Мы познакомились в феврале 1994 года, а в декабре 1995-го его не стало. Двух месяцев не хватило до двух лет. Но мне кажется, что мы успели прожить вместе жизнь.
Марк Анатольевич Захаров, в театре которого служу, не раз говорил актерам на репетициях: «Организм — удивительная штука, в экстремальные моменты он сам себя защищает». Вот и во мне в момент невыносимого горя сработали какие-то предохранители, отключив от мира. На третий день после Сашиной смерти играла в «Юноне и Авось». Артисты — живые люди, не так уж и редко им приходится это делать после трагических событий. Я не первая и не последняя. Николай Караченцов как мог поддерживал, помню, принес шоколадку, был особенно внимателен и чуток, ловил каждое мое движение.
Роль Кончитты оказалась созвучна переполнявшему меня горю настолько, что я боялась потерять сознание на сцене, но, слава богу, обошлось. В конце спектакля Николай Петрович обратился к зрителям: «Сегодня с нами играла молодая актриса Инна Пиварс, на днях похоронившая своего любимого человека, мужа, известного актера Александра Кайдановского». Зал поднялся и аплодировал стоя.
Я жила воспоминаниями о Саше, могла говорить только о нем, перебирала наши фотографии, почти ни с кем не встречалась. Но на работе это не отражалось, играть стала даже лучше. Известный факт: жизненный опыт, переживания идут на пользу драматической актрисе. Счастье, что у меня был театр, где я нашла поддержку близких людей.
Очнулась только спустя несколько лет. В театре тогда шли репетиции спектакля «Варвар и еретик», в котором я играла одну из главных женских ролей. Как-то в гримерке ко мне подошла Людмила Поргина, жена Караченцова, и со свойственной ей прямотой сказала: «Инна, зачем ты все время ходишь в черном, ненакрашенная? Эта роль очень важна. Ведь раньше у тебя были только вводы, твоих персонажей играли и другие. А сейчас — премьера, новое слово и в жизни театра, и в твоей. Стань заметной, яркой, сексуальной, докажи всем, что заслуживаешь этой роли. Иначе потеряешь ее».
Меня словно потрясли за плечо и разбудили ото сна. Пришла домой и долго разглядывала себя в зеркале: сколько же мне лет? Уже за тридцать! Что там говорила Людмила Андреевна? Что должна делать? Открыла шкаф, стала примерять юбки, блузки... На следующий день пошла на работу преобразившаяся. А вскоре после прогона позвонил Марк Анатольевич и похвалил. Первый просмотр Захаров устраивал для самых близких и дорогих людей. Приходили Александр Ширвиндт, Григорий Горин... Вообще-то худрук «Ленкома» звонит актерам в исключительно редких случаях. В моей жизни их было два, и считаю, мне крупно повезло. Это было после ввода на роль Кончитты и прогона «Варвара и еретика». Захаров сказал добрые слова, обратил внимание на какую-то мою задумку, которая удачно легла в канву роли Бланш. Думаю, так он хотел поддержать мою попытку выйти из траурного кокона и снова начать жить.
Я почти ничего не помню из периода безвременья, наступившего после Сашиной смерти. Сама себе кажусь далекой и чужой. Многие знакомые удивляются такому беспамятству. Возможно, и это защитная реакция организма. На кого-то, знаю, произвожу впечатление сильной, но в душе я человек ранимый. И атаки так называемых друзей Кайдановского, обвинявших меня во всех смертных грехах, не прошли даром и отразились на здоровье. Я заболела. После курсов химиотерапии начались проблемы с сердцем, с щитовидкой. Всегда была девушкой крепкой, спортивной — в юности занималась легкой атлетикой, выступала в семиборье, приехав в Москву из Риги, продолжала бегать по столичным бульварам. Но здоровья не хватило.
После смерти Саши сложилась компания товарищей, проявлявших себя очень рьяно. При жизни Кайдановского многих из них я практически не знала, но это не помешало им объявить меня врагом, а Сашу выставить в невыгодном свете. Они подали иск в суд, в котором требовали признать наш брак с Кайдановским недействительным. Писали, что я явилась причиной его смерти, что навязывалась мужу. В телепередаче, где попытались разобраться в сути их претензий ко мне, одна из активисток заявила, что только первая жена Кайдановского была умна, интеллигентна и красива, остальные его подруги — одна другой хуже. То есть и Валентина Малявина, и Евгения Симонова были уже не так хороши, что уж говорить о Нееловой. А хуже меня и не придумаешь: длинные ноги и никаких мозгов! И красный диплом ГИТИСа не в счет, и главные роли в спектаклях. Александр Леонидович при жизни никому бы не позволил так отзываться о своих женщинах, обсуждать публично, у кого какие ноги и интеллектуальные способности!
Думаю, объяснение этой травле может быть только одно. Ее спровоцировали женщины, которых когда-то связывали с Сашей близкие отношения, ни во что серьезное не переросшие, и свои обиду и бессильную ярость они перенесли на меня.
Кому-то удобно считать, будто я была никем. Но это неправда. На момент знакомства с Кайдановским уже лет пять служила в «Ленкоме», играла несколько главных ролей: в «Школе для эмигрантов» в одном составе с Абдуловым и Збруевым, в другом — с Янковским и Караченцовым. Досталась и роль Неле в «Тиле», которую раньше исполняли Инна Михайловна Чурикова и Елена Шанина. А потом ко мне подошел Марк Анатольевич и попросил посмотреть главную женскую роль в «Юноне и Авось». Кончиттой я выходила на сцену в паре с Николаем Петровичем бессменно почти десять лет.
Саша увидел меня на сцене «Ленкома» и пригласил на пробы в картину, которую готовился снимать — «Восхождение к Эрхарту». Ассистент завез сценарий в общежитие, и я всю ночь читала с упоением, грезя о встрече с режиссером, переживая за ее исход.
