Для меня Сережа Бодров словно самолет, который улетел в небо и остался там. Он не вернулся, не упал на землю. Так я постепенно примирилась с этой трагедией. А вот Леша Балабанов не смог...
Наверное, то, что я стану актрисой, было предопределено. Моя мама Надежда Семеновна хорошо пела да плюс к тому — работала киномехаником, что было почетно и востребовано. Папа Виктор Антонович занимался кинопрокатом, поэтому мы видели все новые фильмы. Оба они обожали кино. Встретились мои родители на целине, куда поехали по комсомольским путевкам. Да так и остались в Кустанайской области.
В тринадцать лет приехала в Ленинград на экскурсию. Попала на улицу Моховую, увидела вывеску «Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии» и поняла: это все про меня. Поэтому через несколько лет поступать поехала не в столицу, а в известный мне ЛГИТМиК.
В Ленинграде у нас не было ни одного знакомого, но у папиного друга здесь жил однополчанин по фамилии Коган. Не надеясь на чудо, отец написал ему письмо с просьбой приютить дочку на время экзаменов. И — представьте — эта семья встретила меня на вокзале и взяла жить к себе! Я осталась на улице Садовой, рядом с кинотеатром «Смена», у детей незнакомого нам ранее товарища Когана — Наташи и Саши. Только через полгода получила место в общежитии и переехала.
Курс в ЛГИТМиКе набирал знаменитый режиссер Игорь Владимиров. Я почему-то не верила, что поступлю, и два раза покупала и сдавала билет домой. Только после третьего тура успокоилась. Когда еще училась, Владимиров взял меня к себе в Театр имени Ленсовета, где уже служили Михаил Боярский и Алиса Фрейндлих. Конечно, встречая знаменитых коллег, я столбенела.
Наблюдать за Михаилом было особенно интересно. Часто после спектаклей его осаждала такая толпа поклонниц, что «мушкетеру» приходилось шифроваться. Боярский потихоньку выходил через черный ход, где его ждала машина. Но бдительные дамы не унимались, и некоторые бежали за автомобилем своего кумира, визжа от восторга.
В те годы театр был на пике популярности. На спектакли было не прорваться. Я могла только мечтать о такой сцене и о том, чтобы стать равноправной коллегой этих больших артистов. Не знала тогда, что вскоре вытяну счастливый билет и судьба столкнет меня с Алексеем Балабановым, что впереди будут «Замок», «Брат», «Мне не больно» и «Морфий». Не знала, что друзья моего повзрослевшего сына станут фанатами Данилы Багрова.
...Недавно незнакомый человек прислал мне по Интернету черно-белую фотографию. Съемки «Брата», 1996 год. Я стою в кабине трамвая и примеряю на себя спецодежду. Оператор Сережа Астахов сидит с камерой впереди на тележке. Что-то говорит режиссер Леша Балабанов. А на заднем плане — призрак моей дублерши. Вернее женщины, которая несколько дней обучала меня вождению трамвая. Освоила новую профессию я быстро, да это и несложно: рычаг вперед-назад, с рельсов-то никуда не сойти.
Трамвай был специальным — грузовым. Без дверей и мест для пассажиров. Такая платформа с кабиной. А по центру на платформе стояла огромная рама, в которой, как на экране, отражались пейзажи Петербурга. Сердце пело, трамвай звенел, в раме проплывали дома и соборы, было не по-питерски ослепительно солнечно.
Нас тогда не пугали ни повсеместные бандитские разборки, ни актерская нищета — в кино наступил настоящий коллапс. Но мы были молоды и радовались тому, что есть возможность работать. И объединенные Лешей Балабановым, бесплатно делали фильм, который стал потом культовым.
На роль Светы — водителя трамвая — я попала не случайно. К тому моменту нас с Балабановым связывала творческая дружба. Я уже сыграла у него главную роль в фильме «Замок». Началось знакомство с ничем не примечательного разговора. В начале девяностых я родила первого сына и никаких приглашений сниматься не ждала. Но меня попросили прийти на «Ленфильм» — пообщаться с молодым режиссером. Леша на тот момент был, как говорят, «подающим надежды». Он только что получил диплом Высших режиссерских и сценарных курсов в Москве и снял «Счастливые дни». Об этом парне я уже слышала восторженные отзывы. В том числе и от моего друга актера Вити Сухорукова.
На «Ленфильме» я увидела перед собой слегка зажатого человека.
— Как дела? — дежурно спросил меня Балабанов.
Я ответила:
— Нормально.
— Что делаешь? — продолжал пытать он.
— Да вот, ребенка кормлю, у меня сын недавно родился.
— А в кино у меня снимешься? — опустив глаза, поинтересовался Леша.
— Попробую.
