«От Райкина Жванецкий ушел по глупости: ему пригрозили, а он в шутку написал заявление об увольнении. Которое неожиданно подписали. Миша чуть не сошел с ума от горя. Рассказывал, что пытался спиться дешевым вином, но не получилось. И вдруг его вызывает в театр Райкин и спрашивает: «А почему ты нам ничего не пишешь?» — «Но вы же меня уволили». — «Ну уволили, — невозмутимо отвечает Райкин, — а где твоя совесть?» — рассказывает вдова писателя Наталья Жванецкая.
— Наталья, 15 мая в прокат выходит фильм-концерт «Жванецкий». Вы — креативный продюсер. Что это за проект?
— Идея витала в воздухе: хорошо бы сделать… И вот появилась команда единомышленников, загоревшаяся соединить в одном проекте звезд высокого полета, которые бы прочитали произведения Михаила Михайловича и поделились своими воспоминаниями и впечатлениями о нем. Я и генеральный продюсер фильма-концерта Дмитрий Щербанов подбирали для артистов тексты, которые нам казались актуальными и смешными. Потом уже начиналась работа художественного руководителя проекта Евгения Гришковца — он, как профессиональный писатель, артист и режиссер, понимал, как конкретное произведение Михаила Михайловича должно звучать в исполнении того или иного артиста. Я этого не представляла, мне казалось: что сложного в том, чтобы прочесть Мишину миниатюру? Но все не так просто. Ведь Михаил Михайлович исполнял свои произведения сам, на артистов он практически не ориентировался, кроме Аркадия Райкина, Ромы Карцева и Вити Ильченко. Конечно, читали его и другие, например Юрский, Полищук. Но на постоянной основе, по-моему, только вышеперечисленные трое. Хотя к Жванецкому всегда приходило много молодых артистов за произведениями, но почему-то не складывались у них отношения.
Кстати, его любимыми актрисами были Людмила Гурченко и Инна Чурикова. А еще он обожал поэтессу Беллу Ахмадулину — они встречались на каких-то тусовках. А Гурченко и Чурикова приглашали нас на спектакли, концерты, и мы с удовольствием ходили. Миша говорил: «Когда умная женщина играет роль — совсем иное ощущение, чем когда играет просто актриса. Умная женщина понимает, что играет». Чурикова и Гурченко в этом смысле были для него эталонами.
— Кандидатура Гришковца как возникла? Он был знаком с Михаилом Михайловичем?
— Не просто знаком. Они нежно любили друг друга с Михалычем, и периодически Женя появлялся у нас дома, что-то читал мужу. Миша отметил Женю еще лет двадцать-тридцать назад, когда тот только появился в медийном поле, и после этого следил за его творчеством. Именно Жванецкий настоял, чтобы Гришковцу присудили национальную премию «Триумф», хотя многие в жюри были против. И надо отдать должное Жене, он нас тоже никогда не забывал: звонил, приезжал. А когда Миши не стало, был рядом со мной, помогал: нужно где-то выступить — выступал, нужно помочь что-то составить, написать предисловие — всегда пожалуйста.
— А кто-то из актеров, участвовавших в фильме-концерте, был другом Михаила Михайловича? Маковецкий, Стоянов, Золотовицкий?
— Нет, он ни с кем из них в общепринятом понимании этого слова не дружил. Хотя как артисты Мише очень нравились и Маковецкий, и Золотовицкий, а Стоянова он обожал, потому что там еще и общие корни — они оба одесситы. Вообще, Жванецкий, по-моему, мало с кем дружил. Он был прекрасен в любой компании, но настоящие его друзья, с которыми он поддерживал близкие отношения, — из детства. Хотя нежно и с любовью он относился ко многим.
— Я знаю, что Михаил Жванецкий приятельствовал с Александром Ширвиндтом.
— Да, верно. Когда меня первый раз привели в гости к Ширвиндтам…
— На смотрины?
