Одна из любимых фраз Майи: «От любой боли есть таблетка. Самая сильная и страшная боль — душевная. Такую не уймешь, только время способно вылечить». А на ее долю выпало немало именно душевных страданий — обид, расставаний и измен.
Вера Дряннова: Первым мужем нашей мамы Марии Яковлевны стал офицер Григорий Булгаков. У них было трое ребятишек. Сначала в 1932 году появилась на свет дочка, отец решил назвать ее по месяцу рождения — Майей. В 1934-м родился Женя, а в 1937-м — Валя. Война застала семью в Кременчуге. Майин отец ушел на фронт, а мама с детьми и нянечкой отправились в эвакуацию в Иркутск. Последнее письмо с фронта пришло летом 1941-го. Григорий Игнатьевич писал: «Передай сыночку Женечке, Валечке и Майечке, что в лесах часто вижу белочек, которые ловко перепрыгивают с одного дерева на другое, и когда придется возвращаться домой, поймаю и привезу хорошенькую белочку с орешками...» Но семья так и не дождалась отца — он пропал без вести. Мама с детьми после эвакуации поехала в Краматорск к родителям.
Там она устроилась в столовую, где платили сущие копейки. Сама еще могла что-то поесть на работе, но дома ждали голодные дети. Однажды мама намотала на голое тело кусок раскатанного теста, спрятала под одеждой. Хотя и знала, что работниц на выходе тщательно обыскивают контролеры, за хищение продуктов могли даже расстрелять. К счастью, ей повезло.
Большая семья ютилась в маленьком домике. Но из-за постоянной нужды одну комнатку пришлось сдать инженеру Анатолию Алексеевичу Турутину, приехавшему из Нижнего Новгорода восстанавливать производство. Настоящий русский мужик с двумя высшими образованиями влюбился в маму. В 1947 году она вышла за него замуж, а через два года родилась я. Майя очень ревновала маму ко мне и была настроена против ее нового мужа. Она, несмотря ни на что, продолжала ждать родного отца. Мне кажется, сестра пронесла неприязнь к отчиму до конца. При том, что он помогал Майе, когда она училась в институте, высылал деньги.
Как потом выяснилось, и мама продолжала ждать своего первого мужа. Я была подростком, когда нашла среди ее бумаг заявление в какую-то инстанцию: «Прошу оказать содействие в поисках моего мужа Булгакова Григория Игнатьевича...»
— А вдруг он найдется? Чудеса бывают. И что тогда делать? — поинтересовалась я.
— Ничего. Лишь бы живой был. Поселится у Майи...
Где-то в середине шестидесятых сестра приехала в Краматорск и рассказала удивительную историю. К ней, уже известной актрисе, пришел генерал и сказал, что ее отец только что умер за границей, где все это время был агентом советской разведки. Не знаю, правда это или фантазия Майи, но версия выглядит вполне правдоподобной. Во-первых, Григорий Булгаков был офицером НКВД, а во-вторых, всем его детям это ведомство вплоть до совершеннолетия выплачивало деньги. Свой рассказ сестра завершила так: «Я знала, что он не погиб...»
В фильме своего первого мужа Анатолия Ниточкина «Роса» Майя, как мне кажется, сыграла нашу маму. Ее героиня ждет любимого человека с фронта: «А вы Ивана моего не видели? Нажарила, напарила, жду-жду, а его все нет...» Я не могу без слез смотреть в эти лучистые — на весь экран — глаза, полные боли...
Сестра уехала по республиканскому направлению в Москву, учиться во ВГИКе, как раз в тот год, когда я родилась. Ее однокурсницами стали настоящие красавицы — Изольда Извицкая, Руфина Нифонтова, Татьяна Конюхова. А вот саму Майю трудно было назвать хорошенькой. Она даже слово это терпеть не могла и произносила его с издевкой: «холесенькая». Полноватая, широкобедрая, с длинными темными косами, закрепленными сзади бубликом, сестра казалась неловкой и с трудом справлялась с заданиями на занятиях по сценическому движению. Но села на диету, похудела и вскоре стала лихой танцоркой.
Когда девчонки только начинали крутить платонические романы, у сестры уже все было по-взрослому! Татьяна Конюхова рассказывала, как однажды в раздевалке заметила на шее Майи синяк.
— Ой, что это у тебя такое? Ты бы шарфиком прикрылась.
— Ты не понимаешь! Это же стра-а-асть...
У «страсти» имелось имя — Анатолий Ниточкин, он был высоким брюнетом с серо-голубыми глазами, учился на операторском факультете. Новость о том, что у Булгаковой скоро свадьба, стала для ее подруг громом среди ясного неба: мало того что такого красавца отхватила, так еще и первая на курсе замуж выскочила!
Летом Майя написала маме, что везет в Краматорск мужа знакомиться, и попросила приготовить ее любимые вареники с вишней. Приехала веселая компания москвичей, поселилась у нас дома, и начались песни и пляски до утра. Майя, любившая находиться в центре внимания, была заводилой.
Мы с мамой тоже приезжали в гости к Майе и Толе. Они жили в двадцатиметровой комнате у метро «Автозаводская». Отец Анатолия работал на шарикоподшипниковом заводе, от которого ему и дали жилье. Комната была поделена платяным шкафом на две половины. На той, что с окном, располагался Ниточкин-старший, на темной — молодые с ребенком. Зина родилась в 1956-м, когда ее родители учились на последнем курсе, свое имя получила в честь свекрови.
Толины родители были в разводе. Зинаида Михайловна — очень красивая, представительная женщина — занимала должность главного редактора журнала «Советская женщина». Ее новый муж был известным военным фотокорреспондентом. Мы ходили к ним в гости, нас очень тепло принимали.
