулась знаменитой после выхода на экраны фильма Павла Чухрая «Водитель для Веры». Ее колючая, ранимая, нежная героиня не оставила равнодушными ни зрителей, ни критиков, ни киносообщество и принесла ей не одну награду. Алена Бабенко с тех пор нарасхват. Только в этом году актриса участвует в семи проектах. Она — прима театра «Современник», была любимицей Галины Волчек. Но, кажется, этот человек никогда не станет почивать на лаврах. Звездность, пафос — не для тех, кто всегда с любопытством смотрит на жизнь.
— Алена Олеговна, вы почти окончили факультет кибернетики. Какие математические способности помогли вам в актерстве, а какие помешали?
— Как известно, есть физики и лирики. По моим наблюдениям, у физиков гораздо больше фантазий, чем у лириков. Объясню почему. Лирики сидят на попе и читают книги, они полны уже существующими историями. Математики же занимаются цифрами, какими-то невидимыми, абстрактными вещами и могут только воображать, как математику можно прикладывать к жизни. Их воображение больше развито, а это важно и в творчестве. Еще помогла логика, ведь в разборе роли она важна, потому что ты должен выстроить логику поступков персонажей — от чего к чему. А это тоже некое уравнение с двумя, тремя неизвестными. С другой стороны, поскольку математика связана не с чувствами, а с расчетами, с мозгом, с умением оценить ситуацию со стороны, она, может быть, мешала мне вскрыть какие-то эмоции на сцене. Кому-то это давалось легко, а мне было страшно. И непонятно, как это в себе открыть и при этом научиться видеть себя со стороны.
— Многие актеры говорят, что надо, наоборот, перестать видеть себя со стороны.
— Нет, в моем случае это невозможно. Иногда, конечно, бывает, что я отключаюсь, но, как правило, ненадолго. Мне кажется, наша актерская профессия связана как раз с абсолютным контролем. Ты же должен видеть площадку на 360 градусов вокруг, партнера, должен реагировать, знать, помнить переходы, мизансцены, все, что происходит, ты должен не пропустить момент, когда включается музыка или меняется свет и еще много чего. А если увлечешься, «улетишь», потеряешь контроль, то можешь сбить с толку не только партнеров, но и все цеха, которые работают с тобой вместе по определенному плану и даже, не дай бог, нарушить ход спектакля. Вот в кино ты можешь позволить себе меньше контроля, потому что там как раз абсолютно голый нерв, ты не зажат в кадр, в котором минимум перемещений. Как мы говорим, кино — это крупный план. Ты больше работаешь внутренними резервами, чем телом. Там можешь позволить себе импровизацию, предлагать режиссеру: «Можно я так попробую? А можно так?» Он потом отрежет все ненужное.
Вообще, в кино одно существование, а в театре — другое. Разница между ними большая. Вот мы с вами по десятибалльной шкале сейчас болтаем где-то на 2 балла, а в театре надо на 10, а иногда и на 12 баллов посылать звук, чтобы тебя все услышали на галерке. И включаются совсем другие ресурсы организма.
Раньше я говорила, что люблю сниматься, потому что пришла в театр из кино, оно было изначально в моей жизни. А теперь стала жадной и до театра, и до кино, и до всего.
— Вы начали сниматься после окончания ВГИКа?
— Нет, наоборот. Я попала во ВГИК благодаря тому, что уже снималась в кино. На съемках фильма, режиссером которого был мой первый муж, познакомилась с Юлией Ромашиной. И она вдруг сказала такую фразу: «А почему Алена не учится на актерском?» Тогда у меня мечта стать актрисой уже улетела в иконку «Отмена». Уже прошли возрастные цензы, были ребенок, семья. Но она меня толкнула в эту сладостную бездну. Мужем Юлии тогда был Анатолий Владимирович Ромашин, который набирал курс во ВГИКе. Я, конечно, встретилась с Анатолием Владимировичем до того, как пойти на прослушивание. Он послушал меня и сказал: «Иди!» Первый тур я прочитала великолепно, а второй и третий провалила с грохотом. Не поступила.
Но, слава богу, на курсе на полгода оставили пять вольнослушателей, в том числе и меня. Эти полгода мы занимались сценической речью, вокалом, танцами — работали, в общем. А через полгода мы с Олесей, дочкой Нины Руслановой, должны были показать отрывок из пьесы Островского. И вот наступил ответственный день! И вышла трагическая оказия. Когда студенты показывают отрывок, два сокурсника сидят на занавесе и открывают и закрывают его на определенную реплику. Ну, например, на «Петя, заходи!» И вдруг в разгар действия, когда самый накал страстей, занавес внезапно закрывается! Нашу с Олесей реакцию сложно описать приличными словами, отчего зрители взорвались громким хохотом, а попросту вся аудитория ржала от того, как скромные девушки островских времен ругались, как заправские мужики. И только в этот момент мы поняли, что реплика повторяется в нашем отрывке дважды — в середине и в конце! Самое обидное, что хорошо подготовились и именно во второй части было много актерских придумок. А права на ошибку у тебя нет.
