Хоть и знаменитая личность, величина, талант от Бога, но выпала Ольге типичная судьба русской женщины — той, что «коня на скаку остановит, в горящую избу войдет», но терпит издевательства мужа. Так и не узнала она женского счастья.
В детстве Оля была Чернова, как и я, так было записано в ее свидетельстве о рождении. Воронец — фамилия по матери. Екатерина Николаевна, Катя, была первой женой моего отца Бориса Григорьевича. У матери Оли интересная судьба. По семейной легенде, которую в Смоленске знают все старожилы, дело обстояло так. До революции в городе жили помещики Воронцы. Детей у них не было. Однажды едут они в коляске и видят на берегу Днепра женщину с младенцем, которая явно задумала недоброе. Помещик выскочил из повозки, бегом к ней, а та в слезы: «Прижила дочь вне брака, кормить нечем, жить не на что». Воронцы упросили отдать ребенка им. Этой малышкой и была Екатерина Николаевна, которая впоследствии станет мамой знаменитой Оли-Калинки.
У Кати, по словам моего отца, был шикарный голос. «Халилеева Шура, тоже наша, смоленская, впоследствии народная артистка, Екатерине и в подметки не годилась, — рассказывал он. — Но Катя могла зимой выскочить на улицу босая и по снегу побегать. Ну вот так захотелось — настроение хорошее, гуляй-душа. А голос ведь беречь надо. Она об этом не думала, и годам к тридцати от ее богатого драматического сопрано и следа не осталось». Я в голосах разбираюсь, сам пел, правда, на любительском уровне, выбрал себе профессию инженера — совсем далекую от эстрады. А папа и вовсе толк знал — он артист, служил в легендарном ансамбле Александрова.
С Катей они расстались по ее инициативе. Шумная, бойкая, та любила компании, а он по натуре был домоседом. Отец мой будущий во время войны в Москву попал, так здесь и остался. Но до конца дней они с бывшей женой, мамой Ольги, сохраняли теплые отношения. И Катя Воронец к нам в Москву приезжала погостить, и мы с мамой и папой у них в Смоленске бывали.
В войну Катя с дочкой жили в эвакуации в Казахстане, работали в колхозе. Оля вспоминала, как ее поставили вилами набрасывать снопы: «Единственная мечта, чтобы старая молотилка сломалась. Пока механик чинит, можно полчасика поспать. Не высыпались мы там дико». Было ей тогда лет пятнадцать — совсем девочка.
В 1943 году Оля приехала в Москву. Училась сначала во ВГИКе, потом перевелась в оперную студию в Сокольниках. Поселилась у отца. Он был уже женат на моей маме Галине Павловне. Олю не обижали, наоборот, поддерживали как могли. Отец в составе ансамбля ездил за границу: Венгрия, Австрия... Привозил оттуда продукты и вещи — в послевоенном Союзе жили тяжело. Что-то оставляли себе, что-то продавали. Папа вспоминал, как в очередной раз вернулся с гастролей:
— Галя, вот тебе платье, это платье — Ольге, а обувь — на продажу.
Мама в ответ:
— Боря, знаешь, я тут посмотрела — у Оленьки ну такие старые туфли, прямо разваливаются. Пусть ей будет и платье, и обувь, если подойдет по размеру, не надо ничего продавать.
— Хорошо, как скажешь.
Люди, чья юность пришлась на те годы, не могли быть жадными и бездушными. Ведь они пережили страшную войну, папа получил ранение, еле выкарабкался, у мамы первый муж без вести пропал (потом нашелся — вернулся, но это уже другая история).
Я родился в 1946-м, Оля ровно двадцатью годами старше. Не могу сказать, что она относилась ко мне прямо как мать, все-таки уже жила отдельно, была своя жизнь. Но я всегда чувствовал поддержку сестры. Оля из тех, кому среди ночи позвонишь с проблемой — примчится в тот же час.
Одно из первых воспоминаний о ней такое. Я увидел в магазине диковинную игрушку — настольный футбол. Стоила, как сейчас помню, пятьдесят пять рублей. Это были немаленькие деньги. Но я этого не понимал и все время канючил, просил подарить мне эту игрушку. Ольга услышала мои стенания и пообещала: «Ладно — я тебе его куплю!»