Но жизнь молодоженов была трудной: коммунальная кухня, крошечный закуток за шкафом, отсутствие денег. У Майи от переживаний пропало молоко. И тогда решили отдать дочку нашей маме в Краматорск. Мы увезли ее, когда той исполнилось всего четыре месяца.
В дипломном спектакле сестра играла на украинском языке. В зрительном зале сидели почетные гости ВГИКа — актеры Радж Капур и Наргис. Майя на сцене была настолько искренна, что звезды индийского кино рыдали. А после спектакля Наргис обняла ее и сказала: «Ты будешь великой артисткой!»
Но успеха Майе пришлось ждать целых десять лет — после института она почти не снималась. Зарабатывала пением, ездила по стране с ансамблем «Веселые ребята» и оркестром Лундстрема. Голосом сестра обладала проникновенным, задушевным, в песню вкладывала всю душу и страсть. Когда начинала петь, мужчины буквально падали к ее ногам. А в 1957 году Булгаковой вручили премию на Всемирном фестивале молодежи и студентов. Приезжала она с концертами и в Краматорск, земляки чуть не снесли Дом культуры, где пела Майя.
Сестра как могла помогала нам. При малейшей возможности присылала для дочки деньги. Старалась вырваться в гости. Но все равно основные заботы легли на плечи моего папы. Он очень любил свою жену, а значит, и всех ее детей и внучку. Конечно, приходилось трудно. Надо было растить малютку, и мама оставила работу. По пути в школу я отводила Зину в садик. Она была прелестной девочкой со светлыми косами, в которые вплетали белые банты. Мы выросли с ней вместе, она, по сути, мне тоже как сестра.
Вся семья следила за успехами Майи. Когда на экраны вышел фильм «Вольница», где она сыграла небольшую роль работницы рыбного промысла, бегали в кинотеатр и смотрели несколько сеансов подряд. Как-то мама заштопала старые колготки и протянула их Зине, но девочка гордо сказала: «Бабушка, ты что? Я такое не надену. Я — дочка киноактрисы!»
Позже Майя с Толей купили комнату в коммуналке на улице Черняховского, и с тех пор летом мама Мария Яковлевна вместе с нами, детьми, по месяцу, а то и больше гостила у них. Чистюлей сестра была необыкновенной. Все в ее доме блестело, ни пылинки ни соринки. На паркете, который она регулярно натирала мастикой, лежали соломенные циновки. Мама все время на них скользила и падала. Каникулы заканчивались — и мы уезжали обратно в Краматорск.
А у Майи с мужем что-то разладилось. Получилось, что они работали в разных сферах: она — певица, все время на гастролях, а Толя пытался снимать, уезжал в экспедиции. Постепенно супруги отдалились друг от друга. Наверное, случались ссоры. Майкин характер не всякий выдержит. Командирша! Ураган! Сестра никогда не рассказывала, что стало финальной точкой в отношениях. Видимо, он ее очень сильно обидел, влюбившись в другую женщину. К сожалению, фраза «расстались друзьями» — не про них. От алиментов Майя отказалась.
Зина до двенадцати лет жила в Краматорске, с отцом не общалась и отвыкла от него. Да она его фактически и не знала. Думаю, Майя запретила ему появляться в жизни дочери. Позже, когда мы уже все вместе обосновались в Москве, я спросила ее, почему бы не пригласить Толю на день рождения Зины. Сестра отрезала: «Не надо!» Но в одном из своих последних интервью с уважением сказала: «Мой первый муж Анатолий Ниточкин очень хороший кинооператор и режиссер. Он делает свое личное кино». К слову, Ниточкин работал с Данелией над фильмами «Путь к причалу» и «Сережа», потом поставил несколько картин как режиссер.
Много позже Толя все же появился в их доме, принес сестре гонорар за фильм — три тысячи рублей. Сказал, что это для Зины. Майя спросила у дочери, что ей купить, та ответила: «Мама, возьми эти деньги на квартиру». Ей, конечно, купили обновки, но основная сумма действительно пошла на двухкомнатную квартиру в кооперативном доме кинематографистов на той же улице Черняховского.
В какой-то киношной компании Майя познакомилась с Алешечкой Габриловичем и буквально потеряла голову. Она считала его своей первой настоящей любовью, а он был наповал сражен ее невероятной заботой. После первой ночи, проведенной вместе, она в шесть утра убежала на съемки. Когда Леша проснулся, на стуле висела выстиранная и выглаженная рубашка, на столе стоял завтрак, накрытый салфеткой. Рядом лежала записка: «Я тебя люблю. Спасибо за все».
Когда Габрилович привел Майю к себе домой, чтобы познакомить с родителями, те уже сами узнали — и что разведена и есть дочь Зина, и что приехала из провинции. Нина Яковлевна, его мама, сразу сказала сыну: «Краматорск какой-то! Она старше тебя и с ребенком».
Я тогда поступила в институт и жила у сестры, ночами делала чертежи. А Майя с Лешей приходили поздно и с компанией, накрывали в большой комнате стол. Шум, гам! Все поедят, выпьют и давай песни петь. А окна летом были настежь открыты — жили нараспашку. Во дворе говорили: «О, поют! Значит, у Булгаковой опять гулянка». А я в это время на кухне перед ватманом стою — завтра работу сдавать.
Майя и Леша часто брали меня с собой на футбол. Я замечала, как мужчины оглядывались сестре вслед. Габрилович все время ревниво ее одергивал: «Ты моя! Зачем смотришь в другую сторону?!» Это была сумасшедшая страсть. Уезжая, он писал: «Машка, родная, не забывай меня, не шляйся по мужикам. Запомни это! Я понимаю, как тяжело приходится одинокой женщине, да еще с таким необузданным темпераментом, как у тебя. И все же советую потерпеть». А за ним летело другое страстное письмо: «Манька, я очень по тебе соскучился. Очень хочу тебя... видеть. Извини за пошлость, но это так. Очень скучаю без тебя и все думаю, как дальше сложатся наши с тобой отношения».