Так что вышло так, что всю первую половину я проползала на карачках по сцене, даже не успев ничего толком сыграть. (Смеется.) Но каким-то макаром меня все же оставили на курсе за эти пол-отрывка. Можно сказать, я вползла в профессию. Это теперь думаю, что за меня хлопотала Тамара Васильевна Дегтярева — мой педагог, актриса театра «Современник», с которой впоследствии я играла в двух спектаклях — «Пигмалион» и «Время женщин», с которой я дружила. Как-то раз она мне рассказала, что, когда увидела меня на первом туре, всей приемной комиссии сказала, что я готовая артистка. И именно она мне помогла открыть себя на сцене. Это сложно передать словами, но когда она что-то мне объясняла, то так честно делилась своими эмоциями — будь то смех или слезы, что этим заражала, и хотелось быть, как она! А может быть, меня оставили еще и потому, что ВГИК — это кинематографический вуз и немало значил типаж, любит твое лицо камера или нет.
— На этом препятствия закончились?
— Если бы! Нужно было платить деньги — половина курса была коммерческая, половина бюджетная. Поскольку у меня это было первое образование, ведь диплом кибернетика я так и не получила, то мне надо было платить, а денег не было. Пришлось их искать. Это были девяностые, все было непросто: вокруг перестройка, мы приехавшие...
В конце концов каким-то чудом деньги нашлись. Но у меня начались переживания по поводу того, что я нужна ребенку, а меня нет рядом. Режим был такой: в 8 утра ты ушел из дому и в 23 часа вернулся. Ребенок в это время спит, почти никогда меня не видит и все время спрашивает: «А может быть, мама попала под машину?» Я страшно страдала, что никудышная мать, всем порчу жизнь, часто плакала. На третьем курсе, помню, перед экзаменом по вокалу сидела в коридоре и думала: «Зачем я здесь вообще? Ребенок меня не видит сутками! Не надо было идти сюда, у меня мало что получается, наверное, мне нужно бросать институт». И тут же вторая мысль промелькнула: «Тебе не стыдно? Это может был твой последний «привод» в профессию». Все случаи, которые предоставляла судьба, я назвала «приводами», потому что как будто кто-то брал меня за руку, вел, а я упиралась: «Нет, у меня не получится!» И тогда в этом коридоре, как сейчас помню, перед сдачей зимней сессии я себе сказала: «Значит, так, встала и пошла! Вот если упрешься в стену или свалишься в бездну — тогда точно уйдешь из института и пойдешь воспитывать ребенка!» И я осталась доучиваться.
— Зато вскоре появилась знаковая для вас роль в фильме «Водитель для Веры», после которой вы стали знамениты. Сами придумали хромоту своей героини?
— Нет, она по сценарию хромала. Другое дело, что мы искали, КАК она это делает и отчего. Я придумала и написала ее биографию, пришла к режиссеру Павлу Григорьевичу Чухраю и рассказала обо всем, победно закончив: «Мне кажется, что у нее вот так было». Он отвечает: «Может быть». Такой реакции я удивилась и стала предлагать разные варианты ее болезней и, как следствие, хромоты. Он на меня смотрел уже как на полоумную. Ему, как кинематографисту, ничего этого не надо было, он точно знал, что хочет видеть в кадре. А я, как примерная ученица 5 класса «В», сдавала экзамен, и мне все время надо было оставаться отличницей.
Не всегда получалось. Я вообще не знаю, как туда попала. На пробах у меня была температура 40 градусов, но каким-то образом я хорошо сыграла сцену. Павел Григорьевич сказал: «Мне понравилась проба, но, как правило, то, что получается на пробах, не получается на съемке». Мне эта мысль глубоко запала. И когда пришел момент съемок, я провалила именно эту сцену и разрыдалась: «Зачем вы меня взяли? Я бездарная артистка! Я не оправдала ваших ожиданий! Простите меня, пожалуйста!» Будучи опытным режиссером, он успокаивал: «Ничего страшного, перенесем съемку на другой день». Хотя в кино это всегда сложно сделать. А во мне, видимо, всегда сидит папин перфекционизм — мы же дети пионерии, нужно быть выше всех, лучше всех, все на пятерку! Но я не пошла к психологу с этим бороться! (Смеется.) Подумала: «А вдруг будет хуже без перфекционизма?»
— Кроме борьбы с перфекционизмом, что еще вам запомнилось во время съемок этого фильма?
