Про Регину сейчас вспоминают и рассуждают все кому не лень. В том числе и те, кто не был с ней знаком и не имеет представления об эпохе, в которой Збарской выпало жить. Жаль, она достойна лучшего...
Какой я ее знала
Недавно пыталась смотреть сериал, посвященный судьбе Регины Збарской, которую я близко знала, но не смогла. Это очень далеко от действительности. Герои получились карикатурными, а ведь большинство из них реальные и знаменитые люди. Понравилась только исполнительница главной роли — приятная девушка и очень похожа на молодую Регину. Сериал не порадовал, но возымел на меня неожиданное действие: я начала вспоминать — Збарскую, свою молодость и встречи со многими известными людьми, подаренные судьбой. Так и появились на свет эти записки...
Когда мы познакомились, Збарской было года двадцать два. Все еще впереди — головокружительный успех, слава самой красивой манекенщицы Советского Союза... Наша встреча случилась в «Журнале мод», где я работала. Это было очень популярное издание, поскольку с заграничным «глянцем» тогда могли ознакомиться только профессионалы модной индустрии: чтобы полистать какой-нибудь Vogue, им приходилось записываться в очередь в специальных библиотеках. Что уж говорить об обычных людях. Выпускался наш журнал под эгидой ВИАЛЕГПРОМа — Всесоюзного института ассортимента изделий легкой промышленности и культуры одежды. А сидели мы там же, где и Общесоюзный дом моделей одежды, на четвертом этаже его здания на Кузнецком Мосту.
Работать туда я пришла в 1956 году, сразу после окончания Текстильного института (только это учебное заведение выпускало модельеров, или моделёров, как было принято говорить). Каждый год художники ОДМО создавали две сезонные коллекции, летнюю и зимнюю, в двух вариантах. Один предназначался для внедрения на предприятиях швейной промышленности, другой — для показов на подиумах страны и за рубежом. С самыми интересными моделями мы знакомили наших читателей четыре раза в год: «Журнал мод» выходил раз в квартал.
У нас были замечательные редакторы, художники и фотографы. Не могу не назвать знаменитого Абрама Штеренберга — «пионера советской фотографии», как его называли. Кого он только не снимал за свою долгую жизнь! Анри Барбюса, Сергея Коненкова, Рабиндраната Тагора, Илью Эренбурга... В январе 1924 года сделал шесть посмертных фотографий Ленина. А в 1930-м — последний прижизненный портрет Владимира Маяковского на фоне «Окон РОСТА».
С Маяковским они были давно и хорошо знакомы. Какое-то время Штеренберг даже жил в одной коммунальной квартире в районе Пречистенки с Владимиром Владимировичем и супругами Брик. В начале 1930 года у поэта открылась выставка «20 лет работы». Она не пользовалась успехом. Абрам Петрович не успел к закрытию, был на съемке, пришел только к вечеру и увидел Маяковского в пустом зале, очень мрачного. Ему захотелось поэта как-то подбодрить, и он предложил: «Давайте-ка я вас сфотографирую! У меня как раз один кадр остался». Маяковский не любил сниматься, но не смог отказать старому знакомому. На следующий день Штеренберг перезарядил фотоаппарат, вчерашнюю пленку отложил и вспомнил о ней, лишь когда стало известно о самоубийстве поэта. Кинулся проявлять трясущимися руками. Тогда последний кадр часто оказывался испорченным. В тот раз обошлось...
Мне посчастливилось работать с легендарными художницами Анель Судакевич и Верой Араловой. Судакевич — жена танцовщика и балетмейстера Асафа Мессерера и мать художника Бориса Мессерера (мужа Беллы Ахмадулиной) — к тому же была одной из самых ярких светских дам Москвы. В молодости играла в немом кино. В звуковом, в силу определенных особенностей речи, сниматься не смогла, стала художником по костюмам. Работала во многих театрах и в цирке на Цветном бульваре. Насколько я знаю, «фирменную» клетчатую кепку Олегу Попову придумала именно Судакевич.
К женщинам, демонстрировавшим одежду, в пятидесятые годы относились как к живым куклам (не зря их когда-то называли манекенами!) и фотографировали в скучных статичных позах. Судакевич пыталась оживить нашу съемку, придать ей динамику. Видимо, сказывалась работа в театре и кино. Однажды вызвалась помочь мне в организации очередной фотосессии:
— Айечка, вы не против?
— Что вы, Анель Алексеевна, — обрадовалась я. — Это такая честь!
— У меня есть идея — снять девочек не в студии, а в Кремлевском дворце съездов, в фойе. Там очень современный и интересный интерьер. И места много, есть где развернуться.
Отобрали красивые платья, взяли двух манекенщиц и поехали.
Была зима. В огромном фойе довольно холодно и неуютно. Девочки быстренько оделись, нанесли грим. Судакевич стала придумывать мизансцены, но вскоре поняла, что манекенщицы должны стоять, чтобы показать платья. Журнал ведь покупали не для того, чтобы любоваться визуальными эффектами, а в поисках интересного фасона. Мы и выкройки печатали. Анель Алексеевна растерялась. А за окнами уже начало темнеть, пришлось взять съемку в свои руки и сделать как принято.
Вера Аралова помимо Дома моделей тоже работала в театре и считалась одним из корифеев моды. Именно она придумала женские сапожки. Сейчас невозможно представить, как мы обходились без них! Красивой теплой обуви не было, только валенки, бурки и уродливые фетровые ботики. Молодежь стеснялась такое носить. Я сама бегала в туфлях зимой, и когда приходила домой, папе приходилось растирать мне ноги — они были как ледышки.
В конце пятидесятых — начале шестидесятых Аралова была главным художником-модельером цеха легкой одежды — легкого цеха, как у нас говорили. В 1959-м она первой повезла свои модели в Париж. Они произвели фурор, особенно прелестная шубка из серой белки — в талию, с расширенным низом, и к ней высокие кожаные сапожки красного цвета, на молнии. Таких никто не делал. Вере Ипполитовне пришлось изрядно помучиться, прежде чем она воплотила свою идею в материале. С огромным трудом сапожки удалось сшить на заказ в мастерских Большого театра. Наших манекенщиц в Париж не пустили, на показ пришлось приглашать местных. Аралова рассказывала, что когда она с ними расплачивалась, девушка, демонстрировавшая шубку, сказала: «Мадам, не надо денег. Подарите лучше сапожки. У вас в Москве наверняка есть другие, а эти оставьте мне». Так упрашивала! Вера Ипполитовна еле отбилась от настойчивой девицы, а сама подумала: «Если бы ты знала, сколько надо было обойти инстанций, сколько бумажек подписать, чтобы эту пару сначала сшили, а потом отправили в Париж! Другой у меня нет!»
