«Я так устроена, что мне сложно работать, когда меня не любят. Ты же все равно играешь своими кишками, чувствами, пытаешься быть максимально искренней, и, когда на тебя выливают ушат холодной воды, реанимировать себя сложно. Конечно, это тоже колоссальный опыт, конечно, никто не обещал простую жизнь, где все будут тебя любить. Наверное, в театре, да и в жизни, случается пожестче, но меня судьба все равно очень любит, и в целом мне всегда везло».
— Канал «Культура» показал вечер памяти Булата Окуджавы, который ежегодно проводится в Переделкине 9 мая, в день рождения барда. Как ваc пригласили в нем участвовать? Что для вас значит это имя?
— Это, что называется, тема души. Я второй раз участвую в концерте, впервые это случилось семь лет назад. Одним из организаторов стал музыкант Николай Чермошенцев, с которым мы работаем. Сегодня мое пение востребовано, я развиваюсь в этом направлении. В прошлом году, когда праздновали 100-летие Булата Шалвовича, просто дала концерт в Переделкине, спела тогда большую часть песен Окуджавы, которого знаю и люблю.
С Окуджавой связан как минимум мой путь на сцену: когда-то, исполнив «Молитву», я завоевала Гран-при Первого московского детско-юношеского фестиваля авторской песни, мы выступали на природе, мои педагоги наверняка помнят где. А у меня осталось ощущение чего-то космического, когда на самодельно сколоченной сцене звучала «Молитва». Я чувствовала себя проводником чего-то мощного, Окуджава погружал меня в другие миры.
В детстве пела в трамвае, метро, бабушка стеснялась, пересаживалась. Я от нее убегала и продолжала петь. Позже, когда поступала в Школу-студию МХАТ, на вступительных пела, в том числе и Окуджаву. Курс тогда набирал Олег Павлович Табаков, с первого тура меня отправили сразу на конкурс и посоветовали: обязательно спой ему Окуджаву, он любит его песни. Так, исполнив «Молитву», я оказалась студенткой Школы-студии. Потом «Дождик осенний» прозвучал в моем исполнении в «Турецком гамбите», который можно считать моим кинодебютом. Песни Булата Шалвовича оказывались рядом на важных поворотах моей жизни, поэтому мне было приятно выступить на той сцене, тоже самодельно сколоченной, на свежем воздухе. Не покидало ощущение, что поэт незримо присутствует рядом. Я еще больше прониклась атмосферой его творчества, его замечательными стихами.
Накануне достала гитару, которую не брала в руки много лет, одна струна оказалась порванной, я придумала, как ее натянуть, настроила и до двух часов ночи играла Окуджаву. Переслушивала Елену Камбурову и его самого, какие-то песни как будто открыла для себя заново. Окуджава для меня — огромный, удивительно тонкий мир, которого современной действительности очень не хватает.
— Вы родились в Харькове, потом вместе с родителями оказались в Москве. Чем они занимались?
— Мои родители инженеры. Они познакомились в Харькове, где мама оканчивала технический институт. Потом она перебрала такое количество профессий, что мне даже трудно сказать, кем вообще себя считает.
В Москву мы переехали, потому что там жили папины родители. Дедушка умер, бабушка осталась одна, чтобы не оставлять ее в одиночестве, мы перебрались сюда. В общем, так сложились семейные обстоятельства.
— Как ваши родители, далекие от творчества, кино, театра, приняли решение дочери стать актрисой, избрать сложную, непредсказуемую профессию, где иногда требуются расшатанные нервы?
— Они о моем решении, слава богу, не знали. А когда узнали, никак это не комментировали, за что я им очень благодарна. Честно говоря, родительское слово могло бы меня остановить. Если бы они сказали, мол, зачем тебе надо в театральный, я могла бы туда и не пойти. Просто в Москве сразу попала в творческий коллектив, где была, что называется, и чтец, и жнец, и на дуде игрец.
— Вы имеете в виду студию «Надежда»?
— Да. Этот большой разновозрастной отряд «Надежда» возник из районного пионерского штаба. Им по сей день руководят удивительные люди. Я познакомилась с одним из педагогов отряда — Димой Матюшиным. Уже неплохо пела, а гитара возникла, потому что, как все советские дети, ездила в пионерские лагеря, где пели под гитару у костра. Узнала, что Дима играет, и прямо напросилась: пожалуйста, научите меня. Один из родственников, проживавший в Ростове-на-Дону, которого я видела раз в жизни, когда был проездом в Москве, спросил, что мне подарить. Позже прислал свою гитару с заклеенной скотчем дырочкой в боку, на ней я училась играть. Потом уже сама заработала на хороший инструмент, да и на конкурсах мне дарили гитары и ленинградского, и чешского производства.
