Все супруги фокусников Кио были их ассистентками и играли роль «бревна». По Москве ходила шутка: «Кио пилят только своих жен». Не избежала этой участи и я... стала ассистенткой Эмиля.
Мой папа Болеслав Прохницкий был безумно красивым, и мама влюбилась в него с первого взгляда. Но ее родители были категорически против брака: «Красивый муж — чужой муж!» Мама их не послушалась, бросила второй курс киевской консерватории по классу арфы и сбежала с Болеславом в Ленинград. А это был 1935 год. После убийства Кирова начались репрессии. В папиной академии арестовали одного поляка, потом другого. И тогда родители переехали в Москву. Мама была уже беременна мною.
Когда мне исполнился год, она решила поехать к родителям в Киев, чтобы показать дочку. Отец провожал нас на вокзал в ослепительно-белой летной форме. Возвращались мы обратно через месяц, в августе. Мама села в купе, нагруженная корзинами с краковской колбасой, салом, овощами и фруктами. Покормила меня грудью и уложила спать. На станции в Нежине в купе вошли двое военных: «Гражданка Прохницкая, быстро на выход!»
Мама едва успела схватить сумочку и спящего ребенка, ее засунули в черную «эмку» и куда-то повезли. Когда она вышла из машины, поняла, что приехали обратно в Киев. В следственном отделе Лукьяновской тюрьмы маму допрашивали двое суток: не давали ни спать, ни есть, ни пить. Она сидела на стуле и держала меня на руках. Вскоре у мамы пропало молоко. Я истошно орала, а потом замолкла. Меня спас... бублик, который бабушка на красной ленточке повесила на мою шею. Мама размачивала его в стакане с водой и давала мне сосать. Вечером второго дня вместо следователя пришел молодой стажер:
— Почему дочка молчит? Она жива?
— Не знаю...
Он достал из портфеля завернутый в бумагу бутерброд и протянул маме. Затем куда-то сбегал и принес стакан горячего чая, тем самым он спас нам жизнь. Мама попросила:
— Разрешите мне немного поспать...
Мы легли на диван, а в шесть утра перед приходом следователя стажер нас разбудил.
— Все, Прохницкая, ты мне надоела! — закричал следователь. — Если не признаешься, что твой муж — польский шпион, мы сдадим твою дочь в приемник, а ты пойдешь по этапу на десять лет.
Он был взбешен маминым упрямством, схватил меня и стал тянуть. Откуда только взялись силы: мама вцепилась зубами ему в руку и прокусила до мяса. Энкавэдэшник громко заорал. Вдруг дверь открыл какой-то высокий чин, проходивший мимо кабинета.
— В чем дело?
— Да вот, сука прокусила мне руку.
— Заканчивайте быстрее, и чтобы тихо было.
Нас с мамой вытолкали на улицу в пять утра. Выяснилось, что папу арестовали, как только он проводил нас на вокзал. Из него выбивали признание, что он — «польский лазутчик». Но папе повезло. На Лубянку пришла организованная Сталиным комиссия, которая проверяла зверства Ежова. Папа вышел через полгода с бородой, худой, его ослепительно-белый китель превратился в серый...
Когда началась война, отец сдал бронь и вместе с 1-м Белорусским фронтом дошел до Рейхстага. В 1945 году вернулся домой.
А в 1947-м надел китель с орденами и, опираясь на палочку, отвел меня в хореографическое училище. Приняли тогда двадцать девочек и пятнадцать мальчиков.
Наш педагог Мария Алексеевна Кожухова, воспитавшая Майю Плисецкую, Екатерину Максимову и многих других балерин, прозвала меня Фарой за большие глаза. Если кто-то из девочек ошибался у балетного станка, она поднималась со стула с папиросой в зубах и ласково приговаривая: «Деточка, надо ножку тянуть! — вкручивала такой «винт», что синяк на ноге оставался всю неделю. А потом, довольная, добавляла: — Тебе не балетом надо заниматься, а у ЦУМа пирожками торговать!»
Со мной вместе у станка стояла Света Дружинина. Кто бы мог подумать, что эта подающая надежды юная балерина станет в будущем кинорежиссером и поставит знаменитых «Гардемаринов». Света была отличницей по всем общеобразовательным предметам. Как-то Дружинина предложила: «Поедем ко мне уроки делать, мама нас накормит». Она жила очень далеко — в Марьиной Роще. Помню, как ее мама обжарила на постном масле гречневую кашу и сверху посыпала сахарным песком. Тогда мне показалось, что я ем пирожное. Вкус этого «пирожного» помню до сих пор...
В шестом классе к нам пришел новенький: рыжеволосый, полноватый, с приятным акцентом, от него всегда вкусно пахло не нашим одеколоном. Этот мальчик был невероятным трудягой, в училище приходил раньше всех, а после занятий надевал шерстяные тубы на ноги и, обливаясь потом, работал над собой. Он твердил одно: «Я все равно буду солистом Большого театра!» Через год из гадкого утенка Марис Лиепа превратился в прекрасного принца. И все девчонки сразу же в него влюбились. А принц влюбился в меня. Отношения у нас были романтическими, нам с Марисом было по шестнадцать лет. Мы гуляли по Москве взявшись за руки. Он дарил мне альбомы с видами Риги. Моя мама приглашала его к нам на обед. Ей очень нравился этот воспитанный, с хорошими манерами мальчик. Однажды на лестничной площадке третьего этажа он внезапно меня обнял и поцеловал. Это был первый поцелуй в моей жизни...
После училища наши пути разошлись. Марис женился на Майе Плисецкой: ему было девятнадцать, а Плисецкая любила молоденьких. И Лиепа добился своего — в марте 1956-го он с Майей танцевал «Лебединое озеро». А я по своей глупости так и не смогла получить диплом хореографического училища...
Перед выпускными экзаменами я внезапно загремела в больницу. Диагноз «истощение». При огромных физических нагрузках я ела... один лимон в день. Можете себе такое представить? Будущие балерины соревновались между собой — у кого тоньше талия. Как сейчас помню: репетиционный зал, смотрю в зеркало и вместо себя вижу размытое облако. Я упала в обморок. Меня прямо в хитончике и пуантах отвезли на Пироговку. Выписали через месяц, на прощание профессор Мясников сказал: «Деточка, я вам не советую заниматься балетом. Столько театральных институтов вокруг... Вам придется еще год проучиться, чтобы получить диплом, а это большая нагрузка».
Мне семнадцать лет. Куда идти учиться? Сначала хотела поступить на журналистику, потом на исторический, в итоге выбрала ГИТИС. Естественно, как все студентки, мечтала сыграть «Бесприданницу» — не меньше! Но мой педагог Раевский считал меня характерной актрисой и часто ставил в пару с Сашей Демьяненко. Мы с ним играли отрывки из «Собаки на сене». Саша был очень скромным и, пожалуй, самым незаметным на курсе. Худенький, темноволосый, с пухлыми губами и в очках. Одним словом — не герой! Да и студентом был не самым лучшим. Он много прогуливал. Мог поднять посреди лекции руку и на голубом глазу спросить: «Можно выйти?» Демьяненко выходил из аудитории и уезжал в родной Свердловск к своей подруге. Он женился на ней, как только окончил ГИТИС.