По возвращении в Москву сапожки пришлось отдать, они были собственностью Большого театра. Их отправили пылиться в кладовку как обычный реквизит. Иностранные обувщики ухватились за идею Араловой и вскоре начали производство женских сапог. Наши слишком долго раскачивались и не смогли с ними конкурировать. Советским женщинам пришлось гоняться за финскими, австрийскими, чешскими сапожками, выстаивать огромные очереди, переплачивать спекулянтам...
Аралова была выдающейся женщиной. В ее судьбе немало загадок. В сталинскую эпоху за связь с иностранцем можно было запросто угодить в лагерь, а ей почему-то позволили выйти замуж за чернокожего американца Ллойда Паттерсона. В СССР он приехал в 1932 году с театральной труппой прогрессивного драматурга Джеймса Хьюза. Американцы собирались ставить спектакль об ужасах расизма. Проект не был реализован, но Паттерсон влюбился в Веру и остался в Советском Союзе. Работал диктором на радио, вещавшем на США. У Ллойда и Веры родились трое сыновей. Когда началась война, она отправилась с детьми в эвакуацию, а он остался в Москве. Во время бомбежки Ллойд получил серьезную контузию, от которой, видимо, так и не оправился — скоропостижно скончался в 1942-м. Ему был всего тридцать один год.
Старший сын Ллойда и Веры Джеймс совсем маленьким прославился в роли негритенка в фильме Григория Александрова «Цирк». Актером он не стал — окончил военно-морское училище и служил на подводной лодке. Позже увлекся литературным творчеством, сочинял стихи и прозу и был членом Союза писателей СССР. В 1994 году Джеймс уговорил Веру Ипполитовну вместе с ним эмигрировать в США. Он до сих пор живет под Вашингтоном, а она через несколько лет вернулась в Москву к младшему сыну Тому. Умерла в 2001-м. Том Паттерсон — оператор, много лет работал на телевидении. Не знаю, жив он или нет, — давно ничего о нем не слышала. Я была знакома и с Томом, и с Джеймсом, но гораздо лучше знала третьего из братьев — Ллойда-младшего. О нем еще расскажу...
Вера Аралова и привела в Дом моделей будущую звезду подиума Регину Колесникову (она еще не была Збарской). По-моему, это было года через три после моего прихода в «Журнал мод». Где и как они познакомились — я не знаю, но думаю, это могло произойти в Доме кино или на какой-нибудь вечеринке. Регина училась во ВГИКе (окончила экономический факультет), и у нее был широкий круг знакомых, как и у Веры Ипполитовны. Аралова, конечно, не могла не обратить внимания на такую интересную девушку. Сейчас истории из серии «шла по улице, и какой-то мужчина предложил стать моделью» кажутся совершенно неправдоподобными, но в те времена это случалось сплошь и рядом. Целенаправленным набором занялись гораздо позже. Особенно сложно было с мужчинами. Мужскими моделями подрабатывали артисты и просто ребята с улицы — в буквальном смысле.
Однажды так получилось, что все наши манекенщики разъехались, а надо было снимать мужскую одежду для журнала. Пожаловались главному редактору. Она сказала: «Тоже мне, проблема! Мы находимся в центре города, на Кузнецком Мосту. Идите на улицу и оглянитесь по сторонам — вокруг полно интересных молодых людей. Только свистнете — за деньги любой с радостью согласится сняться!» Пошли на улицу — я и еще одна наша сотрудница, очень интеллигентная дама. Она была гораздо старше, я на ее фоне смотрелась совсем девчонкой. Видим, идет мужчина — высокий, приятный. «Галина Яковлевна, — ваш выход! — сказала я. — Вы выглядите солиднее меня». Она к нему:
— Молодой человек!
— Да?
— Вы не хотели бы подработать?
— Что?! — закричал он.
И как дунул от нее! Даже не дослушал, решил, что предлагают не съемки в журнале, а совсем другое. Когда пришли и рассказали, такой хохот был в редакции!
Кстати, в то время самой знаменитой манекенщицей у нас была Лиля Гришина, но о ней почему-то не вспоминают. Лиля была очень приятной. Даже курила обаятельно, я всегда любовалась. Все дымили как сумасшедшие — это было модно. На редколлегии не продохнуть! Я пыталась курить — все убеждали, что вдыхать чужой дым гораздо хуже, чем пускать его самой, — но так и не пристрастилась к сигаретам.
Регина курила. Не сказать, что как-то особенно, — как все. Она была очень стройной и довольно высокой по тем меркам. Рядом с ней я чувствовала себя Дюймовочкой. Ноги у Регины были немножко кривоваты, но никто этого не замечал. Збарская красиво двигалась и умела себя подать, принять правильную позу. Позже, когда она уже прославилась, один иностранный фотограф задался целью ей подгадить, выставить недостаток напоказ. Уже не помню, в какой это было стране, но Регина рассказывала, что он ходил за ней по пятам и фотографировал только снизу, а потом опубликовал ее снимки в журнале под заголовком: «И это ноги самой знаменитой советской модели!» Но скандал раздуть не удалось.
Вообще-то фотографы Регину обожали, она была очень фотогеничной, а со Штеренбергом у них сразу сложились трогательные отношения. Абрам Петрович обращался с ней как с ребенком, иногда даже гладил по головке, и она от его нежности просто млела. По-моему, Регине не хватало ласки. Она к себе мало кого подпускала, была довольно колючей.
Работалось с ней непросто. Регина часто не соглашалась с тем, как мы компоновали модели, спорила с художниками. Гораздо комфортнее я чувствовала себя с Августой Шадовой — неконфликтной, покладистой. И с Милой Романовской не возникало проблем. Сейчас их с Региной постоянно противопоставляют, называют конкурентками и чуть ли не злейшими врагами. Я никакой вражды не замечала. Они были самыми знаменитыми и востребованными советскими манекенщицами, но совершенно разными по типажу, поэтому работы и славы хватало обеим. Мила пользовалась особым расположением начальства и представляла нашу страну на важных международных мероприятиях, так как больше, чем Регина, соответствовала национальному типу. Она была блондинкой со светлыми глазами и считалась воплощением русской женщины. Из-за того что Романовской всегда отдавали предпочтение и без проблем выпускали за границу, мы все считали ее стукачкой, работавшей на КГБ. Милу, а не Регину, из которой сейчас усиленно «лепят» секретного агента Кремля всевозможные мемуаристы. На мертвых легко наговаривать.
