«Во время съемок картины «Пес Барбос и необычный кросс» Юрий Никулин представил режиссеру жену Татьяну, мою маму. Мама наивно поинтересовалась у Леонида Гайдая: «Вот вы работаете в кино. А у меня одноклассница стала актрисой. Как бы мне ее разыскать? Ее зовут Нина Гребешкова». — «Знаю такую, — ответил Гайдай. — Это моя жена», — в дни столетия отца рассказывает генеральный директор и художественный руководитель Московского цирка Никулина на Цветном бульваре Максим Никулин.
До начала съемок фильма «Бриллиантовая рука» артистам Миронову и Никулину показали тексты Леонида Дербенева, которые им предстояло исполнить в фильме на музыку Александра Зацепина. Моя мама, которая, конечно, тоже прочитала эти стихи, сказала Миронову: «Андрей, у тебя песня, которую будет петь вся страна! В ней столько подтекста: «остров невезения», «люди-дикари». А Юрина «Песня про зайцев» — примитив абсолютный». Но Миронов не согласился: «Татьяна Николаевна, вот увидите, все будут петь не мою, а Юрину песню». — «Не может быть!» — «Давайте поспорим». Поспорили на бутылку коньяка. И когда вся страна запела «А нам все равно…», мама честно купила хороший коньяк и вручила его Андрею.
В «Бриллиантовой руке» снималась вся наша семья: у папы — главная роль, мама сыграла экскурсовода, а я того самого пацана, за которым герой Андрея Миронова «идет по воде». Если помните, заканчивается сцена тем, что Геша Козодоев, оступившись, «прозревает». Он понимает, что перед ним не ангел, а мальчишка с сачком, и тогда со словами «А ну, щенок, в сторону!» дает ему пинка и обгоняет. Эту сцену долго не могли снять, потому что я дубль за дублем плюхался в воду прежде, чем нога артиста меня касалась. Тогда Гайдай пошел на хитрость: «Сейчас порепетируем. Андрей тебя пинать не будет, просто иди…» Я успокоился, расслабился. А режиссер тайком дал команду оператору снимать, а Миронову — играть! Я, наконец, получил в кадре настоящий пинок и натуралистично улетел в воду. Правда, потом еще долго обижался на вероломство взрослых. Но кино требует жертв…
Съемки приморских сцен проходили в Адлере. Мы с мамой в свободное время ходили на море. А папа с Гайдаем работали даже по завершении смены. Усаживались вечером вдвоем на веранде гостиницы за бутылкой вина и переписывали сцены, запланированные к съемке на следующий день. Сегодня понимаю, что для такого рода импровизаций требовалось немало мужества, потому что сценарий утверждался специальной комиссией задолго до начала съемок и любое отклонение от генеральной линии необходимо было «пробивать». Иногда какие-то нестандартные ходы предлагали и другие артисты. Леонид Иович отвечал: «Давайте попробуем снять. Хотя нам все равно никто не разрешит взять это в фильм — ну хоть сами посмеемся». У самого Гайдая юмор был немного циничным и мрачноватым. Я никогда не видел, чтобы Леонид Иович смеялся. Если кто-нибудь рассказывал анекдот, от которого все хохотали как безумные, Гайдай мог просто сказать: «Смешно». И это была высшая оценка. Папин же юмор был иного склада — легкий, светлый. Поэтому мнение Никулина было так важно Гайдаю. Помню, как дорабатывали в сценарии сцену падения Геши Козодоева перед логовом контрабандистов. Вместе Гайдай, Никулин и Каневский придумывали иностранный язык, на котором контрабандисты будут ругаться. Изначально планировалось, что при монтаже на экран выведут субтитры на русском. Перевод должен был быть примерно таким: «Что ты наделал, глупая вонючка?» — «От глупой вонючки слышу». Оставалось придумать аналог на иностранном языке. Гайдай рассуждал: «Вонючка — это скунс. Значит, будет так — крокэ скунс тобл шляхт». Отец кивал: «Сильно». — «А второй бандит пусть ему отвечает: «Крокэ скунс мордюк тобл шляхт». — «Здорово! А почему «мордюк»?» — «Да я вчера опять с Мордюковой поругался, — отвечал Гайдай. — Мелкая месть». Правда, при монтаже субтитры заменили закадровым голосом. И вместо «вонючки» мы слышим в переводе «старый осел». Что означает слово «мордюк» — для зрителей осталось тайной.
