Когда я уезжала в Израиль, думала, что проживу там всю жизнь и моя карьера на сцене закончилась. «Что ж, — утешала себя, — зато у меня крепкая семья». Но все вышло ровным счетом наоборот: я состоялась как актриса в театре, где играют на иврите, рассталась с первым мужем Максимом Леонидовым и переехала из Израиля в Англию, на родину второго мужа — Уилфреда. Мы женаты уже шестнадцать лет.
Покидать Россию я не собиралась. Но семья Максима очень хотела жить в Израиле, и свекровь Ирина Львовна однажды твердо сказала: «Надо ехать». Перед этим был долгий год обсуждений «израильской» темы. Я до последнего надеялась: может, это только разговоры. Но в какой-то момент почувствовала: нет! Много ночей проплакала, представляя эмиграцию. Однажды вечером муж, забирая меня из театра, спросил:
— Ир, так и будем прятать голову в песок? Надо на что-то решаться.
— На что?
— Семья хочет уехать. Ты можешь, конечно, остаться, а мы тебя потом вызовем.
— Ну как я тут останусь одна?
Мы жили у родителей Максима в просторной квартире старинного дома на Мойке. Я не представляла себе существования отдельно от них, это была моя семья. Вместе встречали праздники, обсуждали не только бытовые вопросы, но и спектакли, книги, фильмы. Семья-то актерская. Максим и я любили друг друга. Несмотря на его гастрольную жизнь и мою занятость в театре, наша связь, как мне казалось, была очень крепкой. Поэтому и согласилась на этот серьезный шаг, хотя сомнения терзали. Я ведь актриса. А там — чужой язык и полная неизвестность. Был один шанс на тысячу, что останусь в профессии. Но семья для меня — главное. И никакая карьера ее не затмит.
Я пошла к Льву Абрамовичу Додину, режиссеру Малого драматического театра, где тогда служила. И сама сказала ему, что Максим и его родители хотят уехать, а я отправлюсь в Израиль вместе с ними. Последний спектакль сыграла на гастролях труппы в Копенгагене восьмого сентября, в свой день рождения. Это были «Звезды на утреннем небе». В финале я сломала ногу: видимо, так подсознательно противилась отъезду.
Жизнь без Малого драматического я представляла себе тогда с трудом. Это был мой дом, а Додин — мой учитель. Ведь именно на его курс я поступила когда-то в ЛГИТМиК. Перед отъездом в Израиль у меня все складывалось очень хорошо и в творческом плане, а вот Максим как раз ушел из «Секрета» — им стало просто неинтересно вместе, каждый хотел расти дальше, и группа распалась. Он пробовал себя в Малом драматическом театре. Лев Додин пригласил его на роль Ставрогина в «Бесах», но в итоге Максим так и не сыграл в спектакле. А еще он участвовал в антрепризном проекте об Элвисе Пресли «Король рок-н-ролла», который пользовался успехом.
Надо отдать должное мужу: он радовался моим достижениям, понимал, как мне важно работать. Тем более что кроме театра у меня было кино, снялась уже в нескольких картинах. Поначалу это были небольшие телефильмы. Меня приглашали на Ленинградское телевидение еще из БДТ, после института работала там, к Додину от Товстоногова ушла только через три года, хотя покидать знаменитый театр было нелегко. Я попала туда восторженной студенткой: «Ах, БДТ, великий Товстоногов!»
Моя самая первая роль, конечно же, была в массовке — в пьесе о Ленине «Перечитывая заново», где Кирилл Юрьевич Лавров играл вождя пролетариата. И вот спектакль закончился, в финале был обязательный поклон для всех, на него выходила и молодежь. Занавес закрылся, и пока кланялись большие артисты, я на минуту забежала в туалет, а на мне была широкая юбка в пол. Выскочила оттуда и опрометью на сцену, так волновалась, что осмотреть себя забыла. И вот поклоны, а заслуженные артисты смотрят на меня и давятся смехом. Только за кулисами коллеги сжалились, говорят: «Ирина, у вас юбка в трусы заправлена». Так что я имела большой успех.
Потом меня распределили в спектакль, где в главной роли была Зинаида Максимовна Шарко. Она играла мать, а я — ее любимую младшую дочку. Готовлюсь к репетиции ответственно — завожу будильник, думаю: «Не дай бог опоздать!» Встала, вымыла голову, крашусь, навожу макияж, и тут звонок. На проводе завтруппой:
— Ирина, а вы где?
— У меня репетиция в десять часов, я дома, сейчас выхожу.
— Нет, репетиция у вас десять минут назад началась! Зинаида Максимовна сидит ждет.
