Он непрерывно боялся. Перед тем как уйти, долго вглядывался в прорези жалюзи. Вдруг его появления ждут, и как только он выйдет, защелкает фотокамера, уличая его в компрометирующей связи? Заходя ко мне в подъезд, не включал свет, в ресторан пригласил всего лишь раз — на первое свидание...
— Нет, нет и нет! Не надо меня уговаривать! Моя дочь не будет манекенщицей! Это все твое воспитание! — кричал отец маме. — Хватит!!! Я не хочу больше об этом слышать!
— Да ты нормально разговаривать разучился! — вылетела я из своей комнаты. — Привык распоряжения отдавать, аппаратчик несчастный!
Папа руководил главком в Министерстве химической промышленности СССР и мечтал вырастить из дочери нечто стоящее. Сначала он намеревался сделать из меня великую балерину, поэтому в пятилетнем возрасте мама привела меня в Большой театр. Я сопротивлялась и пронзительно кричала: «Не хочу выворачивать руки и ноги!» Тем не менее меня осмотрели, сказали — девочка хорошая. Попросили: «Сделай ручки так». А я делаю наперекосяк. Приговор прозвучал тут же: у нее совершенно нет координации!
Пришли домой, папа возмущается: чтобы его ребенка — и не взяли?!
— Сказали, нет координации, — отвечает мама.
— Что?! Наташенька, подойди сюда.
Дома я сделала все как надо.
— Ах вот оно что! Она просто не хочет заниматься балетом!
Тогда меня записали в секцию фигурного катания. Закрытых стадионов раньше не было, занятия проходили на открытом катке. А мне всю жизнь холодно. Я сделаю «восьмерку» (причем другие дети мучаются, а у меня сразу получается) и говорю: «Замерзла, устала, кушать хочу!» Ела я всегда плохо, но тут аппетит прорезался отменный. Вместо того чтобы кататься, шла за пирожками в теплушку. Съем два и опять за свое: «Я устала!»
Единственное, что нравилось в фигурном катании, — носить коньки через плечо. «Девочка способная, — сказали маме, — но ленивая до потери пульса». Пришлось забрать меня с катка.
Определили в секцию спортивной гимнастики. Коронным моим номером был прыжок через коня, при соскоке стояла как вкопанная. Бревна я боялась, а остальные снаряды просто не интересовали. Пришлось поставить крест и на гимнастике. На этом амбиции родителей закончились. У меня же их никогда и не было.
Друзей я заводила тоже без учета статуса семьи. Родители их не подбирали, но всегда были рядом — на случай, если вдруг что-то пойдет не так. Общалась и с детьми высокопоставленных ответственных работников, и с хулиганами. Я была в пятом классе, когда в меня влюбился Голубев из седьмого, наводивший трепет и ужас на весь район. С таким покровителем могла без страха гулять хоть среди ночи. Потом он угодил в колонию для несовершеннолетних, и я получала письма, сложенные треугольниками. Кстати, у меня до сих пор осталась страсть к сленгу. Почти в каждой моей поэтической книжке есть стихотворение о блатном мире, хотя из всех его представителей была знакома только с Голубевым. И то неизвестно, чем он закончил, весьма возможно, сейчас уважаемый и состоятельный человек — таких примеров не счесть.
Смирившись с тем, что балерины и фигуристки из меня не получится, папа решил, что я должна пойти по его стопам. До поры до времени так и делала, окончив школу с химическим уклоном. Но в институт поступать не стала. Я мечтала ходить по подиуму московского Дома моделей, плавно двигаться в роскошных вечерних туалетах с перьями под тихую музыку и убаюкивающий голос мамы. Она вела показы, рассказывая присутствующим о моде, величайшем из всех видов искусств.
В тот день, когда о моих планах узнал папа, я, отстаивая свободу выбора, кричала и плакала, а потом, убегая к себе в комнату, хлопнула дверью с такой силой, что висевшее на стене зеркало грохнулось на пол. К вечеру папа сдался, разрешив до следующего лета работать в Доме моделей, но обязал учить французский язык.
Как-то раз приехали к нам модельеры из Скандинавии, привезли свою коллекцию. Но — о ужас! — никто из взрослых манекенщиц в скандинавские модели не влезал. Надо сказать, что в советское время требования к физическим параметрам манекенщиц были гораздо менее жесткими, нежели теперь. Вот и пришлось всю коллекцию «вынести» мне. Повезло! Помните, как у Высоцкого в стихотворении о полете Юрия Гагарина: «Мы не тянули жребий, — мне подмигнуло счастье»? А потом был прием в каком-то очень хорошем ресторане, тосты и комплименты, комплименты... Ни одна премьера фильма впоследствии, ни одна презентация книги так и не смогли сравниться с этим ощущением истинной звездности. И если бы я была на десять сантиметров выше, и думать бы не думала ни о каких институтах, а занималась самой красивой профессией в мире. Что же касается поклонников — какое там! Рядом постоянно была любимая мама.
Несмотря на опасения отца относительно моего будущего, спустя год я поступила в высшее учебное заведение, и не куда-нибудь, а в ГИТИС на актерское отделение. Произошло это случайно. Я пришла в институт узнавать о сроках вступительных экзаменов, но на другой факультет — театроведческий. Перед входом у меня расстегнулась босоножка, я нагнулась, чтобы поправить ремешок. Этой секундной заминки хватило, чтобы в дверях деканата нос к носу столкнуться с высоким импозантным мужчиной с львиной гривой седых волос. Он внимательно посмотрел, а потом, дружески подмигнув, спросил:
— На актерский?
— Нет, на театроведческий.
— А выглядишь как характерная актриса. Попробуй, может, получится. На театроведческий экзамены на месяц позже, туда всегда успеешь.
Сказал и не попрощавшись исчез. В деканате за столами сидели две пожилые женщины.