Майя привезла Лешу в Краматорск и сказала маме, что они скоро поженятся. Жениха принимали очень тепло. Еще бы — такой интересный, веселый, он даже застолье вел как настоящий тамада!
Но когда Майя объявила Габриловичу о своей беременности, тот возмутился: «Это не мой ребенок!» В первом браке с актрисой Татьяной Бестаевой у Леши детей так и не появилось, вот он и решил, что бесплоден. А возможно, просто не готов был к отцовству. До последнего сестра надеялась, что Алексей все-таки женится на ней. Но масла в огонь подлила Нина Яковлевна, она была против этого, по ее мнению, мезальянса, и сын послушался мать. В конце концов Майя сказала ему прямым текстом: «Да пошел ты! Чтобы тебя и близко тут не было!» Она решила родить ребенка для себя. Булгакова была живучей.
А тут еще рядом оказался Александр Сурин. Он познакомился с Майей на «Мосфильме», директором которого был его отец. Сурин влюбился в беременную актрису без памяти и чуть ли не на коленях уговаривал выйти за него, клялся быть настоящим папой будущему малышу. Его родители категорически возражали против этого брака: что это за невеста — на семь лет старше, с ребенком и беременная от другого мужчины?! Но Саша всерьез пригрозил: «Застрелюсь!» В один прекрасный день генеральный директор приехал на «Волге» и забрал Майю из-под носа у Габриловича...
Мария Габрилович: Меня никто специально не усаживал на стульчик, чтобы рассказать историю рождения. О том, что она была непростой, узнала уже будучи довольно взрослой.
Я родилась Марией Александровной Суриной. Меня усыновил мамин муж, а родной папа оформил отцовство, когда я была трехлетней. Отчима не помню, они с мамой жили вместе всего года полтора. Потом, уже после смерти родителей, мы с ним случайно встретились в Доме кино и очень тепло общались.
У папы, наверное, были какие-то основания подозревать, что могу быть не его дочерью. Но все кругом знали, что я ребенок Алексея Габриловича. Мама писала ему из роддома: «Ну что, котенок, дождался. Я родила тебе дочь. Уж доця ваша и никуда нам с ней не деться. А главное, ну хоть бы что-то мое. Тебе она не нравится, а я смотрю каждую черточку и вижу, какая она будет, когда отпухнет, я ее отмою, оближу, приодену. Она же очень маленькая... Пока все идет нормально. Покупать ничего не надо. Алеша, ты не беспокойся. Лишь бы доча прибавила в весе, тогда нас выпишут. Ну, целую, привет тебе от доци Машеньки».
Но папа был еще молод и боялся ответственности. К тому же он только развелся, ему не хотелось жениться снова, а тут — другой мужчина, готовый принять маму вместе с ее ребенком. Сурин был несказанно рад моему появлению на свет, в его письме маме есть такие строки: «Спешу тебя обрадовать, со старшенькой все хорошо. ...Есть ли молоко? Напиши все-все, для меня важны все подробности. Но самое главное — это доченька, обними же ее. Какие у нее ручки, ножки, глазки, волосики, пальчики? Скажи ей, что я ее жду с нетерпением. Я не могу тебе выразить меру своего счастья, это граничит с шизофренией. Я все время улыбаюсь и говорю странные глупости... Я жду вас с Машечкой и скучаю жутко... Саша».
Из роддома маму забирал Сурин. Из Краматорска приехала бабушка с Зиной. Все вокруг хлопотали, старались чем-то помочь маме. Она рассказывала, как позже меня носили показывать в дом Габриловичей. Развернули одеяло на огромном столе в большой гостиной. Нина Яковлевна тут же признала: «Наша порода. Маша — вылитый дед!» А потом меня повезли к Суриным. Там тоже праздновали рождение Сашиной дочки. Он не только женился на маме, но и официально меня удочерил, я была ребенком двух семей.
Вера Дряннова: Сестра назвала дочь Марией в честь нашей мамы. У Машки одна ножка была короче другой, и ее заковали в металлические распорки. Целый год таскали на руках, пока все не выравнялось.
В тридцать четыре года сестра начала активно сниматься в кино, Майю пригласили на главную роль в фильм Ларисы Шепитько «Крылья». Она пропадала в экспедиции, прилетая лишь на выходные. Очень помогал Сурин. Не каждая мать так ухаживает за ребенком, как он за Машей. Саша обожал девочку, нянчил, пеленал, кормил. Гуляя во дворе с коляской, Сурин иногда сталкивался с родным отцом Маши и его очередной пассией. У Алеши всегда был хоровод. Но он так и не исчез из Майиной жизни, несмотря на новые романы, регулярно ей звонил.
Мне кажется, сестра Сурина не любила и даже выйдя замуж, все еще ждала своего Алешу. Как-то передала ему записку: «Хочу напомнить, что у тебя растет очаровательная дочь!» Он тут же пришел к ней. Словом, как бы Габрилович ни старался, от Майи ему было не убежать. Они простили друг другу все обиды, всю боль, которую причинили. А Сурин оказался третьим лишним. Он уже не мог выдерживать дальше эту вакханалию: мой — не мой ребенок, моя — не моя жена. Последовал развод.
Интересно, что когда Булгаковой не стало, Алеша снял фильм, где был такой эпизод: они с Суриным идут по Тверской, с улыбкой вспоминая прошедшие дни, когда любили одну прекрасную женщину. А за кадром в это время звучат слова, которые напевает Майя: «Милый, прости, что хочу повторять прежних влюбленных обеты, речи знакомые — новы опять, если любовью согреты...»