Оказывается, время перенесли, а я и не заметила. У меня был настоящий шок. Тут же взяла такси и с одним накрашенным глазом примчалась в театр. Трясусь: «Ну все, с роли снимут». Народная артистка ждет какую-то малявку полчаса! Бухнулась Шарко в ноги:
— Простите, пожалуйста!
— Ирина, ну что же ты такая несобранная?! — ворчала Зинаида Максимовна всю репетицию. Долго потом меня не замечала, но перед самой премьерой простила. Все же она была женщиной с юмором и очень доброй.
У меня все вводы такие — с происшествиями. Я робела перед артистами, которых раньше видела лишь в кино. Мимо по коридорам ходили небожители: Алиса Фрейндлих, Олег Басилашвили, Андрей Толубеев, Лариса Малеванная, Кирилл Лавров, Евгений Лебедев... А однажды я побывала в гостях у самого Товстоногова.
Тогда выпускался спектакль «Модели сезона», роль не клеилась. Я не могла понять, чего от меня хочет режиссер. Да еще и пьеса такая: в общем, не Достоевский и не Островский. Перед самым выпуском Георгий Александрович посмотрел прогон и вздохнул: «Значит так, Ира, завтра в десять часов вы приходите ко мне, будем репетировать!» И я попала в дом Товстоногова на Петроградской стороне, его сестра Натела Александровна поила меня чаем. Все вокруг было коричнево-золотисто-бронзовое. Много книг, картины, огромные окна... А в следующем году на сборе труппы Товстоногов сказал, что в прошлом сезоне была всего одна плохая работа — Селезнева в «Моделях сезона». Он считал ее неудачной, но тем не менее нашел время, чтобы порепетировать со мной лично. А это дорогого стоит.
В 1986-м мне повезло в кино: утвердили на роль Лизы в «Крейцеровой сонате». И хотя фильм снимался трудно, воспоминания о нем только счастливые. Вокруг меня было столько интересных людей: Олег Янковский, Александр Трофимов, Алла Демидова, Лидия Федосеева-Шукшина, Александр Калягин, режиссеры Софья Милькина и Михаил Швейцер, знаменитый оператор Михаил Агранович.
Отдельная история — как я ездила на пробы. Первый раз мы с Юрием Башметом, который пробовался на роль скрипача Трухачевского, играли встречу наших героев. Естественно, он взял в руки скрипку. И так получилось, что я запела романс «Лишь только вечер затеплится синий...», а Юрий подхватил мелодию. Это впечатлило режиссеров.
На следующие пробы пригласили уже с Олегом Ивановичем. Ехала на них с гастролей, из Вильнюса. Билетов не было — лето, и администратор театра засунул меня в какой-то проходящий поезд. Я подготовилась к встрече с любимым актером как следует: нарядилась во все лучшее. На мне были белый пиджак с золотой розой, индийская юбка с люрексом, на голове — прическа. И села я в плацкартный вагон, залезла на верхнюю полку, над которой не закрывалось окно. Всю ночь стучала зубами, еле дотянула до Москвы. В столице подкрасилась, припудрилась и... попала под жуткий ливень. Приехала на студию такая красавица: юбка полиняла на белый пиджак, он был в зеленых разводах. Под глазами потеки туши, на голове — воронье гнездо. И когда мне написали, что утвердили на роль, я сначала слегка удивилась. А потом был такой подъем: случилось чудо! И вторая мысль, прочно засевшая в голове: «Кто же, если не я?!»
Мистика, но первый день съемок, как и последний спектакль у Додина, выпал на мой день рождения. Мне исполнилось двадцать пять. Снимали пробеги в полях Московской области, у реки пели песни, что добавляло праздничного настроения. И вот привезли нас на очередное поле, а соседнее — колхозники удобряют. Софья Абрамовна Милькина и говорит: «Ирочка, дебют в большом кино запомнится вам запахом говна!» После смены мы пили коньяк в вагончике у гримеров, мне говорили хорошие слова, и день казался сказочным.
Свадебное путешествие героев снимали за границей, мы полетели в Италию. Сошли с трапа седьмого января, в день православного Рождества. Стояла замечательная погода. После русских морозов оттаяли телом и душой. Олег Иванович посмотрел на меня и улыбнулся: «Селезнева, как красиво вокруг. Ты запомнишь этот день на всю жизнь!» Так оно и получилось. Это ощущение легкости и праздника я вспоминаю, когда на душе скребут кошки. И сразу становится тепло и уютно.
