«Спортзал сотворил со мной удивительную метаморфозу. Если вспомнить мой эстрадный облик конца 70-х — начала 80-х — это какое-то сутулое создание, замученный интеллигент. А после того как спорт стал частью моей жизни, я смог второй акт спектакля «Я тебя больше не знаю, милый» играть топлес — мы с Маковецким разгуливали по сцене в одних легинсах», — рассказывает артист Ефим Шифрин.
— Ефим, у вас, как минимум, два официальных имени. Как к вам обращаться?
— Вы можете обращаться ко мне по-разному. Нахимом меня назвали при рождении, потом в домашнем употреблении я стал Фимой, а на эстраде неожиданно — Ефимом, при этом брат меня зовет Химычом. А, например, в списке принятых в университет на филфак в свое время я обнаружил, что принят Шифрин Рахил, и расплакался, потому что подумал, что это не меня приняли. Карточка моя в театральной библиотеке гласила… Ну ладно, это уже неприлично...
— Любопытно...
— Они списывали с какого-то моего студенческого билета, где Нахим было написано неразборчиво, и я оказался Нихуилом.
— А представляете, если бы вас так записали не в библиотеке, а в титрах фильма. Например, «Возвращение попугая Кеши», премьера которого намечена на конец октября. Это киноверсия знаменитого мультфильма?
— Да, игровая версия. Фильм снят по мотивам мультфильма. Все и так, и не так. Вообще, я второй раз снимаюсь у Олега Асадулина, и каждый раз у меня персонаж один другого краше, вернее, один другого хуже — очень странные, загадочные. Режиссер использует свойство моей натуры — быть не до конца раскрытым. Первый раз в фильме «Стендап под прикрытием» мне досталась роль ростовского авторитета. Там я отчаянно гэкал и вообще был сам на себя не похож — в корейском френче, бандит-перебандит. Единственная роль в моем репертуаре, когда я сам себя не узнал. И это при том, что мне не делали никакого грима. Просто у меня обнаружилось подбородков гораздо больше, чем в жизни, я как-то погрузнел и сделался крайне неприятным.
А в «Возвращении попугая Кеши» я играю совсем другую разновидность плохого человека — или не плохого, но очень странного. Мой персонаж — такой, знаете, сладкий. Он на время приютил у себя попугая Кешу, этот любитель животных очень не хочет расставаться с ним. Даже из страха перед героем Кологривого.
У Никиты Кологривого на съемках «Возвращения попугая Кеши» сложились по-настоящему дружеские отношения с попугаями Кокой и Альбой. Никита периодически даже вступался за пернатых, если их не воспринимали как актеров. Попугаи, в свою очередь, отвечали взаимностью и очень четко выполняли все команды режиссера.
— Никита Кологривый играет в картине главную роль — настоящего хозяина Кеши. Как вам с ним партнерствовалось? Сегодня много говорят о его сложном характере.
— Я о Никите, конечно, был наслышан, потому что съемки как раз совпали с каким-то очередным обсуждением его в СМИ — в частности, он говорил о кумовстве в актерской профессии. Поэтому на всякий случай я взял с собой на съемки диплом ГИТИСа — вдруг у него бы возникли вопросы, откуда я появился на профессиональной площадке. Но не пригодилось. Мы встретились, как будто сто лет знакомы. Судя по его признаниям, он очень хорошо относился ко мне в детстве, выделял среди других юмористов. И мы подружились во время съемок. Знаете, я многое прощаю, если человек профессионал. Про Никиту можно говорить что угодно. Да, я заметил, что у него взрывной темперамент, он быстро заводится на площадке и так же быстро отходит. Но он профи и талант! Мы с ним подружились в соцсетях, и в комментариях я ему написал: «Никита, я должен отметить в тебе одну особенность, которая мне очень нравится, — ты в профессии пробуешь разное». После беспощадного героя «Слова пацана» в «Возвращении попугая…» он играет учителя географии. И с любой ролью справляется успешно!
— А попугая играет попугай? Или компьютерный персонаж, как Чебурашка?
