Лариса поставила перед собой нелегкую цель — занять особо важное место в судьбе великого художника. Ей хотелось не просто войти в историю рядом с Тарковским, но отчетливо дать понять окружающим, что именно она — источник его вдохновения, путеводная звезда. Мне была определена ответственная задача стать глашатаем ее окончательного торжества: «Олька, ну ты-то напишешь о нас всю историческую правду?»
— Десять лет назад твоя книга «Тарковский и я. Дневник пионерки» наделала много шума. Как вы познакомились с Андреем Арсеньевичем?
— Для ответа придется начать издалека. Мне повезло родиться в прекрасной семье. К моменту нашего знакомства с Тарковским мой отец Евгений Данилович Сурков служил в Госкино главным редактором сценарно-редакционной коллегии. Это была довольно важная должность в киносистеме. Моя мама Олимпиада Трофимовна Калмыкова была актрисой Театра имени Моссовета. Так что с самого детства мне повезло видеть дома множество замечательных людей: Завадского, Мордвинова, Раневскую, Плятта, позднее Эфроса, Мягкова, да мало ли кого еще.
Однажды всем классом (я училась в математической школе) мы отправились на экскурсию в Киев и заглянули на Крещатике в кинотеатр, где показывали «Иваново детство». Теперь кажется смешным, но этот фильм, уже получивший международное признание в Венеции, показывали на детских сеансах. Он меня буквально потряс. Так и стоял перед глазами кадр, в котором на крупном плане детская рука протягивает яблоко, омываемое свежим летним дождем. В душе зазвенела какая-то специальная струна, не оставлявшая более в моей жизни места для математики.
Стало ясно, что поступать хочу на киноведческий факультет ВГИКа. Для этого полагалось вначале пройти «творческий конкурс». Конечно, хотела писать об «Ивановом детстве», но было сказано, что Тарковский еще недостаточно себя зарекомендовал дебютной работой. Уже начиная с «Иванова детства» к Тарковскому в начальственных кругах отчего-то относились настороженно. Видно, их не очень радовал его «Золотой лев» Венецианского кинофестиваля. Чего это так вдруг? Новичку? В то время как в конкурсе официально была представлена картина живого классика советского кино Сергея Герасимова «Люди и звери», «Золотого льва» получил Андрей за свой дебютный фильм. Получалось, что Тарковский утер нос самому Герасимову? Непорядок!
С этого момента, как полагал Андрей, Герасимов возненавидел его и старался подставить ножку при каждой возможности. Не кто иной, как Герасимов сыграл роковую роль в судьбе «Андрея Рублева», не без его стараний угодившего на полку на долгие годы. Тарковский считал, что именно он шепнул секретарю ЦК Демичеву, что эта картина очень сомнительна с идеологической точки зрения. «Рублева» запросили на госдачи. Возмутились, но тут выяснилось, что «Совэкспортфильм» уже успел продать фильм на Запад. Его попытались откупить обратно, однако прокатчик не растерялся и представил ленту вне конкурса на кинофестиваль в Каннах, где она получила Международную премию кинокритиков и восторженные отзывы прессы, окрестившей «Рублева» «фильмом фильмов, как Библия — книга книг».
На последовавших вступительных экзаменах во ВГИК я все-таки прорвалась к своему Тарковскому, написав об «Ивановом детстве» по теме «Мой любимый режиссер». Начались занятия. На втором курсе нам полагалась производственная практика на киностудии и телевидении. К этому моменту я знала, что Тарковский уже снимает «Андрея Рублева». Сделала заявку, но мне отказали, мотивировав тем, что практикант должен ознакомиться с работой студии, а Тарковский снимал в это время на натуре. Ну нетушки! И мне удалось своего добиться. Теперь я думаю, что моя неколебимая настойчивость негласно поддерживалась тенью высокопоставленного отца за спиной упорной студентки, хотя ничего специального он не предпринимал. Итак, я рванула на натурные съемки во Владимир.
В гостинице меня встретила директор картины Тамара Георгиевна Огородникова (в «Рублеве» Тарковский снял ее в роли Богоматери, а также снимал в «Зеркале»). Койко-мест никаких не было, и пока решали, куда меня селить, мимо проскочила группа людей, ведомая невысоким юрким человеком, который перекинулся с Тамарой Георгиевной парой слов. До этого я видела Тарковского лишь на фотографиях, где он выглядел много значительнее, но что-то подсказывало, что это именно Андрей Арсеньевич.
— Ну да, это Тарковский, — подтвердила Тамара Георгиевна. — Только он уехал в Москву показывать материал в Госкино.
У меня подкосились ноги:
— Как уехал? Ведь моя практика продлится всего две недели...
Но меня успокоили: режиссер должен вернуться завтра. На первую ночь Тамара Георгиевна согласилась взять меня на раскладушку в свой номер. Утром к ней заглянула высокая статная голубоглазая молодая женщина. «Познакомься, Оля, это наш помощник режиссера Лариса Кизилова. У нее освободилось место в номере, думаю, вместе вам будет интереснее».
Я собрала чемодан и отправилась к Ларисе. У нее сидела какая-то подружка, они курили, нервно что-то обсуждая. Я молча притулилась на своей законной кровати.
«Мы вечером идем в ресторан. Хочешь с нами?» — спросила Лариса. Какая радость! Ведь в то время было не очень принято одиноким молодым девушкам мотаться по ресторанам. Во время ужина показалось, что кто-то подъехал к гостинице, и Лариса, заволновавшись, судорожно спрятала сигарету. Тревога оказалась ложной. Когда мы поднялись в номер, она стала рассказывать мне о своей жизни, демонстрируя фотографию пятилетней дочери Ляли. Потом, заслышав, что скрипнули тормоза, Кизилова бросилась к окну и закричала: «Приехал! Иди сюда!» Я тут же подчинилась ее команде и, взглянув вниз, к своему полному недоумению обнаружила там выскочившего из машины Тарковского. Он поднял голову, поискал глазами наше окно и приветственно помахал рукой. Ничего себе! Ведь Тарковский женат на Ирме Рауш, своей однокурснице, которая играет у него в «Рублеве» Дурочку!
В те времена дежурные по этажу должны были запирать все гостиничные коридоры, дабы никто не мог шастать друг к другу в ночной темноте. Лариса подала мне первую команду: «Я останусь у него в номере. Утром откроешь мне дверь?» Ни фига себе! Кажется, я неожиданно попала в эпицентр событий. Она ушла, а я улеглась наконец в свою кровать, задрыхнув от души. В пять утра меня разбудил телефонный звонок, в трубке раздался шепот: «Оля, открывай!»
В тот день снимали сцены с Великим и Малым князьями, обоих играл Юрий Назаров. Холод стоял собачий, зима, февраль. Мы с Ларисой поначалу отправились к сараям, где были свалены кучей овчинные зипуны, в которые должна была облачиться массовка. Пахли они сыростью и еще чем-то, специфическим для городского жителя. Мне было интересно все. Лариса, немного там покрутившись, вернулась в гостиницу.