В следующий раз приходит, я бегу к ней, захлебываясь от волнения:
— Футбол! Оля, где футбол? Ты обещала!
— Ой, забыла, прости!
Спустя пару дней пришла — с коробкой! Вот счастье-то было!
...Первым, гражданским мужем Оли был эстрадно-опереточный певец Женя Григорьев. В 1948 году его арестовали. Дело в том, что он, оказавшись в плену, пел в немецком ансамбле. Тогда тех, кто работал на оккупантов (но не расстреливал, не вешал людей), высылали. Евгения отправили в Кемерово.
Отец спросил Олю:
— Ты Женю любишь, наверное, последуешь за ним?
А она ответила:
— Любить люблю, но в Кемерово не поеду.
В 1947-м сестра уже выступала на сцене Центрального клуба милиции, затем в вокальной группе оркестра народных инструментов областной филармонии. А в Сибири какая ей светила карьера? В общем, она осталась в Москве, а Женя отправился в ссылку. Насколько знаю от отца, жизнь его там хорошо сложилась. Он устроился в театр оперетты, потом женился и в Москву больше не вернулся.
В конце сороковых Оля познакомилась с Борисом Фоминым, автором знаменитой песни «Дорогой длинною, да ночкой лунною...». Он был известным тогда композитором, наверное, как сейчас Игорь Крутой. Воронец чуть за двадцать, Фомину под пятьдесят. Были ли между ними романтические отношения — история умалчивает. Но он точно помогал сестре советами. К примеру, она поначалу хотела выступать с цыганскими романсами. Фомин отговорил, сказал: «С таким репертуаром будешь всю жизнь мотаться по клубам-ресторанам, а вот на большую сцену не пробьешься». Оля взялась за песни советских композиторов, а затем открыла для себя и народный жанр.
В 1956 году на Международном фестивале во Франции сестра произвела такое впечатление исполнением песни «Калинка», что в парижских газетах ее назвали Олей-Калинкой, так это имя к ней и пристало. Воронец была певицей большого диапазона, могла исполнять что угодно — хоть эстраду, хоть классику, хоть фольклор. Близкая подруга, солистка квартета «Улыбка» Элла Ольховская, с восторгом вспоминала, как они с Олей приезжали в Грузию, оттуда родом был Эллин муж: «Оказалось, наша Калинка знает и застольные грузинские песни! Грузины от изумления языками цокали: «Вах, какой голос! Какая женщина! Царица!»
Свой счастливый билет сестра вытянула в шестидесятые, отправившись в составе артистов Мосэстрады в какой-то небольшой городок выступать на местном празднике. Неожиданно в разгар концерта нагрянула делегация от Министерства культуры, в составе которой оказался кто-то из руководителей Центрального телевидения. Оле потом один из очевидцев рассказал, как замминистра заметил теленачальнику: «Вот ты все жалуешься, что некого показывать, смотри, красивая женщина, хорошо поет — готовая артистка, бери да снимай». Не успела сестра вернуться в Москву — звонок, приглашают выступить в музыкальной программе. В советские времена, если по телевизору артиста показали, он в один миг становился знаменитостью.
Семья Олей, что и говорить, гордилась. Мы бывали на концертах с отцом — он сидел и млел: его дочь, кровиночка родная выступает. И шевелил губами, подпевая. А сестра не кичилась своей известностью, не было в ней ни грамма зазнайства. Волевая — бесспорно. Но гордыни — «я великая певица» — близко не наблюдалось.
Воронец была хлебосольной, ее дом — всегда открыт. Готовить, правда, не любила. Суп, кашу — это еще могла. А если более сложные блюда — салаты, пироги или на стол накрыть, — созывались близкие подруги: Элла, Наталья Прохорчук, Алла Азарина, Ирина Бржевская.
Дружила Оля с Магомаевым, Синявской, Руслановой, Шульженко. Ольга рассказывала: как-то из Смоленска приехала ее мать Катя. Сидят, чай пьют. Вдруг звонок. Сестра берет трубку: «Лидия Андреевна? Я дома, конечно, заезжайте». Минут через пятнадцать является самолично легенда сцены. Катя всплеснула руками: «Живую Русланову увидела, теперь и помирать можно!» Смеялись над этой непосредственной реакцией и Оля, и Лидия Андреевна, и сама Екатерина Николаевна.