Конечно, в поведении Регины были странности, которые при желании можно объяснить особой выучкой и принадлежностью к спецслужбам. Например, мы не знали никаких подробностей о прошлом Регины. Вроде бы из простой семьи, выросла в провинции, а вела себя как девушка из общества с изысканным вкусом и манерами. Великолепно одевалась, все время меняла платьица, юбочки, кофточки. Где брала вещи — никогда не рассказывала. Девочки общались, дружили, делились переживаниями и проблемами, а она держалась особняком, как будто чувствовала себя не такой, как все. Человеком другого сорта. Была хорошо образованна и на иностранных языках говорила практически без акцента. Это выяснилось, когда начались заграничные поездки. Она переводила коллегам с французского и английского и запросто общалась с иностранцами.
Интересно, что если Регине надо было на улицу, она никогда не выходила одна, только с кем-то. Возможно потому, что была слишком яркой, модной и выделялась в толпе. Народ довольно бурно реагировал на эффектный макияж и стильную одежду. Читатели присылали нам душераздирающие письма. Какая-то девочка жаловалась, что ее исключили из комсомола за то, что она по нашей выкройке сшила себе прямую узкую юбку. А одного мужчину избили за брюки-дудочки. Он приехал в командировку в провинциальный город и имел неосторожность в таком «вызывающем» виде появиться на улице. Попал в больницу. Сейчас это кажется немыслимым, чудовищным, но раньше были другие представления о красоте и приличиях.
Одно время Регина везде ходила с Ллойдом Паттерсоном. Познакомились они через Веру Ипполитовну и быстро подружились. А потом Аралова устроила сына к нам в журнал — фоторедактором. Я сидела с ним в одной комнате, и Регина к нам часто заходила. Ллойда нельзя было назвать писаным красавцем, но он очень нравился женщинам. Мы вместе ездили по редакционным делам, и я это видела. Возможно, дамы принимали юношу за иностранца. У него была смуглая, но не очень темная кожа. Он походил на индуса. Молодой, стройный, шикарно одетый — разумеется, Ллойд пользовался успехом. Вера Ипполитовна часто ездила за границу и привозила ему модные вещи. Ллойд был вполне подходящей парой для такой женщины, как Регина. Они прекрасно смотрелись вдвоем, но иногда я чувствовала, что он ею тяготится.
Однажды она позвонила, а Ллойд отказался подойти к телефону, замахал руками: «Скажите, что меня нет!» Мы так и сделали, но Регина, видимо, решила его проверить — зашла к нам. В углу комнаты стояла ширма, за которой обычно переодевались манекенщицы. Ллойд едва успел спрятаться. Регина спросила:
— А где он?
— Да куда-то вышел.
— Можно я посижу у вас, подожду?
— Да, пожалуйста!
Присела на стул, стала листать журнал, который видела тысячу раз. Мы старались говорить громче, чтобы скрыть присутствие Ллойда, если он зашевелится за ширмой. Время шло, а Регина явно не собиралась уходить. Наконец я решила, что парня пора вызволять. Сказала: «Знаешь, Регин, он, наверное, уже не появится. Иногда куда-нибудь отпрашивается в конце рабочего дня и не приходит». Хотя такого никогда не было. Регина вздохнула и пошла к выходу. И вдруг остановилась у ширмы! Мы все вскочили в ужасе и практически вытолкали ее за дверь.
Ллойд нечасто так поступал, но иногда увиливал от общения. Возможно, хотел встретиться с кем-то еще. Его чувства к Регине были исключительно дружескими. А какие она испытывала к Ллойду, сказать трудно...
Каждый выпуск журнала мы начинали делать примерно за полгода. Летние моды снимали зимой, зимние — летом. Как-то готовили летний номер в начале ноября. В Москве уже шел снег, поэтому было решено ехать на съемки в Сочи. Вчетвером: Абрам Петрович Штеренберг, Регина, Ллойд и я. Взяли женские модели и несколько мужских, хотя с нами была только Регина. Почему-то мы считали, что найдем в Сочи красивых мужчин для съемок. А таких женщин, как Регина, конечно, нет! Я была главной в нашей группе.
Остановились в гостинице «Интурист», самой лучшей в городе. В двух номерах, в одном — мужчины, в другом — мы с Региной. Она сама предложила поселиться вместе и сказала: «Я знаю, что бы ни случилось, на тебя, Айечка, всегда можно положиться. Другие все разболтают, а от тебя никто ничего не узнает». В тот момент я не придала значения этим словам, но потом много раз их вспоминала. Не знаю, почему она так в меня уверовала, мы никогда особо не откровенничали.
Легли спать. Я устала и быстро заснула. Очнулась от страшного крика. Точнее, услышала его сквозь сон и, видимо, так испугалась, что горло сдавил спазм. Хватала ртом воздух, но дышать не могла. Через какое-то время паника прошла, я вдохнула полной грудью, оглянулась по сторонам и увидела, что Регина пытается закрыть разбитое окно. Оказалось, это она кричала диким голосом. Ей померещилось, что кто-то лезет к нам в номер. Она вскочила с постели, изо всех сил дернула раму, стекло разбилось и сильно поранило ей руку. Пошли в медпункт, там наложили повязку. Было ясно, что травма добавит проблем на съемках: замотанную бинтом руку придется прятать, а с Региной, как я уже говорила, и так приходилось нелегко.
На следующий день приступили к съемкам. Долго готовились, наконец Абрам Петрович скомандовал: «Ну все, давайте начинать!» И вдруг Регина заявляет, хотя у нее и так красивая головка:
— Нет, мне надо сделать прическу!
— Какую еще прическу? У тебя и так все хорошо!
— Начес! А так как у меня болит рука, начес, Айечка, придется делать тебе!
— Я не парикмахер и такого не умею!
— Ничего, я тебя научу!
Достала щетку, расческу, показала, что надо делать. У меня не получалось, она злилась. Абрам Петрович нервничал: солнце садилось. Наконец кое-как начесала ей волосы и сделала «домик» — так в народе называли высокий пучок. С «домиком» Регина соизволила сняться.
После этого мы снимали ее исключительно с начесом. Когда вышел летний номер «Журнала мод», «домик» сделался самой популярной прической. С легкой, а точнее травмированной руки Регины.