Еще студенткой я пробовалась на главную роль в фильм «Карнавальная ночь». Эльдару Рязанову понравилась как раз моя осиная талия, то, что пою и танцую. Но песенку «Пять минут» лучше спела Гурченко, а меня Рязанов взял на роль ассистентки факира. Как накаркал! Через десять лет я стала ассистенткой иллюзиониста Кио и его женой...
На втором курсе меня пригласили на пробы фильма Александра Алова и Владимира Наумова с рабочим названием «Иван Поддубный». Пробы были очень успешными, но снимать Наумов стал не меня, а свою жену Эльзу Леждей. Отношения между ними уже были плохими, и вскоре после съемок они развелись.
Однажды раздался телефонный звонок. Это был Наумов, он назначил мне свидание у метро «Маяковская». Мы встретились, решили прогуляться. Владимир предложил посмотреть его новую квартиру у метро «Аэропорт» в актерском доме, который прозвали «змеюшник». На журнальном столике у дивана нас ждали бутылка «Арбатского» и закуски. Мы говорили о ГИТИСе, о кино, театре. Он был очень интересным собеседником. Вдруг после третьей рюмки Наумов попытался меня обнять и уложить на диван. Я вырвалась и выбежала из квартиры. Вдогонку он закричал «Ну и дура!» и громко хлопнул дверью. Больше Наумов мне не звонил и на съемки не приглашал.
Не одна я, все мои однокурсницы были еще совсем девочками, недотрогами. Единственной замужней дамой среди нас была Наташа Архангельская. Она и в кино уже снималась — у Сергея Герасимова в «Тихом Доне» в роли Дуняшки.
Холодной и неприступной я была еще долго. Виновато ли голодное детство или большие физические нагрузки в балетном училище — не знаю. Да еще строгое воспитание папы.
Когда мы перешли на второй курс, по училищу пронесся слух, что в ГИТИС поступил неземной красоты парень. Это был Володя Коренев, будущий Ихтиандр. Худющий, длиннющий, с синими миндалевидными глазами, он с ума свел всю женскую половину института. Володя был не в моем вкусе: слишком какой-то сладкий. Вокруг него всегда роилась стайка девиц, но он выбрал тихую скромную Алевтину Константинову, мою однокурсницу, которую мы все звали Аллой. Она бегала за ним как собачка и ждала после лекций у аудитории. И вдруг все с удивлением стали замечать, что Коренев провожает нашу скромницу до общежития. Видимо Алла, милая провинциальная барышня с закрученной на затылке в узел косой, напоминала ему тургеневскую барышню. И он в Алле не ошибся: они до сих пор счастливы вместе...
С Кореневым на курсе училась Лионелла Скирда. Она очень подружилась с Наташей Архангельской. Но их крепкую женскую дружбу вскоре разбил новенький, который появился у нас перед летними каникулами. Это был Саша Фадеев. Когда стали репетировать отрывки, стало ясно, что актер он никакой, просто был хорош собой. Фадеев сразу же обратил внимание на меня. Саша мне тоже нравился, но чувств особых я к нему не испытывала. Просто принимала ухаживания, а ухаживать Саша умел красиво: каждый выходной водил в рестораны — благодаря ему я впервые попробовала котлеты по-киевски, обязательно отвозил домой на такси. Деньги-то были! Мама — народная артистка СССР Ангелина Степанова, отчим, знаменитый автор «Молодой гвардии» Александр Фадеев, к тому времени уже застрелился.
Через месяц нас всех отправили на картошку. Однажды бригадир собрал нас, девчонок, и спросил: «А кто из вас умеет водить лошадь?» Мне было так неохота копаться в земле, что я уверенно вышла из строя. И лихо потом развозила на телеге по совхозу бидоны с молоком. Мне как вознице в избе, где спали все девочки, выделили отдельную каморочку метра на полтора. Там стоял топчан, сбитый из досок, а на нем узенький матрас из соломы.
Как-то вечером мы пригласили мальчиков на застолье. Водку закусывали картошкой, которую собирали на колхозных полях. Пришел и Сашка Фадеев. Когда все угомонились и улеглись спать, он на цыпочках пробрался ко мне. Я уже засыпала, вдруг чувствую: кто-то в темноте дышит, садится на мой топчан. Тот предательски заскрипел. Я близко увидела Сашины глаза. Он улегся рядом, обнял меня и что-то жарко зашептал на ухо. Я стала отбиваться. Тут топчан под тяжестью наших тел рухнул. И мы вместе с ним. От страшного грохота проснулись девчонки.
— Что случилось? Что за шум?
— Да провалилась моя кровать, наверное, все ребра переломала, — притворно охаю, а сама давлюсь от смеха.
Саша сбежал от позора. Вот такая у нас получилась «любовь на картошке».
Едва начались занятия в институте, звонит Саша и снова приглашает в ресторан «Москва». Папа очень кстати сшил мне на заказ пальто темно-вишневого цвета с воротником шалькой из ондатры. И я в этом пальто бегу к Сашке на свидание. Смотрю, ждет меня у входа в ресторан «Москва», подхожу к нему, а он меня не узнает. Я его за рукав тяну:
— Саша!
Он даже от восхищения охнул:
— Это ты?!
А потом нашему однокурснику признался: «Смотрю, идет навстречу такая шикарная девушка, думаю — да ну эту Прохницкую! Лучше я сейчас с этой красавицей познакомлюсь».
Я очень быстро в Саше разочаровалась: он показался мне совершенно пустым человеком, общаться с ним было неинтересно. А еще Саша, как и его отчим писатель Фадеев, любил выпить. Не понимала, что в нем нашли девчонки? Больше всех из-за него убивалась Наташа Архангельская — на момент знакомства замужняя, между прочим, дама. Из-за Саши однокурсницы составили против меня коалицию, перестали со мной здороваться, игнорировали, полилась какая-то грязь... Когда обстановка накалилась, в группу пришел ректор Горбунов и сказал: «Прохницкую не обижать! Всех выгоню, а ее оставлю!»
Мне кажется, Сашу интересовали одни только любовные похождения. Он словно коллекционировал свои победы, ставил галочки в списке. Очень скоро Саша стал ухаживать за Наташей Архангельской. Она ради него даже ушла от мужа, режиссера Якова Сегеля. Но ветреный Саша переключился на ее близкую подружку Лину Скирду. Он был ходок! Скирда была очень раскованной девушкой, она со многими крутила романы. Прекрасно зная, как по нему страдает Архангельская, Лионелла не моргнув глазом отбила Фадеева у подруги.
Скирда была очень большого мнения о себе: заносчивая, ходила задрав голову. Редким именем Лионелла она даже меня перещеголяла. Над ней посмеивался руководитель их курса, называя ее Лина Лоллоскирдина. Так вот эта «Лоллоскирдина» вышла впоследствии замуж за самого Пырьева! А потом стала женой главного красавца страны Олега Стриженова, правда уже постаревшего...
