Я любила Никиту, верила, что с Вертинской у него все кончено, и простить Михалкова не смогла. Когда он позвонил, сказала: «Больше не хочу ни видеть тебя, ни слышать...»
Мы познакомились на премьере фильма «Приключения Кроша», в котором Никита сыграл одну из своих первых ролей. Ему было шестнадцать, мне пятнадцать. В Дом кино я пришла с подругой Женей, дочерью композитора Фрадкина. (Наши родители тоже дружили, мой папа, оперный певец, исполнял песни Марка Григорьевича.) Женька была заядлая тусовщица, знала всех и вся. В том числе и ребят, снимавшихся в картине, — Колю Томашевского, Андрюшу Юренева, Никиту Михалкова. Фрадкина меня к ним подвела, когда все вышли в фойе:
— Знакомьтесь, это Лена Матвеева. Будущая звезда балета.
— Учишься в хореографическом? — спросил Никита.
И взглянул с уважением. Разговорились. Михалков пригласил всех к себе — в субботу. Он жил по соседству. Дом кино в то время располагался не на Васильевской улице, а на Воровского (нынешней Поварской), где сейчас Театр-студия киноактера.
Так я стала бывать у Никиты. К нему приходило много ребят, но костяк нашей компании составляли Володя Грамматиков, Коля Бурляев, Ваня Дыховичный и сестры Наташа и Арина, дочери художника Николая Жукова, известного портретами Ленина. Встречались по субботам. В будни все были заняты — учились или работали, а в воскресенье Никита ездил к родителям на дачу на Николиной Горе. Это было святое. Сергей Владимирович Михалков и Наталья Петровна Кончаловская редко бывали в городе в выходные. Андрон, старший из сыновей, жил отдельно, и мы были предоставлены самим себе. Сидели у Никиты. По квартире не ходили, даже не знали, где какая комната, пока не собрались на встречу нового 1963 года. Праздновали в гостиной. «Старшего поколения» опять не было, Никита пригласил уйму народа. Стол накрыла домработница Катя Мохова. Помню, ели запеченную баранью ногу, какие-то салаты. А потом, как всегда, были танцы в Никитиной комнате. Аринкина «рок-н-ролльная» юбка-солнце взлетала к потолку!
Вообще с модными нарядами тогда были проблемы, и в нашей компании все одевались достаточно просто, в том числе и дети знаменитых поэтов и художников. Те не баловали отпрысков. У Никиты, помню, был один красивый свитер цвета маренго крупной вязки и две пары брюк — что называется, и в пир, и в мир. Остальные тоже не могли похвастать обширным гардеробом. Но отсутствие фирменных шмоток нас не смущало, мы жили совсем другими интересами — театром, кино. Коля Бурляев уже снимался у Андрона и его друга Андрея Тарковского. Володя Грамматиков, или Грамм, как мы его звали, учился в МВТУ имени Баумана, но в будущем видел себя только актером и собирался в театральный. Никита помимо первых опытов в кино участвовал в спектаклях Театра имени Станиславского — в то время одного из лучших в Москве. Я была увлечена балетом. Все мечтали реализовать себя в творчестве, в искусстве.
Конечно, на наших посиделках мы были заняты отнюдь не системой Станиславского. Слушали музыку — от Шаляпина до Азнавура, танцевали, рассказывали анекдоты, пели частушки. На очередную встречу каждый должен был принести что-то новенькое. Никита частушек знал больше всех. Любил повеселить народ и делал это очень талантливо. Не только ребята — Сергей Владимирович смеялся до слез! В Михалкове-младшем очень ярко проявлялось актерское нутро. Он из комнаты не мог выйти просто — обязательно что-то изображал. Получалось смешно и мило. Никита был безумно обаятельным, и в нем даже в юности чувствовалась порода. Внешне он был похож на мать, Наталью Петровну, — те же глаза, рот. С возрастом, да еще с усами, стал копией отца.
Мальчишки пытались казаться взрослыми. Коля Томашевский и Андрюша Юренев рассказывали, как на съемках они «пили по-черному»: на троих брали ящик «Московской» и ящик кефира. Запивать водку кефиром могли только дети, но они считали, что это круто! Возможно, просто врали. У Никиты мы никогда не пили — даже шампанского. Для меня это вообще было исключено. В балете считалось: выпьешь шампанского — на ноги сядешь, не сможешь танцевать. Нам было весело и без алкоголя. Брат Никиты нас даже друзьям показывал как какую-то диковину. Как мы слушаем музыку, танцуем рок-н-ролл — и все на трезвую голову. Обычно они ужинали в ресторане ЦДЛ через дорогу — Андрон с очередной подругой, Игорь Кваша, Боря Мессерер, Саша Авдеенко с женами, — а потом шли к Михалковым и заглядывали к Никите. Я обожала современные танцы, что, кстати, редкость для балетных артистов: в жизни они, как правило, не очень хорошо двигаются. Отплясывала и с Граммом, и с Ванькой. Они были достаточно пластичными, но не могли сравниться с Никитой. Мы с ним всегда танцевали «медляки». Большинство ребят в таких случаях просто переминаются с ноги на ногу, а Михалков вел партнершу как настоящий мужчина, в каждой музыкальной фразе выстраивал многошаговую композицию. Это поражало и завораживало, но романтических чувств я к нему не испытывала. Никита для меня был просто другом. Что чувствовал он, не знаю.