Она вообще редко ездила на съемки. Когда Андрей отправлялся на площадку, Лариса шла на базар, а потом умудрялась в шкафу, где прятала электроплитку, варить своему любимому всякие щи и борщи. Это, конечно, категорически запрещалось. Но как подтверждает и этот случай, путь к сердцу мужчины лежит через желудок. Так что вопреки запретам, когда мы возвращались со съемок, по коридору гостиницы плыли самые привлекательные ароматы, которые каким-то образом не достигали обоняния гостиничной администрации.
А мне как практикантке заповедывалось Ларисой в перерывах между съемками подносить Тарковскому заранее приготовленные ею бутерброды. Кстати, Андрей усилиями Ларисы и потом никогда не ел общественные обеды, которые доставлялись на площадку съемочной группе. Так что едва заслышав команду Тарковского «Стоп! Снято!», я со всех ног неслась к нему с Ларисиным пакетом, безудержно осчастливленная таким доверием. Служить Тарковскому, этому грандиозному таланту! С каким трепетом я наблюдала, как он сам бросал в прорубь полотенце в сцене Голгофы, чтобы оно всплыло в соседней проруби в нужном ритме и именно в тот момент, когда над ней склонится уже готовый к страданиям и прощающий нас Христос. Сколько важных впечатлений и нужных знаний получала я тогда, наблюдая за подготовкой и процессом съемок!
Группа относилась к Тарковскому со строгим пиететом. Он был перфекционистом, в кадре все должно было точно соответствовать тому, как виделось ему и задумывалось. Был придирчиво точен в деталях: здесь подкрасить, там передвинуть, тут поправить. Если что-то сбоило, нервничал, раздражался, но я не слышала, чтобы он истерично на кого-то орал, крыл матом, как это нередко делают другие режиссеры.
По вечерам, вернувшись усталыми после съемок, мы чаще всего засиживались за Ларисиной трапезой в нашем номере. Состав тогда не менялся: Тарковский, Толя Солоницын, Лариса и я. Как-то к нам присоединилась жена Солоницына, тоже Лариса, время от времени приезжавшая из Свердловска. Однажды ей пришлось выручать Андрея, пробежав обнаженной в досъемках сцены языческого праздника Ивана Купалы. Так что пышная уральская красавица тоже внесла свою посильную лепту в будущий шедевр.
Наши посиделки всегда заканчивались чтением стихов. Тарковский начинал с Ахматовой и Пастернака, а завершал непременно поэзией своего отца, добавляя: «Вот не будет Ахматовой, и отец станет первым поэтом России». Толя, кажется, наизусть читал «Евгения Онегина».
Порой всей компанией мы направлялись в ресторан. Конечно, в небольшом городке киношников узнавали сразу. А тем более Ларису, чьи танцы были исполнены пластики и ярко выраженного эротического начала. Как только она переступала порог, оркестр, прерываясь, играл нашу любимую «Буря смешала землю с небом». Несмотря на кустодиевские формы, Лариса прекрасно владела своим телом, заводила весь ресторан. Мужики спешили составить ей пару.
Позднее она рассказывала мне сомнительную историю о том, как занималась в балетной студии Большого театра и сама Майя Плисецкая сожалела, что Лариса была вынуждена бросить студию из-за плохого сердца, сокрушаясь, как много потерял без нее Большой. Мне кажется, что порой у Ларисы просто мешались явь с вымыслом. Но так или иначе, в ней была та манкость, которую остро чувствовал Андрей. Огородникова рассказывала мне, что Тарковский буквально заболевал, если Кизилова отлучалась в Москву.
Съемки вставали, и приходилось звонить, чтобы она немедленно вернулась. Так что директор картины просила ее без крайней необходимости не уезжать. А сама Лариса любила вспоминать, как заводила Тарковского, появляясь в ресторане в окружении мужчин из съемочной группы, когда Андрей вынужденно оставался за столиком вместе со своей законной супругой. Как она рассказывала, сгорая от ревности, Андрей однажды раздавил в руке стакан, сильно порезавшись, в другой раз рванул занавеску с окна. Страсти кипели!
Алкоголь горячил нам кровь. Не скрою, пили в тот период немало, в основном водку. Я тоже с удовольствием приобщалась к их застольям. Когда мы, несколько разомлевшие, покидали ресторан, меня почему-то несло непременно вскарабкаться на дерево. Помню за собой остерегающие окрики Толечки Солоницына: «Оголец, ты куда?» Он относился ко мне с большой симпатией. Наша дружба продолжалась до самой его кончины одиннадцатого июня 1982 года, перед моим отъездом в Голландию, о котором он ничего не знал. Едва ли он одобрил бы мое решение, а волновать его мы не хотели.
— Не было желания ответить на его симпатию?
— Нет, во время практики я была страстно влюблена в замечательного актера и прекрасного человека Колю Волкова. Он был старше меня, романа между нами, увы, не случилось. Так что я была обречена с ним только на духовную близость. Мне вообще свойственно сразу увлекаться людьми, особенно заметно это было в молодости. Я могла втюриться в человека с первых минут общения — не только в романтическом смысле, но и чисто дружески. Так случилось и с Ларисой. Она произвела на меня сильнейшее впечатление: я долго обожала ее, переполненная чувством гордости, что она доверила мне свои сердечные тайны, сделав первой помощницей, подругой и доверенным лицом. Поначалу она казалась только уютной, нежной, заботливой, постоянно говорила, как меня любит и ценит. А уж за то, что Лариса верно служит моему кумиру, я готова была, если потребуется, броситься ради нее на амбразуру.
Понадобится немало времени, чтобы я поняла, как виртуозно Лариса использует людей, как легко заводит «нужные» отношения, изливая на человека потоки лести. А тогда я принимала ее дружбу за чистую монету. И мысли не допускала, что на самом деле, может быть, огромную роль играло начальственное положение моего отца в Госкино. Потому что, как мне стало яснее ясного позднее, из любых знакомств Лариса извлекала пользу.
Я задержалась во Владимире дольше срока. Когда уезжала в Москву, Андрей собственноручно написал мне лестную характеристику. Все мои мечты были о том, как снова попасть на съемки к Тарковскому. И я туда вырывалась всеми правдами и неправдами уже безо всякой практики. Так с тех пор и повелось: если выдавалась свободная минута, мчалась к Андрею и Ларисе на площадку либо к ним домой.
Съемки «Рублева» закончились, группа вернулась в Москву. Наступило лето. Лариса собралась в деревню к родне, куда обещался подъехать Тарковский. Я также удостоилась чести быть приглашенной. Но поскольку деревня Авдотьинка находилась в трехстах километрах от Москвы, в Рязанской области, нужно было согласовать поездку с родителями. Тогда Лариса впервые пришла в гости знакомиться. По отношению ко всем моим друзьям в нашем доме царила самая радушная атмосфера, но в тот раз, попрощавшись с Ларисой, папа удивленно спросил:
— Боже мой, откуда взялась эта вульгарная, фальшивая баба?