Лина приехала из Одессы, большого портового города, поэтому у нее были самые модные вещи. Однокурсницы одалживали у нее туфли на двенадцатисантиметровых каблуках. А педагоги удивлялись: почему у всех студенток одинаковая обувь? По-моему, они с Архангельской и сошлись на почве любви к модным шмоткам. Обе щеголяли в училище в обновках.
А я ходила на занятия в переделанных маминых платьях и все равно была лучше всех. Конкурсов в ГИТИСе не проводили, но все и так знали: Прохницкая — королева красоты. Как-то из-за этой самой красоты у меня случились неприятности. К нам на урок фехтования зашел декан: «Прохницкая, срочно к ректору».
Бегу в мокрой от пота майке и рейтузах наверх. В кабинете Горбунова на диване сидит незнакомый человек в штатском. «Во дворе вас ждет машина, — говорит он. — Переоденьтесь, Элеонора, поедете со мной». Елки-палки, думаю, неужели арестуют? И за что? На дворе 1956-й. Машина останавливается около жилого дома на Старом Арбате, мы поднимаемся на второй этаж. Открывает дверь человек в военной форме: «Проходите, пожалуйста, гражданка Прохницкая».
За столом сидел подполковник.
— Элеонора, вы нам очень нужны. Ваша фигура, волосы, красота могут послужить нашей стране. Вы ведь еще и французский неплохо знаете? Мы вам предлагаем сотрудничество. У вас будет шикарная квартира, автомобиль. Вы начнете знакомиться с иностранцами, вступать с ними в связь, а потом докладывать нам, о чем они говорили.
Я дрожащими губами ответила:
— Нет... — а сама от страха зажмурилась — вдруг сейчас расстреляют.
— Отказываетесь? Хорошо... ну что ж, пишите расписку, что никому не станете говорить о нашем с вами разговоре. И забудьте этот адрес.
Вечером я не выдержала и все выложила отцу. Он сказал: «Если бы ты согласилась, я тебя убил бы собственными руками...»
Заканчиваю третий курс, получаю стипендию и бегу вприпрыжку на Арбат — мы договорились с мамой сходить в кафе-мороженое. И вдруг нос к носу сталкиваюсь с молодым человеком. Он одет в элегантный костюм песочного цвета, волосы аккуратно зачесаны назад. Незнакомец преграждает мне путь.
— Стоп-стоп! Куда разбежалась?
— Я тороплюсь на свидание.
— С кем?
— С мамочкой.
— Давайте знакомиться. Я Борис Владимиров, окончил ГИТИС, режиссерский факультет у Завадского.
— А я перешла на четвертый, учусь у Раевского.
— О, так вы актриса? Приглашаю на свой концерт.
Я дала Борису свой телефон и предупредила:
— Приду только с мамой.
В этот вечер Борис читал Ардова «Бабка на футболе», уже в платочке и в очках. Так что это не Ширвиндт придумал образ Авдотьи Никитичны, как некоторые считали.
На концерте мы смеялись до упаду. Вскоре Боря пришел к нам в гости, он сразу же понравился моему отцу: простой, с чувством юмора, с хорошим аппетитом. Как-то явился на обед и вдруг сказал: «Прошу руки вашей дочери». Я была готова к его предложению, трезво рассудив — Борис именно тот человек, который поможет мне сделать карьеру синтетической актрисы, ведь я и пою, и играю, и танцую. Большой страсти к Боре у меня не было, но это нельзя назвать браком по расчету. Мне с ним было очень хорошо, он заботился обо мне, холил и лелеял.
Боря хорошо зарабатывал и снял для свадьбы кабинет в ресторане «Арагви». Нас пришли поздравить Утесов, Миров и Новицкий, Смирнов-Сокольский, Гаркави. Все гости восхищались: «Какая невеста! Какая талия!» Боря сиял от гордости. Я была младше мужа на пять лет. Мне только что стукнул двадцать один год. Боря любил шутить: «Я выиграл очко!»
Я знала, что до меня у Бори был роман с одной эстрадной певицей. Тамара Кравцова была намного старше Бори, узнав, что ее молодой любовник женился, она очень переживала.
Я училась на четвертом курсе и репетировала с Борей номер. Его нам поставил знаменитый конферансье Алексей Алексеев. Жилья у нас не было, Боря снял комнату в доме, где жили эстрадные артисты, в Воротниковском переулке. Он был очень заботливым, к плите меня вообще не подпускал. Тогда при ресторанах «Прага», «София» были прекрасные кулинарии, он там покупал отбивные котлеты и всевозможные салаты. Боря обращался со мной как с дочкой: во всем потакал, баловал, покупал наряды и сладости.
Единственный раз я почувствовала на себе его суровый характер, когда опоздала на концерт в Ереване. Проспала автобус, который отвозил артистов в филармонию, и помчалась догонять на такси. По дороге машина на скорости врезалась в столб. Когда я со свежим гипсом примчалась в филармонию, Боря в первый раз строго сказал: «Будешь петь песню про шофера!» И я покорно вышла на сцену с загипсованной рукой и запела: «Слева поворот — осторожней, шофер». Зал был в восторге от режиссерской задумки, а за кулисами рыдал виновник аварии. После спектакля Боря обнял меня: «Моя девочка, тебе очень больно?» — и я, уткнувшись ему в плечо, заревела.
Под Новый год Боря устроил меня в Театр эстрады, который был тогда на площади Маяковского. Представление называлось «В гостях у дяди Миши», в честь знаменитого конферансье Михаила Гаркави. Боря с присущим ему талантом уговорил Гаркави взять его жену на роль Снегурочки. Представление открывала певица Нина Дорда, она пела песню «В гостях у дяди Миши» под живой оркестр. Нина была уже знаменита своими «Ландышами». Спев песню, она накидывала шубку на декольтированное платье и в туфельках бежала по снегу к машине, чтобы успеть на следующее представление. Однажды Нина простудилась и потеряла голос. Гаркави, красный от гнева, мечется за кулисами, а Нина на горло показывает, мол, не могу петь. И тут Борис сказал: «Начинайте спектакль. Эту песню споет Прохницкая», взял меня за плечи и вытолкнул на сцену. Я как была в костюме Снегурочки, так и спела. Все, включая оркестрантов, мне зааплодировали.
Слух об этом дошел до организаторов елки в Кремле. И меня пригласили Снегурочкой к главному Деду Морозу страны — Александру Хвыле. Он шестнадцать лет бессменно вел Кремлевскую елку. Позже, в 1965-м, он сыграл Деда Мороза в киносказке «Морозко». Александр Леопольдович зычно обращался ко всем: «Здравствуйте, дети Кремля!», а я раздавала подарки. В Кремль Хвылю возила «персоналка», я скромно добиралась туда на общественном транспорте. Правда, мне выдали пропуск, подписанный комендантом Кремля. Однажды он повел нас с мамой на экскурсию по Кремлю. Зашли в спальню Екатерины Великой.
