Когда по прилете в Лондон проходил паспортный контроль, офицер спросил: «Цель визита?» — «Буду в кино сниматься». — «Да? В каком именно?» — «В «Джеймсе Бонде», вам должны были прислать факс». Он изменился в лице, откопал этот документ: «Дайте автограф!» — «Какой автограф? Я же еще не снялся! Да и играю злодея». — «Не впущу, пока не дадите!» Так меня сразу же настигла незаслуженная слава.
Бог есть, я точно знаю. Он взял меня под локоток и ведет. Это совсем не значит, что от всего оберегает, но проходить через боль, страдания, унижения иногда полезно. Если ты правильно отреагировал на несчастье, случившееся с тобой, оно станет трамплином, который подбросит на неведомую высоту! Такую закономерность я всю жизнь испытываю на самом себе. Моя международная карьера началась в результате падений, предательств, душевных драм, когда подняться, казалось, уже невозможно. Но коль скоро тебе удастся все вынести, не оскотиниться, тогда Бог подарит такую невероятную возможность, что захлебнешься от счастья!
Мне повезло рано распознать, в чем заключается мое предназначение, хотя в семье никто не имел ни малейшего отношения к театру. Мама была инженером, а отец — полковником Генштаба, мечтавшим о том, чтобы единственный сын пошел по его стопам. Я готовился после восьмого класса поступать в Суворовское училище. А в седьмом решил заниматься боксом с целью стать настоящим мужчиной и научиться постоять за себя. Но со спортом я распрощался в одночасье после того, как удар спарринг-партнера попал прямо по почке. Травма оказалась настолько серьезной, что пришлось радикально пересмотреть и жизненные планы. Какое там училище — потом даже в армию не взяли по призыву! Теперь-то я понимаю, что все не случайно: судьбе было угодно, чтобы я стал художником — актером, режиссером, проводником ее воли. После тяжелой операции долго лежал в больнице, мама приносила книги, и я их проглатывал. А когда выписался, она отправила меня на спектакль, чтобы отвлекся от мрачных мыслей. Помню, каким потрясением стала «Варшавская мелодия» в Театре миниатюр: главная героиня в чулках в сеточку источала такой эротизм, что я просто ошалел!
А потом меня добили Чурикова с Караченцовым. На ленкомовскую постановку «Тиля» с их участием ходил четырнадцать раз! И тут уже окончательно пропал. Сегодня в Театре Наций играю роль премьер-министра Уинстона Черчилля в спектакле «Аудиенция», поставленном Глебом Анатольевичем Панфиловым, про ее величество королеву Англии, которую блистательно исполняет Инна Михайловна Чурикова. Первое, что сказал, познакомившись с ней: «Это вы виноваты в том, что я стал актером. Большое вам спасибо!» Поклонился в пояс и ручку поцеловал. Она реально просветленная, Богом поцелованная в самое темечко, в ней море любви!
А еще в том же «Ленкоме» посмотрел спектакль «Вор» с Евгением Леоновым. Вспоминаю, и мурашки бегут по телу. Он был посвящен жуткой военной трагедии, шел один акт и заканчивался быстро. Зал замирал, у людей перехватывало дыхание, и в ту самую дорогую для режиссера паузу, когда спектакль уже закончился, а аплодисменты еще не начались, в ту короткую секунду, когда ошалевший зритель приходил в себя, по радио звучало объявление: «Спектакль окончен, просьба не аплодировать». Люди молча вставали и выходили, и только кресла стучали, нарушая тишину...
В самых смелых мечтах я тоже появлялся на сцене вместе с Чуриковой, Янковским, Абдуловым, был в них влюблен. Купить билет на спектакль «Ленкома» в советские времена не представлялось возможным, вместе с другими фанатами проникал в театр через крышу, канализационные люки. Нас вылавливали, гоняли, но мы не сдавались. К окончанию школы четко понимал: хочу стать актером и больше никем.
Отец, конечно же, восторга от такого решения не испытывал, но и не запрещал ничего. Мы с ним тогда конфликтовали: я был юношей с диссидентскими взглядами. Теперь-то понимаю, что он за меня волновался, пытался оградить от неприятностей. Но юность бескомпромиссна, и отношения наши складывались сложно. Сегодня батюшка, слава богу, жив-здоров, крестьянствует в окрестностях Суздаля. А мама, знаток истории, водит экскурсии по святым местам, церквям, монастырям.
Я поступал сразу во все театральные училища, творческие туры прошел везде. На прослушиваниях в Школе-студии МХАТ познакомился с Никитой Высоцким, нам даже дали общее задание — подготовить отрывок из «Мастера и Маргариты», и мы ходили репетировать к Всеволоду Абдулову, другу Владимира Семеновича, который Никиту опекал. Я получил заветную роль Бегемота, которую потом мечтал сыграть всю жизнь, но — увы! — пока не случилось. Никита был Воландом, Галя Чурилова — Маргаритой.
Однако когда пришло время определяться, в какой вуз подавать документы, сдрейфил и отнес аттестат в самое, как мне тогда казалось, слабое учебное заведение (уж туда-то точно возьмут!) и благополучно завалил сочинение. Провал сразил наповал. Но что делать?! Пошел наниматься на работу в театр — кем угодно, взяли электроосветителем во МХАТ. Я начал свою трудовую деятельность, а мои товарищи поступили на курс к Олегу Ефремову и скоро уже приходили играть в массовых сценах. Господи, как я им завидовал, как страдал от унижения: они артисты, а я — кто? Хожу гвозди забиваю, об фонари обжигаюсь. А сколько раз меня било током! Зато в театре я научился всему. Изнюхал его носом, излапал руками, учился театральному делу не по книжкам, а вживую, глотая пыль. Все это пригодилось через двадцать лет, когда ставил свой первый спектакль.