С «Надеждой» я крепко подружилась: и пела там, и плясала, и читала стихи. Постоянно находилась в творческом процессе, жила счастливой жизнью. Когда руководитель отряда Ефим Борисович Штейнберг в какой-то момент спросил, не хочу ли пойти в актрисы, я даже удивилась: «А можно?» Совсем об этом не думала, не понимала, почему он сказал это мне. «Надежда» была огромным коллективом: более ста ребят, все талантливые, яркие, не я одна там пела и плясала. Конечно, педагоги видят нас другими глазами. Сегодня, оглядываясь назад, вдруг осознаю, как в меня верили мои школьные учителя, мой мастер Олег Павлович Табаков, Ефим Борисович Штейнберг, Дима Матюшин, Сергей Урсуляк, Джаник Файзиев... Сколько они в меня вложили, сколько дали!
Не знаю, почему Ефим Борисович сказал тогда ту сакраментальную фразу, но я ему поверила и пошла поступать. Вообще-то собиралась в педагоги, мне хотелось работать с маленькими детьми, думала стать детским психологом или учительницей начальных классов. Но потом решила: попробую, получится — хорошо, а не получится — найду себе другое применение. Получилось, а дальше никаких вопросов не возникало.
— Поступать в Школу-студию решили сразу?
— Я ничего не понимала, шла туда, не знаю куда. Ефим Борисович, сам замечательный чтец, помогал готовить программу. Он учился у Анны Николаевны Петровой, которая позже стала и моим педагогом в Школе-студии. Когда поступала, моя подружка Таня Веселкина, актриса РАМТа, решила, что я щепкинская, так думал и Ефим Борисович. Но в Щепкинском училище сказали: у нас такая девочка уже есть. Я не поняла, что это значит, возмутилась: ну и ладно! В результате меня брали в ГИТИС Павел Хомский и в Школу-студию Олег Табаков.
Имя Табакова для меня было чуть более известным. Не то чтобы я пересмотрела кучу фильмов с Олегом Павловичем и он был для меня кумиром, звездой, просто я его чуть больше знала. Но решающим аргументом стала для меня атмосфера в Школе-студии: и старые стены, и то, как меня там принимали на прослушивании. Я читала «Скрипку и немножко нервно» Маяковского, экзаменаторы, старший табаковский курс, так надо мною ржали, что от этого я еще сильнее орала, возмущалась. Потом уже ребята признались, что вызывало их смех: стоит пигалица с большущей гитарой в руках, внизу свисают какие-то веревочки. А я-то ничего этого не понимала, пыталась что-то им доказать. Но все равно ощущала их тепло. Это ребята подсказали мне спеть Табакову «Молитву», все там оказалось родным. Я понимала, что хочу учиться только здесь, и, да простит меня Павел Осипович Хомский, ни разу об этом не пожалела.
— Что сказали родители, когда узнали, что дочка будет артисткой?
— Они приняли эту новость спокойно — скорее всего, потому, что мало представляли, что ждет их дочь на этом пути.
— Как вас видели педагоги, с чем выпускались?
— Ужас в том, что, по сути, я ни с чем не выпускалась. Олег Павлович стал сразу активно задействовать меня в спектаклях «Табакерки», так что я не участвовала ни в одном дипломном спектакле. Единственная постановка, в которую меня буквально впихнули, была «Без вины виноватые», туда вписали роль, которой нет у Островского: я играла костюмершу Лелю, которая просто сидела на сцене, периодически бренчала на гитаре и пела песни. А в качестве диплома зачли все работы в театре: это спектакль «Отец» по Стриндбергу, роль Наташи в «На дне», «Опасные связи», «Билокси-блюз» — довольно большой список.
— Когда вы появились в «Табакерке», там уже играли звезды: Миронов, Машков, Безруков, Германова, Зудина... Как они вас приняли?
— Чудесно, мне в театре было гораздо комфортнее, чем на курсе. Меня не покидало ощущение, что я дома, в семье, что меня все любят, поддерживают. По сути, моими первыми партнерами стали Андрей Смоляков, Евгения Павловна Симонова, которую тогда пригласили на роль, и Наталия Дмитриевна Журавлева. И все были со мной деликатны. А Артак Григорян, который ставил «Отца», оказался человеком с открытым сердцем. Для меня это был большой опыт, большая школа, большие мастера рядом на сцене — прямо восторг! Клянусь, я ни разу не ощущала свои студенческие годы как золотые, на курсе мне приходилось очень непросто. Театр стал для меня отдушиной, и я была счастлива, что так все сложилось.
— А почему на курсе приходилось непросто? Потому что актерская профессия конкурентная, вам завидовали коллеги?
— Я пришла в Школу-студию из коллектива, где мы были очень дружны, всегда друг друга поддерживали. Прицел наших педагогов из отряда «Надежда» был на то, чтобы мы стали одной большой командой. Конечно, атмосфера в институте, когда каждый несет свой чемоданчик (это где-то даже впрямую озвучивалось), оказалась для меня сложна, тяжела эмоционально и психологически. Наверное, кто-то мне завидовал, хотя на курсе учились прекрасные, талантливейшие ребята Кристина Бабушкина, Яна Сексте, Саша Фисенко, Алена Лаптева, многие состоялись в профессии.
Я не из тех, кто пойдет по головам, будет кому-то что-то доказывать, разводить интриги, мне проще уйти с роли. Может, это неправильное актерское качество, но я так устроена. Поэтому мне было комфортно в театре, где меня принимали, где не надо было толкаться локтями и что-то постоянно доказывать. Очень благодарна за эту возможность Олегу Павловичу.