Со студенческих лет была увлечена творчеством Тарковского, ходила на ретроспективы его фильмов. В постановке отрывка из «Братьев Карамазовых» я играла Лизу Хохлакову и сама придумывала декорации. На сцене возвышалось пианино, с него свисала занавеска, на которой была опрокинутая ваза — сухие розы выпали из нее. Дополняли картину мокрая книга и несколько монет. Каждый раз сочиняла невесть что, создавала эдакую вдохновлявшую на творчество «тарковщину». Та работа, кстати, получила премию за лучшую женскую роль на конкурсе отрывков. Кайдановский, снимавшийся в «Сталкере», казался мне одним из круга приобщенных к великому мастеру и посвященных в избранные.
Пробы проходили у Александра Леонидовича на Поварской. Я поднялась по лестнице, позвонила в звоночек столько раз, сколько было указано на табличке рядом с фамилией. Раздался звонкий лай. Кайдановский, всклокоченный, в свитере, открыл дверь, провел по коммунальному коридору в свою комнату, где меня приветливо встретили собака и кот. Это было огромное пространство с украшенным росписью и лепниной высоченным потолком, стенами, выкрашенными в черный цвет, и запыленным эркером.
— Вы читали сценарий? — первым делом спросил он.
— Я... я с ним... спала.
Александр Леонидович рассмеялся, а мое напряжение улетучилось. Не знаю, как объяснить это удивительное единение и созвучие, которое возникло между нами с первых же минут знакомства, несмотря на разницу в возрасте: ему — сорок семь, мне — двадцать пять. Он задавал вопросы, я откровенно отвечала на камеру, как будто давно знала его. Я тогда была совершеннейшим ребенком — наивной, смешной, глупой девочкой-болтушкой, абсолютно прозрачной и искренней.
Раз встретившись, мы не смогли расстаться. Раньше мне казалось зазнайством утверждать, что с Сашей я разговаривала на одном языке. Но ведь, по сути, так и было. Мы отправились отметить успешные пробы, а потом снова вернулись к Кайдановскому. Все случилось неожиданно и странно, он словно втянул меня в свою зону, произошло слияние на каком-то запредельном, подсознательном уровне. Казалось, иначе не могло быть: я влюбилась, не успев переступить порога его дома, а все последующие события стали единственно возможным воплощением моего чувства. Мы стали жить вместе. Хотя Александр Леонидович потом не раз упрекал: мол, все произошло слишком быстро, а я — слишком доступна. Но я лишь была честной с ним и с собой.
Кайдановский оказался невероятно умным, начитанным, эрудированным. У него была огромная библиотека, которую ему помогла собрать близкая подруга Лора Андреева, работавшая в Доме книги на Арбате. Как только в продажу поступали редкие дефицитные издания, она звонила, Кайдановский прибегал и покупал их.
Мне было с ним захватывающе интересно, но часто я терялась перед глубиной его знаний. Предпочитала больше слушать, но Сашу это не устраивало. Он возмущался, если обнаруживал пробелы в моем образовании. Хотя вряд ли хоть кто-то из моего поколения смог бы соответствовать его требованиям. Помню, настаивал, чтобы прочитала Герцена «Былое и думы». Задача оказалась не из легких. Засыпала над книгой, пролистывала скучные страницы. Но он требовал подробного пересказа и мгновенно уличал в мошенничестве: «Нет, не так!» Однажды при Лоре Андреевой Саша спросил, нет ли у меня сигарет.
— Лично у меня нет, — ответила я.
Его возмущению не было предела:
— Лора! Как она разговаривает?! Немыслимо! Что значит «лично у меня»? Это что за язык такой?!
— Да ничего криминального она не сказала, — пыталась заступиться Лора.
Сегодняшней молодежи, наверное, сразу и не объяснишь, что не так в этой фразе, из-за чего надо было горячиться, диктор центрального телевидения произнесет такое с экрана — никто не заметит. С точки зрения Кайдановского, только плебс мог разговаривать так пошло!
Постоянные попытки Саши усовершенствовать меня, да еще в присутствии посторонних, наверное, и дали повод подругам Кайдановского утверждать, что я оказалась его недостойна. Любопытно было бы узнать, кто из них читал Герцена? Память сохранила и другое: он мною гордился, с удовольствием ходил на спектакли и друзьям рассказывал о моих театральных заслугах.
Знаю, не принято, чтобы женщина делала подарки мужчинам, но мне так нравилось радовать Сашу! Я дарила ему розы. По дороге с работы покупала одну, но «эксклюзивную», на самом длинном стебле. Саша всякий раз оживлялся при виде цветка, если кто заходил в гости, непременно показывал и говорил: «Какая у меня женщина!» Одна из роз прошла кинопробы новой Сашиной видеокамерой. Объектив долго скользит по стеблю, подбираясь к бутону, а Саша при этом говорит:
— Знаешь ли ты, что такое «А роза упала на лапу Азора»?
— Знаю... Палиндром Фета...
Происходил этот диалог в три часа ночи. Я играла спектакли, ходила на репетиции, а потом до рассвета сидела с полуночником Кайдановским. Глаза слипались, едва не падала от усталости, но терпела.
Помню, снималась в фильме Бориса Бланка «Карьера Артуро Уи. Новая версия», работала сутки напролет, уставала, а тут вдруг Саша разбудил среди ночи и стал читать свои стихи: «Я тут кое-что переделал, так должно быть лучше...» Слушала, борясь со сном, чтобы не обидеть его, но ничегошеньки не понимала. А когда Саши не стало, нашла в его дневнике исправленное стихотворение. Это было то самое, я вспомнила...
