Она жила ради выходов в эфир. Люди, биографии которых Леонтьева учила наизусть, не были ее близкими. Но она отдавала им свое время и душевные силы, пренебрегая мужем и сыном. Для них ей не хватало душевного тепла...
С Валентиной Михайловной мы познакомились в 1991 году. Времена тогда наступили непростые, лихие. С работой у многих не ладилось. На телевидении прошли сокращения, коснувшиеся и дикторского отдела. Леонтьева оказалась не востребована. Поговаривали, будто она грозила с черным юмором: «Если уволят, повешусь на троллейбусных проводах перед «Останкино»!» Шутки шутками, но жизнь без работы действительно не имела для нее смысла. Руководство телевидения из уважения к заслугам оставило Валентину Михайловну на должности консультанта. По-прежнему за ней приезжала машина. По сути, Леонтьева была уже давно не нужна на канале, но она каждое утро являлась в свой кабинет. Только бы не сидеть дома наедине с родным сыном...
Молодежь на телевидении ее уважала, но недолюбливала. Валентина Михайловна не молчала, если замечала в работе недочеты, об ошибках говорила в лицо. Попадешь к ней на язычок — за словом в карман не полезет.
Нас со знаменитой телеведущей свел случай. Практически всю жизнь я занималась организацией концертной деятельности. Возила народных кумиров по предприятиям, заводам — везде, где их любили и ждали. Колхоз-юбиляр «Нива», тот, что доставлял к столу москвичей свежие овощи, попросил устроить праздник в формате программы «От всей души».
Молодое поколение называет Леонтьеву «тетей Валей» и помнит ее по передачам «В гостях у сказки» и «Спокойной ночи, малыши!». А люди постарше знают, что главной программой ее жизни была «От всей души», рассказывавшая о человеческих судьбах. Встречи друзей и родных, которых разбросала жизнь, собирали перед экраном миллионы телезрителей. В то время передача уже давно была закрыта, но аудитория со стажем ее помнила. Вот колхозники из «Нивы» и попросили своего председателя: «А пригласите ведущей Валентину Леонтьеву!»
Хозяин — барин. Я нашла телефон, позвонила.
— Валентина Михайловна, люди хотят вас видеть!
Леонтьева отвечала нехотя:
— А сценарий-то написали?
— Написали! Но вы сможете внести коррективы.
Долго упрашивала, пока не услышала в трубке небрежное:
— Ладно, приезжайте ко мне на Большую Грузинскую, привозите сценарий.
Валентина Михайловна в халате открыла дверь, повела на кухню, предложила кофе и бутерброд. Бутерброды с сыром и макароны, как я потом узнала, были ее любимой едой.
— Как тебя зовут?
— Людмила.
— Значит, будешь Люсей, как моя сестра.
На душе от этих слов стало тепло: меня так называла мама, которая умерла, когда мне было четырнадцать лет. После неудачной попытки поступить в Щукинское училище я вернулась домой в Тамбов. А на следующий год прошла в Московский государственный институт культуры на театральный факультет. В столице родился мой Саша. Растила я сына одна. Жили мы с ним в восьмиметровой комнате.
Однажды, собирая двухлетнего Сашу в садик, поставила горячий чайник на пол: он всюду тянул ручки, думала, не дай бог, опрокинет кипяток со стола. Но вышло только хуже. Он сидел на стуле и довертелся до того, что упал прямо на чайник. Рубашку я снимала с него вместе с кожей. Лицо спасла сырыми яйцами. Била о край стола и выливала на кожу. Моя сестра когда-то так сделала с обожженными кипящим маслом ногами. Врачи говорили: мальчик — не жилец. За него молилась его крестная мать, моя подруга. И Бог помог — Саша поправился.
Я занялась организацией концертов, такая работа позволяла много времени проводить дома с сыном, помогать ему с уроками. А вскоре вышла замуж за писателя Валерия Аушева. Вместе мы уже тридцать три года.
Оказалось, и для Валентины Михайловны Тамбов не просто точка на карте. Леонтьева приехала туда, окончив оперно-драматическую студию при МХАТе. Наставник Василий Осипович Топорков посоветовал выпускнице: «Хочешь в большое плавание — начни с провинции».
Валя отправилась на биржу актеров, где ее приметил главный режиссер Тамбовского драматического театра Владимир Галицкий. Два года — с 1948-го по 1949-й — Валя служила у него, играла Нину Заречную в «Чайке»... В театре она познакомилась с будущим мужем режиссером Юрием Ришаром, который увез Валентину обратно в Москву и устроил на телевидение помрежем.
Возможно благодаря общему тамбовскому прошлому пообщались мы с Валентиной Михайловной тепло, что не помешало ей в пух и прах раскритиковать сценарий, написанный моим мужем. «Это «рыба», то есть набросок, — пыталась объяснить я. — Со сцены скажете, что сочтете нужным». Тогда я еще не знала, в чем заключается секрет Валентины Леонтьевой...
Мой муж — уникальный человек, в свое время он руководил в Архангельске областной молодежной газетой «Северный комсомолец», писал книги для детей, сценарии, на протяжении сорока лет исследовал жизнь и творчество Ломоносова, дружил с Николаем Рубцовым. Словом, он профессионал и цену себе знал. Поэтому когда вернула его труд, весь исчерканный рукой Леонтьевой, реакцию предугадать оказалось несложно. Но гроза отгремела, и я сказала: «Переделывай». И он снова взялся за карандаш.
Свой первый сценарий для Леонтьевой Валера переписывал трижды. Последний вариант она приняла. Мы арендовали концертный зал Дворца молодежи на целый день. Шесть часов шла передача. И все это время Валентина Михайловна в свои шестьдесят девять лет на высоченных каблуках выстояла на сцене. Впоследствии мы много раз работали вместе. Леонтьева любила показать, кто в доме хозяин, могла долго не соглашаться с тем, что предлагал Валера, но потом повторяла его текст слово в слово.