— Живой попугай, конечно. И в этом особенность фильма. Потому что живые дрессированные попугаи переигрывают актеров. Единственное, они сами не говорят, за них говорит Гарик Харламов. Фильм выйдет — посмотрим, что получится. Но у Олега Асадулина очень крепкие работы, и каждый раз он мне обещает, что в следующей картине моя роль будет больше. Не знаю, в третий раз, может, и будет — на одну реплику. Но я ему благодарен за то, что он дает мне возможность быть разным и всегда утверждает без проб. Потому что единственное, что я ненавижу в кинематографе, в театре, — это кастинги. Я их никогда не проходил. Кастинг — это соревнование, а такой «формат» меня убивает. Я не могу ни с кем состязаться. Если режиссер верит в меня и видит в роли, я гораздо свободнее. Я тогда фантазирую смело, пробую смело.
— Ефим, вы много озвучивали мультфильмов. Любите этот жанр?
— Конечно, это же игра! Началось все с озвучивания «Братьев пилотов» Татарского, где я не произносил ни одного слова, только междометия, но каждый «хрюк» что-то означал. И второй мой опыт — Мышиный Король в первом полнометражном мультике «Щелкунчик». Тоже было мало слов, но очень много звуков — я все больше падал, кряхтел, плакал... Но были и мультики, в которых я озвучивал полноценные монологи своих персонажей, например, «В зоопарке ремонт».
— Ваш голос — ваша визитная карточка!
В Театре мюзикла Ефим Шифрин играет со дня открытия практически в каждом спектакле. А в постановке «Жизнь прекрасна!» он исполнил сразу несколько ролей. Кроме того, все объявления для зрителей в театре делаются голосом Шифрина.
— Я лет двадцать, наверное, проработал на эстраде с «масочным» голосом. Он возник из характера каких-то персонажей, предложенных мне писателем Виктором Коклюшкиным. И естественно, что тексты я соотносил с его авторской интонацией. А Виктор разговаривал высоким голосом и гнусавил. И ко мне эти речевые особенности незаметно переползли… Потом выяснилось, что мой голос как инструмент может пригодиться и в других жанрах, при других обстоятельствах. Например, я записал очень много аудиокниг.
— Начинали вы с текстов Виктора Коклюшкина, а потом в вашем репертуаре появились и миниатюры Михаила Жванецкого. Он и в жизни был такой же ироничный?
— Михаил Михайлович был сложным человеком. Когда он начинал свою карьеру в Москве, первое отделение всегда уступал артистам, которые исполняли его монологи. Мы подружились. Но в разные периоды жизни он то сокращал дистанцию в общении со мной, то удлинял. Знаю, что его смущали мои авторы. Он говорил: «Надо бы мне тебе что-то написать». Я разводил руками: «Так что же вам мешает?» Он ревниво относился к качеству текстов для моих номеров, потому что уважал меня как артиста. Но в 90-е и в 2000-е годы я много работал на телевидении, и, чтобы сохранять новизну и остроту, мне требовалось огромное количество материала, а его качество иногда оставляло желать лучшего.
— Вашим мастером в эстрадно-цирковом училище стал Роман Виктюк. Под его руководством вы играли в Театре МГУ, потом в собственном театре Виктюка, когда еще не было помещения… Он считал вас самым талантливым своим студентом.
— Да, он ко мне очень хорошо относился. Но последние годы мы не работали, я никак не вписывался в эстетику того, что он делал: спектакли, в которых было много движения, пластики. Меня привлекал немножко другой театр, и последней нашей большой рaботой стал успешный, на мой взгляд, спектакль «Коза, или Кто такая Сильвия» по пьесе Эдварда Олби. Правда, в России он шел недолго, отчего Роман Григорьевич очень страдал. Все-таки постановка была провокационная, скандальная — часть зрителей покидала зал, другая бешено хлопала. Виктюк всегда брался за проекты на стыке возможного и невозможного. Но свою роль в «Козе…» я считаю одной из лучших в собственной биографии. И мастер был доволен. Помню, как во время репетиций Виктюк качал головой и приговаривал: «Как он это делает?» Такой комплимент от учителя как забыть?
— В спектакле Виктюка «Я тебя больше не знаю, милый» вы играли на сцене Театра Вахтангова. А как вас приняли «вахтанговцы»?