— Какие из ваших работ в «Табакерке» вспоминаются сегодня?
— Конечно, интересный образ, яркая роль Сесиль Воланж была у меня в «Опасных связях», я любила там все, от костюмов до возможности похулиганить. Мне пришлось играть на арфе. Кстати, это умение позже пригодилось, когда талантливый режиссер, ученик Петра Фоменко Николай Дручек ставил спектакль «Сверчок на печи», одну из моих любимейших работ, которая многому меня научила. Я получила роль слепой девочки Берты, которая тоже играла на арфе. Вообще, со мной совпадают все ученики Фоменко, которые у нас ставили. Им как будто не хватает твердого режиссерского кулака, они предпочитают тонкие, нежные нотки, но в итоге у меня складывалось ощущение, что я иду точно по этим нотам, прописанным режиссером в партитуре. И они выводили меня на нужные эмоции.
В спектакле наступал болезненный момент, когда моя героиня признается в любви. Это была первая работа, где мне не требовалось накачивать себя, вспоминать трагические случаи из собственной жизни: в нужный момент слезы сами начинали литься на каждом спектакле. И это колоссальная заслуга режиссера — он сумел сделать так, чтобы партитура постановки не была для меня чужеродной, я открыла для себя, что, помимо школы переживания, есть иная школа, возможно, не такая импровизационная, но эффективная.
Я бесконечно благодарна Владимиру Львовичу Машкову за роль Мэрилин Монро в спектакле «Ночь в отеле», для меня работа с ним тоже стала мощнейшим уроком. До этого я не знала его таким, хотя и снималась с ним в фильме «Папа» и немножко репетировала спектакль «Бумбараш», который он вернул на сцену «Табакерки». Машков оставался включенным, внимательным, вместе с нами проживавшим судьбы всех персонажей, а нас там четверо, включая мою Мэрилин. Мы реально создали этот спектакль в тандеме. Я благодарна ему за то, что при всех своих начальственных возможностях он был максимально чуток и деликатен по отношению ко мне. Вплоть до того, что меньше курил, для меня это самое драгоценное, что было в той работе. Я столько поняла про Мэрилин, прочувствовала и прожила, что и с актерской точки зрения для меня это стало редким перевоплощением. Здесь мне достался реальный персонаж, про который я прочитала массу литературы, выбрала то, что со мною резонировало. Мне удалось стать адвокатом этой роли.
Получилось то, что Машков называет «подселенцем». Вот эта «подселенка» Мэрилин как-то незримо стала моим ангелом-хранителем в жизни. Вы не поверите, сколько случалось связанных с ней ситуаций! Обгоняла трамвай не по правилам, меня собирались лишать прав, пришла в участок, где принималось решение, а там висит портрет Мэрилин. Думаю, это вообще не то место, где ей положено быть. Поздоровалась с ней: «Привет!» И мне даже не пришлось давать объяснения, полицейские выписали штраф, сказали: свободны, идите.
Или на кинофестивале в Твери была представлена моя картина, ее показали самой последней... в зале Мэрилин. Представляете, я ехала туда одним днем, а получила приз за роль. Не сомневалась: это постаралась Мэрилин. Мое кино шло в городе Апатиты, пришла в кинотеатр, увидела пустую парковку перед ним, расстроилась, и вдруг в глаза бросился автомобиль с нарисованной на двери Мэрилин. Это для меня был знак, что все будет хорошо, просто привет от легенды. Конечно же, показ прошел при полном зале. И таких ситуаций море. Я уже купила чемодан с Мэрилин.
— Если рассуждать с высоты вашего опыта, чему по большому счету научил вас Табаков?
— Прежде всего бесконечной благодарности всем тем, кто помогал мне состояться. Олег Павлович всегда помнил своих учителей. А я благодарна не только ему, своему мастеру, но еще и тем, с кем работала в театре. Мне до сих пор пишут люди из разных его цехов, знаю, что меня там любят, и это взаимно. У меня нет сожаления от того, что сегодня не служу в «Табакерке», все в жизни происходит так, как должно. «Табакерка» была моим теплым домом, я не вижу себя в другом театре. Никогда не говори «никогда», за это время мне предлагали множество антреприз, но я не соглашалась в них участвовать, потому что они не дотягивали до уровня «Табакерки» — начиная от костюмеров, художников и заканчивая режиссерами. Этот театр задал мне планку, которую я не могу опустить. Когда-то отказывалась от рекламы, потому что очень ценила мнение Табакова по этому поводу. И мне нисколько не жаль, все происходит так, как надо.
— Успех в кино принес вам «Турецкий гамбит». Смотрела фильм в кинотеатре, сидел полный зал, и меня поразила следующая вещь: на экране замечательные артисты, но их игру порой затмевало огромное количество спецэффектов. А какое послевкусие у вас от этой картины?