Мы скоро поняли, что ей нужен сценарий, в котором реплики прописаны до запятой. Так она привыкла работать со своей мамой, которая помогала Вале готовиться к эфирам. С Екатериной Михайловной они заучивали тексты наизусть, зазубривали. Зрителям казалось, что Леонтьева ведет с ними задушевный разговор, свободно общается, а она по памяти воспроизводила написанное. Ей заранее сообщали, в каком ряду, на каком месте сидит человек, к которому надо обратиться. Создавалось впечатление, что Леонтьева знает персонажей программы в лицо, а она видела их впервые в жизни, но помнила все имена и биографии. Конечно, случались накладки. Валентина Михайловна, потрясающе умная женщина и талантливая актриса, умела выкрутиться, недаром училась в театральном.
Помню, однажды она прибежала ко мне за кулисы перепуганная. Оказалось, героиня — ветеран войны и труда, рассказом о которой начинался вечер, заявила, что на сцену выйдет только в валенках. Мол, обеспечьте!
— Что делать?! — в панике восклицала Леонтьева. — Она ломает весь сценарий!
Тут же предлагаю:
— Начните вечер со второго героя, а я пока пошлю за валенками.
Она успокоилась, сделала как я советовала, и все прошло как по маслу.
Мы ездили с передачей «От всей души» по городам и весям. Не всегда Валентине Михайловне хватало сил вести эти встречи от начала до конца. Иногда на сцену в качестве ведущей выходила я. Она внимательно следила за мной из-за кулис, но никогда не комментировала, не хвалила, не указывала на ошибки, не подсказывала. Порой казалось, Леонтьева ревнует, боится, что я хорошо выступлю.
В концерте, посвященном юбилею вывода советских войск из Афганистана, участвовали многие звезды. Я читала со сцены стихотворение своего мужа «Афганский набат» о мальчиках, погибших на войне. Раздались бурные овации, а потом мамы, потерявшие сыновей, вскочили и помчались за кулисы благодарить и брать у меня автографы. Леонтьева, вышедшая на сцену следом, увидела пустые первые ряды. Когда я столкнулась позже с Валентиной Михайловной, у нее было лицо обиженного ребенка.
— Почему они стали брать автографы у тебя?!
Вынуждена была оправдываться:
— Я не виновата! Все дело в стихах, которые написал Аушев.
С той первой встречи у нее дома мы виделись с Валентиной Михайловной постоянно, сидели у нее на Большой Грузинской и не могли наговориться. Леонтьева оказалась, по сути, одиноким человеком, друзей у нее не было. С коллегами-дикторами Ангелиной Вовк, Татьяной Судец общалась в основном по работе. А так и слова сказать было не с кем. Во мне она нашла отдушину, я стала для нее подругой, дочкой, с которой можно поделиться и воспоминаниями, и переживаниями. Приезжала к ней почти каждый день. Муж недоумевал: что ты там делаешь? Если надо, помогала по дому, делилась проблемами, но больше — слушала! А Валентина Михайловна рассказывала о своей жизни.
Она родилась в Ленинграде, пережила блокаду. С той поры, кстати, не ела ни овощей, ни фруктов. Валентина Михайловна считала, что это последствия пережитого голода и... удивительного случая. Ее отец Михаил Григорьевич явно обладал экстрасенсорными способностями. Однажды в блокаду он как бы материализовал яблоко. «Мы с сестрой ели его, ощущая вкус и аромат», — вспоминала Леонтьева.
Наверное, это был гипноз. Так или иначе, фрукты с тех пор Валя в рот не брала. Папа заболел и умер от голодного психоза. Тело на саночках отвезли к траншее, где хоронили всех мертвецов. Но пока отец еще пребывал в здравом уме, он делал все, что было в его силах, помогая семье. Слабый, едва державшийся на ногах, сдавал кровь, за которую с ним обещали расплатиться продуктами. Но посылка с сухарями, шоколадом, печеньем и сваренными вкрутую яйцами пришла, когда он уже умер. Для Екатерины Михайловны и девочек это стало настоящим спасением. Они несколько дней питались «студнем» из разваренных кожаных ремней. Мама научила девочек курить, чтобы меньше хотелось есть, отправляла их к Неве за водой, когда видела, что они могут замерзнуть в голодном оцепенении. «Мы встречали на улице людей, и становилось легче», — говорила Валентина Михайловна.
В три часа ночи Валя поднималась и шла занимать очередь за хлебом. Однажды нашла на улице хлебные карточки на целую семью. Тот, кто их потерял, обрек своих близких на смерть. Валя подошла к очереди и назвала фамилию — их указывали на картонных прямоугольниках. Отозвалась женщина. Валя протянула ей карточки, а та вдруг начала хлестать девочку по лицу. «Что делаешь?! Она тебе жизнь спасла!» — кричали люди. Но та в исступлении не понимала, что творит. Видно, хватилась, что карточек нет, и стояла остолбенев, осознавала страшные последствия. А все свое отчаяние выплеснула на Валю.
Соседка приводила к Леонтьевым ребенка.
— Пусть посидит, — просила она.
— Зачем вы его к нам водите? — спросила Екатерина Михайловна.
— Боюсь, муж его съест...
В начале 1943-го семью эвакуировали. Леонтьевы добрались до Москвы и купили билеты, которые на тот момент только и оставались в железнодорожной кассе, — до Ульяновска. Никакой родни у них там не было. Добросердечная попутчица предложила: «Поедем к нам в Новоселки, в совхозе с голоду не помрете».
В Новоселках Валя окончила школу, летом работала в поле. Старшая сестра Люся устроилась бухгалтером. Необыкновенно яркой, талантливой и волевой девушкой была Людмила Леонтьева. Чего стоит один факт — она сама у себя роды приняла посреди поля! До девяноста лет сохраняла светлую голову и грамотную речь. Ей бы в Москву к сестре перебраться, Люся не затерялась бы в столице. Но она осталась в Новоселках с мужем и детьми. Только когда Екатерина Михайловна умирала, сестра приехала в Москву проститься. И хоронила мать тоже она. Валентина Михайловна присутствовать не смогла, улетела на съемки...
И словно бумеранг судьбы — родной сын Валентины Михайловны тоже не приехал на похороны матери. Непростые отношения у них сложились. Митю воспитывала бабушка Екатерина Михайловна. Отцом мальчика был Юрий Виноградов. С Ришаром Леонтьева прожила три года. На память осталось лишь несколько снимков — он увлекался эротической фотографией, Валя иногда позировала ему.