А вот с известным певцом К. ее рассорили. Раньше артисты получали ставку за концерт: столько-то — эстрадный певец, столько-то — классический. Эстрадным, к примеру, платили всего шесть рублей. Но организаторы исхитрялись давать еще в конвертах, в обход закона. Когда о махинациях прознали в ОБХСС (был в свое время такой отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности), певцов начали таскать на «беседы». Вызвали в органы и Ольгу:
— Вы брали деньги в конвертах?
Она человек бесхитростный, прямой:
— Да, бывало.
— А кто еще в конвертах брал? Певец К. брал?
— Откуда я знаю — наверное. Все брали, раз дают. Как говорится: дают — бери, бьют — беги.
А певцу этому, очевидно, нашептали: Воронец на него настучала. Он с тех пор даже отворачивался при встречах.
Поговаривали, что у Оли были сложные отношения с Людмилой Зыкиной. Но это не совсем так. Зыкина была правительственной певицей, а Воронец — нет. И никогда к этому не стремилась. Она не лезла вперед, распихивая всех локтями. Пригласили на правительственный концерт — выступила. Нет — ну и ладно. А Зыкина старалась держаться рядом с высокопоставленными персонами. Однажды зашел разговор по случаю того, что в концерте Зыкиной дали песен пять исполнить, тогда как другим артистам — всего по одной, и сестра сказала с улыбкой: «Ну что ты хочешь — Зыкина Фурцевой в бане спину трет!» Людмила Георгиевна действительно дружила с министром культуры. А вот Оля Воронец спину тереть не стала бы никому.
Эдита Пьеха очень точно определила: «Зыкина — купчиха, а Воронец — дворянка», видимо, намекая на гордый и независимый Олин характер. О хваткости Зыкиной сестра рассказывала без тени зависти. Та, по словам Оли, благодаря своим связям покупала в Союзе необработанные алмазы по госцене, потом на гастролях в Чехословакии отдавала их огранить — тоже по знакомству. А вернувшись на родину, продавала бриллианты, естественно, уже за совершенно другие деньги. Жила на широкую ногу. Однажды Зыкину неожиданно тормознули на границе. Обычно не досматривали, а тут попросили открыть сумочку. Ну и увидели драгоценные камни. Певицу задержали. Та позвонила Фурцевой... Историю замяли.
У Воронец бриллиантов не водилось. «А на черта они мне?» — в своем репертуаре выдавала сестра. Но две по-настоящему роскошные вещи у нее были — старинные зеркала. В серебряной оправе и в деревянной. Приобрела их, как говорила, у потомков князей Голицыных. В серебре — за три с половиной тысячи рублей, в дереве — за две. Для сравнения: свою квартиру в Москве на улице Усиевича Воронец в то же время купила за пять с половиной тысяч.
Оля была скромным человеком, хотя могла многое себе позволить, связей у нее хватало. Больших артистов в те годы по пальцам можно было перечесть. К ним относились с пиететом не только обычные зрители, но и большие чины. Дружбы с Олей-Калинкой искали на самом высоком уровне. С сильными мира сего она общалась запросто, на равных.
Например маршал Виктор Куликов бывал у нее: любил посидеть за приятным разговором, песни попеть, военачальники ведь тоже люди. Приезжал на пяти машинах: с помощниками, охраной — все полковники при погонах. Сестра смеялась:
— Витя, тебе с женщиной наедине встретиться невозможно, с таким-то сопровождением, вечно с охраной!
А он вздыхал шутя:
— Да, Олечка, незавидная у маршалов судьба!
Или, скажем, был такой Иван Ефимович Клименко — первый секретарь Смоленского обкома, большой поклонник Воронец. С ним связана следующая история. Подруга детства Оли Вера Семеновна живет в центре Смоленска, минутах в пяти от кремля. Там стоят несколько частных домов на улице генерала Дохтурова. В семидесятые Вера как-то звонит Ольге в слезах: «Нас хотят сносить и строить на этом месте многоэтажки!» Естественно, сестра тут же туда полетела разбираться. Нам она рассказывала: «Приезжаю в Смоленск, иду в обком, прямиком в кабинет Ивана Ефимовича. «Здравствуй-здравствуй, как дела, что нового?» Говорю, мол, давно не была на родине, давай покатаемся по городу. Он вызывает машину. Прошу шофера: «Тут налево сверните, теперь прямо... А на Дохтурова тормозните». Пойдем, — говорю, — Иван, прогуляемся».