— Мы снимали «Водителя для Веры» два года. Съемки были в Севастополе — три экспедиции, последняя началась в августе. За это время все со всеми передружились — и артисты, и разные службы. Стало уже скучновато. И вот у нас обед, мы все сидим за одним столом и говорим: «Что-то у нас скучно, надо что-то придумать». И вдруг я спрашиваю: «А может, у кого-то день рождения скоро?» Все стали называть свои даты, очередь доходит до меня, и я понимаю, что ни у кого в ближайшее время такого радостного события не наблюдается. Тогда я с ложкой супа во рту говорю как бы между прочим: «У меня день рождения 15 августа». А это через две недели. Хотя на самом деле он у меня 31 марта. (Смеется.) Все воодушевились.
Сама я забыла про это, а за день до придуманного мною события Любка — мой гример — спросила, как мы будем отмечать мой день рождения. И мне пришлось ей признаться, что я соврала. Потом придумала оправдание для всех остальных в случае, если обман раскроется до 15-го числа. Типа меня воспитывал дедушка, я так его любила, что хотела с ним родиться в один день, и, когда стала взрослой, переделала паспорт, а настоящий мой день рождения 15 августа. Чушь несусветная! Обман не раскрылся, и на следующий съемочный день я оказалась вся в цветах, шариках и с часами Swatch на тоненьком лаковом красном ремешке. А мне было и радостно, и стыдно. Я понимала, что никого не могу позвать в ресторан, потому что не могу же признаться во лжи. С тех пор решила, что у меня будет два дня рождения в году. Обычно, узнав о такой двойке, все сочувственно реагируют: мол, наверное, умирала и второй раз родилась. А я думаю, что с этой ролью родилась для кино. С тех пор я люблю, конечно, отмечать его на съемочной площадке.
— Алена Олеговна, вам, красивой актрисе, пришлось играть не только хромоножку, но и горбунью. Некрасивых героинь интереснее играть?
— В фильм «Андерсен. Жизнь без любви» Эльдар Рязанов взял меня даже без проб. Познакомились мы на «Мосфильме». Он влетел в комнату: «Здорово, Бабенко!» — и протянул мне руку. И я оказалась у него в кино! Спросил только: «Тебя не смущает, что твоя героиня горбунья?» Еще бы меня это смущало! Так я стала Генриеттой Вульф. Очень люблю эту роль. Эльдар Александрович был очень чутким режиссером, он все мои предложения принимал. Называл меня «моя бабёнка». Я не только снималась у него, мы еще и дружили и часто часами болтали по телефону. Они с женой Эммой Валериановной всегда приглашали меня на дачу, но я так и не доехала, к сожалению. А когда начали снимать «Карнавальную ночь 2», то Рязанов просто взял меня в союзники даже на подготовительном периоде. Композиторы приносили музыку, он ко мне: «Ну как тебе, нормально?» Я была ужасно смущена. На память от него у меня осталась драгоценность — номер «Чаплин с куклой». Я репетировала его, но он не взял номер в фильм. Мне очень жаль было, потому что вряд ли я когда-нибудь еще сыграю Чаплина. Поэтому просила его смонтировать номер лично для меня и подарить. Правда, потом сделала Чаплина в «Ледниковом периоде» с Алексеем Тихоновым.
Что касается некрасивых героинь, меня это волновало меньше всего. Главное, чтобы было ЧТО играть. И чем сложнее характер, тем интереснее. Например, моя Генриетта Вульф — ангел со сложенными крыльями. Она осветила своей дружбой жизнь закомплексованного Андерсена, была первой, кому он читал свои сказки, и вселяла в него веру в талант. В какой-то момент у меня были мечты, чтобы какой-нибудь режиссер, увидев во мне красавицу, сказал: «Хватит нечесаных волос, треников с вытянутыми коленками!» Сейчас настал час, когда меня стали приглашать на роли богатых, ухоженных жен или бизнесвумен. (Смеется.) Например, не так давно прошел сериал «Семья по правилам и без» Павла Руминова. Мне нравится меняться и что-то делать с собой — искать прическу, внешность, одежду. Мне это помогает.
— А что вам помогает хорошо выглядеть? Что вы с собой делаете?
— Что касается фигуры, то я просто люблю спорт — теннис, танцы. Ничего хитрого. В моем лице нет никаких серьезных приспособлений. Конечно, я ухаживаю за собой, пробую всякие методы, но ничего сверхъестественного. Самый большой страх — увидеть в зеркале не себя. В жизни почти не крашусь, сейчас, видите, у меня только ресницы подкрашены. Я неплохо отношусь к более радикальным методам в косметологии, может быть, когда-нибудь и решусь на них, пока просто эта мысль не пришла мне в голову. И есть примеры других актрис, которые прекрасно стареют, то есть входят в определенный возраст красиво, например Галина Борисовна Волчек.