Как это?! За друзей я готова была глотку перегрызть, набросилась на него словно зверь:
— Ты что? Это муза Тарковского, она спасает Его от равнодушной семьи. Это замечательная, удивительная, прекрасная женщина!
Папа иронично пожал плечами. Годы спустя, когда Лариса заняла свое законное место супруги Тарковского, отец иногда после их очередного визита к нам, которые он очень любил, задавался, чуть улыбаясь, другим недоуменным вопросом: «Не понимаю одного — зачем ей понадобился именно Тарковский? Ей же нужен генерал-полковник!» Или высказывал преступную догадку: «По-моему, она к нему приставлена».
Я сама впервые задумалась на ту же тему, когда Тарковские оказались в Италии. Андрей уехал на съемки в марте 1982 года, а Ларису выпустили только в сентябре, как потом мне показалось, лишь потому, что у Андрея возник в Италии страстный роман с некой Донателлой Бальиво. Это нужно было пресечь. Конечно, многие люди, отправлявшиеся в то время за границу, проходили через Первый отдел. Но когда Лариса сообщила, что именно там ее предупредили со мной, уже проживавшей в Голландии, не общаться, потому что я их агент, удивлению моему не было предела.
Я просто опешила: «Лариса, но если я агент КГБ, зачем им тебя об этом предупреждать? Ты в своем уме?» Так или иначе, но, мне кажется, Лариса много поспособствовала невозвращению Андрея. Она имела на него огромное влияние, ведь неслучайно у него возник сценарий о спасающей ведьме. Я думаю, что с годами отношение Тарковского к Ларисе менялось, но сколько раз он с испуганным восхищением доверчиво хвастался моей маме: «Липочка, ты знаешь, если мне понадобится, то Лариса для меня убьет!» Сама же думаю, что при такой необходимости Ларису могли остановить не какие-то нравственные соображения, а только угроза тюрьмы. Словом, «коня на скаку остановит, в горящую избу войдет».
Но вернусь к своему рассказу. В деревню тогда пустыми не ездили — Лариса волокла неподъемные мешки и чемоданы продуктов. Сначала нам пришлось тягать их на поезд, потом на автобус. В Авдотьинке нас встретила Ларисина родня — чудесные простые люди. Остановились мы в доме сестры ее отца тети Сани. (Через несколько лет, когда им с Андреем захочется заиметь деревенский дом, Лариса попытается его отсудить, но из затеи ничего не выйдет.) В Авдотьинке я впервые увидела Ларисину маму Анну Семеновну. Немногословную, тихую русскую женщину, которая прекрасно шила, причем не только роскошные платья Ларисе, но и изысканные костюмы Андрею.
До сих пор вижу ее склонившейся над шитьем в огромных очках-линзах (кстати, она пережила Ларису и умерла чуть ли не в сто лет). Там же я еще застала отца Ларисы, рабочего, уже тяжело больного. Красивый старик сидел в постели обложенный подушками, так как его душила водянка. Таким образом я познакомилась с семейством Егоркиных, которое также оказалось овеянным Ларисиными легендами. То она рассказывала о невероятном романе Анны Семеновны с каким-то адмиралом, являющимся ее кровным отцом, то о купеческих корнях семьи, владевшей когда-то колбасными фабриками...
Надо сказать, родная сестра Ларисы, Антонина Павловна Найденова, в корне от нее отличалась. Это была скромная, работящая, обаятельная женщина, служившая после гибели в Афганистане мужа-инженера в актерском отделе «Мосфильма». Это она привела Ларису на студию. Антонина Павловна растила двоих сыновей. Младший, Алексей, стал потом кинооператором, старший, Сергей, — архитектором и моим первым мужем. Кстати, я с большим удовлетворением отметила, что недавно появился новый кинооператор, сын Алеши Андрей Найденов, который снимает сейчас очень заметные работы, в том числе с Вырыпаевым.
Скоро в Авдотьинку и впрямь заявился сам Тарковский, обожавший деревенскую жизнь. Лариса сняла ему и себе верандочку напротив жилища тети Сани. Моим главным другом и доверенным лицом стал в чудесной деревенской глуши Ларисин племянник Сережа. На завалинке перед домом я делилась с ним своим незадавшимся романом с Волковым. Слово за слово, но чем-то я ему приглянулась. Он потом мне писал, подшучивая: «Помню, как ты выходила в желтом халатике к нашей Вонючке, сжимая под мышкой томик с «Анной Карениной».
Вонючкой мы называли протекавшую там речку Пару, с которой время от времени несся запах сероводорода. По вечерам только мы с Сережей допускались на заветную верандочку, где вчетвером много ели, пили и с упоением слушали бесконечные завораживающие монологи Андрея о том, зачем художник приходит в этот мир. К финалу застолья Андрей нередко жаловал нас своим пением: «Ах, утону я в Западной Двине» или «Прощай, Садовое кольцо». Но вскоре он вовсе перестал петь под гитару. Это все оставалось в другой, молодой жизни. Начинались передряги с «Рублевым», и деревенская жизнь, организованная Ларисой, и впрямь подкрепила его перед грядущими выматывающими схватками с начальством.
Ларису он считал идеальной русской женщиной, бескорыстной, жертвенной, готовой к молчаливым подвигам ради него. На той терраске мы снова читали стихи, и Андрей с особым значением адресовывал Ларисе пастернаковское «Свидание». Когда дело доходило до строки «И в нем навек засело смиренье этих черт», то слово «смиренье» Андрей всегда выделял направленной ей интимной интонацией. Он полагал, что именно это любимое им качество женщины как таковой наконец-то обрел в Ларисе. Думаю, эта фантазия внушала Тарковскому уверенность в себе, оберегала от вечных невзгод. Ему было хорошо в Авдотьинке. Анна Семеновна потчевала нас пшеничными блинами, мы пили парное молоко. Городская жизнь терялась где-то совсем далеко...
Выйти за Сережу замуж я решила уже позднее, в Москве. Мама сидела на кухне с Ларисой и Андреем, а мы с Сережей танцевали в комнате. Вдруг он спросил:
— А когда ты выйдешь за меня замуж?
И я, не получавшая еще таких предложений, не задумываясь ответила:
— Завтра.
У нас так славно и по-семейному выходило. Он меня любил, и мне показалось, что я, наверное, тоже люблю. В голове и сердце как-то все складывалось вместе: Сережа, Андрей с Ларисой и ее так полюбившаяся мне семья — вдруг все мы становились родственниками. Как здорово! И свадьба состоялась.
