Ищу Окуневскую и нахожу ее в углу главного зала в компании с какими-то поразительными личностями. Дело было в мае, а те сидят в норковых шубах. Предлагаю: «Татуль, давай я тебя домой отправлю». Конечно, был на нее зол, но спасибо, что живая! «Нет, вот мои новые друзья. Это цыгане, я поеду к ним в табор. Не волнуйся».
Мою бабушку, кинозвезду Татьяну Окуневскую, освободили из лагеря в 1954-м. Осужденная на десять лет за антисоветскую агитацию и пропаганду, она отсидела шесть и вышла на свободу лишь благодаря смерти Сталина. Мне было два года. Мои родители сразу пригласили ее жить к себе. Квартира на Большой Молчановке по тем временам считалась большой, но комнат — всего три: кабинет, где папа, потомственный врач-гомеопат Давид Теодорович Липницкий, принимал пациентов, гостиная и спальня. Мы с младшим братом Владимиром до школы обитали на даче. Окуневскую поселили в гостиной. В первый же месяц Татуля — так Татьяну Кирилловну звали в семье — сообщила, что хочет созвать гостей. Отец организовал банкет. А когда подошел назначенный час, они с мамой ушли, чтобы не мешать чужому празднику. Вернулись поздно ночью. Бабушка встретила их сильно навеселе и в свойственном ей стиле оскорбила зятя при засидевшихся гостях. Что уж скрывать: выходка была антисемитской. При всем своем очаровании временами Окуневская превращалась в абсолютно несносного человека.
Так русская и еврейская ветви моей семьи впервые схлестнулись. Папа не простил тещу. «Инга, я сниму твоей матери хорошую комнату неподалеку, на Арбате. Жить с ней не смогу», — сказал он маме. Татуля переехала, много лет меняла одну коммуналку на другую, пока не купила кооператив на Таганке, а в конце концов осела на Масловке. Она не была злопамятна, но отца не любила и при случае ехидно над ним подтрунивала.
Однако при всех сложных отношениях с зятем Окуневская ни разу не отозвалась неуважительно о моих дедушке и бабушке Липницких. Они при детях тоже никогда не комментировали ее экстравагантное поведение, да и виделись крайне редко. Люди были абсолютно противоположные, как лед и пламень. Одни — выдержанные евреи, знающие, почем фунт лиха, и оберегающие комфорт, которого добились в результате честной работы. И совсем другая — та, которая своими руками разрушает собственную судьбу.
По сути, в нашем с Вовой детстве Татуля особой роли не играла. Разве что любила куда-нибудь нас сводить, называя «племянничками». Но каждое ее появление становилось праздником.
История несправедлива. Как правило, первые места в ней достаются звездам, а не тем, кто, возможно, более достоин любви и уважения потомков. Человеком, который жизнь положил на благо семьи и людей вообще, был, несомненно, мой дед, знаменитый гомеопат Теодор Михайлович Липницкий.
Он всегда помогал братьям и сестрам, а их у него было семнадцать! Тува родился предпоследненьким, но его сразу выделили в семье как самого талантливого. Жили очень бедно. Впоследствии дед шутил, что у него единственного были собственные тарелка, вилка и нож, которых никогда не касалась селедка. Дело в том, что евреи любят готовить форшмак, а он ненавидел это блюдо.
Так родные проявили к ребенку уважение, и он отплатил с лихвой. Перетащил всех из Смоленска в Москву, помог получить образование. Помню сборища у деда с бабушкой в Воротниковском переулке, на которые приходило по тридцать — сорок человек только близких родственников. Мой папа, в семье его звали Димой, настолько устал от постоянной опеки, что после смерти родителей все семейные связи оборвал. С годами я начал об этом сожалеть.
Гомеопатия, дисциплина почти мистическая, в советские времена была под большим подозрением у власти, к тому же во всех видах науки и творчества любые отклонения от генеральной линии партии тогда преследовались. Сегодня с этим направлением в медицине вновь борются как со лженаучным. Не будучи специалистом, все же выскажу свою точку зрения. Мне кажется, как и в любой другой области, здесь немало зависит от личности доктора.
Дед, постоянно занимавшийся самообразованием, стал единственным в СССР врачом, кто написал и издал научную книгу по гомеопатии. Одного этого было достаточно, чтобы попасть под арест. Всероссийское гомеопатическое общество было разгромлено еще в тридцатые, многие его коллеги оказались репрессированы.
По одной из версий, семья Липницких уцелела благодаря тому, что дед излечивал членов Политбюро. Уже после его смерти, в семидесятые годы, папа попросил подвезти его к пациентам в Жуковку. Я удивился:
— Обычно больные сами приходят к тебе на прием.
— Эти привыкли, чтобы приезжали к ним.
Кажется, речь шла о Молотове и Кагановиче. Отец смеялся, что денег они не платят, а за визит, как правило, одаривают мешком деликатесных продуктов из спецраспределителя. Я так понял, что влиятельные пациенты достались ему в наследство от деда.
К слову, на могиле Теодора Михайловича на Востряковском кладбище постоянно лежали цветы и даже записки с приветами его родне от благодарных пациентов.