— Кстати, насколько Галина Борисовна как главный режиссер «Современника» помогла вам реализоваться в театре?
— У меня было две мечты — сыграть Элизу Дулиттл в «Пигмалионе» и Машу в «Трех сестрах». И обе роли я получила. Галина Борисовна вообще подарила мне шесть ролей за три года. Я всегда в себе сомневалась, а она во мне — нет. Сразу дала мне репертуар очень разных ролей. И все они мне нравятся, я не могу ничего выделить. Из «Пигмалиона» просто выросла и надеюсь, что скоро перестану там играть. (Смеется.) В «Три товарища» я вообще случайно попала. Однажды Волчек сказала, что мы поедем на гастроли в Тбилиси со спектаклем «Три сестры». А в Тбилиси у меня живет сын. Вдруг «Три сестры» заменили на «Три товарища», и я там не была занята. Но долго не видела сына и взмолилась: «Возьмите меня в «Три товарища», я хоть что буду делать, хоть факел носить — все равно!» И Галина Борисовна дала мне роль проститутки Розы, я ввелась в роль и стала играть в паре с другой актрисой. Зато съездила в Тбилиси и увидела сына!
Счастлива, что попала в этот театр, потому что сбылась моя мечта — попасть именно в «Современник», где играют самые мои любимые актеры! Не буду лукавить, Волчек меня научила всему — не только профессии, но и своим примером воспитала меня как человека.
— Алена Олеговна, многие актеры вашего театра рассказывают, что бурные репетиции с бросанием тяжелых предметов друг в друга — это обычное дело. У вас были такие ситуации?
— Галина Борисовна говорила об этом так: «Я уже столько видела плохого, что слезы лить не стану, могу разгневаться, но проживу это в себе». Одна эта цитата говорит о многом, и немало было историй о репетициях с нашими великими актерами. Настоящая личность не может не спорить или не отстаивать свое понимание роли и замысла. Поэтому они и были яркими личностями. Но я не была свидетелем таких страстей, к сожалению. Потому что, когда пришла в театр, я только вводилась в спектакли, которые уже шли. А ввод — дело быстрое.
Мне очень хотелось пройти с Галиной Борисовной весь репетиционный процесс, но не случилось. Всякий раз, когда кто-то из наших вспоминает репетиции с ней, я по их рассказам представляю себе живые картины и ее — с вечно неугасающей сигаретой, страстью, оголенным нервом и внутренней правдой, которой она нас учила. Кстати, когда был ввод в «Три сестры», сцену истерики я исполнила примерно раз двадцать. Мне казалось — каждый раз на разрыв аорты, а она говорила: «Давай еще». И наконец я психанула, не понимая, что ей нужно еще, и с этим чувством сыграла сцену, после чего она сказала: «Вот! Сейчас хорошо». (Смеется.) Вообще, Галина Борисовна делала мне мало замечаний, но одни и те же. Например, в «Пигмалионе» она настаивала, чтобы в первой части я говорила низким голосом и была грубой. Вся моя природа сопротивлялась: мне казалось, что если зритель меня такой увидит, то не сможет полюбить мою Элизу. И тогда мне сложно будет доказать, какая она у меня очаровательная и талантливая!
«Во второй части будешь говорить своим звонким голосочком, — говорила Волчек, — а в третьей будь сама собой». Она меня почти никогда не хвалила. Только однажды сказала важные слова. Режиссер Егор Перегудов ставил спектакль по пьесе Островского «Поздняя любовь» и дал мне роль голубой героини Людмилы. Я очень была удивлена такому назначению и сказала ему: «Какая я голубая героиня? Я хочу другую, характерную роль!» Но спорить с режиссерами часто дело бесполезное. Он верил в то, что я справлюсь. И мне пришлось очень постараться, чтобы ее сыграть, потому что она вызывала у меня отторжение — такое вечно страдающее существо. (Смеется.) Но, слава богу, фантазия и воображение оживили ее образ, и я в нее влюбилась и стала понимать, что я хочу сказать этой ролью. И вот, посмотрев прогон, Галина Борисовна вдруг сказала вскользь, как бы невзначай, очень тихо: «Ты, конечно, очень хорошая артистка». И все! Кажется, в этот момент мое сердце слетало в космос. Больше никогда ничего подобного я не помню. Во время репетиций «Трех сестер» попыталась что-то у нее спросить про роль, а она: «Отстань от меня, ты сама все понимаешь».
А однажды я принесла в театр пьесу, где мне очень хотелось сыграть мать и дочь вместе с Мариной Мстиславовной Нееловой. Этот проект не случился, зато не прошло и года, как Екатерина Половцева предложила мне репетировать в «Осенней сонате» Бергмана, где мы с Нееловой и доныне играем дочь и мать. Вот такая ирония судьбы.