Во второй раз поступал только в Школу-студию МХАТ и стал студентом великого мастера Виктора Карловича Монюкова, воспитавшего огромное число удивительных артистов. Но в конце первого учебного года он умер. Для меня это было невероятной трагедией! Кто нас возьмет?
В итоге курс принял Владимир Николаевич Богомолов, которого считаю своим отцом в профессии. Одновременно к нам пришел Михаил Олегович Ефремов, тогда просто Миша, с которым мы в первый же день подружились. Он и сегодня мой лучший друг, мой крест, мое счастье.
Учились мы хорошо, у меня, между прочим, красный диплом, но поведение хромало. Вместе с Мишей хулиганили, гуляли, выпивали. Чего только не отчебучивали! Однажды я вывалился со второго этажа на припаркованный внизу автомобиль, слава богу, не покалечился, но крышу «жигулям» помял изрядно. Короче говоря, зажигали от души.
Несколько раз нас чуть не отчислили, но в итоге наказали, лишив зарубежной поездки. Зато отпустили на гастроли на Северный флот. Мы повезли литкомпозицию, наши прикольные наблюдения: «А сейчас Михаил Горевой покажет вам тапочки». Пили «шило» (это спирт по-моряцки), ходили в баню на подводной лодке... Жизнь кипела! За студенческие годы еще больше сошелся с Никитой Высоцким, Славой Невинным-младшим, Машей Евстигнеевой. Моей постоянной партнершей по танцам была очень талантливая Саша Табакова, жаль, что ее актерская карьера не задалась. Молодость — счастливое время, мы горели профессией, вкалывали с утра до вечера!
Компьютеров у нас, конечно, не было, но зато только-только появились видеомагнитофоны. Как-то Михаил повел нас в квартиру отца смотреть фантастический триллер «Чужой». Мы-то не знали, что Олег Николаевич спал в соседней комнате, и когда он проснулся и неожиданно вошел, ошалели от неожиданности, тут же повскакивали с дивана, уступив ему место, а сами устроились в ногах на полу, затаив дыхание. Непонятно было, на кого глядеть — на Ефремова или на экран. Худрук МХАТа увидел, как чудовище в картине всех съело, и говорит:
— Я тоже могу сниматься в таких фильмах, но только моего героя надо первым убивать.
— Почему, Олег Николаевич?
— У меня много работы в театре, меня первым, пожалуйста.
Фильм закончился, в живых остались героиня и ее кот. Олег Николаевич поднялся:
— Ну, теперь у них одна проблема... — мхатовская пауза. — Улететь!
Миша Ефремов рассказывал мне, что есть три основных режиссерских ступени. Первая — деспот-тиран, это низшая ступень режиссуры, вторая — режиссер-гипнотизер, который обволакивает артистов, зачастую провоцирует их, это сложная ступень, не все до нее добираются. А третья — высшая — это режиссер-философ, такими были Эфрос, Товстоногов, Олег Ефремов, Питер Брук, люди, которые стратегически влияют на нашу профессию, сдвигают тектонические пласты, так сказать, сдают карты на мировом уровне.
Ушел Олег Николаевич, и МХАТ сильно изменился. Табаков скорее министр-администратор, свое дело знает классно. Но он не режиссер, сам не ставит. Я не помню при нем громких прорывов, какими в свое время стали «Чайка» или «Иванов» со Смоктуновским, или «Так победим!» с Калягиным-Лениным. Уверен, что любому, даже самому большому художнику стоит задумываться над тем, кто станет его преемником...
Ну а по окончании института из нашего курса образовался театр «Современник-2» под руководством все того же Михаила нашего свет Ефремова. Он всегда был лидером, отец воспитал его абсолютно свободным человеком, что большая редкость: народ наш изломан и измучен, рабство в него въелось накрепко. А в Михаиле его совсем нет.
Слова о том, что природа отдыхает на потомках талантливых людей, совсем не про Ефремова-младшего. Он с детства рос в театре, лучше всех нас соображал, как эта махина работает. Еще в Школе-студии поставил спектакль «Пощечина» по произведениям Юрия Олеши, получилось здорово. Мы возили его и в Германию, и в Грузию. С этой постановки, можно сказать, и начался театр-студия «Современник-2». Галина Борисовна Волчек дала нам такой шанс. Конечно же, она приютила молодняк у себя во многом потому, что Миша был сыном создателя «Современника». Мы имели возможность работать в выходные дни, а еще когда ее труппа уезжала на гастроли или уходила в отпуск. Пахали как оглашенные, все делали сами. Нам интересен был хлесткий, наглый, эпатажный политический театр, мы смело высказывались на злобу дня.
На сцене все было созвучно нашему настроению. Поставили «Седьмой подвиг Геракла», где герой Никиты Высоцкого чистил Авгиевы конюшни. Позже появился спектакль по мотивам пьесы Шварца «Тень», там все происходило на помойке. Женя Митта придумал замечательную декорацию: драный, грязный забор с октябрятской звездочкой и спартаковской эмблемой по центру, перед ним — мусорные баки, в которых живут герои. Стали искать реквизит. И вот часов в пять утра, когда весь город спит, на Чистопрудном бульваре раздались страшный грохот и отчаянная ругань: это артисты театра «Современник-2» тырили баки, причем брали похуже — мятые, исцарапанные. Потом залезли в них, отмыли (ох и вонища была внутри!) и установили на сцене.
Я играл в «Тени» главную роль — Ученого, по общему мнению, хорошо. Славка Невинный был моей Тенью. Спектакль шел под песни Цоя, тогда он только становился известным. Витя приезжал в театр, сидел на репетициях, обедал с нами в буфете. Он не был великим, оказался простым, доступным, «звездочку» не ловил. Ее ловят многие, вопрос, как это пережить — с большими или меньшими потерями для себя? Если останешься со «звездочкой», тебе хана, из-за ложных понтов потеряешь все. Но если пройдешь через испытание медными трубами, сохранив человеческие качества, уважение к людям, все будет хорошо. Мне тоже довелось пережить это обстоятельство. По-моему, я справился, ну а последний осиновый кол в мою «звездочку» забили такие люди, как Стивен Спилберг, Том Хэнкс, Джеки Чан, Гэри Олдмен. Рядом с ними четко осознаешь, «в чем сила, брат».