В училище в меня были влюблены многие мальчики, в классе я считалась сердцеедкой. Но сверстниками не интересовалась — заглядывалась на Мишу Лавровского, старше на пять лет. Он был не только талантливым, но и красивым. Лавровский, конечно, видел, с каким обожанием я на него смотрела, и относился с симпатией. Как-то поехали всем училищем в Серебряный Бор — на зимние каникулы. Мне было четырнадцать лет. Мы, малышня со второго по шестой класс, жили в пансионате МГК КПСС. Старшеклассники вроде Миши — в Доме отдыха Большого театра. Они приходили к нам по вечерам на танцы, и однажды меня пригласил Лавровский. Все девчонки ахнули. Танцевали под знаменитый «Дым» Джерома Керна, я чувствовала себя Наташей Ростовой на первом балу и была абсолютно счастлива! С Мишей потом работали в Большом театре и дружили. Его отец, знаменитый балетмейстер Леонид Лавровский, хотел поставить для нас номер. Не успел. Скоропостижно скончался на гастролях в Париже...
Однажды я собрала наших у себя дома. Родители ушли в гости, пообещав вернуться очень поздно, но появились раньше. Видимо, хотели проверить, чем занимается молодежь. А у нас все тип-топ — негромкая музыка, чинные разговоры, на столе кофе и мороженое. Они сели с нами. Вдруг я услышала, как папа тихонько спросил у мамы:
— Нель, а что это за парень?
— Какой?
— Рядом с нашей Ленкой.
— Это сын Михалкова, Никита.
— И чего это он ее обнимает?
— Да ладно! Просто руку на плечо положил. Тебе везде женихи мерещатся!
А папа, бесконечно любивший единственную дочь и ревниво относившийся ко всем потенциальным претендентам на мою руку и сердце, возможно, уже тогда почувствовал со стороны Никиты совсем не дружеский интерес!
Наверное, стоит рассказать о моей семье, а то в воспоминаниях некоторых авторов я выгляжу простушкой без роду и племени, которой было легко манипулировать. Думаю, Михалков никогда бы не обратил внимания на забитую тихоню, к тому же мы принадлежали к одному кругу.
Мой дед Александр Матвеев был известным оперным певцом, драматическим тенором. Пел в Мариинском театре, Большом, гастролировал по России и за рубежом. Целый сезон проработал в Париже в «Гранд-опера». Дружил с выдающимися артистами, режиссерами, художниками, писателями — Константином Коровиным, Валентином Серовым, Иваном Буниным... Как более опытный артист опекал Ивана Семеновича Козловского, когда тот пришел в Большой театр. Женщины по дедушке сходили с ума. После премьеры популярной когда-то оперы «Жидовка» одна одесская газета писала: «Когда Матвеев пел арию Элеазара, шесть дам упали в обморок!» Бабушка поначалу тоже была его поклонницей, а в результате стала женой. Их сын Матвей пошел в отца.
У моего папы был прекрасный лирический тенор. Он работал в Московском музыкальном театре имени Станиславского и Немировича-Данченко, много концертировал, записывался на радио. Родители познакомились в студии оперетты Исаака Дунаевского, где занималась мама. Она хорошо танцевала и могла стать артисткой, но пожертвовала карьерой ради семьи. Маму приглашали в ансамбль «Березка», когда набирали первый состав. А папа сказал: «Нет, Нелечка, я хочу, чтобы ты отдавала себя дочке и мужу. Ходила на мои спектакли и ждала дома». Она работала только от случая к случаю — администратором и помощником режиссера на крупных культурных мероприятиях, фестивалях. Помимо актерских данных у мамы были деловая хватка и талант организатора. Одно время ее «сватали» в театр «Современник» завтруппой, у родителей там было много друзей, но папа опять воспротивился.
По материнской линии у меня не менее выдающиеся предки. Дед Сергей Андреевич Степанов был кадровым военным, генералом. Прошел Гражданскую и Великую Отечественную. Воевал под началом маршала Жукова. Бабушка Ревекка Петровна, урожденная Войнинская, ездила с ним по гарнизонам и занималась домом и детьми. Судьба ее достойна романа. Первым языком Ревекки был английский. Она родилась и выросла в Южной Африке, куда Войнинские приехали из России на заработки. В начале прошлого века это было в порядке вещей. Устроились прекрасно, прадед неплохо зарабатывал, а когда он погиб — утонул, вдове с тремя дочками и месячным сыном пришлось вернуться на родину, где шла Гражданская война. Несчастная женщина заболела тифом и умерла. На руках у пятнадцатилетней девочки остались младшие сестры и брат. Она их и вырастила. Выйдя замуж за дедушку, бабушка родила и воспитала еще четверых — своих дочек. Моя мама Нинель была старшей.
Возможно, если бы не семейные заботы и дедушкина служба, связанная с бесконечными переездами, бабушкина судьба могла сложиться иначе. Она была очень артистичной, музыкальной, в молодости занималась вокалом, но пела только дома — для родных и гостей. После войны дедушке дали шикарные четырехкомнатные апартаменты в Большом Гнездниковском переулке, в знаменитом доме Нирнзее с мозаичным панно под крышей. До середины тридцатых годов это здание было самым высоким в городе, и до сих пор его хорошо видно с Тверского бульвара. В сталинские времена в первом столичном небоскребе жила советская номенклатура, к которой принадлежал и мой дед. Ему досталась одна из двух квартир на восьмом этаже, которые раньше занимал печально известный прокурор СССР Вышинский. Для организатора репрессий был построен персональный лифт. А вообще на этаже их насчитывалось пять! В этом доме все было по-особенному. Всюду ковровые дорожки, кадки с пальмами. Вахтер сидел за столом красного дерева. Из него же были сделаны и почтовые ящики!
В этом «царстве номенклатуры» я жила с родителями до одиннадцати лет, пока папа не построил трехкомнатный кооператив у метро «Аэропорт». (На выходные меня забирали «папины» бабушка и дедушка в свою квартиру на Пушкинской.) В Гнездниковском у нас был открытый дом, в котором собиралась добрая половина творческой Москвы. ВТО располагалось в двух шагах. Выйдя из его ресторана, многие артисты МХАТа, Малого, «Современника» пересекали улицу Горького и заваливались к нам. Мне в детстве почему-то особенно нравился Михаил Михайлович Яншин. Однажды сказала ему:
— А я вас знаю!