Вот и весь содержательный разговор. Об этой встрече я быстро забыла. Но вскоре меня выдернули из счастливого материнства снова. И оказалось, утвердили на роль главной героини — Фриды. Леша написал сценарий по роману Франца Кафки «Замок», фильм получился философско-интеллектуальным, фантасмагорическим. Его сразу заметили критики. К слову, уже тогда в съемочной группе была Надя Васильева, художник по костюмам, в которую Леша потом влюбился. Она стала его второй женой.
На площадке все актеры и члены съемочной группы быстро перезнакомились и подружились. Мы вместе отмечали дни рождения и устраивали пикники, это было очень романтичное время. Компания, работавшая на «Замке», меня вдохновляла: актеры Коля Стоцкий, Анвар Либабов, Витя Сухоруков... Нам вместе было очень весело, на площадке все постоянно шутили и хохотали. Натуру снимали под Выборгом, там сохранилась историческая крепость. А для студийной работы, помню, сами клеили какие-то перегородки. У нас не было бюджета — но все получилось как нельзя лучше. Может потому, что в кадре было много винтажных вещей и это сильно влияло на атмосферу. Что-то брали из музеев, мы тащили на съемки все: от колес телеги до посуды в баре.
К слову, в одной из сцен на столе питейного заведения скакал юный Костя Хабенский. Я заметила это, пересматривая фильм через много лет. Оказывается, он снимался в «Замке» в массовке. Удивительно, что мы не познакомились тогда, ведь чуть позднее он пришел к нам в театр со своей знаменитой командой: Мишей Пореченковым, Мишей Трухиным, Андреем Зибровым и режиссером Юрием Бутусовым, а сейчас мы с Костей дружим и вместе учим детей нашему театральному делу.
Сережа Курехин написал для картины Леши «механическую» завораживающую музыку. Фильм получился не только мистическим, но и неожиданно социальным. Балабанов всегда выруливал на эту тему — он был настоящим борцом с несправедливостью и патриотом.
Сначала Леша показался мне жестковатым — он отстаивал каждое свое слово. Почти все фильмы Балабанов снимал по собственным сценариям, поэтому текст ему был очень важен. «Учите буквы!» — говорил актерам на площадке. К примеру, в сценарии было написано «если б...» — и он требовал четкого произношения звука «б», о котором я могла просто забыть. В «Замке» меня озвучила Анжелика Неволина. Такие эксперименты он делал часто: в «Грузе 200» за Алексея Полуяна за кадром говорил Виктор Сухоруков. Полуян же озвучивал Витю в «Брате». Другие актеры тоже, бывало, менялись местами.
Если героиней «Замка» я стала после кинопроб, то Свету в «Брате» Балабанов написал специально под меня. Я лихо вошла в образ. Да так лихо, что однажды чуть не задавила гримера Тамару Фрид. Пока мы с Лешей выясняли задачу эпизода, она решила проверить, как выглядит артистка. Встала поодаль на рельсы и пытается разглядеть, что со мной в кабине. Заговорившись, я не заметила, как нажала ручку и двинула вперед... В какой-то момент вдруг увидела, что Тамара с катастрофической скоростью надвигается на меня. Еле успела тормознуть. Но испугалась тогда до ужаса: меня отпаивали валерьянкой.
Досталось на съемках и Евграфычу — артисту Владимиру Ермилову. Он получил пыжом в пах. Снимали эпизод, где Сережа Бодров входит в комнату и разбирается с моим экранным мужем-алкоголиком. Он говорит: «Света, поехали...» — меня не пускают, завязывается драка. В итоге раздается выстрел. Тот дубль был единственным, где мы снимали с настоящим дробовиком, и надо же — Бодров попал в цель! Евграфыч выдержал до конца дубля, а потом взвыл как пожарная сирена. Кричал: «Водки мне, водки!» Боль была нестерпимой. Но актер на следующий день мужественно прихромал на площадку: Балабанова он обожал и подвести не мог.
Леша быстро определял своих людей и создал из них команду, делавшую с ним почти все картины. Я тоже стала ее частью. Перед запуском «Брата» мы долго обсуждали, какой будет Света, и не могли прийти к единому мнению. Я думала о героине с позиций театральной актрисы, Леша же театр не любил, ворчал: «Все вы там притворяетесь...» На мои премьеры он ходил лишь из уважения. Мучился в зале, но сидел до конца, чтобы не обидеть. А в конце спектакля всегда дарил цветы.
Так вот, я, пытаясь докопаться до сути моей Светы, постоянно спрашивала:
— Ну почему она пошла в трамвайщицы? Она в институт не поступила? Она лимита?
Балабанов вздыхал:
— Я об этом как-то не думал...
Пару раз обещал поразмышлять, но никакого ответа, видимо, не нашел. «Да ей просто нравится водить трамваи! И все тут», — наконец махнул рукой Леша.