Янковский, игравший Позднышева, многому меня научил. Эти уроки не всегда были приятными, но он объяснил главное: в любой ситуации нужно оставаться Женщиной. Когда мы снимали сцену венчания в храме, на улице было очень холодно. В перерыве меня упаковали в несколько слоев — один халат на другой, на голове бигуди и толстый платок. Увидев эту «капусту», Олег Иванович иронично заметил: «Ира, я все-таки мужчина, мне с тобой любовь играть, что ж ты выходишь таким чучелом?! — От стыда я покраснела. — Ну-ка, иди переодевайся!»
Я пришла в костюмерную чуть не плача: «Девчонки, наряд нужен другой». И мне выбрали шубку, симпатичные сапожки, чтобы надевала между сменами. В этом и есть главный секрет актрисы: уважать партнера и никогда не выглядеть на людях небрежной.
«Крейцерова соната» научила меня не только этому. К примеру, я поняла, как играть на фортепиано. То есть за кадром музыка звучала в исполнении профессиональной пианистки, но я выучила всю «распальцовку». Для этого свой отпуск просидела в гостинице «Мосфильма»: там стояло пианино с приглушенным звуком и я на нем самостоятельно занималась. Мне тогда не нужно было присутствовать в кадре, но все равно бегала на площадку — смотреть, как Янковский работает. Как его герой ел, как наливал чай, как ходил — все было продумано им до мелочей. А еще поражалась работоспособности Олега Ивановича: он легко воспроизводил и выдавал тонны текста, которые учил с женой.
В разгар работы у меня случился приступ аппендицита, прямо на «Мосфильме». В больницу увезли в гриме и костюме, тут же сделали операцию. Вернулась на площадку через неделю, прямо к съемкам сцен скандалов и побоев. Со швами на правом боку это было проблематично: я металась туда-сюда в кадре, а в перерывах рана дико болела. Но Софья Абрамовна радовалась — это добавляло естественности страданиям героини. Как моя работа выглядит извне — долго не знала. Материал показывали только Янковскому. Себя на экране я увидела лишь на озвучании. К моему удивлению, Лиза мне понравилась. «Крейцерову сонату» тепло встретили и критики, и зрители. Фильм получил Государственную премию, обо мне стали писать в прессе. Я ушла из БДТ в Малый драматический театр к своему учителю Льву Додину.
И вдруг этот отъезд... Хорошо помню день, когда мы покидали квартиру на Мойке. Это было двадцать второго октября 1990 года — магическое для меня число. Я прощалась со своим актерским будущим, и вид пустых комнат усугублял мрачные мысли. Прихрамывая на сломанную в Копенгагене ногу, вышла из подъезда. Оглянулась на наши окна: «Все, уже больше никогда не войду сюда как в родной дом». Меня не утешало, что многие наши друзья тоже сидели на чемоданах и уезжали из России.
И вот — вокзал, осень, холод, мы сели в поезд. Меня провожали мама и младший брат Володя. Я старалась не расплакаться, чтобы они не волновались. Свекровь радостно махала Ленинграду рукой: мол, прощай. Муж был внешне спокоен, хотя тоже очень переживал. Я улыбаюсь натужно, а в глазах стоят слезы. Как только вагон тронулся, они сами собой покатились по щекам. Но свекор Леонид Ефимович открыл коньяк, немного выпили, стало легче. Мы доехали до Венгрии, вышли из вагона, заночевали в старой школе на окраине Будапешта. Огромный спортивный зал, раскладушки, кто-то молится, кто-то плачет, кто-то спрашивает, есть ли там льготы для ветеранов войны... На следующий день нас накормили обедом, погрузили в самолет и мы полетели в Тель-Авив.
Израиль встретил переселенцев солнцем, воздух был наполнен ароматом свежих цветов. Поймала себя на том, что губы впервые за несколько месяцев растягиваются в улыбку. Одну ночь на Земле обетованной мы провели в гостинице. На следующий день старинная знакомая Леонидовых Софья Абрамовна подыскала для всей семьи пустую квартиру.
Большинство своих вещей мы отправили в Израиль заранее. Но багаж прибыл не сразу, и у нас не было тарелок, вилок, других нужных в хозяйстве мелочей. Хорошо, что этот район на севере Тель-Авива оказался очень гостеприимным. Все принесли соседи. Тем же вечером у нас стояли три столовых сервиза, чашки, стулья, уже было на чем спать. Я не ожидала такой потрясающей поддержки и буквально влюбилась в Израиль. Контейнер с нашим скарбом пришел только через месяц. Мы распаковали его, и дом превратился в дом.