— Извините, — спросила их, — а кто этот высокий мужчина, который только что отсюда вышел?
— Милочка! — возмущенно откликнулась одна. — Это же Андрей Александрович Гончаров, худрук Театра Маяковского!
Слова такого человека я могла воспринять не иначе как благословение. Подала документы на актерский и поступила.
По жизни меня всегда вел Господин Великий Случай. Оборачиваясь на прошлую жизнь, я тем не менее вижу, что звенья случайностей сомкнулись в цепь закономерностей. Все складывается по какому-то плану свыше. Я метафизик и не просто верю, а знаю, что Он есть. Так, например, не мечтала сделать стремительную карьеру в кино. Но меня случайно нашла в институте ассистентка Гайдая по актерам. Она спросила в деканате:
— У вас есть маленькая, хорошенькая, тряпки любит?
— Е-е-есть, есть такая. Это Наташа Воробьева!
И совершенно случайно мои фотопробы понравились режиссеру, приступавшему к «12 стульям». В начале третьего курса я прошла пробные съемки. Ассистентки сразу для себя решили, что роль Эллочки Щукиной моя, когда зашла в комнату и сказала: «Здравствуйте, я — Наташа Воробьева. Извините, у меня чулок поехал». И стала его поправлять. В общем, меня утвердили.
Картина долгое время не запускалась — Гайдай никак не мог найти Остапа. В сцене с моим участием пробовались многие претенденты. А танго, которое вошло в фильм, придумал Андрей Миронов. Он пришел на одну из репетиций, деловитый и обаятельный, подошел и закружил меня в танго. Он показал себя потрясающе и безусловно получил бы роль, если бы до этого не сыграл в «Бриллиантовой руке» похожего героя. Танец в фильм вошел, Андрей Миронов — нет, хотя позже он все-таки сыграл Остапа в картине Марка Захарова.
С мамой Андрея у нас произошло более запоминающееся знакомство. Мы встретились на одном из курортов, по-моему, в Пярну, в Эстонии. В то время в моде были летние перчатки, и когда нас с ней представляли друг другу (а я уже к этому времени была утверждена на роль Эллочки), подала ей руку в перчатке. Мария Владимировна посмотрела на меня и очень холодно произнесла: «Даме руки в перчатке не дают». Она была права. А мне до сих пор стыдно.
Многострадальный Остап отыскался лишь зимой, перед началом второго семестра третьего курса. Чтобы это наконец случилось, мне пришлось стать соучастницей небольшой интриги. Как-то морозным днем ассистентка Гайдая позвонила с идиотским вопросом:
— Натуль, ты сниматься хочешь?
— Нинуль, разве не знаешь, я уже давным-давно утверждена, — ответила не без ехидства.
— Знаю. А сейчас скажу то, чего ты уж точно не знаешь. Все висит на волоске. Гайдай заявил, что без Остапа он фильм об Остапе снимать не будет! — Насладившись гробовым молчанием в телефонной трубке, она продолжила: — У нас есть план. Завтра утром на пробы из Тбилиси приезжает семьдесят шестой Остап. Мы будем его встречать, отвезем в гостиницу «Россия». Дадим кассету с танго и твой номер телефона. Ты приедешь и отрепетируешь с ним этот чертов танец!
Все именно так и случилось.
А потом мы с Гомиашвили «знакомились» у Гайдая в кабинете. Арчил был утвержден на роль Бендера, которую сыграл великолепно. Первое время он казался милым, тихим, вежливым и обаятельным. Но длилось это недолго. Однажды в разговоре с ведущим на телевидении (мне кажется, это был Борис Ноткин) Нина Павловна Гребешкова сказала, что Арчил очень скоро возомнил себя звездой, забыв того, кто дал ему шанс ею стать. Я с ней согласна.
Думаю, Гайдай так и не узнал об истории с отрепетированным танго: мы все его побаивались и рассказать о нашем заговоре, скорее всего, никто не решился. Леонид Иович был для нас непререкаемым авторитетом, немногие отваживались перейти с ним на ты. Строгий, серьезный, вдумчивый был человек. И грустный, несмотря на все его сногсшибательные комедии. Он очень помог в работе над ролью, которая у меня поначалу не клеилась. Мне-то казалось, что я все делаю как надо, но Гайдай угрюмо молчал. Попросила:
— Леонид Иович, покажите мне, вы же сами прекрасный артист.
— Смотри!
Гайдай откинул голову назад, прищурился, сделал какое-то неопределенное движение рукой, и я вдруг поняла, чего он хотел.
На натурных съемках в Рыбинске как-то подошел Сергей Николаевич Филиппов. Он долго и внимательно смотрел, потом стал интересоваться институтскими делами и наконец спросил, что у меня по мастерству. Я ответила:
— Четыре.
— Когда я заканчивал балетное училище, педагог говорил мне: «Ставлю тебе четыре. И себе бы тоже поставил четверку, потому что на пять танцует только Господь Бог», — сказал Филиппов, а потом начал выяснять, видела ли я отснятый материал. Ответила, что нет.
— Я видел. И поставил бы тебе четыре с плюсом, но это уже нечестно, милочка! Ты подбираешься к самой Царице Небесной!
А еще Сергей Николаевич посоветовал ни в коем случае после окончания съемок не менять гладкую прическу с балетным пучком, лежащим низко на шее, которую я в то время носила. Он был уверен, что после выхода фильма Гайдая ее наверняка возьмут на вооружение все модницы страны. Кроме того, Филиппов предрек мне имя Эллочки на ближайшие пять-шесть лет. Не угадал: уже больше сорока лет прошло, а меня все еще называют Эллочкой. Хотя потом было много других ролей.