Дед отличался феноменальной памятью. Помню, после двойки за сочинение он меня немножко пристыдил, а потом предложил: «Давай я тебе прочту свою работу о Гоголе, которую написал в 1910 году». И пересказал наизусть! Я был настолько поражен, что с тех пор Гоголь сделался моим любимым писателем. Вообще, Теодор Михайлович много нами с братом занимался. При том что работал ежедневно с восьми утра и до восьми вечера, включая субботу. В отличие от своих ортодоксальных родителей он был атеистом. Жизнь проходила размеренно, каждая минута была на счету: очередь на прием доходила до двух лет.
Дедушка умер от второго инсульта в 1967 году, бабушка без него очень страдала. Хотя верной женой не была. Да и дед заводил романы, например с балериной Ольгой Лепешинской. Об этом мне рассказывал отец. Папе, кстати, долго подыскивали невесту, и одно время бабушка Анна Эммануиловна, невероятная поклонница балета, мечтала, чтобы ею стала Майя Плисецкая.
Помню, Майя Михайловна приходила к ней в гости в Воротниковский переулок и подарила мне солнцезащитные очки. Спустя много лет спросил у папы:
— Отчего ты не женился на Плисецкой?
Он пошутил:
— Ну, ты же знаешь мой вкус. Я люблю по-настоящему красивых женщин.
Мама действительно была признанной красавицей. В обычной жизни, на мой вкус, — даже красивее Окуневской. После выхода документального фильма Ренаты Литвиновой «Нет смерти для меня», в котором участвовала и Татуля, я разговорился с девушкой, которая бабушку одевала и гримировала. Она спросила:
— В чем ее секрет? Мне не кажется, что Татьяна Кирилловна была очень красива, но мужчины до самой ее старости буквально падали ниц.
Я возразил:
— Вы ошибаетесь. Ее красота была того особого рода, который отличает суперзвезд: на экране она удваивается.
Забегая вперед, скажу, что маму тоже многие пробовали снимать. Например она дружила с Ильей Авербахом, сыграла в его фильме «Монолог» роль переводчицы. Но вся ее красота на экране куда-то исчезла, она казалась там слишком полной. А от Татули исходила такая энергетика, что ее боготворили все вокруг, например та же Литвинова. Только бабушка и по Ренате проехалась катком: после выхода фильма возмущалась, что в нем слишком много времени отдано Нонне Мордюковой — по ее мнению, совсем не красавице.
Конечно, когда папа влюбился в маму, его родители заволновались: породниться с дочерью артистки Окуневской, отбывавшей в тот момент лагерный срок, было небезопасно. Когда у меня спрашивают, по какой причине Татьяну Кирилловну арестовали, отвечаю, что «по совокупности». Версий существует множество, но по большому счету она сама себя посадила. Бабушка не раз говорила мне, что Человеком с большой буквы она состоялась лишь благодаря тюрьме и лагерю. Татуля перечисляла выдающихся людей, с которыми ее свела судьба, это были политзаключенные из числа творческой интеллигенции: театральные режиссеры и художники, выдающиеся врачи, ученые... Тюрьма освободила ее из той душной золотой клетки, куда она попала, выйдя второй раз замуж и угодив в компанию двух неразлучных друзей, литературных сталинских соколов Горбатова и Симонова.
Татуля всегда была крайне независима. За первого мужа, моего второго деда, тогда еще студента ВГИКа Дмитрия Варламова, вышла в семнадцать лет вопреки воле отца — уже тогда не терпела слова поперек. И сохранила эту черту, даже пройдя тюрьму и лагеря. Родив дочь Ингу, вскоре развелась. В двадцать сыграла заметную роль в «Пышке» молодого режиссера Михаила Ромма. Потом вышла комедия «Горячие денечки», где ее партнером был «лучший из лучших» — непревзойденный Николай Черкасов.
Но в 1937-м забрали ее бабушку и отца, царского офицера, георгиевского кавалера Кирилла Окуневского. Только в начале девяностых нам стало известно, что спустя три месяца их расстреляли на Бутовском полигоне. Восходящую звезду сразу уволили из театра, перестали приглашать в кино. Надо было как-то выживать, и вскоре Окуневская, никогда не знавшая недостатка в мужском внимании, вышла замуж за писателя Бориса Горбатова — любимца Сталина и лучшего друга Константина Симонова.
Ее вновь начали снимать — в «Майской ночи», «Александре Пархоменко», «Ночи над Белградом». Она поселилась с Горбатовым в роскошной квартире, ездила на «мерседесе», веселилась на светских приемах... Но совершенно не умела держать язык за зубами и говорила даже не то, что думала, а что чувствовала именно в тот момент. Первым же человеком, о котором ей хотелось высказаться максимально прямо, был Иосиф Сталин.
За ней пришли тринадцатого ноября 1948-го. Якобы показали короткую записку «Вы подлежите аресту. Абакумов». Бабушка уверяла: так он отомстил за то, что на одном из приемов получил от нее пощечину за домогательства. Мама этому не верила. Как и в историю про изнасилование Берией. Последний, по словам отца, и стал инициатором ареста Татьяны Кирилловны, как ранее и Зои Федоровой. Вроде бы он докладывал Сталину, что эти две женщины позорят своих мужей. И дескать, у нашего замечательного писателя, лауреата Сталинской премии — жена, которая изменяет ему с кем ни попадя и при каждом удобном случае материт партию и правительство.
У Федоровой, напомню, был роман с американским военным атташе, а Татуля, скорее всего, пострадала из-за близких отношений с молодым индийским дипломатом из клана Неру, который много позже стал послом Индии в СССР. Впервые он попал в Москву на стажировку еще в конце 1940-х, тогда они с бабушкой и познакомились. Спустя полвека я навестил его в Дели, мы чудно посидели.