Галина Борисовна приходила, смотрела наши работы, иногда что-то советовала. Но мы прислушивались мало, были категоричны, бескомпромиссны, этим и прославились. Молодые, горячие, глупые, но с амбициями, из-за которых труппа и распалась. Я-то был просто актером, а вчерашние однокурсники, такие как Андрей Зайков или покойный Гена Венгеров, выбились в начальники, стали руководить. Этого я перенести не смог, искренне не понимая, почему кому-то можно прийти на репетицию бухим, а тебя за такое наказывают. Признаюсь, пили мы в то время люто! В театрах всегда квасили, и многие талантливые люди, к сожалению, спивались. Но тогда я об этом не задумывался, был глупым и горячим и одновременно прямым и холодным как рельс. Бросил заявление об уходе. Михаил здорово обиделся. В нашей дружбе наступил год, когда мы не разговаривали.
Показался Андрею Гончарову, и несмотря на то что я мхатовец, а большинство артистов Театра Маяковского выпускники ГИТИСа и ученики самого Андрея Александровича, он меня взял.
Энергия моя шальная и сегодня прет из всех щелей, в голове осталось много дури, а тогда я вообще летел как ракета. Сразу надавали кучу работы, в том числе в массовке, но месяцев через восемь играл уже полноценно. Гончаров выпускал спектакль «Виктория?..» — историю леди Гамильтон и адмирала Нельсона в исполнении Армена Джигарханяна и Наташи Гундаревой, а я бегал между ними в роли племянничка. И Армен Борисович, и Наташа относились ко мне по-доброму. А Гундарева стала и старшей подругой, и мамочкой, которая опекала, помогала. Но могла и послать: «Мишка, ты охренел?! Иди и не жужжи!» Как жалко, что она так рано ушла...
В спектакле «Да здравствует королева, виват!» Женечка Симонова играла Марию Стюарт, а я — ее друга, которого незаслуженно убивали в конце первого акта. Я падал с моста с ножом в спине, а там высота метра два. И хорошо, если монтировщики меня ловили, не будучи в тот вечер «выпимши». Случалось, падал прямо на пол, после чего нож вытаскивали, тело выносили и клали буквально под ноги первому ряду. Лежу мертвый, а Симонова рыдает надо мной и незаметно щекочет! Или наклоняется к моему лицу, и тут уж я шепчу ей в ухо что-то смешное, Женечка колется, не в состоянии сдержать смех! Иногда, пока она рыдала, я неожиданно на мгновение оживал и начинал биться в конвульсиях — так мы друг друга веселили. Не превращайте театр в драму, театр — дело куражное.
В «Маяковке» прослужил года четыре. Гончаров гонял меня как сидорову козу. Работать с ним было непросто, он нередко проявлял жестокость и деспотизм, любил изводить артистов, допекать до состояния взрыва. Достает и достает, ты прямо чувствуешь, как он тебе специально ухо крутит! Кричит из зала:
— Где эта сволочь?!
— Я, Андрей Александрович?
— Нет, другая сволочь!
Репетируем сцену, я сижу между Гундаревой и Джигарханяном и передаю стакан от одного к другому. А Гончаров все цепляется:
— Ничего ты не можешь, не умеешь, плохой артист, повторить сначала!
Вдруг в очередной раз кричит:
— Не нюхай стакан!
Я просто взбесился, потому что и не думал этого делать, вскочил и как заору по матушке:
— Я его не нюхаю!
В этот момент Гончаров потер ладошки — всегда так делал, если был доволен, — и объявил:
— Стоп! Перерыв!
Да, мы роптали: мучитель, самодур! А помер — и все развалилось. Пришедший на смену Гончарову худрук все растерял.
И вот наступил январь 1992 года. За месяц я сыграл тридцать восемь спектаклей, из них двадцать четыре детских. Были школьные каникулы, и сказка про Ивана-царевича шла два раза в день. Везет актеру, который играет хорошего Ивана, я-то играл плохого Ивана Варварина! А плохим всегда доставалось от «карликов» — так на актерском жаргоне называют детей. Думаете, в театр приходили сплошные «цветы жизни»? Ничуть не бывало. У меня ляжки были синими от пулек, выпущенных из рогаток. Мы там бегали по залу, а карлики подножку подставят — и ты летишь! Хорошо, если приземляешься в проходе, а не на чью-нибудь мамочку, иначе начнется визг. Карлики не только ноги вытягивают, но и руки, которые приходятся ровно на то место, про которое еще Пушкин писал в «Гавриилиаде»: «...место роковое (излишнее почти во всяком бое)». В общем, они четко в него попадают, после чего ты с трудом доползаешь до кулис и там еле успеваешь оклематься.
Время тогда было грустное, унизительное, актеры считались паяцами, клоунами и дрянью, бессмысленной и ненужной. Обидно. Но я был женат, Анна уже родила сына Дмитрия, росла Дарья, старшая дочь от другой женщины, так что приходилось кормить семью и детей. Кто-то может плюнуть на все, не получается — ну и ладно. А я не могу!
И тут дружок мой дорогой Дима Хухлаев, актер и радиоведущий, обосновавшийся к тому моменту в Бостоне, сманил радужными перспективами. Так началась моя заокеанская эпопея. Приехал в Америку сначала один, потом ко мне присоединились Анна и мелкий двух лет от роду.