— А можно я прилягу на кровать?
— Ложись, Снегурочка, ложись...
Отработала я Снегурочкой три года. На главную елку страны любили приходить и члены Политбюро со своими внуками. Я раздавала всем одинаковые красивые пакеты. И вот однажды подходит ко мне Брежнев:
— Снегурочка, дай мне свой домашний телефон.
— Леонид Ильич, зачем?
— Ну, мне надо... Позвоню, узнаю, как ты жива-здорова...
Я подумала и дала мамин номер. Проходит время. Звонит мама и отчитывает:
— И тебе не стыдно? Замужняя женщина, а раздаешь телефон каким-то старым дядькам! Кто такой этот Леонид Ильич?
— Мамочка, — говорю, — это же Брежнев!
Она так и рухнула. Мама — член партии, была депутатом Фрунзенского райсовета двух созывов.
О звонке Брежнева я благоразумно Боре ничего не сказала. Он был очень вспыльчивым и ревнивым и точно бы голову мне оторвал. Еще в самом начале нашей совместной жизни, чтобы сразу расставить все точки над i, предупредил:
— Ты теперь моя жена и налево не заглядывайся.
— А что так?
— Была у меня одна чешка. Однажды в ресторане «Прага» Иржина не на шутку разошлась и стала со всеми танцевать. Я пытался ее увести, а потом в приступе ревности цапнул ее за нос до крови. Так что учти!
— А я и не собираюсь смотреть налево.
Честно говоря, я совсем не испугалась его угроз, приняла это как очередную Борину шутку. Да и не давала я поводов для ревности. Разве что Брежнев. Кстати, мне знакомство с Брежневым впоследствии пригодилось. Боря мечтал создать свой коллектив. И название придумал созвучное времени — «Комсомольский патруль». Коллектив пробил, как он говорил, «благодаря маме и папе». Мама у него была Москонцерт, а папа — ЦК комсомола. Однако было одно но: ему не разрешали набрать для коллектива двадцать пять артистов. И тут я вспомнила о своем старом знакомом. «А схожу-ка на прием к Брежневу, — подумала я. — Вспомнит ли он Снегурочку?» Я знала, что Леонид Ильич тогда работал на Старой площади. Подхожу к охраннику и прошу: «Позвоните в приемную Леонида Ильича и скажите, что пришла Снегурочка». К моему удивлению, меня проводили наверх прямо в кабинет Брежнева. Он встал мне навстречу:
— Ну здравствуй, Снегурочка! Молодец, что пришла. Присаживайся, — и кладет передо мной пачку «Мальборо».
— Спасибо, Леонид Ильич, я не курю.
Он выслушал мою просьбу и сказал:
— Конечно поможем, Снегурочка.
И тут же звонит Фурцевой. Вопрос был решен за пять минут. Повисла неловкая пауза.
— Ой, вы как добрый Дедушка Мороз! — вскочила я с места. — Спасибо, но я опаздываю в Дом дружбы на концерт.
Брежнев распорядился отвезти меня туда на своей машине. А на прощание сказал, лукаво улыбаясь:
— Заходи, Снегурочка, не забывай Дедушку Мороза.
Мы с Борей набрали артистов. В нашем «Комсомольском патруле», как в театре Райкина, все быстро переодевались и разыгрывали смешные миниатюры. А у меня был сольный номер, я пела песенку «Проходные дворы». Она стала популярной после выхода фильма «Неоплаченный долг», где я сыграла главную роль. Боря, кстати, там тоже сыграл небольшой эпизод. На съемки в деревню Куркино Боря отпустил меня со скрипом. У меня были замечательные партнеры: Даниил Ильченко, прекрасно сыгравший когда-то отца Мелехова в «Тихом Доне», Всеволод Санаев и Борис Новиков, который все время на съемочной площадке просил водочки — «Талант замерз!»
Съемки фильма подходили к концу. Мы переехали в Ленинград, жили в гостинице «Астория». Все ждали, когда Михаил Светлов напишет слова к песне «Проходные дворы». Но работа застопорилась, поэт был не в форме. Режиссер послал в Москву за Светловым ассистента: «Пусть живет в «Астории» и пишет под моим присмотром». Поэта поселили в бельэтаже, прямо над входом в гостиницу, где стоял швейцар с лампасами и огромной бородой. Уезжаем на съемки, режиссер закрывает Светлова на ключ, возвращаемся, а он подшофе. Все терялись в догадках: где Светлов берет выпивку? Только через две недели выяснилось, что Михаил Аркадьевич сговорился со швейцаром и на двух связанных галстуках спускал ему трешку на водку. Поднимать бутылку на бельэтаж Светлов не решился, боялся разбить. И тогда «сообщники» придумали хитрый план. Под старинными дубовыми дверями номера были огромные щели. Швейцар наливал водку в блюдце и подсовывал под дверь маленькими порциями. Только когда щель забили, Светлову удалось написать прекрасные стихи.
Спустя годы мы с мамой встретили его в кафе-мороженом на улице Горького. Михаил Аркадьевич подсел к нам, заказал бокал шампанского и попросил: «Эля, спой мне тихонечко «Проходные дворы». Когда я закончила петь, он грустно покачал головой: «Все-таки гениальные стихи написал Михаил Светлов». Это было незадолго до его смерти. По Москве ходила пущенная Светловым из больницы хохма: «Приносите пиво, рак у меня уже есть...»
В 1963-м у меня был шанс сняться в киношлягере «Три плюс два». Пробы шли на Киностудии Горького. Меня попросили принести с собой купальник, я пробовалась на роль Наташи. Снималась с Андреем Мироновым. Этот эпизод я запомнила на всю жизнь: Андрей искрометно хохмил, от него такая энергетика шла! Режиссер фильма Генрих Оганисян на прощание мне сказал: «Ну все! Вы наша, мы вас никуда не отпустим». Он отправил Боре официальное письмо с просьбой освободить меня для съемок в Ялте: «Элеонора Прохницкая утверждена на роль Наташи. Очень прошу вас найти ей замену на четыре месяца». А Боря написал прямо на официальном письме ответ: «Возражаю. Замены артистке Прохницкой найти не могу». И вместо меня взяли Наташу Кустинскую. Когда я смотрю эту комедию, мне очень жаль: фигура у меня была получше, чем у Кустинской!
С Борей мы прожили около пяти лет. А потом я влюбилась в другого. Так бывает: достаточно одной встречи и ты понимаешь — это твой человек!
На гастролях «Комсомольского патруля» в Днепропетровске с нами в одной гостинице жила семья Кио. Знаменитый маг давал большое представление в местном цирке. Однажды пошел проливной дождь и наш концерт в «ракушке» под открытым небом отменили. Кто-то из артистов предложил: «Айда в цирк, что в гостинице сидеть». Боря остался дома, а мы пошли на представление. На манеж вышел Кио и объявил: «Разрешите представить вам моих сыновей». Ассистенты отодвинули ширму, и появились два элегантных красавца в смокингах — Эмиль и Игорь. Я от восхищения чуть со стула не упала.