В 1968 году умерла мама, и сестра решила забрать Зину из Краматорска. Мой папа не хотел отдавать девочку, просил: «Пусть она хоть год доучится, несколько месяцев всего осталось». Но через день после похорон Майя с Зиной уехали в Москву. Отцу было нелегко. Он привык к постоянной заботе, даже не умел готовить. И вскоре снова женился. Умом я понимала, что сама вряд ли вернусь домой, а мужчине трудно оставаться одному, но сердцем долго не могла с этим смириться. А Майя ему не простила предательства памяти мамы. Она вообще была человеком бескомпромиссным: или по-моему, или никак.
Так мы стали жить большим «женским общежитием»: Майя, я, Зина, маленькая Маша и няня. Сестра так и говорила: «У меня три дочери».
Зина долгое время жила с матерью в разлуке и невероятно от этого страдала. Конечно, девочка хотела любви, маминого внимания, такого же, как у Маши. Но Майя с ней была строга, воспитывала не делая скидок на то, что для подростка переезд в новый дом, смена привычного уклада — настоящая драма. Другой город, другая школа, другая обстановка. Нельзя было так резко вырывать ее из прежней жизни. К тому же Зина тоже была с характером, не слушалась мать, у них были столкновения...
Мария Габрилович: Бесконечные разборки между отцом и Александром Владимировичем продолжались и после развода. Делили меня, делили Майю. Наконец папа сказал: «Насмешили людей, хватит!», повел маму в ЗАГС и удочерил меня. Родители расписались, видимо тихо, потому что нет ни одной их свадебной фотографии. Дома Габриловичей и Булгаковой стояли напротив друг друга. Женившись, папа просто перешел через дорогу к маме. Но их совместная жизнь была как на вулкане, слишком эмоциональной!
Наши соседи не раз становились свидетелями бурных выяснений отношений: громко хлопала дверь, по лестнице бежал отец, а мама ему вслед кричала что-то гневное. Когда ссора была очень серьезной, папа грузил на тележку свои вещи, сверху ставил клетку с попугаем и возвращался к Нине Яковлевне. Спустя непродолжительное время тележка проделывала обратный путь. Так попугай и катался туда-сюда, пока не улетел.
Вера Дряннова: Мы часто бывали с визитами у Нины Яковлевны. Блондинка, очень красивая, ухоженная, она была выше ростом своего знаменитого мужа-кинодраматурга. У них были шофер и две домработницы. На Ленинградском рынке можно было наблюдать такую картину: идет дама в шляпке, а сзади шофер с корзинкой. Она только тычет пальчиком: «Это, вот это и то!»
Мария Габрилович: В детстве я была маленькой и слабенькой. Однажды, когда поднялась температура, мама вызвала участкового врача. Та меня осмотрела, а потом, прощаясь в коридоре, сказала: «Майечка, держитесь. Маша не жилец, вряд ли до школы дотянет». Мама закрыла за ней дверь, смахнула слезу, а дальше раздался такой мат, какого мир еще не слыхивал. Доктор помимо иных эпитетов была названа «нехорошей женщиной» международного масштаба!
С самого начала папины родители стали нам помогать. Евгений Борисович Нечаев, который был главным врачом поликлиники «Литфонда», рассказал такую историю. Однажды открывается дверь его кабинета. На пороге стоит моя бабушка, в руках у нее сверток, а из-за плеча выглядывает дед. «Женя, смотри, что у нас есть!» — гордо сказала она и водрузила внучку на стол.
Нина Яковлевна отдала мне в няньки свою домработницу бабу Маню. Няни у меня менялись часто. Люба, пришедшая на смену бабе Мане, была большой любительницей выпить. Как-то я вернулась из школы и нашла ее на полу кухни мертвецки пьяной. Пыталась разбудить, дергала за руку, толкала в бок, но она не реагировала. Мама с папой отсутствовали, я позвонила дедушке Габриловичу. И Герой Соцтруда, лауреат Сталинской и Государственных премий стал звонить в вытрезвитель. Такое повторилось не раз. Няню куда-то увозили и приводили в порядок. На время все затихало, потом начиналось снова.
Моим здоровьем ведала бабушка. Я ела очень много конфет и скоро испортила зубы. Нина Яковлевна повезла к дантисту.
— Доктор, Маша конфеты изо рта не вынимает!
— Она еще маленькая. Это пройдет с возрастом. Ну где вы видели, например, шестнадцатилетнюю девушку, которая беспрерывно щелкает леденцами?
А еще бабушка баловала меня молочным желе, которое было жутким дефицитом. Как только раздавался звонок от директора магазина «Диета»: «Нина Яковлевна, получили!», она тут же посылала за лакомством водителя на машине.
Денег на меня не жалели. Дедушка Евгений Иосифович шутил, что весь гонорар за сценарий фильма «Коммунист» пошел на оплату внучкиных занятий по английскому языку.
Кажется, мама никогда не мечтала о том, чтобы выйти замуж за человека из состоятельной семьи. Она ничего не просила у мужей, не брала, а отдавала. Обстирывала, штопала носки, готовила. Была строга со мной, у нас не приняты были слова «доченька», «мамочка». Мы редко обнимались, целовались. Но мама каким-то особым чутьем все о дочерях знала, чувствовала на расстоянии, если у них проблемы. Могла накричать, быть очень резкой. Это все происходило от усталости и нашего хронического нежелания ей помогать.
Она учила, что женщина должна быть хорошей хозяйкой, работать и ни от кого не зависеть. У нее всегда была большая сумка, куда помещались бутылка вина, сценарий и еще куча нужных вещей. И я тоже ношу огромные сумки...