Мне он подарков не делал, но однажды купил колье от Cartier. Это случилось на Лазурном Берегу. Кайдановского пригласили в жюри Каннского фестиваля под председательством Клинта Иствуда. Он мог бесплатно взять с собой одного accompagne и велел мне собираться. Саша поехал во Францию в составе русской делегации, а мне предстояло еще отыграть спектакль и оформить визу. Причем делать это надо было очень быстро, чтобы успеть на фестиваль. Я была как комок нервов: выезжала за границу впервые, да еще одна! До Ниццы лететь надо было с пересадкой в Париже. А вдруг не смогу добраться до места, что-нибудь перепутаю, сделаю не так? По-французски знала лишь пару фраз, выученных в институте! А если в Ницце меня не встретят?!
Но проблемы нужно решать по мере поступления, поэтому начала с визы. За французами дело не стало. Аccompagne Кайдановского? И они без разговоров шлепнули свой штамп в мой паспорт. Но в те времена, чтобы выбраться за границу, надо было еще получить разрешение от российских властей. А дело происходило в пятницу вечером.
— Приносите документы в понедельник, — сказали мне. — А забрать сможете в среду.
— Как в среду?!
Это означало одно: фестиваль пройдет без меня. Шла по Садовому кольцу и рыдала. Рядом притормозила машина.
— Девушка, вам куда? Почему такая грустная? Давай подвезу! — за рулем сидел веселый мужчина средних лет.
В наше время нельзя садиться в машину к незнакомцу. А раньше к таким вещам относились проще. Я вот не испугалась и села. И оказалось, что этот человек был послан мне свыше.
— Рассказывай, что у тебя стряслось? — спросил он.
И я, глотая слезы, все выложила.
— Сейчас позвоню знакомой, может, и получится!
— Что получится?
— Помогут тебе, не бойся!
Одной рукой водитель рулил, другой звонил по сотовому.
Лихо затормозив, мой спаситель скрылся за какими-то дверями и спустя полчаса вернулся с бумагами, в которых красовалась нужная печать. Но вместо того чтобы радоваться, я еще больше разволновалась:
— Ты должен проводить меня, вдруг в аэропорту будут что-то спрашивать!
И он поехал в Шереметьево. Стоял и ждал, пока не помахала ему рукой, пройдя паспортный контроль. Больше этого человека я никогда не видела. Не заблудилась в парижском аэропорту, в Ницце меня встретила машина Каннского фестиваля. Удивительным образом все фрагменты сложились в пазл, и я приехала к Саше — перенервничавшая, голодная...
Когда затормозили у гостиницы Martinez, стоящая вокруг толпа заревела, захлопала, предвкушая, что в машине звезда кино. Задала им загадку: кто такая, откуда?
Добравшись до номера, упала на кровать и уснула. А когда открыла глаза, рядом стоял Саша с кем-то из организаторов фестиваля и, показывая на меня, говорил: «Моя невеста!»
Для церемонии закрытия привезла комбинезон никому тогда не известной Юли Николаевой. Он был из черной тафты с шортиками, а поверх надевалась юбка в пол на широком поясе, но с максимально возможным разрезом. Когда я шла во всей красе, были видны обнаженные ноги. Но к платью не оказалось ни туфель, ни украшений. Нужно было отправляться по магазинам. А скоро и Александру Леонидовичу пришлось составить мне компанию...
Известный факт: во время Каннского фестиваля в гостиницах процветает воровство. Фанаты идут на любые ухищрения, лишь бы заполучить какую-то личную вещь знаменитости. Прокатилась волна краж и в тот раз. Из нашего номера пропали туфли Кайдановского. Если честно, то и брать больше было нечего, разве что смокинг с рубашкой. Но рубашки Саша лишился из-за собственной рассеянности. Он потерял ее по дороге на виллу, выделенную председателю жюри Клинту Иствуду: там за закрытыми дверями совещалось жюри. Поскольку им запрещалось выходить на связь с внешним миром, Иствуд выручил Сашу, отдав ему одну из своих рубашек. Плюс бабочку в придачу.
А туфли мы купили в роскошном каннском магазине. Отель, дабы загладить вину за пропажу и сохранить репутацию, спонсировал поход в любой бутик и покупку двух пар обуви — мне и Саше. Драгоценности к платью Саша приобрел в подарок на свои деньги. Выбрала скромный, но вполне подходящий к наряду комплект Cartier — ожерелье и браслет. После того как прошлась по ковровой дорожке фестиваля, дама из жюри поинтересовалась: от какого это дизайнера у меня такой интересный наряд?
Остались бы самые светлые воспоминания о той поездке, если бы не появившиеся после смерти Саши строчки искового заявления с требованием признать наш брак недействительным. В этом документе меня обвиняли в том числе и в аморальном поведении. Якобы в Каннах я вела себя развязно: положила ноги на плечи члену жюри Александру Кайдановскому, чем опозорила нашу российскую делегацию. А еще, оказывается, просила Сашу остаться во Франции навсегда. И вообще — являюсь никому не известной артисткой без роду-племени. Хотя если бы я действительно хотела эмигрировать, могла бы это сделать не единожды. С Виктором Ивановым, известным каскадером, за которого вышла замуж спустя годы после Сашиной смерти, меня связывали отношения еще до знакомства с Кайдановским. И Витя не раз звал поехать с ним в Штаты...
Если бы можно было сделать так, чтобы Саша вернулся хотя бы на время! Как бы люди, сочинявшие весь этот бред, смотрели ему в глаза? Мне они казались бессовестными взрослыми, которые наговаривают на ребенка. «Ничего себе ребенок в двадцать семь лет!» — возмущались отставные подруги Кайдановского. А я такой себя ощущала — неискушенной, доверчивой и беззащитной. Пожив в Москве, столкнувшись после Сашиной смерти с несправедливостью и оговором, обросла броней, научилась стискивать зубы. И все равно недоумеваю: как совесть позволяет сочинять небылицы и выступать с ними в ток-шоу на всю страну?
Люди, которые приходят в такие программы, похожи на актеров с заранее распределенными ролями. Они не стесняются выглядеть глупо и аморально. Интимные подробности, доверенные им в минуту откровенности, выносят на всеобщее обозрение. Представьте: вы поругались с мужем, а друг пойдет в ток-шоу и расскажет, как у вас чуть до драки не дошло. И никому нет дела, что на следующий день вы помирились и дальше жили душа в душу.