Стал искать работу, все равно какую. Стучался во все двери, взяли официантом в рыбный ресторан, им владел грек. Чудовищная профессия, надо сказать. Вчера играл на сцене с Гундаревой и Джигарханяном, а сегодня разношу еду, халдей! К тому же я плохо говорил по-английски и конечно же понятия не имел, что такое омары. Ошибался постоянно и нестерпимо вонял рыбой. Смена длилась двенадцать часов, в перерыве запах не успевал выветриваться, въедался в кожу намертво, чем бы я ее ни тер! У грека были дети, мне исполнилось двадцать семь, им — по двадцать. Они всю жизнь работали с отцом, забирали все чаевые. При этом с нескрываемым удовольствием унижали взрослого русского урода, который не мог ни бе ни ме ни кукареку. Но когда костлявая рука голода берет за горло, ты вынужден собраться. За два месяца со страху выучил язык! И вообще, я благодарен тому периоду жизни: не случилось бы никакого «Джеймса Бонда», не будь грека с его детьми, омарами и разбитой посудой.
Мы снимали жилье с окнами на помойку. Поскольку жили на первом этаже, «наслаждались» не только ее видом, но и запахом. Ситуация довольно быстро изменилась, и уже через полгода смогли арендовать нормальную квартиру. Тогда как раз начал расцветать так называемый шальной русский бизнес. Мои товарищи, с которыми я познакомился еще в 1991-м на баррикадах у Белого дома, люди энергичные, позже ставшие олигархами и вошедшие в списки Forbes, основали российско-американскую строительную фирму. Я стал их представителем. Коллеги из Штатов иной раз отказывались верить, что я русский. Вообще учусь всему быстро — артист же, ухо как у попугая! Я научился вести переговоры, нюансы бизнеса всасывал словно промокашка. Так я превратился в предпринимателя, переоделся в пиджак и галстук, носил до хруста накрахмаленные благоухающие рубашки. Мне доверяли огромные деньги — знали, что не украду. К нам зачастили разные ребята из России, в мои обязанности входило их встречать, для чего я арендовал крутые автомобили.
Анна тоже начинала в ресторане поломойкой, потом стала помощницей официантки, в итоге доросла до управляющей. К ее заведению я и подкатывал на шикарных лимузинах с русскими бизнесменами, потчевал их, за что хозяин платил мне вознаграждение. Анна Сергеевна была невероятно красивой женщиной с ангелоподобной внешностью. Но никто не смел даже бросить плотоядный взгляд в ее сторону, знали: муж — russian mafia, все время меняет дорогие машины! А ребята из России еще и гулять умеют. Американцы на всем экономят, наши же если накрывают стол, то в три этажа. И платили они наличными, никаких кредитных карточек у нас тогда просто не было. Местные в жизни не видели такого количества денег в одном бумажнике! Так я прослыл директором русской мафии Восточного побережья США.
На родине Анна работала помощником режиссера в театре Олега Павловича Табакова. У нее не было специального образования, но ее умение ладить с людьми, которые в нашем цеху зачастую капризны и своенравны, уникально в своем роде. Впервые я встретил Аню Марголис еще в Школе-студии МХАТ. Был молод, источал бешеную энергию и постоянно хотел есть! А поживиться в институте нечем. Рядом был магазин, торговавший кефиром и булками, но деньги на них находились не всегда. Однажды пошел на преступление: вечером, когда все разошлись, зашел в приемную ректора (там стоял холодильник), открыл его и увидел торт в коробке! Только за него взялся, как распахнулась дверь и в приемную своего папы вошла моя любимая и дорогая партнерша Саша Табакова с девушкой небесной красоты! В тот момент я потянул торт на себя, крышка осталась в руках, а содержимое коробки рухнуло на пол. Анька потом рассказывала, что выглядел я дураком. Недолго думая, быстро собрал все с пола и поставил обратно. Аня спросила у Саши:
— Это кто?
— Не обращай внимания, это Горевой!
На том и разошлись. Во второй раз я увидел Аню, когда она пришла к нам на зачет по вокалу. Первое, что спросил:
— У тебя паспорт есть?
— Есть.
— Сейчас не могу, у меня экзамен, завтра приноси паспорт, пойдем в ЗАГС, буду на тебе жениться.
Наглый был! Через два месяца мы расписались и прожили вместе четырнадцать лет.
В США мы пробыли почти четыре года. Америка — страна простая, большинство населения такие же бараны, как мы. Года через полтора меня начало реально ломать, актер во мне постоянно требовал «дозу»! В свое время недоумевал, глядя на Марка Исааковича Прудкина, которого водили под локоток, или Ангелину Иосифовну Степанову на коляске: народные артисты, боги, все у вас есть — спецпаек, дача, пенсия, зачем вы претесь в театр? Только спустя время понял: за «дозой», старческие жилы хотят хватануть кайф от пребывания на сцене. Я не знаю, что такое героиновая ломка, но что такое ломка актерская — испытал на себе. Это когда слез уже нет и ты захлебываешься кашлем.
И хотя у нас появилась возможность получить вид на жительство, меня просто унесло из Америки, улетел как пуля. Впрочем, никогда и не собирался оставаться там навсегда, не продавал квартиру в Москве. В нее и вернулись. Ткнулся в Театр Маяковского — вакансий в труппе не нашлось. Меня подзабыли, поэтому стал браться за любую работу в кино.
Был абсолютно счастлив, когда пару лет снимался с Львом Константиновичем Дуровым в длинном «мыльном» «Ангеле-хранителе»: он играл моего дядюшку-злодея, я по сюжету тоже ни в чем ему не уступал. Кстати, мы называли сериал «Ангел-предохранитель». Параллельно снимался еще в нескольких проектах. Лев Константинович за меня беспокоился: «Что же вы творите, вы уже не юноша, что за глупости, что за перелеты Москва — Анапа два раза в день?» Но я не останавливался.
Позже получал огромное наслаждение, работая с Юрием Николаевичем Смирновым в «Ефросинье». Какой шикарный актер, какой потрясающий мужик! Они, наши старики, обладают небесным знанием: просветленные, они открывают нам порталы в космос, через которые на нас льется духовный свет!