— Я люблю все, что с ней связано. Почти не встречаю сегодня такой подробной, щепетильной работы с картинкой, кадром, атмосферой. Может, потому что не снимаюсь в больших проектах. Мне тогда пришлось поработать с художниками над массой мелочей, которые касались костюмов, бытовых деталей. Я видела, как все максимально вкладываются в дело, работают на высочайшем уровне. Большую часть мы снимали в Болгарии, до этого наша болгарская группа работала с голливудскими продакшенами. Насколько я помню, после «Трои», где Брэд Питт играл Ахиллеса, они буквально перешли к нам. На «Турецком гамбите» собралась мощнейшая команда, потрясающие актеры — француз Дидье Бьенэмэ, наши Владимир Ильин, Александр Балуев... да все там прекрасны!
Я понимаю, о чем вы говорите. Смотрю наши старые фильмы, где не было спецэффектов и даже в сказках они смотрелись примитивно, но в них и сегодня больше волшебства, чем во всей компьютерной графике, которая заполоняет наше кино. В «Турецком гамбите» спецэффекты мне никак не мешали, потому что я наблюдала процесс изнутри. Режиссер Джаник Файзиев за всех все сыграл, все выстроил. Он старался снимать длинными кадрами, а это сложная история, поэтому все заранее простраивалось, репетировалась целая цепочка событий, каждый актер выходил на определенный сигнал. Для всех нас это была требовавшая максимальной концентрации, интереснейшая работа. Она проходила в атмосфере дружбы, любви, творчества.
Почти не осталось мастеров, которые умеют шить исторические костюмы, их днем с огнем не сыщешь. Но они отыскались, и перед ними поставили задачу создать такие костюмы, которые хотели бы носить современные модницы. Им это удалось. Я благодарна за то, что мне доверили исполнить песню Окуджавы. Джанику хотелось приблизить исторические события к нашему времени, и Окуджава там удивительно тонко лег. Мы писали и переписывали трек множество раз. Файзиев хотел, чтобы песня звучала так, как могла бы и в том, и в нашем времени. Я уже боялась рот открыть, переживала: неужели опять не угадаю, как надо? Это, знаете, когда ты перестаешь чувствовать, а пытаешься просто соответствовать тому, что тебе сказали. Но все же песню записали.
То есть мир кино на «Турецком гамбите» был таким, каким он должен быть. А не таким, как часто случается сегодня: у нас заканчиваются деньги, и надо снять кое-как. Хотя и там не все шло гладко: мне нужно было улетать, играть спектакль, и сцену, когда на меня нападает герой Александра Лыкова, пришлось снимать в темпе. Но мы справились. В итоге колоссальная работа привела к яркому кино, которое и сегодня многие пересматривают с большой радостью, мне это приятно.
— Ольга, вы стали играть мам, к примеру, в фильме «Артек. Сквозь столетия». В картине снялась и ваша дочь. Как проходили съемки, легко ли работать в кадре с детьми?
— На фестивале «Алые паруса» у меня случилось неожиданное знакомство с Арменом Ананикяном, режиссером и автором сценария картины. В Гурзуф я ездила с дочкой, и Армен постоянно нас видел. Спросил: «Вы нигде вместе не снимались?» И предложил, чтобы в его фильме мы появились вдвоем. А мы на тот момент еще действительно нигде не снимались вместе, даже не предполагали, поскольку очень разные внешне. Понимали, что киномамой и кинодочкой вряд ли когда-нибудь станем. Хотя и участвовали в проекте для школ России, фильме для киноуроков, где Олеся была одной из моих троих дочерей. Но в «Артеке...» с ней ни разу на площадке не встретились — по сюжету наши героини живут в разных временах.
Я согласилась сниматься, поскольку детского кино крайне мало идет в кинотеатрах. А если идет, то не такое, как мне бы хотелось, далекое от советского, которое я показываю своим детям. Тем не менее какие-то шаги предпринимаются. Жаль, что никак не выйдет, на мой взгляд, замечательная картина «Соль, фасоль, антресоль, или Части счастья», где я снималась два года назад. Прокатчики не хотят ее брать. Поэтому слава богу, что к 100-летию легендарного детского лагеря 12 июня выпустили «Артек. Сквозь столетия». Я не могла упустить шанс сняться в таком фильме, потому что это возможность поговорить с детьми, с ровесниками моих сыновей, донести до них какие-то важные вещи. В современном кино материнский образ такой: я здесь рулевой. Если вспомнить «Чебурашку», мужчина там способен в лучшем случае довести ребенка до какого-нибудь кружка, а рулит бизнесом и принимает судьбоносные решения женщина.
За последнее время образ рулящей всем на свете мамы стал превалировать и в жизни. Но мне бы так не хотелось. Мы даже пошутили над этим в картине: наша мама тоже контролирует мужа, но все равно жизнь показывает, что в первую очередь мужчина должен нести ответственность за семью. Надеюсь, это прочтется, мне кажется, это важная вещь для современного мира. Мы все так ратуем за традиционные ценности, а они в числе прочего и в том, чтобы мужчина стал не то чтобы главным, но значительным, ценным человеком в социуме. Мне кажется, многое встанет на свои места, если это будет так.