После представления мы зашли за кулисы поблагодарить Кио за незабываемое зрелище. Эмиль Теодорович любезно пригласил нас всех в свой трехкомнатный люкс продолжить знакомство. Сыновья жили этажом ниже. Так мы с Эмилем и познакомились. Я впервые влюбилась по-настоящему. Ему двадцать четыре года, он был свободен и тоже влюблен в меня.
Самое трудное было впереди: как сказать Боре, что я ухожу? Хотя в последнее время наши отношения сильно охладели, надо было отработать гастроли. Приехали в Баку, нас с Борей как мужа и жену в гостинице селят вместе. Спать с Владимировым в одной постели, когда Эмиль пишет мне страстные письма: «Знай, главное — ты мне очень нужна и я тебя люблю!»?! И решилась: «Боренька, ты меня извини, давай расстанемся по-хорошему... Я за все тебе благодарна, но встретила другого мужчину». Боря нахмурился, но, слава богу, не ударил, не укусил. Он был потрясен. Во взгляде читалось: я так хорошо к тебе относился, а ты меня предала. Больше мы не разговаривали. Боря меня в упор не видел, игнорировал полностью. Встречались только на сцене, он шутил, а я видела его злые, холодные глаза. Когда вернулись в Москву, развелись интеллигентно. Все бумаги он оформлял сам.
Не скажу, что между мной и Борей когда-то пылала мексиканская страсть, но жили мы дружно, я за ним чувствовала себя как за каменной стеной. Он открыл во мне яркую характерную актрису: играла на сцене роли от пионерки до дедушки. Только благодаря ему смогла стать звездой мюзик-холла...
В 1964 году Московский мюзик-холл стал готовиться к длительным гастролям во Франции. Искали ведущую концертов, нужна была актриса, владеющая французским, с хорошими внешними данными, которая вдобавок поет и танцует. На отбор ведущей приехал знаменитый импресарио из «Олимпии» Брюно Кокатрикс. Весь Париж распевал песенку Жильбера Беко о русской девушке «Натали». И Кокатриксу нужна была настоящая Натали: светловолосая, голубоглазая, с красивой фигурой. Они с Фурцевой выбрали меня.
Перед поездкой женский состав программы собрали в кабинете министра культуры Фурцевой. Екатерина Алексеевна обратилась к нам: «Девочки, увидите в магазинах красивое нижнее белье, не набрасывайтесь на него, скоро все это будет и у нас!» Правда, она ошиблась лет на сорок. Как только мы приехали в Париж, первое, что я себе купила, это десять комплектов белья: в цветочек, в горошек, в полоску. Разложила на кровати заморскую красоту и не могла налюбоваться. Незадолго до наших гастролей в Париже прошла выставка. Ив Монтан и Симона Синьоре привезли из Москвы коллекцию панталон до колена сиреневого цвета, бюстгальтеров, огромных, как гамаки, и выставили все это на всеобщее обозрение парижан.
Перед отъездом во Францию выяснилось, что солисты мюзик-холла должны сами позаботиться о своих туалетах для сцены. В комиссионке в Столешниковом переулке я купила отрез черного панбархата и воротник из белого песца. В мастерских Большого театра мне сшили длинное платье с открытой спиной до копчика. Низ платья подбили белым песцом. Когда я выходила на сцену, в зале аплодировали. А немного позднее Кокатрикс сшил мне на заказ платье из красного панбархата.
В парижской «Олимпии» наш мюзик-холл дал сто одно представление с аншлагами. Выступали перед французами звезды советской эстрады: Людмила Зыкина, Юрий Гуляев, Нани Брегвадзе. Утром после первого представления меня отловили французские журналисты. Они были с весами и сантиметром. На следующий день вышла статья с моими параметрами: у русской ведущей — рост сто шестьдесят два, вес пятьдесят пять килограммов, талия пятьдесят два сантиметра.
Наш отель располагался на площади Республики. В номере — ванная комната с биде, а туалеты были общие в коридоре. Одна девочка из ансамбля «Радуга» приняла биде за унитаз. Когда она нажала кнопку, случился конфуз. Она так горько рыдала!
Суточные нам выдавали маленькие. Экономили на еде, чтобы купить парижские наряды. Мы вчетвером — Нани Брегвадзе, Людмила Зыкина, я и Юра Гуляев — нашли неподалеку от гостиницы маленькое кафе, где можно было заказать тарелку дешевого супа. На столе стояла плетенка с нарезанным багетом. Официант записывал наш скромный заказ и не успевал дойти до двери кухни, как мы уже кричали: «Месье, хлеба, пожалуйста!» Мы мигом сметали весь хлеб.
Юру Гуляева зрители сразу же полюбили за обаятельную гагаринскую улыбку. В конце представления в «Олимпии» мы с Юрой исполняли «Подмосковные вечера». Юра обнимал меня за плечи и пел, обращаясь ко мне: «Что ж ты, милая, смотришь искоса, низко голову наклоня?» Перед возвращением в Москву Юра получил телеграмму — у него в Киеве родился сын. На следующий день Гуляев на все деньги накупил красного вина и мы на радостях напились: пели и дурачились. Юра был счастлив. Он еще не знал тогда, что его сын родился с церебральным параличом. Потом Юра стал выпивать. Умер он в 1986 году за рулем собственного автомобиля прямо у гаража...
Юру, как впрочем и всех, публика принимала очень хорошо. Плохо встречали только Зыкину. Парижане совершенно ее не воспринимали, хотя она преподносилась как главная звезда мюзик-холла. Когда Людмила выплывала в своем широком сарафане и зычно затягивала «Течет река Волга...», в зале наступала недоуменная тишина. Аплодисменты заканчивались, едва певица доходила до кулис, но она тут же возвращалась к микрофону и пела вторую песню. Зыкина совершенно не вписывалась в легкий мюзик-холльный жанр. Но Фурцева была ее подругой, она Зыкину к нам и пристроила. Самое интересное, что после гастролей в советской прессе писали об успехе Зыкиной на парижских гастролях, не упоминая больше ни о ком.
В одном гостиничном номере с Людмилой жила Нани Брегвадзе. А у Зыкиной характер — будь здоров! С Нани мы сразу же очень подружились. Помню, как я ходила за Брегвадзе и следила, чтобы она не оставила свои старинные кольца на умывальнике общественного туалета. Нани была настоящим Чаплином в юбке! Могла прилететь в Москву с паспортом без фотографии, провалиться в осветительный люк перед изумленными зрителями или выйти на сцену в концертном платье и... тапочках. А сколько раз Нани билась лбом в стеклянные витрины!
Нам с ней очень нравился запах иностранных сигарет. Однажды скинулись, купили пачку. И запершись в моем номере люкс, дымили не затягиваясь. Однажды постучалась к нам Зыкина. «Ой, как у вас накурено!» — зажала нос и ушла. Через какое-то время опять стучит. Входит, замотанная в белое полотенце, как бедуинка, одни глаза видны: «Курите, черт с вами. Мне одной скучно, я с вами посижу».