В Москве Лариса с мамой и дочерью Лялькой располагались в двухкомнатной квартире своей сестры Тосеньки в доме прямо за кинотеатром «Космос». Точно в такой квартире проживала и я со своими родителями на Ломоносовском проспекте. Только на тех же метрах мы жили втроем, а у Антонины Павловны насчитывалось шесть человек, включая двоих ее сыновей. Тем не менее после свадьбы было сказано — прежде всего Ларисой, — что мы, молодожены, должны жить непременно у них. Ну что ж, в конце концов рядом был ВГИК.
В ту же квартиру иногда наведывался Андрей, и ему с Ларисой приходилось ночевать в кухне под столом. Мы с Сережей занимали маленькую комнату. Я чувствовала себя очень неловко, предлагала парам поменяться местами для ночлега. Но Лариса даже не допускала мысли нарушить интимную жизнь новоиспеченных молодоженов, и я думала, какая она трогательная. Время от времени к Ляле приезжала ее бабушка, мама первого Ларисиного мужа Игоря Кизилова, с которым та уже развелась.
И вдруг однажды, вернувшись из института, я застала какую-то жуткую сцену: Лариса в истерическом состоянии металась по квартире, собирала вещи, выкрикивая: «Все! Уходим отсюда! Мама, ложки забирать? А варенье?» Не понимая толком, что происходит, я, улучив мгновение, где-то в ванной решила привести ее в чувство: «Лариса, ты ведешь себя ужасно!» Но была в тот же момент послана ею на три буквы. Это было крушение! Мы с Сережей тут же собрались и переехали жить к моим родителям. Лариса благополучно осталась и заняла с Андреем бывшую «нашу» комнату. Общение с Тарковскими прервалось до начала съемок «Соляриса».
Мой брак оказался недолгим, хотя Сережа был прекрасным человеком. Окончив институт, я пошла работать в «Советский экран», где у меня возник бурный роман с коллегой Андреем Зорким. Он был женат, брак мне не светил, но обманывать мужа было не в моих правилах.
По прошествии времени, мне кажется, я догадалась о подлинной причине той Ларисиной грубости. Поначалу предполагала, что она жаждала получить комнату для себя с Андреем, которую я и безо всякого скандала ей предлагала. Только много позднее, анализируя ситуацию, подумала, что инсценированное ею бешенство было вызвано моей к тому моменту для нее ненужностью. Ведь как раз тогда отец покинул пост главного редактора сценарно-редакционной коллегии Госкино и, как ей показалось, больше не мог быть им полезен. Видимо, никто уже не помнил, как горячо он пытался защищать «Рублева», а его назначение на новую должность главного редактора журнала «Искусство кино» еще не высветилось.
Вскоре после того как это назначение произошло, позвонила Лариса, предложив встретиться, чтобы уладить возникшее между нами «недоразумение». Вскидывая на меня большие удивленные глаза, Лариса, несмотря на мой уже состоявшийся развод с Сережей, восклицала: «Олька, разве я тебя чем-то всерьез обидела? Родственников не выбирают». Потом в наших отношениях это была ее любимая фраза. Ну что ж, милые бранятся — только тешатся. Прежняя любовь разгоралась в душе. Мне снова можно общаться с Тарковским, хотя Лариса строго предупредила: «Он не может простить тебе предательства Сережи и всей нашей семьи, которую так любит». Отношения спасала только ее «бескорыстная» любовь ко мне.
— Как на их роман реагировала Ирма Рауш — Ирина Тарковская?
— Дело в том, что у меня никогда не получалось побывать на съемках «Рублева», когда Тарковский работал над сценами с Дурочкой, которую играла его жена Ирма. Так что я с самого начала оказалась вне каких-либо контактов с ней. Нам пришлось познакомиться только после кончины Андрея на посвященных ему Первых международных чтениях в Москве. До этого я слышала о ней только Ларисины рассказы: сухая, не любит Андрея, не интересуется его творчеством, держится как ровня ему, не понимая всей значительности Тарковского. Со слов Ларисы, он только страдал с той женщиной, все ему там было немило, но не мог ее покинуть, жалея их сына Арсения. Во время знакомства у меня сложилось о Рауш совершенно другое мнение: передо мной сидела умная, образованная, интеллигентная женщина, с которой мы долго разговаривали на одном языке. Да и теперь, по прошествии времени, ясно, что она порядочный человек, никогда не пытавшаяся урвать от памяти об Андрее что-то для себя лично. Ирма вызывает у меня глубокое уважение: ее не коснулась грызня вокруг его имени.
Кстати, Андрей Зоркий, учившийся во ВГИКе в те же времена, что и Тарковский с Ирмой, рассказывал, что она пользовалась большим успехом у студентов. Он сам за ней безуспешно волочился. Тарковский был страстно влюблен в свою однокурсницу, но Ирма долго не отвечала ему взаимностью. Она рассказывала мне, что обратила особое внимание на него после того, как он познакомил ее со своим отцом Арсением Александровичем. Ирма была настолько потрясена, что более благосклонно взглянула и на Андрея.
Надо сказать, что Андрей долго не решался уйти из своей первой семьи. Лариса неистовствовала, чего только не предпринимала! Но Тарковский снова и снова поживет у нее — и сматывается домой. Хотя об отношениях с Ларисой Ирме стало известно еще на «Рублеве». Но как и полагается жене, она узнала эту новость последней в группе. Просто раньше времени приехала на съемки, постучала в их номер, но Андрей не отворял. Коридорные уверяли, что он там. Когда дверь все же распахнулась, за его спиной стояла Лариса. «Она мне массаж делала, — сбивчиво объяснил Андрей, — у меня страшно разболелась спина». «Представляете, Оля, — рассказывала Ирма, — я даже ничего не заподозрила, настолько не могла себе представить эту женщину своей конкуренткой».
Тарковский связал себя брачными узами с Ларисой незадолго до рождения их общего сына Тяпы — Андрея-второго. Тарковский не собирался больше иметь детей, но Ларисе «пришлось» рожать, так как, по ее словам, очередной аборт врачи не разрешили. Так возникла новая, официальная семья.
Друзья Андрея не воспринимали Ларису с нужным пиететом, и постепенно она развела его с ними своей железной рукой. Все они, включая любимых Леву Кочаряна и Артура Макарова, оказались за бортом его жизни. Про Макарова Лариса рассказывала как про настоящего садиста, который публично избивал свою жену Милу, требуя, чтобы она вставала на колени и ползла к нему. Она говорила, что Андрею нравился мачизм Макарова, «настоящего» мужика, которому Тарковский старался подражать. Но позднее и у Ларисы с Андреем случались жесткие разборки.
Однажды мы снова отмечали у Тарковских какой-то праздник. Лариса, как всегда, накрыла роскошный стол. В какой-то момент мы с Солоницыным вышли на лестницу покурить. «Олька, а ты представляешь, — вдруг с какой-то ностальгической грустью произнес Толик, — ведь я еще помню те времена, когда бывал у Андрея на «Курской», где Ирма жарила нам покупные котлеты за десять копеек. И Андрей был совсем другим. Как же там было хорошо!» Я уже никак не могла себе этого вообразить.