Папа Максима был уже на пенсии. Он болел, и свекровь ухаживала за ним. Мы же хотели работать, а потому со всем энтузиазмом стали учить иврит. Нас определили в бесплатную школу — ульпан, и вскоре мы овладели языком.
Через два месяца я попала в театр. В Москве в то время ставил спектакль главный режиссер тель-авивского Камерного театра Илан Ронен. Они с женой на выходные решили съездить в Питер и случайно оказались на спектакле Додина «Братья и сестры». Постановка настолько их поразила, что они пришли за кулисы поблагодарить Льва Абрамовича. А тот и говорит: «Наша ведущая артистка сейчас в Израиле». Ронен тут же из кабинета Додина позвонил в Тель-Авив в театр и попросил: «Найдите мне эту актрису!»
Через неделю я с ним встретилась. Тогда я еще стеснялась говорить на иврите, и мне помог друг семьи, который все переводил на английский. Но понятно, что за красивые глаза в труппу не берут, и мне назначили аудицию — просмотр. Я подготовила целую программу: стихи, песни, танцы, все это по-русски. И между маленькими номерами на иврите рассказывала о себе: «Здравствуйте, меня зовут Ирина, я актриса, приехала в Тель-Авив из Ленинграда...»
Самым решающим моментом, наверное, было то, что я прочла «Не жалею, не зову, не плачу...» Сергея Есенина на иврите. Причем перевод был сделан очень высокопарными словами. Выглядело это довольно комично. Все равно что в Россию приехал бы актер с Гаити и читал стихи на старославянском языке. И директор театра, и заведующая литчастью покатились со смеху. Еще несколько присутствовавших актеров сползли с кресел и начали хохотать. А я не понимала почему. Но старания не прошли даром. Родилась идея моноспектакля «Русская любовь». В Израиле каждый год летом проходит фестиваль моноспектаклей «Teaтронетто», и я показала спектакль там. Играла отрывки из русской классики на иврите и рассказывала о себе. Режиссер Артур Коган, который помог мне в постановке, уехал с родителями в Израиль в очень юном возрасте, но сохранил русский язык, у нас получился гармоничный союз.
Неожиданно мне дали на фестивале первый приз. Это было тридцатого мая 1991 года. И закрутилось: телевидение, интервью... Все удивлялись: «Как это так? Она полгода в Израиле, а уже свободно играет на иврите?!» Спектакль очень помог мне в освоении языка: я выучила на неродном языке десять отрывков женских ролей из русской классики, были и современные персонажи. Мне помогали коллеги, и они не ревновали к успеху. Это тоже радовало.
Потом по обмену израильтяне ставили спектакль «Мещанин во дворянстве» в Малом театре в Москве, а Борис Морозов ставил «Чайку» у нас в Камерном театре, я была Ниной. С Михаилом Козаковым играла в спектакле по пьесе «Любовник» английского драматурга Пинтера. Марк Захаров пригласил меня в «Поминальную молитву», которую перенес на израильскую сцену. В общем, за десять лет работы в Камерном театре в Тель-Авиве я переиграла столько ролей, что грех жаловаться: начиная от Нины Заречной и заканчивая израильской классикой.
Пока я «штурмовала» театр, Максим занимался музыкой и телевидением. Он снимался в сериале и организовал группу, выпустив альбомы на русском языке и иврите. Ему многие помогали, но, видимо, Леонидову хотелось стадионов, как раньше. Мужчинам в эмиграции вообще сложнее. Я думаю, в какой-то момент он опустил руки. Ну сколько можно радоваться успехам жены, нужно и себя проявить! Муж не чувствовал себя в Израиле дома. Он скучал, а у меня было чувство вины: в России Максиму везло больше, чем мне, а здесь меня приглашали чаще.
И в какой-то момент он решил вернуться. Были долгие перешептывания Максима с мамой (к тому времени свекор уже ушел из жизни). А меня это обидело. Ведь никто не думал о том, чего мне стоил отъезд из Ленинграда. Наверное, еще и из-за этого у нас охладились отношения. Максим все чаще стал летать на гастроли на родину. Затеял программу «Эх, дороги», начал выпускать диски, и пропасть между нами все росла.
Последний совместный отпуск мы провели в Финляндии. И там однажды я поймала себя на мысли, что просыпаюсь рядом с совершенно чужим человеком. Муж очень изменился, словно его чем-то опоили. Мы провели вместе два месяца, после чего я вернулась в Израиль, а он — в Питер. А двадцать второго (!) октября он прилетел в Израиль и сказал, что любит другую женщину и что нам надо расстаться. Уехал он уже к ней, актрисе Анне Банщиковой. Потом забрал с собой всех: маму, бабушку и дедушку, а я осталась.