— Да, там прежде никогда не было чужаков, а мы семь сезонов отработали. Не думаю, что меня хорошо приняло старшее поколение, исключая Людмилу Максакову, потому что у меня репутация эстрадного артиста, а мой театральный список работ корифеям был совершенно незнаком. Но в итоге мы сработались, и в Театре Вахтангова я еще раз появился уже по приглашению Владимира Мирзоева. А с Сергеем Маковецким мы вместе играли еще в одном спектакле Виктюка — «Любовь с придурком».
— А какие гастрольные истории вспоминаются?
— Гастроли в Израиле всегда были умопомрачительными. Например, на гастроли спектакля «Я тебя больше не знаю, милый» нас сопровождал Михаил Ульянов. Он в спектакле не был занят, но как худрук Театра Вахтангова представлял постановку. И всегда на всех площадках при появлении на сцене Ульянова зал дружно, как по сигналу, вставал и приветствовал его овациями. И вот однажды Михаил Александрович пошел с нами на море. Израильтянин, который на пляже собирал деньги за лежаки, его не знал и пристал с требованием заплатить. Они не понимали друг друга, так как говорили на разных языках, и крайне комичная сцена их препирательства собрала огромное количество зевак из числа наших соотечественников. Все с удовольствием наблюдали за этим представлением, но дружно осуждали хозяина лежаков, который требовал с лауреата Ленинской премии деньги.
А с Людмилой Максаковой мы однажды в Саратове под руку шли к трапу самолета по жутко скользкой площадке, покрывшейся наледью после оттепели, и, конечно, одновременно упали. Падение нам обоим смягчила ее огромная шикарная шуба, но мы долго не могли встать, потому что ржали как сумасшедшие. В самолете она эту шубу не сняла, так как перелет был относительно недолгим. А по приземлении выяснилось, что к шубе Максаковой прилип огромный кусок льда, который за время нашего полета благополучно растаял, оставив под артисткой внушительную лужу. Увидев эти последствия, мы снова покатились со смеху. И надо отдать должное чувству юмора Людмилы Васильевны, она смеялась больше всех: «Боже, что подумают люди?»
Уехать с Колымы, где провел детство будущий артист, у семьи Шифриных получилось только в 1966 году. Они поселились в Юрмале. Нахим окончил школу, поступил на филологический факультет Латвийского государственного университета. Но занятия в студенческом театре перевернули жизнь юного студента. В 1974-м Шифрин поступил на эстрадное отделение Государственного училища циркового и эстрадного искусства в Москве. Курс вел Роман Виктюк.
— А как возник ваш «театральный роман» с Владимиром Мирзоевым? Как он вас открыл?
— Не знаю. Думаю, что ему меня посоветовала моя приятельница Тереза Дурова, потому что именно на сцене ее театра на Серпуховке Мирзоев собирался ставить «Дракона» Шварца. Работалось мне с Володей очень легко. Потом с Мирзоевым мы сделали и «Принцессу Ивонну» для Театра Вахтангова, и телевизионный спектакль «Контракт», и очень важную для меня работу — мой телевизионный моноспектакль «Пьеса для мужчины» по Хармсу, и фильм «Ее звали Муму».
— В этом фильме снимались Елена Коренева и Петр Федоров. Познакомились?
— У нас не было общих сцен, но познакомились мы при других обстоятельствах. С Леной — на площадке сериала «Филфак». Она была членом преподавательской команды, самым строгим. При том, что в жизни Леночка — чудесная. Удивительная актриса — такое преображение от совершенно воздушной девочки из «Романса о влюбленных» до фурии из «Филфака».
А с Петей Федоровым мы все время тренировались в одном зале.
— Он что, как и вы, увлекается бодибилдингом?
— Нет, он не культурист, но любит спорт, у него очень ладная фигура, которая, конечно, верно служит ему и в кинематографе. Ведь и со мной спортзал сотворил удивительную метаморфозу. Потому что, если вспомнить мой эстрадный облик конца 70-х — начала 80-х — это какое-то сутулое создание, замученный интеллигент. А после того как спорт стал частью моей жизни, я смог второй акт спектакля «Я тебя больше не знаю, милый» играть топлес — мы с Маковецким разгуливали по сцене в одних легинсах. И в спектакле «Коза…» я сцену бокса с сыном играл тоже топлес и слышал из зала восхищенный шепоток. Когда-то я не мог даже представить, что буду так выглядеть и что меня на сцене разденут намеренно. Отсюда и две постельные сцены в кино. В «Муму» с Ирой Вилковой и в «Филфаке» с Виолеттой Давыдовской.