— Как думаешь, Лариса добивалась Тарковского, потому что сильно любила, или в этом было больше расчета, желания устроить свою жизнь?
— Конечно, это была любовь. С ее стороны — страсть с расчетом. Поначалу у Ларисы это плохо разделялось. Она долго обожала Андрея, ревновала его, добивалась, вела сложные игры, из которых всегда выходила победительницей. Ради нее он все-таки развелся, бросил своих друзей.
Лариса говаривала:
— Все его любят только потому, что он Тарковский, а я полюбила бы его, даже если бы он был дворником.
Я смеялась:
— Ну да, хотела бы я посмотреть на твою любовь, если бы Тарковский оказался дворником!
Как можно разделить человека с его сутью? Так или иначе постепенно Лариса поставила перед собой нелегкую цель — занять свое особо важное место в судьбе великого художника. Ей хотелось не просто войти в историю рядом с Тарковским, но отчетливо дать понять окружающим, что именно она — источник его вдохновения, путеводная звезда, творец его биографии. Долго казалось, что именно мне была определена ответственная задача стать глашатаем ее окончательного торжества: «Олька, ну ты-то напишешь о нас всю историческую правду?» В каком-то смысле Лариса оказалась права — во многом она сделала ему биографию. Хотя связь Андрея с Ларисой была очень неоднозначной: при посторонних Тарковский будто стеснялся ее, не брал на ответственные встречи, словно указывая ей ее место. Она это чувствовала, затаив в душе вечную обиду и горькую мстительность.
После серьезного сердечного приступа Андрей бросал пить, но Лариса поощряла его любовь к широким застольям. Выпивая, он никогда не терял человеческого облика, но любил рассказать, какая великая женщина Лариса, какая неповторимо прекрасная Анна Семеновна, как он благодарен им за свою жизнь! Часто вспоминал свою взрослевшую рыжеволосую падчерицу, лукаво намекая Ларисе: «Мы еще посмотрим, Ларочка, мы еще посмотрим, что будет...» Но Лариса даже скорее приветствовала эти намеки — все в дом! Отношения Тарковского с Лялей закончились неблагополучно. Она ушла из дома, после того как Андрей отстегал ее ремнем за позднее возвращение. Дальнейшая судьба Ляли складывалась сложно...
— Несколько лет назад в нашем журнале Наталья Бондарчук откровенно рассказала о своем романе с Тарковским. Чувства возникли на съемках «Соляриса» — как такое допустила Лариса?
— Ох уж все эти истории влюбленностей режиссеров в своих актрис! Частые, но не всегда долгосрочные. Лариса и Бондарчук — неравные силовые категории! Ну был Тарковский на «Солярисе» влюблен в Бондарчук. Он и Ярвета обожал, считая его гениальным актером, ему нравилось все, даже невероятный прибалтийский акцент. Кстати, справедливости ради надо заметить, что Ярвета на роль Снаута привезла Лариса из Ленинграда. В этом смысле она была помощницей Тарковского. Помню, как мы с ней сидели в мосфильмовской столовке и туда вошел Янковский. Тогда искали исполнителя роли Отца в «Зеркало», похожего на Арсения Александровича. Увидев Олега, Лариса сразу отметила: «Смотри, это же Арсений Александрович!» И правда! Об этом свидетельствует работа Янковского в «Зеркале».
Возвращаясь к Наталье Бондарчук, скажу: на всякой картине у художника свои фавориты... Мне больше помнится, как трудно было Юсову работать с ее весьма сложной внешностью. Он все жаловался: пытка, очень сложное лицо! Правда, результат был потрясающим, ему удалось сделать внешность актрисы выдающейся. Ведь она была совсем девочкой, и Андрей, безусловно, был ею увлечен. Но никаким браком их отношения не могли закончиться, Лариса только что родила Тяпу и заявила Тарковскому: «Если не прекратишь отношения с Бондарчук, больше никогда не увидишь сына». Аргумент оказался убийственным: Андрей мучился от того, что оставил Арсения, потерять следом еще и маленького Андрюшку он, конечно, не мог. А спустя время Тарковский и вовсе стал относиться к Бондарчук иронично, посмеиваясь и над браком с Бурляевым, и тем более над ее желанием стать режиссером, полагая эту профессию вообще неженским занятием.
Был момент, когда я тоже собралась идти в режиссуру. Реакция Андрея на это мое намерение оказалась неожиданной:
— Да ты с ума сошла? А кто же будет писать?
Помню, при этих словах я преисполнилась гордостью, ведь Андрей не имел обыкновения меня хвалить. Но он продолжил, что женщина и режиссура — вообще две несовместимые вещи.
— А как же Лариса Шепитько?
— Лариса не режиссер. Впрочем, она и не женщина тоже.
Кстати, уж если касаться этой темы, то самой опасной соперницей Лары оказалась некая учительница Даша из Питера. Если не ошибаюсь, чуть ли не мать первого мужа Гали Аксеновой, впоследствии ставшей женой Вениамина Смехова. Андрей и правда сходил по ней с ума, искал повода смотаться в Питер. Они даже обручальными кольцами обменялись. Это был самый серьезный вызов для Ларисы, но и здесь она вышла победительницей. В знак полной капитуляции Андрей на глазах у Ларисы запустил в Москву-реку то самое обручальное кольцо. Точка.
На съемках «Соляриса» я была снова допущена Ларой к Андрею. У меня сохранилась фотография Валерия Плотникова, подаренная мне Андреем, на которой он расписался «Олечке, в знак дружбы!». Тарковский сидит в кресле в декорации и читает мое с ним интервью, сделанное для «Искусства кино». Надо сказать, это было благословенное время. Вся съемочная группа обожала Андрея, каждый старался выложиться полностью. Еще бы, режиссер снова начал работать после пятилетнего простоя и огромного признания «Андрея Рублева»! Только с Донатасом Банионисом отношения складывались непросто. Театральный актер постоянно требовал от Тарковского объяснить ему актерскую задачу каждого эпизода. Андрей работал иначе, и это его страшно раздражало. Как только Банионис появлялся на площадке, Андрей шептал своим помощникам: «Уберите от меня Баниониса, не подпускайте его ко мне!» Он, считая, что профессионал должен только уметь существовать в кадре в нужном состоянии, приговаривал: «Как прекрасно, когда актер ничего не играет». После премьеры, увидев результат, Банионис поклонился Тарковскому.
Толя Солоницын всегда боготворил Андрея. А Тарковский относился к нему очень ревностно, считал его своей собственностью, ребенком, талисманом. Но обращался с ним без какого бы то ни было снисхождения. Наоборот, был с ним очень суров. Когда Солоницына стали приглашать другие режиссеры, тот всегда испрашивал благословения у Тарковского. Андрей, скрипя зубами, давал свое разрешение, но потом объяснял Толе, как он неубедителен в других картинах. Толя страдал. Его личная жизнь тоже не очень-то складывалась. Брак с той самой Ларисой, что приезжала на съемки «Рублева», оказался не слишком удачным и закончился разводом. Мне приходилось бывать у них в Ленинграде в двух квартирах. Было ощущение, что Лариса относилась к Солоницыну свысока. Он был для нее мелковат. При этом она подарила ему дочь, еще одну Ларису, которую Толя обожал. В детстве дочь была не очень здоровой, а после развода Солоницыну не давали с ней видеться.