Нонну Викторовну Мордюкову я помню на тех съемках. Она очень боялась обвалов и в выходной отказывалась ехать со всей группой на экскурсию в горы. Общими силами ее уговорили. Уже на маршруте отец стал Мордюкову пугать: подбрасывал камни за ее спиной. Те с грохотом падали, а он кричал: «Нонна, началось!» В ответ перепуганная Мордюкова орала благим матом, а вся группа хохотала.
Кстати, про мелкую месть Гайдая в кино… Как известно, на съемках «Кавказской пленницы» у режиссера случился конфликт с Евгением Моргуновым. Теперь обратите внимание на начальные титры к этому фильму. Имя Юрия Никулина появляется на экране первым и мигает три раза, Георгия Вицина — вторым и мигает два раза, Евгения Моргунова — последним и не мигает вовсе… После «Кавказской пленницы» Гайдай сказал: «Все, с «троицей» я покончил — это отработанный материал». И он был прав, потому что попытки других режиссеров использовать «троицу самогонщиков» ни к чему хорошему не привели. Папа тоже был против того, чтобы сниматься в образе Балбеса у других режиссеров, но его буквально заставлял, давя на жалость, Моргунов: «Мне жрать надо, а в кино работать не зовут. А без тебя и этих съемок не будет!» Евгений Александрович вообще деликатностью не отличался. Бывало, он просил у отца приглашения на цирковые представления. И Моргунову выписывали места в ложу. Но в какой-то момент папа перестал организовывать ему приглашения, потому что давали Моргунову, например, три места. А «Бывалый» делал приписку «плюс шесть» и приходил с целой с оравой, которую сотрудникам цирка требовалось как-то рассадить... Георгий Вицин же существовал совершенно на ином полюсе — был отстраненным от всего. С ним коллеги встречались в основном на сборных концертах. Пели песню из «Самогонщиков», рассказывали какие-нибудь байки, получали гонорар и расходились.
Одна из моих любимых картин Гайдая с участием папы — «Деловые люди» по новеллам О. Генри. А я этого писателя очень люблю, знаю почти наизусть. По-моему, лучше, чем Гайдай, О. Генри никто не экранизировал. Отец в этом фильме вместе с Ростиславом Яновичем Пляттом (нашим соседом по подъезду дома на Бронной) сыграл в новелле «Родственные души». Папа исполняет роль грабителя, который пробирается в особняк. В качестве натуры выбрали Дом литераторов на Поварской улице (тогда улице Воровского). Там красивая старинная ограда, подходящая архитектура. На «Мосфильме» артистов загримировали, переодели и в сумерках повезли к Дому литераторов (ограбление-то ночное). Отцу на студии выдали реквизит — американский кольт 45-го калибра — настоящий, но не боевой, просверленный. И ради шутки отец этот кольт приставил водителю к голове и стал командовать: «Так, тут поезжай направо, теперь сворачивай налево, здесь прямо! Не оборачиваться! Смотреть на дорогу!» Все хохотали, в том числе и водитель. А на подъезде к Дому литераторов их обогнали и подрезали две «Волги». Из машин выскочили вооруженные люди: «Всем оставаться на местах, из машины не выходить!» Оказалось, какой-то постовой заметил, что водитель управляет автомобилем под дулом пистолета, и сообщил в КГБ. Организовали перехват. Конечно, во всем быстро разобрались. Но старший группы захвата предупредил отца: «Товарищ Никулин, вы так больше не шутите! Мы могли открыть огонь на поражение».
Последней комедией Гайдая и Никулина стала экранизация «12 стульев» Ильфа и Петрова. Перед запуском картины Леонид Иович позвонил отцу: «Выбирай для себя любую роль второго плана». Папа перечитал книгу и ответил: «Вижу для себя только две роли: гробовщика Безенчука или дворника Тихона. Но, Леня, зачем ты берешься за это произведение? Ты же испортишь книгу». — «Знаю, — ответил Гайдай. — Но лучше я, чем кто-нибудь другой. Гробовщика у меня в сценарии нет, так что, считай, роль дворника твоя». Из всех экранизаций Ильфа и Петрова для меня, как и для многих, картина Гайдая самая любимая. А когда вышла (на мой взгляд, крайне неудачная) версия «12 стульев» Марка Захарова с Мироновым и Папановым, мы всей семьей сели к телевизору смотреть. Через 15 минут отец взял телефонную трубку и стал звонить Гайдаю. Все время занято. К концу первой серии папа дозвонился: «Леня, как дела?» — «Сижу дома — принимаю поздравления!» — ответил Гайдай.