Кстати, на Кису Воробьянинова у Гайдая пробовался Анатолий Папанов. Среди артистов считается плохой приметой, если сценарий упадет на пол. Когда такое случается, надо срочно на него сесть, чтобы предотвратить плохие последствия. У Папанова сценарий упал, он сел на него, но — увы! Актерское счастье — вещь непредсказуемая и зависит порой вовсе не от таланта. А Папанов впоследствии сыграл Ипполита Матвеевича — тоже у Марка Захарова.
В фильме Михаила Швейцера «Карусель», поставленном по рассказам Чехова, довелось играть с Владимиром Басовым. На княжну Бибулову пробовалось много актрис, в том числе Анастасия Вертинская. И она наверняка сыграла бы, если бы не одно но: Настя не помещалась в футляр контрабаса, а я — легко. Думаю, именно потому меня и взяли в картину. Съемки «Карусели» начались позже «12 стульев», но поскольку у Гайдая я снималась в первой серии, а он потом снимал еще и вторую, фильм Швейцера появился раньше. Параллельно со «Стульями» на экраны вышла еще одна комедия — «Джентльмены удачи», где я сыграла воспитательницу детского сада. С исполнителем главной роли Евгением Леоновым не встречалась. Наши крупные планы снимались отдельно и только на монтажном столе были сведены в одно целое. Магия кино!
Эллочка значительно осложнила мою жизнь. Я прекрасно знала, что наша преподавательница по мастерству Мария Николаевна Орлова запрещает студентам сниматься. В ГИТИСе считалось, что кино на корню уничтожит нас, будущих великих театральных актеров, поэтому в институте не сказала ни одной живой душе, что утверждена на роль у Гайдая.
В каникулы поехала с мамой в Будапешт и на два-три дня опоздала к началу второго семестра. Прихожу в институт, а сокурсники наперебой кричат:
— Татка, поздравляем!
— С чем это?
— Ты же утверждена на роль в «12 стульях»!
— Кто распространяет эти гнусные слухи?!
А они в ответ показывают газету, где на целый разворот красуется заголовок: «Гайдай запускает «12 стульев». И мало того что в статье упоминается моя фамилия, так ее еще и проиллюстрировали четырьмя фотографиями: Пуговкина, Филиппова, Гомиашвили и студентки третьего курса ГИТИСа Наташи Воробьевой.
И на-ча-лось! На первом же уроке мастерства преподавательница устроила разборку. Долго кричала. «Ну хорошо! — наконец выдохнула она. — Пусть для одних будет театр, а для других — кино».
Тогда я еще не понимала, что таит в себе эта фраза. Зато Мария Николаевна прекрасно знала: несмотря на все ее запреты, я бы все равно снималась у Гайдая. Гений комедии запросто мог постучать в двери министра культуры и сказать, что преподаватели ГИТИСа не дают ему возможности задействовать студентку актерского факультета, которую он нашел на роль Эллочки, и тем самым препятствуют работе. Оскорбленное педагогическое чувство Марии Николаевны нашло выход в банальной мести...
Считается, что о мертвых — либо хорошо, либо ничего. Но я где-то вычитала мысль, которая мне понравилась: о мертвых надо говорить как есть, а вот рассказывая о живых, стоит выбирать выражения, ибо сказанное может обернуться против тебя.
До того момента все у меня в институте шло прекрасно, я была занята во множестве отрывков. А тут меня сняли со всех ролей и вообще ничего не давали делать. Приходила на уроки мастерства просто созерцать, наблюдать за работой однокурсников. Однако кино пришло на помощь, я много снималась: играла девочек, которых никто не любит, потому что они еще маленькие, или роковых женщин. В результате актерской профессии училась не в ГИТИСе, а у кинорежиссеров. Все получилось так, как определила Орлова.
Но вот настал день распределения ролей для дипломных постановок. В списке героев по драме Пиранделло «Шесть персонажей в поисках автора» меня не оказалось. Мое имя не упоминалось и в «Женитьбе» Гоголя, хотя в свое время готовила отрывок в роли свахи. Не хвастаюсь, но говорили — хорошая была сваха! Началось распределение ролей к «Егору Булычову». Я острохарактерная актриса, в состоянии играть и молодых, и старых, любой персонаж готова играть, даже мужчину! Не могли же обо мне совсем забыть — показать-то студентку кафедре в любом случае надо! Все роли и их исполнителей назвали, осталась одна микроскопическая — монашки Таисьи с двумя-тремя фразами. Ее-то мне и дали. Три месяца шла работа над спектаклем, за все это время Мария Николаевна не обратилась ко мне ни разу. И я трудилась над ролью по своему разумению: как характерная актриса комедийной направленности и в этом трагическом образе выискивала нечто, способное развеселить зрителя. За три дня до показа кафедре состоялся прогон и разбор полетов, наконец-то коснувшийся и меня. «Что ты здесь комедию ломаешь?! — злобно шипела Мария Николаевна. — Это глубоко трагическая роль. Здесь тебе не кино!»
Что делать? Как разворачиваться на сто восемьдесят градусов, если со мной никто не занимается? Понимала только одно: нужно быть совершенно незаметной, авось пронесет. До второго показа кафедре, после которого должны выставляться оценки, оставался месяц. И я принялась работать, шаг за шагом по-новому выстраивая образ героини. Когда после кафедры к нам в гримерную влетели студенты-третьекурсники и стали обнимать, я поняла, что справилась, а маленьких ролей не бывает. Преподаватели отметили две работы: самую большую — Егора Булычова, и самую маленькую — монашки Таисьи.
Как рассказала подружка Люда Волкова, перед смертью Мария Николаевна (земля ей пухом) сожалела, что так поступила: «Я очень ошиблась в Наташе. Она — хороший человек и способная актриса, а я ей не давала ролей».