Когда Тарковский пригласил его в Москву делать «Гамлета» в театре «Ленком», вечно бездомный Толик (выстраданнная им квартира в Питере, вся заставленная книгами, отошла Ларисе) заселился в театральное общежитие около метро «Бауманская». Вообще после развода Толя много пил, курил, плохо питался, спал в самолетах и поездах, кочуя с одной съемочной площадки на другую. А Лариса писала на него кляузы в Союз кинематографистов, полагая, что он скрывается от алиментов. В общем, настрадался Толенька по полной программе.
Личное счастье наступило для него, увы, только в финале недолгой жизни. На «Сталкере» он встретил свою суженую Светлану, работавшую там гримером. Вот это была истинно русская жертвенная женщина, просто любившая Толю до конца. Она успела родить ему сына Алешу. И с этой второй семьей он наконец вселился в свою кооперативную квартиру в Москве — увы, незадолго до смерти. Онкология. Там мы с мужем его навещали. Света пребывала в полной уверенности, что вылечит Толю нетрадиционными средствами. Это была Любовь! Солоницын тоже верил, что «нянька», — как он говорил, «не даст ему умереть». Мой муж Дима привозил к Толе священника, который соборовал его.
За время болезни Толи Тарковские, жившие рядом, навестили его всего лишь раз, перед отъездом Андрея в Италию. Ведь сценарий «Ностальгии» писался на Солоницына, и Толя не терял надежды поехать туда сниматься. Но на эту роль уже был назначен Янковский. Визит Андрея носил довольно формальный характер, он не озаботился в мягкой форме как-то подготовить Толю к своему отъезду, рассказав, например, что он едет туда дорабатывать сценарий. В итоге о том, что главную роль в «Ностальгии» будет играть Янковский, Толе по пьяни сообщил сосед по дому, режиссер. Как рассказывала Светлана, в ту ночь у Толи отнялись ноги, он перестал сопротивляться. Солоницын попросил Светлану снять висевшую у него над диваном фотографию Тарковского со словами: «Он выпил у меня всю кровь...»
— Ты что-нибудь знаешь о романе Тарковского с Маргаритой Тереховой во время съемок «Зеркала»?
— Теперь Терехова? Ну конечно, и ею он был увлечен. И не только как женщиной, но прежде всего как актрисой. Ведь неслучайно именно ее Тарковский пригласил на роль Гертруды в свою постановку «Гамлета». Это была его актриса, и с ней он связывал дальнейшие планы. Лариса очень нервничала, бегала в какую-то баню, куда отправились париться втроем Тарковский, Терехова и оператор Георгий Рерберг. Компромат не обнаружился, Лариса там ничего не узрела: у Риты вообще был роман с Рербергом. Настоящая причина разлада в семье Тарковских крылась гораздо глубже. Ревность Ларисы носила куда более глобальный характер — ведь она метила на роль Матери в «Зеркале». Женой Тарковского и матерью его сына она уже стала, теперь должна была стать актрисой. После визита к нам Лариса говорила:
— Андрей, помнишь, как Евгений Данилович сказал: «Ну зачем вы кого-то ищете на роль Матери, когда рядом с вами сидит Лариса?» Правда, Олька?
— Лар, я этого не слышала.
— Ну да, ты как раз выходила гулять с собакой.
Я, конечно, никуда не выходила, но Лариса фантазировала как дышала, и уличать ее в этом было неловко и непродуктивно. Андрей ей верил. Она создавала для него какую-то особую реальность: так, он не сомневался, что Феллини, заметив Ларису в коридорах студии, обомлел и возжелал немедленно снимать ее в своей картине. Одна беда — выехать было сложно.
«Я могу внушить ему все что угодно», — хвасталась Лариса. И это была сущая правда! Ведь Тарковский пробовал ее на роль жены Сталкера, которую потом сыграла Алиса Фрейндлих. Мне рассказывали, что когда кандидатуру Ларисы не утвердили на худсовете, Тарковский попросил его членов выдать ему письменный отказ с обоснованиями их решения — так он ее боялся. В итоге Лариса нашла виновного в своей неудаче: решила, что ее сознательно плохо снял Рерберг, неправильно осветив. Предмет грядущей мести был обозначен, и Лариса на «Сталкере» навек развела Рерберга с Тарковским.
— Я слышала, что Рерберг снял в брак чуть не полфильма, за что Тарковский его и выгнал.
— Операторский брак там был, но случился он отнюдь не по вине Рерберга. Есть заключение технической комиссии, что ему была выдана некачественная пленка, требовавшая специальной обработки, виноватым был главный инженер «Мосфильма». Но для Андрея Лариса определила виновным Рерберга! Какие сомнения? Лариса многих раскидала в процессе съемок двух «Сталкеров», оказавшись в итоге уже вторым режиссером и не имея никакого специального образования. Это был нонсенс! Обстановка на площадке была сложной, нервы членов съемочной группы — натянутыми, ведь второй «Сталкер» снимался уже без Рерберга. Лариса себе ни в каких радостях не отказывала, водку на площадку тайком таскали чуть ли не ящиками. Денег группа почти не получала, люди проклинали все на свете, съемки длились бесконечно, все устали. Атмосфера была удушающей.
Заменить Рерберга оказалось непросто. Вначале пригласили Леонида Калашникова, но он работать не смог, сбежал через несколько дней. Андрей о каждом новом поначалу говорил: «Потрясающий оператор! Гоша отдыхает», а через пару дней заявлял, что «это не оператор, а полное дерьмо!» В итоге картину снимал Александр Княжинский, по определению Андрея «нежнейший человек». И тем не менее я не сравню Княжинского с Рербергом...
У Кайдановского с Андреем были сложные отношения. Саша устал, и все его раздражало. Позже, уже понимая все значение своей работы в «Сталкере», он напишет, с каким трудом Тарковский добивался от него новой, противоположной трактовки его героя. Как тяжело ему было перетряхнуть все свое нутро, чтобы изобразить вместо бандита своеобразного Мышкина, как сложно было бороться со своей человеческой органикой.
Вспоминается также смешной случай. Андрей всю жизнь мечтал о собственном автомобиле, но, увы, так его и не приобрел, водить толком не умел. Тем не менее, как ребенок, любил порулить. Однажды залез в «шестерку» Кайдановского, по тем временам очень недешевую, перепутал газ с тормозом и тут же врезался в дерево. Саша был в ярости, но попытался не подавать виду. Андрей, конечно, обещал расстроенному Кайдановскому починить машину, но так никогда этого и не сделал.