Конечно, в Сочи мы не только работали, но и прекрасно проводили время. Ллойду поручили найти молодого человека для съемок. Он был необыкновенно общительным и моментально привел двух симпатичных парней. Одного звали Волик, другого Борис. Они были столичными альфонсами и жили на курорте за счет двух богатых пожилых дам, жен каких-то шишек. Борис не подошел нам по росту, а Волик оказался неплохим манекенщиком.
Посмотреть, как он снимается для журнала, пришли «спонсорши» ребят. Им было любопытно, да и курортная жизнь успела наскучить. Регина, увидев богатых теток, насмешливо фыркнула и отправилась загорать: «Я все равно пока не нужна». В Сочи было почти по-летнему тепло. Регина загорала на крыше гостиницы — без купальника. Кроме нее там никого не было, отдыхающие находили другие места для солнечных ванн.
Дамам так все понравилось, что они пригласили нас в ресторан поужинать — разумеется, за их счет. Я боялась, что Регина испортит нам вечер, у нее был острый язычок, но солнце, видимо, сделало свое дело. Она расслабилась и была невероятно мила. После ужина они с Ллойдом отправились гулять по берегу моря, а мы с Абрамом Петровичем — спать, каждый в свой номер. Регина появилась уже утром. После завтрака я занялась ее начесом — теперь это стало нашим ежедневным ритуалом.
Потом поехали с новыми знакомыми на экскурсию по достопримечательностям Сочи. Волик не сводил с Регины глаз — он влюбился по уши. Когда мы все вернулись в Москву, попросил Ллойда провести его на показ в Дом моделей — туда сложно было попасть. Ллойд помог, выдал его за манекенщика, и Волик стал бывать на Кузнецком и ухаживать за Региной. Вскоре она рассказала, что он сделал ей предложение. Я спросила:
— Ну и что ты ответила? Выйдешь замуж за Волика?
— Да ты что? С ума сошла! — расхохоталась она. — Он мне ни капельки не нравится.
Получив отказ, Волик стал топить горе в вине. Однажды они с Ллойдом поехали на машине в загородный ресторан. Дело было зимой, в гололед. Ребята, видимо, хорошенько выпили и на обратном пути не справились с управлением. Оба погибли. Ллойду было всего двадцать пять. Для Веры Ипполитовны это стало страшным ударом...
Я не помню, чтобы Регина еще с кем-то дружила так, как с Ллойдом. Особенно когда превратилась в звезду. Она и без того была достаточно замкнутой, а тут стала еще больше отгораживаться от окружающих. Даже я, разговаривая с ней, почти всегда чувствовала какую-то преграду. С некоторыми людьми Регина вела себя просто бесцеремонно, если не сказать издевательски. Как-то к ней подошел наш художник, начал о чем-то говорить, а она вдруг смерила его взглядом и спросила:
— А ты читал такого автора? — и назвала иностранную фамилию, которую я никогда не слышала, хотя была довольно начитанной девушкой.
— Нет, — смешался он.
— Ну тогда нам не о чем разговаривать!
Я потом спрашивала знакомых литераторов. Такого писателя никто не знал. Может, она его придумала, чтобы унизить художника? Тот сразу сник. А Регина гордо прошествовала мимо.
Со мной она себя так не вела. Один раз даже рассказала, где приобрела дефицитную вещь, и помогла ее раздобыть. Когда Вера Ипполитовна придумала женские сапожки, их наловчились делать два мастера в Доме моделей обуви — в Москве был и такой. Сначала шили исключительно для показов, потом, по блату, для «своих».
Регина заполучила новинку одной из первых. Я увидела у нее замшевые сапоги на молнии и ахнула:
— Боже, какие красивые! Где ты их взяла?
— Ладно, тебе скажу по секрету. В Доме моделей обуви.
— Устрой и мне такие же, ну пожалуйста!
Регина договорилась с мастером. Он сшил мне высокие узкие сапожки из черной замши — без молнии. Снять их было непросто, приходилось обращаться за помощью. Но с молнией они обошлись бы в два раза дороже, а я не могла себе это позволить — обновка и так стоила бешеных денег. Постепенно в сапожки нарядился весь ОДМО, а потом новая мода проникла и в широкие народные массы...
Манекенщицы получали копейки. Официально они назывались демонстраторами одежды и приравнивались к рабочим какого-то разряда, уже не помню. Работа у них была тяжелой. Единственной радостью и возможностью «прибарахлиться» становились поездки за границу, в которые еще надо было попасть, пройдя всевозможные проверки и собеседования. Подготовка моделей тоже отнимала много времени и сил. Манекенщицы стояли на примерках по десять-двенадцать часов, на каблуках, с прямой спиной, в одной и той же позе. А художники и конструкторы сидели и обсуждали, какие вытачки нужно сделать, где убавить, где прибавить.
Иногда девочки теряли сознание, падали. А ведь до последнего не знали, поедут они или нет. Был такой случай. Всю коллекцию делали на одну манекенщицу, не самую известную. Она, кстати, старательно копировала Регину: красилась в брюнетку, делала такие же прическу и макияж. Почему-то в тот момент не было ни Романовской, ни Збарской. Девушка прошла все примерки и проверки, но в последний момент ее завернули — из-за брата, которого поймали на фарцовке. Она была просто убита. Я спустилась вниз на лифте в конце рабочего дня, в холле никого уже не было, все ушли, а она нервно курила под лестницей одну сигарету за другой. Сколько было потрачено сил, энергии — и все зря...
Еще одним испытанием была сдача новой коллекции представителям швейных фабрик, приезжавшим чуть ли не каждый день. Перед ней тоже приходилось попотеть. А потом толстые и грубые тетки решали, что носить советским людям. Они руководствовались исключительно собственным неразвитым вкусом и отвергали великолепные вещи. Художники были вынуждены приспосабливаться к требованиям производственников. Отвести душу они могли только при создании коллекций для подиума или публикуя свои модели в специализированных журналах.
К оформлению номера мы часто привлекали известных художников-иллюстраторов. Макет одного из них делал Лев Збарский, к тому моменту я уже была с ним знакома. Получилось смешно: мы ездили с подружкой в отпуск в Крым. Отдыхали в Доме творчества художников имени Константина Коровина в Гурзуфе. Путевки достал мой папа, художник Давид Нюренберг. В то время Дом творчества представлял собой жалкое зрелище. В старом корпусе не было ремонта, наверное, со времен Коровина. Мы с Таней жили на втором этаже, на веранде, и в полу зияли такие щели, что было видно все, что происходило внизу. Под нами жил Збарский с друзьями. Таня была ужасной хулиганкой. Мы покупали на рынке сливы — очень сладкие, перезрелые, и она кидалась ими в спящего Леву. Несколько раз попала прямо в физиономию. Заигрывала, что ли? Как-то встретились в столовой, Лева стал возмущаться: как вам не стыдно, девочки, — а мы в ответ расхохотались и убежали.