Потом он признался, что однажды увидел город, отражающийся в трамвайной раме, и «зеркальный» Питер его заворожил. Отсюда и появилась Света — водитель трамвая.
Он вообще очень любил Питер. Хотя окончил режиссерские курсы в Москве, родился в Свердловске, а учился в Горьковском пединституте иностранных языков. Леша не хотел уезжать из города на Неве, он прекрасно знал английский, даже проходил стажировку в Лондоне. Часто бывал в Европе, у него было много заграничных предложений поработать, но Балабанова все равно тянуло обратно, на Васильевский остров. Он был человеком андеграунда, хорошо чувствовал себя в рок-клубе на улице Рубинштейна, дружил со Славой Бутусовым и Настей Полевой — своими земляками. Это было такое маленькое братство.
Но вернемся к моей Свете. Она получилась настоящей — ведь играли мы отчасти самих себя, даже в кадре ходили в своей одежде. Что-то мы брали на даче Нади Васильевой, Бодров играл в собственных свитере и ботинках, я снималась в своих кофтах. У нас были деньги только на пленку — и все. Остальное собирали с мира по нитке. И все работали «за спасибо». Только через год продюсер Сергей Сельянов заплатил мне гонорар в долларах, что-то около тысячи. Мне казалось это огромной суммой. Но по киномеркам было не так уж и много. Да и не заплатил бы — неважно.
Главное другое: на площадке кипела жизнь. Помню, как мы все вместе придумывали образы. Я из Финляндии привезла свитер с узором треугольник и страшно им гордилась. Посмотрев на мое «сокровище», Балабанов обрадовался: «Какой дикий свитер! Тащи на съемки!» И толстого слоя грима на нас не было: Леша всегда хотел, чтобы герои выглядели достоверно. Я украдкой пыталась накрасить глаза, но он запрещал. Ведь в таком случае у Светы слезы текли, оставляя на щеках дорожки туши. А это категорически не нравилось режиссеру. «Опять накрасила ресницы! — кричал Леша. — Сотри немедленно!»
В роль я вошла легко. Хорошо чувствовала Свету, понимала, что такое жизнь в коммуналке и нищета. В такую же коммуналку я приехала из роддома с первым ребенком. Есть нам было нечего, все друзья приносили продукты — кто что мог. Подруга дала кочан капусты, но разве это могло спасти? Детского питания вообще было не достать, даже по талонам. Через пару месяцев я похудела на пятнадцать кило и поняла, что у меня скоро пропадет молоко. Это было последней каплей, нервы не выдержали: понеслась в магазин «Диета» и штурмом взяла кабинет заведующей. Полки и прилавки были пустыми, а я кричала:
— Дайте какого-нибудь молока, ребенка кормить нечем!
— Вы сумасшедшая? — спросила заведующая. — Покажите ваш талон.
— Нет у меня талона, но у меня есть сын и я артистка!
Глаза у меня горели и руки тряслись. Вероятно, со страху заведующая всучила мне большую железную банку с сухим молоком. Дома развела белый порошок кипяченой водой и наелась этой кашицы, молоко у меня пошло без перебоев, я продолжила кормить сына грудью.
Муж Саша во всем мне помогал, и поскольку я не бросала профессию, часто оставался с сыном. Я привезла супруга в Петербург со своей малой родины. Он — моя первая любовь, мы познакомились, когда мне было четырнадцать лет. Саша играл на танцах на гитаре и был похож одновременно на Пола Маккартни и Джорджа Харрисона. Конечно же, я «вклеилась» в него по уши. Но за мной ухаживали и другие кавалеры. Саша ревновал и бросал гитару, если кто-то приглашал меня танцевать. И неизменно, объявляя очередную песню, говорил: «Посвящается Свете».
В Ленинграде он стал обучать игре на гитаре подростков и даже профессиональных музыкантов. Саша «вырастил» гитариста группы Гарика Сукачева — Митю Варшавчика. Он, что называется, самородок. Без чьей-либо помощи научился делать гитары. Конечно, музыка не приносила большого дохода, поэтому жили мы скромно, но ничуть не тяготились этим. На мой первый «Кинотавр» меня одевали всем миром.
Сейчас вспоминаю то время с легкостью, да и тогда не понимала, насколько вокруг все было страшно. В подъезде, куда я каждый день заходила, жил вице-губернатор Михаил Маневич. Его убили возле дома во дворе. Наша коляска проезжала по плохо замытым пятнам крови. А что поделать — сыну нужно было гулять. В театре платили копейки, но мы жили на полную катушку: крутили романы, рожали детей, выпускали премьеры, и мир казался тогда опасным и прекрасным одновременно. Мы были молоды и талантливы, часто собирались вместе в наших больших коммуналках на улице Рубинштейна. Ведь в соседних домах жили Юра Гальцев с женой Ириной Ракшиной, семьи Мигицко и Стругачевых.