Помимо всего прочего в исковом заявлении говорилось, что я хотела завладеть фамилией гениального режиссера, его наследством — роскошной квартирой с евроремонтом в центре Москвы, загородным домом. Звучит! Послушать Сашиных «друзей» — получалось, что я погубила великого человека с целью заграбастать его несметные сокровища.
В пятидесятиметровую комнату коммуналки — огромный квадрат с эркером — Кайдановский переехал после развода с Евгенией Симоновой, оставив бывшей жене и дочери двухкомнатную квартиру на Большой Дмитровке.
Незадолго до Сашиной смерти мы обменяли комнату на отдельную квартиру. Это было моей идеей. К Александру Леонидовичу приходили в гости известные люди — Отар Иоселиани, Борис Гребенщиков*, Сергей Курехин, кинооператоры Юрий Клименко и Георгий Рерберг... Они поражались музейным великолепием его жилища, потолком с росписью и лепниной. Восхищенный Сергей Параджанов сказал Кайдановскому: «В этой комнате ты должен умереть». Гости приходили и уходили, а Саша оставался в окружении многочисленных соседей: в туалет по утрам — очередь, в ванную не попасть, к телефону просто не подступиться — эпоха мобильных еще только начиналась.
Скажем, Александр Леонидович ждал важного звонка. В коридоре раздавалась трель, собака лаяла, Саша бежал к трубке, следом семенил кот. «Будьте добры Ваню» — через весь коридор Кайдановский шел звать соседа...
Не могла понять, как можно заслуженному человеку жить в таких условиях. «Может, квартиру снимем?» — предложила я. И мы на полгода переехали на Бауманскую. «Наконец-то у меня отдельная ванная!» — сказал Саша, осмотревшись.
Пока мы там жили, нашлась женщина-риелтор, начавшая расселять Сашину коммуналку. Знаю, что теперь у квартиры новые хозяева, которые ни на каких условиях не соглашаются показывать бывшую комнату Кайдановского...
Человек, решивший выкупить огромную коммуналку, начал с Сашиной жилплощади, предоставив нам несколько квартир на выбор. Мы остановились на пятидесятиметровой на первом этаже дома по Сивцеву Вражку. Хотя Александр Леонидович сначала категорически отказался ее рассматривать как вариант. Обитавшие в ней семьи имели множество отягчающих обстоятельств: кто-то сидел в тюрьме, у кого-то были несовершеннолетние дети. Но риелтор уверила, что все будет нормально, и Саша дал себя уговорить.
Ремонта там не было, наверное, со времен Первой мировой, пол представлял собой прогнивший, трухлявый брус, провалившийся ямами. При Сашиной жизни успели лишь разобрать пол и стены. Доделывала ремонт сама на актерскую зарплату, никаких роскошеств там нет. Кайдановский прописался в Сивцевом Вражке, но хозяйка с Поварской пошла нам навстречу и разрешила пожить до окончания ремонта. Так сбылось «пожелание» Параджанова: Саша умер в своей коммунальной комнате.
Самое неприятное, что сделали мне люди, подписавшие исковое заявление, — испортили отношения с наследниками Александра Леонидовича. Представили ведьмой, которая погубила их отца, а теперь хочет лишить детей наследства. Я пробовала связаться с Дашей, дочерью Кайдановского от первого брака, но та не захотела со мной разговаривать. Почему? Я ничего плохого ей не сделала и ни разу не видела до похорон. Против меня ее настроили «друзья» Кайдановского. Они привлекли на свою сторону уважаемых людей. Сергей Александрович Соловьев возглавил созданную ими «комиссию по наследию», которая запретила мне забрать из Сашиной комнаты даже диван, объявив его исторической ценностью (хотя его подарила нам на свадьбу Сашина знакомая), а комнату — будущим музеем. Вопреки запрету, я забрала все вещи, и диван в том числе, в свою квартиру на Тимирязевской. Проконсультировалась у юриста, и тот мне сказал — имею полное право. Тем более что в комнате на Поварской Саша уже не был прописан и никто не позволил бы «друзьям» покойного устраивать там музей.
Когда Александра Леонидовича не стало, я обратилась к нотариусу, который определил мою часть наследства. Объяснили, что я должна была прожить в браке не менее года, чтобы получить супружескую долю. Поскольку наш брак продлился всего три недели, мне определили одну пятую. Юристы говорили, что можно оспорить это положение, но я не собиралась ни с кем судиться. И все равно оказалась виноватой. «Друзья» Александра Леонидовича начали названивать директору «Ленкома»:
— А все ли вы знаете о моральном облике своей актрисы?! Еще не успел остыть труп Кайдановского, как она вывезла все его вещи, его наследие в неизвестном направлении!
— Что значит «в неизвестном направлении»? Инна ни от кого не скрывается, я вижу ее каждый день, знаю, где она живет.
У нашего директора большой опыт общения с неадекватными личностями, которые нередко преследуют актеров.
Четыре года длились судебные тяжбы. Я выкупила у наследников Кайдановского их доли в Сашиной квартире, продав свою на Тимирязевской, и переехала в Сивцев Вражек.
Саша часто шутил: «Представьте, к таким ногам прилагается еще и отдельная квартира в Москве!»
В кооператив мне помог вступить Александр Абдулов, всегда тепло ко мне относившийся. Квартира была неотремонтирована и постоянно находилась в процессе обмена: я не хотела жить так далеко от театра. В итоге обменяла Митино на Тимирязевскую. Ключи получила, когда Кайдановский уже умер. Благодарна `Абдулову, ведь свое жилье в Москве служило и материальным, и моральным подспорьем для девочки из Риги. С 1990 года мы с ним играли главные роли во многих спектаклях, и это нас очень сблизило. Незадолго до смерти Александр Гаврилович снимал фильм, где в главных ролях — Елена Проклова и я. Он не успел его закончить. Постановщиком трюков на этой картине работал мой второй муж — каскадер Виктор Иванов, имеющий огромный опыт в кино, в том числе и режиссерский. Ему предлагали:
— Витя, ты же Сашу знаешь как никто — досними, закончи его дело!