Не успела вернуться в Москву и выйти на работу, как увидела Збарского в редакции. На мгновение мы оба остолбенели, а потом сделали вид, что незнакомы. С макетом Леве помогали еще два художника — его друзья Клячко и Красный. Я подбирала им модели одежды. Обложку утверждали на редколлегии. Модель должна была показать Мила Романовская, но ее внезапно вызвали в министерство на сдачу коллекции рабочей одежды. Пришлось обратиться к Регине. Она не любила такие показы для «своих», это был не ее уровень, но в тот раз неожиданно согласилась. Загримировалась, надела платье в пол. Редколлегии проходили в большой комнате с высокими потолками. Двери в ней были огромные, с богато декорированными наличниками. Когда Регина в них появилась, все ахнули. Она выглядела как королева на парадном портрете в дорогой раме. Больше всех ее красотой был потрясен Збарский, я видела. Роман Регины и Левы разворачивался на моих глазах. Он пробыл у нас примерно месяц, приходил каждый день. Работал до обеда, а часа в три говорил: «Ну, пора заказывать столик». И все понимали, с кем Збарский идет в ресторан.
Вскоре Регина сменила фамилию. Они с Левой поселились в однокомнатной квартирке у метро «Аэропорт». Я жила с родителями на «Динамо», в так называемом городке художников, и ребята меня часто подвозили — им было по пути. У Левы не было «колес», мы ездили на машине Юры Красного, жуткой развалюхе. Мне казалось, что пол сейчас отвалится, он ходил ходуном.
Юра тоже жил на «Аэропорте». Он был очень милым, компанейским, и мы подружились. Однажды пригласил меня в гости, Лева с Региной тоже пришли. Сидели на кухне, что-то ели, пили, рассказывали анекдоты, в том числе и политические. Регина ругала советскую жизнь, говорила, что на Западе не в пример лучше и интереснее, а здесь нищета и невозможно ничего купить. Интересно, что все манекенщицы привозили из-за границы какие-то подарки своим близким, хотя бы простенькие сувенирчики. А Регина — никогда. Только себе покупала роскошные вещи. Один раз пальто красивое, очень дорогое. Потом шубу. Леве, по моим наблюдениям, ничего не перепадало.
Збарский обладал редким обаянием. Походка необыкновенная, какая-то кошачья. В Леву легко влюблялись. А вот Регина в жизни была не очень обаятельной, какая-то неженственная, холодная, резкая. Когда сидели на кухне и травили анекдоты, она казалась там чужой. Зато на подиуме или в кадре Регина преображалась, расцветала, как актриса на сцене, заполняла собой все пространство. И становилась королевой — не зря ее так называли. Недаром даже Анель Судакевич была от нее в восторге. Кстати, в Доме моделей было достаточно много манекенщиц, но большинство из них мы не снимали для журнала. Для этого требовался особый дар — фотогеничность, пластика, умение вести себя в кадре, и Регина им владела как никто.
Возможно, ей надо было просто родить ребенка. Она бы наверняка стала мягче, душевнее. Но Регина лишила себя счастья материнства...
В 1967 году мы готовились к международному форуму моды. Он должен был состояться в Москве, в «Лужниках». К нам собирались модельеры не только стран народной демократии, но и все ведущие дома моды Франции, Италии. Англии. В связи с этим редакция выпускала специальный «показательный» номер журнала — большого формата, на дорогой бумаге. Стояло лето, жара чудовищная. Пригласили Регину на первую съемку. Как только начали снимать, ей стало плохо. Мы решили, что это от жары. Усадили, принесли воды. И вдруг Регина поманила меня и шепнула на ухо:
— Айя, я беременна.
— Поздравляю!
— А с чем ты меня поздравляешь? Мне на форуме надо работать, а тут такое...
На показе она должна была идти после Милы Романовской. Без Регины никак нельзя было обойтись, она очень нравилась зарубежным модельерам. А после форума ей предстояло ехать в Монреаль на торгово-промышленную выставку.
— Ты знаешь, я давно хотела поехать в Канаду. А теперь все срывается.
— Ну и черт с ней, с этой Канадой! Ребенок гораздо важнее. Разве можно сравнивать?
Я тоже была беременна, в чем призналась Регине. Оказалось, у нас одинаковые сроки, еще очень маленькие. Мне, кстати, тоже было тяжеловато на съемках, но я старалась этого не показывать.
Модели сняли, но через какое-то время Регина пропала. Когда появилась на Кузнецком, сказала мне по секрету, что сделала аборт. Видимо, решила, что ребенок не ко времени. К тому же у нее испортились отношения со Збарским. Она отработала на форуме и съездила в заветный Монреаль. А я родила своего первенца, Сергея.
Регина любила Збарского, с гордостью носила его фамилию и очень переживала, когда он ее бросил. Сначала завел роман с Марианной Вертинской, потом с Людмилой Максаковой, которая родила от него сына Максима. Регина впала в депрессию, стала принимать транквилизаторы. Однажды попыталась свести счеты с жизнью. Наглоталась таблеток, но ее спасли и положили в психиатрическую больницу. Подозревали, что у Збарской шизофрения, — но точно никто ничего не знал. В советское время этот диагноз ставили сплошь и рядом, в том числе и разным «неудобным» людям, диссидентам.
Как бы то ни было, Регину подлечили. После больницы она вернулась на подиум — по-моему, стараниями замдиректора ОДМО Елены Степановны Воробей. Збарская немножко поправилась, но была еще очень хороша. И мы ее снимали, у нас был раздел моделей для более полных женщин.
Правда, Регина стала какой-то странной. Однажды девочки собирались за границу и закупали продукты. Они всегда кооперировались — в магазинах ведь ничего не было, колбасу, консервы надо было достать или отстоять не один час в очереди. У нас уже работал новый фотограф, Эдуард Ефимович Крастошевский. Он сочувствовал Збарской и решил проявить заботу:
— Регина, а ты купила продукты?
— Нет. Да я ничего не хочу! Совсем нет аппетита.
— Так нельзя. Что ты возьмешь в поездку? Я тебе помогу.