Идут они, не торопясь, по старой улочке, и Ольга, как бы между делом, задает вопрос:
— Ну и как тебе здесь?
— Замечательно, — отвечает чиновник. — Дома такие уютные, в них ведь живая история нашего города!
— Да? А ты знаешь, что эту историю хотят снести и построить многоэтажки?
Клименко улыбается:
— Ольга Борисовна, я вас понял и обещаю — район этот никто не тронет!
И Вера Семеновна до сих пор в своем доме живет. Ей уже за девяносто, они с Олей ровесницы.
Игоря, младшего брата Оли по матери, который всю жизнь прожил в Смоленске, однажды забрали в милицию. Ночью шел, на остановке толпа: пьяный мужик дебоширит. Игорь попытался его утихомирить — тот вынул пистолет. А брат занимался боксом — ударил. Мужик упал. Пистолет отняли, хулигана скрутили. А он оказался милиционером, и Игорю стали шить нападение на сотрудника органов. Придумали, что якобы тот на задании был, а Игорь помешал. Грозило до восьми лет тюрьмы.
Ольга бросилась в Смоленск, прямиком к Клименко. Тот потребовал у следователей докопаться до правды. Лишь после вмешательства высокого чиновника допросили наконец свидетелей и разобрались. Милиционера из органов уволили, Игорька нашего оправдали.
Она всегда приходила на помощь. Когда моя дочь Галя была совсем маленькой, у нее сильно заболела спина. Звоню сестре, к счастью, она оказалась не на гастролях, говорю:
— Ребенок плачет, не знаю, что и делать!
В ответ всего два слова:
— Сейчас буду!
Приехала на своей «Волге», повезли Галю в Морозовскую больницу. Там в приемном отделении врачи и медсестры уже толпятся. Все в курсе, шепчутся: «Воронец, Воронец! Приехала с племянницей!» Галю осмотрели, нашли позвоночную грыжу, положили в лучшую палату и вылечили. В другой раз Оля сама повезла ее к Святославу Федорову — у дочки была близорукость. Галя рассказывала: «Представляешь, папа, Федоров сам водил нас по всему офтальмологическому центру, показывал палаты, операционную. Взял тетю Олю за руку! Видно, что очень ее уважает!»
С помощью связей сестры мои родители въехали в новую большую квартиру — она лично похлопотала через председателя горисполкома. Поддерживала и материально. Отец наш получал пенсию семьдесят рублей, Оля давала ему еще столько же, отказ не принимался: «Папа, тебе эти деньги нужны!»
Как-то познакомилась со служащей военкомата, рассказала ей про отца, что воевал, был ранен. «Справки сохранились? — спросила та. — Приносите — мы оформим ему инвалидность». Дали вторую группу и увеличили размер пенсии. А через два года эта же женщина сама позвонила: «Вашему отцу исполнилось восемьдесят пять, давайте оформлять документы — дадут первую группу и еще пенсию поднимут». Я шутил: «Для тебя в стране коммунизм точно уже построили, осталось построить для остального народа».
Оля умела договариваться, но просила она всегда за других, за себя — никогда. Вот была такая история. Заезжаю к сестре, а у нее в гостях двое мужчин, солидные такие, видно, что чиновники. Один, продолжая начатый до моего прихода разговор, интересуется:
— Ольга Борисовна, это ваша единственная площадь?
— Да, — отвечает сестра.
Квартира небольшая, двухкомнатная, чуть больше сорока метров, с шестиметровой кухней.
— Другой точно нет?
— Нет.
На его лице читается удивление:
— Знаете что, вы завтра ко мне приходите часам к одиннадцати. Я секретаря предупрежу. Напишете заявление на получение новой квартиры. Дадут трех- или четырехкомнатную на Горького, в самом центре.
Оля отвечает неопределенно:
— Спасибо.
Гости ушли, спрашиваю сестру:
— А кто это был?
Оказывается — второй человек в Москве, кто отвечает за распределение жилья.
— Ничего себе! Пойдешь к нему?
А в ответ скептическое:
— Ну даст он мне квартиру. Из этой придется съехать. А у меня тут, в доме, друзья: Клавдия Ивановна, Нина Михайлова... А там, на Горького, будут люди разные ходить, кого я знать не знаю и знать не хочу. Да и на черта эта четырехкомнатная, мне и здесь хорошо.