— Что же все-таки держало Ларису и Андрея вместе? Что скрепляло этот союз?
— Лариса обеспечивала Тарковскому тыл, создавала семейный уют. Андрей приходил в дом, где его окружали любовью и заботой, где он мог расслабиться и отдохнуть от невзгод, которых хватало в профессиональной жизни Тарковского. Лариса внушала, что живет исключительно ради того, чтобы он мог спокойно творить, жертвует всем, только бы Андрею было хорошо и удобно. Она убедила его, что с ней не пропадешь, гарантировала защищенность, которой так не хватало нервному Тарковскому. Андрей охотно скрывался от внешнего мира за Ларисиной широкой спиной, передоверив ей все свои деловые контакты.
Тяготение к домашнему уюту, видимо, шло из голодного детства Андрея. Его родители расстались, когда он был четырехлетним мальчиком. Времена были трудные — и до войны, и во время, и после. Все тяготы по воспитанию детей легли на мать, Марию Ивановну Вишнякову. Тем не менее в доме боготворили отца. Тарковский так пронзительно рассказал об этом в «Зеркале»: о муках детской сиротливой любви к великому поэту и жалостливо-сочувственной — к матери. Мне кажется, что он до конца не мог простить отцу предательства семьи.
Однажды перед съемками «Зеркала» Андрею единственный раз удалось собрать за одним столом всех вместе: и маму, и папу, и его последнюю жену, переводчика Татьяну Озерскую. Все они не жаловали Ларису. Андрей был очень возбужден, повторяя в тостах: «Папа, в этом доме все принадлежит тебе, ты здесь хозяин. Мой старший сын назван в твою честь Арсением. Ты должен знать, что здесь тебя все любят! Вот ты увидишь, какую я сниму картину!» Надо сказать, «Зеркало» и впрямь сильно задело Арсения Александровича. На банкете после премьеры картины в Доме кино он говорил сквозь слезы: «Андрюша, неужели это было так? Я не думал, что ты столь глубоко все переживал».
Что касается Ларисы, то, не будучи признанной, она, конечно, не любила родню мужа, полагая, что они бессердечны и глубоко равнодушны к Андрею. Видимость хороших отношений Ларисы и Марии Ивановны возникла на короткое время в связи со съемками «Зеркала».
— Оля, дело прошлое, неужели ты сама не была чисто по-женски влюблена в Тарковского?
— Нет. Во-первых, я дружила с Ларисой, а это для меня означало полное табу. Тем более что моя собственная личная жизнь развивалась довольно бурно. Были романы, более или менее успешные. Была очень сильная любовь с режиссером Михаилом Богиным (автором фильма «Двое», удостоенного множества фестивальных призов), сделавшим мне предложение. Долгая семейная жизнь трагически не состоялась тогда в связи с его намерением эмигрировать в Америку. Мои родители не ставили мне никаких препон, но я должна была сделать очень трудный выбор. И сделала его в пользу родителей. Казалось, что я обречена на одиночество, тем не менее через какое-то время судьба свела меня с моим будущим мужем художником Димой Шушкаловым, от которого я родила двоих сыновей.
Как ни странно, он тоже жаждал уехать. У меня самой складывалась прекрасная профессиональная биография — я защитилась и заняла должность старшего научного сотрудника в престижном тогда Институте теории и истории кино. Но настойчивая жажда к перемене мест теперь уже моего нового супруга показалась мне судьбоносной — ну куда было снова деваться? Так что почти одновременно с Тарковским я оказалась за границей, зарегистрировав брак с голландским студентом, который женился на мне, чтобы помочь выехать за рубеж на постоянное место жительства. По правилам того времени мне как его жене голландский паспорт выдали в тот же день. Года через полтора Дима также заявился в Амстердам. К сожалению, жертвой всех этих манипуляций все-таки оказался мой бедный отец: как только я вышла замуж за иностранца, его вытурили с должности главного редактора журнала «Искусство кино». Это моя вечная боль и неизбывная вина перед ним...
— Как советские власти выпустили из страны Тарковского?
— Этому предшествовала многолетняя история взаимоотношений Тарковского и Тонино Гуэрры. Их познакомила Лора, русская жена Тонино, работавшая до этого на экспериментальной студии у Чухрая. Гуэрра был очарован Андреем и хотел ему помочь во что бы то ни стало. Хотел с ним работать. Тонино вместе с Лорой подняли на ноги всех классиков итальянского кино, снова и снова обращавшихся к нашим властям. Тем не менее отказ следовал за отказом. Дело решило поручительство в благонадежности Тарковского, подписанное другом семьи и очень влиятельным работником ЦК Николаем Шишлиным. После невозвращения Андрея этот замечательный человек очень пострадал.
Кизилову выпустили к мужу, видимо, после того, как стало известно о романе Тарковского с Донателлой Бальиво. Даже встречать Ларису на аэродром Андрей заявился вместе с ней — это для Ларисы было ударом. Потом Андрей исчезал, помогая Донателле монтировать фильмы о самом себе, которые она снимала. В Италии Лариса уже не имела возможности так полно контролировать Андрея, как в Москве, где ею была налажена целая сеть оповещений. Они более не делили вместе рабочую площадку. Возмущению Ларисы не было предела, когда она увидела, какова в «Ностальгии» жена, ожидающая Горчакова в далекой России: «Ну ты посмотри — черненькая, маленькая, сморщенная. Ну точно как эта Донателла».
Тем не менее Лариса всячески способствовала невозвращению Андрея. Ее манила «сладкая» западная жизнь, хотя она часто жаловалась Тарковскому, что не хватает денег. Хотелось жить роскошно! «Здесь все только на деньги считается», — огорчался он. Но казалось, что все еще впереди. Еще заживут безбедно, проекты Андрея расхватают продюсеры, и Лара, облачившись в Missoni, будет наслаждаться плодами его трудов. Хотя Андрей не отказывался от советского гражданства. Он просил власти продлить рабочую визу, разрешив выехать к нему Тяпе с Анной Семеновной. Рассказывал на пресс-конференции в Милане о своей горестной судьбе художника, но не делал никаких политических заявлений. Думаю, не только потому что в Москве оставались заложники, он вообще трудно осваивал это решение. Не знаю, как могло бы все повернуться, если бы он был жив. Увы, но после его смерти именно Лариса получила статус почетной гражданки Франции.
— Как вы с Тарковским работали над книгой, получившей в итоге название «Запечатленное время»?
— Сначала она называлась «Книгой сопоставлений», и соавтором Тарковского был замечательный киновед Леонид Козлов. Это была их общая задумка — дать взгляд на современный кинопроцесс с двух точек зрения: режиссера и кинокритика. Но сотрудничество как-то застопорилось. Тогда издательство «Искусство» попросило Андрея вернуть гонорар — тысячу сто рублей, по советским меркам большую сумму. Денег, конечно, не было. Скинувшись, выручили друзья: Нея Зоркая заложила в ломбард свою шубу и принесла четыреста, мои родители дали двести, а еще шестьсот — Григорий Михайлович Козинцев, который любил и ценил Андрея.