Юрий Никулин много снимался и у другого выдающегося комедиографа — Эльдара Рязанова. Но с ним такой теплой дружбы, как с Гайдаем, не было. Да и роли ему достались не в лучших картинах режиссера: «Человек ниоткуда», «Дайте жалобную книгу»… Даже свою главную роль в комедии «Старики-разбойники» отец считал неудачей. Говорил, что плохо сыграл. Я не соглашался с ним. В этом фильме вообще замечательный актерский ансамбль — все играют искренне, артистам веришь. Просто сам сценарий изначально несколько надуманный, наивный, нежизненный. Картину после выхода критиковали не только киноведы, но и зрители. Видимо, этот факт оставил осадочек в памяти отца.
Конечно, в кино насильно никого не тянут — артист всегда самостоятельно принимает решение. Правда, киноартистам отказываться от ролей сложнее, ведь съемки — это их хлеб. Отец был в более выигрышном положении — у него за спиной всегда оставался цирк. Поэтому он легко отказывался от очень многих ролей в кино. А в годы его взлета и максимального успеха на рассмотрение приносили до пяти сценариев в неделю. Папа соглашался сниматься лишь в тех ролях, которые ему по-настоящему нравились. Имя режиссера и величина роли тут не имели никакого значения — по зову сердца он мог согласиться и на эпизод. Однажды отцу позвонил выпускник Высших курсов сценаристов и режиссеров Георгий Николаенко: «Я написал сценарий дипломного фильма. В главной роли вижу только вас. Понимаю, что это невозможно… Но вы хотя бы почитайте сценарий». Отец прочитал и сразу принял решение: «Буду сниматься!» И отработал без гонорара. Более того, он и Льва Дурова в эту картину лично пригласил. Фильм называется «…Тут недалеко…». Дуров работал в Театре на Малой Бронной, по соседству с нашим домом. Поэтому нередко забегал к нам кофе выпить, анекдот рассказать. Отец говорил про него так: «Лева — потрясающий рассказчик! Только постоянно врет».
Особую позицию в фильмографии папы занимает военная картина Алексея Германа «Двадцать дней без войны». За кандидатуру Никулина на главную роль Герману пришлось биться, потому что худсовет «Ленфильма» категорически был против — зачем, мол, на героическую роль советского солдата брать комика. Но режиссера поддержал автор сценария легендарный поэт Константин Симонов — вместе они смогли «пробить» Никулина через высокие инстанции. Знали, артист сам прошел войну, сражался под Ленинградом.
В бытность корреспондентом мне довелось участвовать в съемках телевизионной программы о войне. И я договорился с папой, что он расскажет на камеру какие-то фронтовые истории. Как известно, участники боевых действий не любят говорить о своих подвигах и военных буднях. Вот и мы с папой говорили не о боях, а о юморе, о шутках, которые помогали пережить самое страшное.
Был случай, когда во время блокады отцовскую дивизию мобилизовали рыть окопы. Население города было на это уже не способно — люди собственных рук поднять не могли, не то что лопату. Поэтому солдатиков, которые получали хоть какое-то питание, отправили на эту работу. «Шли мы на позицию долго, — рассказывал папа, — дождь идет, грязи по колено. На месте нас встречает полуживой от усталости и истощения майор. «Инструмент взяли?» — спрашивает». Папа достал из-за голенища сапога ложку и ответил: «Взяли!» Все начали хохотать, и сразу стало легче. Ведь никакого другого «инструмента» у солдат с собой не было…
В свое время меня поразил папин рассказ о том, при каких обстоятельствах он получил медаль «За отвагу». Задачей их зенитной бригады под Сестрорецком было сбивать вражеские самолеты на подлете к Ленинграду. И вдруг пришло сообщение, что прорвались танки. Тогда зенитчики опустили стволы своих орудий и стали влобовую отражать танковую атаку — хотя зенитки не предназначены для этого. Папу представили к ордену Славы III степени. А потом его вызвал комбат: «Слушай, Никулин, пока ходатайство о твоем награждении рассмотрят, пока получим приказ о награждении, сколько времени пройдет — мы можем и не дожить. А медаль «За отвагу» я имею право тебе сам вручить». И отец, как Василий Теркин, согласился на медаль.