У него были связи, и Эдуард Ефимович накупил ей целую сумку продуктов. Принес на Кузнецкий и отдал совершенно бесплатно. Она это приняла как должное и даже спасибо не сказала. Просто протянула руку, взяла сумку и молча ушла. Крастошевский страшно обиделся. Мы его утешали: это у нее от лекарств, в психушке закормили сильнодействующими препаратами, от них и не такое бывает...
Регина по-прежнему пользовалась успехом. И у нее все время были романы, но ей фатально не везло. Не знаю, то ли она не с теми мужчинами встречалась, то ли сама была не подарок. Все девочки старались зацепиться за солидного обеспеченного кавалера. Самой большой удачей считалось выйти замуж за иностранца и уехать. Первой уехала Мила Романовская. «Русская красавица» выскочила за художника Юрия Купера и укатила в Израиль. Августа Шадова уехала в Германию. На мой взгляд, больше всех повезло Тане Соловьевой (по первому мужу Шигаевой). Если честно, она у нас не котировалась. Шикарных туалетов Тане не доверяли, только модели для труда — халатики, фартуки. Однажды срочно понадобилось снять обложку «Журнала мод». Ни одной первоклассной манекенщицы в Москве не оказалось, а Таня была под рукой. Вот ее и взяли. По легенде, журнал увидел совсем еще молодой, но подающий большие надежды Никита Михалков. Заинтересовался девушкой, захотел познакомиться. Так у них с Таней все и началось...
В 1969-м я родила двойню. Трое детей — не шутка, семья требовала времени и внимания. Вскоре я ушла из журнала. Работала в других изданиях, но бывала на Кузнецком. Когда мы встречались, Регина всегда радовалась, обнимала меня. А в последний раз крепко-крепко расцеловала, я даже расчувствовалась. Это было в 1978 году.
Вскоре случился скандал. Югославский журналист — то ли ее любовник, то ли просто хороший знакомый — выпустил в Европе книгу «Сто ночей с Региной Збарской». Он писал, что «посланница Кремля» от души поливала советский строй и признавалась ему, что выполняла задания КГБ, стучала на других манекенщиц. У Регины случился нервный срыв, она порезала себе вены. Ее опять спасли, но после этого дорога на подиум Збарской была закрыта. Она не общалась ни с кем из бывших коллег (они ее сторонились), только со Славой Зайцевым — Зайчиком, как она его называла.
Слава никогда ничего не боялся. В Дом моделей он пришел в 1965 году и сразу стал художественным руководителем экспериментального цеха. В этом же году в Москву приехали прославленные французские кутюрье — Пьер Карден, Марк Боан и Ги Лярош. Они пожелали встретиться с молодым, но уже известным советским модельером, о котором писал журнал Paris Match. Я услышала об этом от самого Славы. Он спросил:
— Айя, как ты думаешь, что если пригласить их домой и угостить кофе с коньяком? Это же будет гораздо интереснее, чем общаться в официальной обстановке?
— Ты с ума сошел! Как можно? Тебя потом затаскают!
— Да ладно! Сейчас не тридцать седьмой год.
Я была в шоке и от испуга даже перестала с ним общаться. Каюсь! Была уверена, что это закончится Лубянкой. Но все прошло замечательно, а вскоре о Славе вышла очередная статья в авторитетном западном издании под многозначительным названием «Короли моды». Его имя упоминалось рядом с Диором.
Зайцев молодец. Никогда не сидел сложа руки, не ждал подарков от судьбы. Действовал. Поэтому и сумел открыть в советское время собственный Дом моды. А как только это произошло, взял к себе Регину. Слава был единственным человеком, поддерживавшим ее в последние годы. Но это уже другая история, о которой должны рассказывать другие люди. Те, кто знал Регину в этот период.
К сожалению, про нее сейчас вспоминают и рассуждают все кому не лень. В том числе и те, кто не был с ней знаком и не имеет представления об эпохе, в которой ей выпало жить. Жаль, она достойна лучшего...
Богиня
С Региной Збарской мы общались около двух лет, пока я работал у Зайцева. Пришел к нему портным, хотя был уже достаточно известен среди московской богемы как человек, умеющий не только шить, но и придумывать одежду и сценические костюмы. Еще не будучи дипломированным художником-постановщиком и модельером, делал декорации и платья для Аллы Пугачевой. Как пробивался, стоит рассказать отдельно, в следующий раз...
В то время у Славы уже была так называемая творческая лаборатория, под которую выделили особнячок в одном из переулков на Сретенке. Начинал я портным, но через какое-то время Зайцев «повысил» меня до зарисовщика. Это тот, кто делает схематичный рисунок модели для конструкторов. Кутюрье создает лишь художественный образ, а зарисовщик — схему для технологов и конструкторов, показывающую, как модель нужно шить. Вскоре появилась новая вакансия, и я стал заведующим коллекцией.
В 1982 году Зайцеву разрешили открыть собственный Дом моды, и мы всем своим небольшим коллективом переехали в здание комбината бытового обслуживания на проспекте Мира. Заняли девятый этаж. На первом устроили салон, в котором можно было выбрать и сшить определенные модели. Мы со Славой оформляли его сами. Манекенщиц у нас было немного — человек семь. Слава считался художественным руководителем, директоров ему назначали сверху, и они диктовали, что шить. Зайцева это страшно раздражало.
Он все время жаловался, что его притесняют, зажимают, хотя Дом моды был едва ли не единственным местом в Москве, куда постоянно приезжали иностранцы. Я говорил: «Вот увидите, вас будут почитать как первопроходца, Юрия Гагарина в моде. Все, что было до вас, забудут. Это колхоз, совок». Так и получилось. Большинство художников-модельеров его поколения забыты, все знают только Зайцева.
В особнячке на Сретенке я и увидел Регину Збарскую. Ей было лет сорок пять, и она прекрасно выглядела. На мой взгляд, фотографии в полной мере не передают обаяния этой женщины. Регина была даже не королевой — богиней. Ухоженная, шикарная. Зайцев сшил ей необыкновенное пальто трапециевидного силуэта — черное, с бежевым воротником и подбортом. Трапеция была в моде и очень шла Регине, создавала особую пластику. В этом пальто она походила на рыбку вуалехвоста. Очень стильная.
Никакой уборщицей Збарская не работала и полы не мыла, как показали в сериале. Никому бы в голову не пришло ей такое предложить! А вот то, как советская власть ломала судьбы и издевалась над талантливыми людьми, отображено достаточно правдиво. Регина, кстати, была ярой антисоветчицей. И при этом по какой-то злой иронии судьбы достаточно долго играла за рубежом роль «посланницы Кремля».