Думаю, что я заменила Козлова с подачи Ларисы. Мне сделали предложение, от которого я не могла отказаться. Позже я поинтересовалась у Леонида:
— Вы не стали работать, потому что увидели, что Тарковский неспособен к диалогу и ему не нужен был полноправный собеседник?
— Оля, вы все поняли правильно.
Рукопись «Книги сопоставлений» было сложно вывезти из Союза. Андрей побоялся, вывез потом один голландец. Уже в Италии Тарковский захотел перевести наш диалог в монолог «Запечатленное время». Не могу сказать, что меня это обрадовало, но я скрепя сердце согласилась переписать текст с условием, что в предисловии выражу себе от его имени благодарность за сотрудничество и, конечно, будут обозначены мои права как соавтора. Андрей с радостью принял мое решение. К моменту, когда мы с ним уже заключили договоры с английским и голландским издателями, выяснилось, что в Германии Тарковский подписал договор на ту же книгу один.
Посредница между нами и издательством Кристиана Бертончини, которую я сама умудрилась навести на нашу рукопись, все время, пока я переписывала текст, водила меня за нос, обещая исправить это недоразумение. Но как только выслала ей последнюю страницу рукописи, моя связь — как с ней, так и с Тарковскими — внезапно оборвалась, будто ее никогда и не было. Оказалось, что мне нужно доказывать свои права на книгу в судебном порядке. По совету адвоката для начала процедур я написала Андрею письмо. Ответить на него Тарковский посчитал ниже своего достоинства.
Он снимал тогда «Жертвоприношение». Кстати, именно я свела его с Анной-Леной Вибум, ставшей его продюсером: знала кое-кого в Шведском киноинституте, так как писала диссертацию о шведском кино. Адвокат уже готовил документы в суд, когда в газетах написали, что Тарковский смертельно болен. Я позвонила Анне-Лене, которая подтвердила: «Это правда, неоперабельный рак. Андрея может спасти только чудо, но ты же знаешь, как он верит в чудеса...» И разрыдалась. Я тоже горько заплакала: ведь это был огромный кусок моей жизни. Восемнадцать лет любви и обожания — и такой неожиданный быстрый конец.
Тогда стало ясно: никаких судов не будет. Тем не менее после смерти Андрея мне приходилось не раз что-то объяснять о своей причастности к книге, когда специалисты видели не соответствующие друг другу разные авторские права. Показалось необходимым раз и навсегда прояснить эту ситуацию. Мой адвокат направил иск немецкому издательству. Надо сказать, что такие суды не для бедных людей, все это дело кропотливое, долгое и дорогое. Я судилась лет пять, но суд безоговорочно выиграла, получив уже законное право написать свою правду о том, каким человеком в частной жизни был великий режиссер. Книга эта — «Тарковский и я. Дневник пионерки». Кто-то осудил меня за то, что, по их мнению, я опорочила гения. Кстати, первая часть заглавия «Тарковский и я» придумана издательством. У меня было «Тарковский против Тарковского», но не судиться же мне было еще и с ними?
— Как ты решилась продать оставшийся после работы над «Запечатленным временем» архив? Предполагала, что он стоит так дорого?
— Ну конечно нет. С архивом произошла история необыкновенная. Как сказала Майя Туровская: «Благодарите за все Ларса фон Триера. Повесьте дома его портрет». Это он решил торговаться до последнего. А кто-то из наших решил непременно вернуть архив в Россию.
Я вообще не выкидываю ни одной бумажки, храню даже записки от одноклассницы, в которых мы обсуждали понравившихся мальчиков. Тем более я хранила все, что было связано с работой над книгой. Туда же были включены мои фотографии, магнитофонные записи, те страницы, которые остались после работы с Козловым. Там же оказались всякие мои каракули с записями со съемок, интервью с Андреем, письма моему отцу — все то, что вошло в мой сборник «С Тарковским и о Тарковском». Тексты к книге я печатала на машинке, а Андрей правил их от руки.
Я предлагала архив три раза на протяжении двадцати с лишним лет. И за шесть, и за двенадцать тысяч долларов. И наконец в последний раз за тридцать тысяч. Один человек спросил: «Ты что, архив Леонардо да Винчи продаешь?»
Наш разговор услышала моя невестка Саша, арт-директор художественной галереи: «Ольга Евгеньевна, а вам не приходило в голову выставить этот архив на Sotheby’s?»
Мне это и впрямь в голову не приходило, но почему бы и нет? Саша связалась с представителями аукциона, и мне позвонили из Лондона буквально через несколько дней. Архив забрали в апреле, а в ноябре прислали роскошный каталог. На обложке я увидела страницу книги с правкой Тарковского. За торгами я наблюдала, сидя у компьютера на втором этаже своего дома в Амстердаме. За пятнадцать минут цифры взлетели с восьмидесяти тысяч фунтов стерлингов до миллиона и выше. Спустилась вниз, сказала младшему сыну Павлу, который ни о чем не подозревал:
— Ты знаешь, я продала архив Тарковского за гигантскую сумму.
Когда я ее озвучила, сын только вымолвил:
— Ой, мамочка... — и уронил слезу.
Вот такая история! К слову сказать, на руки я получила значительно меньше денег, Sotheby’s берет огромный процент. Позже узнала, что до сей поры ни один частный архив так дорого не продавался. Но увы, архив угодил куда-то в Юрьевец, на родину Тарковского, где нет специалистов и некому им заниматься. Чудеса в решете! Никто не просит меня помочь разобраться в бумагах, пока я жива. Вбухали такие деньги, и всем наплевать. Специфика русского менталитета! Видно, разобравшись, что это все-таки не архив Тарковского, а мой архив работы с Андреем над книгой, потеряли к нему интерес. И прежде всего — родственники... Но все мы не вечны! Так что потомков подождем...
Время от времени до меня доходят слухи, что теперь уже средний сын Тарковского Тяпа-Андрей (младший, Александр, успел родиться от уважаемой норвежской дамы незадолго до кончины Андрея, старший сын Тарковского Арсений живет в Москве, он нейрохирург) собирается издать «Запечатленное время» в России без моего участия. Я узнала его электронный адрес и выразила надежду, что Андрей «не станет публиковать эту книгу без меня, чтобы мне снова не пришлось подавать в суд, это было бы совсем смехотворно». Ответа я не получила. Видимо, Андрей-младший никак не заинтересован в том, чтобы книга его отца все-таки появилась на родине.
Недавно на презентации моей новой книги «Время как судьба», посвященной фильмам Вадима Абдрашитова, из зала пришла записка: «Не жалеете ли вы, что так неуважительно написали о Тарковском в «Дневнике пионерки»? Поступили бы вы теперь так же?» Я ответила, что поступила бы ровно так же, но моя личная боль за прошедшие годы притупилась.
Подпишись на наш канал в Telegram