Вернувшись из Калининграда, где проходила киноэкспедиция картины «Двадцать дней без войны», отец рассказывал: «Герман, конечно, изверг. Безусловно, он профессионал, который привык добиваться результата. Но какой ценой! Оправданны ли такие методы?» Добиваясь от актеров в кадре жизненной правды, Герман на съемочной площадке стремился создать условия, приближенные к реальным. Но благодаря этому его фильмам безоговорочно веришь — в них настоящая, неприкрытая правда жизни. Поэтому Герман и снимал свои фильмы так долго. С этим связана одна забавная история. В перерыве между съемками отец общался с оператором картины Валерием Федосовым. Тот рассказал: «Недавно в Москве видел американский фильм. Кино так себе, но очень понравилось, как снято. В финале герой садится в поезд, закуривает и уезжает в новую жизнь, расставаясь с прошлым. Начинаются титры, а камера плавно отъезжает от лица героя. Сперва мы видим его через окно вагона, потом в кадре оказывается целиком вагон, потом весь состав, и, наконец, маленькая змейка поезда уползает за горизонт… И все это снято одним кадром!» — «А снимали-то как?» — спрашивает папа. «С вертолета». — «Ты только Герману эту историю не рассказывай! А то он сейчас тоже захочет на съемочную площадку вертолет. А денег на него нет, смета и так превышена. Съемки опять заморозят, и мы никогда этот фильм не доснимем. Молчи, хорошо?» — попросил оператора отец. Так и работали...
Чтобы добиться от Людмилы Гурченко, играющей главную женскую роль, необходимых эмоций в кадре, Герман доводил ее до слез, унижая перед всей группой. Папе работать было проще, от него такой эмоциональности не требовалось. И он старался всячески поддерживать и опекать Людмилу Марковну. Шутки Юрия Никулина не раз разряжали обстановку на съемочной площадке. В итоге Гурченко даже попросила разрешения называть его папой — ведь для актрисы ее собственный отец был самым дорогим человеком в жизни. В кадре артисты играли любовь, а в жизни стали друзьями. Папа бывал на премьерах и юбилеях Людмилы Марковны, а она приходила к нам в гости. Помню, однажды Гурченко и ее муж Костя Купервейс заскочили, как они выразились, «на пять минут». За эти пять минут Купервейс успел сесть к роялю, а Людмила Марковна запела. В итоге встреча растянулась на несколько часов — все были счастливы.
Меня часто спрашивают: «Каково это — расти сыном великого артиста?» Я отвечаю: «Папа стал «великим» не в одночасье». Мы знаем примеры, когда артист после премьеры фильма просыпается знаменитым. Так, например, было с Натальей Варлей — тоже артисткой цирка, которую вся страна узнала после выхода «Кавказской пленницы». Папа же приобретал свою славу постепенно. И когда к нему пришла кинопопулярность, он уже имел заслуженную цирковую славу. Поэтому лично я никаких ощутимых изменений в папиной и нашей жизни после выхода картин Леонида Гайдая не ощутил. Поклонницы, как у Андрея Миронова, у нас под окнами не стояли — папа не был героем-любовником. Правда, ему писали письма… И много. Часто просили денег. Помню такое: «Дорогой товарищ Никулин, мы с другом поспорили: кто в кино лучший артист. Мой друг говорил, что N, а я утверждал, что вы. В результате мы подрались — я его ударил… И вот уже два года сижу в колонии. Пожалуйста, пришлите 10 рублей на сигареты»… Откуда только письма не прилетали, хотя отправляли их порой на самые неожиданные адреса. Чаще всего писали: «Москва. Цирк. Юрию Никулину» или просто «Москва. Никулину». А однажды пришло письмо «Москва. Кремль. Никулину». И ведь дошло!