С тех пор мы практически не виделись. Как-то случайно встретились на юбилее Додина в театре. Но говорить с ним особо не хотелось. У нас был довольно тяжелый развод, Максим вел себя некрасиво, да и я была не на высоте, чувствуя себя обиженной. И вот на юбилее он подошел. Я знала, что его последняя жена Александра уже в положении.
— Давай посидим, поболтаем, — говорит.
— А о чем? О том, как я живу с новым мужем Уилфом? Или о твоем будущем наследнике?
На тот момент моя рана еще не зажила. Тем более что ребенка от Леонидова я так и не родила. Не потому, что не хотела. Это было нашим общим решением: копили на свой дом — не привозить же малыша в съемную квартиру. А в интервью после развода Максим вдруг стал говорить, что я была так увлечена карьерой, что забыла о материнстве. Это нечестно.
Большое чудо, что я встретила Уилфреда. Он поддержал меня и ждал три года, пока мы оформляли развод, чтобы сделать предложение. А еще помогла преодолеть тяжелое расставание моя новая страна. В моменты, когда у меня уже не было сил, отправлялась в Иерусалим. Это субботнее путешествие вскоре стало моей личной традицией. Не передать словами, как действовали на меня поездки к Гробу Господню. Поначалу это был туристический интерес — ведь как только мы приехали в Израиль, старались ходить на разные экскурсии. Но потом в моей душе что-то перевернулось.
Люди там ведут себя очень эмоционально. Кто-то столбенеет, кто-то вдруг начинает рыдать, прямо до конвульсий. Я видела яркую реакцию у большинства друзей, которых впечатлил Иерусалим. А после слез и ступора наступает освобождение, на лицах людей — благость. Так вот, год до развода и три трудных года после разрыва с Максимом я держалась и благодаря этим поездкам. Однажды со мной произошел удивительный случай. В тот день я пришла в храм часов в восемь утра, до прилива народа. Но, как говорится, «поцеловала ворота»: внутрь никого не пускали — шла съемка для местного журнала. И вдруг я увидела знакомого араба-служителя, который на минутку открыл ворота и провел меня за них. В храме мы оказались вдвоем с фотографом.
Я вхожу в гробницу — а на душе так тяжело! Непонятно, что с семьей: Максим уже летал в Россию и начались разговоры на тему «возвращаться — не возвращаться». Гробница каменная, я села и уперлась лбом в кладку. Сидела молча пятнадцать минут и слышу: шлеп! Смотрю — передо мной лежит свечка. Я тут же зажгла и поставила ее. Сижу, молюсь дальше. Через какое-то время опять: шлеп! — так передо мной одна за другой упали три свечи. Клянусь, я была в тот момент совсем одна. Но ощущение такое, что рядом кто-то стоял и оберегал. Просидела минут сорок, и вдруг в голове будто шепот: «Ну, сейчас уже иди, иди». Я вышла из храма и долго не могла поднять глаз, опомниться. Наверное, это и есть поддержка Бога. Я поняла — все будет хорошо.
И действительно, потеряв первого мужа, я познакомилась с Уилфредом. Вернее, нас познакомили. Когда Леонидов ушел, подруга Ульяна решила поднять мне настроение. (Кстати, с этой чудесной женщиной я сдружилась в больнице, где делали операцию дедушке Максима, она хирургическая сестра.) Конечно, она знала обо всех перипетиях моей личной жизни. Видела, как я переживаю.
— А пойдем-ка, — говорит, — на вечеринку! Мой друг в баре отдыхает с компанией.
— Не могу, у меня семья распалась, я страдаю, — всхлипнула я.
— Ну и страдай себе, только с нами рядом за бокалом вина.
Не знаю, что меня дернуло, но я пошла. И увидела Уилфа буквально в дверях. Ему нужно было ехать в аэропорт, он улетал куда-то по делам. Нас представили, незнакомец кивнул: «Очень приятно, — а потом вдруг посмотрел на меня многозначительно и произнес: — Я вернусь!» Прямо как в фильме «Терминатор». Через неделю снова попала на вечеринку в эту славную компанию. Уилф вернулся в Израиль, и... все закрутилось.
Он говорит, у нас была любовь с первого взгляда. Не знаю, так ли, но что это судьба — точно. Я ведь еще даже не развелась официально, а он уже решил сделать меня своей спутницей жизни. Вскоре поняла, что с Уилфом очень легко, несмотря на то, что английский знала с натяжкой, а он не владел ивритом. Он всегда был внимателен, по нескольку раз объяснял, если я не понимала какие-то слова. У него была абсолютная уверенность, что выйду за него замуж, когда стану свободна. Я это чувствовала.