— Я не Александр Абдулов, — сказал Витя, — такую ответственность на себя не возьму.
Мне вот тоже очень хочется воплотить в жизнь сценарий Кайдановского «Восхождение к Эрхарту», но кто сможет взять на себя ответственность снять за него фильм?
Мы с Александром Леонидовичем бесконечно обсуждали будущую картину. О чем еще может говорить режиссер, бредящий новым замыслом? Кайдановский не любил вспоминать о детстве. Возможно, потому что вырос без мамы, которая ушла из семьи. Знаю, что его воспитывали то отец, то бабушка, какое-то время он прожил в детдоме. От друзей Кайдановского я слышала историю, как он зимой вез из Ленинграда на грузовике гроб с телом отца, чтобы похоронить на родине, в Ростове-на-Дону. Но сам он об этом ничего не рассказывал, тема семьи была под запретом.
В какой-то момент Кайдановскому предложили главную роль в западном фильме «Нострадамус», пообещав огромный гонорар. Но согласие значило бы, что его собственная картина отодвигается на неопределенный срок. «Что делать? — все время спрашивал Саша. — Я мог бы заработать большие деньги и потратить их на свой фильм...» Я боялась ляпнуть в ответ что-нибудь не то. С Кайдановским всегда было так: одно неловкое слово, которое не соответствует его ожиданиям, — и он сразу же выходил из себя.
Мне кажется, именно переживания из-за картины подорвали его здоровье. У Кайдановского, мечтавшего запустить «Восхождение к Эрхарту», начались неприятности. Пропали деньги, переведенные на предсъемочный период: выбор натуры, пробы актеров. Время-то какое было на дворе — начало девяностых. Кинематограф рухнул на самое дно. Директор заявил, что картину надо замораживать. Саша страшно психовал, раздражался. Я боялась, и мне перепадет за что-нибудь, неважно за что. Но больше всего в итоге досталось его бедному больному сердцу...
Помню, Саша познакомил меня со своей подругой-художницей Виолеттой Давидовной Штеренберг. С Фиалкой, как называли ее близкие друзья, у Александра Леонидовича были удивительно теплые и трогательные отношения. Под Новый год, собираясь к ней в гости, я надела платье на кринолине из спектакля «Мудрец». Фиалка увидела и захотела написать мой портрет, ей понравились монгольские скулы и длинная шея, как у женщин на полотнах Модильяни. Она говорила, что подарит портрет нам на свадьбу, но, увы, мы так его и не увидели. Виолетта Давидовна умерла, а человек, унаследовавший ее работы, не захотел и слышать о том, чтобы отдать картину.
Саша как-то спросил у Фиалки, одобрит ли она его выбор, если он решит жениться.
— А на ком, Саша?
— На медсестре!
Наверное, он имел в виду свое больное сердце и человека, который будет за ним ухаживать... Все три его инфаркта пришлись на два года, которые нам суждено было прожить вместе.
Когда случился первый, меня рядом не оказалось. Будь я дома, инфаркта, прозванного «кошачьим», возможно, удалось бы избежать. Кот Носферату, сокращенно Носик, имел обыкновение удирать из квартиры на лестницу, воспользовавшись приходом гостей. Саша тут же бросался на поиски питомца. Кота и собаку он любил больше всего на свете. Зину он подобрал щенком на улице, гуляя с девушкой. Котенка Саше подарили. Зина и Носферату были его семьей. Между собой звери дружили. Зина приняла котенка за своего щенка, у нее даже началась ложная беременность, она кормила малыша молоком. Лишь когда Носик начал бегать по шторам, Зина призадумалась: вроде бы не собака? Но продолжала относиться к нему нежно, до блеска вылизывая уши.
Помню, как-то мы полночи пробегали за котом с Сашей и приехавшим из Питера Сережей Курехиным. Носик так и не отыскался, когда мы уставшие вернулись домой. Сергей поехал в гостиницу, суровый, молчаливый Саша побрел в квартиру, а я решила еще раз подняться по лестнице и тут увидела Носика, съежившегося за мусоропроводом. Когда я вошла в комнату с припавшим к груди котом, Сашиному счастью не было предела.
И вот настал день, когда кот опять прошмыгнул на лестницу, но меня рядом не оказалось. Я уехала, вняв совету Сашиной подруги — той самой, которая после его смерти принялась обвинять меня во всех смертных грехах. Тогда она казалась добрым товарищем, взявшим на себя еще и роль наставницы: «Ты девочка молодая, можешь и не знать, так вот я тебе подскажу — художнику надо давать возможность побыть одному, обеспечить творческое пространство».
Подруга была права, оставаясь один, Саша жил своим невероятно одухотворенным и творческим внутренним миром, писал, рисовал.
— Хочешь, я уеду, а ты поработаешь над сценарием, подумаешь?
Он просиял:
— Да? Давай! Я тебе завтра позвоню.
Я отправилась в общежитие «Ленкома». Часа в четыре ночи меня позвали к телефону. Звонила Сашина соседка по коммуналке: «Инна, Саша просил, чтобы вы приехали присмотреть за животными. Его забрали по «скорой» с сердцем».
Как потом оказалось, к Саше зашел гость, Носик воспользовался моментом и сбежал. Александр Леонидович волновался, бегал за ним по лестнице и... добегался.
Я приехала и сидела с Зиной и Носиком, мучаясь неизвестностью. Утром позвонили из кардиологического центра, сказали, что у Саши инфаркт, какое-то время он проведет в больнице, разрешили навестить его. Александр Леонидович попросил привезти сценарий клипа, который собирался снимать для Бориса Гребенщикова* на песню «Гарсон номер два». Мы обсуждали сюжет, резали листы и склеивали их, следуя Сашиному замыслу.