У нас с Витей Сухоруковым был общий кумир — режиссер Татьяна Казакова. Сначала она работала в Театре Ленсовета, где уже трудилась я, потом —ушла в Театр комедии, где играл Витя. На этой почве мы с Сухоруковым когда-то и нашли общий язык, я даже работала в Театре комедии приглашенной актрисой. А потом снова встретились на площадке «Брата», чему оба жутко обрадовались. Он вел себя как старший товарищ, постоянно что-то придумывал и буквально фонтанировал идеями. Учил всех, как надо играть. Любимая его фраза: «Так, показываю!» Порой я даже обижалась из-за наставнического тона, но стоило ему улыбнуться и сказать: «Письмиченко, да я ж тебя люблю!» — сердце таяло. Леша терпел его многословие и эмоциональность — он дружил с Витей и очень его ценил.
Иногда мы ходили к Сухорукову в гости на Лиговку. Квартирка его была изумительной: цветы, домотканые половички и идеальный порядок. Случалось, он впадал в «сумрачное» состояние духа. Помню, как-то Витя пропал на несколько дней и мы с Лешей пришли его «спасать» и кормить. Сухоруков открыл дверь в домашнем махровом халате и уютных тапочках, в квартире — стерильная чистота. На столе стояла бутылка водки и больше... ни-че-го. Зато кругом нарядные салфеточки, никак не сочетающиеся со стеклянными глазами Вити. Тем не менее и «под мухой» он был логичен и прекрасно связно говорил. В тот момент я назвала его про себя «хрустальным мальчиком». Сделалось страшно от того, что даже в таком состоянии коллега не теряет головы.
Первый, кому я позвонила, когда Бодров пропал в Кармадоне, был Сухоруков.
— Не знаю, как жить дальше, — хлюпала я разбухшим от слез носом.
Витя отвечал:
— Считай, что это как у Экзюпери. Он не вернулся из полета...
Балабанов не боялся смерти и сам себе ее предсказал. Последний фильм «Я тоже хочу» — совершенно неожиданная история о колокольне счастья. Они с Надей нашли остров под Вологдой. С запогостской церковью и колокольней, наклоненной вперед, — этот храм и «играл» башню, входя в которую, люди становились счастливыми. Мистика, но на сороковой день после кончины Леши колокольня рухнула. С его жизнью вообще связано много странностей и загадок.
На съемках картины «Река» о колонии прокаженных в Якутии Балабанов попал в страшную аварию. Он сидел в джипе, за рулем которого был Сережа Астахов. Рано утром переезжали с одного объекта на другой. С ним в машине были якутская актриса Туйара Свинобоева, Лешина жена Надя и сын Петя. На встречку выскочил автомобиль — водитель заснул. Машины столкнули лоб в лоб, все, кроме мальчика, пострадали. А Туйара погибла на месте. Досталось и Наде — она лечилась после аварии больше года.
У Леши был огромный стресс. Фильм так и не досняли, решив, что это знак свыше и надо прекратить процесс. Но рабочую версию смонтировали — Балабанов пригласил меня на закрытый просмотр в Дом кино. Мы увидели отснятый материал — автор комментировал его за кадром. История шокировала откровенностью, плюс уникальные съемки природы, юрты из натуральных шкур, которые Надя делала с помощью якутов. Этот необычный фильм мог бы затмить «Брата», если бы не случившаяся трагедия.
Потеряв якутскую актрису, Леша не знал, что его ждет еще одна страшная беда. В 2002 году в Кармадонском ущелье в Северной Осетии под лавиной погиб его лучший друг Сережа Бодров и вся съемочная группа. После съемок в «Брате» Леша с Сережей стали как попугаи-неразлучники, я хорошо помню, как эти люди просто прилипли друг к другу.
...Съемки «Брата» шли полным ходом. Сережа был парнем крупненьким и постоянно хотел есть. Во время обеда на площадке я потихоньку подсовывала ему свою порцию. Он был немного моложе меня, но почему-то казался подростком. Молчун Бодров ко всему относился как школьник-отличник. Слушал наши советы, записывал. Ведь тогда он еще не был профессиональным артистом. Сережа, конечно, учился у нас. Особенно имел на него влияние Сухоруков, из которого идеи лились как из рога изобилия. Витя его поучал, на второй части даже сильнее, чем на первой.