Грузинская диаспора раскупила на один из концертов все билеты, мечтая услышать в исполнении Брегвадзе «Тбилисо». Нани попросила: «Сделай мне ресницы подлиннее». И я расстаралась: взяла тушь «на мыле», напудрила ее ресницы и стала наводить красоту. В результате на сцену вначале выплыли Нанины ресницы, а затем уже сама Нани. Она запела, и вдруг под слепящим прожектором у нее защипало глаза. После строчки «Московских окон нэгасимый свэт» тушь потекла по щекам, она стала хлопать глазами, и ресницы слиплись окончательно. Нани поет, а слезы в два ручья. Мне пришлось выйти на сцену, взять ее за руку и отвести за кулисы. Зрители так и не дождались «Тбилисо». После каждого концерта ее встречала у служебного входа толпа поклонников, и у каждого в руках — маленький бумажный кулечек. А в кулечке, как потом оказалось, были не просто сувениры, а редкой красоты драгоценности. Нани уже в самолете достала небольшую сумочку и сложила в нее сережки, кольца, браслеты. Потом положила сумочку рядом и... вышла из самолета, оставив ее на сиденье!
Мы с Брегвадзе дружили долгие годы, я ездила к ней в Тбилиси. Нани возила меня к своим родственникам в деревню Сачхере. Помню, южная ночь, мы сидим у Нани во дворе. Она говорит: «Знаешь, Эллочка, сейчас должна проехать Ольга Воронец по дороге в Пицунду. Пойдем ее встретим».
Мы вышли на дорогу и стали ждать. Подъехала машина. За рулем сидел муж Воронец. Нани предложила Ольге: «Куда вы ночью поедете? У нас дом большой, переночуете, места всем хватит». В доме Наниных родственников начался переполох: стали резать цыплят, жарить, черпать из кувшинов, зарытых в землю, вино. Мы сидели до утра во дворе, а когда поддали хорошо, запели втроем на всю деревню русские народные песни...
Гастроли наши по Франции закончились. Я вернулась в Москву. Однажды мы с Эмилем ужинали в ресторане «София». И вдруг появился Игорь с очень миловидной брюнеткой. Это была Галя Брежнева. Мы пили коньяк и шампанское. Игорь разоткровенничался и поведал нам их историю, которой нет печальнее на свете...
Игорь уже с шестнадцати лет крутил романы: кордебалет, воздушные гимнастки, танцовщицы на проволоке. Однажды на гастролях советского цирка в Японии Игорь познакомился с Галей Брежневой. Она туда поехала с мужем эквилибристом Евгением Милаевым в качестве костюмера. Ей было тридцать два, когда у них с семнадцатилетним Игорем вспыхнул безумный роман. Влюбленные тайно встречались, но все тайное становится явным. Говорят, Милаев по-дружески пытался Игоря отговорить: «Галя ничем не лучше других баб. Увидишь ее — лучше перейди на другую сторону». Но у них вспыхнула та-а-акая страсть, что Галя оставила своего Милаева, и когда Игорю исполнилось восемнадцать, их расписали во Дворце бракосочетаний, кстати, под песню «Только раз бывает восемнадцать лет»...
Друзья проводили счастливых молодоженов в свадебное путешествие в Сочи. О их свадьбе передали по «Голосу Америки»: «Сын известного фокусника бродячего цирка женился на дочке Брежнева Галине». Брежневу об этом доложили, он был взбешен. Как-то возвращаются Игорь с Галей с пляжа, стук в дверь. На пороге номера — майор:
— Проверка документов, позвольте ваши паспорта.
— В чем дело? Мы муж и жена.
— Да никаких претензий. Мы только посмотрим и отдадим через пять минут.
Ровно через пять минут вежливый майор отдал Брежневой паспорт, только... без штампа ЗАГСа.
— Галина Леонидовна, одевайтесь. Внизу стоит машина, в аэропорту готов самолет. Вас ждет папа.
А Игорю паспорт вернули ценной бандеролью с вырванной страницей, где был штамп о браке, зато на первой появилась надпись — «Подлежит обмену». Официально они были женаты всего десять дней.
Но Галя с Игорем продолжали встречаться по друзьям еще некоторое время. Было лето, Эмиль Теодорович с женой уехали в санаторий, мама Эмиля отправилась навестить родственников в Орджоникидзе. И мы с Эмилем и Игорь с Галей стали жить вместе в квартире Кио на Ленинском проспекте. Игорь и Галя сутками не выходили из своей спальни, видели мы их только за ужином: на блюде горой любимые Галины котлеты из кулинарии по шесть копеек, бутылка шампанского и коньяк. Как-то я рассказала Брежневой про то, как ее папа звонил мне, Снегурочке, а моя мама его строго отчитала. «И правильно сделала! Этот бабник за каждой юбкой волочился, ни одной «снегурочки» не пропустил!» — расхохоталась Галя.
Галина пошла в папу: страстная, любвеобильная, темпераментная. Она взбивала высокую прическу и украшала ее сзади черным бантом. Никогда не носила колготок, накинет шубку на кружевное платье и на высоких каблуках бежит в машину.
Когда вернулись Эмиль Теодорович с женой, Галя с Игорем быстро смылись. Кио-старший был очень недоволен поведением младшего сына, из-за его романа с Брежневой у него могли быть неприятности. А тут сами влюбленные поняли, что им не дадут жить вместе, и расстались. Игорь увлекся юной цирковой артисткой Галей. Она ходила по проволоке — фигурка точеная, лицо фарфоровое. Но их роман закончился печально. Однажды Кио-старший решил серьезно поговорить с сыном: «Тебе уже двадцать! То одна Галя, то другая. Сколько можно?» Кио с дрессировщицей Викторией Ольховиковой сговорились, что они поженят своих детей. Виктория купила дочери Иоланте готовый номер с попугаями, а в приданое обещала дать невиданные бриллианты. Игорь пробовал сопротивляться, но его посадили в машину, отвезли в ЗАГС и тут же расписали. Наутро он пришел к нам как побитая собака...
Когда Галя-циркачка узнала, что Игорь женился на другой, она пыталась покончить с собой. Ее буквально вытащили из петли. А другой Гале, Брежневой, было уже наплевать, у нее появился новый фаворит...
Семья Кио уехала в Киев на гастроли. Я вернулась из Парижа и тут же поехала туда. Помню, сели пить чай в люксе у Эмиля Теодоровича. Он рассказывает анекдот, вдруг неожиданно падает — разрыв аорты. Когда умер старший Кио, слухи о том, что знаменитый фокусник — миллионер, был развеян. Огромные гонорары шли на содержание большой семьи, как он говорил: «Я все трачу на борщ!» Обе его жены, бывшая и настоящая, с сыновьями жили с ним в одной квартире на Ленинском проспекте. Чтобы поставить ему памятник на Новодевичьем кладбище, пришлось продать «Волгу».
После смерти Кио мать младшего сына, Игоря, все взяла в свои руки. Она показала Эмилю письмо из Госцирка, где было написано, что аттракцион отца переходит к Игорю Кио. «Ты что оканчивал, голубчик, — МИСИ? Иди работать прорабом». Игорь с мамой, захватив весь реквизит, ассистентов и отцовскую аппаратуру, укатили на гастроли в Японию.