По городу отцу приходилось передвигаться на машине — пешком было невозможно. Люди подходили и за автографами, и руку пожать, и обнять. Хорошо еще, что мобильных с фотокамерами не существовало. Но завести разговор, излить любимому артисту душу — милое дело. Особая категория поклонников — люди пьющие. Некоторые поджидали папу возле дома. Он выходил — они тут как тут: «Юр, дай денег на бутылку». Либо: «Сообразим?» На оба случая отец придумал две гениальные отмазки — они выручали всегда. Когда просили денег, говорил: «Мужики, с собой только 25 копеек на хлеб, все остальное жена отбирает». — «Надо же, — сочувственно возмущались алкаши, — и у тебя отбирает! Все они змеи — у меня такая же!» А на предложения выпить отец отвечал: «Извини, второй день в завязке. Нельзя». Мужики относились с пониманием.
Однажды мы попали в нештатную ситуацию, когда любовь зрителей могла стоить отцу жизни. Цирк гастролировал в Казани, а в соседних Набережных Челнах в это время шло активное строительство завода КамАЗ. И секретарь горкома партии этого города позвонил папе: «Юрий Владимирович, у нас строители работают в три смены, света белого не видят, приезжайте, пожалуйста, к нам — выступите перед работягами». Конечно, папа отказать не мог. В Набережные Челны взял с собой меня. Здание горкома располагалось на центральной городской площади, от которой лучами расходятся улицы. Туда пригнали два грузовика, составили их вместе, борта опустили — вот тебе и сцена. Выставили микрофон на стойке. А мы тем временем, окруженные местными чиновниками, сидим в здании. Папа рассказывает какие-то анекдоты — все, конечно, в эйфории. Наконец говорят: «Юрий Владимирович, пора — народ уже собрался». Мы выходим. Отец от крыльца здания проходит всего несколько метров до этих грузовиков, по приставной лесенке поднимается на «сцену». И вдруг я слышу оглушительный рев толпы. Перед грузовиками стояло несколько милиционеров — жиденькое такое оцепление… Этих милиционеров смели сразу, после чего напирающая толпа стала припечатывать впереди стоящих лицами к машинам. Грузовик, на котором стоял папа, угрожающе зашатался. При этом было видно, как со всех улиц к площади продолжают стекаться люди. Еще немного, и жертв было бы не избежать. Слава богу, одна женщина из организаторов смекнула, что надо делать, и крикнула отцу: «Быстро назад!» Сама же схватила мегафон и объявила: «Товарищи, концерт отменяется по техническим причинам. Порвали провода от микрофона. Товарищи, сохраняйте спокойствие». В ответ к ней протянулись руки в наколках, изо ртов, поблескивающих металлическими зубами, понеслись выкрики: «Давай сюда Никулина, а то сейчас…» Женщина не стушевалась, прямо в мегафон закричала в ответ: «Я тебя сама сейчас…» Толпа расходилась еще полдня, а Юрий Никулин так и не выступил перед трудящимися. Вот от такой зрительской любви становится по-настоящему страшно.
Именем отца я никогда специально не пользовался. Хотя фамилия обычно сама за себя говорила и, конечно, давала какие-то расширенные возможности… Начало 80-х годов, 8 Марта. Нужны цветы. А это — страшный дефицит. Отец говорит: «Поезжай на улицу Горького, там рядом с Елисеевским гастрономом есть большой магазин «Цветы». Поднимись на второй этаж, и там тебе выдадут все необходимое: и на семью, и мне на работу». Приезжаю и вижу, что в магазин стоит очередь из мужиков, как в Мавзолей. В руки дают по три чахлые гвоздички. Я, стыдливо опустив глаза, протиснулся бочком внутрь и устремился на второй этаж. А там 6-метровые потолки, длинная лестница — незаметно не прошмыгнешь. Ужасное чувство неловкости не покидало меня, пока поднимался. На втором этаже вижу такую картину: длинный, как верстак, обитый жестью стол, на котором охапками лежат красные розы — крупные, размером с кулак. За этим столом, распихав цветы, сидят два мужика в грязных белых халатах: директор магазина и его заместитель. Перед ними натюрморт: нарезанная ветчина со слезой и бутылка французского коньяка — ясно, что продуктовый набор доставлен прямиком из Елисеевского. На полу сидит жирный кот, которому кидают эту ветчину. Глядя на все это, я испытал тягостное чувство стыда. Цветы, правда, взял. И хотел было бежать обратно — подальше от этого позора. Но меня остановили: «Подожди, надо же так упаковать, чтобы тебя по пути не порвали «очередники»…»
Вообще, для Юрия Никулина закрытых дверей не было. Но, как ни удивительно, на наших жилищных условиях это долго никак не отражалось. Популярный артист цирка и кино ютился с семьей в коммуналке. Да, постепенно наша жилплощадь увеличилась до трех комнат, но все же не отдельная квартира. При этом у папы уже давно была проторена дорожка в Моссовет. Благодаря своему авторитету и популярности он регулярно «выбивал» квартиры для коллег и друзей. Однажды, когда папа в очередной раз явился ходатайствовать о жилье для какого-то товарища, его самого вдруг спросили: «Юрий Владимирович, что же вы все о других беспокоитесь? А сами как живете?» — «У меня все замечательно», — ответил папа. В процессе разговора выяснилось, что «все замечательно» у него в коммуналке. Чиновник тут же распорядился подыскать достойную квартиру для Никулина. Так мы переехали в двушку на Бронной. Вчетвером: родители, я и бабушка.