Помимо этого у бабушки был роман с югославским посланником. Учитывая резкое охлаждение отношений Сталина и маршала Иосипа Броз Тито, который после фильма «Ночь над Белградом» присылал Татуле на концерты корзины черных роз и обещал построить для нее киностудию в Югославии, все было непросто. Куда ни кинь — всюду клин.
Но в автобиографической повести Окуневской «Татьянин день» сложно отделить правду от вымысла. Скажем, история ее лагерной влюбленности в аккордеониста Алексея, о которой она написала в своей книге, явно надуманно-романтическая. Во всяком случае, мы с мамой и некоторыми ее подругами посчитали образ неубедительным. И вообще подходить к этим воспоминаниям лучше с осторожностью, поскольку их автор была человеком пристрастным.
Так, всех мужчин, с которыми когда-либо жила, она потом презирала и честила последними словами. Разве что про третьего мужа Арчила Гомиашвили, блестяще сыгравшего роль Остапа Бендера в шедевре Гайдая, говорила с симпатией, но при этом — крайне пренебрежительно. И очень обижалась на маму за то, что та оправдывала Горбатова. Писатель развелся с Татулей, когда она была еще в лагере, и женился на актрисе Нине Архиповой. Бабушка его ненавидела и считала предателем. Мама же уверяла, что у отчима просто не было выбора. А саму ее «дядя Боря» спас, помог поступить в институт. Отец тоже считал, что теща к своему второму мужу несправедлива. Возможно, просто его не любила.
Пока бабушка сидела, Липницкие ей помогали, высылали посылки, деньги. Всю жизнь работавший дед был очень состоятельным человеком. К нашему с братом рождению купил дачу на Николиной Горе, каждому нанял по няне. Зарплату они получали небольшую, но и ее почитали за счастье: обе бежали в большой город из голодных краев.
Моя, Валентина, — из рязанской деревни. У нас она оказалась в свои шестнадцать лет. Помню, что не носила белья и поначалу была совсем дикой. Но оказалась очень способной, дед помог ей с комнатой, позже за погибшего в Великой Отечественной отца она получила квартиру на Арбате. Папа дал возможность моей любимой няне получить образование и стать фельдшером. До сих пор, в восемьдесят с лишним лет, она работает старшей хирургической медсестрой.
Смирились Липницкие и с тем, что несмотря на рождение двоих детей, мама продолжила обучение в инязе и получила красный диплом. Всегда повторяла: «Я знала, что должна быть самостоятельной». Как в воду глядела: когда мне исполнилось шесть, родители развелись.
Мама на отца очень обижалась. Он тоже стал хорошим врачом, но в отличие от деда был настоящим сибаритом и после женитьбы нисколько не изменил своего образа жизни избалованного «центрового» плейбоя. В какой-то момент мама ответила тем же — влюбилась в известного в светских кругах московского француза по имени Люсьен. (Его жена Лиля позже вышла замуж за Марка Бернеса.) Папа дико напрягся и подал на развод.
Не любившая зятя Окуневская этому откровенно обрадовалась. А вот для Липницких расставание моих родителей стало настоящим ударом, хотя изначально они и не советовали сыну жениться на русской, у евреев тогда это было не принято. Теперь бабушка с дедом боялись, что наша с братом жизнь пойдет наперекосяк. Думали: мама наверняка вновь соберется замуж, вдруг выберет не того человека? И чтобы как-то обезопасить внукам будущее, дед купил нам кооператив в доме артистов Большого театра в Каретном Ряду.
В какой-то степени опасения Липницких оправдались. Во второй раз — за любимого переводчика Хрущева и Брежнева Виктора Суходрева — мама вышла только в 1969-м, когда мне исполнилось семнадцать. Но в промежутке между мужьями у нее случился бурный роман с человеком, от которого мы с братом нахватались плохого.
Женя Александров был внуком автора советского гимна, талантливым джазменом, хорошо играл в футбол и нам с братом нравился. Но он начал нас, мальчишек, угощать виски. Как-то мама уехала в командировку, а вернувшись, обнаружила в квартире настоящий бардак с участием молодежи лет тринадцати-четырнадцати. Надо отдать должное, Женю она тут же выгнала. Поняла, что мы с ним просто пропадем. Вот только Володю раннее знакомство с алкоголем догнало через двадцать лет. Но обо всем по порядку.
Мы въехали в дом на углу Садового кольца и Каретного Ряда в 1959-м, и в моей жизни началась новая веха. С одной стороны, его населяли выдающиеся личности. Достаточно сказать, что только в одном нашем подъезде жили три замечательных дирижера. Это Кирилл Кондрашин, Евгений Светланов и Геннадий Рождественский.
Во времена моего детства тут же снимал жилье молодой Иосиф Кобзон. То ли он, то ли наш родственник кинооператор Дмитрий Гасюк, снимавший фильм о первых космонавтах, привели к нам в гости Юрия Гагарина с Германом Титовым. Позже мы гордились, что в соседнем подъезде поселился динамовец Александр Мальцев, один из лучших хоккеистов за всю историю сборной СССР. Элита советской эстрады в нашем доме была представлена тоже нехило: Леонид Утесов, Борис Брунов, Марк Фрадкин.