Зрителям казалось, что Булгакова в жизни такая же, как на экране, — простая несчастная баба. А мама была женщиной с шармом и стилем. Мудрая, остроумная, она ценила талантливых людей. Сама выбирала себе образ. Как-то из шатенки превратилась в платиновую блондинку. Как ни была загружена работой, ходила в парикмахерскую у метро «Аэропорт» делать маникюр. Но покрывала ногти прозрачным лаком — когда драила полы, он все время облазил, на бесцветном было не так заметно. Не чуралась никакой работы и никогда не держала помощниц. Успевала и на рынок сбегать, и приготовить, и протереть все книжки в огромной библиотеке. Окна мыла только сама, никому не доверяла. Каждый раз у меня замирало сердце — седьмой этаж все-таки. «Ну давай кого-нибудь наймем!» — просила я. Но как доверить такое ответственное дело посторонним?
Она любила, чтобы дети у нее были ухоженными, начищенными. Каждый день гладила пионерский галстук и фартук, а выстиранные колготки сохли на батарее, чтобы утром были тепленькими. Свежие фрукты, как только появлялись на прилавке, тут же покупались. Главной своей обязанностью считала обеспечить дом деньгами. Кормилица! Мама не любила грусть, хандру. «Все могу, со всем справлюсь» — вот ее девиз.
Она часто уезжала в командировки, но я не ощущала отсутствия материнской заботы. Вот мне плохо, я лежу в больнице — мама рядом, вот иду в первый класс — мама рядом. Да, в детский садик каждый день водила няня, и на родительских собраниях родители не появлялись. Но в самые трудные и важные моменты она была со мной. Просыпаюсь в своей кроватке после дневного сна, пахнет пирогом. Значит, мама дома, слышу, они с папой на кухне разговаривают. Я зову ее, она подходит, в дверь заглядывает папа. Идиллия! Но таких картинок в памяти мало...
Я любила бывать в доме Габриловичей. Стометровая квартира была со вкусом обставлена мебелью красного дерева. Мне разрешали играть с любой вещью, даже с пепельницей из малахита. В холле повесили качели. Натыкаясь на них, дед, который все время был в своих мыслях, набил на лбу не одну шишку. Но Нина Яковлевна считала, что ребенок, если хочет, может качаться хоть сутки напролет. Меня возили в хорошие дома отдыха. Все очень переживали из-за моей родовой травмы. На ноги я встала поздно, после того как сняли распорки, но зато ползала быстрее, чем ходили мои маленькие ровесники во дворе, всех перегоняла.
Бабушка навещала меня на даче в Малеевке, куда я ездила от детского сада Литфонда. Хотя после гибели старшего сына она вообще не признавала дач... Четырнадцатилетний папин брат отдыхал за городом и утонул, попав в водоворот. Его портрет в пионерском галстуке висел в бабушкиной спальне. Юра был ее сыном от первого брака, а дедушка его усыновил. Нина Яковлевна каждый день ездила на Новодевичье кладбище, где он был похоронен. Когда ради меня стали снимать загородный дом, бабушка там уже совсем не показывалась, отправляла шофера с гостинцами.
Нина Яковлевна была единственной женой Евгения Габриловича, он так и говорил: «Одна и на всю жизнь!»
Бабушка утверждала, что Женьке (так она называла мужа) удобно с ней жить. Она, полновластная хозяйка дома, абсолютно освободила от бытовых проблем мужа и сына. Командовала всеми домашними как Суворов армией. Страстная преферансистка, по ночам бабушка с сигаретой в руке играла в карты. А дед в полосатом халате сидел в это время за пишущей машинкой. Когда Габриловичу надо было идти по важным делам к начальству, жена заставляла его надеть ордена. Дедушка писал о жене: «Самое удивительное, что ее, дочь жандармского офицера, выгнали из четвертого класса гимназии как недостойный элемент, и она была человеком необразованным. Не очень-то любила читать и заниматься «умными» вещами. Тем не менее жизненное чутье, ощущение подлинности и лжи у нее было огромное. И никто — а жена дружила, например, с Бабелем, Ахматовой, Раневской — не воспринимал ее как человека необразованного, она могла поговорить даже о Прусте, впервые слыша эту фамилию».
Нина Яковлевна была «редактором» Евгения Иосифовича: внимательно прочитывала каждую только что напечатанную им страницу и если ей не нравилось, рвала. В свое время она сделала все, чтобы ее муж стал сценаристом — в кинодраматургии платили больше, чем в печатной литературе. Дедушка любил повторять, что если бы не жена, он не стал бы Габриловичем. Благодаря ей начал работать со своим приятелем режиссером Райзманом, стал очень успешным.
В этом плане бабушка и мама были похожи. Свекровь окончательно смирилась с невесткой, когда та заставила Алешу работать. Богемная жизнь сына Нину Яковлевну не устраивала, из-за этого они ссорились, оба были вспыльчивыми. Но мама сумела на него повлиять. «Когда же ты наконец начнешь снимать?» — тормошила она отца, который ленился, а если брался за какое-то дело, то тут же бросал. «Люди предадут, не предаст только работа» — это слова Майи Булгаковой. Она критиковала мужа, хвалила, вдохновляла, за что он в письмах называл ее своим «маленьким Белинским». Впоследствии мама очень гордилась успехами папы. Ведь он один из авторов «Голубого огонька», снял документальные фильмы «Цирк нашего детства», «Дворы нашего детства» и многие другие. Родители пахали как черти, чтобы чего-то добиться. В маминой творческой биографии сто шестьдесят пять киноработ! Это гигантский труд.
Вера Дряннова: Они прожили вместе пять лет. Постоянно ругались. Страшно ревновали друг друга. Как-то приходит Алеша с телевидения и просит:
— Май, ты меня собери, завтра уезжаем на картошку.