Работа и все, что с ней связано, — это моя вотчина, моя болезнь, моя страсть, моя печаль и мое счастье. Меня не интересуют путешествия, я не люблю спорт. Было время, по идейным соображениям лет десять не ел красного мяса. Это принесло пользу, уменьшилась агрессия. В мясе она точно есть, а я и так человек страстный. Когда начинал карьеру режиссера, был из тех, кто кидался пепельницами, орал, лез на стенку. Но это наша общая ошибка, режиссерская карма. Я тогда чуть не разругался с близким другом Димой Певцовым.
Повесть Джона Стейнбека «О мышах и людях» внедрилась в меня сразу, как только прочел. Я был ею одержим, еще до Америки предлагал Сергею Голомазову поставить по ней спектакль со мной в главной роли. Мы с ним даже начали репетировать. Но потом я уехал. Девять лет этот спектакль снился — не оставляла уверенность, что он состоится и что у меня появится свой театр. Так и случилось: сегодня моей «Фабрике театральных событий» исполнилось двадцать два года!
А началось это так: приятель привел однажды в дом своего друга-бизнесмена. Сидели разговаривали, я поделился планами поставить «Люди и мыши». И вдруг он спрашивает:
— Что тебе нужно, чтобы начать?
— Артистам платить пять долларов в час (это была минимальная зарплата в Америке, а для России 1995 года приличные деньги) и электрический чайник, чтобы заваривать чай во время репетиций.
Он дал мне денег, я приступил к постановке. Сначала утвердил на главные роли Диму Харатьяна и Диму Певцова, но вскоре мы с Певцовым поняли, что нам не стоит работать в такой плотной связке — иначе разругаемся. В спектакль пришел Саша Балуев. Это был год его триумфа — на экраны вышел «Мусульманин», где Саша блистательно сыграл. И вот через девять месяцев дожили до премьеры спектакля, о котором я мечтал девять лет. Первый показ прошел в Рязани — на родине моего спонсора. А потом нас приютила под крышей Театра Моссовета Валентина Тихоновна Панфилова — сегодня она там директор, тогда была замом. Бог посылает нам светлых людей, и все складывается. Наносящая душевные шрамы постановка «Люди и мыши» зацепила зрителей, запомнилась. С ней мы отутюжили пространство от Владивостока до Калининграда, много раз показывали спектакль в странах ближнего и дальнего зарубежья, собирая аншлаги. За двадцать лет я переиграл в нем все роли, кроме женской. Затыкал собой дырки, если кто-то из актеров болел или напивался.
Но вершители театральных судеб нас как будто не замечают, в отличие от тех режиссеров, которые позволяют себе гадить в души зрителей, думая, что они — мессии. Специально сходил в МХТ на «Идеального мужа», высидел два акта из трех. Никакой это не театр, это глупо, неталантливо, претенциозно и очень вредно для душ человеческих.
Спросили однажды у Олега Николаевича Ефремова, чем отличается плохой спектакль от хорошего. Мастер ответил просто: «Если есть мурашки, спектакль хороший, нет — плохой». Если театральное зрелище вызывает сочувствие, сопереживание, сострадание, режиссер достоин уважения. А вот современные постановки большинства модных режиссеров, к несчастью, зачастую могут рождать только рвотные позывы. Никаких вдохновенных струн души они не затрагивают, выходишь с ощущением ужаса и кошмара. Аргументы, что на спектаклях «нескучно» и сидит полный зал, не работают: в Китае собирались и не такие толпы, чтобы увидеть казнь. Напомню, самое нескучное кино — порнография и организм реагирует на нее довольно четко! Но является ли порно искусством, поводом к работе с людскою душой?
Когда в 1985 году студентов других вузов отправляли на картошку, нас посылали на строительство-реконструкцию здания МХАТа и Школы-студии. Так что мои руки и руки моих однокурсников Славы Невинного, Миши Ефремова и прочих дорогих товарищей строили этот театр, заделывали дырки, клали кирпичи. Стало быть, я имею полное право задать вопрос: вы что творите?! Зрители приходят к вам, заплатив большие деньги, а вы гадите им в распахнутые души!
Я живу счастливо, сегодня это большая редкость. У меня три дочери, сын и трое внуков. Мои дети меня по-настоящему любят, относятся с уважением и юмором. Я это вижу.
В отличие от меня сын Дмитрий не любил сидеть за партой, учился всему на практике. Из него вырос «универсальный солдат» кино. Начинал он на картине Вани Вырыпаева с самых низов: я пристроил его в съемочную группу друга подавать чай-кофе. Потом сын стал сниматься, у него сегодня более сорока актерских работ, в том числе в фильме «Сволочи», сериалах «Кадетство», «Ранетки», «Обратная сторона Луны-2». А еще Митя блестящий фотограф. Как он видит! Идем по улице, вдруг его переклинивает, он начинает хлопать себя по карманам — ищет айфон. И вроде бы смотрим мы на одни и те же вещи: голубей каких-то, лужи, но на Митиных фотографиях они становятся арт-объектами. Сын подает надежды как кинооператор, снял последний клип Гарика Сукачева, полнометражный художественный фильм «Другая я». ВГИКов не кончал, но практику проходил у Владимира Башты, Юрия Любшина, Вовы Епифанцева. Митины успехи меня радуют.
Старшая дочь Дарья уже дважды сделала меня дедом. Радость это или печаль — пока не понял. Даша училась в Школе-студии МХАТ, но бросила, окончила другое учебное заведение, она дизайнер, человек увлеченный, пылающий. На ее матери я женат не был, она — случайный человек в моей жизни, из тех женщин, что используют ребенка как щит и меч. Нельзя сказать, что вообще не пускала к дочке, но часто пыталась мною манипулировать, держать на коротком поводке. Не советую никому так делать. Девушки, не надо размахивать детьми как оружием! Даша — любимая внучка моей мамы, и ей та печальная ситуация доставляла большие страдания. Кончилось все плохо, Дарья вот уже десять лет не общается со своей матерью. Не из-за меня! Никак не могу уговорить, чтобы она ее простила. Так что наши деяния — всегда палка о двух концах. Не рой никому яму, недобрые поступки к тебе возвратятся. По крайней мере, у меня так: накосячил — тут же получил! В жизни все взаимосвязано. Мы думаем: пронесет. Ни фига — судьба догонит.