Однако еще Гиляровский описывал наш район как места небезопасные. Неслучайно один из переулков носит название Лихов. Я был участником драк стенка на стенку и еще первоклассником наблюдал бандитские стычки. В первом подъезде жил самый драчливый и лихой парень нашего двора, мой старший приятель, сын известного драматурга Ваня Дыховичный. Он занимался боксом и часто попадал в неприятные ситуации с хулиганами, которые приходили на танцы в сад «Эрмитаж» из окрестных переулков. Ваня был большим любителем дам, и его пытались поколотить из-за того, что он успешно уводил девок у местной шпаны.
Еще в пятом классе я подружился с Петром Мамоновым и его одноклассниками. Петя учился на класс старше и жил в Большом Каретном — переулке, где, видимо, сам воздух был пропитан блатной романтикой, оттого он и подарил нам двух выдающихся личностей — Высоцкого и Мамонова. Петя считался главным хулиганом в своем классе, впрочем, как и я, отчего оба в какой-то момент оказались изгнаны из родных пенатов (я — в школу рабочей молодежи).
Он великолепно танцевал, и старшие мужики не раз просили его исполнить во дворе что-нибудь эдакое за вознаграждение в виде пива или портвейна. Впоследствии этот свой талант и кураж Мамонов генерировал в песни. Тусовались мы, как правило, в саду «Эрмитаж», где Петька однажды получил от блатных удар заточкой под сердце, отчего едва не умер в реанимации.
Уже в конце шестидесятых мы с братом стали общаться с хиппи. Кстати, главный герой фильма Гарика Сукачева «Дом Солнца» не слишком похож на свой прототип, реального Юру Солнце. Тот был куда более циничен и даже не гнушался мелким воровством. Как-то, когда мама с Виктором Михайловичем Суходревом уехали в отпуск, он у меня жил. Я купил у Солнце американскую рубашку, показываю ее вернувшемуся отчиму:
— Хорошая?
— Хорошая. Тем более что она моя.
Впрочем, умыкнуть что-то для хиппи считалось нормальным, никто даже не обиделся.
Люди наш район населяли колоритнейшие. Спустя годы младший брат Петра, гитарист нашей группы Алексей Бортничук, ответит на вопрос журналиста:
— Почему у «Звуков Му» такие удивительные, ни на что не похожие песни?
— Да потому что у нас была невероятно интересная компания.
Окуневскую и я, и все мои друзья продолжали воспринимать как женщину-праздник. Будучи личностью творческой, она старалась не пропускать новинок в области культуры. Обожавшая привкус нелегальщины, брала меня с собой в какие-то подпольные театры-студии, на «Таганку» и в Дом кино, куда было не попасть. Помню, правда, когда мне было лет пятнадцать, провести на премьеру «Андрея Рублева» не смогла даже Татуля. Но с Андреем Тарковским дружила мама, у них одно время даже был роман. И меня с собой взяла она. Фильм поразил до глубины души.
Приходя к нам, Татуля могла принести с собой конфеты, еду, когда мы выросли — бутылку водки. Всегда что-то практическое. Как герой романа «Робинзон Крузо», бабушка невероятно бережно относилась к продуктам. Холодильник у нее всегда стоял пустой, запас еды — лишь на два дня. Когда я приезжал в гости — с годами это полюбил, она варила мне одно яйцо и наливала чай. Делала это по-лагерному, насыпая заварки на треть стакана. Если мыла зелень или овощи с фруктами, изводила немыслимое количество воды: «Иначе это есть нельзя».
А вот на свой день рождения, который бабушка всегда отмечала, и на любимый Татьянин день готовила кучу еды. Простой, но чтобы хватило на всех. Например покупалось новое эмалированное ведро для варки щей. В ее однокомнатной квартире я однажды насчитал человек сорок гостей.
С крупными диссидентами она не дружила, возможно, те опасались ее несдержанности. Из известных актеров помню лишь Геннадия Бортникова. Хорошие отношения у нее сохранились с Георгием Жженовым, Михаилом Глузским. Татуля часто вспоминала рано ушедшего Петра Алейникова. Он был единственным человеком, который сразу откликнулся после ее освобождения, еще до знаменитого доклада Хрущева. Заехал за ней, они пошли во двор, сели за доминошный столик, разложили нарезанную докторскую колбасу. Пили водку и плакали.
Рядом с бабушкой всегда оставались лагерные подруги. Некоторые из них ходили на ее спектакли и концерты еще до войны, называли себя «окуневками». Одна, Люся, тоже много лет отсидела. Вспоминала, как обрушился ее мир, когда на лесоповале увидела в толпе фиолетовую шубу, которая была только у одной женщины в Москве, подарок Горбатова: «Окуневская, звезда, и вдруг в лагере со мной!» Они сохранили дружбу на всю жизнь. При том что, по словам Люси, именно Татуля рассорила ее с мужем.
Татьяна Кирилловна была способна с легкостью, одним прикосновением вершить чужие судьбы. Она прекрасно знала, что за свой язык и недобрый нрав придется расплачиваться, — к несчастью, был опыт. Ее же именно из-за этого и в кино мало снимали: могла нагрубить режиссеру на площадке. Вот и приходилось шабашить по колхозам и Домам культуры, в частности в компании Александра Градского и прекрасной комедийной актрисы из Ленинграда Лилии Малкиной.