С другим Юрием — Виноградовым — Валя познакомилась в ресторане. К ней подошли двое молодых людей. Один представился англичанином, сотрудником британского посольства. Он Леонтьевой понравился, но ведь иностранец! Такие знакомства в СССР не приветствовались. К счастью, парень шутил. Он действительно был дипломатом, но нашим, советским. Так завязалось знакомство, переросшее в роман, а потом и в долгий брак. Вскоре после рождения Мити Виноградова отправили с дипмиссией в Америку. Для Леонтьевой полтора года, вынужденно проведенные за океаном, показались каторгой.
«Я умирала без телевидения», — говорила она. От невозможности что-либо изменить она снимала телефонную трубку и говорила в пустоту: «Как я вас всех ненавижу!»
Может быть, расставание с родиной давалось ей тяжело из-за бурного романа с космонавтом Борисом Егоровым. Как красиво он за ней ухаживал! Однажды ехали каждый на своей машине и при этом держались за руки. Борис провожал Валю, улетавшую к мужу. Они трогательно и нежно прощались в аэропорту...
Спустя время Вале в Нью-Йорк позвонил Юрий Сенкевич: «Пока ты сидишь в Америке, Фатеева твоего космонавта увела!»
Тогда-то она и рванула домой, но было уже поздно. Знакомым возвращение в Москву Леонтьева объясняла одним: «Не могу без телевидения». Голубой экран отвечал ей взаимностью, обеспечивая всенародную любовь. Однажды, когда она гостила у меня, я предложила: «Хватит ездить на такси, пойдем прокатимся в метро».
Пассажиры подземки бросились к любимой телеведущей, мы не знали куда бежать. «Как после этого ездить на метро?!» — вздыхала Леонтьева.
В нее влюблялись мужчины — и стар и млад. Знаю, что в студенческие годы за Валей ухаживал Булат Окуджава, а потом жизнь развела молодых людей. Валя уехала в Тамбов, Булат — в Ленинград. Спустя сорок лет редактор попросила Леонтьеву: «Хотим пригласить в программу Булата Шалвовича, помогите, Валентина Михайловна! Вы же когда-то были знакомы».
Она позвонила. Окуджава был не в самом приветливом расположении духа.
— Простите... Булат, — начала Валентина Михайловна, — не знаю, как мне можно к вам обращаться теперь — на ты, на вы...
— С кем я говорю? — спросил тот раздраженно.
— Вы только не вешайте трубку, вот послушайте...
И она прочла ему стихотворение, которое он когда-то ей посвятил.
— Валюшка, родная! Ты?! Как тебя найти?
— Я каждый день прихожу в твой дом!
Они увиделись через несколько дней на концерте, который вела Валентина Михайловна. Булат с женой сидели в первом ряду. Она сбежала к нему со сцены. Они смотрели друг на друга, едва сдерживая слезы. А спустя два месяца после этой встречи Булата Шалвовича не стало. «Кто знает, — говорила Валентина Михайловна, — если бы мы не потеряли друг друга из виду, может, все сложилось бы иначе?»
В «Останкино» ей оказывал знаки внимания Николай Дроздов. Нравилась она и Юрию Гагарину. Однажды Леонтьева вела новогодний «Голубой огонек», на котором присутствовал Юрий Алексеевич.
— Валентина, давайте с вами выпьем шампанского! — предложил Гагарин.
— Я не пью.
— Вы больны?
— Я вообще никогда не пью. Организм не принимает алкоголь.
— Нет, это вы со мной не хотите выпить... Именно со мной! — обиделся он.
Юрий Алексеевич не поверил, а ведь это была чистая правда: Валя ни грамма не могла выпить, ее сразу тошнило.
«Я всем нравилась, — часто говорила Валентина Михайловна, — но никто меня не любил. Жерар Филип на фестивале в Париже глаз не сводил. И что? Улетела в Москву, и поминай как звали».
Да. Мужчин рядом было море. С Урбанским Валентина Михайловна дружила. Был случай, он занял у нее деньги. Она и думать про это забыла, вдруг Евгений звонит в двенадцать ночи:
— Валюшка, выйди — долг отдам.
— Я уже спать легла.
Но Урбанский настаивал:
— Выходи, пока у меня деньги есть.
Леонтьева накинула халат поверх ночнушки и выбежала к нему. Евгений отдал деньги, обнял Валю и дружески поцеловал. В этот момент, как в плохом анекдоте, появился вернувшийся из командировки муж. А дома на столе для полноты картины он увидел два бокала — к Вале вечером заходила Таня Судец. «Ох и трудно мне было отмыться! — вспоминала Валентина Михайловна. — Убеждала в невиновности как могла, но сомневаюсь, что Виноградов поверил».
Особую близость с генсеком Брежневым и главным телевизионным начальником Лапиным Валентина Михайловна отрицала. Неужели если бы у нее с ними что-то было, мне не сказала бы?
Валентина Михайловна любила красиво одеваться. Носила шляпки, строгие костюмы. Жилетки были ее вечной униформой, которую я тщетно умоляла сменить. Привозила ей вещи из Парижа, а однажды увидела коллекцию начинающего модельера Юдашкина и подошла к Валентину с вопросом:
— Не могли бы вы сделать что-нибудь красивое для Леонтьевой? Сколько это будет стоить?
— Для Валентины Михайловны — бесплатно!
Попросила подругу приехать на примерку и услышала в ответ: «Какой-то Юдашкин-Забабашкин...» И ехать отказалась. Не знала она такого модельера, вот если бы я ее к Зайцеву повезла, тогда другое дело!
Свою «фирменную» родинку Леонтьева не любила. Хотела ее свести. Пошла к косметологу, а тот ей и скажи: «Если вы от нее избавитесь, это уже будете не вы». Она и передумала.
У Валентины были красивые ноги. Она подчеркивала это каблуками, не стесняясь высокого роста. Да, эффектная была женщина, до самой старости.
Помню, после программы, которую мы провели в Гжели, состоялся банкет. Директор предприятия по фамилии Логинов — красавец мужчина — пригласил Валентину Михайловну на танец. Я всегда знала, что она поет, но что так легко, хорошо танцует — не догадывалась. Логинов смотрел на нее влюбленными глазами. И я загляделась до того, что больно наступила шпилькой мужу на ногу.