Я считаю: несмотря на то что это была не первая роль Бодрова, открыл его именно Балабанов. Алексей долго искал актера на главного героя. Перевернул пол-Москвы. А потом ему показали Сережу, не «живьем» — в записи. И когда режиссер увидел на экране харизму Бодрова, совершенно не вяжущуюся с ролью справедливого убийцы (такого Робин Гуда), решение было принято. Это несоответствие и породило успех фильма. Сережа не подходил на роль жестокого человека, его хотелось любить. А в жизни он вообще был мягким, добрым и каким-то не от мира сего. Неуклюжим и таким же немного зажатым, как сам Балабанов.
Наш главный эпизод мы снимали в знаменитой «Горбушке», шел концерт Чижа, хотя по сценарию это Бутусов. В столице — золотая осень, тепло, солнце, мы поехали в приподнятом настроении. Денег, как я уже говорила, у Балабанова не было, поэтому нас просто решили поставить в толпу фанатов и снимать все как есть, в реальном времени.
Пока гримировались, концерт уже начался. Мы с Сережей прыгнули в стоячий партер, толпа тут же нас зажала. По сцене бегает оператор Сережа Астахов, а у меня такое ощущение, что нас сейчас задавят насмерть. Потом группа отработала и ушла, а мы с Бодровым остались в толпе пьяных и обкуренных фанатов. И как оттуда выбираться — неизвестно. На самом деле это было страшно. И слезы в кадре у меня в глазах настоящие, я жутко испугалась. Сережа был крепким мальчиком, он решил прорваться. И фактически вытащил меня на руках. У меня было сломано ребро, все болело. Потом Бодров час сидел и нервно курил, повторяя: «Свет, опасная у нас профессия».
Работа с Сережей — типично балабановская история. Он же не любил снимать профессионалов. Бодрову режиссер обычно говорил несколько слов, и этого было достаточно. Никаких сложностей: «Вышел, встал, пришел, сказал!» Не было длинных репетиций и разборов. Балабанов и Бодров были очень близки, я всегда считала, что Сережа — Лешино альтер эго. Оба были рыцарями в битве за справедливость. У Сергея было бы большое будущее, если бы Бог его не забрал.
Я наблюдала, как они общались. Леша Сереже что-то нашептывал, громко они не разговаривали. Люди не случайно соединяются — Балабанов и Бодров попали в мироощущение друг друга. И были счастливы рядом. Сережа считал Лешу своим учителем, тот относился к нему с любовью старшего брата. Фильм «Сестры» они тоже затеяли вместе. На нем работала вся наша съемочная группа, а потом эти же люди уехали с Сережей снимать новый проект в Кармадон, где и погибли. Для Балабанова после трагедии с Сережей остановилась жизнь. И смерть друга наложила отпечаток на его мировоззрение.
Бодров был человеком закрытым, поэтому особо доверительных бесед у нас не случалось. Но я понимала, что Сережа — удивительный, он что-то «такое» в себе носил. Для молодого человека у него был слишком глубокий и грустный взгляд. Будто знал о мире намного больше, чем мы, только молчал об этом. А еще он был очень хорошим другом, не представляю ситуации, в которой Сережа мог бы кого-то предать. Люди, которые с ним были близки, для него значили все. Для «своих» он мог сделать что угодно. Мне кажется, я стала для Бодрова «своей», как и Витя Сухоруков. Помню, Вите понравился какой-то свитер в магазине. Так Сережа это запомнил, и когда у Сухорукова был день рождения, купил этот свитер и подарил ему. Точно так же было на съемках «Брата 2». Вите очень приглянулось коричневое пальто Бодрова. Он ничего не говорил, но бросал на него грустные взгляды. И Сережа пальто ему подарил. Сухоруков радовался как ребенок.
Сережа был очень терпеливым и не мог ответить грубо, даже если его кто-то доставал. Когда ему хамили — терялся. Мне рассказывали историю, как уже после премьеры «Брата 2» съемочная группа сидела в столичном ресторане. И к Бодрову почему-то пристала популярная рок-певица. Она была поддатой и кричала: «Я хочу сыграть Настасью Филипповну в «Идиоте», ты будешь князем Мышкиным!» Все видели, что ему это неприятно, но послать подальше девушку вежливый молодой человек не может. А она наезжала и наезжала: «Что ты звездишь? Сними очки!» Сережу надо было спасать.
В тот момент не растерялась актриса Даша Юргенс. Подошла к певице: «Маша, пойдем поговорим с тобой как Настасья Филипповна с Настасьей Филипповной». У Сережи были благодарные глаза, когда Даша ее уводила. Сам он никогда не отказывал ни в автографах, ни в общении. И не шел на открытый конфликт. Сергей был мегапопулярным, но при этом не «поймал звезду». И никогда не показывал свое превосходство. Уже когда Бодров снимал в Питере «Сестер», он часто приходил к нам в театр — мы поддерживали отношения.