— В «Осенней сонате» показана неоднозначная и даже парадоксальная любовь. Это все-таки любовь или ненависть?
— Любовь всегда неоднозначна. Мы любим, поэтому и ненавидим. Любовь для меня — это многогранное чувство, которое в себе содержит много составляющих. Сюда входит все. Потому что в любви ты прежде всего открыт. Поэтому такой же открытости ждешь и в ответ. Если что-то идет не так, тебя выворачивает в другую сторону. Потому что все оголено, все близко. Моя героиня на вопрос матери: «Ты меня ненавидишь?» отвечает: «Я даже не знаю». Я очень люблю этот эпизод и очень долго не могла понять, о чем он. А смысл в том, что она запуталась в своих чувствах, ничего уже не понимает. Дочь ждала мать семь лет, за это время в ней накопилась боль из-за нехватки разговора с ней. Ей хотелось все это высказать. А Марина Мстиславовна играет женщину, которая не хочет слушать дочь. Это очень непростые отношения любовь-ненависть. В этом смысле Марина Мстиславовна — классный партнер, и в «Осенней сонате» мы с ней бились насмерть, чтобы передать все оттенки этих отношений.
Она для меня не только хороший партнер, но и неоценимый советчик и учитель. Неелова была первой исполнительницей роли Маши в «Трех сестрах». Однажды мы ездили в Санкт-Петербург на гастроли, возвращались на «Сапсане». И всю дорогу я ей рассказывала свою версию судьбы Маши. Она, как человек думающий, размышляющий, все время поправляла меня. В чем-то мы с ней, конечно, сходились все же, но в чем-то я была не согласна. Боялась, что она придет на премьеру, и все же предложила ей прийти посмотреть. Надо сказать, что видеть, как другая актриса играет прожитую тобой роль, непросто и всегда связано с волнением и болью. Я сама убедилась в этом, когда смотрела другую артистку в спектакле, с которого ушла. Катастрофа! Я видела, что там все — мимо! Что человек не понимает, про что играет. Но никогда к ней не подойду с замечаниями, и она никогда не подойдет ко мне с вопросами. Здесь получилось иначе. Рисунок роли я взяла все же от Нееловой, потому что он был мне ближе. Она зашла на наш спектакль в самый пиковый момент Машиной истерики, я увидела ее одним глазом и попыталась сделать так, как она советовала. И это мне очень помогло. Потом она сказала: «Я посмотрела. Все хорошо». Как- то просто это произнесла, и я поняла, что это лучший комплимент от нее. Потому что, если бы что-то было не так, она бы точно начала рассказывать, как надо. Чувство правды у актеров театра «Современник» в крови.
— Вы имели возможность учиться и у таких больших актеров, как Игорь Кваша...
— Игорь Владимирович играл доктора Чебутыкина в «Трех сестрах». Я спрашиваю его: «Вы любили мою мать?» Тут у него пауза на несколько секунд, и я вижу, что его глаза наполняются слезами. И каждый спектакль происходило то же самое. Я понимала, что это не технические слезы, а всякий раз настоящие. И говорила себе: «Смотри и учись! И ты так должна!» Наши актеры вообще очень мобильные на перемену настроений, на смех и слезы, и это всегда искренне. Мы научены Галиной Борисовной, мы все ее дети.
— Алена Олеговна, вот вы хвалите своих партнеров. А у вас были такие, которые вам не нравились?
— Конечно. В кино это бывало. Из острых моментов помню такую историю. Я снималась в одном сериале, где мы должны были играть любовь, в частности, интимную сцену в ванной. Пока ждали партнера, обсуждали с режиссером, как это можно деликатно сделать. Вроде все придумали, но, когда озвучили это актеру, с ним случилась истерика. Он был страшно недоволен, выругался на нас и покинул площадку. Потому что сцена была написана более жестко, а мы «смягчили углы». Бежать за ним, утешать и умолять вернуться мне совсем не хотелось. Это было непрофессионально, и как мужчину его это характеризовало тоже не ахти. Понятно, что артисты всегда смущены подобными моментами и надо, наоборот, находить такие отношения, чтобы войти в этот процесс съемки. Можно спорить обо всем, но, когда речь идет о постельных сценах, надо стараться приблизиться друг к другу, чтобы быть деликатными и помочь. А тут мой организм воспринял это как пощечину. Пришлось вообще отказаться от этого, и напрасно — исключили хороший эпизод из-за его характера.