Валентине Михайловне уже исполнилось семьдесят, когда пылкими чувствами к ней воспылал бизнесмен, внешностью похожий на Бунина. Она показывала мне фотографию. Он был на двадцать лет моложе, но не задумываясь сделал Леонтьевой предложение. Ей объяснялись в любви мужчины и на тридцать лет моложе.
— Многие это делали ради карьеры, — сказала я Валентине Михайловне, — а этот сам богат. Подумайте!
— Люся, мне восьмой десяток. О чем ты говоришь?!
Несмотря на, скажем так, разные обстоятельства жизни, Валентина Михайловна любила мужа, иначе не родила бы Митю в тридцать девять. Она тяжело переживала разрыв. Когда сыну было шестнадцать, муж ушел к другой, переехал жить в Ленинград. «Польстился на падшую женщину!» — с горечью говорила мне Леонтьева.
Соперницей знаменитой телеведущей стала медсестра из санатория, куда Юрий поехал подлечиться. Даже спустя годы боль измены не отпускала Валентину Михайловну. Но Юру можно было понять: он не часто видел жену дома, праздники встречал с тещей. «Я женился на телеящике!» — в сердцах восклицал он.
Муж может уйти от жены, когда чаша терпения переполнена, а вот сын... Митя остался с матерью, любя и ненавидя ее. Забегая вперед, расскажу — когда Виноградов умер, Митя поехал в Питер его хоронить. Леонтьева рассказала мне об этом с возмущением:
— Почему? Зачем ему это нужно? Можешь объяснить?
— Он его отец. Как не поехать? — удивлялась я. Валентина Михайловна, конечно же, ревновала. Но Митя провел в детстве с отцом куда больше времени, неудивительно, что он любил его.
Всю беременность Валя работала. На третий день после родов была на Шаболовке. Бегала кормить ребенка домой, благо жила тогда напротив. Не берусь судить ее. Валентина Михайловна не могла без телевидения. Настоящим ударом стало для нее отстранение от эфиров, случившееся в начале восьмидесятых. Тогда разнесся слух, будто Леонтьева — английская шпионка.
Журналисты обрывали телефон:
— Валентина Михайловна, это правда?
— А как вы думаете, похожа я на англичанку?!
Похожа — не похожа, но на три месяца ей запретили показываться на экране до выяснения обстоятельств. Как потом оказалось, началось все с дурацкой шутки. Два известных юмориста поспорили между собой, чья сплетня быстрее проникнет в народ. Один распускал слух, что шпионка — диктор Ольга Высоцкая, а другой «оклеветал» Валентину Леонтьеву. Второй победил. Глупость несусветная! Но правда открылась нескоро. Леонтьева испытала настоящий стресс, доказывая невиновность в кабинетах начальства, решившего — как бы чего не вышло — перестраховаться. К счастью, Сергей Лапин, благоволивший к Леонтьевой, понял: если и дальше запрещать Валентине Михайловне вести передачи, можно окончательно подорвать репутацию телеведущей, и вернул «тетю Валю» на экраны. Его дети, как и ребята всей страны, обожали передачи «В гостях у сказки», «Спокойной ночи, малыши!». Когда подходило время их эфира, вмиг пустели дворы. Никто из детей и не догадывался, что заготовки для рубрики «Умелые руки» тете Вале делали заранее. Сама ничего не могла ни нарисовать, ни из пластилина слепить.
А вот ребенок Леонтьевой, наоборот, выключал телевизор, когда начинались ее программы. Однажды Валя принесла с работы детские рисунки. «Посмотри, какие замечательные!» — сказала Леонтьева сыну. У него случилась истерика, Митя порвал их в клочья, ведь его собственные мама не замечала.
В другой раз Леонтьева повела сына в Театр кукол Образцова. Все дети, которые там были, кинулись к ней, а Митя, видя это, спрятался за колонной. Она стала его искать, а когда нашла, он ей крикнул в страшной обиде: «Ты всехняя мама!»
В пожилом возрасте, не будучи востребованной как раньше, она пыталась наладить отношения с сыном. Помню, привезла из «Останкино» подушки, заряженные подвизавшимся на телевидении экстрасенсом: «Может, с Митькой перестанем ругаться...» Мы видели, что ей трудно с сыном, предлагали разменять квартиру, но Леонтьева отказывалась: «Хочу быть рядом».
Когда я познакомилась с Митей, ему было лет тридцать. Внешне он походил на русского богатыря: на две головы выше матери, крепкий, плечистый, накачанный. Такой стукнет — сразу убьет.
Сколько она из-за него слез пролила, наверное, только я видела. Приду, а Валентина плачет: «Люся, опять поссорились!» Ругались в основном из-за денег: мало дала. Со временем Леонтьева продала и дачу, и машину: «Ничего мне не нужно». Не знаю, кто подарил ей норковую шубу, но только с тех пор прошло лет двадцать пять, мех стал вылезать, а Валентина Михайловна все не могла с шубой расстаться. Я корила: «Хватит ходить в затрапезной, надо новую купить».
Так она нашла скорняка, который из кусочков сделал ей «конфетку» и ни копейки не взял. Валентина Михайловна экономила ради сына. Напомнить ему, что он взрослый мужик и должен сам зарабатывать, боялась: «Ты что?! Митя меня убьет». Он мог позволить себе поднять на мать руку, Леонтьева заискивала перед ним. При мне ничего подобного не происходило, но многие, в том числе Валентин Дикуль и Кира Прошутинская, об этом говорили.
Мне кажется, происходило это даже не из-за денег, которые она ему «недодала». Митя вымещал на матери детскую обиду. А заодно возложил на нее ответственность за неудачи взрослой жизни. Своей вины он не чувствовал, хотя умом Бог не обидел — незаурядный парень, умница. Но жизнь не складывалась: во ВГИКе на операторском недоучился, ушел с третьего курса, никакой постоянной работы не нашел. Он увлекался живописью, хорошо рисовал, но мир на Митиных картинах выглядел чересчур мрачным. Однажды я зашла в его комнату, стала разглядывать рисунки.
— Митя, а что у тебя повсюду свастика?!
— Это же один из древнейших символов движения, света, Солнца!
— Но для русских-то людей, да и для европейцев существует одна ассоциация — с фашизмом!