— Да? — оживился Яншин. — Откуда?
Наверное решил, что ходила во МХАТ на «Синюю птицу». На нее водили всех детей.
— Вы же в фильме «Ревизор» Землянику играли!
Яншин был потрясен. А я в свои шесть лет не просто смотрела «Ревизор», но и знала некоторые куски наизусть — например диалог Марьи Антоновны и Анны Андреевны. Любила декламировать с выражением: «А какое вы платье наденете? Я — палевое!» Читать научилась в пять лет по академическому изданию собрания сочинений Пушкина. Его подсунула мне бабушка.
В детстве хотела стать фигуристкой. У нас дома был один из первых телевизоров, смотреть который приходили все соседи, и мне больше всего нравились не фильмы или концерты, а фигурное катание. Когда заикнулась о том, чтобы выйти на лед, мама ответила: «Ни в коем случае! От коньков ноги кривеют, а ты будешь заниматься балетом, когда подрастешь!» Она сама об этом когда-то мечтала и как только заметила у меня хореографические способности, решила, что уж я-то обязательно должна стать балериной. (Спустя много лет я все-таки занялась фигурным катанием, но об этом позже.)
В Хореографическое училище Большого театра конкурс был просто сумасшедший. У мамы хватало знакомых в балете, она, например, дружила с Ольгой Лепешинской, но поступила я по-честному, сама. Сначала моим педагогом была Вера Васильева, жена балетмейстера Касьяна Голейзовского. Потом — Суламифь Мессерер, тетя Майи Плисецкой, в прошлом сама знаменитая балерина. Голейзовский приходил к нам ставить номера. Мы участвовали и в его «Хореографических миниатюрах» в Зале Чайковского. Это был удивительный опыт.
Педагоги хвалили, и зрители принимали хорошо. За два года до окончания училища участвовала в концерте тогдашнего выпуска. Солировали Наташа Бессмертнова и Нина Сорокина, а я танцевала вариацию и несколько раз выходила на бис. Папа снял это на кинокамеру. Он успел стать свидетелем моего первого успеха... Буквально через несколько месяцев, в декабре 1963 года, отец трагически погиб. Утром, как всегда, ушел на работу и не вернулся. В театре с ним произошел несчастный случай. Папе было всего сорок три. Маме пришлось начинать жизнь заново и срочно искать работу. Мы продали почти все, что было нажито. Денег не хватало на самое необходимое, а приходилось еще выплачивать за кооператив. Я не могла куда-то устроиться до окончания училища и помочь маме.
Леонид Михайлович Лавровский, в то время — главный балетмейстер Большого, хотел взять меня в театр. Но наша директриса Софья Головкина была категорически против того, чтобы я училась и работала. Пригрозила отчислением: «Пока я здесь главная, ты диплома не получишь!» Она боялась, что я займу в Большом театре место, предназначенное для одной из ее учениц. В тот год Головкина выпускала класс, ей надо было пристроить своих. В Большой я попала только через полтора года, когда окончила училище...
Михалков мной восхищался, называл трудягой. Он понимал: балет — это труд и постоянное преодоление. Врачи давно заметили, что у балетных артистов очень высокий болевой порог. У них постоянно что-нибудь ноет — травмированная пятка, колено, спина, шея, — и со временем они к этому привыкают. Такую жизнь могут выдержать не все. Женя Фрадкина одно время тоже училась в хореографическом училище на отделении народного танца, но через несколько лет бросила.
Мы с Никитой симпатизировали друг другу, но я не строила на его счет каких-то иллюзий, потому что знала — он влюблен в Настю Вертинскую. Мы с ней дружили одно время. С Настей тоже Женька познакомила, и у нас сложились хорошие, доверительные отношения. Я бывала у нее дома. Там иногда оказывался и Никита, и я видела, что ему нравится Настя. Она была очень хороша. Вертинская это знала и, как ни странно, не любила себя показывать. Никуда не выходила, вечерами сидела дома и дулась на весь свет.
Настина мама Лидия Владимировна тоже была не очень улыбчивой и приветливой. А бабушка, Лидия Павловна, тем более. Она играла едва ли не главную роль в семье. Прекрасно готовила и научила этому внучек. Мне запомнились замечательные пироги и пельмени на Настином дне рождения. У Вертинских тогда собралась отнюдь не молодежь, а взрослые и влиятельные люди. Например, Рубен Николаевич Симонов, главный режиссер Театра имени Вахтангова. Вертинская, к слову, окончила Театральное училище имени Щукина при этом театре. И год отработала в Вахтанговском после выпуска.
Рубен Николаевич хорошо знал моих родителей и был рад меня видеть. Спросил:
— Леночка, не хотите сходить в Вахтанговский театр? Скоро спектакль «Филумена Мартурано» с моим участием.
— Конечно хочу! — обрадовалась я. — На него не попасть!
Рубен Николаевич сделал пропуск в директорскую ложу, и меня, девчонку, встретили как королеву...
Интересно, что в нашей компании Настя никогда не бывала. Наверное считала, что это не ее уровень. Вертинская уже в шестнадцать стала знаменитой, после фильма «Алые паруса». А когда вышел «Человек-амфибия», началось форменное безумие. Фанаты ее просто одолевали. Настя не могла спокойно пройти по улице Горького, где жила. Так что в принципе у нее были основания возгордиться.
Однажды пришла, а у нее — Смоктуновский. Настя нас познакомила. В то время считалось, что на съемках «Гамлета» у нее завязался роман с Иннокентием Михайловичем. Тот, конечно, отдавал должное Настиному очарованию, но, по-моему, с юной Офелией у него были исключительно рабочие отношения. А вот за Марьяной — ее и дома, и друзья так называли, а совсем не Марианной — Смоктуновский, кажется, пытался ухаживать.