В отличие от мастера однокурсники относились ко мне прекрасно, никакой зависти с их стороны не было. А может, я ее не замечала. Все-таки зависть — привилегия зрелого и старшего возраста. В молодости живешь с ощущением «весь мир твой». В то время девушки носили мини, но на мне этот фасон почему-то казался намного короче, чем на других, перед Орловой в таком виде не покажешься. Тогда мама заказала из темного материала юбку ниже колен с широким поясом и бантом, которую я на уроке мастерства надевала поверх мини. После занятия, когда педагог выходила, ребята кричали: «Татка, давай!» И под улюлюканье сокурсников, принимая позы опытной стриптизерши, я снимала юбку, раскручивала ее над головой и запускала, стараясь попасть в кого-нибудь из ребят. Это сопровождалось всеобщим хохотом. Хорошо ко мне относились сокурсники — жалели скорее всего.
Хотя если не ролям в кино, в чем-то, наверное, мне все-таки можно было позавидовать. Я росла в более чем обеспеченной семье, всегда хорошо одевалась и стильно выглядела. Не было неосуществленных желаний в жизни, они предвосхищались:
— Наташенька, хочешь это?
— Не знаю...
— А это?
Чего желать? У меня все было: первую шубу Наташеньке купили в полтора года, норку — в двадцать. Бриллиант подарили на пятнадцать лет. В годы учебы в институте появились две шубы от Славы Зайцева, сделанные для модного показа в Париже. Одна — лиса-огневка, вторая — белка, отороченная песцом. Папа привозил наряды из заграницы.
Но я никогда не страдала манией вещизма. Могу смотреть на красивую вещь и испытывать восхищение, но желания немедленно обладать ею нет. Про меня говорят «женщина со стилем». Это очень приятно. Я люблю моду и стараюсь красиво выглядеть, но не завишу от количества обновок. Быстро устаю в магазинах. Говорят, шопинг лечит, поднимает настроение, а меня походы по магазинам убивают.
Недолюбливаю старинные драгоценности, не перебираю их, вздыхая: это мамино, а это бабушкино. Ну и что? В воспоминаниях близкие ассоциируются не с кольцами или браслетами, а с эмоциями. Все украшения, доставшиеся от мамы и бабушки, отдала в переделку. На мой взгляд, они делали меня старше, и я их осовременила. Уцелела только огромная камея — она и так прекрасно смотрится.
Недавно подруга спросила:
— Наташа, что для тебя счастье? Для меня — много денег и здоровья.
— Чтобы не было страхов, — ответила я.
— Так не бывает!
— Вот ты и ответила на свой вопрос...
Мы постоянно чего-то боимся: заболеть, растолстеть, потерять молодость, красоту. Но нет смысла говорить о счастье только как о минутах радости, удовольствия. Наверное, поэтому и стихи мои тяжелые... Я начала писать, когда рассталась со вторым мужем.
Первый раз вышла замуж, как сейчас говорят, по молодости, за Сережу, сына легендарного Сергея Гурзо, получившего две Сталинские премии — за роль Тюленина в «Молодой гвардии» и за Василия Терентьевича Говорухина в фильме «Смелые люди». Мы познакомились на съемках картины «Где вы, рыцари». Сережка, покрашенный в блондина, отлично выглядел и прекрасно играл на гитаре. Закрутился роман, мы не слишком долго думали, принимая решение пожениться. Увы, между нами не было ничего общего. Сережа очень хороший, добрый, но не мой. В итоге брак продлился полтора года.
Однажды с подругой Мариной шли по Кутузовскому проспекту, и вдруг перед респектабельным сталинским домом с милиционером на входе она остановилась и стала настойчиво уговаривать меня познакомиться с интересной женщиной.
— Ксения — хорватка из Загреба. Она намного старше, ровесница наших мам, но ты увидишь, она потрясающая! Давай зайдем к ней.
— Неудобно, — возражала я. — Свалимся как снег на голову. Ты ей хотя бы позвонила?
— Ерунда! К ней можно и без предупреждения...
Во дворе мы увидели припаркованный у подъезда серебристый «Форд-Капри». Таких на всю Москву было два.
— А вот и она! — воскликнула Марина. — Ксения!
Из машины вышла женщина необыкновенной красоты. В ее внешности сочетались черты сразу трех культовых актрис того времени: Грейс Келли, Ингрид Бергман и Жанны Моро. Одета она была с необыкновенным чувством стиля. Ксения выделялась бы на улицах и сегодняшней Москвы, а тогда все взгляды были обращены в ее сторону. На ней был бежево-коричневый твидовый костюм в талию с маленьким норковым воротничком, миди-юбка, отороченная коричневой канадской норкой, на плечи наброшен палантин. Из-под сумасшедшей норковой шляпы, надвинутой на глаза, выглядывали шелковые, солнечного цвета волосы. Я была ею очарована и, по всей видимости, тоже понравилась Ксении.
Выглядела я и правда неплохо: тоненькая девочка с длинными волосами, прокрашенными прядками и уложенными волнами, — так тогда было модно. Я нравилась молодым людям, правда, сама была убеждена, что маловата ростом.
На следующий день Ксения позвонила Марине и спросила:
— Эта девочка замужем?
— Да, — ответила подруга.
— А как она живет с мужем?
— Замечательно! — ответила Марина, которая прекрасно знала, что мой брак рушился. — Он сдувает с нее пылинки.
— Жалко, — вздохнула Ксения, — нам бы такую сноху...
Ее сына звали Олегом. Во время беременности будущая мама читала «Молодую гвардию» и под впечатлением от произведения дала ребенку имя главного героя — Олега Кошевого. Вот такое удивительное обстоятельство: у всех в этой хорватской семье оказались русские имена.
Прошло несколько месяцев, наступила зима. Мы с Мариной поехали к лучшей шляпнице Москвы заказать обновки. На обратном пути взяли такси.
— Поехали к Ксении! — предложила Марина.
— Опять?!