— На какую картошку?
— Да надо ж колхозу помочь. Наши все едут.
Майя дала мне задание: «Купи в магазине тушенку, сгущенку и чай». Мы заботливо уложили в Алешин рюкзачок теплые вещи и продукты. Через два дня сестра идет на телевидение сниматься в какой-то передаче и вдруг встречает одного из Лешиных коллег, который должен был сейчас вкалывать в поле.
— Ты что тут делаешь? Вроде вас всех на картошку отправили?
— Какую картошку?
И вот возвращается Габрилович домой, от усталости прямо с ног падает: «Ой, мы столько работали!» Тут началось. Летало все, что попадалось Майе под руку. А в финале она выставила его за дверь: «Иди к своей маме!» Когда я вернулась из института, ни Леши, ни его вещей уже не было. Через месяц он вернулся, и опять любовь-морковь.
Но время, когда они не могли друг без друга прожить и секунды, все же прошло. Выяснения отношений случались все чаще, жизнь по разным адресам — все дольше. К тому же у Майи появился поклонник. Красавец-англичанин Ричард Коллинз, проходивший стажировку в Большом театре у Григоровича, был лет на четырнадцать младше моей сестры. А Леша между тем и после развода приходил к нам домой якобы Машу навестить. Сидит с дочкой, а сам наблюдает, что у Майи происходит. Как-то увидев в гостях незнакомого молодого человека, спросил меня ревниво:
— Кто это?
— Мой ухажер.
Но долго эта версия не продержалась. В очередной раз увидев у Майи Ричарда, Габрилович схватил со стола тяжелую пепельницу из цветного стекла и швырнул в соперника. От удара в двери осталась вмятина. А когда Алексей встретил их в Доме кино и бросился на Коллинза с кулаками, еле разняли.
Мария Габрилович: Родители Ричарда приезжали в Москву, уговаривали маму выйти за него замуж: «Вы будете жить как королева, мы создадим все условия для вас и дочерей». Но в ответ получили отказ. Коллинз вернулся на родину, открыл свою балетную студию в Лондоне, женился. Когда он в последний раз приезжал в Москву, мне было семнадцать лет. Мама уже вышла замуж за Петю. Они накрыли стол, принимали Ричарда как дорогого гостя. А он сидел и не сводил с мамы глаз. Она сохранила все его письма. Вот что Коллинз писал ей из Англии: «Я люблю тебя, мадам, и буду любить до смерти. Мне без тебя ужасно больно, но я счастлив, что ты живешь на одной планете со мной». Романтик Ричард был для моей совершенно земной мамы слишком возвышенным. Он восторженно говорил: «Майя, я спал с открытыми глазами!» — а ей было не до этого. Ее волновали работа, дом, дети. Кроме того, она все еще следила за личной жизнью папы. «Ага, у Леши новая жена, — говорила она и посылала меня в разведку: — Сходи-ка, посмотри, кто там следующий».
Вера Дряннова: Алеша так себя и называл: «Я — главный Майкин муж». Даже спустя время сестра наблюдала за ним в бинокль. Жили-то по-прежнему напротив друг друга, окна в окна. Однажды у Габриловича собралась компания. Майя увидела на его балконе стайку курящих молодых девушек и набрала на телефоне ноль один: «По такому-то адресу из квартиры валит дым». За ложный вызов грозил штраф. Но участковому сестра все объяснила, а в пожарной части устроила шефский концерт. Лешины жены Майю побаивались, понимали, что она вне конкуренции.
Мария Габрилович: Отец проводил со мной каникулы. Водил в зоопарк. Когда у него родилась Нина, ему и с ней приходилось ходить в зоопарк. Он шутил, что все звери стали узнавать его и здороваться. Помню, как он две недели учил меня ездить на велосипеде, я разбила себе коленки и локти, но обуздать велик никак не могла, а мама научила за один раз.
Еще в школе я записалась в секцию спортивной гимнастики. Мама уехала в командировку, поэтому на стадион «Юных пионеров» после уроков мы отправились с папой. Он был поражен гибкостью, которую я неожиданно продемонстрировала, а еще — красотой тренера Людмилы Михайловны. Мама все поняла тренировки через три. «Петюнь, ну ты только посмотри, — сказала она отчиму. — Алеша даже в детской секции умудрился себе бабу найти!»
Конечно, я самим своим присутствием постоянно напоминала маме о ее бывшем муже. Она часто говорила, что дочь — папочкина копия, а когда мы начинали друг на друга кричать, возмущалась: «Не могу слышать этот противный габриловичский голос! Иди к своим миллиардерам в их анфилады. Там и кричи!» Иногда ворчала как бы про себя: «Боже, какая же вертлявая и неусидчивая девочка от Габриловича родилась, как обезьянка! — потом, понимая, что я это слышу, добавляла: — Зато какие у нее ноги!»
Мама безумно боялась, что мы с Зиной пойдем во ВГИК. С восьми лет слышала: «Машка, ты с харизмой, но никогда не будешь актрисой! Ты не трудяга!» Мол, мастером машинного доения, швеей, водителем трамвая — это мы переживем, но только не актрисой.
Если кто-то звонил с «Мосфильма» и предлагал: «Майя, давайте мы Машу в нашем фильме снимем», тут же меня отправляла в пионерлагерь, куда-нибудь подальше, только чтобы не нашли. Меня снял только Коля Данелия в своем дипломном фильме, как-то смог уломать маму. К сожалению, мир так и не увидел этой картины. А талантливого и прекрасного Коли скоро не стало...
Мы же в артистки так и не пошли: Зина — редактор, я — адвокат.