Сестры Вертинские были совсем разными и внешне, и по характеру. Марьяна более демократичная, открытая, темпераментная. Настя — холодная, прагматичная, земная. У нее не было ничего общего с небесными созданиями, которых она играла, но даже люди искушенные в актерской профессии подпадали под магию этих образов и отождествляли с ними саму Вертинскую. Особенно — мужчины. Что ж, люди нуждаются в идеалах. Проще всего их найти на экране. Кино — великая иллюзия.
Тогда на волне оттепели в нашем кинематографе появилась целая плеяда молодых красавиц. Вспомнить хотя бы Вику Федорову. Тот, кто хоть раз ее видел, не забудет эти бархатные глаза с длиннющими ресницами и красиво очерченный пухлый рот. Вика бывала в нашей компании, и мы к ней ходили в гости. Они с мамой, Зоей Алексеевной, жили в районе Кутузовского проспекта.
Федорова, как и Вертинская, тоже была очень земной, не витала в облаках, но в отличие от Насти любила выпить и погулять. Ее первой любовью был Миша Посуэло — известный футболист из семьи испанских эмигрантов. Ребята решили пожениться. Подали заявление, пригласили гостей. В назначенный день мы все собрались у дверей Дорогомиловского ЗАГСа, только Вики долго не было. Посуэло сходил с ума. Он ее дико ревновал. Наконец Федорова появилась мрачнее тучи: «Свадьбы не будет! Мама спрятала мой паспорт!» Зоя Алексеевна была против этого брака. Не знаю, действительно ли она спрятала документы, или Вика все выдумала, от нее и не такого можно было ожидать, но влюбленным пришлось подчиниться. Они недолго горевали — пригласили всех в ресторан. Раз уж собрались большой компанией, чего время терять?
На экране темперамент Федоровой проявлялся лишь отчасти, а в жизни она была неуправляемой. Особенно под градусом. Один раз в ресторане зафигачила бутылкой в какого-то мужика! Тот еле увернулся. Скандал разразился ужасный.
Настя была совсем другой. Редко выплескивала эмоции на людях и просчитывала каждый шаг. Однажды поделилась:
— Как ты думаешь, на кого стоит обратить внимание — на Смоктуновского или на Миронова? Кеша мне больше нравится, но у него жена, дети. А Андрей свободен, но только начинает карьеру. И квартира у него однокомнатная, с сидячей ванной.
— Даже не знаю, что сказать, — честно ответила я. Настин прагматизм ошеломил. Может, она просто рисовалась? Потом закрутила роман с Мироновым.
Андрея я знала неплохо. Он был довольно жестким человеком, но в кругу близких друзей преображался, делался душой общества. Пел, танцевал. Помню, любил босанову. Двигался хорошо, но у него еще не было собственного стиля и шарма, они появились позже. Миронов только окончил «Щуку», снялся в паре картин и пришел в Театр сатиры. Его лучшие фильмы и спектакли были впереди, поэтому Настя и пыталась просчитать, стоит ли делать на него ставку. Михалкова она со мной подробно не обсуждала, но я знала, что у них был короткий роман. Меня это не касалось и на нашу дружбу с Никитой никак не влияло.
В конце декабря 1964 года он неожиданно предложил встретить Новый год с его семьей на Николиной Горе. Это было заманчиво, но пришлось отказаться:
— Спасибо, я уже приглашена в гости. Мы собираемся классом.
— Ты не представляешь, как у нас здорово! Елку наряжаем прямо во дворе. Катаемся на лошадях по заснеженным улицам.
— И все же я не могу подвести ребят.
— Ладно, тогда первого ты у меня!
Первого января Никита приехал с дачи в Москву и я пришла к нему в гости. У него сидел приятель Гоша Васильев, сын известного художника. Больше никого не было. Ребята обсуждали сценарий, который Никите прислал Даниил Храбровицкий. Он предлагал ему сняться в картине про войну, в главной роли танкиста Бородина. Это была «Перекличка».
Посидели, поговорили о кино, выпили чаю. Когда засобиралась домой, Никита вдруг преподнес духи Miss Dior.
— Спасибо, — опешила я. — А в честь чего это?
— Ну как же, с Новым годом, с новым счастьем, — ответил Никита.
Но по его взгляду и тону я поняла, что это не просто новогодний подарок. Вектор нашего общения сместился, его отношение ко мне перестало быть дружеским. Начиная ухаживания, Михалков действовал, как было принято. Девушке полагалось дарить цветы или духи. С цветами в то время была напряженка, тем более в разгар зимы, а духов дома предостаточно. У Михалковых целый шкафчик был заполнен сувенирами. Андрон тоже таскал парфюм для своих барышень из родительских закромов.
Мне было неловко. Хотела отказаться от красивой коробочки, но подумала, что Никита обидится, и будто случайно оставила ее на столике в прихожей. Он заметил: «Лешенька, ты забыла духи». (Михалков называл меня не Леной или Леночкой, а Лешенькой.) Принес. Я была вынуждена принять подарок. Чудный был аромат! С тех пор Miss Dior ассоциируется у меня с этим счастливым временем — юностью, первой любовью. Запахи как ничто другое будят воспоминания...
О подарке проговорилась Вертинской. Не думала, что Никита для нее что-то значит.
— И ты взяла духи?! — возмутилась Настя.
— Взяла. А что, должна была бросить их ему в лицо?
— Не бросить, но отказаться. Девушке неприлично принимать такие дорогие подарки.
— Почему? — удивилась я. — Что неприличного в духах?