Человек он взрослый — старше меня на девять лет, устоявшийся, не привыкший разбрасываться словами. Уилф долго жил один и сам воспитал дочь Брайни от первого брака. Это тоже говорит о его характере. У нас не было страстей, серенад под окном и корзин с цветами. Мы вместе подолгу гуляли, ходили в театры, где играли мои друзья или я сама. В кино Уилфреду было скучно — ведь фильмы на иврите он не понимал. Зато мой муж обожает музыку, а ее язык международный. Его самые любимые группы и исполнители — из семидесятых — восьмидесятых, о них он знает все и может говорить часами. Порой наши общие с Леонидовым друзья звали на вечеринки, и я приходила туда с Уилфом.
Моя мама, приехавшая погостить, удивлялась, насколько все буднично. «Ну что же он цветы тебе не дарит?» — расстраивалась она. Зато любимый, идя ко мне в гости, звонил по дороге:
— Тебе нужно что-нибудь принести?
— Да, стиральный порошок!
Мама за спиной возмущалась:
— А цветы?!
— А цветы в стиральную машинку не насыплешь.
Он не дарил цветов и драгоценностей, но дарил путешествия. Украшения — это приятно. Но посмотреть мир гораздо интереснее. А по поводу ювелирных изделий вопрос решился просто. Я сказала Уилфу: «Давай я сама выберу что-то, куплю, а будем думать, что ты мне это подарил...»
Наша первая поездка была в Финляндию. У него тогда был бизнес и в Хельсинки, я приехала туда на неделю. А потом повез меня в традиционные морские места — на Канарские острова, потому что в этот период жил с дочкой и работал на Канарах, а потом на Гоа. Мы исколесили Италию и Францию, были в Австралии, а вот в Америку я не попала: собирались с внучкой Уилфа в Диснейленд, но мне не дали визу. Вместо меня поехала моя падчерица. Они замечательно провели время, а я тогда полетела к маме с папой в Киев.
К слову, предложение Уилф тоже сделал мне без широких жестов. Не становился на колено и не приглашал в ресторан. В очередной раз приехав из родной Англии, он привез кольцо и молча надел мне на палец. Я кольцо не вернула, то есть согласилась стать его невестой. Конечно, это было для меня странно: еще от одного замужества не отошла, а тут второй раз зовут.
Поженились мы в Ньюкасле — городке, где родился Уилф. Это случилось через три года после знакомства, как только я получила свидетельство о разводе. Свадьба у нас была скромной, гостей мало. И опять вмешалось мое магическое число двадцать два. Мы с Уилфом познакомились двадцать второго октября, а двадцать второго сентября поженились. Это удивительно, но его родители сочетались браком двадцать второго декабря, а дочка вышла замуж двадцать второго августа, но никто специально эти даты не выбирал. Такое вот совпадение.
На мне было длинное платье с лиловыми цветами, прическу сделала сама. Уилф облачился в темно-синий костюм, а еще у меня был роскошный темно-лиловый букет. В церкви мы не венчались — муж другого вероисповедания. Нас сочетали браком в местной мэрии. Когда вслед за женщиной-регистратором мне нужно было повторять слова клятвы «Через тернии к звездам, через хорошее и плохое, доброе и худое...», на середине я расхохоталась. Это был нервный смех, следом из глаз хлынули слезы. Смотрю на Уилфа — а он белый как полотно. И у него тоже слезы стоят в глазах, хотя эта церемония чем-то походила на регистрацию в нашем советском ЗАГСе, такая же официальщина. Конечно, нам не говорили «Сочетайтесь браком, чтобы соединиться в ячейку общества», здесь даже можно было написать клятву самим. Но мы пошли традиционным путем: ничего не писали, доверившись работнику мэрии. Каким-то чудом собрались с духом и договорили стандартную клятву. Я вышла на улицу с подпорченным макияжем и потеками туши под глазами. Но в остальном все прошло гладко. И вот — мы с Уилфом вместе девятнадцать лет, двадцать второго сентября исполнилось шестнадцать лет со дня нашей свадьбы.
Понимая, как для меня важен театр, муж пытался остаться работать в Израиле, но эта страна была ему не по душе, он скучал по Англии. Тем более что дочка и внучка жили на родине и он постоянно мотался к ним. В общем, я решила, что нужно снова собирать чемоданы и переезжать. Дело осложнялось тем, что у меня были три любимых кошки — Оля, Дуся и Соня. Расставаться с ними я не хотела. Когда в Англии вышел новый закон, что животных можно привозить (с карантином, конечно), муж сразу прислал мне статью об этом по факсу. И приписал от руки: «Собирайся и вылетай!»