Дашин муж Иван — повар. Когда они ко мне приезжают, Ванька готовит стейки и прочую вкуснотищу. Он вообще такой крепкий, настоящий мужик. Все может сделать руками, в отличие от тестя. Зато у меня получаются прекрасные дети!
Старшей внучке Саше пять лет. Она на месяц старше моей младшей дочери Софьи — тетя моложе племянницы. Внучок Роман Иванович радует, а то вокруг одни бабы, в том числе кошка Люся. Ему год с лишним, он очень вдумчивый и сердитый, не иначе будет командовать полком. Правда, когда встречается со мной взглядом, почему-то пугается и плачет. Что уж он там во мне такое видит?
Но вообще-то дети становятся мне интересны, когда начинают что-то осознавать. Не ловлю кайфа от хныкающих кульков.
Есть у меня и нареченная дочь, дочь духовная — актриса, режиссер, умница, красавица, на все руки мастерица Анна Цуканова. Мы проросли друг в друга душами, когда пятнадцать лет назад на холодной арене в городе Рязани снимались в сериале «Цирк» у режиссера Александра Котта, позже он стал Анькиным мужем. Сегодня Аня радует меня больше всех моих детей! Она так ярко живет, так много выдумывает, воплощает, снимает, снимается. Они с Сашей растят сына Мишу, а я с Сашей веду курс во ВГИКе.
Когда мы встретились, Ане исполнилось одиннадцать, я переживал тяжелый момент разрыва с женой, мне было очень плохо, просто умирал. Винил во всем себя. Анна Сергеевна оказалась права: я был одержим работой, своим театром, тащил туда вещи из дома, забывал о семье и в итоге ее потерял...
Говорят, мужчины — сильный пол. Вранье! Мужчины гораздо слабее женщин. Просто женщины более устойчивы к боли. От потери любимой, с которой прожил четырнадцать лет, можно было покончить с собой, многие такого не выдерживают. Так вот, в тот момент маленькая талантливая девочка, унаследовавшая от своей мамы упорство, в буквальном смысле меня спасла. Ее открытость, жизнерадостность, искренность действовали целительно. Кстати, именно Анькина мама принесла мне заявку на кастинг в фильм про Джеймса Бонда. Сказала: «Требуется актер, ты же говоришь по-английски, попробуйся».
«Умри, но не сейчас» стал юбилейным, двадцатым фильмом об агенте 007. Новозеландский режиссер, талантливый и самобытный Ли Тамахори потребовал, чтобы испанцев играли испанцы, китайцев — китайцы, корейцев — корейцы, а русских — русские. Тамахори большой поклонник Алексея Балабанова и его «Братьев». На роль русского ученого Влада Попова, создавшего машину смерти, был утвержден Виктор Иванович Сухоруков. Но потом произошла неприятность: Пирс Броснан исполнял трюк и травмировал колено, в результате попал в больницу, съемки сдвинулись на две недели, Сухоруков не смог сниматься, его ждала группа картины «Бедный, бедный Павел». Необходимо было срочно найти русского артиста, говорившего по-английски.
Как это происходит? Ехать никуда не надо: по Интернету на почту присылают несколько сцен, ты их сам разбираешь, снимаешь на мобильный телефон и отсылаешь продюсерам и режиссеру. Это называется self-taped auditions. А они уж там решают, подходишь ты или нет. Актеру не могут помочь никакие договоренности, «волосатые руки», можно быть абсолютно уверенным, что ты получил роль, потому что тебя выбрали. Огромное число моих коллег прошли кастинг, но повезло мне!
Дали рабочую визу в Великобританию, я заплатил ее величеству уйму налогов. Когда по прилете в Лондон проходил паспортный контроль, офицер спросил:
— Цель визита?
— Буду в кино сниматься.
— Да? В каком именно?
— В «Джеймсе Бонде», вам должны были прислать факс.
Он изменился в лице, откопал этот документ.
— Дайте автограф!
— Какой автограф? Я же еще не снялся! Да и играю злодея.
— Не впущу, пока не дадите!
Так меня сразу же настигла незаслуженная слава.
С Пирсом Броснаном мы подружились, наши гримерки были рядом. Много болтали, смеялись. Еще в Москве знакомые милиционеры, узнав, где я буду сниматься, посходили с ума: изготовили для Броснана настоящий ментовский жетон с перламутровой мозаикой и номером 007. Попросили:
— Обязательно передай Джеймсу Бонду! Жетон подлинный, зарегистрирован, все легально.
— Хорошо, — говорю, — попробую!
Рекламная кампания фильма была супермасштабной, нас водили, как собак на поводке, с одного телеканала или радиостанции на другие. И вот мы презентуем фильм на BBC. Там я и передал подарок Пирсу.
— Это что?
— Настоящий жетон, рашен полис.
— А, клево!
И пропал. Мы идем по коридору, вдруг из-за угла выскакивает Броснан и кричит: «Лежать! Рашен полис!» Все, конечно, посмеялись. Но Пирс не только шутник, а еще и глубокий человек. У нас были большие перерывы между дублями, во время которых он писал акварели.
Это был мегапроект, один бюджет — почти сто пятьдесят миллионов долларов. Но внимание и добросердечность в группе не показные, искренние. Правда, над тобой могут и пошутить, поддеть словом — легко! Но ты ощущаешь себя членом семьи и если не последняя сволочь, не можешь не соответствовать атмосфере. Например не посмеешь опоздать или прийти на площадку с невыученным текстом.