— Да, на смотрины. Александр Анатольевич сказал: «Все, Миша, завязывай со всеми остальными». Видимо, не столько я впечатлила, сколько надоели остальные девушки, «смена караула». Жванецкий ведь вне брака чувствовал себя совершенно свободным. В общем, друзья одобрили мою кандидатуру и постановили, что я должна остаться в семье. Я и осталась. С тех пор мы с Мишей считали Александра Анатольевича и его супругу Наталью Николаевну нашими сватами. И иронизировали над тем, что Ширвиндт решил судьбу Жванецкого.
В фильме-концерте «Жванецкий» приняли участие Сергей Маковецкий, Юрий Стоянов, Игорь Золотовицкий, Илья Соболев, Кристина Бабушкина, Павел Деревянко, Сергей Жилин, Станислав Дужников, Владимир Вдовиченков, Настасья Самбурская, Людмила Артемьева, Николай Валуев, Глеб Калюжный и Нонна Гришаева. Художественным руководителем проекта выступил Евгений Гришковец, режиссером — Вадим Плохотников. Генеральные продюсеры — Дмитрий Щербанов и Андрей Шишканов, креативный продюсер — Наталья Жванецкая.
— Александр Анатольевич вас когда-нибудь разыгрывал? Он ведь этим славился.
— Нет. Он на самом деле был очень добрым, нежным, удивительным человеком! При его-то данных — и внешних, и артистических — никакого снобизма. Знаете, когда погружаешься в театральную тусовку, тебя сразу засыпают сплетнями — про того, про этого… А вот про Ширвиндта я ни разу не слышала ни одного плохого слова.
— А с Михаилом Михайловичем они обменивались шутками, колкостями?
— Да. Причем Миша искренне считал, что Ширвиндт намного выше его по юмору. Время от времени говорил ему: «Давай, пиши». Но Ширвиндт отвечал: «Это не моя профессия». Хотя, слава богу, Александр Анатольевич все же написал несколько прекрасных, остроумнейших биографических книг. Вообще это была чудесная тусовка! Столько замечательных людей! Но постепенно народ стал уходить… На последней встрече они были уже лишь вчетвером: Норштейн, Ширвиндт, Рост, Жванецкий…
— Наталья, а с Романом Карцевым у них дружба сохранилась до конца?
— Да. Миша называл это мужской любовью. То есть дружба — это общие интересы: рыбалка, совместное времяпрепровождение. А у них были звонки: «Давно не слышал тебя, соскучился…» И ехали в гости, чтобы увидеть друг друга. Хотя Карцев жил на противоположном конце Москвы — у него был дом в Белой Даче, два часа езды от нас. Но ради встречи с другом сто верст не крюк.
Когда дружишь с кем-то почти 60 лет, этот человек становится тебе ближе, чем родственник. Твой характер обтесывается под поведение этого человека. Не в том смысле, что ты подстраиваешься, нет! Просто там, где у другого выпуклость, у тебя появляется выемка, как пазл. Ты привыкаешь, что он всегда рядом, прирастаешь к нему. У Миши с Ромой были именно такие отношения.
— Я представляю, как Михаил Михайлович переживал, когда Карцева не стало…
— Конечно! Он был очень расстроен, но смотрел на это философски: «Значит, скоро и я…» Мы с ним это не проговаривали, но Миша все время повторял: «Я старше вас, я стою на границе между жизнью и вечностью. И пока я впереди вас, вы можете быть спокойны». Он много рассуждал о конечности жизни. И мне кажется, когда он сам уходил, все понимал, все осознавал…
— А вы знаете историю знакомства Жванецкого с Карцевым и Ильченко?
— Да, это Мишей рассказывалось неоднократно. Дело было в Одессе, Жванецкий сразу после окончания института попал в порт, он же по профессии инженер по портовым кранам. А там, как и на других предприятиях, была своя самодеятельность. Многие потом ушли в КВН, а кто-то и до профессиональных театров дорос. Их труппа человек из двадцати называлась «Парнас 2» — ироничная отсылка к древнегреческому театру. Миша писал миниатюры, зарисовки. И Витя Ильченко писал. Все и сочиняли, и сами выступали, не было разделения. Витя младше Миши на три года, его привели в коллектив, кажется, с первого курса института: «Есть интересный мальчик, посмотрите». И Виктор там остался, он потом в этом же порту и работал. А Рома Карцев вообще трудился наладчиком швейных машин. Он мечтал поступить в цирковое училище, но его попытки заканчивались неудачами. На самом деле Рома был дико смешной.