Один папин приятель — сын эмигрантов из Харбина — жил в Австралии. Там они и познакомились во время гастролей Московского цирка. Завязалась переписка. Помню, дядя Женя присылал нам в Москву календари с фотографиями коал, утконосов, кенгуру — такая экзотика! А когда это стало возможно, приехал в Россию сам. Ему на исторической родине очень понравилось, и однажды он обратился к отцу: «Юра, так сложно всякий раз оформлять документы — в посольстве жуткая волокита при получении визы… Может, что-нибудь придумаешь?» Папа придумал — написал напрямую Ельцину. И президент дал его другу российское гражданство. Сейчас дяде Жене уже 92 года, он в здравом уме и твердой памяти, вот только летать по 20 часов в Москву ему тяжело. Мы созваниваемся.
Отец охотно переписывался со многими своими друзьями, не говоря уже о семье. В благотворительном фонде «Цирк и милосердие», который он некогда создал, хранится многое из его переписки. К столетию папы с издательством «АСТ» мы подготовили книгу писем Юрия Никулина к своей матери и к своему товарищу Леониду Куксо (поэту, драматургу, режиссеру) «Счастье — это просто. Несерьезные серьезные письма». В этих письмах папа делился впечатлениями от стран, в которых гастролировал цирк, описывал забавные случаи и жизненные ситуации.
Папины феноменальное чувство юмора и богатый жизненный опыт оказались незаменимыми в передаче «Белый попугай». Капитанская фуражка, в которой папа много лет снимался в этой программе, хранится в мемориальном кабинете Юрия Никулина в цирке. Этот кабинет мы постарались сохранить в том виде, в каком он был при отце. Здесь выставлена и коллекция клоунов, которую папа специально не собирал — все они пришли к нему в виде подарков и сувениров, и награды отца. Среди них — медали за освобождение городов, за взятие рубежей, за победу над Германией; есть и ордена: орден Трудового Красного Знамени, два ордена Ленина. Интересно, что одну общественную награду из этой коллекции, полученную в мирное время, отец ценил наравне с боевыми. В 90-е годы мы организовали фонд помощи ветеранам цирка. И на 75-летие Юрия Никулина ветераны, чтобы сделать отцу подарок, сложились, но не деньгами, которых ни у кого не было, а серебром. Кто ложку фамильного серебра принес, кто колечко, а кто царскую монетку. Все это переплавили и на заказ отлили памятную серебряную медаль для Юрия Никулина. На ней выгравировано: «За доброту и милосердие». Отец говорил: «Дороже ордена у меня нет».
Отец, который никогда не стремился быть лидером или стоять в центре, существовал так, что люди сами вокруг него собирались. Так получилось и с цирком, который он возглавил по просьбе коллег, так стало и с «Белым попугаем». Никулин цементировал эту программу. Он обладал каким-то особым магнетизмом. И это не был магнетизм его славы или кинопопулярности — это был магнетизм человеческой души. Гена Хазанов говорил: «Для меня Юрий Никулин — как пуховый оренбургский платок. Когда холодно, ты им укутываешься, и становится теплее…»
Подпишись на наш канал в Telegram