«Джеймс Бонд» — семейный бизнес продюсеров Барбары Брокколи и Майкла Уилсона, они брат и сестра. С Барбарой я познакомился, когда был... без штанов. Меня вызвали заранее и целый день посвятили выбору костюмов и пробам грима и прически. Притащили огромную вешалку, на ней сто пятьдесят костюмов. Начал скакать из одних штанов в другие. Барбара Брокколи вошла в тот момент, когда я был в одних труселях. Она как ни в чем не бывало: «Майкл, привет! Ну, как ты долетел? — А я стою смущаюсь. — Да брось ты! Что я, мужика в трусах не видела? Я вообще гожусь тебе в матери». Она действительно была как мамочка — окружала нас вниманием и заботой.
Я парень из Щукино, а мне подают «ягуары», «мерседесы», дядька-водитель в костюме с галстуком, чисто лорд, открывает дверцу.
— Не-не-не, я сам, я не беременный!
— Это моя работа, сэр! Прошу вас, сэр!
Да какой я на фиг сэр?! Потом, конечно, попривык.
Премьеру в Лондоне посетила королева Елизавета, мы были ей представлены на приеме после фильма. Туда надо было прийти в смокинге и бабочке. Всех предупредили: бабочка на резинке не подойдет, только та, что завязывается. Я выразил сомнение:
— Разве кто-то заметит? Боюсь, что с правильной я управиться не сумею!
Мне ответили:
— Еще как заметят, так что покупай ту, что требуется, а завязать ее тебе помогут.
Уход Пирса Броснана из сериала стал для меня личной бедой. Я в роли Бонда не признаю никого другого. Ну какой из Дэниела Крэйга 007?! Мелковат он! Обратите внимание, как на крупных планах Крэйг играет желваками и у него шевелятся уши. Очень старается, а юмора в нем никакого. Хотите сказать, что такой Бонд-сухарь может нравиться женщинам? Хуже Крэйга был только Тимоти Далтон.
Судьба свела меня с великими мастерами, мегамонстрами международного кинопроизводства — Стивеном Спилбергом, Томом Хэнксом, Джеки Чаном. С Чаном посчастливилось сниматься в фильме «Отпетые напарники». Он великий артист, который, по выражению американцев, сам себя сделал. Джеки родился в бедной многодетной семье, а сегодня руководит крупным бизнесом, не только своей продюсерской компанией. Занимается в Пекине рестораном Де Ниро «Нобу». Я был туда приглашен. Поел, сижу глазею вокруг, Джеки предлагает:
— Вот это еще попробуй, очень вкусная штука.
— Спасибо! Я уже сыт!
— Попробуй, тебе говорят! — подхватывает палочками что-то невероятно красивое из тарелки и протягивает мне. Я буквально проглатываю язык:
— Ой как вкусно!
— Я плохого не посоветую!
Режиссером был замечательный финн Ренни Харлин, он снял «Крепкий орешек-2», «Скалолаза». Снимали на Пекинской киностудии. Он сказал про Чана: «Если завтра захочу, чтобы в фильме из холодильника вылетел розовый слон, приблизился к тебе, улыбнулся, произнес «Хэлло!» — и полетел дальше, Джеки подумает и через пару часов слон будет летать. Если такая идея придет мне в голову в Америке, я должен буду полгода утрясать ее с профсоюзами, санэпидемстанцией, зоозащитой».
Обед — стоит большой шатер, внутри столы с лавками, как в немецкой пивной, буфет, где много вкусной еды. И до хрена китайцев. Джеки поясняет: «Поедание пищи — очень важный момент, мы вместе делаем кино и вместе едим. Раньше нам привозили еду в коробочках, люди рассаживались на тротуаре и трескали. А теперь во время еды общаются друг с другом, и это помогает сплотить коллектив».
У учителя нашего Бориса Гребенщикова* есть такие слова: «...и один с изумлением смотрит на Запад, а другой с восторгом глядит на Восток». У меня получилось как в той песне — сначала поработал у Джеки Чана в Китае, потом сразу у Спилберга, снимавшего в Берлине.
Приглашение сыграть роль советского офицера спецслужб в картине «Шпионский мост» получил, пройдя кастинг. Мне было интересно, сколько человек пробовалось, спросил об этом режиссера. Он ответил: «Человек пятьсот». Причем он собирался снимать именно русского актера, что меня страшно радует. Американцы вообще хотят снимать настоящих русских, чтобы на экране была полная правда. Даже если прекрасный американский актер блестяще сымитирует русский акцент, он все равно не выдаст той глубины, чистоты звучания, которой добивается режиссер. Большое им за это спасибо!
Когда-то я ставил спектакль по пьесе Радзинского «Последний Дон Жуан» о человеческом предназначении. Зачем-то же мы приходим в этот мир? Так вот, важно как можно раньше понять, почувствовать свое предназначение — «Беда, коль пироги начнет печи сапожник...» И Спилбергу, Хэнксу, Чану это удалось, иначе они не овладели бы искусством управлять сознанием миллиардов. А эти ребята с помощью своих фильмов общаются именно с таким количеством людей. Ощутил масштаб их личностей, их энергетику на себе. Она меня накрыла! Одно дело, когда ты выходишь к зрителям в театре на тысячу мест или, как Гарик Сукачев, — на десятки тысяч мест (пару раз я выходил вместе с ним на сцену во время концерта, орал как придурочный). А тут миллиарды.
С другой стороны, я заметил: чем крупнее художник, чем он значимее, тем меньше в нем понтов. Я прилетел, персональная ассистентка сразу повела знакомиться с режиссером. Шли до площадки минут десять. Мой внутренний голос раздвоился. Один говорил: «Веди себя спокойно, достойно, без истерики», а второй кричал «Сейчас ты увидишь самого Стивена Спилберга! Как круто!» И вот приходим, ассистентка представила: «Это мистер Горевой». Такое впечатление, что он только меня и ждал: «Майкл, привет! Ну как ты? Как долетел?» На площадке была перестановка, Спилберг взял меня под локоток, но мы не пошли в его трейлер, он просто отвел в сторонку, как сделал бы Дима Певцов или Миша Ефремов. Стал рассказывать о себе, что его семья происходит из маленького еврейского местечка под Одессой. Говорит и при этом очень внимательно вглядывается в мое лицо, потом зовет гримершу: «Хельга, здесь надо убрать неровность». Он вроде бы ни о чем не допытывается, при этом каким-то образом внедряется в меня, и это, черт побери, приятно. Создается ощущение, что мы одной крови, как будто некий прибор, работающий внутри Спилберга, распознает своего.