Так и не пошла. Отмахивалась: «Мне ничего не нужно, у меня все есть!» Один чиновник, которому она при мне это заявила, страшно удивился: «Впервые вижу такого человека!»
А другим помогала. Вот, к примеру, от Жени, первого мужа сестры, когда того сослали в Кемерово, Оле «в нагрузку» достался его сын от первого брака. Мальчика звали Анатолием. Мать родная у него была, но я про нее ничего не знаю, может быть, не слишком о сыне заботилась. Отлично помню разговоры моих родителей: «Ольга опять отправила Толю на каникулы к своим в Смоленск и посылает деньги на его содержание». Видел я этого Толю уже взрослым парнем — жуликоватой внешности и с бегающими глазками, он нередко приезжал к Оле попросить денег. И она всегда давала. Зачем? Жалела, поддерживала: «Мальчик ищет себя». А «мальчик» уже взрослый, не учился, не работал. Умер он лет в тридцать пять, слышал, пил крепко.
И мужья ею вертели как хотели. Вторым супругом стал баянист Рафаил Бобков — блестящий аккомпаниатор, музыкант от Бога. Его отец на свадьбах в деревнях играл, но был алкоголиком. «Зовут играть, а он запил, пальцы не слушаются. Меня, шестилетнего, будит среди ночи: сын, иди ты! Шел — а что делать? Спать хочется, носом клюю, но играю», — любил вспоминать Рафаил.
Яблочко от яблоньки недалеко падает, и отцовская болезнь стороной его не обошла. Когда трезвый — классный мужик, добрый, щедрый. Еще и деловой, с коммерческой жилкой. Вел Ольгины концертные дела как директор. Но стоило ему выпить — понеслась душа в рай.
Году в 1967-м Оля на гастролях застудила спину. Ездила в Африку, там на жаре тащила чемодан в гостиницу, вспотела, а в номере потом ее продуло кондиционером. Вылилось все в страшный радикулит, настолько тяжелый, что разогнуться не могла, с полгода кочевала по больницам. В ЦИТО вытягивали позвоночник, стало полегче, но распрямиться не могла, с палочкой ходила.
Она любила рассказывать историю своего чудесного исцеления. Однажды звонит Оля из больницы подруге — соседке по дому:
— Как дела?
Та отвечает:
— Плохо — Рафка твой запил, вторую неделю не просыхает, баб посторонних привел.
«Я так разозлилась! Еле ковыляя, вышла на улицу, поймала такси и приехала домой. Захожу. На столе посуда, бутылки пустые валяются. И две бабы полуголые в нашей супружеской постели. Рафка рядом лежит — похрапывает. Я своей палкой на этих баб замахнулась, да так, что в спине хрустнуло. Они наутек, а я про радикулит и думать забыла. С тех пор не болит!»
Потом Оля растолкала Рафаила, помогла ему собрать чемодан и выставила вон. Думаете, они больше не общались? Как бы не так: Оля ездила вытаскивать его из запоев. Да так и не вытащила — умер он от цирроза печени. Сестра говорила: «Вот не пил бы — отличный мужик!»
Увы, и следующий ее муж Владимир тоже оказался алкоголиком. Познакомились они в ЦИТО, где он работал физиотерапевтом, а Оля лечила спину. Володе стукнуло тогда двадцать восемь, он недавно развелся. Ольге было чуть за сорок.
Помню, приезжает к отцу, мы тогда на Тишинке жили. Довольная, глаза горят, смеется — я понял, что она влюбилась. Посидели-пообщались, сестра говорит: пойдем, проводишь, заодно познакомлю тебя с одним хорошим человеком. Спустились к подъезду. Там стояла ее «Волга», а за рулем — этот Володя. Мужик как мужик, нос картошкой, на хоккеиста Всеволода Боброва похож.
Позже в семье не раз говорили: понятно, почему он вцепился в знаменитую певицу — выгоду поиметь, карьеру сделать благодаря ее связям. Видно ведь, искренен человек или нет. В том, как Владимир смотрел на сестру, обращался с нею, не чувствовалось любви, уважения, заботы. Развалится на диване и командует: «Оля, подай, Оля, принеси».