Была ли его смерть предопределена? Не знаю. Но когда иду в церковь, почему-то не могу поставить свечку за упокой Бодрова. Рука не поднимается. Для меня он где-то между небом и землей. Но душа его осталась не в Кармадоне, а витает здесь, рядом с нами. С годами боль прошла и превратилась в светлую память.
Балабанов же с этой трагедией так и не смирился. В последние годы у него появились навязчивые мысли о смерти. Авария в Якутии, гибель актрисы, потеря группы и лучшего друга даром не прошли. После ухода Бодрова у Балабанова будто началась другая жизнь. Однажды Леша признался, что ощущает над собой дамоклов меч судьбы. Ведь Балабанов с женой тоже должны были лететь к Бодрову на съемки в Северную Осетию. Мистическое место, где он снимал «Войну» и знал каждый метр, вдруг оказалось коварным и забрало у него все.
Когда мы встретились на «Морфии», я увидела совсем другого человека с потухшим взглядом. Он выглядел каким-то запущенным, хотя и раньше носил все эти растянутые тельняшки. Дело было даже не во внешности, бросалась в глаза его душевная неприкаянность. До «Морфия» я снималась в эпизоде картины «Мне не больно». Леша еще не был таким «черным», он порой даже шутил и улыбался. К слову, мой эпизод потом вырезали из фильма. Балабанов извинился: «Ты слишком красивая получилась! А это неправильно». В картине я играла девушку, которая в кафе заигрывала с парнем героини Литвиновой. Леша пригласил меня на премьеру «Мне не больно» со словами: «Только ты там себя не увидишь. Не вписалась». В кадре я выглядела хорошенькой барышней, а он осторожно относился к нагримированным хорошеньким артисткам.
После «Мне не больно» мы не виделись, пока не начались съемки «Морфия».
— Мне пятьдесят лет, я скоро умру, — постоянно твердил Балабанов.
— Да что такое для мужчины пятьдесят? Самый расцвет, — отвечала я.
Но Леша меня не слышал и все больше уходил в себя. Как только мы оставались наедине, он снова повторял: «Я умру». Я думала, это просто депрессия, возрастное, но случилось именно так, как он и предсказывал. Леша часто звонил мне и молчал. «Привет, Свет...» — а дальше пауза. Будто ждал, когда я его разговорю. И я старалась: забалтывала его как могла.
«Морфий» вообще шел у нас трудно. Были бесконечные сцены на морозе, настоящий пожар и чумазые погорельцы в кадре, в автобусе тоже холод, не согреться. В последний съемочный день Балабанов снимал главную сцену под условным названием «купание голых дев»: меня и Ингеборгу Дапкунайте посадили обнаженными в корыто. Корыто притащили в павильон «Ленфильма». Но тут выяснилось, что на студии нет горячей воды. Воду грели кипятильниками, потом оказалось — корыто протекает, стали стелить на дно полиэтилен. А мы с Ингеборгой все это время стояли в холодном павильоне мокрые и полуодетые.
В итоге Леша своего добился — обнаженную натуру сняли. Мы же чуть не поссорились с Дапкунайте. Я постоянно прикрывалась, не желая вставать к камере лицом, она считала, что «обнаженки» должно быть поровну у обеих. Покинув корыто, мы захотели помыться, но душевых на «Ленфильме» нет. Напросились в какой-то офис с водогреем (на студии арендовали помещения несколько организаций) и кое-как ополоснулись там. Уже не помню, была ли я на премьере фильма, но последнюю встречу с Лешей на кинофестивале в Выборге помню хорошо. Мы сидели в кафе, вокруг кипела жизнь, бегали журналисты и раскрасневшиеся столичные звезды. А у Леши было потерянное лицо и остановившийся взгляд. Мы с ним будто находились в куполе — отдельно от мира, а вокруг все бурлило и сияло.
Лишь со временем поняла, как со смертью Леши мы все осиротели. Больше нет отчаянных бессребреников, которые готовы бесплатно работать на кинопроизводстве.
Конечно, не все фильмы Балабанова я люблю. Не смогла посмотреть «Кочегара» и «Груз 200». Леша это понял и не обиделся. «Ты и не смотри, Свет, тебе не надо...» — говорил он. В этих фильмах была его собственная безумная боль, которая много лет разъедала душу.
...Он так и умер в своей тельняшке. На похоронах я не была — уехала с театром на гастроли. Те, кто провожал Лешу в последний путь, рассказывали, как сдала буквально за несколько дней его мама. Балабанов-старший к тому времени уже покинул этот мир. Я была хорошо знакома с Лешиной семьей. Октябрин Сергеевич и Инга Александровна сначала жили в Свердловске. Папа Леши возглавлял студию документального кино, мама работала педиатром. Когда сын уехал в столицу, а потом перебрался в Питер, они продали квартиру и купили дом поближе к морю — в Анапе. Мама стала главврачом в детском пансионате. И представьте, я получила именно в этот пансионат путевку от Союза театральных деятелей! К тому времени у меня родился второй сын, Тимофей, поехала на юг уже с двумя мальчиками.