Еще момент был с одним артистом. По сценарию моя героиня старше него и приходила навестить его в тюрьме. И надо было сыграть поцелуй. Вдруг мне партнер говорит: «Не целуйте меня, пожалуйста, по-настоящему, потому что жена будет ревновать». Я ответила: «Не очень-то и хотелось!» И такие бывают партнеры.
— А любимые партнеры в кино — это кто?
— Мне вообще везло. Все началось с Куравлева в «Серебряной свадьбе», с Игоря Бочкина, со Светланы Крючковой, с Веры Алентовой. Это мое начало. И потом мне уже везло окончательно. Когда я попала в руки к Эльдару Александровичу Рязанову, а я снималась в двух его фильмах, там вообще вокруг была палитра звезд. С Людмилой Марковной Гурченко в картине «Карнавальная ночь 2» мы встретились только в финале, где она должна была петь. Помню, Гурченко стоит в углу грустная: «О господи! Опять идти играть...» Говорит вяло, невнятно. Вышла на сцену — и как будто ее включили: бодра, энергична, куражна! Все — она уже артистка! Мы с ней и с Инной Михайловной Чуриковой после просмотра этого фильма пошли в ресторан на банкет. И так бурно там веселились! Втроем пели песни импровизационно. Между нами не было никакого расстояния — ни возраста, ни регалий, ничего. Я, конечно, нахалка была редкая в этом смысле! У меня никогда не было пиетета к заслугам коллег, если мы партнеры на сцене или в кино, то все — мы партнеры. Если думаешь о регалиях, они всегда мешают и рождают расстояние между артистами, мешают и на сцене, и в кадре. Когда ты в работе, возраст не имеет значения. Имеет значение актерский ансамбль.
— Сейчас вы ведущая актриса театра «Современник», а до этого вас не взяли в «Ленком»...
— Тогда это была катастрофа! Я только вышла из ВГИКа и могла бы попасть в «Ленком». В то время любила его, МХАТ и «Современник». В «Ленкоме» начала репетировать «Юнону и Авось». Я с наслаждением вспоминаю репетиции с Николаем Караченцовым. Когда мы хулиганили, у меня не было ощущения, что я с народным артистом. Мы с Караченцовым курили ленинградскую «Приму», это были его любимые сигареты. Мы были как два дружбана. Хотя видела спектакль 50 раз и все знала, до моей премьеры дело не дошло. Не из-за неготовности, а по причинам, не связанным с моей готовностью. А готова я была на все сто. Меня тогда эта ситуация настолько обломала, что я подумала — наверное, с театром не получится. Это еще село на мою сомневающуюся в себе натуру, и чемоданчик под названием «Театр» был заброшен на антресоли. Меня тогда спасло кино и то, что Андрей Соколов пригласил меня в свой антрепризный спектакль, который назывался «Койка». Там я познакомилась с Анной Тереховой, Ирочкой Чериченко и другими актерами, с которыми до сих пор дружна. Андрей помог мне пережить этот непростой момент жизни.
— Почему вас сняли с роли?
— У меня есть две версии, но я не буду их рассказывать. Сняли и сняли, это дело прошлого. Главное, в моей жизни есть мой театр — театр «Современник».
— Алена Олеговна, что для вас главное в профессии, кроме самовыражения? Есть какая-то сверхзадача?
— Никогда не думала об этом специально... Я ее просто люблю. Конечно, спрашивала себя: «Моя профессия приносит кому-нибудь пользу?» Потому что, конечно, нравится, когда целый зал хлопает тебе, и ты даже привыкаешь к аплодисментам и цветам. Но в какой-то момент мне стала очень нужна осмысленная обратная связь, и однажды меня даже накрыло серьезно, думаю: «Наверное, все, пора прощаться с актерством». И вдруг стали появляться люди, которые рассказывали свои истории из жизни, когда им помог, например, спектакль «Осенняя соната» и наладились отношения с мамой после него. Или когда я сомневалась в актуальности спектакля «Время женщин», мой собственный сын после того, как его посмотрел, захотел позвонить своим бабушкам. Я выдохнула и теперь точно знаю, что все вспоминают о своих бабушках на этом спектакле. Мне очень нравится, когда зрители делятся жизненными впечатлениями и историями, тогда я чувствую, что все не напрасно. Это дает вдохновение! Зрители пишут мне очень благодарные письма. Иногда думаешь: «Хочу отдохнуть, все надоело!» Но когда у тебя отпуск или выходные, ты будто перестаешь жить полноценно, тебе чего-то не хватает. Мне кажется, это даже не от меня, это выше меня, как будто без всего этого ты мертва, ты перестаешь существовать. Думаю, я буду заниматься этим всегда, если меня не переклинит на другое и я решу, что там может быть интереснее. (Смеется.)
— А бывает, что вы хотите чем-то другим заниматься?