Я люблю сниматься с детьми, мне никогда не бывает с ними тяжело. Наоборот, когда по-настоящему даешь им волю, не рассказываешь, как надо сыграть, а разрешаешь им быть самими собой, получаются самые живые моменты. Люблю детей, иногда такое чувство, что не мы должны их чему-то учить, а они нас. Работа с ними становится еще и твоей проверкой. Тебе надо быть легче, честнее, искреннее, потому что перед тобой ребенок, какого бы возраста он ни был. Когда смотришь на 12-летних, которым кажется, что они уже взрослые, а ты видишь, что они еще такие маленькие, это так умиляет. Тут уж приходится им соответствовать.
— В вашей фильмографии 58 картин. Когда вы откликаетесь на предложение, что должно быть в проекте?
— Сейчас все стало сложнее. Мне так хочется, чтобы там был смысл, чтобы было не стыдно за картину перед детьми и родителями. Наверное, главное для меня — смысл и партнер.
— Съемки в какой картине оказались для вас самыми затратными физически и самыми сложными психологически?
— Для меня одно от другого неотделимо. Мне было очень сложно работать со Станиславом Сергеевичем Говорухиным. Наверное, с ним и с Виктором Бутурлиным. Притом что оба большие мастера. Но бывает, мастер с тобой на одной волне, а бывает, люди оказываются сильно другими. Во время съемок «В стиле jazz» я ощущала свое несоответствие. Думала, почему Говорухин меня утвердил. Я будто не его актриса, но ведь его же никто не заставлял это делать, он решил снимать меня сам. Мне сложно работать с режиссерами, которые пытаются меня сломать или переделать, я в этом смысле очень нежный цветок.
— Что Говорухина не устраивало? Он был как-то особенно придирчив?
— Случалось. Конечно, как мастера я его обожаю. Показываю его картины своим детям. С мэтром много лет работала одна и та же команда, наверное, эти люди привыкли к разному настроению режиссера и старались его не огорчать. Я же иной раз по своей прямоте могла что-то возразить. А Станислав Сергеевич видел свое кино как по нотам, от актеров требовал, чтобы мы в эти ноты точно попадали. Если, по его мнению, не получалось, становился жестким.
А я так устроена, что мне сложно работать, когда меня не любят. Ты же все равно играешь своими кишками, чувствами, пытаешься быть максимально искренней, и, когда на тебя выливают ушат холодной воды, реанимировать себя сложно. Конечно, это тоже колоссальный опыт, конечно, никто не обещал простую жизнь, где все будут тебя любить. Наверное, в театре, да и в жизни, случается пожестче, но меня судьба все равно очень любит, и в целом мне всегда везло.
Виктору Бутурлину я досталась студенткой третьего курса Школы-студии, когда еще почти ничего не умела играть. В Школе-студии выдают диплом «Артист театра и кино», но никто тебе не рассказывает, как работать в атмосфере съемочной площадки. А там процесс, который требует определенного навыка, иначе тебя как неопытного товарища все сбивает. Это был фильм «Есть идея» с Женей Мироновым, работа очень интересная. Женька каждую секунду что-то придумывал, импровизировал и жил этим материалом, хотя сценарий был не таким уж глубоким. Наверное, Бутурлину хотелось, чтобы я делала так же. Мэтр требовал результата, а я была еще человеком неопытным.
— Поскольку актерская профессия, бесспорно, очень тяжелая, как вы восстанавливаетесь?
— Сейчас все гораздо проще: когда у тебя есть дети, ты приходишь домой, они тебя обнимают, и, в принципе, ты зарядилась. Никогда не задумывалась, как я восстанавливаюсь. Наверное, помогают встречи с друзьями, иногда вдруг сажусь и начинаю вышивать или запоем читаю книги, смотрю кино. Какого-то конкретного рецепта нет. Семья, любимые люди — это однозначно те, кому можно уткнуться в плечо и выдохнуть, тебя там принимают любым.
— Есть ли у вас любимые партнеры, с которыми вы снимались, играли в театре?
— Практически у всех партнеров я выведываю, высматриваю, как они работают над ролью, во всяком случае у тех, с кем мне интересно. Не назову любимых, не хочу никого обидеть. Когда взрослеешь, понимаешь, что благодарен судьбе даже за трудные, болезненные моменты. Я счастлива, что в моей жизни случились Бутурлин, Говорухин, Владимир Львович. В общем, ситуации, где приходилось непросто, иногда тебе дороже, чем те, где все было замечательно. Так же с партнерами.
Скажу, наверное, о Саше Лыкове. Мы родились в один день, не могу утверждать, что близко дружим, но раз в год, в наш день рождения, созваниваемся и можем проговорить несколько часов. В последний раз обсуждали, как мало материала, за который мечтаешь взяться, по большей части не хочется. Он говорил: «Оля, надо во всем работать максимально честно и профессионально».