Звонит однажды моя знакомая:
— Подруга в компании была, видела Владимира с женщиной, лет на десять его моложе, очень похоже на роман. Как думаешь, Ольге сказать?
— Тань, может, не надо расстраивать? Все-таки они недавно поженились, скорее всего, у Володи это временно, еще одумается.
И впоследствии сестре не раз доносили о похождениях молодого мужа — Москва хоть и большой город, но всегда найдутся осведомленные люди... Мне кажется, неверность супруга Олю не очень смущала. Любила она его. Готова была все простить, все сделать, и не только для Володи, но и для тех, за кого он попросит.
Особенно показательна одна история. Бывшая Володина жена, мать его дочки Лены, вышла замуж за военного, которого направили служить в Казахстан. В той местности оказалась плохая вода, и у него начались проблемы с почками. Бывшая жена позвонила Володе, он попросил Олю, а та обратилась к маршалу Куликову: «Витя, надо помочь человеку выбраться из Казахстана». Перевели в Подмосковье!
Сестра и самого Володю пристроила на самое что ни на есть хлебное место — в академию Министерства внешней торговли СССР. А после получения им диплома помогла распределиться в Финляндию. Работать там мечтали многие, сестра говорила: «За Хельсинки была такая битва! Подтянула все связи. Двух министров поборола, они хотели детей своих туда определить».
Это решение — любой ценой продвинуть мужа — роковым образом обернулось против нее самой. Во Внешторге обязательный порядок: если муж работает в другой стране, жена должна находиться рядом. И Ольга, которая к тому времени успела расписаться с Володей, была вынуждена свернуть свою концертную деятельность и уехать с ним. Иначе бы Володю попросили с уютной должности. В Москве сестра теперь появлялась наездами. Помню, был у нее, Оля паковала чемоданы. Вдруг телефонный звонок: приглашают на гастроли. А она не может, возвращается в Финляндию.
Раз «не может», два «не может» — на третий и приглашать перестали. Володя оттрубил за границей лет пять или семь. Особых высот не добился. А Воронец за это время потеряла все. Когда вернулась в Москву, ей было уже за пятьдесят. На эстраде царили другие кумиры.
А ведь могла выйти замуж куда как более выгодно! За того же Клименко — первое лицо Смоленского обкома, о котором я уже рассказывал.
— У него жена умерла — сделал мне предложение, — поделилась со мной сестра.
— И что ты ответила?
— Зачем он нужен — старый, ему через два года шестьдесят!
— Так для мужчины это не возраст. Чиновников обычно направляют послами в европейские страны. Поди плохо, быть женой посла!
— Да на черта?! — и отказала Клименко. А его потом, кажется, и впрямь в послы определили.
Не знаю, жалела ли Ольга о чем-нибудь. Во всяком случае, вида не подавала. Вот, к примеру, не было у нее детей — еще в молодости неудачно сделала аборт. Сердобольные подруги порой давили на больную мозоль:
— Оль, как жалко, что ты матерью не стала!
— Да на кой эти дети нужны, столько забот! — отвечала Воронец.
Но я, когда рассказывал сестре про своего внука Умберто-Николая (дочь Галя вышла замуж за итальянца), чувствовал, что бездетность — это ее боль. Всегда энергичная, напористая, Оля слушала тихо, не перебивала, и лицо было грустное.
Был бы у сестры ребенок, родная кровь, думаю, она бы себя по-другому в жизни ощущала. Да и с мужем выстраивала бы отношения иначе, а то ведь к Володе своему Оля относилась скорее не как к хозяину, надежной опоре, а как к сыну. Постоянно опекала, наставляла, поддерживала. Помогала во всем. Его дочь Лену пристроила в МГИМО, куда просто так не попадешь. Если бы только Володя ценил все то, что Оля для него делала!
Смоленская подруга сестры Вера Семеновна рассказала: «Приезжаю к Оле в гости — она встречает с синяком под глазом.
— Что случилось?!
— Упала.
— Как же, — интересуюсь, — можно упасть так, специально глазом?
Она нехотя:
— Если честно, Володька меня приложил.
Я вскипела:
— Оля! Ты же такая баба! Зачем его терпишь, давно бы выгнала!
— Вер, ладно, не будем об этом...»
Я и сам ее просил:
— Если Володя будет обижать, только скажи — взашей вытолкаю.