Врачи советовали Кайдановскому провести дополнительное обследование, сделать шунтирование. Но он сказал: «Все, хватит! Ничего не хочу слушать! Забери меня отсюда».
После второго инфаркта, случившегося во ВГИКе восемнадцатого июля 1995 года (Саша набирал курс сценаристов), он потребовал увезти его домой на следующий же день после реанимации.
— Саша, как же так?! Надо долечиться...
— Нет!
Надо знать Кайдановского, тогда станет понятно, что значит его «нет»: головы не сносить, если не сделаешь, как требует.
Не то чтобы Кайдановский не хотел лечиться. Огромный стол был завален таблетками, которые он постоянно принимал — от сердца, от давления, от язвы желудка. Один очень нужный препарат друзья привозили ему из Франции, а когда он закончился, я бегала за ним на фармацевтическую выставку, где для актера Кайдановского снимали со стенда упаковки только поступившего на отечественный рынок лекарства.
Таблетки, тонометр лежали вперемешку с листами сценариев, видеокассетами, засохшей кошачьей едой: Носик ел из обеденных тарелок на столе рядом с хозяином — на полу его еду отбирала Зина.
Саша был мощным, крепким, в молодости занимался боксом, а после второго инфаркта еле мог подняться, чтобы дойти до туалета, шел, держась за стену. Спустя несколько дней он сказал, чтобы я собирала вещи и уходила. Насовсем.
— Мне осталось недолго. Все, чего я хочу, — снимать свое кино. Мне не нужна семья, ни к чему рядом молодая девушка. Вон отсюда!
Теперь, пройдя через химиотерапию и заработав с ее помощью букет болезней, я понимаю его. Возможно, он специально хотел сделать больно, чтобы заставить уйти. Кроме того, когда человеку плохо, с огромным трудом дается любое усилие, обычные повседневные дела вызывают раздражение и злость. Я не знала этого, и мой разум затмило чувство обиды и несправедливости: «Как он может так поступать?! Люблю его, готова всем пожертвовать, а он хочет, чтобы я убиралась прочь». Молила:
— Пожалуйста! Ты выздоровеешь, все будет хорошо. Я ничего не требую, только не гони!
Наши переговоры затягивались, я не успевала к своему вечернему спектаклю. Все рушилось! Теряла любимого человека, работу, ведь за прогул меня уволят. Никогда никого не подвожу, такое со мной происходило впервые. Позвонила в «Ленком» и срывающимся голосом, по слогам выдавливая слова, сказала, что не могу приехать. К счастью, в театре вопрос уладили, нашли актрису на замену, но Саша остался непреклонен. Он выставил меня с Бауманской, а сам переехал обратно в коммуналку.
Я заточилась в комнате общежития, думала, умру от переживаний. Коллеги разъехались кто куда — на дворе стояло лето, пора отпусков.
Друзья, видя мое состояние, позвали к себе: «Приезжай, дети на каникулах у бабушки, тебе сейчас нельзя одной». Согласилась, думала, что рядом с людьми станет легче, но меня не отпускало. Я хотела одного — помириться с Сашей. На нервной почве начались панические атаки, было страшно выходить на улицу.
«Выпей рюмку водки», — посоветовали друзья. Легче не стало, но появилось неодолимое желание увидеть Сашу. Я взяла такси и поехала к нему. Поднялась по лестнице, позвонила в квартиру, залаяла Зина, Кайдановский открыл дверь. Мы стояли на лестнице, я плакала и просила:
— Саша, пожалуйста, дайте возможность заниматься хотя бы дачей...
Он смотрел с нежностью и сожалением:
— Зачем тебе это надо?
— Это даст мне возможность жить...
Это правда: чтобы не умереть, я должна была чувствовать сопричастность к нему.
— Ну хорошо, если хочешь, делай.
Я стала ездить на электричке на участок, который он арендовал, благоустраивала коробку, заменявшую дом. Проводила свет, бурила скважину, заделывала щели в стенах, сквозь которые проглядывали лес и соседние дачи. Конечно, не своими руками все это делала, нанимала работяг. Они очень хорошо ко мне относились. Сосед Станислав Говорухин приходил, удивлялся, как нам повезло найти хороший водоносный слой на глубине двадцати метров. Другие заглублялись метров на сто. Я стала опытным прорабом, много полезного узнала про скважины, котлы, насосы! Саша приезжал посмотреть, искренне дивился: «Моя-то сколько уже всего наворотила!»
Стройка помогла пережить Сашин отъезд. Какое-то время не было даже возможности слышать его голос в телефонной трубке: Кайдановский уехал в Лондон, чтобы снять тот самый клип для Бориса Гребенщикова*.
Лето подошло к концу, отпуск закончился. В начале сентября наш театр поехал на гастроли в Питер. Я была занята почти во всех спектаклях. Саше больше не звонила. Это стоило колоссальных усилий: приходить вечером после спектакля в номер, видеть на столе безмолвный телефон и не снять трубку. От звонка в Москву удерживал страх. В какой-то момент я стала Сашу бояться — он причинял боль, заставлял страдать. Вдруг позвоню, а он скажет: приезжай. Я же все брошу ради него, потеряю последнее, что мне дорого, — театр, работу.
Вернулась в Москву, добралась до общежития и тут звонок. Саша:
— Хочу тебя видеть!
Собрала волю в кулак и сказала:
— Нет! Зачем?
— Мне это важно.
— Не нужно. Если ты меня снова приблизишь, а потом оттолкнешь, я не справлюсь. Ты меня погубишь.
— Всю ночь рисовал твой портрет, Инна.
Я любила его, я сдалась:
— Хорошо, приезжай ты.
Через двадцать минут он был у меня. Весь черный. Я перепугалась:
— Что с тобой?!
— Рисовал твой портрет углем.