— Ну и пусть! — и начал рассказывать мне историю креста с загнутыми концами, изображения которого появились за несколько тысяч лет до нашей эры.
Митя одно время встречался с девушкой-спортсменкой, веселой жизнерадостной Ксюшей. Глядя на эту девочку, нельзя было догадаться, что она страдает болезнью крови. Ксюша часто уезжала на лечение в Швейцарию, где ей продляли жизнь. Молодые, как правило, закрывались на кухне. За стол нас никогда не приглашали. Это Митя не хотел, Ксюша обязательно бы позвала... Так мы и сидели, не высовывая носа, в комнате Валентины Михайловны — с кроватью, вечно покрытой полиэтиленовой пленкой. Дело в том, что Валентина Михайловна была страшной собачницей. Даже когда поступала в театральный, изображала собачку.
Эта любовь причиняла ей много неудобств, но Леонтьева терпела, не роптала. Из-за постоянных проблем со здоровьем она не всегда могла вывести питомцев на улицу, поэтому застилала кровать пленкой. Псы у нее были злые, я их побаивалась. Раз Валентина Михайловна шла с кухни, я встала, чтобы открыть ей дверь. Леха решил, что нападаю на его хозяйку, и укусил. Валентина Михайловна тут же стала смазывать мне раны, в глазах у нее стояли слезы, но Леху она не наказала.
Зато кошек терпеть не могла. Однажды пришла к нам в гости и осталась ночевать. Кот мой стал к ней ластиться.
— Люся! Что он делает?!
— Объясняется в любви.
— Убери его!
В другой раз я позвонила ей вся в слезах:
— Валентина Михайловна! Он упал с седьмого этажа!
— Кто?!
— Маврик! Кот!
— Тьфу на тебя! — сказала Леонтьева.
К земле тоже была равнодушна. Мы пригласили ее к нам за город погостить. Я вышла на участок и давай выдергивать сорняки. «Для чего приехала к подруге? — ворчала она. — Чтобы весь день видеть твою задницу?!»
Иногда мне казалось, что кроме телевидения и собак ничто ее искренне не трогало, не интересовало.
В квартире Леонтьевой порой происходили загадочные события. Однажды звонит: «Люся, срочно приезжай!» Оказывается, взорвался весь хрусталь, который она привезла из Америки. Хрусталь иногда может со временем разлетаться на осколки. Но так, чтобы весь сразу?! Это действительно было странно. Как могла, успокоила ее, объяснив случившееся законами физики, которые изучала в железнодорожном техникуме, в котором успела поучиться до театрального. Это не единственная странность, произошедшая у нее дома. Однажды она спросила:
— Переночуешь в Митиной комнате? — Сын тогда был на даче.
— Почему бы и нет?
— И не боишься? Недавно на стене появилась надпись детским почерком «Все вы дураки!».
Не стала ей говорить, не хотела расстраивать, что скорее всего так над мамой «пошутил» Митя. Но Валентина Михайловна была уверена, что некто «темный» живет в кладовке.
— Собака его чувствует: шерсть на загривке дыбом поднимает и пятится. А иногда воет.
— Раз такое дело, — решила я, — давайте освятим квартиру. Я договорюсь.
— Митька уедет в воскресенье на дачу, приводи священника.
Я обратилась к известной актрисе-чревовещательнице Раисе Виноградовой, зрители помнят ее по выступлениям с куклой Кирюшей. Она очень верующая женщина, у нее даже попугай читал «Отче наш». Раиса попросила знакомого священника съездить освятить квартиру Леонтьевой. Батюшка ради Валентины Михайловны отложил крестины, как оказалось, зря. «Отменяй! — позвонила Леонтьева. — Митька на дачу не поехал. Священника он на порог не пустит».
Таким был Митя — чужому человеку в дом зайти не даст. Не знаю, как только он меня терпел? Даже родню Валентины Михайловны не жаловал. Когда Людмила Михайловна приезжала в Москву, ночевать ей приходилось в гостинице. И на могиле воспитавшей его бабушки Митя ни разу не был. Не простил ее за то, что прочитала его дневники. Наверное, в них Екатерина Михайловна хотела найти отгадку, как управляться с внуком. Жесткая и бескомпромиссная, она не могла подчинить его и заставить слушаться, хотя и применяла прогрессивные методы рыночной экономики: получил пятерку, держи пять рублей, четверку — четыре.
Квартира так и осталась неосвященной.
— Не нравится мне это, — сказала я. — Вы когда в последний раз причащались?
— Никогда!
Я привела подругу на исповедь к своему земляку архимандриту в церквушку неподалеку от мэрии. Когда священник вышел от нее, он весь был в поту. А Леонтьевой стало легче, хотя душа за сына продолжала болеть.
Митя затеял бизнес и прогорел. Их с матерью квартира должна была уйти с молотка. Это мне рассказал Зураб Церетели. Леонтьева позвонила ему: «Зурабчик, миленький, молодчики приходили, хотят квартиру отнять. Помоги!» Церетели вмешался. Кредиторы отступили: «Да если бы он сразу сказал, кто его мама!» Но Митя не говорил об этом никогда и никому. Еще учась в школе, не разрешал матери ходить на родительские собрания: «Если узнают, чей я сын, вообще учиться не буду».
Зная, как ей тяжело, старалась выписывать гонорары побольше. Зарплату нам нередко платили бартером. Коричневый ковролин Леонтьевой привезли с комбината, где мы проводили «От всей души». Я ругалась:
— Зачем закрыли хороший паркет?
— Хлопот меньше. Пропылесосила — и готово.
В кризисном 1991-м она позвонила перед Новым годом: «Люся, нам с Митей есть нечего».
Я поехала в совхоз, где мы только что делали программу. Директор не очень обрадовался моему визиту, но распорядился дать две курицы и овощей. Я притащила Леонтьевой тяжелые сумки.
— Это вам.
— А тебе?
— Мне ничего не надо!
Она и слушать не захотела и отдала одну курицу. И в то голодное время у меня к Новому году на столе была жареная курочка.