Он прославился первым же своим выходом на сцену: в зарисовке на военную тематику, в которой его героя убивали, он, сраженный пулей, умирал минут пять-десять, кружась и катаясь по сцене. Зал дико хохотал, а Карцева никак не могли увести за кулисы. Слава о самодеятельном театре вскоре вышла за пределы Одессы, публика ломилась на их выступления, невозможно было достать билет. В конце концов их пригласили выступить в Ленинграде у Райкина. Аркадий Исаакович посмотрел представление и пригласил Карцева работать в свой театр. Все остальные чуть с ума не посходили от этой новости: из сообщества равных вдруг выделили одного и выдернули к Райкину! Но Рома про друзей не забыл, он своих одесситов по одному перетянул в Ленинград к Райкину. Мишу, Витю. Между прочим, была с ними еще и девушка, о которой никто не упоминает, — Мила Гвоздикова, тоже из их портового театра. Она стала профессиональной актрисой, даже в кино снималась.
А ушел Миша от Райкина по глупости: для заработка и собственного удовольствия он стал сам читать свои произведения на разных площадках — в институтах, в клубах, — на чем и был пойман. Ему лишь пригрозили, а он в шутку написал заявление об увольнении. Которое неожиданно подписали. Миша чуть не сошел с ума от горя. Рассказывал, что пытался спиться дешевым вином, но не получилось. Он сидел дома в депрессии, пока кто-то из театра к нему не приехал и не сказал, что его вызывает Райкин. Он помчался к нему с надеждой, что его вернут в театр, ведь Миша был зав. литературной частью у Райкина. Но этого не случилось, Аркадий Исаакович вызвал его для того, чтобы спросить: «А почему ты нам ничего не пишешь?» Миша заметил: «Но вы же меня уволили». — «Ну уволили, — невозмутимо ответил Райкин, — а где твоя совесть?» Для Аркадия Исааковича это было нормально. Он был бог, и все перед ним преклонялись — прошу заметить, абсолютно добровольно. Когда Райкин отдавал какой-то приказ, никто не раздумывал — все наперегонки бежали выполнять.
— И как Михаил Михайлович поступил?
— Он решил вернуться в Одессу. Тогда Рома с Витей тоже уволились из театра Райкина, и втроем они поехали в родной город, где и создали свой Театр миниатюр. Они получили приписку к Одесской филармонии и стали ездить по Украине с выступлениями. Но, по-моему, филармония в итоге разорвала с ними отношения. Дело в том, что Украина критику никогда не воспринимала. В Москве можно было спокойно шутить про москвичей, в Ленинграде — про ленинградцев, но высмеивать недостатки украинцев на Украине — не дай бог. И друзья обосновались со своим театром в России. Сперва Миша писал, а Рома с Витей выступали, но потом и Миша начал читать свои произведения со сцены.
— Жванецкий был руководителем?
— Да, худруком. И они вписались в структуру «Москонцерта». К ним потом Клара Новикова присоединилась — тоже стала актрисой их театра. В Москве Театр миниатюр начал официально работать с 1983 года. Помещение им выделили под офис на Тверской, там теперь маленькая концертная площадка «Москонцерта», которую после ухода Михаила Михайловича называют «Музыкальная квартира Жванецкого на Тверской».
— Михаил Михайлович сохранил отношения с Райкиным?