— Когда вас пригласили в «Филфак», у вас было ощущение какой-то мистики? Все-таки у вас первое образование — филологическое.
— Да, я знал филфак как свои пять пальцев, но все-таки советского образца, а в сериале он более вольный — наших дней. Символизм можно углядеть в каждом шаге, в каждом повороте моей жизни. И если я начну искать тут какой-то смысл и закономерности, сойду с ума! Потому что некоторым вещам объяснения точно найти не смогу. Например, кабинет, в который Андрей Кончаловский пригласил меня на знакомство, приступая к «Глянцу», мне приснился незадолго до этого абсолютно в том виде, в котором я потом увидел его наяву. Вообще, когда мне впервые позвонила помощница Кончаловского, я решил, что это какой-то розыгрыш. Ну а как еще может быть? Где я, а где Кончаловский… А когда я приехал к нему на встречу и увидел знакомый кабинет, меня просто закачало.
— И какую актерскую задачу вам поставил Андрей Сергеевич?
— А ему и объяснять ничего не надо было, потому что сценарий Дуни Смирновой был выписан очень хорошо, максимально достоверно. У моего персонажа — модельера — в сценарии была фамилия Валюшкин. И я понял, что это симбиоз фамилии Юдашкина и его имени. Понятно, что Кончаловский не планировал делать никакой пародии, но благодаря фамилии героя я понял, что речь идет о персонаже, который очень хорошо мне знаком. И я тут же начал импровизировать. Показал Андрею характерный жест Валентина, когда тот складывал руки лодочкой. И этот жест потом вошел в фильм. Но нарядили меня совсем не под Юдашкина, а под Карла Лагерфельда. И я сыграл его эпигона — человека, который стремился выглядеть, как Лагерфельд. Но мой модельер неожиданно из Валюшкина превратился в Шифера. Об этом я узнал только на съемочной площадке — повсюду висели огромные афиши Марка Шифера.
В «Глянце» у меня был шанс сыграть другую роль — мне очень понравился персонаж-сутенер. Я позвонил Кончаловскому, когда прочел сценарий: «Можно я вам сутенера покажу?» И показал. Андрей Сергеевич ответил: «Ты ставишь меня перед трудным выбором, мне это тоже нравится». И я почему-то уверил себя, что сыграю эту роль. Но сутенера Кончаловский отдал Гене Смирнову… По завершении съемок «Глянца» Андрей Сергеевич мне сказал, что ему было очень легко работать со мной: он лишь вначале поставил меня на колею, по которой я дальше катился сам.
С Андреем Сергеевичем мы встретились и в театральном репетиционном зале. И надо сказать, что Кончаловский, который был со мной сама любезность на съемках «Глянца», стал совершеннейшим инквизитором во время репетиций рок-оперы «Преступление и наказание» для Театра мюзикла. Можно сказать, что он палкой выбил из меня Порфирия. Я очень нерешительно подходил к этой роли, потому что у меня перед глазами стояли образы предшественников: Смоктуновского, Маркова — я боялся сравнений, думал, что не осилю. И попросил у режиссера для себя роль Свидригайлова. Андрей сказал: «Выучи». И я выучил очень трудную арию Свидригайлова. Показал Кончаловскому и получил знакомый ответ: «Ты ставишь меня перед трудным выбором». Но тут же он сам этот выбор усложнил еще больше, спросив: «А Мармеладова не хочешь попробовать?» Я сказал: «Нет, нет, его очень мало». Андрей ответил: «И напрасно, это очень яркая роль!» Потом я пожалел. Может быть, я Свидригайлова и не сделал бы, а вот Мармеладова стоило попробовать, потому что такого персонажа в моем арсенале еще не было.