До последнего бабушка пыталась командовать мамой. Видимо, будучи сама сложным человеком, считала, что только так и можно справиться с «несносными» детьми. Но мама — куда более домашняя, спокойная и вменяемая — выросла, вышла замуж, родила детей и окончила институт, пока Татуля сидела. И подчиняться не собиралась.
Она же дочь Окуневской, а значит, по определению тоже с сильным характером. Была спортсменкой, занималась волейболом, играла за молодежную команду «Динамо». Обладала невероятно мощным ударом справа, который пару раз при мне применила к своим мужьям. Больше те сладить с ней не пытались.
С бабушкой мама ругалась нещадно. Встречались, как правило, на семейных застольях. Уже после второй рюмки развязывался язык и вспоминались старые обиды. Татуля всегда мастерски находила болевые точки любого человека. Вкупе с умом и проницательностью это делало ее невыносимой. Думаю, она считала маму приспособленкой и чисто по-женски ей завидовала. После свадьбы с Суходревом могла заявить дочке:
— Ты вышла замуж за кагэбэшника! — причем при зяте.
Тот отмалчивался, а мама сразу взрывалась:
— Виктор дипломат!
— Знаем мы таких дипломатов. Да и тебя отправляли переводить в командировки в Египет не за красивые глаза.
А еще Татуля страшно обижала наших с братом жен. Как всегда, зрила в корень и говорила: «Вот эту женщину ты никогда ничему не научишь. Но раз расписался — теперь терпи. Что ты ее пытаешься воспитывать? Бесполезно». Вообще-то я придерживаюсь другой точки зрения: научить человека хорошему можно в любом возрасте.
В первый раз мы женились на пару с братом — на двух красивых сестрах Дашичевых. Свадьбу праздновали в ресторане ВТО. Окуневская сидела напротив самого старшего из моих друзей, замечательного художника и коллекционера. Одна беда: очень некрасивого внешне и уже подвыпившего. Татуля к нему обратилась:
— Виктор, здравствуйте. Как дела? Давно не виделись. Считала вас умным человеком, но сегодня разочаровали.
— Чем же, Татьяна Кирилловна?
— Ну вы же знаете про себя, что уродливы. Зачем пришли на такую красивую свадьбу?
Приятеля этот наезд настолько ошеломил, что он бросил в обидчицу кусочком масла. Кто-то сразу его ударил, и на этом свадьба закончилась — началась драка. Гости перебили всю посуду и мебель, их было человек сто, так что как ни пытался я их разнимать, ничего не вышло.
Мы с отцом оплатили двойной счет, всех растащили, отправили на такси по домам. Ищу Окуневскую и нахожу ее в углу главного зала в компании с какими-то поразительными личностями. Дело было в мае, а те сидят в норковых шубах. Предлагаю:
— Татуль, давай я тебя домой отправлю.
Конечно, был на нее зол, но спасибо, что живая!
— Нет, вот мои новые друзья. Это цыгане, я поеду к ним в табор. Не волнуйся.
И... исчезла. Дней на двадцать пять. Изнервничавшись, делюсь с отцом:
— Наверное, стоит подать в розыск? Как бы не случилось беды.
— Зная твою бабушку, можно посочувствовать только судьбе табора. А с ней ничего не произойдет.
Когда Окуневская вернулась, призналась: «Знаешь, я в цыганах разочаровалась. Они обычные подкаблучники. Все из-за меня с женами переругались. Не удалось мне пожить в свое удовольствие». Оказалось, в таборе после ее появления дело дошло чуть ли не до поножовщины.
Володи не стало спустя две недели после его второй свадьбы. В тридцать один год. Я уже давно занимался иконами, он тоже иногда их реставрировал. Необходимые растворители и другие химикаты мы хранили в кладовке. Поссорившись с новой женой, Володя их выпил. Думаю, в тот момент он хотел умереть, и до этого совершал попытки суицида.
После кончины деда я нашел в документах историю его болезни. Оказывается, еще в молодости Теодор Михайлович несколько раз лежал в больнице имени Кащенко с тяжелой формой маниакально-депрессивного психоза, который в результате вылечил себе сам. Мы с Владимиром оба недуг унаследовали. Но я как-то с этим существую, а брат регулярно попадал в ту же больницу. Он в детстве перенес менингит, нельзя ему было пить.
В тот день мы сидели втроем с Мамоновым. Я ушел спать, а Вова остался с Петей, который тоже приобщился к спиртосодержащим химикатам. Петра вывернуло, это его и спасло. А брата я поутру отвез в «Склиф», но там, увы, его упустили. Тяжелая для меня история, мы были очень близки. Это случилось в марте 1985-го.
На поминках в ресторане «Русалка» в саду «Эрмитаж» собралось человек двести. Пел Петька, из Ленинграда приехал Витя Цой, с которым у Вовы сложились семейно-нежные отношения, несмотря на то что брат устроил дебош на его свадьбе с Марьяной. В то время я уже плотно общался с рок-музыкантами и играл на бас-гитаре в группе «Звуки Му». Хотя до тридцати одного года о музыке даже не думал.
Уже в двадцать лет, влюбившись в свою будущую жену, я понял, что теперь должен чем-то зарабатывать. И возможность представилась. В мае 1972-го Москву посетил американский президент Никсон, разумеется, в переговорах участвовал и Суходрев. На них было достигнуто тайное соглашение о порядке эмиграции евреев из СССР. На первом этапе им запретили вывозить почти все ценное — и рубли, и валюту, и антиквариат. Все, кроме икон!