— Конечно. Миша его обожествлял до конца дней. По приглашению Аркадия Исааковича часто бывал в его театре, когда труппа Райкина уже перебралась в Москву. Я считаю, что Райкин сыграл огромную роль в творчестве Миши. Работая с мастером, Жванецкий шлифовал свое искусство. Допустим, приносил Райкину свое произведение, а тот говорил: «Надо поправить, доработай. Вот здесь непонятно, здесь надо укоротить, а здесь — маловато». И Миша укорачивал, углублял, усмешнял. В письме начала 60-х годов Карцев пишет Жванецкому: «Слушай, Райкин просит, чтобы в произведениях был не только смех, а что-то еще…» Так постепенно Аркадий Исаакович привел Мишу к определенному авторскому литературному стилю, подходящему для сцены. Ведь, чтобы концерт имел успех, должны звучать маленькие, яркие, короткие, смешные или трагические произведения. За минимальное время вызывающие у зрителя максимум эмоций. И Жванецкий виртуозно овладел этим жанром. Даже то, что Райкин с Мишей расстался, для Жванецкого имело положительные последствия. Он обрел творческую свободу и состоялся как популярный писатель.
— Вы сказали очень важные слова Райкина: «Кроме смеха, нужно что-то еще». Мне кажется, это «что-то еще» и отличает творчество Жванецкого от всех других. Потому что он писал не просто сатиру, а пытался дать поле для раздумий — в прямом смысле, обрывая многие свои мысли, фразы. Такая недосказанность…
— Миша говорил: «Если спросят, о чем писал Жванецкий, скажи, что он писал тексты к размышлениям». Да, он обладал рваным лаконизмом, писал коротко, но умещал в эту форму мысли на целый роман. Это была очень непривычная литература для своего времени. Сегодня такие короткие произведения как раз стали трендом. Люди не выдерживают больших текстов, на прочтение которых нужно больше минуты.
— Жванецкий опережал свое время. Собственно, время его догнало только сейчас.
— Да. Он говорил: «Я свое мнение и взгляды не меняю, это страна и правительство меняют, а я сижу на одном месте». С жанром — то же самое. Феномен Жванецкого очень любопытен. Может быть, какие-то ранние произведения и непонятны современному молодому человеку: «дефицит», «белые туфли есть, а черных нет», «очереди», «кошелки», «сетки», «бычки в томате»... Но если брать поздние Мишины произведения, более философские, то они универсальны, вне времени. «С дураком ты ни в чем не можешь согласиться. И чувствуешь, какой у тебя плохой характер. Поэтому отдохни с умным!» Так что я считаю, что Жванецкий абсолютно современен.
— Как у Михаила Михайловича складывались отношения с Союзом писателей?
— Конечно, Союз писателей его не хотел признавать, хотя Жванецкий туда все равно вступил — в 1978 году. В составе группы писателей Миша по обмену опытом ездил и в Америку, и еще куда-то. Знаю, они с Татьяной Толстой в Нью-Йорке ходили к Бродскому в гости. Миша рассказывал: «Бродский с Толстой говорили о какой-то серьезной литературе, а я сидел как идиот, ничего не понимая». А вот Андрей Битов то считал Жванецкого писателем, то нет. Он говорил, что у Миши тексты как кружева, все в дырках. И каждый читатель имеет возможность что-то домыслить. Битов неоднократно писал про Мишу статьи, делал предисловия к его книгам — они дружили.
А в Америке мы потом еще бывали, ездили в Нью-Йорк несколько раз. И без меня Миша там бывал. Когда он в очередной раз ехал в Америку, поначалу пребывал в восторженном состоянии, первые два-три дня звонил оттуда счастливым голосом: «Это незабываемо, это красота, это мощь!» Через три дня начинались стоны, крики: «Я уже хочу домой, я устал, какая-то непонятная для меня страна, это не люди, это продавцы!» Ему нравилась парадная, внешняя сторона Америки: небоскребы, огни большого города, праздник, старые голливудские фильмы, джаз… Но Жванецкий, как русский писатель, не мыслил себя без родного языка. Жить и работать он мог только там, где его понимают без перевода. Он всегда считал себя русским.
— В фильме-концерте «Жванецкий» один из самых молодых участников — комик, работающий в жанре stand up, — Илья Соболев. Как Михаил Михайлович относился к современному юмору и новым форматам?