Как можно являться к людям, предварительно не договорившись, снова недоумевала я.
— Ну поехали! Увидишь, она будет рада!
Не знаю, почему дала себя уговорить.
Дверь открыли Ксения и ее муж Борис, спецкор Югославского радио и телевидения. Как я потом узнала, журналистскую карьеру Борис начал в пятидесятых и сразу был послан в Америку, где проработал четыре года. В конце длинного коридора у зеркала брился молодой человек в шелковом халате — Олег, студент архитектурного института. Ксения действительно обрадовалась нашему появлению и повела в гостиную, где сидела красивая блондинка. Нас представили друг другу. Оля была манекенщицей и подругой Олега и тогда ждала его, чтобы вместе куда-то отправиться. Но вот Олег вошел в комнату, увидел меня и... решил остаться дома.
С того дня он начал названивать и все время куда-то приглашал. Мы ходили в рестораны, в кино и театры в компании его знакомых ребят, чьи родители-иностранцы тоже работали в нашей стране. С Сережей к тому времени мы уже не жили вместе, за мной многие ухаживали, но я держала дистанцию.
Олег семь раз делал предложение. На колени, конечно, картинно не падал, но неустанно повторял: «Наташа, выходи за меня!» Я же его воспринимала как приятеля. Выйти замуж за иностранца не стремилась, так же как не думала когда-то стать актрисой. Олег был далеко не столь красив, как его родители. Хотя и «шармантен».
Ответить согласием на предложение руки и сердца сподвиг случай. Мы сидели в ресторане гостиницы «Интурист», куда пускали только иностранцев. К нашему столику подошел полупьяный поляк и стал навязчиво о чем-то просить. Когда мы попытались избавиться от его общества, парень забыл про польский акцент и обругал Ксению исконно русским выражением. И тут интеллигентный Олег снял очки, положил на стол, спокойно поднялся и сказал: «Ты уже пятнадцать минут мешаешь нам своим присутствием, а теперь посмел обругать мою мать, и я сейчас дам тебе в морду!»
К счастью, до драки дело не дошло. Подоспели официанты и вывели вон дебошира, оказавшегося натуральным отечественным фарцовщиком. В тот вечер Олег сделал очередное предложение. «А ведь случись что, он сумеет постоять за свою женщину», — подумала я и дала согласие. Наши родители были счастливы. Мы с Олегом их познакомили, и они подружились. Борис был на год старше моего отца, а Ксения — на год старше мамы. Хорошо помню, как они вчетвером отправились однажды в Таллин встречать Новый год. Ксения и мама со временем стали задушевными подругами.
Еще год мы с Олегом прожили в Москве. Я закончила сниматься у Виктора Турова в фильме-сказке «Горя бояться — счастья не видать», где сыграла принцессу Анфису с косичками и конопушками. А потом мы переехали в Загреб. Олег время от времени ездил в Боснию, где в Сараево заканчивал архитектурный институт, программа которого почти совпадала с московской.
Не могу сказать, что в общество интеллектуалов хорватской столицы я вошла благодаря Олегу: мы вошли туда вместе. Мой круг общения составили художники, врачи, юристы, писатели, журналисты, политики и дипломаты. Люди думающие, образованные. Как говорит мой большой друг, адвокат из Загреба: «Вот придешь домой после трудного дня, нальешь бокал красного вина, откроешь Достоевского и ловишь кайф!»
Ко мне с самого начала все были расположены. Я была им интересна — русская, актриса. Кроме того, есть правило: люди будут относиться к тебе так, как ты отнесешься к ним. А я была абсолютно открыта. При этом они видели во мне человека прямого, искреннего. «Наташа не всегда говорит приятные вещи, — любит повторять моя подруга. — Но что самое ужасное — она всегда права, за что мы ее и ценим».
Язык я освоила быстро. В Москве в нашей с Олегом компании были ребята из разных уголков Югославии, все говорили на сербскохорватском. Через какое-то время мама заметила: «Олег к тебе обратился по-хорватски, а ты ответила на русском. Значит, поняла».
Когда мы приехали в Загреб, я заговорила очень быстро и с невероятной легкостью. Но во мне до сих пор узнают русскую, легкий акцент все-таки остался. Недавно взяла такси. Вдруг водитель говорит: «Хочу вам кое-что показать» — и достает томик Есенина. А я ведь ему только назвала адрес.
К чему мне пришлось привыкать? Долго не хватало московских просторов, они буквально генетически заложены в душе. Но привыкла и к загребским узким улочкам, и к черепичным крышам...
Спустя год в Загреб вернулись родители Олега — закончился срок аккредитации Бориса в Москве, на его место приехал другой югославский журналист. Первые пять лет мы жили с Ксенией и Борисом в одной огромной квартире. Рядом со свекровью чувствовала себя прекрасно. Ксения не разрешала мне заниматься хозяйством: она готовила, домработница убиралась. А я — создавала атмосферу, получив возможность делать то, что хочу.
Снялась в двух хорватских фильмах, но потом моя актерская карьера оборвалась. Зачем режиссерам терпеть неудобства, связанные с озвучиванием русской актрисы, если хорватских полным-полно? Я болезненно это переживала, осознав вдруг, что любимое кино теперь для меня в прошлом. Чтобы не сидеть без дела, занималась синхронным переводом, он хорошо у меня получался. Адреналин, без которого немыслима актерская профессия, присутствует и в работе синхрониста.
Мы прожили с Олегом без малого пятнадцать лет и развелись. Так в жизни бывает. Оказалось, все эти годы мы двигались в разных направлениях и сформировались по-разному. И когда дистанция, возникшая между нами, стала ощутимой, пришли к обоюдному решению расстаться. Не потому что у кого-то кто-то завелся на стороне, нет. Олег милый, добрый и покладистый. Ему достались в жизни сначала авторитетная мама, затем жена. Никто не любит сильных женщин, со временем между нами начались трения. Но мне об этом не хочется говорить. Главное, что мы расстались друзьями.