Леша сразу же позвонил маме, она, не зная меня лично, обрадовалась: «Светочку ждем!» Я приехала совершенно разбитая после очередных съемок. Дети тут же разболелись — сказалась акклиматизация. Пансионат стоял в центре города, там даже по ночам гремело караоке и бродили отдыхающие, спать было просто невозможно. Плюс еще «зацвело» море: раз в год такое бывает, нам не повезло. В общем, настроение окончательно упало, и если б не помощь Лешиной мамы, наверное, отпуск оказался бы безнадежно испорченным. Она пригласила нас в гости. Увидев впервые Октябрина Сергеевича, я обалдела. Красавец, он был похож на испанца и обладал потрясающей мужской харизмой. Мама же поражала своим изяществом. Она всегда ходила в роскошных платьях и шляпках. Родители Леши накрыли стол, очень тепло меня приняли. И было видно — между ними сохранились чувства. Это читалось во взглядах, в движениях. Удивительные люди, редкие. Потом я узнала, что они привечали многих Лешиных друзей и всех кормили и любили.
Правда, папу Леша немного боялся. Балабанов-старший мог и покритиковать фильмы сына. Ему не всегда они нравились. Октябрин Сергеевич был остер на язык и умел найти аргументы, почему ту или иную сцену считает неудачной. В Анапе я познакомилась и со старшим сыном Леши Федей, который часто отдыхал летом у бабушки с дедушкой. К слову, старший сын пошел по стопам отца. Он занимается продюсерством, а младший учится в университете, но тоже думает о кино. Федя — сын от первого брака, но Леша договорился с бывшей женой Ирой, что мальчик будет жить у него. Надя приняла его как родного, и с Петькой они очень дружны. Леша так и хотел, чтоб братья чувствовали себя не как сводные, а как родные.
Если бы не Надя, Балабанов ушел бы намного раньше, она всегда ухаживала за ним как за ребенком. У них была общая дача, где он уединялся и писал сценарии. Ему хотелось не отвлекаться на внешний мир, это помогало — после очередного отъезда Леша выдавал новый гениальный сценарий. С этой же дачи он вез посуду для всех картин и разные мелочи для интерьера. Несмотря на его срывы и непростой характер, Надя до сих пор говорит: «Леша — ангел!»
Когда Балабанов умер, со мной произошел мистический случай. В середине того дня я вдруг очень захотела пойти в храм, хотя обычно посещаю вечернюю службу. Встала перед распятием со свечкой, помолилась и задумалась: «А чего это я подошла к кануну, где все свечи за упокой? За кого я их ставлю?» Вдруг мне позвонили. Я сбросила звонок, но он шел снова и снова. Выключила телефон. Выйдя на улицу, увидела, что мне набирал Андрей Ургант. Перезваниваю:
— Что-то случилось?
— Только что в «Дюнах» умер Леша Балабанов...
Знаю, что именно в тот момент, когда Балабанова отпевали в Князь-Владимирском соборе в Петербурге, Витя Сухоруков по стечению обстоятельств оказался у Гроба Господня в Иерусалиме. Он поставил свечи об упокоении души, прочитал молитву. Хотя в последние годы они не так уж часто и общались. Витя обижался, что Балабанов его больше не зовет в свои картины, берет непрофессиональных актеров.
А я понимаю, почему Леша любил снимать непрофессионалов. Балабанов очень стремился к достоверности. Поэтому и пригласил на площадку Сашу Мосина, который прошел афганскую войну, они сошлись на этой теме. Для последней картины «Я тоже хочу» он нашел в провинции потрясающую девочку Алису Шитикову. В этом же фильме музыканта играл рокер Олег Гаркуша. Все, кто хоть раз в жизни соприкоснулись с Лешей Балабановым, становились более искренними. Это не высокие слова, а правда. С людей будто слетала ненужная шелуха, и они начинали дышать полной грудью.
Сейчас я больше работаю в театре, чем в кино. Да и режиссеров уровня Леши Балабанова пока не вижу. Когда-то снималась у Виктора Татарского и Дмитрия Светозарова, сыграла в интересном фильме Рамиля Салахутдинова «Кружение в пределах кольцевой», а еще в проекте Дмитрия Нагиева «Осторожно, Задов!» Мой персонаж Настенька — спутница героя. Но это была отдушина во время отсутствия серьезных фильмов. Грели встречи со звездными коллегами — Людмилой Гурченко, Любовью Полищук, Юрой Гальцевым и другими, вряд ли мы все собрались бы на одной площадке, если б не «Задов». Мне придумали родинку на лице, очочки, крысиные косички. По крайней мере, это получилось смешным и за «Задова» мне не стыдно.