— Какой грозный, — делано улыбалась Оля, — не волнуйся, у нас все хорошо.
Вот тебе и сильный характер! В общем, хоть и знаменитая личность, величина, талант от Бога, но выпала Ольге типичная судьба русской женщины — той, что «коня на скаку остановит, в горящую избу войдет», но терпит издевательства мужа. Так и не узнала она женского счастья.
Уже развелись, устала-таки терпеть Володины выходки, а он все равно у нее торчал. Звонила мне: «Коль, помоги выставить, а то пришел пьяный, буянит тут». Я приезжаю, Володя на кухне сидит, еле языком ворочает. Говорю: «Давай, домой собирайся!» Вызывал такси, он уезжал, не сопротивлялся. Но проходит дня три, набираю номер сестры:
— Оль, ты как?
— Да вот сидим с Володей, — отвечает.
— Что он опять у тебя делает?!
— Ну а где ж ему быть?
И впрямь относилась как к неразумному сыну. Детей-внуков не понянчила — так с ним возилась. Сестре требовалось кого-то опекать. В официальном браке они жили лет тридцать, а фактически — все сорок, никак он от нее не отцеплялся. Хотя имелась своя квартира, Володя околачивался у Оли. А когда заболел, тут уж совсем к ней переехал. У Володи был цирроз печени. Он стал очень сильно отекать, поправился — килограммов сто пятьдесят в нем было, лежал постоянно, практически не ходил. За таким больным не всякая-то законная супруга сможет ухаживать, а Оля — бывшая жена! — заботилась.
Все переживала: «Володька ходить не может, а каждый день пьяный! Как, где находит спиртное, не понимаю?» Потом вроде обнаружила: некоторые из подаренных ей коллекционных бутылок, которые стояли в секретере, исчезли. Звонит мне: «Я все отнесла соседке. А он на следующий день все равно вдрызг!»
Чтобы заработать бывшему мужу на лечение, Оля, пока были силы, участвовала в концертах, хотя сама уже ходила с палочкой. Оставит ее за кулисами, выйдет на сцену и поет. А ведь формально Володя был Ольге никем — посторонним человеком! При этом у него имелась взрослая дочь. Месяца за два перед Володиной смертью, когда он лежал со страшной одышкой, еле живой, я сказал ей:
— Отвезла бы ты отца в больницу. Он же задыхается. Надо жидкость вывести.
Лена глаза округлила:
— Что вы, это дорогая процедура, тысяч тридцать — у меня таких денег нет!
Я про себя удивился: ну и дочка, а ведь когда отец умрет, побежит вступать в права наследства. Так оно и вышло — Володи не стало, дочь получила его квартиру. Через два года из жизни ушла Ольга. И оказалось, что бывшая падчерица положила глаз и на имущество Воронец.
...Проблемы с памятью у сестры начались еще при жизни Володи. Оля долго не сдавалась возрасту. Ей уже за восемьдесят было, а она лихо водила свой «опель». Но потом годы взяли свое. Помню, предложил ей продать пианино, занимавшее слишком много места в ее квартирке, где было не повернуться. Сестра возмутилась: «Что ты, как же я буду распеваться?!» Подумал грустно: «Олюш, ты до туалета еле доходишь с ходунками, куда тебе распеваться».
Шло по нарастающей. Домработница рассказывала: «Заканчиваю уборку, собираюсь уходить, Ольга Борисовна говорит:
— Анжелочка, хочу дать тебе денег на метро, — достает из кошелька две тысячи: — Хватит?
— Вы что, за такие деньги всю Москву на такси можно объехать!»
Однажды Оля меня попросила:
— Коля, можешь купить арбуз?
Принес.
— Вот спасибо! Сколько я тебе должна?
— Ничего, ешь на здоровье.
— Нет, если денег не возьмешь, больше у тебя ничего не попрошу!
— Ладно, — говорю, — давай сто рублей.
Достает тысячу.
— Оля, ты что?! Это слишком много!
— Да? А как выглядят сто? — и смотрит на меня ясным взглядом ребенка.
Достал сотню:
— Вот так! Как же ты ходишь на рынок, если не можешь отличить одну купюру от другой?
— Даю продавцам кошелек, и они берут, сколько им нужно.