На концерте в честь дня рождения Окуджавы меня гримировал человек, который признался: «Кушать подано!» обязательно смотрю всей семьей в новогодние праздники, это один из моих любимейших современных фильмов». А в нем же снимались Лыков, Балуев, Рутберг, Аронова, там потрясающая драматургия. Я помню, как мне помогал тогда Саша, потому что оказаться с такими монстрами в одном кадре очень непросто. Меня спасало лишь то, что с Балуевым и Лыковым я уже снялась в «Турецком гамбите». Мне крайне редко предлагают характерные роли, а тут такой гротеск, фееричная работа! Как же мне помогал Саша, как подсказывал какие-то актерские вещи! Я наблюдала, как работает он сам, старалась соответствовать. С ним мне было чуть-чуть легче, плюс подружилась с его замечательной женой Аллочкой. С тех съемок негласно считаю Лыкова своим учителем.
Я обожаю вспоминать работу с Валентином Гафтом. «Притяжение» было таким странным фильмом, на уровне сценария ты понимал: там что-то есть. Возможность сниматься с Гафтом я упустить не могла — просто понаблюдать, поспрашивать, как он работает, послушать, как мыслит.
Недавно пересеклась на концерте, посвященном юбилею Победы, с Ольгой Михайловной Остроумовой, женой Гафта. До сих пор «...А зори здесь тихие» и ее героиня Женька Комелькова — любимейшие. Когда-то поступала в институт с этим отрывком из повести Бориса Васильева. Добрейший человек, я все про нее почувствовала.
Поэтому не могу назвать любимого партнера: сразу ты не понимаешь, не осознаешь, кто сделал вклад в твою актерскую и человеческую палитру. Люблю всех, со всеми их сложностями и радостями.
— А если попадается конфликтный человек? Разговаривая со многими артистками, не раз слышала, что Егор Бероев позволяет себе делать замечания партнерам, хотя это функция режиссера. Если партнер — человек тяжелый, невыносимый, как вы выходите из положения?
— Не могу вспомнить таких случаев, мне, наверное, везло. Даже в ситуации, когда мне было иногда непросто с человеком, не могу сказать, что он меня раздражал. С Егором у нас три работы в кино, одна — в МХТ, ее предложил Олег Павлович. Я вдруг поняла, что все мы по-разному смотрим на действительность, нужно научиться не мешать другому человеку быть другим человеком. Есть столько моментов, за которые я так уважаю Егора, — за его человеческую позицию, неожиданный поступок, который он смело совершает... Для меня это перекрывает все, что он себе напридумывал, уверена, ему самому с этим непросто. Это его путь, они с Боженькой разберутся, как его пройти. Мне есть за что Егора уважать, все остальное меня мало интересует. И чем дальше, тем больше осознаю: не суди, да не судим будешь, я как-то глобально это ощущаю. Мне становится проще общаться с людьми, я непредвзята, понимаю: у каждого есть грехи, свои «тараканы», которые тебе кажутся очевидными, а другому человеку категорически неприемлемыми. С детьми-то иногда оказываешься на разных полюсах, а как уговорить чужого человека стать удобным тебе? Да никак!
— Прочитала, что именно вы, снявшись в двух сезонах, решили уйти из суперуспешного сериала «Склифосовский». Не складывались отношения с Максимом Авериным или Константином Юшкевичем, у которых с вашей героиней любовный треугольник? Как было на самом деле?
— С любовью вспоминаю эту историю, команду. Во-первых, что мне изначально понравилось — сценарий писали театральные драматурги, во всяком случае, первые четыре серии. Что касается партнеров, там такой букет удивительно разных, потрясающих людей! Макс стал для меня большим открытием, он профессионал до мозга костей, замечательный человек. Во время съемок готовил свои интересные авторские салатики и подкармливал нас. Снимали эпизод в начале второго сезона, когда мою героиню убивают и Аверин меня реанимирует, я лежу с закрытыми глазами и сквозь ресницы вижу, как у него текут слезы. Я смотрела несколько его спектаклей, он настолько неравнодушен в работе, постоянно что-то придумывает, во всем участвует. Понятно, что «Склифосовский» — медицинский сериал, не шедевр, но Макс там играет ярко, честно, пытается сделать так, чтобы зрителям было интересно. Это не может не вызывать уважение, он из тех партнеров, за которыми я подглядывала, у которых училась. Очень его люблю. Костя Юшкевич тоже добрейший, мягчайший, там все прекрасные — и Дима Миллер, и Оля Павловец, я влюблена там во всю команду.
Причина того, что оттуда ушла, — мой идеализм. Поначалу была включена в процесс максимально: ходила в «Склиф», смотрела, как работают врачи, но за год так устала от медицинской лексики, от того, что сценаристы могут не читать предыдущие серии. Мое идеалистическое представление — все, как в «Гамбите», должны трудиться максимально включенно, профессионально. Ребята молодцы, что протянули столько сезонов, зрители их очень любят. А я реально не смогла, поняла, что мне сложно задерживаться в сериалах.
Сейчас согласилась на второй сезон «Краснова», в том числе следуя совету Лыкова: есть работа — надо работать. Так говорил и Олег Павлович. Наверное, просто взрослею, у меня трое детей. Но это не отменяет того, что я абсолютно согласна с той собой, которая ушла из «Склифосовского» и «Московской борзой».
— Главную роль в «Краснове» играет Игорь Петренко. Как вам с ним работалось?