Казалось, Митя, взрослый мужчина, должен был бы нести какую-то ответственность за себя, за быт, за мать. Увы, Валентина Михайловна не имела на него никакого влияния. В «Останкино» Леонтьева была королевой, с ней раскланивались с подобострастием и уважением. А дома она менялась, сразу ссутуливалась, влезала в неизменный халат, в глазах появлялся испуг, в голосе извиняющиеся интонации: «Митенька, может, ты покушать хочешь?»
Не бог весть как, но она ему готовила, гладила вещи. Домработницы у Леонтьевой не было, все делала сама. И при этом выглядела холеной, ухоженной женщиной. С одной стороны, жадновата была на деньги, с другой — экономила ради Мити.
Сын разговаривал с матерью сухо и коротко, словно они были в ссоре. И тем не менее разъезжаться с Митей Леонтьева не хотела. Волновалась, когда его по нескольку дней не было дома.
— Почему не звонишь?
— Мама, если со мной что-нибудь случится, ты об этом узнаешь первой.
С семидесятилетием Леонтьеву поздравил сам Ельцин.
— Люся! Как он мог?!
— Что случилось, Валентина Михайловна?
— Я же просила не говорить, сколько мне лет!
На телевидении ее чествовали коллеги, официальные лица, а домой пришла одна я. Мы включили музыку на кухне, я в длинном красивом платье, в котором еще замуж выходила, сплясала. Так мы отметили ее праздник...
А накануне восьмидесятилетия Валентины Михайловны общаться перестали — нас рассорили. Какие-то ребята захотели возобновить на телевидении передачу «От всей души». «Работать буду с Люсей», — поставила условие Леонтьева.
Они сделали вид, что согласны, но я им была не нужна. Зачем тратить лишние деньги? Они и так немало вложили в этот проект — оплатили Леонтьевой пластическую операцию.
— Что это с вами, Валентина Михайловна? — удивилась я, увидев ее преображенной.
— Это все препараты с акульими плавниками! — слукавила Леонтьева.
Якобы одними таблетками добилась такого результата. Безусловно, выглядеть она стала моложе, но что-то важное потеряла: ушла одухотворенность, которая словно освещала ее лицо.
Я должна была ехать в Звенигород, на дачу к организаторам проекта — обсудить планы. Но перед этим Леонтьева взяла меня на юбилей Эдуарда Сагалаева. На празднике к ней подошел поцеловать ручку Александр Пороховщиков.
— Знакомьтесь, это моя Люся, — сказала ему Леонтьева.
— Очень приятно, — ответил, поигрывая глазами, знаменитый актер и протянул визитку. — У меня дом в Староконюшенном, обязательно приходите.
И я пришла. Так с легкой руки Валентины Михайловны завязалось это замечательное знакомство. Александр Пороховщиков и его мать, с которыми познакомилась благодаря Леонтьевой, являли собой пример совершенно иных отношений матери и сына.
Галина Александровна — необыкновенная, остроумная, огневая женщина — имела огромное влияние на Александра Шалвовича. Он, без сомнений, был маменькиным сынком, боготворил Галину Александровну и заботился о ней. Она отвадила всех девушек, которые, по ее мнению, были Шуры недостойны. Одну утрату Шалвович, возможно, и не мог простить матери, но никогда этого не показывал — он сам выбрал путь беспрекословного подчинения. Та девушка была из бедной семьи, ходила в драных колготках, что не помешало Шуре влюбиться без памяти и строить планы на семейную жизнь. Галина Александровна сказала свое твердое нет, и молодые расстались. А та девушка потом вышла замуж за принца из какой-то африканской страны и стала богатой женщиной.
«Людка, пошли покурим, — говорила мне Галина Александровна. — Шурка пистон вставит, если узнает, а мы ему не скажем».
Она очень дорожила памятью об отце — гениальном конструкторе, создававшем танки. Помню, однажды чертежи слетели со стола, а Галина Александровна воскликнула: «Не роняйте мозг моего папы!»
Деда Пороховщикова репрессировали. Шалвович рассказал мне такую историю: «Однажды Галине Александровне позвонил неизвестный:
— Я расстреливал вашего отца. Всю жизнь его глаза стоят передо мной. Они меня преследуют. Я хочу покаяться перед вами. Меня заставили это сделать, это было моей работой. Можно с вами встретиться?
— Я пожилой, больной человек, может, сын захочет с вами поговорить.
Я отказался, — сказал Шалвович. — Я бы его убил».
Галина Александровна как-то отправилась в парикмахерскую на каблуках, упала и сломала шейку бедра. После этой травмы она уже не оправилась и вскоре умерла. Горе сына было безмерно. Когда на сороковой день после смерти Галины Александровны мы собрались на поминках, Шура показал конверт:
— Это волосы моей мамы. Я собираюсь ее клонировать.
— Что ты — верующий человек — говоришь?!
— Я уже с корейцами познакомился, которые этим займутся.
Он скучал без матери, она являлась ему. Например, поливал Шалвович цветы в ее комнате и чувствовал, как она прикасалась к плечу: «Не перелей!»
Ирочку, на которой Пороховщиков в итоге женился, мать так до конца и не приняла. И под одной крышей они стали жить только после ее смерти. Кто-то, возможно, скажет, что Галина Александровна разрушила сыну жизнь, не дала жениться на любимой женщине, а ведь она могла подарить ему детей, о которых он так мечтал. Но в отличие от Мити, сына Валентины Михайловны Леонтьевой, Шура на мать не озлобился, продолжал по-прежнему ее чтить.
Говорят, Пороховщиков безумно любил Ирочку. Ему казалось, она похожа на Галину Александровну: «После маминой смерти Ирочка надела ее дубленку и стала как две капли воды походить на маму».
А мне кажется, все дело именно в дубленке... Если Шалвович приезжал к нам в гости, он никогда не брал с собой жену. Так я ее ни разу и не увидела. Мне кажется, Ира его стесняла. Помню, жена позвонила ему на мобильный, а он взял и отключил телефон.
— Не могу, — говорит, — больше.
— Так ведь нельзя, Шалвович, ты же везде всегда один. Может, лучше развестись? Найдешь себе нормальную женщину, заведешь детей.
— Я предложил Ире расстаться. А она в ответ: «Наложу на себя руки, и ты будешь повинен в моей смерти». Да я уже привык. Она мне как дочка...