Вера Дряннова: С Петей Майю познакомила Татьяна Конюхова. Ее муж, выдающийся спортсмен Владимир Кузнецов, дружил с Петером Добиасом. Он был австрийским бизнесменом, в Россию приехал по делам. Как-то они втроем пришли в ресторан Дома кино. Увидев сидящую в компании Майю, Таня подошла и пригласила ее за свой столик. В темном атласном пиджаке, белой рубашке апаш и плиссированной юбке Майя, словно танцуя, прошлась по залу. Петя вскочил и покраснев от смущения, поцеловал ей руку. Майя улыбнулась. В ней было что-то языческое: высокие скулы, узкие, глубоко посаженные лисьи глаза. Она завораживала всех, заворожила и Петю. Назавтра они случайно встретились и уже не расставались. Каждый год отмечали день знакомства — двадцать шестое мая. Петер развелся со своей австрийской женой, уговорил Майю уехать с ним в Вену. Но и месяца не прошло, как она вернулась.
— Майя, ты что так быстро?
— Ой, так скучно там, не могу без работы.
Мария Габрилович: Петины родители, австрийские коммунисты, в тридцатые годы приехали в СССР. Густав Добиас, его отец, основал здесь горнолыжную школу, его имя было хорошо известно всему альпинистскому сообществу, есть даже пик Густава, названный в его честь. Петя родился в 1934-м в роддоме имени Грауэрмана на Арбате. Через три года его отца арестовали, а их с мамой сослали в Нальчик. Там Марта Иоганновна, чтобы как-то прожить, устроилась в школу преподавать детям немецкий язык. Но когда началась война, местные пацаны кидали в нее камни и кричали: «Фашистка!» После реабилитации Густава, семья вернулась в Австрию.
Только Петя смог прожить с мамой столько лет. Он принял ее лидерство и мудро подчинился. У мамы был сложный характер, вспыльчивый. Но Петю это совсем не угнетало. Он давал ей выговориться, иногда даже накричаться, а потом, когда она отходила, ласково говорил, что он по этому поводу думает.
А вот я приняла его не сразу, даже не пришла на свадьбу, сославшись на тренировку. Но Петя оказался очень добрым и щедрым человеком. В магазине «Березка» покупал детское питание и раздавал мамочкам с колясками из нашего двора, привозил из Австрии лекарства и одежду маминым подругам, но деньги никогда ни с кого не брал.
Вера Дряннова: Только когда Петя и сестра расписались, Леша Габрилович осознал, что место его официально занято. Майя познакомила Петю с Лешей, и они стали друзьями. Часто сидели за столом и часами говорили. Майя была счастлива, что двое ее самых близких мужчин рядом. И никто никого больше не ревнует...
Мария Габрилович: Папа был благодарен Пете за то, что он так любит его дочку. Отец мне больше нотации читал, а отчим был моим другом. Но когда мы ссорились с мамой, всегда принимал ее сторону:
— Как ты можешь так разговаривать с матерью?
Я кричала в ответ:
— Какое право имеешь делать замечания? Ты мне не отец!
Конечно, я ими манипулировала — чуть что не так, собирала вещи и уходила жить в соседний дом.
Петя любил нас с Зиной как родных дочерей. Мама ему так о нас и говорила: «Твои детки хотят...» А в дневнике как-то сделала запись: «Приходили Машка с Зиной. Каждой дала по двадцать пять рублей. Петя, как мне надоели твои детки». Любое наше желание было для него законом. Обновки он возил нам из Австрии чемоданами.
Мама с Петей прожили более двадцати лет, но при этом до конца смотрели друг на друга так, словно только что встретились. Он ее все время гладил: то больную косточку на ножке, то натруженные ручки, то в макушку поцелует, то в щечку. Привозил ей удобные туфельки, чтобы больная нога не беспокоила.
Но если бы вы у мамы спросили, счастливо ли сложилась ее женская судьба, не уверена, что ответ оказался бы однозначно утвердительным. Одна из любимых фраз Майи: «От любой боли есть таблетка. Самая сильная и страшная боль — душевная. Такую не уймешь, только время способно вылечить». А на ее долю выпало немало именно душевных страданий — обид, расставаний и измен. При этом часто повторяла: «Без любви нельзя. А страдания, которые я пережила, сделали меня богаче. Мне все это помогло в профессии».
Могла говорить на эту тему и с иронией: «Эти любови были разные. Я была счастлива, а была и несчастлива. Но сейчас, когда прошло время, я с благодарностью смотрю на тех мужчин, которые меня любили и которых я обожала. Кто-то меня покинул, но они меня не забывали... По-зва-ни-ва-ли».
Но за всю боль, за душевные раны Бог послал ей Петю. Это было мамино позднее счастье. С ним она успокоилась. Казалось, страсти улеглись. Папа женился, Сурин тоже счастливо прожил тридцать пять лет со своей замечательной женой и великолепной сценаристкой Аллой Криницыной, дочерью маминой однокурсницы Маргариты Криницыной. Петина бывшая жена Лилу тоже вышла замуж. Ее супруг Штефан даже приходил к нам в гости. Все были по парам, и делить было нечего. Но мама умела сделать так, чтобы страсти время от времени закипали. Она периодически мужа ревновала, скорее для порядка — держала в тонусе. Бывало, придет к ней маникюрша, а мама потом грозно допытывается:
— Ты чего на нее смотрел?
У Пети брови домиком:
— Маюська, ты что?
Мама была необыкновенно мудра житейски. Сердцем чувствовала, что кому надо, но сама никогда не вмешивалась в нашу личную жизнь. Если видела, что у меня что-то не то происходит, с ехидством спрашивала: «Ну что, страдалица?» К ней часто приходили подруги за советом. Я тоже с мамой делилась своими проблемами. Человек очень эмоциональный, она тем не менее была сторонницей разумного подхода. «С чем ты останешься, подумай? А дальше что?» — она умела отрезвить.