— Сниматься с Игорем — такое счастье! У нас за плечами несколько проектов. Когда пришли на пробы, возникло чувство, будто мы реально бывшие муж и жена, у нас есть прошлое. Перед каждым новым сезоном меня умиляет вопрос, чем этот сериал будет отличаться от всех остальных. Думаешь: «Действительно, чем же?» Да ничем! Кроме того, что другие артисты попытаются спасти ситуацию. Мне эта работа дорога из-за команды, Алены Райнер, которая училась на курс младше, а сейчас стала замечательным режиссером, имеющим представление, что хочет снять. И с Игорем очень легко, потому что он человек-импровизация. Помню, как снимались в сериале «Шерлок Холмс», насколько он был счастлив, когда ему давали творить, хулиганить с Андреем Паниным.
Я так радуюсь, что моей героине в «Краснове» не приходится произносить медицинские термины, что я не врач, который кого-то лечит, я там скорее про любовь, и в этом смысле мне как-то легко и радостно. А Игорю приходится брать на себя работу локомотива. Но он умница, делает это неравнодушно, честно, если видит какие-то вопиющие нестыковки, с пеной у рта доказывает, объясняет, как надо их устранить. Я иногда замечаю, как ему бывает физически тяжело: Игорь включен не только в работу, но и в своих детей, он их любит. Редко, но младшие девчонки бывают на съемочной площадке, и мы наблюдаем, какой Петренко чудесный папа.
— А есть ли в вашей профессии какие-то табу, вещи, на которые вы никогда не согласитесь?
— Да. Мат — это какая-то вопиющая пошлость. И еще пока ничто не убедило меня сниматься обнаженной. Однажды отказалась, и режиссер заявил: «Это непрофессионально, вы так ничего не добьетесь». Я возразила: «Знаете, не могу вспомнить ни одного фильма с Одри Хепберн или Мерил Стрип, где они снялись обнаженными. Что совсем не помешало их карьере». Я видела картины, где это снято красиво, где это нужно, без этого, наверное, не состоялось бы кино. Но в современных кинопроектах такие моменты для меня выглядят ужасно.
— Очень важный вопрос. У вас трое детей. Как вы на них решились? Как воспитываете младших — Остапа и Олега? Чем мальчишки увлекаются? Старшая, Олеся, уже взрослая, где учится?
— Я наблюдала множество несчастливых актерских судеб женщин, которые решили не рожать. Может быть, не так дорожу профессией, хотя очень ее люблю за то, что она все время меня растит, никогда не дает остановиться. Другой работы, которая позволяет увидеть такое количество разных судеб, испробовать разные профессии, побывать в таких местах, куда не всякого пустят, нет. Нам говорили, что сцена не прощает измены, возможно, это так. Но мне кажется, что разумный баланс между профессией и личной жизнью достижим. У нас огромное количество актрис — многодетных мам: и Катя Климова, и Маша Порошина, и Ира Леонова, гораздо более многодетных, чем я. Они известные, востребованные, прекрасные актрисы.
Я фаталист, верю, что все мое от меня не уйдет. Если сегодня не так много работаю, ничего, значит, это какой-то этап накопления. Мне не хотелось упускать возможность включиться в детей, я так их люблю, мне иногда страшно потерять их доверие: я приду, а они — раз! — и уже выросли без меня. Когда я уезжаю сниматься, постоянно держу их в фокусе внимания.
Мне очень хочется верить, что я хорошая мама. Когда-то вычитала у автора «Мужчины с Марса, женщины с Венеры» Джона Грэя, написавшего замечательную книжку «Дети — с небес», фразу, которая навсегда сняла для меня все вопросы: нет идеальных родителей и не бывает идеальных детей. Поэтому я своих детей просто люблю, стараюсь их услышать. Сейчас все больше понимаю, что есть такой нерушимый вселенский закон свободы воли. Как бы мне ни хотелось, есть их воля, и ее нельзя нарушать. Поэтому я учусь у них, а на что-то вдруг начинаю смотреть их глазами, пытаюсь им объяснить, что я чувствую.
Я не могу поместить их в теплицу, им предстоит жить в реальном мире. Они круглосуточно не сидят в компьютерах или смартфонах, они заняты, с огромным удовольствием танцуют. Я попыталась приобщить их к музыке, отвела в музыкальную школу, но нам там сложно, скорее всего, мы это оставим.
— Фортепиано?
— Нет. Олежка год учился играть на балалайке, Остап — на флейте. Им пока нравится. Была Масленица, и Олег в классе сыграл на балалайке, никто его специально не готовил. Учительница спросила: «Ты же играешь?» И он не постеснялся, сыграл. Остап сидел, подбирал на флейте вступление к «Лебединому озеру» Чайковского, не получалось, но я прямо видела, как ему хотелось, чтобы вышло. Сейчас такое время, когда все происходит быстро, и долгая работа дается ребятам тяжело. Преодолевать трудности с ними вместе легче, но я же не могу все время вести их за руку. А может быть, музыка — это не их. Они включились в бальные танцы, и им это очень нравится. В общем, я вместе с ними учусь, пытаюсь найти какой-то баланс между тем, что мне кажется драгоценным, и их представлениями о нашем времени.