— Конечно. Мне нравится рисовать, например, просто на все времени не хватает. Я иногда думала: «Ну где ты можешь быть, если твоя актерская профессия закончится по какой-то причине? Что ты будешь делать?» Думаю, что пойду учиться. Хотя я не люблю долгие процессы, люблю, чтобы все было быстро. Я неусидчивая, поэтому у меня с математикой не сложилось, не люблю сидеть в библиотеке с книгами. Ходила туда и только на людей пялилась. Думаю, могла бы пойти в режиссуру, хотя опять моя вечная проблема — сомнение в себе, — вероятно, помешает.
— Тем не менее вы уже попробовали продюсирование. Вам понравилось?
— Нет, это не мое дело. Я люблю профессионалов, а сама была не обучена этому занятию. Просто так случилось, что влетела в эту историю. Как продюсер сняла фильм «Мотылек». Он не имел дикой популярности, но мне было важно каждое впечатление об этом фильме. Когда Ваня Охлобыстин принес мне сценарий этого «Мотылька», я влюбилась в него насмерть просто! Мне очень понравилась эта история. Я, как начинающий православный христианин, увидела там самую любимую евангельскую историю и очень захотела снимать. Это стало моей мечтой, и было потрачено много лет на этот проект. Когда все сложилось, я поставила себе жирный плюс, потому что для меня это было на грани жизни и смерти. Сложный был проект, я из-за него много чего потеряла, но и много приобрела.
А в прошлом году мы с режиссером Алисой Некрасовой сняли в нашем театре короткий метр под названием «Встреча». У нас есть малая сцена, которая кажется мне киношной, и я предложила: «Давай там снимем». «Современник» мне помог, мы использовали декорации к спектаклю «Загадочное ночное убийство собаки» и к спектаклю «Житие FM». Я очень благодарна за это театру. Там животрепещущая тема, обращенная к женщинам, — аборт. И здесь я снова была продюсером, но больше не буду этим заниматься. Если быть, то только креативным продюсером, который придумывает истории.
— Алена Олеговна, многие актеры говорят: «Не знаю, кто я сам по себе, вне ролей». Вас посещают такие мысли?
— Я даже не собираюсь думать об этом. По-моему, это лукавый вопрос. Я уже говорила о контроле, который есть у актера. Как это — не знать, кто ты? Да, можно провалиться в роль. Но это нормально для нашей профессии — на время превратиться в другого. Если выйти самому трудно, то сейчас это не проблема. Психологов пруд пруди! И если захочешь узнать, кто ты на самом деле, помогут. Роли — это мои учителя, которые, наоборот, помогают прийти к себе. Лучше не касаться этих психологических закидонов современного человека, который самостоятельно уже не в силах справиться с элементарными задачами. Чуть что — депрессия. А послушаешь причину — яйца выеденного не стоит. Человек умеет раздуть проблемку из ничего. Ну вот, например, маленькое наблюдение: приходишь в театр и слышишь страдальческое «Такая сегодня ужасная погода!» Хочется сказать: «Вы что, в первый раз ее видите? Что за катастрофа? Вы можете поменять отношение к этому? Можете сказать то же самое по-другому — куражно, или игриво, или иронично?»
Мы сами себя загоняем в депрессии и в самокопание. Сейчас у меня волна гнева поднялась, когда я подумала о пессимизме. Два дня назад была на радио, и мне говорят: «А можете записать для моей подруги обращение, она сейчас в депрессии?» Я уже даже не знаю, как реагировать. Нет, я понимаю, что бывают тревожности, которые погружают в депрессию. Как в пандемию, когда мы целыми днями говорили только об этом. Сами себя погружали в такое состояние. Нет чтобы взять и сказать: «Я не буду это слушать, не хочу! У меня одна жизнь!» Знаете, у меня такое правило — в конце каждого дня вспомнить что-нибудь хорошее, что на тебя подействовало восторженно, где у тебя кольнуло сердце от сиюминутной радости. Вы попробуйте.
Не факт, что получится, потому что мы живем по привычке. Такие моменты очень сложно вспомнить. Кого-то обняли, кто-то на тебя посмотрел хорошо. У меня несколько дней назад был случай — я вызвала такси, а они всегда подъезжают к шлагбауму. Обычно все таксисты стоят поперек, перекрыв дорогу, и им плевать на всех вокруг. Каждый раз приходится разъезжаться. Говорить им это я уже устала. И вот выхожу и вижу картину: таксист стоит аккуратненько перпендикулярно к шлагбауму, чтобы все могли выехать и заехать. Я так обрадовалась, что подошла и сказала ему: «Вы первый человек за 10 лет, который встал вот так». Он ответил: «Я всегда так встаю». Я говорю: «Спасибо вам большое!»
— Вы настоящая оптимистка!
— О нет! Я пессимист законченный!