Запомнилась и работа у Марины Разбежкиной в фильме «Яр» по малоизвестной повести Есенина. Посмотрела сценарий и ужаснулась: моя героиня, нищенка, убивает женщину, чтобы отнять бусы. На съемках же группа хохотала до колик, когда я пыталась «придушить» партнершу. Но вот сцену убийства сняли, и вдруг стало происходить что-то невероятное. На ясное небо набежали тучи, послышался гром, полетели молнии, начался ливень, и оператор, конечно, начала все это снимать.
В тот день мы закончили поздно. Но мне сказали, что неподалеку есть чудный монастырь, и я туда пошла, хотя и была уверена, что он уже закрыт. Мы много смеялись на площадке, но после съемок этой сцены хотелось очищения. Да тут сама природа возмутилась — что про меня говорить!
...Спускаюсь с горочки, кругом тишина, безлюдно, дождь закончился. Навстречу идет батюшка: «Матушка, ты куда? В храм? Скажи, что отец Александр просил, чтобы тебя впустили». Захожу во двор — все заперто, понимаю, что стучать неудобно, и тут дверь открывается: «Входите, пожалуйста». И меня пустили в храм. Иногда все чудесным образом устраивается.
Был еще интересный проект «Колдовская любовь», где я снималась вместе с Яном Цапником и Аней Уколовой. Все прочие фильмы кажутся не такой уж и важной частью в моей творческой жизни.
Зато я считаю, что полностью состоялась на театральной сцене. В своем любимом Театре Ленсовета служу больше тридцати лет, здесь я получила звание заслуженной артистки России, стала лауреатом Премии имени Николая Симонова, а еще премии «Золотой софит» за роль в спектакле «Добрый человек из Сычуани». Здесь меня окружают любимые коллеги Сережа Мигицко, Аня Ковальчук, Лариса Луппиан. Сейчас к нам вернулся режиссер Юрий Бутусов. Мы все «владимирцы», и наш семейный клан трудно разбить.
Кроме того что играю на сцене, я теперь еще и детский педагог, преподаю в школе, которая является частью большого движения «Студия творческого развития Константина Хабенского». Мы работаем с детьми от шести до шестнадцати лет под покровительством благотворительного фонда Константина, студии существуют не только в Петербурге, но и еще в девяти городах России. Костя однажды пошутил: «У нас задача не сделать из них артистов, а отвратить от этой профессии». На самом деле мы просто хотим, чтобы вся розовая пелена с глаз детей спала и они поняли — актерство тяжелый труд. Это не только сцена и слава, но и пахота. В конце каждого года проходит наш фестиваль «Оперение», и я с головой погрузилась в эту работу. В прошлом году его провели в Петербурге, Костя принимал в родном городе пятьсот ребят.
«Костя, что ты сделал с моим сердцем? — спросила я однажды у Хабенского. — У меня было всего двое детей, а теперь — целая сотня!» Некоторые из моих ребят уже поступили в театральные вузы. А главное, что фонд, который открыл Костя, помогает спасать жизни. В его благотворительных проектах участвуют все ребята из наших студий. Сборы же идут на лечение детей с тяжелыми недугами. Спектакль «Поколение Маугли» помог вылечить не одного маленького человечка.
На всех наших фестивалях и премьерах бывают мама Кости Татьяна Геннадьевна и его сын Ваня. Иван живет в Испании, но постоянно прилетает к нам и занимается в студии. Он безумно общительный мальчишка, выходит вместе с папой на сцену. Надо сказать, у Вани уже неплохо получается. Недавно на фестивале в Казани сделали с ним монолог Ромео из «Ромео и Джульетты». Ваня очень старался, ему аплодировали.
Мои парни тоже выросли в театре, они переиграли все детские роли. Но, видимо, таким образом получили иммунитет к актерской профессии. Младший, которому сейчас восемнадцать, успел сняться в молодежном кино. Но поступил он в Академию при Президенте РФ на специальность «таможенное дело», а не в театральный вуз. Старшему — двадцать четыре, он поработал на проекте «Смешарики» и сейчас снова ищет себя. Они у меня такие питерские мальчики: добрые, хорошие, но без особых амбиций. Правда, есть одна вещь, которой гордимся я и мои дети. Однажды, еще до «Брата», Балабанов встретил нас с маленьким сыном у «Ленфильма».
— Как его зовут? — спросил Леша.
— Данила, — улыбнулась я.
— Хм, красиво. — Балабанов задумался на минуту и почесал затылок.
Так родилось знаменитое имя — Данила Багров.
Подпишись на наш канал в Telegram