То же самое с дочкой. Меня иногда просто потрясает ее мудрость. Она поступила на сценарный факультет ВГИКа, учится у Зои Кудри. Олеся дружит и с актерами, и с операторами, и с режиссерами. Дочь пишет, конкретно зная, чего добивается. Она не делает это на заказ, пишет то, что хочет. На мой день рождения Олеся сочинила для меня такое замечательное письмо, это было так красиво, как будто я читала произведение в белых стихах.
Мне приятно, что они на одной волне с Зоей Анатольевной, Кудря ее очень любит. Какое счастье, когда твой ребенок попал учиться не туда, куда заставили или где выгодно, а туда, где душа поет. Да, у нее своя жизнь, друзья, я верю, что их поколение, может быть, что-то сдвинет, в том числе в нашей киноиндустрии. Мне выдали почитать сценарий, я решаю: возьмусь, не возьмусь за роль. А Олеся мыслит сразу и как актер, и как режиссер, и как сценарист, я рада, что она еще и снимается в кино.
— Ольга, прочитала, что вы освоили ландшафтный дизайн, флористику, каллиграфию. Что дают вам новые умения?
— Когда я пошла на каллиграфию, все недоумевали: «Господи, зачем тебе это надо?» А я увлеклась ею всерьез. Прочитала про Стива Джобса, который тоже в свое время увлекся этим хобби, а в результате разработал каллиграфический шрифт для смартфона. Мне это может пригодиться в историческом кино, где порой надо писать пером. Помню, что во время съемок «Волчьего солнца», когда мне нужно было писать мужу, белому генералу, перышком, я не смогла этого сделать. Понимаю, что такой навык, может быть, никогда не пригодится в моей творческой биографии. Но я занималась каллиграфией, потому что мне это нравится, для меня это сродни медитации.
Вообще, составила список из двадцати вещей, которые к моей профессии никак не могут быть применимы, но я мечтаю им научиться, к примеру, игре на гуслях. Если покопаться в подсознании, наверное, объясню, зачем мне все это надо. А так, навскидку, просто душа просит.
С ландшафтным дизайном так же. Может быть, потому, что моя фамилия Красько, я люблю, когда вокруг красиво. Мне так хотелось, чтобы и на нашей даче все было красиво. У меня есть время, чтобы пойти поучиться чему-то новому. Я не рассматриваю это как смену профессии, просто хочу освоить что-то непривычное. Уже многое понимаю про растения, правила гармонии, могу применить свои знания на участке у родителей или друзей. Я им помогаю, не претендуя на звание великого дизайнера, мне просто это нравится, хочется, чтобы наша планета была красивой, потому что я уверена: мы живем в раю и сами его портим. И это касается всего, за что я берусь.
— Не будете спорить, что вы красивая, талантливая женщина с изумительными интонациями в голосе. Не сомневаюсь, что недостатка в мужском внимании не испытывали. Что вы разглядели в Вадиме, что заставило вас связать с ним свою жизнь?
— Говорят, что полные противоположности притягиваются, так рождаются самые крепкие союзы. Видимо, это наша история. Иногда я чувствую, что мы действительно из разных миров. С другой стороны, у меня ощущение, что крепче тыла мне не сыскать. Я чувствую себя защищенной рядом с Вадимом, с годами мы научились слышать и понимать друг друга.
Эмоции и градусы в наших отношениях никуда не испарились, но возникла и настоящая дружба. Когда-то мы думали: наверное, легче, когда он по большей части в Чите, поскольку там у него работа, а я здесь, что такие расстояния — гарантия того, что мы друг другу не надоедим. Сегодня понимаю, что расстояния разделяют, мы не успеваем прожить что-то важное — и сложное, и радостное — вместе. У нас непростой путь, мы до сих пор не нашли места, где находились бы рядом. Но мне нравится, что в главном друг друга слышим.
Так или иначе живем в привычной системе координат — детский садик, школа, институт, работа. Но я очень часто глобально из нее выпадаю. Вадим принимает меня любую, даже когда я понимаю, что он со мной не согласен. Для меня это огромная наша взаимная заслуга, мы к этому вместе пришли.
— Остались ли у вас нереализованные желания?
— Море! Говорю же, я столькому хочу научиться. Мечтаю работать с детьми, во мне это живет, но я ни в коем случае не имею в виду театральную школу. Мне хочется восстановить какую-то русскую красивую усадьбу и открыть там центр, где дети могли бы развиваться творчески, чтобы там и музыка звучала, и осваивались прикладные искусства — от работы на гончарном круге до резьбы по дереву и вышивания. Верю, что я его создам, хотя это непросто.
Я уже упоминала, что давит сегодня на наших детей. А мне хочется, чтобы они могли скакать на лошадях, сидеть на траве и изучать природу на природе, а не в классе, где нельзя побегать. То есть это как будто школа и не школа — какое-то пространство, которое я еще не до конца додумала, поэтому оно пока не проявляется. Надеюсь, Боженька мне поможет.
Подпишись на наш канал в Telegram