— А как получилось, что вы играете в каждом спектакле Театра мюзикла? «Принцесса цирка», «ПраймТайм», «Жизнь прекрасна!», «Тест на любовь»…
— Во-первых, не в каждом. Я не занят в «Золушке» и в детских спектаклях. А во-вторых, художественный руководитель этого театра Михаил Швыдкой меня однажды назвал талисманом Театра мюзикла. Сейчас я главных ролей не играю. Но начиналось наше сотрудничество с этим театром с мюзикла «Времена не выбирают», где у меня была главная роль. Эта роль задумывалась специально под меня, и я ее значительно дописал. Там очень много моей отсебятины, но мне это понадобилось, чтобы адаптироваться и заявить о себе, ведь я впервые работал в жанре мюзикла. А дальше все покатилось... Обнаружилось, что я худо-бедно пою, способен двигаться на сцене — если мне покажут. Примерно как заяц, которого научили играть на барабане...
Как-то Михаил Жванецкий подарил Нахиму бутылку коллекционного коньяка в коробке-шкатулке, оформленной под книгу. Шифрин поставил ее в буфет, где подарок хранился больше десяти лет. Но к одному из юбилеев Виктюка артист не успел приготовить презент и решил передарить драгоценную бутылку. Открыл коробку, а оттуда выпала записка с поздравлением от Михаила Михайловича...
— Восьмого октября в другом театре — Театре эстрады — ожидается ваш сольный концерт…
— Рабочее название моей программы было «Без труб и барабанов». История появления этого названия почти легендарная: однажды к Михаилу Аркадьевичу Светлову пришел начинающий автор и попросил помочь с названием для романа. Как рассказывают, Светлов спросил: «У вас там про трубы есть?» — «Нет». — «А про барабаны есть?» — «Тоже нет». — «Ну тогда, — говорит Светлов, — и назовите «Без труб и барабанов»… Но в процессе подготовки я осознал, что у меня в программе очень много стендапа. Само время заставляет меня выходить в зал, импровизировать, работать с публикой, и мы переименовали программу в «Stand-up и немножко музыки». Потому что в концерте будет и несколько комических музыкальных произведений, будут и номера, ставшие моими визитными карточками. Я, кстати, давно не работал в Театре эстрады, не считая прошлогоднего открытия после реконструкции, когда мы показали премьеру мюзикла «Между двух миров». Вообще редко сейчас работаю на эстраде и выступаю на телевидении. Зато веду свою программу на ТВЦ, она называется «Наша смешная жизнь», в сентябре начнется ее второй сезон. И вот продюсер Андрей Удалов уговорил меня на сольный концерт, чему я очень рад. Но до того 30 сентября я приму участие в юбилейном концерте Александры Пахмутовой в Театре эстрады, в котором исполню две ее песни.
— В свое время большинство ваших бенефисов и концертов проходило в легендарном концертном зале «Россия». Его уже не существует — на этом месте раскинулся парк «Зарядье». Да и жанра эстрады как такового нет. Скучаете ли вы по прежней, советской эстраде?
— В ваших словах есть доля истины. Сейчас очень много разговоров о цензуре. Я не поклонник цензуры, но я поклонник редактуры. И вот как раз в «России» работал профессиональный редакторский штат во главе с легендарной Мусей — Марией Борисовной Мульяш. И эти люди никогда не пропустили бы на сцену лучшего концертного зала страны случайный номер, случайного артиста. Все программы соответствовали советскому качеству, советскому представлению о том, что хорошо, а что плохо. Возможно, стендап в нынешнем его проявлении никогда бы и не появился в России, если бы он проходил редакторский фильтр… Советские культурные и моральные рамки, которые определялись для сцены и кино, хоть и были жестковаты, но в них рождались шедевры. Посмотрите, как живучи советские мелодрамы, в которых люди не раздеваются, но сколько в них эротики, не матерятся, но каких эмоциональных вершин достигают. А сейчас открытость заслоняет собой тайну. Хотя тайна — самое главное достоинство любого искусства. Теперь никаких загадок, никакой тайны, и, собственно, нет феномена искусства из-за этого. Так что ностальгия зрителей по прежним временам понятна.