Она вдруг замолчала, и в ее молчании я почувствовала злость и обиду. Вертинская, видимо, считала, что этот подарок я отобрала у нее! Никита только ей мог дарить французские духи! С тех пор больше не делилась с ней девичьими секретами, и наши отношения заметно испортились.
Михалков ухаживал красиво. Всегда отвозил домой на такси, доставлял прямо к подъезду. Мы ходили на самые громкие премьеры и в лучшие рестораны Москвы — ЦДЛ, ВТО, реже в Дом кино. Особенно любили ресторанчик Дома композиторов — уютный, маленький. После фильма «Я шагаю по Москве» Никиту все узнавали. Когда мы где-то появлялись, к нему подходили не только восторженные девушки, но и артисты, режиссеры. Он вел себя очень достойно. Никакого высокомерия, звездности в нем не было.
Кино и театр тогда были на подъеме. Появился Эфрос, открылся Театр на Таганке. Никита водил меня на «Десять дней, которые потрясли мир». Вообще я очень пунктуальна, но в тот раз опоздала минут на двадцать или даже больше. Не рассчитала время. Подошла к театру, когда спектакль уже начался. Смотрю, Михалков стоит у входа, ждет меня! Не оставил билеты на контроле, чтобы не пропустить начало. Другой бы возмутился — ну как так можно? — но я не услышала ни слова упрека.
Никита, конечно, был увлечен не театром, а кино. Возможно, это объяснялось влиянием брата, к тому времени уже ставшего известным кинорежиссером. Он, кстати, очень тепло относился ко мне. Однажды сидели с Никитой в его комнате и вдруг заглянул Андрон: «О, Лена, привет! А у меня для тебя сюрприз». Подтолкнул к двери девушку в синем пальтишке и белом платочке, и я ахнула: Наташа Аринбасарова! Обнялись, расцеловались. Мы были знакомы по хореографическому, но она окончила училище на год раньше. В то время снималась у Кончаловского в «Первом учителе». Андрон привез ее в Москву, чтобы познакомить с мамой, Натальей Петровной.
Когда фильм был уже практически готов, устроил мне персональный просмотр на «Мосфильме». Почему-то ему было важно мое мнение об игре Наташи и картине в целом. Мы сидели вдвоем в маленьком зале. Фильм очень понравился, о чем я и сказала Кончаловскому. Мне вообще нравятся практически все его картины. Андрон и меня хотел снять — в «Истории Аси Клячиной...», в эпизоде, но до дела так и не дошло: я уехала на гастроли с театром. Потом, когда смотрела картину в Доме кино, не могла понять, куда он хотел меня вставить. По-моему, я не очень вписывалась в «деревенскую» историю...
Мы с Никитой много времени проводили вдвоем, но сблизились далеко не сразу. Я держала его на расстоянии, хотела разобраться в своих и его чувствах. Слишком внезапно начался наш роман и как раз после его разрыва с Вертинской. Я не хотела быть «лекарством» от Насти и достаточно долго раздумывала, стоит ли вступать в серьезные отношения.
Между тем приближались выпускные экзамены, я усиленно готовилась и за два месяца до окончания училища получила серьезную травму колена прямо в классе, на прыжке — разорвался мениск. Никита ужасно расстроился:
— Бедная Лешенька! Надо папе сказать, чтобы устроил тебя в хорошую клинику!
— Да нет, не надо. Завтра ложусь в Институт травматологии, в отделение спортивной травмы.
— Ну вот, а я, как назло, должен ехать в Самарканд в экспедицию! (Он уже начал сниматься в «Перекличке».)
— Ничего, как-нибудь справлюсь. Будешь мне писать.
И Никита стал писать о своей любви и о том, что мне пора «отпустить поводья». Я отвечала: «Еще недавно ты был влюблен в Настю. Я не верю, что у тебя с ней все кончено, и не хочу быть заменой». — «Ты и не будешь. С тобой все по-другому. А с Настей у меня ничего больше нет и быть не может», — клялся он. Подписывался всегда одинаково: «Москва, Кремль, твой Никита Сергеевич». (Тезка Михалкова — «хозяин» Кремля Никита Сергеевич Хрущев тогда уже был отправлен на пенсию, и в его адрес все любили пошутить.) Когда вернулся, пришел ко мне в ЦИТО. Я вышла на костылях. Никита охнул:
— Что с тобой сделали врачи?!
— Да нет, врачи меня как раз пожалели. Операцию делать не стали. Пытаются обойтись консервативными методами лечения.
В ЦИТО провела месяц. Михалков навещал, старался поднять настроение. Когда вышла из больницы, наши отношения перешли на новый уровень. Я уже не могла без Никиты, он стал по-настоящему дорог.
Мы не просто любили друг друга — думали и чувствовали одинаково, у меня была возможность в этом убедиться. Однажды сидели у Михалкова и решили послушать музыку. Он обожал «Славянские танцы» Дворжака и Второй фортепианный концерт Сен-Санса. Стал настраивать приемник. Сначала слышался треск, и вдруг комнату заполнил неповторимый голос Дмитрия Николаевича Журавлева, читавшего чеховскую «Даму с собачкой». Мы оба застыли и не издали ни единого звука, пока длилась передача, только слушали, слушали... Когда все закончилось, еще какое-то время молчали, потрясенные — не только прекрасным исполнением, но и тем удивительным ощущением абсолютного единения, которое только что пережили. Это было сильнее и пронзительнее самых страстных поцелуев и объятий.
Я запомнила этот эпизод на всю жизнь. Никита, уверена, тоже его не забыл. Ну а если забыл — пусть прочтет эти строки и вспомнит. Если бы он не чувствовал того же, что и я, вряд ли написал бы в своей книге, как виноват передо мной. Пятьдесят лет миновало! А чувство вины не прошло, потому что нас связывали такие мгновения...