Эта девочка, на двадцать три года моложе мужа, выполнила бы угрозу — любила его безумно, до самоотречения. Но при этом особенно о нем не заботилась, не умела готовить и не стремилась научиться. Шалвович сам заведовал кухней. Больше всего любил соленые огурчики и краковскую колбасу. Диеты не придерживался, несмотря на сахарный диабет. У него открылась трофическая язва. Жуткое зрелище — он мне показывал. Я приготовила тыквенный настой, советовала пить. «Да не поможет мне, Люда, уже ничего, сахар-то зашкаливает», — вздыхая, говорил он.
Тем не менее он за мной приударял, глаз горел, но я ему всегда отвечала:
— Шалвович, ты не мой тип. Мне нравится Георгий Тараторкин.
— А еще я твоего мужа очень уважаю, — добавлял он.
Да, это правда. Уважал, дружил, поддерживал. Помню один показательный случай. Я попросила Пороховщикова приехать на презентацию книги моего супруга «Угреша Дмитрия Донского». А накануне на Александра Шалвовича, бывает же такое, упала железная крыша от гаража-ракушки. Перелома не было, но ушиб был очень серьезным.
— Не смогу, наверное, — засомневался он, — очень плохо себя чувствую. Боль адская.
— Ну пожалуйста, — настаивала я, — попробуй. Анна Николаевна Шатилова вот согласилась, подъедет.
И что вы думаете? Он в этом ужасном состоянии приехал, выступал сидя на стуле, но говорил прекрасно, публика была в восторге. Мне до сих пор стыдно, когда вспоминаю об этом, — зачем просила? Не все можешь вовремя понять, оценить...
Я возила фильм Пороховщикова «Цензуру к памяти не допускаю» во Францию, в город Онфлер, на Фестиваль российского кино, рассказывала о нем, о его деде и по просьбе организаторов читала стихи Есенина. Когда закончила выступление, ко мне подбежали восторженные французы. Думала, их впечатлила поэзия, но оказалось другое. «Вы были очень сексуальны!» — транслировал мне переводчик их отзывы. «Радуйся, у французов это лучший комплимент», — прокомментировал Владимир Меньшов.
В Интернете ходила идиотская сплетня о том, что известный актер и режиссер — отец моего сына. Запустила ее Леонтьева. Как-то я танцевала с Меньшовым, а Валентина Михайловна и говорит ему: «Танцуй-танцуй, а у тебя ведь сын растет, по пьянке-то и не помнишь. И внучка у Люси — копия ты».
Она знала, что Меньшов приезжал в Тамбов, когда мне было двадцать лет, и за роль Алиман в спектакле по повести Чингиза Айтматова «Материнское поле» вручал мне диплом первой степени. Леонтьева пошутила, журналисты подхватили и до сих пор не дают нам покоя.
— Володя, я на них в суд подам, — не выдержав, сказала Меньшову.
— Еще больше шумиха начнется, лучше промолчи.
И я не стала связываться... Но вернусь к рассказу про Александра Шалвовича.
Если подумать, незавидная судьба досталась Пороховщикову под конец жизни. Сначала ухаживал за матерью, так и не оправившейся после травмы. Потом слег отчим. Когда и его не стало, Пороховщиков заботился об Ирочкиной матери — лежачей больной. Белье ей сам перестилал. А о нем позаботиться было некому.
— Шалвович, — спрашивала я, — у тебя, когда ты ездил по заграницам, женщины были?
— Были.
— А дети есть?
— Может, где-нибудь и есть.
Если бы были, они как воронье после его смерти налетели бы делить наследство. Хотя счетов в банках Пороховщиков не оставил. Он мечтал открыть с другом Гиви бензоколонку. Шутил: «Люда, мы с тобой поедем на кинофестиваль в Париж и столько тебе шляп накупим!»
Но разве у нас в столице выгорит такое дело... Все осталось проектами. Шура надеялся отреставрировать особняк в Староконюшенном переулке, несмотря на то что дом этот был неблагополучным. Ирочка говорила: «Он нас погубит!» — боялась оставаться ночевать одна. Шалвович рассказывал, что видел там призраков — дам в кринолинах, мужчин во фраках. Они подошли к нему, спящему на диване, и сказали: «Это наш потомок».
Пороховщиков дружил со Святославом Федоровым. В Тамбове находится филиал его клиники, куда он полетел на вертолете и на обратном пути разбился. Звал с собой Шуру, а тому предложили хорошие деньги за выступление в Волгограде, он и отказался. А раньше часто летал с Федоровым. «Чуть в штаны не наложил однажды! — рассказывал Пороховщиков. — Святослав бросил штурвал и ушел в пике, крикнув: «Пролетим над моей могилкой?!»
Федоров погиб с человеком, которого позвал с собой, когда узнал, что Шура не полетит. Выступление Пороховщикова отменили.
— Я свободен! — позвонил он Святославу.
— Не могу уже отказать человеку, — ответил тот.
Так судьба отвела смерть от Александра Пороховщикова. Но только на время... Я молюсь за него. Он иногда снится мне, улыбается. Значит, все у него хорошо.
Шалвович, когда у меня должна была состояться встреча с молодыми людьми, задумавшими возродить передачу «От всей души», вызвался поехать со мной. «Не нравятся мне эти ребята», — сказал он и был прав. Страшными они оказались людьми. На встречу не явились, якобы попали в аварию. Думаю, они специально не стали встречаться, я была лишним звеном в проекте. И вскоре отыскали способ от меня избавиться. Я передала кассету со вступительной музыкой передачи «От всей души» для творческого вечера Валентины Михайловны в Курске. А они кассету подменили. На ней звучали какие-то разговоры на французском. «Все с тобой понятно, Люся! Все по Парижам разъезжаешь! Как же ты меня подвела!» — Леонтьева была сильно раздражена.
Я позвонила людям, передававшим кассету. Ведь по их вине вышло так, что у Леонтьевой не оказалось на руках нужного материала. «Старуха совсем сбрендила! — сказали мне они. — Она все выдумывает». Я рыдала от невозможности доказать свою невиновность.
Прошло немного времени, и Леонтьева отказалась участвовать в передаче. На восьмом десятке она не смогла запомнить текст.
— Не волнуйтесь, мы пустим бегущую строку, — сказали авторы проекта.