— Вы меня запутали, давайте распутываться...
— Во мне живет оптимистическая трагедия — вот что на меня похоже. По моим наблюдениям, мой оптимизм, которым всех хочется заразить, никому не понятен и не нужен, поэтому я сразу впадаю в трагедию от этого! (Смеется.)
Знаете, в конце прошлого сезона у нас в театре была премьера «Это моя жизнь» — «психотерапевтическая» пьеса. Там описана жизненная ситуация, понятная всем женщинам. Поставила ее режиссер Гульназ Балпейсова. Вот там мой персонаж похож на меня максимально, с такой же «оптимистической трагедией» внутри. Из-за подобной похожести у меня мало отстранения, поэтому мне еще сложнее ее играть.
— На что вы любите тратить деньги?
— Я вообще люблю их тратить. Наверное, больше на вещи, картины. Хотя самой себе покупать одежду не нравится, люблю, когда меня одевают. Ненавижу ходить по магазинам, не доставляет удовольствия. Только если я с подружкой гуляю и по пути можно заглянуть в магазин или в поездке, опять же по пути. А специально пойти — жалко времени. Короче, с подружкой весело, одной скучно. Все девочки меня поймут!
— Алена Олеговна, вы легко влюбляетесь?
— Если говорить вообще о людях, то я их даже дорисовываю себе, хотя давно следовало бы эти розовые очки снять. Поэтому здесь я пессимист. Говорю себе: «Стоп, Алена! Затихла, не кидайся сразу в объятия!» Думаю, излишняя доверчивость губительна в жизни. Свойство актерского критического ума — наблюдать и оценивать. Поэтому мне сложно влюбиться. Так и с режиссером бывает: иногда приносит хороший материал, он нравится, а на режиссера смотришь и понимаешь — нет, не видишь интереса.
А если вы имеете в виду мужчин, то я скорее «влюбчивая ворона»... была. Сейчас уже нет, по тем же причинам. Надо быть очень интересной личностью, чтобы мне понравиться. «Опыт, сын ошибок трудных»: уже много понимаешь, и довольно быстро. Три минуты, все просканировала, и оп — уже неинтересно. Или интересно, что случается гораздо реже.
— В разводе с первым мужем вы винили себя. Во втором браке делаете «работу над ошибками»?
— Конечно, нет! Сто процентов женщин не делают никаких выводов! Даже еще хуже ошибки совершают. Потому что тебе кажется, что там накуролесил, а здесь надо исправлять. А с этими «исправлениями» получается все еще хуже. Ну, по крайней мере, у меня. Я никому не желаю таких мозгов, как у меня, в этом смысле. (Смеется.) Конечно, наговариваю на себя, все не так пессимистично. Живу на самом деле в любви! Просто склонна преувеличивать.
— Какой ваш самый большой страх, если он есть?
— Есть! Забыла какой. (Смеется.) У меня вместо памяти дыра в голове. Иногда думаю: вот это надо запомнить, наверняка спросят в интервью, надо сказать. И забываю. А если серьезно, то я семейный человек, поэтому мне важно, чтобы все были здоровы — это главное.
— Трудно представить себе, но вы уже бабушка. Какая же?
— Никакая. Мой внук живет далеко, в Тбилиси, поэтому мы очень редко видимся.
— А как мама и жена вы счастливы?
— В моем словарном запасе нет такого слова — «счастье». Оно, мне кажется, может просто внезапно свалиться, я его не жду, не ищу, не гоняюсь за ним. Эта погоня мешает человеку ощутить сполна каждую минуту своей жизни. Мечты, конечно, могут быть. Но у всех есть «потерянный рай». И каждый думает, что живет не той жизнью, какой хотел бы. Ну и что? У всех так. Видимо, так и предназначено человеку.
— И вы живете не той жизнью?
— В детстве я мечтала быть балериной и моим кумиром была Майя Плисецкая. Однажды пришла домой и услышала по телевизору, что она умерла. Я села и написала рассказ о ней. Сейчас осознаю, что она мне помогла в «Современнике» встать на пуанты, ведь я вместо похода в фитнес-зал смотрела ее танец. Включала «Болеро» и старалась подражать. Выучила полбалета. Иногда думаю: «Мечтала быть балериной, надо было все же пойти в балет». Но меня не отдали. Никто не знает, была бы я счастливее, будучи балериной, но, во всяком случае, надо было попробовать. Когда ты в какой-то ситуации заблудился, застрял, а тебе чего-то хочется, надо вспомнить свое детство, о чем ты мечтал, и попробовать это сделать. Сейчас же классное время, в которое мы живем! Ты хоть на коньки встань в 60 лет, хоть петь начни в 70 — все возможно!
Подпишись на наш канал в Telegram