С «Россией» у меня связано многое… Одно свое выступление там не забуду никогда. Не секрет, что такие концерты, особенно сложные номера с хореографией, подразумевают готовый звук, фонограмму. Тем более что я еще и использовал скромные возможности концертного зала «Россия» для цирковых номеров. Все-таки выпускник эстрадно-циркового училища. И вот я придумал номер: лежу на кровати в образе одинокого старика и в мечтах о каких-то романах сначала начинаю петь, а потом взмываю в воздух вместе с кроватью и парю. Меня поднимали на тросах под самые колосники. Конечно, правилами техники безопасности это было абсолютно запрещено, но каким-то образом мы уговорили ответственных лиц… И вот концерт. Кровать вместе со мной взмывает и вдруг замирает под самыми колосниками. Но этого мало — вырубается и фонограмма. А я никогда не открываю просто рот, а пою вместе со своей же фонограммой. А тут приходится не просто петь, а орать с высоты. И что оказалось? Один из тогдашних звукорежиссеров «России», отмечавший тем вечером какой-то свой праздник, хоть и не работал на концерте, но подшофе заглянул в «Россию» проведать коллег. Заинтересовался моим номером и, чтобы лучше разглядеть из-за кулис, всей тушей навалился на звукорежиссерский пульт. И вырубил все! Вы даже не представляете, какое это «счастье» — петь на двух с половиной тысячный зал без микрофона из-под потолка…
— После такого грех не выпить...
— Застолья после концертов в «России» обычно проходили в помещении слева от сцены, и на них нередко захаживали высокопоставленные лица. Например, Юрий Лужков. Он и сам был очень артистичным. Многие помнят времена противостояния Ельцина и Лужкова. И однажды на 50-летии Хазанова в Театре эстрады Юрий Михайлович сразил весь зал, когда вышел на сцену в парике под Ельцина и, пародируя голос Бориса Николаевича, зачитал приветствие Хазанову. Помню, в том же Театре эстрады мы стояли с Лужковым у окна, выходящего на храм Христа Спасителя, который отстраивался заново. Я тогда выразил сомнение: «Неужели быстро построят?» Лужков ответил: «Как пить дать построят». И свое слово сдержал. Сейчас я с удивлением вспоминаю, что такое неформальное общение было возможно. Я даже шутил с ним, подкалывал мэра. Юрий Михайлович меня почему-то выделял среди юмористов, приглашал на Дни Москвы в другие города и страны. Помню, в бизнес-зале какого-то аэропорта я вдруг услышал радостный окрик: «Фима!» И, обернувшись, увидел Лужкова с распахнутыми объятиями.
— У вас много наград. В том числе есть две именные премии — «Кубок Райкина» и «Кубок Никулина». У вас были встречи с этими артистами?
— Конечно! Мы встречались в концертах. А из рук Никулина я еще и получал диплом об окончании эстрадно-циркового училища. С Райкиным выступал трижды. Он тот человек, на которого я молился в детстве, в следы которого на песке с благоговением вступал на юрмальском пляже. И вдруг я оказываюсь рядом с ним за кулисами, и меня просят подержать какие-то капли для него — он плохо себя чувствовал. Я так гордился этой своей миссией! Но помню и другое, какой священный ужас я испытал, когда Райкин куда-то торопился и программу переверстали под него. Я должен был выступать за несколько номеров до него, а теперь вдруг оказался следующим. И у меня внутри все упало в предчувствии провала. Представляете, выступать после Райкина? Когда он вышел на сцену, я услышал рев зала… На самом деле зрители и меня приняли очень хорошо — я был тогда молодым и свеженьким. Но те минуты страха, которые этому предшествовали, забыть не могу.
— Что для вас, универсального артиста, свободно владеющего разными жанрами, самое важное в профессии?
— Я ужасно не люблю рутину, терпеть не могу делать то, что уже делал, мне только новенькое подавай — то, что пахнет свежей краской. Вторую половину своей жизни я прожил, не повторяясь ни в одной роли. И если на эстраде у меня персонаж узнаваемый и привычный, казалось бы, чего от него еще ждать, то в театре и кино мне повезло гораздо больше. Мои персонажи — абсолютно разные люди, с непохожей внешностью и голосами. И я благодарен судьбе и режиссерам за то, что они дают мне возможность открывать и раскрывать новые свои грани, а зрителям — за многолетние теплоту, интерес и доверие.
Подпишись на наш канал в Telegram