Вот тогда-то я и попросил Анжелу — помощницу по хозяйству — чаще бывать у Оли. На душе стало спокойнее, но и только. Давайте называть вещи своими именами: Оля страдала деменцией — старческим слабоумием. А это не лечится. Ее друг — летчик, Герой Советского Союза, легендарный испытатель МиГов — Георгий Константинович Мосолов с женой подарили сестре замечательный телевизор с большим экраном. Я прикрепил его на стену в спальне. Недели через две спрашиваю:
— Ну как, смотришь?
— Нет, — отвечает растерянно, — пыталась, но ничего не поняла. Что там говорят, о чем речь?
Однажды моя жена пришла навестить Ольгу и столкнулась там с Леной. Вернувшись домой, возмущалась: «Представляешь, она предложила прямо сейчас забрать и поделить часть вещей. А то, мол, потом наедет родня из Смоленска, они там все нищие — «нам ничего не достанется». Сама Лена претендовала на антикварные зеркала, о чем прямо и заявила. Жена ужаснулась: «Как вы себе это представляете? Ольга Борисовна жива, в соседней комнате лежит, а мы с вами будем зеркала и картины снимать?!»
Подруги советовали Оле:
— Напиши завещание.
Она отмахивалась:
— Если напишу, сразу умру. У меня из родни — два брата, Коля и Игорь, им и так все достанется по закону.
Дела стали совсем плохи, когда за пару дней до нового, 2013 года Оля сломала ногу. В больнице к тому же обнаружилось, что у сестры серьезные проблемы с сосудами, желудком и поражение мозга. «Такое, что там живого места не осталось», — сказал наблюдавший ее доктор Горюнов. Виной всему инсульты, после которых Оля не давала себе времени на восстановление. Как многим творческим людям, сестре некогда было лечиться. Попробуй заставь! Решения принимала исключительно сама. Всю жизнь была генералом в юбке.
«Готовьтесь, — сказал после очередной операции Горюнов, — Ольге Борисовне осталось жить от нескольких часов до нескольких суток». Через два дня ее не стало.
А еще через день позвонила Лена:
— Коля, ты гараж Ольгин продавать будешь?
— Да, — отвечаю, — зачем мне гараж в районе метро «Аэропорт»?
— С Игорем не забудь поделиться, он же болеет, — с заботой в голосе напомнила она.
Игорь тогда лежал с инсультом.
— Конечно, отдам половину — могла бы не говорить. И квартиру тоже с ним поделим пополам.
Повисла пауза, а потом Лена произносит:
— Вообще-то квартира моя — мы с тетей Олей подписали договор ренты.
Договор этот, оказалось, был подписан месяца за четыре до ухода сестры из жизни. Я сразу нанял адвоката. Тот первым делом наложил арест на квартиру, чтобы новая владелица не смогла ее продать.
Трудно сказать, как возник договор ренты. Ведь я при этом не присутствовал. На судах Лена утверждает, что это было желанием самой Воронец. «Ольга Борисовна говорила мне: «Леночка, не волнуйся, все будет твоим».
Не помню уже, где написали, что я отбирал у сестры пенсию — одна из сиделок якобы это утверждала. Откуда только возникла эта лживая публикация? Оля отдавала мне часть своей пенсии, я добавлял еще некоторую сумму — на это оплачивал услуги ее сиделки и домработницы, покупал продукты...
Суды идут уже четвертый год. За это время не стало Игоря.
Врачи в больницах, наблюдавшие сестру в ее последние три года, подтверждают: проблемы у нее были. Да, Оля узнавала близких, общалась с нами, скажем так, разума она не потеряла. Но при этом полностью себя не контролировала.
Олины близкие подруги свидетельствуют в нашу пользу. И ладно бы, допустим, Лена бедствовала, жить негде — еще можно было бы понять. Так ведь нет — у нее дом в элитном поселке и квартиры, она их сдает.
Недавно вдруг пришло заключение из Института Сербского — что Воронец Ольга Борисовна, подписывая договор ренты... отвечала за свои действия. И это после всех показаний свидетелей?! Даже не знаю, что сказать... Надеемся, что проведут повторную экспертизу.
Конечно, обидно и горько, что имя моей сестры теперь звучит в скандальных разбирательствах в залах судебных заседаний. Талантливый, добрый и заботливый человек — не такой памяти она заслужила. Я очень по ней скучаю...
Подпишись на наш канал в Telegram