— Про Comedy Club он говорил: «Очень остроумные мальчики, талантливые». Ему только не нравилось, что почти весь их юмор ниже пояса. Также для Жванецкого было абсолютно исключено смеяться над пожилыми, инвалидами, больными. А у них почти все строится на сексе, на уродствах, физических недостатках. А еще Мишу не устраивало обилие мата. «Матом можно все обыграть смешно — и шкаф, и стул, и Шопена, — говорил Миша. — Но в этом нет настоящего юмора. Мат — запрещенный прием, который нужно дозировать». Он сам если и прибегал к мату, то точечно. Про современный юмор Миша говорил: «Меня не устраивает то, что я должен два часа умирать от скуки, чтобы услышать пару хороших шуток. Пусть выберут лучшие шутки, тогда я посмотрю».
Есть и другая сторона современного юмора. В 90-е годы ради заработка артисты объединялись в «аншлаги». Жванецкий — единственный, кто отказался участвовать в таких программах. Я не к тому, что он считал себя выше этого, — парадокс был в другом. «Над ними смеются больше, чем надо мной, — переживал Миша, — я выхожу на сцену при гробовом молчании зала». Вот он и не участвовал в сборных концертах. Миша вообще не любил толпу — он считал, что только в одиночестве человек может писать, творить и выступать.
— А насколько свободно Михаил Михайлович мог ходить по улицам Москвы, Одессы?
Людмиле Гурченко Михаил Жванецкий посвятил отдельный монолог, который прочитал на ее 70-летии. Там есть такие строки: «Она как вошла в наши души в 50-х — так все ворочается, все больше места занимает. Какая грусть, а какой юмор! …У нас актер больше, чем артист, — он живет с нами. Бабочкин — Чапаев, Каневский — Томин, Карцев — «раки по пять». А Люся Гурченко всегда брошена каждым и всегда не замужем… И она на экране такая забацанная женщина, такая любимая, такая народная. И всех уговаривает на себе жениться — это при ее-то фигуре!»
— Конечно, его узнавали везде. Просто в столице так много знаменитостей, что местные привыкли и не обращают внимания. А в Одессе Жванецкий был священной коровой, его все обожали и уважали, поэтому редко донимали. Ну разве что приезжие на Молдаванке: «Ты что, Миша, со мной не сфотографируешься?», «И что ты вот так проходишь? Ты меня не узнаешь? Я дядя Яша!».
— Все любят истории про одесский юмор...
— Я водила по городу наших друзей из Москвы. И мы, конечно, пошли на Дерибасовскую. Всем захотелось кофе. Мы сели за какой-то столик, пришел официант. Просим: «Нам кофе». Он достал блокнот: «Какой?» Кто-то говорит — капучино, кто-то просит латте, кому-то — двойной эспрессо, кто-то просит с сахаром, кто-то без сахара — нас человек двадцать было. Официант все внимательно записал, потом закрыл блокнот и сказал: «Я все запомнил, но у нас только растворимый». Я помню выражения лиц моих гостей, в недоумении смотрящих на меня. Рассмеялись все только потом.
А еще мы были в каком-то ресторане. Стояла дикая жара, и нас предупредили, что в заведении был сбой электричества, поэтому сломались холодильники. Спрашивают: «Что будете?» Мы отвечаем: «Окрошку». И официант, не меняясь в лице, говорит: «Я бы вам не советовал». Мы говорим: «Тогда давайте рыбу». — «Рыбу я бы тоже не советовал». Мы переглянулись: «А что посоветуете?» — «Ну чайку попейте…»
— А вы с мужем на одесский рынок ходили?
— Конечно! Он очень любил рынок, покупал много лишнего, потому что предвоенный, военный и послевоенный голод его не отпускал. У Жванецкого очень много произведений, посвященных еде и счастью. Во время войны съел колбаску — праздник. В школе съел булочку — тоже праздник... Конечно, мы ходили на Привоз. Сразу слышалось отовсюду: «Попробуйте мое вино», «Попробуйте мою капусточку! Вы не пожалеете, вы завтра будете уже первый стоять у меня в очереди!». И Миша с удовольствием все это дегустировал. А когда я просила продавца: «Нам маленький кусочек брынзы», Миша недоумевал: «В смысле — маленький? Дайте нам пару кружочков». Это значит — пару килограммов. И мы тащили домой все это безумное количество еды. Но в Одессе всегда есть гости, поэтому все съедалось.