Пятнадцать лет — это маленькая жизнь, ее так просто не вычеркнешь. Я продолжала дружить и с Ксенией, которая тяжело переживала наш разрыв и обожала меня до своего последнего вздоха. В моем салоне в Загребе висит ее портрет. Он принадлежит кисти хорошего русского живописца, но он не оставил автографа, и имени его я не знаю. Картина эта очень странная. Художник не знал меня, когда писал портрет, но тем не менее когда мои знакомые увидели его, решили: на нем изображена я, хотя красавицей меня в отличие от Ксении назвать было трудно.
За годы, проведенные с Ксенией, я многое взяла у нее, а она у меня. Мы стали похожи. Когда вместе ездили в другие страны, случайные знакомые думали, что мы сестры, а с годами нас стали принимать за маму с дочкой. Помню такой случай. Моя мама приехала в Загреб. А у Ксении тогда жил русский боксер — собака невероятного ума и интеллигентности, она только что не разговаривала. Мы отправились на прогулку по главной улице. Впереди лечу я с этим вундеркиндом на поводке, а сзади идут мама и свекровь. Какие-то ребята, увидев эту картину, стали отпускать игривые реплики в мой адрес:
— Смотри, какая!..
— Тихо, — прикрикнул один из них. — Вот ее мама! — и показал на Ксению.
«Я знаю, что не родила ее, — говорила она моей маме, — но Наташа мне ближе, чем собственный сын. Что могу поделать?»
Я казалась ей идеальной — самая красивая, талантливая, элегантная. Самая-самая! Во всем! Что ж, это очень приятно — хотя бы для одного человека в жизни быть идеалом.
Восемь лет назад, после смерти свекрови, я помогла Олегу наладить быт и включиться в жизнь, к которой он был совершенно не приспособлен. Детей мы не нажили, не буду вдаваться в интимные подробности и объяснять почему. Но я никогда не чувствовала в себе материнского инстинкта, в пятнадцать лет уже знала, что рожать не буду. Не существовало никаких проблем со здоровьем, это было некое внутреннее эмоциональное знание. Наверное, звучит очень не по-женски, но никогда не возникало ни желания заводить детей, ни сожаления о том, что их у меня нет. Может, все дело в том, что я, взрослея и становясь старше, в душе оставалась девчонкой? Преклоняюсь перед женщинами, воспитывающими детей. Но почему мы обязательно должны повторять жизнь других? Мне очень близка мысль, прозвучавшая у Милана Кундеры. Может, кому-то из читателей она покажется кощунственной и на меня обрушится шквал негодования, но тем не менее повторю ее: разве мы так хороши и совершенны, чтобы искать продолжение себя?
После развода с Олегом я начала писать — сначала стихи, потом автобиографическую прозу. Парадокс: моей визитной карточкой стала Эллочка-людоедка и это меня нисколько не смущает. Но в противоположность героине, словарный запас которой составлял тридцать слов, я нашла призвание на литературно-поэтическом поприще. И теперь состою в двух академиях: Российской словесности и академии Славянской литературы и искусства в Болгарии.
Мне повезло сменить в жизни несколько профессий. В какой-то момент в голову пришла мысль: не попробовать ли давать уроки русского языка? В этом был определенный вызов — смогу ли без педагогического образования, с актерским факультетом и киношным опытом за плечами? Хватит ли смелости? Девочки, с которыми взялась заниматься у нас в Загребе...
Стоп! Вот сказала «у нас в Загребе» и поймала себя на том, что, находясь в Москве, формулирую именно так, а возвращаясь в Хорватию, тут же меняю «ориентацию» и говорю: «У нас в Москве...» Эти две страны слились в одну...
Так вот, первыми моими воспитанницами были студентки загребского филологического факультета. Потом учениками стали солисты оперы, исполняющие произведения русских композиторов.
Однажды пришла рыдающая студентка:
— Я начала учить английский ради Шекспира, а русский — ради Виктора Петренко... Как?! Вы не знаете, кто такой Петренко?!
Русский язык поклоннице неизвестного мне фигуриста казался чересчур сложным, а я была уверена, что у нее все получится. Не знаю, каким образом, но заранее угадываю, как человек будет говорить на пока чужом языке.
— Мы еще с тобой сплетничать будем по-русски! — пообещала я, утирая девичьи слезы.
В итоге Дубравка Плеше получила награду «Лучший студент русистики», а потом я доверила ей переводить свою прозу на хорватский. Корректуру она проходит жесткую, провести на мякине меня невозможно: прожив сорок два года в Загребе, уже и думаю по-хорватски, вижу на этом языке сны, но и прозу, и стихи пишу на русском.
Так получилось, что творчество — моя естественная среда обитания: актриса, литератор, режиссер. В Хорватии мне довелось поставить моноспектакль, с которым ездила на гастроли в Россию.
Мне не бывает скучно. Жить одному и быть одиноким — это не одно и то же. Если бы испытывала чувство одиночества, будьте спокойны, рядом бы уже давно кто-нибудь появился. За неимением семьи всю свою страстность вкладываю в поэтические строки.
Резонный вопрос: откуда возьмется страстность стиха, если ее не было в жизни? Мое отношение к Олегу этим чувством не отличалось. После него у меня случилась связь длиною в шестнадцать лет. Наверное, она прервалась бы гораздо раньше, живи мы под одной крышей. Но у каждого из нас была своя квартира, и мы встречались то у него, то у меня. Он — хорват, успешный инженер-строитель и хорош собой. Хотя я никогда не любила красивых.. На меня способен повлиять только один афродизиак — ум.