Я тут же пошла на прием к Фурцевой. «Прохницкая! Какие проблемы? — Я ей все рассказала. — Один Кио — хорошо, а два — еще лучше!» — засмеялась министр культуры.
Я спасла карьеру Эмиля, пожертвовав своей. И одиннадцать лет служила ему верой и правдой. Он как инженер-строитель занимался аппаратурой, а я как актриса с большим опытом носилась по городу и скупала чулки в сеточку, страусиные перья, сама делала эскизы, подбирала музыку, искала ассистенток, занималась с ними балетом — в общем, создавала этот аттракцион.
Мы с Эмилем решили расписаться. Но казалось, сама судьба была против того, чтобы я выходила за него замуж... Мы жили тогда в квартире его отца на Ленинском проспекте. Рядом с домом был ЗАГС. Зима. Мороз. Идем расписываться. Подходим и видим, как женщина в шубе и валенках вешает на дверь ЗАГСа замок.
— Нам на три часа назначено!
— Ничего не знаю. Приходите в понедельник.
Мы ее уговариваем, она ни в какую. Я прошу, умоляю, чуть не плачу:
— У нас гости, пожалуйста.
Она сжалилась и, скинув шубу, прямо в валенках нас расписала. Выдала бумажку и опять повесила на дверь амбарный замок.
Вскоре вернулся с японских гастролей Игорь. А тут две новости: одна хорошая — мы с Эмилем поженились, а другая плохая — у нас тоже аттракцион.
Эмиль и я мечтали о своей квартире. Когда-то, еще будучи женой Владимирова, за фильм «Неоплаченный долг» я получила большой гонорар. Боря на эти деньги выстроил нам двухкомнатную квартиру у метро «Аэропорт». Я пошла к нему: «Боря, мне нужны деньги...» И он благородно вернул мне все до копеечки. Так мы с моим новым мужем смогли купить кооператив в Марьиной Роще.
А Игорь прожил с Иолантой несколько лет. Когда она родила дочку, он ушел от нее, оставив ей трехкомнатную квартиру, машину, мебель, и женился на своей ассистентке. Все супруги фокусников Кио были их ассистентками и играли роль «бревна». По Москве ходила шутка: «Кио пилят только своих жен». Не избежала этой участи и я... стала ассистенткой Эмиля.
Я должна была вместе с мюзик-холлом поехать в Канаду, но отказалась. Мне не хотелось больше разлучаться с мужем. Пришла и моя очередь исполнить роль «бревна». Эмиль на сцене пилил меня, сжигал и прятал по всяким волшебным ящикам. Совсем как в «Карнавальной ночи» у Рязанова.
Вскоре я забеременела. Рожала тяжело. У ребенка было лицевое предлежание. Он практически уже умер, его просто выдавили из меня. А пока я рожала, Эмиль связался с танцовщицей на проволоке. Мне сразу же доложили об этом. Я его простила, но зарубка на сердце осталась...
Летом мы с мужем приехали в Тбилиси на гастроли, взяв с собой маленького сына. Эмиль снял для нас дом в Цхнети. А цирк собирался ехать дальше в Азербайджан. Позвонили из Баку: «Тут дует такой ветер, просто жуть». И я решила остаться с сыном в Тбилиси. Эмиль попросил Нани:
— Ты Эллу не оставляй, пожалуйста.
— Нет, что ты, Эмиль! Клянусь мамой, никто из мужчин к ней и близко не подойдет, не волнуйся!
Нани каждые выходные поднималась на машине друзей к нам в Цхнети и привозила для сыночка свежие продукты. Тут ко мне приехала мама погостить. Нани пригласила нас на юбилей к Бубе Кикабидзе: «Поехали, Эля, там будут все наши ребята из «Орэры».
Бубе исполнялось тридцать пять. Во дворе жарили шашлыки из баранины, вино лилось рекой. Ресторан был застеклен окнами, которые не открывались. Пригрело солнце, все выпили вина. Я думала, что от духоты мы все умрем. Сидим с мамой, обмахиваемся салфетками. «Какая жара, просто невозможно!» — только я это произнесла, как один из солистов «Орэры» взял бутылку с вином и выбил окно. На звон стекла прибежал официант и начал громко возмущаться. Виновник сказал одну фразу: «Дамам душно!»
Я спросила у Нани:
— Кто это?
Она ответила:
— Зураб Яшвили, окончил институт иностранных языков, прекрасный певец.
На следующий день Нани пригласила на концерт ансамбля. Увидев на сцене того самого хулигана, я была покорена его голосом. Зураб пел: «А где мне взять такую пэсню».
Помню, как Нани поинтересовалась у Бубы, который только что получил новую квартиру с балконом, выходившим на зоопарк:
— Ну как тебе квартира, Буба?
— Вайме, ужасная!
— Почему?
— Слоны пукают!
У Бубы уже тогда болели вены на ногах, врачи ему запретили курить. А он был страстным курильщиком, курил сигареты без фильтра. И тогда ему пригрозили ампутацией ног. Когда он это рассказал дома, его маленький сын спросил:
— Папа, тебе отрежут ноги? И ты будешь ездить на коляске?
— Да, сынок, — ответил трагическим голосом Буба, — наверное...
— Как здорово! — обрадовался сын Бубы. — Тогда и я буду кататься на этой коляске!
Кикабидзе на сына совершенно не обиделся, у него было очень хорошее чувство юмора.
Прошло время. Однажды на гастролях в Грозном смотрю я в зал сквозь дырочку в занавесе и вдруг вижу — в третьем ряду сидят две рыжие некрасивые близняшки. Ассистент привел их в антракте за кулисы. Это были сестры Люба и Зоя Усастовы.
— Не отдадите нам девочек? Они будут получать по сто рублей и ездить за границу.
Родители радостно нам их отдали, попросив меня:
— Элеонора, будьте им мамой.
Я и старалась: ходила на родительские собрания, учила с ними уроки, делала из девочек артисток. Процесс обучения шел с трудом, зато к пятнадцати годам они задали нам жару: стали выпивать и активно интересоваться цирковыми джигитами. Особенно в этом деле выделялась Люба. Эмиль с аттракционом уехал в ФРГ, а я осталась дожидаться костюмы, которые по моим эскизам шили в Большом театре. Вдруг раздается звонок «доброжелательницы»:
— А вы смотрели фильм «Лев зимой»?
— Да, мне очень понравился.
— А как вам понравится фильм «Эмиль Кио и Любовь Усастова в одной постели»?
Не успела ответить, как раздались короткие гудки.
Я высказала Эмилю все, что о нем думаю, он даже бровью не повел. Наоборот — стал открыто жить с этой девицей. Снимал после представления смокинг, вешал его в шкаф нашего люкса и уходил «на сеновал» к Любе. Об этой связи знал весь коллектив. В один прекрасный день я сложила свои вещи, бросила ключи на стол и хлопнула дверью. Вышла на проспект, села на чемодан: справа булочная, слева аптека. Что делать? Мне уже тридцать семь лет. Денег нет, работы тоже. Звоню из автомата Люсе Зыкиной.