Он достал паспорт:
— Я хочу на тебе жениться.
Мечтала, чтобы он сделал мне предложение, а услышав заветные слова, разрыдалась.
— Не выйду за тебя, ты опять меня прогонишь!
Но Саша уже составил программу-максимум:
— Ты молодая актриса, я сделаю из тебя леди, будешь сниматься в моем кино, родишь мне сына.
— Так сразу?
— А чего ждать? ЗАГС неподалеку, мне давно надо туда наведаться — штамп о разводе поставить, документы уже в архив, наверное, передали. Поедем узнаем.
В ЗАГСе ждала, пока Саша ходил по кабинетам. Потом он вышел и позвал:
— Пойдем распишемся.
— Как распишемся?! Думала, тебе штамп о разводе надо поставить. Не могу так сразу. Надо же по-людски, чтобы платье, гости...
На мои стенания вышла заведующая: кого это насильно тянут под венец?
— Ладно, — уступил Кайдановский, — говори, какого числа.
Дату назначили недели через две. За это время мне пришлось еще раз уехать в общежитие. Однажды в дверь позвонили, Саша пошел открывать, а через некоторое время я услышала крики и страшный грохот. Выглянув в щелочку, увидела, что у наших дверей идет потасовка: Саша всеми силами пытается удержать буйную нетрезвую женщину. «Инна, собирайся, езжай домой! — крикнул Саша. — Я тебе позвоню!»
Оказывается, к Кайдановскому заглянула бывшая пассия. Женщина выпила и под влиянием нахлынувших чувств решила заявить о своих правах на него.
Потом активизировалась еще одна бывшая возлюбленная, прослышавшая о нашей скорой свадьбе. Она терроризировала Сашу звонками: «Если ты женишься, я выброшусь из окна!»
Саша жалел эту женщину. Она жила на пенсию танцовщицы, и он помог ей — устроил в свой фонд. Хотел дать возможность заработать. А фонд Саша создал, чтобы снимать фильмы независимо от студий, на которых в то время царили бардак и воровство.
Именно эта женщина выступила соавтором иска в суд о признании нашего брака с Сашей недействительным. Она и раньше не давала мне покоя. Как-то мы в компании обсуждали фильм Кайдановского.
— В главной роли, конечно же, будет сниматься Илзе Лиепа, — заявила эта женщина.
— Да? — удивилась я. — Насколько знаю, Саша утвердил меня.
— А сниматься будет Илзе!
— Хорошо, жизнь покажет.
Саша сидел рядом, все слышал, но в спор не вмешивался и никого не поддержал. Но по дороге домой сказал:
— Молодец, проявила характер!
— Считаешь, это нормально?! Меня после этого разговора всю трясет! Другая жена режиссера на моем месте устроила бы грандиозный скандал!
— Ты особенная!
Он часто так говорил: мол, выбрал меня, потому что я не такая, как все, без обычной женской спеси, к тому же к Саше я относилась как к святыне, которую могу утратить, если поведу себя плохо, недостойно. За все время лишь раз скандал произошел по моей вине. Зато Кайдановский ругал меня постоянно. Однажды на заре наших отношений я помыла окна, пока его не было дома. Руки давно чесались — эркер был черен, словно его не трогали с самой постройки дома. Думала: придет, обрадуется — дома чисто и светло, но не тут-то было. Он кричал, что я перехожу черту, нарушаю его жизненное пространство, потом выгнал. Шла по бульварам до театра, глотая слезы. Саша был вспыльчив, но не злопамятен. Выгонит, а потом зовет: «Дурочка, что ли? Возвращайся немедленно!»
В ЗАГС я с Сашей поехала прямо со съемок. Не успела снять грим и шокировала регистрирующую брак тетушку синими ногтями и сумасшедшим париком.
В дневнике Кайдановского появилась запись: «Я женился. Совершенно счастлив!» А спустя несколько дней еще одна: «Деньги на картину не дают. Квартиру ремонтируют четвертый месяц. Одна отрада — красивая молодая жена».
Я звала Сашу на вы. Когда мы поженились, он придумал чокаться кольцами.
— Ты моя жена! — говорил он.
— А ты мой муж!
Пожалуй, лишь в такие моменты я говорила ему ты. Увы, их было очень мало. Вместо медового месяца меня ждали похороны и судебные тяжбы.
За день до того как у Саши случился третий инфаркт, мы пошли в гости к художнику, который должен был работать на новой картине Кайдановского. Саша приревновал меня, и мы поссорились. Никакого повода для этого не было, Кайдановский вспыхнул под воздействием спиртного, потом ему не понравилось, как я отвечаю... Банальная ссора, в которой уже и не разберешься, с чего все началось.
Саша не был трезвенником, выпивал, как все творческие люди, тем более что к нему часто приходили гости. Но болезненной тяги к спиртному я за ним не замечала. Часто он забирал меня со съемочной площадки, по дороге домой мы заходили в гастроном на Новом Арбате — один из первых в Москве, торговавший импортными продуктами. Выбирали, что приготовить на ужин, брали бутылочку и выпивали немного, за добавкой, как некоторые, не бегали.
В тот день к утру помирились, но я не переставала плакать. Переживала: мы уже женаты и все равно по какой-то глупости, недоразумению может произойти разрыв, Саша меня выгонит. Может, ему опять хочется побыть одному и, значит, я на время должна уехать? «С ума сошла! — возмущался Саша. — Куда ты все бегаешь, дурочка такая?! Ты ведь жена моя! И сына родишь! Воспитаем его, я еще поживу лет двадцать...»
Днем Саше стало плохо, он попросил таблетку нитроглицерина. Одну, вторую...
— Может, «скорую» вызовем?
— Не надо.
Он не хотел производить впечатление слабого, надеялся, что приступ закончится, но лучше не становилось. Я, выйдя в коридор, набрала 03. Казалось, что они чудовищно долго едут. Позвонила еще раз:
— Почему нет «скорой»?! Человеку плохо! Он перенес два инфаркта, это актер Кайдановский, заслуженный деятель искусств, пожалуйста, помогите!
