«Меня часто называют занудой, зазнайкой и мизантропом. Предупреждаю всех: на самом деле я гораздо хуже», — лучезарно улыбаясь, поведал корреспонденту «7Д» гранд мирового кино, актер и режиссер Аль Пачино, приехавший на 68-й Венецианский фестиваль с новой картиной «Саломея Уайльда» и новой подругой по имени Лусила Сола.
— Ходят слухи, что к интервью вы относитесь, мягко говоря, настороженно и по возможности стараетесь откреститься от встреч с журналистами. Это правда?
— Слава — штука отвратительная, то же самое могу сказать и об интервью. (Смеется.) Тебя время от времени прижимают к стенке и пытают одними и теми же вопросами, от которых можно просто спятить. Иногда, знаете ли, смотрят с таким восхищением и кричат в ухо: «Боже правый, да это же сам Аль Пачино! Я вырос (или выросла) на ваших фильмах!» Зачем кричать, я не глухой, да и о возрасте моем мне напоминать не требуется: я пока помню, когда родился. (Смеется.) Как-то один репортер из Австралии лет эдак шестидесяти (скажу по секрету, пришлось спасаться от него бегством) мне заявил, что «рос и воспитывался на образе Майкла Корлеоне», а сейчас он им, Майклом то есть, «лечится»: как прихватит у него что-нибудь, сразу ставит старую кассету с «Крестным отцом» и начинает поправляться.
Зато я после таких бесед начинаю болеть и чувствую себя «старым пальто», которое иногда достанут из шкафа, встряхнут и похвалят: «А пальтишко-то еще ничего себе, без дырок, — глядишь, еще и в моду войдет снова». (Улыбается.)
— Зря вы так, про пальто. У нас в России вы из моды никогда не выходили — так и остаетесь в статусе секс-символа, а вашими фильмами мы продолжаем наслаждаться и «лечиться». Я вот периодически «подлечиваюсь» картиной «Жизнь взаймы»: ее главный персонаж — автогонщик Бобби Дирфилд в вашем исполнении — один из моих любимых киногероев.
— Черт возьми, неужели в России еще помнят это древнее кино? (Улыбается.) Признаюсь, приятно услышать такое, хотя в свое время меня за эту роль многие критиковали. Но мне фильм очень дорог. Он был снят во второй половине семидесятых, и тот период — особенный: люди и ценности были другими, мы много размышляли о жизни, пытались радикально изменить ее, бросали вызов судьбе. Мой герой часто задумывается о смерти, впадает в депрессию после смерти друга, а встретив и полюбив неизлечимо больную женщину, полностью переоценивает свой жизненный багаж.
— Почему вас критиковали за эту роль?
— В основном обвиняли в том, что я переврал всего Ремарка, изображал слюнявую любовь и прочее. Кроме того, многие сравнивали Бобби Дирфилда с другими моими ролями — Фрэнком Серпико из картины «Серпико» или Сантино из «Собачьего полдня», но в первую очередь с Майклом Корлеоне, и сравнение оказалось явно не в пользу Бобби.
Говорили, что Дирфилд недостаточно глубоко выведен мною, да и много чего еще предъявили. Я тогда был чересчур самокритичен, переживал, прислушивался к чужому мнению. А сейчас избавился от этого недуга, надеюсь — навсегда: успокаиваю себя тем, что всегда найдутся специально обученные критике люди или просто энтузиасты этого дела, поэтому мне самого себя разбором моей работы можно и не утруждать. (Смеется.)
— В одном из интервью вы сказали, что участие в трилогии «Крестный отец» принесло вам не только славу. Роль Майкла Корлеоне стала вашей визитной карточкой и проклятием одновременно.
Ожидали ли вы такого результата, приступая к работе над первой частью картины?