— Что делать?
— Я всегда знала, что ты дура! Бери такси, приезжай.
Приехала к Зыкиной, которая жила с домработницей и костюмершей в одном лице. Та нажарила сковородку рыбы и картошки, поставила бутылку водки. Людмила сказала:
— Поживешь у меня несколько дней, пока не подыщешь комнатушку.
Мы с Эмилем разводились по суду. Он не хотел делить квартиру. После смерти Эмиля Теодоровича его жена Евгения Васильевна предложила нам обменять нашу двухкомнатную в Марьиной Роще на квартиру Кио на Ленинском, что мы и сделали. Я встала на заседании суда и сказала: «Ваша честь! Запишите в решение суда, что я отказываюсь от трехкомнатной квартиры на Ленинском проспекте, от движимого и недвижимого имущества, от «Волги». Но только больного сына мы будем опекать вдвоем до конца наших дней». В Госцирке мне сказали, что на Ярославском шоссе строится дом, у меня были деньги: из каждой зарплаты мы откладывали определенную сумму на страховку в Госцирке. Получив свои три тысячи, я их внесла целиком за однокомнатную квартиру. Помню, пошла к Агаджанову, руководителю Госконцерта. Он меня знал по парижским гастролям мюзик-холла.
— Георгий Сергеевич, помогите.
— Тут Маргарита Назарова в психушку попала, аттракцион с тиграми остается бесхозным. Попробуешь?
— Я лучше полы буду мыть, но в клетку с тиграми не войду!
— Ну тогда будешь с иностранцами ездить по Союзу.
И я стала работать ведущей концертов зарубежных исполнителей. Вела концерты Лолиты Торрес и Карела Готта. А еще спустя время серьезно занялась дублированием фильмов. Родным домом на долгие годы стал «Видеофильм». Моими коллегами были настоящие профессионалы своего дела: Всеволод Абдулов, Саша Белявский, Виктория Лепко, Ия Саввина...
Мне звонили цирковые и докладывали новости о моем бывшем муже. Вскоре Усастова забеременела, но Эмиль не хотел этого ребенка. Тогда из Грозного приехал десант ее родственников. Бабушка в кирзовых сапогах и бархатном зипуне выступала «тяжелой артиллерией».
Его женили, но он очень быстро развелся. Мне звонили из цирка: «Твой-то бывший совсем пропадает, опять потянулся к бутылке...» Но его вовремя решила подобрать мама Иоланты Виктория Ольховикова: «Ничего, отмоем. Кио все-таки!»
И Эмиль женился на бывшей жене младшего брата Игоря Иоланте. Ей не пришлось менять фамилию, вначале была женой младшего сына, потом стала женой старшего. И получилось как в анекдоте: вначале Иоланту пилил Игорь, а потом ее стал пилить Эмиль!
Наш сын все время жил в маленькой квартирке с Марусей, хотя был прописан в четырехкомнатной квартире Иоланты и Эмиля на Мосфильмовской. Маруся самоотверженно, с четырнадцати лет, посвятила свою жизнь семье Кио. Она не вышла замуж, вынянчила вначале Эмиля, потом Игоря, последней ее любовью был наш Эмильчик, за которым она ходила до самой своей смерти...
Однажды соседку Тамару моя сводная сестра решила познакомить с каким-то инженером. У сестры было трое детей, жили бедно. Меня, разумеется, тоже пригласили в гости, но не идти же с пустыми руками!
— Что купить детям? Конфеты? — спрашиваю.
— Купи шпроты. Они их любят больше всего.
Купила я эти консервы, а тут выясняется, что Тамара на встречу с потенциальным женихом поехать не может. Ну и куда я дену сумку шпрот? Пришлось мне одной отправиться в гости.
— Здравствуйте, я Людвиг, — представился «жених» Тамары.
— А я Элеонора.
Уже смешно. Он пододвинул поближе к себе свободный стул, я присела, так вот уже тридцать восемь лет и сидим вместе...
Первое время нам было очень трудно, я даже комендантом устроилась работать в наш дом. У меня родился сын Саша. Мы с ним стояли в очередях, я писала номер ему на ладошке и себе, чтобы побольше купить. Продала свою норковую шубу и золотой браслет из Мексики и купила дом в деревне. Моему старшему Эмильчику нужен был воздух — они с Марусей с мая по сентябрь жили там. У него церебральный паралич, с возрастом Эмилю все труднее двигаться, он прикован к инвалидному креслу. У меня сад прекрасный, малина, черника, яблоки, а его отец, проведывая сына, привозил ему только связку бананов. А ведь он не обезьяна!
Однажды раздается звонок:
— Мамочка, а мы с Марусей в пансионате.
— Эмильчик, как, где?
— Нас выписали из квартиры на Мосфильмовской, ее продали. И из «двушки» выгнали, определили с Марусей в пансионат.
Мы с Людвигом тут же сорвались и поехали в Коньково. Такая подлость! Выписать больного сына из квартиры и выселить Марусю, которая прожила в семье Кио семьдесят пять лет! Ту двухкомнатную квартиру, в которой жили сын и Маруся, Эмиль с Иолантой сдали государству и за это получили места для больного сына и няни в пансионате «Коньково». У Маруси была глаукома, она неуклонно теряла зрение, Эмиля ей было трудно поднимать. Неужели в загородном особняке на Рублевке нельзя было найти комнату для Маруси с Эмилем и нанять сиделку? Но думаю, что Иоланта этого никогда бы не допустила...
С тех пор они жили вдвоем в одной комнате в пансионате, Маруся до конца своей жизни преданно ухаживала за нашим сыном. Она умерла в девяносто один год. Сейчас Эмиль живет в пансионате один, к нему прикрепили медсестру. Ему уже сорок девять лет. Мы созваниваемся каждый день, очень часто приезжаем. Я привожу его любимое запеченное мясо, квашеную капусту, огурчики.
— Папа у тебя был? — спрашиваю.
— Нет, они отдыхают в Черногории.
Вот так...
Я все чаще прихожу к выводу, что самой большой ошибкой в жизни был мой уход от Бори. Я до сих пор чувствую себя виноватой перед ним. И каждый раз подаю о нем записки в церкви и прошу прощения. Предательство вернулось ко мне бумерангом: получила сполна от Эмиля. Я ему на алтарь любви положила все, а он меня предал. Могла стать актрисой, певицей, но все бросила, ушла в цирк, став ассистенткой Кио. Хотя с другой стороны, если бы не эта моя ошибка, я не встретилась бы с Людвигом. Нашему Саше тридцать пять лет. С детства он учился музыке, но музыкантом не стал, работает управляющим в крупном супермаркете.
Таких мужей, как мой Людвиг, на свете просто не бывает. Он порядочный, добрый, надежный, домашний... Все-таки мне очень повезло!
Подпишись на наш канал в Telegram