Этот красавчик начал ухаживать, как только мы с Олегом развелись. Женат не был и до сих пор свободен. После развода я была полностью погружена в свои мысли и никого не искала. Никогда никого не ищу, ни к кому не подхожу на приемах. Не потому что стою в третьей позиции, просто неспособна себя навязывать. Я не самка, делающая стойку на каждого встречного-поперечного, зато умею дружить с мужчинами. Мне нужно сказать открытым текстом, что нравлюсь, иначе так и буду думать: мы просто приятели.
Инженер пригласил вместе провести вечер, но я отправилась на день рождения к подруге. Очередное его приглашение променяла на поминки по папе моего друга. Поскольку мы все там знакомы, он тоже пошел на эти поминки. В очередной, наверное, шестой раз мы отправились в джаз-клуб, а потом ко мне. Я понятия не имела, что в пять утра ему нужно было мчаться в аэропорт, чтобы успеть на самолет в Белград. Потом были другие ночи, но в ту мы просто говорили. Вернее, говорила я, а он слушал и смотрел. Смотрел-смотрел и пришел к выводу, что я ничего не понимаю. Тогда он протянул ладони, я положила на них свои. На этом дружба кончилась, но ему уже пора было ехать в аэропорт...
С ним было комфортно, мы никогда не ссорились. Вообще не умею ссориться и кричать. Могу быть ехидной, язвительной и циничной, а потом долго молчать, не умея изжить из себя обиды.
Спустя шестнадцать лет он мне изменил, я узнала и не простила. Я вообще не прощаю измен, считаю их предательством. И в любви, и в дружбе. Он хотел вернуться и сделал предложение. Друзья уговаривали: «Наташа! Возвращайся! Мы такую свадьбу закатим!» Но нет, поезд ушел. Всего важнее отношения, не подверженные влиянию гормонов, — человеческие. Он предал меня как друга. «Я тебя больше не люблю, — сказала ему. — Будущую жизнь планируй один. В ней желаю тебе всего хорошего».
После двух браков и одной связи длиной в шестнадцать лет я поняла, что семейный союз не для меня. Он синоним быта, а я не вижу радости в совместных обедах с борщами и котлетами, поездках в супермаркет и на рынок. Это утомляет... Это не мое, как и дети. А может, просто не встретила того, для которого занималась бы всем этим с удовольствием? Например не люблю готовить, но делаю это для друзей. Знаю: надо постараться и когда придут близкие люди, им будет хорошо. Может, я бы притерпелась к котлетам и пеленкам, если бы встретила своего мужчину?
В любом случае, возвращаясь к нашей истории, за шестнадцать лет чувства остывают, из года в год, из часа в час уходят яркие эмоции. Ничего не остается, как притворить за ними дверь. Брак держат какие-то обоюдные обязательства, подписанная бумажка, недвижимость, счета, дети. У нас ничего этого не было. Не изменил бы он, может, это бы сделала я?.. Хотя подобное не в моем характере — я отвратительно постоянна.
Все у нас с этим человеком прошло очень доброжелательно, включая расставание, и совершенно бесстрастно. Что такое страсть, мне довелось узнать спустя полгода.
На открытии Дней русской культуры в Загребе незнакомый мужчина попросил разрешения присесть рядом. После обязательной программы он подошел и представился — посол большой европейской страны, которую не хочу называть, дабы не разрушить чужого инкогнито. «Я жил и работал в России, — сказал дипломат. — Очень хотелось бы пообщаться с вами по-русски. Есть ли возможность нам встретиться?»
Он протянул визитку, а я недолго думая записала свой номер телефона на нелепо огромном листе бумаги — ничего более подходящего под рукой не нашлось. Он позвонил, и я пригласила его на поэтический вечер — меня попросили выступить со стихами Высоцкого. Потом он позвонил еще раз и пригласил на ужин. Посол начал звонить и просить о встречах еще настойчивее. Я не отказывала — он покорил меня. Человек говорил на нескольких языках, обладал невероятным шармом и самым быстрым и острым умом, который я когда-либо встречала. У него было обостренное восприятие жизни, особая чувствительность к запахам, звукам.
Мы дали волю страсти, которую оба испытывали впервые. Предполагаю, что он, столь саркастичный, прагматичный, язвительный, думал, что воспеваемая в стихах и романах любовь — всего лишь преувеличение. Я с ним была согласна, поскольку тоже так считала. Любовь, конечно, есть, но чтобы ради нее страдать, мучиться? Все мы знаем: быть влюбленным и любить — разные вещи. Долгое время я пребывала в уверенности, что у меня нет таланта к любви. А тут вдруг поняла, что ошибалась...
Какой с тобой мы искупаем грех?
Быть может, в жизни прошлой
Мы чего-то недодали,
Друг к другу добрыми, наверно, не бывали,
Эмоций чашу и не пригубляли,
И сторицей, сполна теперь мы возвращаем –
Ты мне, а я тебе, как в лихорадке –
Чувств, нежданно нас заполонивших, старый грех.
Мы понимали друг друга без слов и часто разговаривали молча. Это был язык нежности, которой оба стеснялись и которую боялись спугнуть словами. Но после ужина, проходившего, как правило, в постели, мы разговаривали много и оживленно, на самые разные темы.
Это были странные отношения. У него была болезненная жена, а детей не было. С моей помощью он бежал от себя, правильного и педантичного. У сильных людей тоже бывают слабости. Его слабостью была я. Через полтора года заканчивался срок его службы в Хорватии, он должен был уехать в другую страну. И мы строили отношения, постоянно держа в голове: будущего у нас нет, а значит, не будет истерик, слез и взаимных упреков. Наша любовь была обречена внешними обстоятельствами. Его дипломатическая карьера складывалась безукоризненно, а связь на стороне могла поставить на ней точку. Он не хотел рушить то, чему посвятил жизнь. Люди более трепетно относятся к своим достижениям, если поднялись без помощи блата. Он целиком и полностью сделал себя сам: вышел из бедной многодетной семьи, прожил голодное детство в доме с земляным полом и с одной мыслью: хочу есть. Зная все это, я его прекрасно понимала и в схожих обстоятельствах поступила бы так же.