Сколько же событий уместилось в тот удивительный год! Любовь, окончание училища, травмы, начало работы в театре... Врачи меня подлечили, но колено пришлось разрабатывать, оно плохо сгибалось. Сначала ходила в бассейн, потом поехала на море — в ялтинский пансионат «Актер». Михалков опять был на съемках. Прислал трогательную телеграмму: «Очень обеспокоен ногой». В Ялте я тосковала по Никите, да и погода не способствовала бодрому настроению. И море не успело прогреться. Когда потеплело, пришлось возвращаться в Москву. Юрий Николаевич Григорович, главный балетмейстер Большого, вызвал в театр. Я всю жизнь буду ему благодарна — он сделал мне столько добра! — и прежде всего за то, что взял фактически нетрудоспособной, еще не оправившейся от травмы. Двадцать лет проработала под его началом и не знаю лучшего руководителя балета. Мне вообще повезло, это был золотой век Большого театра. Моими коллегами были такие артисты! Но о них стоит рассказать отдельно, надеюсь, будет такая возможность...
Едва вернувшись в Москву, на утренней репетиции опять травмировала злосчастное колено. Меня снова положили в ЦИТО и удалили мениск. Восстановилась я довольно быстро. Никита в это время был в Белоруссии, в Борисове.
О свадьбе у нас речи не было, но он говорил: «Надо что-то решать. Мы уже взрослые, Лешенька». По сути это было предложение руки и сердца. Никита понимал, что отношения должны развиваться. Когда двое любят друг друга, они сходятся или расстаются. Возможно, мы бы и поженились, если бы Настя не решила предъявить права на Никиту. Однажды ее, видимо, заело, что он недолго по ней горевал, нашел другую и у нас все хорошо. Она знала о наших отношениях от общих знакомых и встречала нас с Никитой. Как-то пришли в Дом композиторов и за одним из столиков увидели Вертинскую с художником Колей Двигубским, другом Андрона. Мы с Никитой сели в другом зале. Не думаю, что Настя за нами следила, хотя ей было известно, что это «наше» место. Скорее всего, мы случайно пересеклись. Хотя кто знает! Уж очень ей везло на «случайные» встречи!
Летом, когда я была в Ялте, Вертинская и Михалков «случайно» столкнулись в пресс-баре Московского кинофестиваля. Она прошла мимо, дотронулась до его руки, посмотрела, как в кино, особым, долгим взглядом и сказала: «Я тебя люблю». При всех! Никита изменился в лице. Я узнала об этом от своего друга, ставшего невольным свидетелем эффектной сцены. Возможно, Насте уже тогда удалось бы снова вскружить Михалкову голову, но ему пришлось уехать на съемки.
Мама меня предупреждала, что Настя слишком много значит для Никиты, он ее не забыл. Она неплохо относилась к Михалкову, но его женой меня не видела: «Ничего у вас не получится. Ему нужна женщина, способная на самоотречение ради мужа и детей. А у тебя совсем другие интересы и амбиции. Ты живешь балетом!»
Это была правда. Я любила кино, театр, много читала, но интереснее и важнее балета для меня ничего не было. Никита мечтал о том, что в прихожей у него дома будет много-много детских ботиночек (у Андрона, кстати, был точно такой же идеал семьи). А я мечтала станцевать Одиллию в «Лебедином озере» и Китри в «Дон Кихоте». Рано или поздно пришлось бы сделать выбор между любовью и призванием.
Мама, собственно, и прекратила наш роман. Это ведь она предложила: «Позови Настю на день рождения. Она тебя всегда приглашала. Ты ходила к ней в дом. Если сейчас не позовешь, это будет некрасиво». У нас к тому времени расстроилась дружба из-за Никиты, но раз мама велела, я позвонила. Настя пришла.
Пригласила кучу народа. Хотела отпраздновать не только девятнадцатилетие, но и начало работы в Большом театре. Конечно, на дне рождения были наши с Никитой общие друзья — Бурляев, Грамматиков, Дыховичный. Они торжественно внесли в квартиру подарок «танкиста» Михалкова — здоровую гильзу от снаряда. В ней торчал букет полевых цветов. Никита всегда любил эффектные «номера» и этот срежиссировал прекрасно. Потом сидел за столом с этим снарядом в окружении «массовки» — напротив меня. Он произносил тосты и был таким же обаятельным и веселым, как всегда, но я чувствовала, что мой Никита стал чужим. Его мысли заняты Настей. Она сидела на другом конце стола, время от времени переглядывалась с Михалковым, и я просто кожей чувствовала, какие между ними пролетали искры! Мама оказалась права. Ну был Михалков в меня влюблен несколько месяцев, но это ничего не значило.
А потом был день рождения Вани Дыховичного, и Никита на него пришел вдвоем с Настей. То есть они пытались это скрыть, сначала он позвонил в дверь, а потом она появилась, буквально через минуту. Ванька мне сказал: «Видишь, они опять вместе. Теперь-то хоть понимаешь, что он тебя обманывает?» Мне было очень больно, я любила Никиту, до последнего верила, что с Вертинской у него все кончено, и простить Михалкова не смогла. Когда он позвонил на следующий день, сказала: «Больше не хочу ни видеть тебя, ни слышать...»
Гильза еще долго лежала у нас на балконе. Однажды мне это надоело и я попросила дворников вынести ее во двор. Бдительные граждане испугались, что это снаряд, вызвали милицию и саперов. Столько было шуму по поводу кинореквизита!
Михалков и Вертинская поженились следующей весной. Настя, по-моему, была уже беременна. Возможно, поэтому они и пошли в ЗАГС. Такой пролетарский вариант, брак «по залету». В каком-то смысле я тоже поспособствовала их семейному счастью. Не было бы меня и наших с Никитой отношений, глядишь, Настя и не ухватилась бы так за Михалкова. Ей, видимо, было важно насолить сопернице, отвоевать «свое».