Таможня пропускала чуть ли не по пять «досок» на члена семьи. Именно это обстоятельство помогло мне обрести профессию. Мой приятель Саша, сын знаменитого спортивного фотографа Льва Бородулина, будучи «отъезжантом» и способным бизнесменом, сразу начал искать иконы по деревням и снабжать ими будущих эмигрантов. Я быстро втянулся.
Когда о моих занятиях услышали отец и бабушка Анна Эммануиловна, они удивились: зачем? Ведь в СССР иконы даже на реализацию в антикварные магазины не принимали. По большому счету, этот вид русского искусства можно было увидеть только в Третьяковской галерее. Но мы к тому времени продавали их уже иностранцам, поскольку эмигрантам иконы к вывозу вскоре запретили.
Для церквей «государственного» вероисповедания — то есть подчинявшихся Святейшему синоду — в XIX веке хорошие иконы писались нечасто. Дворянство о них и вовсе забыло, в деревнях вошли в моду иконы на жести, бумажные, совсем уж дешевенькие образа. А вот староверы поддерживали традиции, сберегли династии своих иконописцев, которые продолжали работать так же, как их далекие предки.
Конечно, маститые коллекционеры-художники, например Николай Воробьев, Илья Глазунов, ездили по брошенным церквям, из которых к шестидесятым годам местные жители еще не успели растащить по домам и сгубить все древние большие храмовые иконы. (Собственно, уничтожалась «лишь» живопись: иконные доски из качественной высушенной древесины отлично шли на изготовление дверей, столов, ставен, крышек на погреба, а в особо печальных случаях — и полов для свинарников.) Но я был совсем молод, и меня тогда вполне устраивали небольшие раскольничьи образа XVIII—XIX веков.
Главной удачей считалось найти деревню, где до тебя никто еще не был. Однажды я набрел на настоящий клондайк. Году в 1978-м приезжаю к подмосковным кержакам в село Язвищи. Спрашиваю у местных, собирал ли кто у них иконы.
— Нет, а зачем они вам, вы же неверующий?
— Мне нужны не те, что стоят у вас в красных углах, а которые на чердаках от бабушек остались, почерневшие.
И мне понесли «доски» со всех дворов. Даже очередь образовалась. Расплачиваюсь конфетами, продуктами. Машины своей еще не было, возвращаться предстояло на электричке, больше двух рюкзаков не унести. И тут подходит старушка с метровой иконой Георгия Победоносца на белом коне: «Возьми, Христа ради. Бесплатно. А то сын как выпьет, все норовит ее расколоть и сжечь». Завернули в дерюгу, как-то дотащил до станции.
Первое время я ездил наугад, потом стал изучать книги, места, где жили староверы. 1976 год, мне двадцать четыре. В журнале «Церковь» набрел на небольшую заметку о федосеевцах. Это были старообрядцы беспоповского согласия, которые считали, что наступило царство Антихриста. Они не рожали детей и отличались аскетизмом. Федосеевцы яростно преследовались властями и оттого часто меняли места своего пребывания. Одним из них, уже в десятых годах двадцатого века, стал район города Коврова во Владимирской области.
Отправился на поиски. Месяца через три, когда уже совершенно отчаялся, услышал о каком-то старике, который сам коммунист, но вот его покойный дядя... В избе первым делом смотришь в красный угол — если там ничего нет, скорее всего икон в доме не сохранилось. У старика стоял только маленький медный крестик. Он подтвердил, что у него действительно был ошалевший дальний родственник, но он давно умер, все быльем поросло. А в последний момент, когда я уже был на выходе, его жена промолвила с печки: «Помнишь, мы его иконы в стогу зарыли? Ну, которые тогда еще не взяли ребята из ковровского музея».
У меня было с собой рублей двадцать, равные тогдашней крестьянской пенсии. Вручил их хозяевам, попросил вилы и обнаружил в стогу узел из старой кожи. Сверху лежала совсем черная икона, но я едва взглянув, смог определить по доске: рубеж XV—XVI веков. Оказалось, тот самый родственник и был последним настоятелем молельного дома федосеевцев. А моя находка — иконы, с которыми начиная с XVIII века они по России путешествовали.
К слову, впоследствии я нашел следы федосеевцев и в Саратове. Дверь в квартиру в многоэтажном доме открыли две старухи. Я даже видел сундуки, в которых хранились иконы. Но за порог меня не пустили. Да и вообще довольно часто приходилось уезжать несолоно хлебавши — в деревнях могли и за колья взяться. Никогда никому не выдал саратовский адрес и льщу себя надеждой, что проявил определенную порядочность. Каждый второй из иконщиков, окажись на моем месте, беспомощных старух точно бы обманул. Занятие это было криминальным еще до революции.
Первыми иконы начали собирать офени — так называли людей, которые торговали в деревнях церковными книжками, лубками, бумажными образками. В обмен они брали старые почерневшие доски и продавали их через посредников в лавки Смоленского и Сухаревского блошиных рынков, а уж антиквары предлагали их втридорога Третьякову, Лихачеву, Рябушинскому, Морозову, другим крупным дореволюционным коллекционерам. На офеней, которые вели особый образ жизни и разговаривали на специально изобретенном ими жаргоне, иногда охотилась полиция.