Нет худа без добра — родился рассказ, который написала для него. В детстве моего посла не было места сказкам. И я написала ему «Сказку про взрослых». У главных героев нет имен — Он и Она. Их любовь случается в вымышленной стране. Получилась история нашего знакомства в аллегорической форме. Когда прочитала ее вслух, он испугался:
— Это очень опасный документ!
— Ну что ты, дорогой, это просто сказка! — возразила я и подумала: «Трус!»
С самого начала мне претила строгая конспирация наших свиданий. Они всегда проходили только на моей территории. У меня довольно красивая квартира, хорватский культовый журнал «Глория» однажды обратился ко мне с просьбой сфотографировать ее. Не люблю подчеркивать свою публичность вещизмом и негативно отношусь к таким экспериментам. Кроме того, это мой мир, в который приглашаю лишь тех, кого хочу. Люблю мрачную, тяжелую живопись, не зря ведь Скорпион по гороскопу. Она дает настроение, а красивые легкие вещи приятны, но не запоминаются. Словом, у меня удобный, элегантный дом, но постоянно встречаться в одних и тех же четырех стенах все равно как в клетке...
На протяжении всей нашей связи он непрерывно боялся. Перед тем как уйти, долго вглядывался в прорези жалюзи. Вдруг его появления ждут, и как только он выйдет, защелкает фотокамера, уличая его в компрометирующей связи? Заходя ко мне в подъезд, не включал свет, в ресторан пригласил всего лишь раз — на первое свидание... Он пугался телефонных звонков, не любил незашторенных окон, если в комнатах горел предательский свет. Боялся есть икру, поскольку она повышает холестерин, негодовал за ужином из-за чрезмерной жирности сметаны в салате. Он смертельно боялся потерять все и вернуться к нищете, в которой провел детство. Свои страхи предъявлял в ультимативной форме: «Ты должна... Я считаю...» Все это постепенно переполнило чашу моего терпения. После той «сказочной» ночи мы расстались.
Нам довелось встретиться еще один раз — случайно, на приеме, который давало русское посольство. Его взгляд я почувствовала почти мгновенно. Но определить, где он сам, было абсолютно невозможно, меня окружало множество смокингов и вечерних туалетов. Началась длинная серия бесед — с супругой русского посла, друзьями, знакомыми и коллегами. Завертелись стеклышки светского калейдоскопа... и замерли. Всего в нескольких шагах я увидела его. Он был не один, а с женой, с которой прежде нигде не появлялся. «Значит, его вызвали на ковер и устроили головомойку, убедительно посоветовав наладить семейную жизнь», — подумала я. Сделала вид, что не замечаю его. Он в свою очередь сделал вид, что не имеет отношения к своей спутнице. Дождался меня у выхода, жены рядом уже не было. Наверное, ее отвезли домой.
— Нам нужно поговорить, — он легко коснулся моего локтя рукой.
Отчаянно захотелось сказать ему, похудевшему, с безжизненными глазами, что я все понимаю, но произнесла совсем иное:
— Если нужно выбирать между мной и карьерой, выбери карьеру, хорошо?
— Не в этом дело.
— А в чем?
— В болезни, — ответил он, помолчав.
— Какой?!
Он приложил руку к груди. Я не спросила в тот момент, что он имеет в виду, — испугалась. Но думаю, он подразумевал проблемы с сердцем. У него наблюдалось серьезное сердечное заболевание, имя которому — любовь.
Мы вместе вышли из гостиницы, где проходил прием, ко входу уже подъезжала машина с дипломатическим флажком.
— Разреши отвезти тебя домой, — и поняв, что я собираюсь отказаться, добавил: — Очень прошу...
Шофер услужливо распахнул дверцу. Бежать было поздно, да и некуда. Мы сели, машина тронулась.
— Как мама? — спросил он, заполняя нависшую над нами пустоту.
— Вроде все хорошо.
Вспомнила — кажется, у Чехова: люди сидят, пьют чай, разговаривают о погоде, а в это время разбиваются их судьбы. Мне захотелось поскорее выбраться на свежий воздух. Машина притормозила, я вышла, он уехал. Больше мы не виделись...
Мне повезло, два сборника моих стихотворений вышли на двух языках: на одной стороне книжного разворота стихотворение на русском, на другой — на хорватском. Переводил их великий хорватский поэт-классик, человек Ренессанса, умеющий все — играть на гитаре, петь, писать, — Луко Палетак. Два диптиха для обложки я взяла у Димитрие Поповича — его обожают в Загребе. В 2005 году этот художник из маленькой Хорватии в Италии был назван Человеком года.
Вскоре после расставания с послом Луко Палетак предложил написать роман на двоих. Я долго не могла решиться. У него поэтическая высокая проза, а у меня жизненная. Долго отнекивалась: мы же не Ильф и Петров.
«Ты главу, я главу!» — настаивал он. — У тебя две уже есть!» Он имел в виду рассказ о моих отношениях с дипломатом. Так получился наш совместный роман «Соната в четыре руки».
— Теперь давай писать пьесу! — говорит Луко.
Упираюсь:
— Я не умею! — но он очень настойчив и убедителен.
Ничто мне не мешает творить, замуж не собираюсь...Но возможно, встречу свою половинку не в этой, а в другой жизни, в которую верю. Так и написала в одном из своих стихотворений: «Мы не приходим ниоткуда и не уходим в никуда». А пишу я как думаю. В моих книгах все правда — до запятой. Впрочем, как и в этой истории.
Подпишись на наш канал в Telegram