— Нет, отказываюсь. Я буду не Леонтьева, если стану читать.
Валентина Михайловна рассказывала, что разъяренные отказом, эти люди ворвались в ее останкинский кабинет, выкрикивали в лицо Леонтьевой жуткие вещи. Обзывали, угрожали: мы потратили, такая-сякая, кучу денег, сделали тебе пластику, кормили-поили, а ты! Они в буквальном смысле разгромили ее рабочее место: скидывали на пол бумаги, разбили памятные подарки. Не знаю, как она пережила этот ужас!
Мы помирились в тяжелый момент, когда Валентина Михайловна сломала шейку бедра. Евгений Кочергин рвался к Леонтьевой, боялся, что, не ровен час, она с голоду умрет с таким сыном. Митя его не пустил. «Людка, ты должна поехать! — говорил Женя. — Тебе он позволит войти. Ты единственный близкий ей человек!»
И я пошла. Конечно, мы помирились, поплакали и простили друг другу все обиды. Я стала возить продукты, больше всего Леонтьева любила холодец-«дрожачку», который готовил Валера.
Операцию после перелома шейки бедра сделали бесплатно и успешно. Но Валентина Михайловна очень сдала, еле ходила. Последние лет десять ее постоянно преследовали серьезные травмы. Сначала она сломала руку. Я приехала, чтобы помочь накрасить ресницы. «Люся, суп мне сваришь?» — попросила Валентина Михайловна. Она научила меня опускать в бульон неочищенную луковицу, отчего суп получался необыкновенно красивого золотистого цвета.
Упав на лестнице в «Останкино», Валентина Михайловна повредила спину. Начал расти горб. Валентин Дикуль вправил позвонки и предупредил: «Не допускайте сквозняков». А она отправилась на лоджию развешивать белье, в то время как второй балкон был открыт. Ее продуло, Леонтьева снова слегла. «Он на меня кричал!» — жаловалась Валентина Михайловна на Дикуля.
Валентина Ивановича можно понять: он столько труда вложил, чтобы поставить ее на ноги. А в той ситуации сказал, что больше ничего сделать не сможет. Валентину Михайловну лечили в кремлевской больнице, так она и там умудрилась упасть и получить сотрясение мозга. Я была свидетелем, как Митя примчался и устроил разнос врачам: «Почему у мамы не было сиделки?!» Врачи оправдывались: сиделки больным не полагались. Казалось бы, сын волновался за мать, с врачей спрашивал, но с себя спросить не торопился. Дома Валентина Михайловна оказалась безо всякого ухода и пригляда. Возможно, именно отношение сына в этот тяжелый для нее период заставило Валентину Михайловну принять решение о размене квартиры.
Мите досталось жилье в центре. А Валентине Михайловне — на «Водном стадионе». Но в той квартире она не провела ни дня. С Большой Грузинской переехала к сестре в Новоселки. Помню, мебель из Москвы почему-то нельзя было вывезти без специального разрешения. Помогла и все организовала добрая знакомая Леонтьевой — диктор Алла Данько. По перрону Валентина Михайловна шла сама, простились тепло: «Люсенька, ты приезжай!»
Я навестила Валентину Михайловну в Новоселках, там все было как в ее московской комнате — диванчик, коричневые шторы. Валентина Михайловна жила на первом этаже дома, а сестра Людмила — на четвертом. Люся без конца бегала к ней навестить, покормить. Телевизор Валентина Михайловна практически не включала: «Не могу видеть, во что превратили мое телевидение! Все бездарно!» Когда я привезла ко дню ее рождения поздравительные телеграммы, и вовсе стала говорить: «Ненавижу телевидение!»
К ней пришло некое переосмысление жизни. Она постоянно вспоминала Митю, ждала, что он позвонит. Тогда в ее разговорах впервые зазвучало сомнение: а может, не стоило становиться «всехней мамой», жертвовать семьей ради работы?
Помню, ей привезли из «Останкино» огромный мешок писем от зрителей. Разбирали его с Леонтьевой и хохотали до упаду: «Дорогая Валентина Михайловна, мы вас так любим! Знаем, вам сейчас нелегко. Я инвалид, муж хромает на левую ногу. Чем вам помочь?» И смех и грех.
Перед смертью Леонтьева постоянно говорила о Мите: «Я хочу его видеть. Хочу слышать его голос».
У нее был очередной день рождения, мы набрали Митин номер. Он поздравил мать. Но ведь сам-то не позвонил... И на похороны не приехал.
Я считаю, что в чем-то Митю можно понять. Через всю жизнь сын пронес эту боль, сложное чувство любви-ненависти к своей матери. Митю подкупали телеканалы, ему сулили огромные деньги, десятки тысяч долларов, за откровения о ней, но он избегает всякой публичности и отказался. И проводить маму в последний путь не приехал именно поэтому.
Отправляясь в Новоселки, я позвонила ему:
— Поедем вместе, Митя.
— Не собираюсь присутствовать на шоу, которое устраивают из похорон моей матери!
Он пришел к ней потом, когда закончилась шумиха, разъехались журналисты. Возможно, Митя боялся осуждения и всеобщего гнева за то, что не лучшим образом относился к самому родному человеку.
Он ненавидел публичность, а она, по сути, жила ради выходов в эфир. Люди, биографии которых Леонтьева учила наизусть, не были ее близкими. Но она отдавала им свое время и душевные силы, пренебрегая мужем и сыном. Для них ей не хватало душевного тепла...
Я долго добивалась, чтобы в Тамбовском драмтеатре повесили табличку «Здесь работала Валентина Михайловна Леонтьева». Недавно позвонила подруга и сказала, что не только табличка появилась, но и создали уголок Валентины Михайловны с фотографиями из спектаклей.
Я живу мечтой снять о Леонтьевой многосерийный художественный фильм. Сняли же о Гурченко, Зыкиной. Почему нельзя о Леонтьевой? У меня даже актриса есть на примете, очень похожая на Валентину Михайловну, — Валя Попова из Тамбовского драматического, где когда-то работала Леонтьева. Хочу рассказать, какой она была умницей, красавицей и великой труженицей. Разве этого мало, чтобы любить и уважать свою мать? И пусть Митька посмотрит...
Подпишись на наш канал в Telegram