Помню, умер Брежнев и все изображали неизбывное горе, в том числе и в Доме моды Зайцева. В день похорон на подиум поставили три цветных телевизора «Рекорд». Сотрудники сели перед ними со скорбными лицами, казалось, сейчас заплачут. Мы с Региной не хотели притворяться, спрятались в заднем ряду. По окончании траурной церемонии вышли покурить в коридорчик и прыснули, не сговариваясь. Так смешно было наблюдать всеобщее лицемерие. Еще несколько дней назад эти же люди рассказывали про Брежнева анекдоты...
Как только обосновались на проспекте Мира, Регина стала работать у Зайцева. Сначала он просто старался вытащить ее в люди, чтобы не сидела дома и не сходила с ума. А потом выпустил на подиум. Слава к Регине относился очень бережно, подбирал специальные модели. Мы брали из салона вещи сорок восьмого размера, так называемые «модели для женщин элегантного возраста», и она их показывала. Регина великолепно ходила по подиуму, это сказки, что еле держалась на ногах от транквилизаторов. Когда Збарская появлялась на подиуме, Слава ее представлял по-особенному: «Это моя муза, моя любимая манекенщица». И раздавались аплодисменты... Регину все знали. Тогда на показах не было случайных людей, только те, кто любил моду и имел к ней отношение. Показы проходили два-три раза в неделю. Билеты стоили недешево, но зал всегда был полон. Многие мечтали попасть в сказочный мир, не имевший ничего общего с советской действительностью. А те, кому посчастливилось творить сказку, относились к своей работе с необыкновенным трепетом.
У нас был восьмичасовой рабочий день. Показы проходили в четыре часа дня, но манекенщицы появлялись утром. Я открывал коллекции, и начинались примерки. Регина никогда не капризничала, даже если они затягивались. Она была счастлива вернуться к работе. На примерках все время спрашивала:
— Санечка, посмотри, здесь нормально? А здесь хорошо?
— Замечательно. Может, сделаем перерыв? Ты, наверное, устала?
— Да нет, я постою. Делай что надо. Даже не представляешь, как я по всему этому соскучилась...
Мы с Региной подружились, она часто сидела у меня в комнате на кожаном диване и рассказывала о делах давно минувших дней. Меня интересовал знаменитый «десант» советской моды в Париже 1961-го и французский четыре года спустя. Она рассказывала, что для французов устроили шикарный прием в «Арагви». Присутствовали не только знаменитые кутюрье, но и деятели культуры. Регину на прием одевал Зайцев. На ней был серый твидовый костюм и роскошный зеленый шарф, заколотый брошью. Иностранцы осыпали ее комплиментами и предлагали работать у них.
Об этом, конечно, не могло быть и речи, но на показы и выставки Регина ездила часто. Рассказывала, что однажды летала в Америку через Бермудский треугольник. По-моему, там была торгово-промышленная выставка, и она везла на нее два чемодана норковых и собольих шуб, которые выдали в Доме моделей. Я не понял, почему Регина была одна. Она многого недоговаривала. (Что впоследствии стало поводом для слухов о спецзаданиях по линии КГБ.)
Про Ива Монтана тоже рассказывала, и тоже очень скупо. Они встречались в Москве, когда артист второй раз приезжал в СССР. Регина несколько часов пробыла у него в номере, видимо, с каким-то заданием.
Манекенщицы вообще очень интересовались иностранцами. Я говорю не о поколении Регины, а о тех, кто работал у Зайцева. Наши девчонки не вылезали из Совинцентра в надежде подцепить какого-нибудь немца или шведа. Некоторым это удалось, они вышли замуж и уехали из Союза.
У Зайцева к Збарской все относились уважительно. И манекенщицы, и технический персонал. Сейчас любят рассказывать о страшных интригах в мире моды, но тогда времена были совсем другие. Девочки не получали таких гонораров, как теперь, и убивать друг друга было не за что. По-моему, зарплата у них была девяносто два рубля. У меня, кстати, девяносто шесть. Конечно, я подрабатывал. А у манекенщиц не было дополнительных источников дохода, разве что состоятельные любовники помогали.
Регина была женщиной-легендой, ее портрет мечтали написать многие художники, и она подрабатывала натурщицей в Суриковском институте. Однажды я ходил с ней к скульптору Людмиле Парман, у которой была мастерская на Сущевском Валу. Людмила лепила голову Регины и собиралась сделать бюст. А я сидел рядом и писал натюрморт с ее скульптур. К тому времени после нескольких неудачных попыток попасть в Текстильный институт решил поступать в Школу-студию МХАТ на постановочный факультет. Для этого требовались творческие работы, в частности натюрморт. Потом слышал от Регины, что Людмила сделала ее бюст, но никогда его не видел и что с ним стало, не знаю.
Я бывал у Збарской в ее однокомнатной квартире на улице Усиевича. Она жила небогато, в угловом доме у метро, на втором этаже. Мебель стояла очень простая и далеко не новая, шестидесятых годов. В квартире были идеальные чистота и порядок. На стене, помню, висела красивая керамическая тарелка. Регина сказала, что это подарок художницы Нади Леже.
Мы вместе приехали из Дома моды. Сидели чаевничали, спиртного на столе не было. Я не выпивал, и Регина не увлекалась алкоголем, могла пропустить рюмку-другую, но не более. Курила много, с характерным придыханием. Сигареты у нее были дешевые, болгарские.
Я не слышал, чтобы у Збарской были друзья, подруги, но в какой-то момент вдруг обнаружились родственники — кажется в Калуге. «У меня появился племянник», — однажды сообщила Регина, как будто раньше не знала о его существовании. Я шил на дому, и она привела его ко мне. Это был полноватый и кудрявый молодой человек, как мне показалось, еврейской национальности, похожий на героя Александра Семчева из фильма «Ликвидация» — Эммика. Видимо, из-за нестандартной фигуры у него были сложности с одеждой. Регина привозила его и на примерки. Я ему сшил брюки. Она неоднократно бывала у меня дома. Тогда как раз дочка родилась, Збарской она очень нравилась.
Поклонников у нее хватало, причем самых разных — от иностранных журналистов до засекреченных физиков и генералов КГБ.
Однажды пришла на работу в роскошных сапогах темно-вишневого цвета, очень дорогих. Я узнал известную итальянскую марку и совершенно искренне восхитился обновкой:
— Откуда такая красота?
— Подарил любимый мужчина. Есть у меня один генерал, Поляков.