Еще с его шестнадцати лет мы подружились с Артемием Троицким*, оба были помешаны на пластинках. Сложилась общая компания с группами «Удачное приобретение», «Второе дыхание», с Крисом Кельми. А в 1979 году Артем раскопал жилу талантливых ленинградских музыкантов и привез в Москву «Аквариум», потом появился Майк Науменко с «Зоопарком», первый состав группы «Кино» — Виктор Цой и Алексей Рыбин.
Ленинградцы стали наезжать ко мне в гости. Жизнь наша состояла из невероятных вечеринок, домашних концертов, обилия вина и водки под незамысловатую закуску. Для московского и питерского рока моя квартира и дом на Николиной Горе стали своеобразными салонами. Так, именно у меня на даче в нашей «Студио МУ» Александр Башлачев — он был самым необычным и напоминал мне своим бродяжническим образом жизни художника Анатолия Зверева — записал свой последний альбом «Вечный пост». Тогда, в апреле 1986-го, задолго до самоубийства, Саша подарил мне мастер-копию, кассету, на которой сохранилась дарственная надпись: «Ни кола да ни двора, но есть Николина Гора. Я не считаю мель рекой, но есть апрель, и есть покой. Спасибо, Саша». Впоследствии я этот альбом издал.
Большинство ленинградцев действительно не имело ни кола ни двора. Они были абсолютно нищими. Цой работал истопником, Майк — сторожем, ребята из «Аквариума» продавали летом арбузы, а до этого рубили кусты в парках. При этом люди в основном интеллигентные, кроме разве что нескольких ребят. Татуле, кстати, особенно нравились Макаревич и Гребенщиков с Дюшей Романовым. Песни Пети Мамонова — куда меньше, хотя она и знала его с моих школьных лет. Она легко вписывалась в нашу рок-компанию, тем более что могла перепить любого.
Я старался, чтобы мои друзья ни в чем не знали нужды. «Иконщики» считались элитой того рода бизнесменов, которых тогда называли фарцовщиками. Как-то, когда у меня в Каретном гостил «Аквариум», заскочил мой дружок иконщик Толя Шевяков по кличке Вобла. Не застав меня дома, вручил ребятам сто рублей, попросив: «Оставьте мне стакан на вечер». Сто рублей! Музыкантов такая невиданная щедрость ошеломила.
Не раз говорил, что именно встреча с «Аквариумом» изменила мою судьбу. Если до нее я был достаточно жестким московским деловым человеком, то знакомство с музыкантами вернуло в шестидесятые. Я убедился, что люди моего возраста не обязательно должны зарабатывать большие деньги, а могут прекрасно жить идеалами хиппи. Потихонечку начало возвращаться юношеское ощущение восторженности. И когда в 1983-м Мамонов попросил меня помочь ему в создании группы, я согласился. Потом вернулся из колонии его младший брат, куда он был посажен за тунеядство, появились другие музыканты. Так родились «Звуки Му».
Дебют состоялся в нашей с Мамоновым бывшей школе уже на следующий год. На концерте присутствовали музыканты «Аквариума» и «Машины времени», выступали Сергей Рыженко, Василий Шумов, «Браво» с Жанной Агузаровой, Витя Цой. Как на всяком интересном подпольном событии, собрались и представители неофициальной богемы — Людмила Петрушевская, Виктор Славкин, Анатолий Васильев. Наутро мы проснулись знаменитыми. Потом было выступление «Звуков...» на «Музыкальном ринге», контракт с легендарным продюсером Брайаном Ино, гастроли по Европе и Америке. На одном из концертов к нам в гримерку зашел познакомиться с Петром режиссер Павел Лунгин, после чего Мамонов снялся у него в «Такси-блюзе».
Но уже в 1990-м группа распалась. Сегодня у Пети все хорошо. Если во времена «Звуков Му» он казался мне скоморохом, то теперь, бывая на его спектаклях, я бы сказал, что вижу в Мамонове продолжателя традиций русского юродства. И он, и его младший брат живут отшельниками. А ведь вполне могли еще на рубеже восьмидесятых — девяностых отправиться в мир иной вслед за Джимом Моррисоном и Джими Хендриксом. Рок-музыканты априори входят в группу риска: когда ты отдаешь со сцены такую энергию, ее очень сложно восполнить.
В этом году мне довелось исполнять с группой со сцены песню Цоя «Транквилизатор», премьера которой состоялась на том самом дебютном выступлении «Звуков Му» в школьном актовом зале. Это случилось на одном из показов фильма Кирилла Серебренникова «Лето».
Первоначальная идея сценария мне не понравилась, но он был сильно переработан с помощью жены Майка Натальи Науменко. В результате картина получилась легкой и весьма достоверной. Любовная коллизия между Витей и Наташей подана нежно и деликатно. Такой легкий романтический флирт вполне мог иметь место и в реальности.
Майк и Витя были очень разными. Науменко гораздо интеллигентнее Цоя: папа — преподаватель и мама — женщина с хорошим образованием. Но их сын исполнял ритм-энд-блюз и набрал себе брутальных ребят, похожих на гопников с соответствующим образом жизни. Короля играет свита, оттого Науменко и умер так рано. К счастью, в фильме на его пристрастие к алкоголю нет и намека. В отличие от Майка абсолютный интроверт Цой всегда ставил себе высокую планку, тянулся к тем, кто был выше его по развитию. Вначале это был Майк, потом Гребенщиков, Курехин, Джоанна Стингрей, отчим которой — калифорниец, крупный собиратель современной живописи.