Я провел с ним две недели в Берлине, снимался и ни разу не слышал, чтобы он на кого-то орал или ругался. За ним постоянно ходит ассистентка, которая отвечает за сценарий, а это не маленькая книжечка, как у нас, а огромный альбом с картинками и режиссерскими пометками. И вот сидим мы с Хэнксом за столом, бросаем друг другу реплики, а Спилберг наблюдает за процессом из-за камеры, периодически подходит, чтобы высказать замечания, и вдруг понимает, что ассистентка куда-то отлучилась. Он поначалу не обратил на это внимания, но когда такое случилось в третий раз... Где текст? Нет! Он сказал: «Магда, когда в следующий раз увидишь, что я встаю со стула, сразу беги за мной, чтобы я тебя больше не искал». Это было самое резкое замечание, что я услышал от Спилберга. При этом он невероятно страстный — если вместе с оператором Янушем Камински расставляет кадр, практически танцует с камерой.
Я отдельно прилетал на пробы грима и костюма, провел за этим занятием целый день. Мне предложили множество вариантов брюк, столько же пиджаков, шляп, шарфов. Переодевался и думал: зачем так много? Но меня одевали в очередной костюм, снимали на айфон и отправляли фото Спилбергу — и так двадцать раз. Мне уж и его стало жалко: господи, зануды, оставьте Стивена в покое! Но приказывал себе: не жужжи, работай, ведь именно так получаются шедевры.
То же самое произошло с Хэнксом. Он попросил у меня репетицию: «Слушай, у нас с тобой завтра большая трудная сцена, а я не весь текст знаю, не мог бы ты со мной порепетировать?» Я обалдел. Приехал к нему в гостиницу после съемочного дня, и мы несколько часов репетировали. А еще они умеют так искренне радоваться твоей удаче, так кайфуют, когда получилось! Снимаем эпизод обмена разведчиками на мосту. Я стою с русской стороны, Том — с американской. Снимают меня, его видно не будет. У каждого из нас дублер: есть человек, похожий на Хэнкса, в такой же одежде. И я без Тома обойдусь, произнесу свои реплики. Но нет, он выходит и подает их мне. Он — небожитель, дважды оскаровский лауреат — стоит в шапке, потому что холодно, да еще бумажный снег, черт бы его побрал, забивает рот и не тает, приходится постоянно отплевываться, но Хэнкс не уходит. Я отработал, он поднимает большой палец! Они не стесняются говорить комплименты, радоваться чужому успеху. И это не наигранно, меня трудно обмануть — хорошо чувствую фальшь.
На картине «Шпионский мост» у меня были персональная ассистентка, трейлер, автомобиль с водителем. Со мной, без преувеличения, носились как с писаной торбой. Нет, перед тобой никто не прогибается, могут даже пошутить, подколоть по-доброму, потому что вы делаете общее дело. Все очень дорожат работой, держатся за место. Там не услышишь: «Вы что, хотите, чтобы я за такие деньги впрягался?!» А ты разве только что узнал, какие деньги тебе платят?
Не так давно снялся в фильме «Телохранитель киллера», в главных ролях Сэмюэл Л. Джексон, молодой и подающий надежды Райан Рейнольдс, Сальма Хайек. А за плохих отвечаем мы с Гэри Олдменом. Не имею права рассказывать сюжет, но у меня роль адвоката главного злодея — Олдмена. Джексон играет жестокого убийцу, при этом он положительный герой, бьется за правду. Сниматься с такими мастерами было огромным счастьем! Чем слабее артист, тем больше капризничает, а настоящим звездам уже не надо ничего никому доказывать.
Гэри Олдмен приходил ко мне в гостиницу репетировать, поскольку играл на русском языке. Мы, как положено артистам, «точили» с ним роль часами и сдружились. А вскоре судьба свела нас на еще одной картине — «Убийца охотников», про подводную лодку. В этом фильме я впервые получил роль самого главного злодея — высокого чина в русском военном министерстве, по вине которого чуть не случилась третья мировая. По сюжету все сражались со мной: и хороший русский президент, и американские «морские котики». Плохим оставался один я! Хотя нет, мы вместе с Игорьком Жижикиным, но я впервые сыграл главного гада. Поэтому когда меня спрашивают, заслуженный я артист или народный, обычно шучу: я международный злодей Российской Федерации. Это звание присвоил себе сам.
У меня множество идей и планов, связанных с театром. Но сцена, актеры, музыка — лишь верхушка айсберга, есть еще и административно-хозяйственная часть, которую раньше я тянул на себе, а сегодня нет желания тратить на нее драгоценное время. Правда, получил предложение поставить спектакль в репертуарном театре. Худрук «Малой Бронной» Сергей Голомазов показал совершенно сумасшедшую шведскую пьесу, которая меня ужалила. Надеюсь, в этом году выпущу спектакль в жанре, который определил как смертельное шоу. А пока играю эдакого дьявола во плоти, вершащего судьбу героя в постановке Голомазова «Салемские ведьмы». Его роль исполняет Владимир Яглыч, яркий, талантливый, от спектакля к спектаклю набирающий мощь. Для меня настало время выходить из зоны комфорта, потому что там ты быстро превращаешься в разваренный пельмень, теряешь себя. Сознательно делать это тяжело, но иначе перестаешь быть художником.
Подпишись на наш канал в Telegram