— Для вас стало испытанием то, что вам пришлось учиться готовить и постоянно принимать большие компании?
— Я вышла за Мишу замуж в 24 года. Мы долго не были расписаны, но оба считали, что состоим в браке. А расписались из-за сына. Я сказала: «Сын взрослеет, и если он узнает, что мы не женаты, неизвестно, как на это среагирует. Он должен быть как-то морально защищен». И мы решили, что пора пожениться. Так вот, когда мне было 24 года, я, конечно, не умела готовить. Но я училась. А учителя у меня были хорошие, жестокие — крепкие одесские тетки, которые не очень-то меня жалели. Сначала смотрели, как я набиваю шишки, а потом поправляли. «Как ты курицу ощипала? Что там у тебя из нее торчит? Посмотри, она же у тебя синего цвета! Почему ты ее не порезала? А что это за зелень в супе — три пера — нищета какая-то!» И так далее. Там морковку не добавила, тут помидоры не очистила... «Ты чего так картошку варишь? Такую теперь только на пюре!» То есть учили, как котенка, тыкая носом в ошибки. И я в течение года обучилась: первое, второе и компот в ассортименте!
— Муж не капризничал?
— Нет. Но он был очень требователен к количеству. Правда, иногда говорил: «Наташа, борщ чего-то невкусный». Я отвечала: «А ты посолить не пробовал?» Он солил и говорил: «Да, ты знаешь, лучше».
Но вообще, он меня очень берег. Единственное, что требовал, так это много внимания. Мне иногда приходилось тяжеловато. У нас ведь гости не переводились, особенно летом. А в Одессе не бывает закрытых дверей — выломают. Рядом с нашим домом располагалась небольшая элитная гостиница, где любили селиться московские артисты, которые прямо с балконов кричали: «Михалыч!» Ну а вечером — все у нас. И до поздней ночи. Миша при этом мог сказать: «Так, я все — пошел работать». А я с гостями сидела до последнего.
— Как у Михаила Михайловича складывалось общение с сыном? Поздних детей обычно балуют.
Только для Карцева и Ильченко Михаил Жванецкий написал около 300 миниатюр, а его собрание сочинений, изданное в 2000-х, включало пять томов! В 1990 году он открыл Всемирный клуб одесситов. Много работал на телевидении. С 2002 по 2019 год был ведущим телепередачи «Дежурный по стране». Неотъемлемым атрибутом сценического образа артиста стал видавший виды портфель, в котором некогда носил истории болезни отец Жванецкого Эммануил Моисеевич — хирург, военврач, за службу в годы ВОВ награжденный орденом Красной Звезды. Этому портфелю даже установили памятник в Ялте — он отлит из бронзы и украшен афоризмами Михаила Жванецкого.
— Нет, он никогда не сюсюкал с ним. Миша вообще не умел с маленькими детьми общаться, вот и с сыном он разговаривал как со взрослыми, отчего Митя, бывало, впадал в ступор — не знал, как реагировать. Когда сын подрос, у них с отцом пошли очень долгие частые беседы на какие-то странные темы, например, они обсуждали сорта виски. Я с ужасом наблюдала за этими разговорами: почему он с подростком обсуждает такую тему?! Когда Митя совсем повзрослел, стал осознанным и философски настроенным, а Миша уже начал болеть и мы с ним жили за городом, сын стал специально приезжать из Москвы, чтобы поговорить с папой. Сидел с ним, пока у того хватало сил, потом уезжал обратно в город. Он безмерно любил беседы с отцом… У Мити врожденный юмор от Миши. Он очень хорошо пишет, стопроцентная грамотность. Я, например, не пользуюсь интернет-справочниками, я у Мити спрашиваю, как правильно то или иное написать, и он никогда не ошибается. Сегодня сын занимается большими культурными проектами.
— А вы занимаетесь сохранением творческого наследия Михаила Жванецкого и его памятью.