Дала понять, что он работает в органах. Через несколько лет после смерти Регины я вспомнил об этом разговоре. В прессу просочилась информация о разоблачении и расстреле генерала-майора ГРУ, работавшего на американскую разведку, — Дмитрия Федоровича Полякова. Уже в наши дни у некоторых исследователей родилась версия, что Збарскую и Полякова связывали не только любовные отношения. Они обратили внимание на то, что ее самоубийство практически совпало с приговором изменнику Родины. Видимо, Регина что-то знала или в чем-то участвовала. Есть предположение, что они с Поляковым оба были детьми репрессированных агентов НКВД, не смогли простить властям гибели родителей и стали работать на врага. Правда это или нет, мы вряд ли узнаем.
Регина как-то обмолвилась, что выросла в детдоме. Одно время у Зайцева нам преподавали французский язык, уроки вел некий Коля, подрабатывавший у Славы переводчиком. Збарская посещала занятия вместе со всеми, видимо, хотела освежить свой французский. Мы не знали, что она владела им в совершенстве, но когда я стал ходить с самоучителем и что-то такое говорить, Регина автоматически начала исправлять мои ошибки. Я удивился:
— Как, ты говоришь по-французски?
— У меня была хорошая учительница в детдоме, — сказала она. Увидев мое недоумение, добавила: — Мои родители были циркачами. Они погибли, выполняя рискованный трюк, и я попала в детдом. Представляешь, меня зачали практически под куполом цирка, это так романтично!
И расхохоталась. Я не понял, шутила она или говорила серьезно. Может, вообще все придумала.
Имя бывшего мужа Регины Льва Збарского периодически всплывало в наших беседах. Она никогда не поминала его недобрым словом. Видимо, все еще любила, хотя Збарский бросил ее, сбежал в эмиграцию. Регина однажды сказала:
— Какая я была дура! Почему не осталась за границей? Столько было возможностей!
— А правда, почему? Кто-кто, а ты бы прекрасно устроилась.
— Почему? Боялась.
И замолчала.
Боялись многие. Например Плисецкая. Я слышал об этом от ее родственника Бори Мессерера. Майя считала: останься она, ее убьют или искалечат агенты КГБ, переломают руки, ноги. Хотя никто из балетных артистов, сбежавших за границу, не пострадал. Ни Нуреев, ни Барышников, ни Годунов.
Чего опасалась Регина, сказать трудно. Вообще, пребывание в психиатрической клинике сказалось на ее душевном здоровье. Я иногда замечал какой-то шальной взгляд. Однажды Збарская пришла на работу в шубе, вывернутой наизнанку и застегнутой на все пуговицы.
— Санечка, посмотри, какая у меня шубка! Правда, красивая?
— Ты что, в таком виде шла по улице?
— По-моему, так даже лучше, оригинально выглядит. Знаешь, захотелось чего-то новенького.
Я был в шоке. А она — очень довольна собой. Возможно, лекарство так действовало. Регина принимала сильный нейролептик, который назначают при шизофрении, биполярном расстройстве и психозах. На моей памяти в клинике она не лежала, это было в прошлом.
Несколько раз мы со Славой собирали ей вещи. Я отдавал свитера. У Регины случались приступы паники, она запиралась дома и выбрасывала из окна одежду. Могла пропасть на несколько дней. Слава беспокоился, звонил:
— Регина, ты где?
— Я дома.
— С тобой все в порядке? Почему не выходишь на работу?
— А мне не в чем выйти.
Он срочно бросал в сумку какую-то одежду и ехал к ней.
Самый серьезный срыв случился перед Олимпиадой-80, когда на Западе вышла книга «Сто ночей с Региной Збарской». Автором был некий Костья, журналист, приезжавший в Союз для освещения подготовки к Олимпиаде. Тогда многие страны объявили нам бойкот и всячески старались дискредитировать. Журналист придумал интересный ход — закрутил роман с самой знаменитой советской манекенщицей. Регина доверяла ему и была слишком открытой, не скрывала антисоветских настроений. Он этим воспользовался и написал книгу на основе ее откровений. Когда вышел этот пасквиль, разразился скандал. Збарскую стали таскать на допросы в КГБ, кричали, грозили и довели до попытки суицида.
Я знаю об этом от Регины. Как-то не удержался и спросил, из-за кого она вскрыла вены. У нее были очень заметные шрамы на руках, на показах приходилось надевать перчатки. Збарская в основном демонстрировала трикотажные вещи. Рукава в таких случаях поддергивают, делают в три четверти — так вещи лучше смотрятся, а у нее сразу становились видны шрамы.
Когда она все рассказала, я поинтересовался:
— Больно было?
— Нет, совершенно не больно. Просто лежишь в ванне в теплой водичке и засыпаешь. Мне не повезло. Вода перелилась через край и залила соседей снизу. Они прибежали, вскрыли дверь и нашли меня.
Первый раз она пыталась покончить с собой после разрыва со Збарским. Напилась таблеток и попала в больницу. Дважды ее спасали, а в ноябре 1987-го не успели...
Мы в это время уже не общались. В 1984 году я ушел от Зайцева в «Ленком» — понял, что у него мне ничего не светит. О самоубийстве Регины узнал только в мае 1988-го по дороге в Мадрид. В столице Испании Майя Плисецкая должна была танцевать «Лебединое озеро», и меня попросили сделать костюмы. Сначала я съездил в Мадрид один, а в мае мы полетели вдвоем с Борей Мессерером. Он напоил меня коньяком и сам хорошенько принял в Шереметьево, чтобы не так страшно было лететь. В самолете расслабились, разговорились, я упомянул Регину, и Боря спросил:
— А вы знаете, что ее уже нет?
— Как?! А что случилось?
— Покончила с собой...
Подробностей он не знал: ни почему это случилось, ни где она похоронена. До сих пор неизвестно, где находится могила Регины...
Мы были практически нищими, суточные копеечные. Как только заселились в отель, Боря стал звонить своему другу Збарскому: «Лева, помоги, пришли хоть немного денег». Я попросил: «Передайте ему, пожалуйста, привет. Регина говорила про Леву только хорошее. Мы с ней дружили...»
Она гордилась тем, что ей завидовала сама Людмила Гурченко. Актриса якобы говорила: «Если бы при моей фигуре у меня было лицо Збарской, со мной никто не смог бы тягаться». У Гурченко в молодости была довольно простецкая мордашка, это уже потом она превратила себя в икону стиля. Збарская гордилась словами Гурченко, а я горжусь тем, что дружил со Збарской...
Подпишись на наш канал в Telegram