— Нет, конечно. Я даже сценарий не очень внимательно прочитал, просто оценил его как «масштабный проект» Фрэнсиса Форда Копполы. Только Коппола и настоял на моем участии в фильме — сначала к этому отнеслись сдержанно, а когда я пришел на пробы, сдержанность начала перерастать в недоумение, а потом и вовсе в агрессию: «Какой из этого недомерка Корлеоне?» Однако после просмотра проб меня сразу же единодушно утвердили на роль. О том, что проект окажется настолько успешным, никто из нас, даже сам Коппола, и не думал. Это был просто феномен. Меня всегда спрашивают, как я «вычерчивал» образ Корлеоне. Так вот, я делал это очень медленно — сущность Майкла раскрывалась постепенно, это очень многогранный персонаж.
Он связан с криминальным миром, но по натуре своей он не гангстер. Однако жизнь диктует свои правила, и ему приходится принять их, пожертвовав своими мечтами и забыв о здравом смысле.
— А вам приходилось в жизни жертвовать своими мечтами и забывать о здравом смысле?
— К счастью, мечты никто у меня не отнимал, я их старался реализовывать по мере возможности. Что же касается здравого смысла, то здесь все гораздо сложнее. Иногда мы сами не знаем, где проходит граница между здравым смыслом и беспочвенными фантазиями, между мудростью и страхом перед неизведанным. В детстве — я вырос в Южном Бронксе — любил бегать по крышам, прыгать с высоты — это были потрясающие впечатления. А дома меня постоянно ругали, особенно мать и бабушка: «Какого черта ты не слезаешь с крыши целыми днями?»
Объяснить им свои ощущения я не мог, но для меня они были окрашены смыслом. Я и во взрослой жизни много чего понаделал, потому что считал это разумным. Когда-то я искренне считал, что алкоголь помогает решить многие проблемы, это действительно помогало. Потом я почувствовал, что пришло время остановиться — я знал, что смогу сделать это своими силами, и сделал. Мой отец всегда говорил мне, что высшая грань разума — это умение просто наслаждаться жизнью. Надо научиться ценить красивый вид из окна, беседы с друзьями, осенние прогулки, расслабляющую ванну с пеной, хорошую еду. У меня — увы! — не всегда получается следовать этому совету — наверное, времени не хватает на «созерцание». (Смеется.) — Вы вспомнили о своем детстве.
Это был счастливый период вашей жизни?
— Сейчас я бы ответил утвердительно, а лет двадцать назад сказал бы, что это были худшие годы, поскольку ничего яркого не вспоминалось. Родители развелись, когда я был совсем крохой, мы переехали в Бронкс поближе к деду с бабушкой — родителям моей мамы — и жили все вместе в небольшой квартирке на головах друг у друга. Потом к нам присоединились еще две мои тетки — обе плохо слышали, и, общаясь с ними, приходилось кричать или показывать что-либо жестами. Я пропадал на улице, возвращаться вечером домой не хотелось, за что я часто получал от деда или матери. Я злился на маму, считая ее виноватой во всем: не мог простить того, что мы живем в жутком «муравейнике», что она постоянно пилит меня, что не хватает денег и еды.
Но именно ей я во многом обязан своим знакомством с кино: она часто водила меня в кинотеатры. Скопив денег, я поступил в театральную студию. Но до того успел бросить школу, уйти из дома, окончательно разругавшись с родственниками, и сменить кучу профессий — убирал, разносил, подавал. Матери не стало, когда мне исполнилось 22 года: ей было всего 43, когда она ушла. За ней, спустя год, умер дед. Сейчас я вспоминаю все свои проблемы и поводы для ссор с близкими — все это кажется таким глупым и жестоким с моей стороны, но уже ничего не исправишь...
— А как складываются ваши отношения с собственными детьми? (У Аль Пачино трое детей — дочь Джули Мэри от Джен Таррант, преподавательницы актерского мастерства, и близнецы Антон Джеймс и Оливия Роуз от актрисы Беверли Д’Анджело. — Прим.
ред.)