На их свадьбе я, разумеется, не присутствовала. Но вскоре поженились Володя Грамматиков и Наташа Жукова и пригласили старых приятелей. Никита пришел с Настей, и я увидела ее в интересном положении. Как у них дела — не интересовалась. Формально они прожили года четыре, но, по признанию Никиты, любовь закончилась намного раньше, года через полтора. Однажды, когда они с Настей уже разошлись, моя мама встретила Михалкова на Петровке и спросила:
— Как же так? Вы были такой чудесной парой. Оба знаменитые, красивые. И почему-то расстались.
— Я же не знал, что она вышла не за меня, а за деньги моего папы, — ответил он.
После развода Никита стал опять мне звонить. Мы возобновили нашу дружбу. О большем уже не могло быть и речи. Я вышла замуж за сценариста и кинорежиссера Бориса Ермолаева. Однажды Никита по старой памяти пригласил поужинать в Доме композиторов. Стал рассказывать о том, как Настя его «околдовала», сетовать, что не смог устоять. В какой-то момент в сердцах снял с пальца обручальное кольцо, которое все еще носил, и с силой сжал в пальцах.
— Ну почему, почему все так получилось?
— Никита, ты как ребенок перед елкой с игрушками, — ответила я. — Их много, блестящих, красивых, но тебе хочется только ту, что на самом верху. А когда дотягиваешься до заветной цели, то понимаешь, что в этой безделушке нет ничего особенного, и чувствуешь обиду и разочарование. Наверное, если бы Настя не была так знаменита, ничего бы не произошло...
Муж терпел наши встречи и телефонные разговоры, хотя и ревновал к Михалкову. С Борей мы расписались в 1969 году. Жили в его четырнадцатиметровой комнате в коммунальной квартире на Новопесчаной улице. Довольно скромно, в основном на мою зарплату — Ермолаев не мог похвастаться крупными гонорарами, зато интересно. Его все знали и уважали. Кто только не бывал у нас в гостях! Даже Володя Высоцкий с Мариной Влади.
Однажды сидели с Борей в ресторане Дома актера. Народ туда ходил не только вечером, но и днем, чтобы съесть дешевый комплексный обед. За обедом мы и познакомились с Олегом Янковским. Он только что снялся в фильме «Щит и меч», был еще совсем молод и жил в Саратове. Мы дали Олегу свой телефон и велели звонить, когда будет в Москве, и он всегда звонил и приезжал в гости. Мы помогали Янковскому купить продукты — самые простые, вроде замороженной курицы, даже она была в дефиците. Он вез их семье в Саратов. У Олега уже были жена Людмила и сын Филипп.
Михалков к нам тоже приходил. Был и на моем двадцатипятилетии, вручил необычный подарок. Собралось довольно много народа, мы уже не один раз выпили и закусили, когда раздался звонок в дверь. Я открыла и увидела Никиту в шикарном кожаном пальто. Раздеваться он не стал, так и пошел за мной по коридору, явно что-то скрывая под модным прикидом. Когда вошли в комнату, распахнул пальто эффектным жестом, и все ахнули. На Михалкове была белая рубашка с кружевным жабо, а поверх нее — «ожерелье» из толстой веревки, к которой на рыболовных крючках были прикреплены маленькие бутылочки коньяка, в народе называвшиеся мерзавчиками.
В центре композиции на уровне бедер висела чекушка водки. На ней, вроде медалей на этикетках коллекционных вин, красовались фотографии Никиты разных лет. Я была потрясена! Вот это подарок! Сколько же он потратил времени и сил! Но оно того стоило. «Ожерелье» произвело фурор. Оно висело у нас в комнате на стене, пока все «подвески» не были выпиты. Кстати, Никита первым поздравил меня с юбилеем — по телефону, чуть ли не в девять утра. Муж еще спал, он вставал не раньше часа, и Михалков его разбудил.
Мы с Борей тоже делали ему прикольные подарки — люди-то были творческие, хотели удивить, рассмешить. Помню, подарили Никите куклу со старинной книжкой одного философа. Он отмечал день рождения в доме Натальи Петровны на Николиной Горе, и мы туда ездили. У Михалкова уже появилась Таня. Она на меня весь вечер очень недобро посматривала, хотя я была с мужем и на Никиту не посягала.
С Ермолаевым прожила четыре года. Детей завести не успела, считала, что рано. Когда о них задумалась, оказалось, что уже поздно. С Борей мы сохраняли вполне нормальные отношения до его отъезда из страны. В девяностых он эмигрировал в Канаду. Через год после развода я опять вышла замуж, о чем потом очень жалела. Мой второй муж был артистом балета. Имени называть не хочу, как и вообще вспоминать этот брак. Не понимаю, как могла связаться с таким человеком — непорядочным, жадным, честолюбивым! Не иначе он меня тоже «околдовал», как Настя — Никиту. Очень усердно уговаривал. А на самом деле ему нужно было срочно жениться для карьеры.
В Большом театре на холостяков смотрели неодобрительно и не продвигали по партийной линии. Кончилось все печально — муж меня предал. Я очень тяжело перенесла наш разрыв, даже заболела, довольно серьезно. Настя, узнав об этом, сказала нашей общей подруге: «Это Ленке за меня!» Я чуть не упала, когда это услышала. Так и не поняла, в чем виновата. А вот Вертинской, возможно, было в чем передо мной повиниться. Она ведь общалась с моим вторым мужем. Когда я была на гастролях в Америке, приходила к нему в гости с сестрой Марьяной и ее кавалером. Точно не знаю, было у них что-то или нет, но вообще Настя из тех людей, которые все доводят до конца...