Ньюкасл поначалу меня шокировал. Никакого театра, к тому же в Израиле у меня была русская среда, русские друзья и русское телевидение. И вот все это осталось там, в прошлой жизни. Первый год мне было очень нелегко. Мучила ностальгия. В Англии, к сожалению, актрисой я не работаю и постепенно переключилась на дела мужа. Он всю жизнь занимался гостиничным бизнесом. Сначала это была одна гостиница в Ньюкасле, потом сеть по миру. Я ездила с ним на переговоры, помогала с документами и со временем подняла свой английский на приличный уровень.
В браке я очень счастлива. У меня нет детей, но есть падчерица Брайни. Когда мы познакомились, ей было двадцать два года, и она меня полностью приняла. Ее старшая дочка Дейзи тоже сразу меня полюбила. Тогда ей было два годика, а сейчас она уже невеста. Дейзи зовет меня просто Ириной. Когда она была малышкой и Брайни жила в Англии, мы много времени проводили вместе в Израиле, я считаю ее своей внучкой. А в 2012 году у Брайни родилась еще одна дочь — наша Флер. В декабре мы полетим к ней на день рождения. Немного грустно, что живет она далеко, в Мельбурне — Брайни вышла замуж за австралийца и покинула Англию.
Когда к нам приезжала старшая внучка, я становилась образцовой бабушкой. С Дейзи мы часто вдвоем рисовали в дождливые дни. У меня после ремонта остались огромные листы, которые клеят под обои. По вечерам мы их раскрашивали, сидя прямо на полу. У нас было метров тридцать, и каждый приезд внучки отмечался новым рисунком. Я буквально все ей разрешала, не было никаких ограничений. Не тряслась над ней как наседка. Зато теперь Дейзи самостоятельная девушка и не боится принимать решения.
Флер же зовет меня нанни Айрин, если перевести «нанни» на русский — это «бабуля». Недавно говорит мне по скайпу: «Нанни, ты обязательно должна ко мне приехать, потому что я тебя та-а-ак люблю!» Конечно, сердце мое тает, мы замечательные друзья, с внучкой легко. Когда я с ней, сама становлюсь ребенком. Мне нравится мастерить, бегать и прыгать с Флер, придумывать разные игры.
Мы навещаем дочку и внучек три-четыре раза в год. Всегда собираемся большой семьей на Рождество. И наряжаем елку в сорокаградусную австралийскую жару. Под ней — подарки, к нам приходит Санта-Клаус. В Австралии снег редкость, а в декабре его нет вообще, там лето, что никого не останавливает — люди покупают искусственный снег, засыпают им пол и двор. У нас не встречи, а сплошные праздники! Рождество, день рождения Флер, Новый год, дни рождения Брайни и моего мужа. Мы выезжаем на море — у Брайни маленький домик на побережье, отдыхаем там неделю. С Флер ходим в водный парк, плаваем в бассейне, смотрим мультики. Дейзи уже поступила в университет и теперь живет своей жизнью.
Сейчас я приняла факт, что так и не стала мамой. А прежде переживала. Меня часто спрашивали: «Ну почему ты не родила?» И было ощущение, что я как бы извиняюсь и оправдываюсь. Даже журналисты все время интересуются: «Есть ли у вас дети?», и раньше у меня оставалось ощущение, что я плохой человек, раз их нет. Но на самом деле я ведь никогда не принимала решения не иметь детей, для танго нужны двое. Видимо, по молодости мы с Максимом были слишком увлечены работой, много разъезжали.
А материнский инстинкт проявляется у меня порой самым неожиданным образом. К примеру, кормить для меня значит любить. Муж смеется: «Птицы у нас в саду взлетать скоро не смогут, так растолстели от твоей заботы». С нашими собаками и кошками приходится себя сдерживать, а то у них будет ожирение. Да, Господь не дал мне детей, но всегда находятся люди, о которых я должна, хочу заботиться. Мне есть на кого излить нежность, муж даже подшучивает, что слишком уж душу близких своей заботой. А если бы у меня был собственный ребенок... Водила бы его везде за руку, никуда не отпускала, чтобы не дай бог ничего не произошло, каждые три минуты мерила бы температуру, проверяла горло, возила раз в неделю к врачу. В общем, малыш очень страдал бы от материнской любви.