— Я полностью уверен, что дети — это моя главная награда от жизни, лучшее, что могло случиться со мной. Стараюсь уделять им максимум внимания, помогать и просто наслаждаюсь их обществом. Джули в октябре исполнится 22 года — мы с ней очень близки, а по характеру она напоминает меня в молодости. Не знаю, хорошо это или плохо, но уж точно не легко для окружающих и в первую очередь для нее самой. Импульсивна, иногда непредсказуема и неуправляема. Как и я, обожает бейсбол и неплохо играет. Сейчас она учится в студии актерского мастерства, пробует силы в качестве актрисы, мечтает освоить и режиссерскую профессию. Близнецы еще ни о чем таком не думают — им всего десять лет, пока хотят продавать мороженое в парке, но не успеешь оглянуться, как их желания кардинально изменятся.
(Улыбается.)
— Надеюсь, вы не убежите сейчас (как в случае с австралийским репортером), если я задам вам вопрос о браке. Вы никогда не были женаты — это ваша принципиальная позиция или просто случайность?
— Обещаю, что не убегу. (Улыбается.) На тему семьи и брака я могу рассуждать долго и обстоятельно, как и подобает тем, кто в этом вопросе не имеет никакого опыта. (Смеется.) В моем случае говорить о какой-либо принципиальной позиции касательно брачных уз не приходится, поскольку я не знаю, почему до сих пор ни разу не женился. Может быть, кто-то из мужчин назовет это мудрым решением, а кто-то даже и позавидует, но сам я объяснить причины моего холостого состояния не могу. Видите ли, я никогда не упускал шанса приобрести опыт в той или иной области, в том числе на сцене и в кино, даже странно, что мне не довелось приобрести его и в браке.
(Улыбается.) Возможно, мысленно я просто откладывал это до лучших времен, поэтому не удивлюсь нисколько, если в один прекрасный день решу расстаться со статусом вечного холостяка и превращусь в чьего-то мужа. Кто знает, может быть, это и будет моя самая лучшая роль. (Смеется.) (На Венецианский кинофестиваль Аль Пачино прибыл с подругой Лусилой Солой, 32-летней аргентинской актрисой. Пара выглядела абсолютно счастливой — Лусила ни на шаг не отходила от мэтра, держа его за руку, а Пачино сиял, то и дело поглядывая на спутницу влюбленными глазами. — Прим. ред).
— А какую из своих ролей в кино вы считаете лучшей?
— Мне трудно назвать только одну: я же сказал, что перестал быть самокритичным. (Улыбается.) Наверное, все-таки Тони Монтана (герой картины Брайана Де Пальмы «Лицо со шрамом», кубинский наркобарон. — Прим. ред.) — это моя любимая роль. Назову еще «Запах женщины» (в этом фильме Аль Пачино сыграл слепого полицейского Фрэнка Слэйда и получил за эту роль «Оскар». — Прим. ред.), Шейлока из «Венецианского купца» и Уилли Бэнка из «Тринадцати друзей Оушена».
— На нынешнем Венецианском кинофестивале вы удостоились престижной награды за вклад в современное искусство и достижения в кинематографе и представили на суд зрителей свою новую режиссерскую работу «Саломея Уайльда», в которой сыграли роли и царя Ирода, и самого себя, и Оскара Уайльда.
Эту картину можно назвать документальной?
— Это было бы не совсем точно. «Саломея» — это скорее биографический этюд об Оскаре Уайльде, в котором переплетаются документалистика и художественное повествование. Я давно интересуюсь судьбой Уайльда, пытаюсь разобраться в его произведениях, поэтому решил создать этот проект. Саломею сыграла талантливая актриса Джессика Честейн (она исполняла эту роль и в театре). Фильм я бы назвал размышлениями в документальном стиле, в которых мы рассказали о театральной постановке «Саломеи». Когда-то я стоял на распутье между кино и театром, сейчас же я понимаю, что всегда был и остаюсь именно театральным актером. Это главная часть моего творчества, несмотря на множество сыгранных в кино ролей. В данный момент я возглавляю театральную актерскую студию и получаю огромное удовольствие от работы.
Не знаю, сколько еще удовольствий мне осталось испытать в жизни — может быть, это одно из последних. В любом случае я благодарен судьбе за все, что она мне предоставила и в чем обделила.
Подпишись на наш канал в Telegram