Вера Дряннова: Я училась на шестом курсе, когда будущий муж приехал просить у Майи моей руки.
— Майя Григорьевна, — сказал он, — мы с Верой решили пожениться.
— Если Веру обидишь, убью!
Когда он ушел, я поинтересовалась:
— Ну как?
— Главное, чтобы было плечо, на которое можно опереться.
Расписывались мы в Химках. Майя с актрисой и нашей соседкой Олесей Ивановой на всю площадь перед ЗАГСом как заголосили: «Выдавали молоду на чужую сторону!» Голоса крепкие, сильные. Народ сбежался на концерт.
Когда мы только поженились, у Пети и Майи материально все было еще хорошо. А мы жили с мужем бедно, оба студенты. Мечтали, что они нас к себе пригласят, накормят, а сестра еще и пятерочку даст. А если на такси посадят — вообще праздник! Но со временем с деньгами у них стало туго. В конце жизни Майю не снимали, она очень переживала из-за простоев. Ей надо было и Зине помогать, и Маше что-то подбросить...
Сестра, как мне кажется, сама не до конца осознавала, насколько она любит Петю. И то, что он свою жизнь положил к ее ногам, оценила только тогда, когда он нас покинул. Он старался ей угодить каждый день, каждый час, каждую минуту. Он любил ее всякую. Гладил постаревшее лицо и говорил: «Это мои морщинки». Вот что он писал ей: «Кровиночка моя, солнышко мое, мой путеводитель, дружище мой, моя любовь и единственная любовница, дурында моя самая большая на свете! Маюська, ты моя любовь. Я боюсь, когда ты от меня уходишь даже на минуту. Когда тебе плохо, у меня болит сердце. Когда на меня орешь, я страдаю любя и люблю страдая». Когда я прочитала своей подруге эти строчки из его письма, та заплакала и сказала: «Если бы мне кто-нибудь написал такое, значило бы, что я не зря прожила жизнь...» Майя часто говорила Пете: «Не смей болеть. Ты должен меня похоронить».
Мария Габрилович: В июле 1994-го его не стало. Мама отдыхала в спальне, а Петя читал в гостиной. И внезапно умер от сердечного приступа. Это была трагедия. Мама сразу очень сдала. Она не понимала, как это все могло произойти, и не верила до конца, что мужа больше с ней нет. В своем дневнике разговаривала с Петей как с живым: «Родненький, уже пять дней, как тебя нету. А я все жду, когда ты позовешь меня кашку кушать», «Петюня, ты знаешь, Маша приезжала сегодня. А мне дали какой-то набор, я его между Верой, Зиной и Машей поделила».
Она только и делала, что считала дни, прошедшие с его смерти. Жила от одной поездки на могилу до другой и обижалась, если некому было ее туда подбросить. Небольшое деревенское кладбище Ракитки за Хованским Майе очень понравилось: «Здесь под березкой и я буду лежать». Депрессия у нее была страшная. Но незадолго до аварии она вдруг успокоилась и сказала подруге: «Петя ждет меня. Он обещал, что мы скоро встретимся...»
Вера Дряннова: Помню, я как-то поссорилась с мужем. Прихожу к Майе жаловаться. А она мне:
— Вер, все это такая ерунда! Жизнь так быстро проходит. Если вам хорошо вдвоем, будьте вместе и поменьше обращайте внимания на мелочи. — Она была совершенно потухшей: — Я не хочу жить...
— Майя, о чем ты? Тебе еще Машу надо выдать замуж, Зину с ребенком поддержать...
Сестра молча кивала головой, мол, говори, говори, а потом тихо произнесла:
— Пети нету...
Мария Габрилович: До сих пор помню этот день. Я купила швабру-лентяйку для мамы. Она по-прежнему мыла полы руками. Прихожу — ее дома нет. А я без ключей от маминой квартиры. На улице страшный ливень, стою в подъезде и жду. А она, оказывается, решила сбегать в диспетчерскую узнать, когда дадут воду, которую отключили. Наконец смотрю, идет через двор, на голове бигуди — она собиралась с Любовью Соколовой ехать на встречу со зрителями. Идет, меня не видит, а на лице такая печаль! В груди кольнуло: скоро мамы не станет. Сели в лифт, я швабру показываю:
— Тряпку можно выжимать не наклоняясь.
Мама равнодушно скользнула по ней взглядом:
— Это ты станешь ею мыть, а я, как всегда, на карачках полы буду драить, — вдруг обняла меня и поцеловала: — Никогда не думала, что от Габриловича такая хорошая дочка получится.
Так я и ушла со шваброй, а поздним вечером мне позвонили и сказали, что мама попала в аварию. «Девятка», в которой ехали мама и Соколова, врезалась в бетонный столб. Погибли шофер и мама, сидевшая за ним...
Вера Дряннова: Она еще неделю жила. Искали по всей Москве кровь для переливания, очень редкую группу — четвертую отрицательную. У сестры всегда были потрясающие белоснежные зубы, которыми она очень гордилась. Когда Маша спросила у врача:
— Доктор, а зубы целы? — тот грустно посмотрел на нее и ответил:
— Зубы можно вставить...
Она умерла не приходя в сознание. Через три месяца после Пети.
Мария Габрилович: Папа после смерти мамы организовал фантастический вечер ее памяти, сам его вел. А через год ушел из жизни и он. Потом мне сказали, что вскоре не стало и Ричарда Коллинза — он тоже разбился в Англии в автокатастрофе. Вот и весь секрет: ее жизнь и была любовь. Закончилась любовь — закончилась и жизнь...
Подпишись на наш канал в Telegram