Вернуться к нормальной жизни помогла работа. Я много танцевала — Мирту в «Жизели», Снежную королеву в одноименном балете, Неаполитанскую невесту в «Лебедином озере»... Все не перечислить. Однажды на «Снежной королеве» полетел второй мениск, прямо на сцене. Боль была такая, будто в ногу воткнули нож. А мне как главной героине было нужно довести спектакль до конца. Он шел днем, за кулисами не оказалось ни врача, ни массажиста, но я дотанцевала — без обезболивания. Попала в больницу, где вырезали второй мениск. Другая бы сказала: «Хватит! Сколько можно мучиться!» А я вернулась на сцену и стала исполнять еще более сложные партии. Станцевала весь «прыжковый» репертуар Большого театра! Хотела доказать, что я сильная, все могу.
В театре меня ценили, к пятнадцатилетию работы вручили памятный серебряный знак — за заслуги. Еще через пять лет — в тридцать восемь — я ушла, не на пенсию — в фигурное катание. К тому времени уже получила определенное признание как балетмейстер. Ставить начала совсем молодой, когда заработала серьезные травмы и испугалась, что придется бросить танцевать, — хореографические номера в кино и театрах, показы мод. Володя Грамматиков, к слову, именно мне предложил стать хореографом его фильма «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты». Грамм был верен старой дружбе. Мои постановки имели успех. В 1976 году предложили сделать номер для Ирины Моисеевой и Андрея Миненкова, чемпионов мира в спортивных танцах на льду. Я поставила для них «Кармен», с этого все и началось. Мы проработали вместе шесть лет. Ира и Андрей были замечательными спортсменами, артистичными, смелыми, готовыми на любые эксперименты.
За работу с этой парой я получила звание заслуженного тренера — будучи солисткой Большого театра! Во многом благодаря мне в сборной команде СССР появилась должность старшего хореографа, на которую я и пришла в 1986 году. Я доказала, что балетмейстер — полноценный и необходимый участник подготовки программы. Кстати, когда еще работала в Большом, меня после каждых соревнований приветствовали как триумфатора! Я поднимала престиж театра. Юрий Николаевич Григорович был очень высокого мнения о моих номерах, а спортивный комментатор Георгий Саркисьянц часто говорил во время телетрансляций: «Сразу видна школа Большого!»
В 1991-м наша страна распалась, а с ней — Госкомспорт и сборная СССР. Началась эпоха рыночных отношений, в которой каждый выживал как мог. Одно время я работала в паре со Станиславом Жуком. Мы набрали группу и занимались с учениками фигурным катанием. Станислав Алексеевич был замечательным тренером и человеком. Первого ноября 1998 года он скоропостижно скончался на станции метро «Аэропорт». Когда эта новость появилась в иностранных СМИ, все недоумевали: что мог делать в подземке легендарный тренер, воспитавший столько звезд? А у него не было денег на поездки даже на стареньком автомобиле, стоявшем в гараже...
Начала работать самостоятельно. Несколько лет ставила программы для Марины Анисиной и Гвендаля Пейзера и жила во Франции. Золото Олимпиады они выиграли именно в этот период. Ребятам меня сосватала Маринина мама — Ирина Черняева, в прошлом сама фигуристка. Она была хорошей знакомой Иры Моисеевой, следила за ее карьерой и знала, что я за тренер и человек. Однажды позвонила и предложила поработать с Мариной и Гвендалем. Я с ними объездила полмира. Когда вернулась в Россию, взяла под свое крыло Ирину Слуцкую. Мы проработали вместе четыре года. Ира — одна из лучших и самых любимых моих учениц.
Сейчас тружусь не так интенсивно, как раньше. Старые травмы все сильнее дают о себе знать. Но ученики у меня есть — две юниорские пары, уже участвовавшие в Гран-при по фигурному катанию от России. Очень перспективные...
С Никитой мы общались все эти годы. Как-то пригласил на тридцатилетие фильма «Свой среди чужих, чужой среди своих» в Нескучном саду. Столы были накрыты прямо на улице. Его жена Таня угощала гостей, разливала суп из котла огромным половником. Я к ней не решилась подойти. Накануне у Никиты был день рождения, и я подарила ему огромную плюшевую собаку, ротвейлера. Праздник получился так себе. Большинство выступавших, по-моему, несло какую-то ерунду. Михалков не слушал, сидел за трибуной в обнимку с моей собакой. Я не выдержала, взяла микрофон и произнесла тост за маршала нашего кино. Он был тронут.
Свой пятидесятипятилетний юбилей я праздновала в джаз-клубе на Большой Бронной. Никита был далеко, но прислал Толю Ермилова, работавшего в «Студии ТРИТЭ Никиты Михалкова» главным редактором, и тот передал его поздравления и подарки — фотопортрет Никиты с очень трогательным автографом и платок Herme`s, выпущенный к выходу фильма «Сибирский цирюльник». Из платка я сделала картину в красивой рамке. Она висит в моей спальне, а фотопортрет — в коридоре. Автограф цитировать не буду. Это очень личное.
Иногда мне кажется, что дружба сильнее любви. Любовь не всегда выдерживает испытания, а дружба от них только крепнет. По крайней мере, то чувство, которое связывало нас с Никитой с самого начала, выдержало все и живо до сих пор.
Я одна, но не чувствую себя одинокой. У меня есть друзья, ученики. Они меня любят, ценят и всегда готовы помочь. В жизни было немало бед и разочарований, но я ни о чем не жалею и никого ни в чем не виню. Сама не подарок — сильный и довольно властный человек, а иначе не смогла бы работать в спорте, там часто приходится уметь настоять на своем. Без испытаний тоже нельзя, они делают нас сильнее, дают новый опыт, а что может быть ценнее этого? Какой-то мудрец сказал: не тот богат, у кого всего много, а тот, кому достаточно. Это обо мне.
Подпишись на наш канал в Telegram