Моя мама давала мне больше свободы. Но я постоянно чувствовала ее любовь, даже когда была уже совсем взрослой. Год назад мамы не стало. Она прожила восемь лет после тяжелейшего инсульта. Мы с братом Володей смогли ее поднять и поддерживали волю к жизни. Несчастье случилось неожиданно: однажды мама перестала отвечать на звонки. Я подняла на ноги папу, он поехал к ней и с соседями вскрыл дверь в квартиру. Несмотря на то что родители развелись, они поддерживали добрые отношения. Мама была без сознания, в тяжелейшем состоянии...
Врачи сразу положили ее в палату «смертников», посчитали случай безнадежным. Но мы смогли выходить маму. Научили заново ходить, одеваться, а вот начать разговаривать она так и не смогла. Сумела только освоить «да» и «нет», хотя при этом голова оставалась ясной. Я постоянно подбадривала маму: «Ты не инвалид! Просто случилось несчастье, но давай бороться — ради нас с Володей». И она боролась.
Несмотря на весь драматизм ситуации, мы много шутили и смеялись. И даже умудрялись с ней поругаться. Наши ссоры выглядели так:
— Мама, тебе что-то не нравится?
— Да.
— Ты хотела сказать, что мне не стоит общаться с этим человеком?
— Да.
В наших спорах я выступала и за нее, и за себя.
Мама очень любила петь. И мы с племянницей Дашкой ей в этом помогали. Открывали сборник с народными хитами и затягивали: «Ромашки спрята-а-лись, поникли лютики-и-и...» Она подпевала как могла и оживала.
Когда пришло время возвращаться в Англию, я оставила маму на Володю и его жену Наташу, Наташина семья очень нам помогала. Я разговаривала с мамой каждый день по скайпу и часто прилетала. Она старалась бодриться, даже научилась вышивать одной рукой. Вторая после инсульта так и не заработала.
О брате могу рассказывать часами. Володя близок мне не только по крови, мы очень дружны. Часто вспоминаю, как первый раз его увидела. Мне было уже одиннадцать, когда брата привезли из роддома. Я на него посмотрела и разочарованно отвернулась: «Мам, почему у него на носу зеленые точки? И вообще, какой-то он некрасивый». После того как родился Володя, мама долго болела, приходилось ей помогать, брата нужно было баюкать, я пела ему. Володя плохо засыпал и просил: «Иачка, розовый слон, пожалуста!» Очень нравилась ему песенка «Жил на поляне розовый слон...». Он вообще был забавным мальчишкой.
Сейчас Володя живет в Петербурге. Так же, как и я когда-то, работает в театре у Додина. Общаясь с ним, порой ощущаю себя младшей сестрой. Он не просто поддерживает, он не дает мне раскиснуть: «Я тебя жалеть не буду! Действуй, если что-то не устраивает!» Если бы не Володя и Уилф, не знаю, как бы пережила уход мамы.
С Уилфом я счастлива, но у нас не «сахарный» союз. Порой ссоримся: он вспылит, я отвечу. Но это быстро проходит — просим друг у друга прощения. Не понимаю семьи, где от обиды могут не разговаривать друг с другом неделями. А вот с Максимом мы ссориться не умели. Каждый копил претензии в себе, это неправильно. Конфликты в семье нужны, отношения стоит выяснять. Мы же годами не говорили начистоту, в результате все развалилось.
Конечно, мне жаль, что так вышло. Тем не менее я за многое благодарна Леонидову. У нас была хорошая семья, и с его родителями у меня были добрые отношения. Мы поддерживали друг друга, доверяли друг другу. И может, это благо, что он ушел к другой женщине. Ведь его поступок открыл для меня новую страницу жизни. Обязательно найдется доброхот, который скажет: «Ты ему все отдала, а он бросил тебя ни с чем». Но это не так. Я не чувствую себя жертвой, хотя долгое время обида на Максима была. Но сейчас я переболела и счастлива, что у меня в жизни происходит так много хорошего.
Мы живем в своем доме в маленьком местечке Уитли-Чапел, среди природы. Перед окнами растут деревья. Просыпаясь утром, я слышу, как настырный дятел долбит кору, как шумит листва и прыгают с ветки на ветку белки... Конечно, в моей жизни еще много мечтаний. Хочется чаще работать на родине, и сейчас это начинает сбываться. Я веду переговоры сразу с несколькими театральными и кинопродюсерами. Но моя главная мечта уже осуществилась — я нашла человека, рядом с которым чувствую себя любимой и защищенной. Так везет не многим женщинам.
Редакция благодарит за помощь в организации съемки Гранд Отель Эмеральд, Санкт-Петербург.
Подпишись на наш канал в Telegram