— Вам нужен реанимобиль.
— Что угодно, скорее!
По стечению обстоятельств, приехала кардиологическая бригада, которая отвозила Сашу в больницу в первый раз. «У Александра Леонидовича инфаркт задней стенки миокарда, — сказал мне врач. — Приготовьтесь к худшему. Повторный инфаркт заканчивается, как правило, летальным исходом».
Потом меня попросили выйти, Саше собирались применить электрошок. Последнее, что я слышала, как он кричал на врачей: «Вы можете что-нибудь сделать?! Мне больно! Сделайте же что-нибудь!!!»
Только что я слышала его голос, вдруг дверь открылась, врач вышел и сказал мне: «Все».
Не знаю, кто был на похоронах. Помню только, что держалась за гроб и не хотела, чтобы в него заколачивали гвозди.
Люди приходили к нам в дом двадцать четыре часа подряд, пили, ели, уходили, возвращались снова или пьяные засыпали где придется. Я хотела побыть одна, но в ответ слышала:
— Нет! Мы будем здесь сидеть и скорбеть! И нас отсюда никто не выгонит!
«Никто» — это, конечно, я.
В какой-то момент гости стали на полном серьезе рассуждать о судьбе Зины и Носика:
— Бедные звери! Что-то с ними теперь будет?!
— Я возьму Зину.
— А я могу позаботиться о Носике.
При мне они делили наших с Сашей животных. Это было возмутительно!
— Инна, где тут вилки-ложки? — спрашивал один.
— Она не знает! Что вы у нее спрашиваете? Спросите Судакову, Наташа здесь жила, у нее сын от Саши.
В какой-то момент все эти оскорбления слились в один протяжный гул, я потеряла сознание.
Когда умер Саша, я жила как в забытьи, словно заточенная в тесном пространстве колбы. Механически выполняла обязанности, ходила в театр на репетиции, ела, спала, но при этом словно не жила и себя не помнила. В доме в Сивцевом Вражке все было уставлено Сашиными фотографиями, его вещами из комнаты на Поварской. Зина и Носик разделяли мою тоску, они прожили со мной еще около десяти лет.
Мой второй муж — каскадер Виктор Иванов. Я уже писала, что познакомилась с ним до Кайдановского. Он был другом Александра Абдулова, часто приходил к нам в театр. Витю позвали на работу в Америку, он подарил мне обручальное кольцо и позвал с собой, но я не поехала, ведь карьера только начала складываться. Ради театра многим в жизни жертвовала, отказывалась от главных ролей в кино, поскольку не входила в число актеров, под которых будут подстраивать репетиционный график. «Ты отказалась, а Жанна Эппле, которая снялась, теперь звезда», — говорил мне потом режиссер.
«Если уеду в Штаты, потеряю работу, а что буду делать там — неизвестно», — рассуждала я. Витя уехал один, первое время жила в его квартире. Через год он не вернулся. А спустя еще год от друзей узнала, что Витя встретил в Чехии девушку и увез с собой в Америку. Переехала в общежитие театра, куда мне и привезли сценарий Александра Кайдановского. Потом мы увиделись с Витей уже в 2002 году, стали встречаться, и на свет появился Максим. Вне всяких сомнений, Витя — достойный и заслуженный человек, а его жену постоянно расспрашивали о другом мужчине — Александре Кайдановском. Ради мужа я перестала давать интервью о Саше...
Но сегодня ребенок — это все, что нас связывает. Виктор строил дом за городом, а когда достроил, переехал туда жить. Мы с Максимом остались в Москве: у сына — школа, у меня — театр. Так постепенно мы и утратили связь друг с другом. Ребенка Витя не забывает, обеспечивает всем необходимым. А я могу надеяться только на себя и маму, которая приезжает помогать из Риги, когда плохо себя чувствую.
Раньше не знала болезней тяжелее простуды. Но настал момент, и мне довелось почувствовать, что такое реанимация. И сейчас бывают сердечные приступы. В такие моменты думаю: что будет с сыном? Готовлю его: «Максим, случись что, сразу звони папе».
Когда мои коллеги — Абдулов, Янковский — умерли, из репертуара слетело несколько спектаклей, я потеряла четыре роли и половину зарплаты.
Тогда, после двадцати отданных театру лет, было обидно терять в деньгах, но сейчас я благодарна «Ленкому», который в трудной для меня ситуации не выставил за порог.
К счастью, пока есть силы петь. В рок-певицы я попала случайно. Как-то в театр пришел продюсер и предложил мне поучаствовать в проекте, в котором исполнялась музыка сразу трех замечательных композиторов — Гладкова, Артемьева и Зацепина. ВИА «Дикие гитары» воссоздавал их произведения, максимально сохраняя прежние атмосферу и звучание. Меня позвали спеть песню Гладкова из спектакля «Тиль», а на очередной репетиции предложили стать вокалисткой «Диких гитар». Конечно я согласилась! И пою до сих пор. Из проекта родился другой, в стиле психоделии шестидесятых. Моя группа называется теперь Inna Pivars & The Histriones. Мы выступали на радио «Серебряный дождь». Не так давно Артемий Троицкий* рассказал о нашем новом альбоме в своей передаче «Записки из подполья». Саше нравилось слушать, как я пою.
Мы познакомились в феврале 1994 года, а в декабре 1995-го его не стало. Двух месяцев не хватило до двух лет. Но кому-то хочется говорить, что мы были вместе лишь три недели, отмеряя нашу жизнь датой свадьбы. Но мне кажется, что мы успели прожить вместе жизнь, а смерть не смогла до конца нас разлучить. Как пела моя Кончитта, героиня спектакля «Юнона и Авось»: «Двадцать лет в ожидании прошло, ты в пути, ты все ближе ко мне...»
Подпишись на наш канал в Telegram