— Да, в Москве уже есть мемориальная доска на доме, где он жил, на кладбище стоит хороший памятник. Теперь вот выходит фильм-концерт. Я сотрудничаю с музеями, в частности, мне очень нравится Дом Остроухова (одна из выставочных площадок Литературного музея), совсем недавно там прошла выставка «Археология юмора: Зощенко и Жванецкий» — об архитектуре их произведений. Прекрасная была выставка — пойду с ней куда-нибудь дальше. Сотрудничаю с архивами, с литературным отделом Гохрана, где лежат рукописи Есенина, Булгакова, Маяковского. Буду туда отдавать и Мишины рукописи, там они точно сохранятся для истории. Очень многое отдаю государству. Пока я в силе и с мозгами — должна это делать.
Еще я встречаюсь с молодежью — нередко просят выступить перед самыми разными аудиториями, что-то рассказать о Жванецком. Когда я выхожу к ребятам, сразу спрашиваю: «Что читали? Толстого, Чехова читали? Вот от них и будем отталкиваться. Вы не поверите, но у этих писателей некоторые вещи интереснее детективов. Многие произведения Чехова очень смешны и сегодня. Вы просто начните читать, не надо думать, что это устаревшая классика! А что касается Жванецкого, я вам подскажу, с чего начать знакомство с ним, — вам понравится, поверьте мне». Как я уже говорила, Миша современен хотя бы уже потому, что он краткий. Однажды я была в какой-то айтишной компании и подарила сотрудникам маленькие Мишины книжки «Тексты к размышлениям» — это его афоризмы. Так они теперь лежат у них на рабочих столах, и ребята уже третий год на них гадают! Начальник этих компьютерщиков мне говорит: «Слушай, они стали читать!» В общем, я работаю просветителем. И по глазам представителей молодого поколения вижу, что делаю для них открытия.
— А у Михаила Михайловича книги каких классиков были настольными?
— Чехова, Сэлинджера... Ему нравился их юмор. Почти детская наивность Сэлинджера. Это же Жванецкий почувствовал и в Жене Гришковце — ностальгию по детству. Миша такое обожал. Но говорил, что ему самому как писателю это не дано. А еще он очень любил книги своего друга Юрия Роста. Многие его знают как легендарного фотографа, но он еще и прекрасный писатель.
— У Жванецкого была писательская дисциплина, чтобы ни дня без строчки?
— Да, он всегда рвался к письменному столу — для него это нормальное состояние. У Миши в кабинете были и диван, и кровать. И он говорил, что диван — это тоже его рабочий стол. А кругом валялись листочки, диктофоны. Но работа никогда не вырывала Мишу из семьи. Он все время работал — и иногда вспоминал про нас.
— Что ему нужно было для творчества?
— Смена обстановки. Сидим-сидим дома, а потом Миша вдруг: «А давайте куда-нибудь съездим». Быстро собрались, поехали, сменили обстановку — будто в отпуске побывали. После того как мы переехали за город, муж практически каждый день ездил в Москву — писал или в офисе, или в своей квартире. Ему нравилось работать за разными столами — видимо, это пробуждало в нем фантазию. У него даже в нашем загородном доме в одном кабинете было три рабочих стола, в офисе — два. И он обожал творить в Одессе. Очень много там писал летом, а потом на друзьях проверял свои произведения, читая им в застольях. Ему это очень нравилось. Все его охотно хвалили — это был праздник. А я не переставала удивляться, как можно ждать объективной оценки от доброжелательно настроенных к тебе людей, которых еще и накормили, и напоили.
— А много осталось неизданного, не услышанного? Большое наследие вам сейчас приходится разбирать?
— Да, у нас очень много неизданного. Не скажу, что это лучшие Мишины произведения, может быть, он их и не случайно не выводил в свет. Но мы еще не все проверили — только процентов десять-двадцать его рукописей. А кроме того, у него были еще диктофоны и записные книжки — я к ним даже не притрагивалась пока. Штук триста записных книжек! Но я обязательно до всего доберусь. У меня все время ощущение, что я что-то не доделала. Поэтому работа с Мишиным литературным наследием и сохранение памяти о нем — единственное, что меня сегодня по-настоящему интересует.
Подпишись на наш канал в Telegram