Единственная моя претензия к фильму «Лето» — в нем снивелирован образ музыкантов «Аквариума». Но это, видимо, оттого, что Гребенщиков сильно наехал на саму идею картины. Я был свидетелем: именно БГ и его сотоварищи сыграли в становлении группы «Кино» главную роль.
Однако вернусь в начало восьмидесятых. Я продолжал заниматься иконами. Девять десятых из них уходило к иностранцам, а они, соответственно, расплачивались вещами, валютой. В любом случае ты был между Сциллой и Харибдой — милицией и КГБ. В свое время мой приятель, увы, бывший, Сергей Африка — мальчик Бананан из фильма «Асса» — не раз повторял: их рок-компания состоялась и уцелела во многом потому, что в Москву они приезжали к Липницкому, чей отчим Виктор Михайлович Суходрев был переводчиком у Брежнева. Оттого, дескать, никого и не тронули.
В этом утверждении есть артистическое преувеличение. Жанну Агузарову взяли вскоре после того, как она вышла из моей квартиры. Нашли, что на нее можно повесить подделку документов, — она назвалась чужим именем Иванна Андерс, выдавала себя за дочку дипломатов, выросшую в Вене, вклеила свою фотографию в паспорт приятеля. А Гребенщикова с Цоем сажать было не за что.
С другой стороны, возможно, ко мне действительно подходили с некоторой осторожностью. Дела, во всяком случае, не инспирировали. Однажды задержали во Владимирской области, где кто-то обворовал старообрядческую церковь. Стражи порядка поехали в Москву делать у нас обыск. Причем без санкции прокурора, не сверив рисунок автомобильных шин и так далее. А моя первая жена Ольга дружила с женой сына Юрия Андропова Татьяной. Та была журналисткой, писала о музыке.
В тот день Таня с Игорем как раз сидели у нас в гостях. И вот приезжают милиционеры, забирают у всех документы. И неожиданно обнаруживают, что один из уже крепко выпивших граждан по фамилии Андропов как две капли воды похож на председателя КГБ. От испуга менты выходили из квартиры, пятясь задом! Запросто сами могли загреметь за несанкционированный обыск.
Меня не раз пытались вербовать. Тогда и понял, с какой осторожностью следует подходить к показаниям свидетелей, предъявленным тебе следователем. Так, однажды на Петровке, 38 показали донос, что якобы написал обо мне один из партнеров. Сам он в это время сидел в лагере. Я приехал к нему на свидание и выяснил: приятель не мог дать те показания просто потому, что не обладал необходимыми сведениями. Следователи действовали совершенно иезуитски: нас хотели столкнуть, вызвать мою ненависть, заставить поверить, что не существует ни дружбы, ни справедливости.
Я тогда вспомнил бабушку. Как бы я себя повел, окажись арестованным? Если бы меня, как Окуневскую, держали в одиночной камере почти год и не давали спать? А однажды ее даже поморозили в специальной камере-холодильнике, а потом усадили к горячей печи — кости просто выворачивало. Тут не до внимательного чтения бумаг — ум за разум заходит! В воспоминаниях Татули описан эпизод, когда она спустя годы после освобождения случайно встретила следователя, который вел ее дело и долго мучил. Он так испугался, что перебежал на другую сторону улицы. Не смог встретиться глазами со своей жертвой. Это был момент ее торжества.
Окуневской, которая до последнего жила одна, категорически отказываясь переезжать к дочери, не стало в 2002-м. Это известная история. Она решила сделать обширную пластическую операцию, мама пыталась отговаривать, но я знал, что это бесполезно. Татуля позвонила маме в полседьмого утра и сразу, чтобы та не смогла ее остановить, уехала в институт, где ее ждал хирург-косметолог. Бабушке было уже за восемьдесят, сосуды стали ломкими, и ей занесли гепатит С.
Отец ушел за восемь лет до этого. В 1994 году нашей семье все же пришлось столкнуться с криминалом напрямую. На его квартиру на Большой Молчановке напали грабители — спустились с крыши на веревках, вырезали оконные стекла и приставили к виску спавшего в дальней комнате отца пистолет.
Действовали по наводке: Липницкие были крупными коллекционерами русской живописи второй половины XIX — начала XX века. Врачи в России всегда предпочитали приобретать Айвазовского, у деда с отцом было двенадцать его полотен. Еще в доме были Куинджи, Перов, две работы Шишкина, этюд Репина. А бабушка любила художников Серебряного века — Фалька, Рериха, Серова, у нее было едва ли не лучшее частное собрание Константина Коровина — больше десятка его картин.
Мне позвонили соседи: заметили приоткрытую дверь, через которую бандиты уходили. Я нашел папу связанным. Он проявил силу воли, сказал, что это чепуха, и через два дня уехал в одиночестве отдыхать на море. Отец был очень легким и светским человеком. Думаю, его в большей степени потряс сам факт физического насилия, нежели пропажа собрания. Через два месяца с отцом случился инсульт.
Всего украли больше тридцати работ, я ищу их все эти годы и, спасибо связям и отлаженной работе Петровки, 38, сегодня не знаю о местонахождении только четырех. Остальные картины вернулись к мачехе, которой были завещаны. В трудные годы многое было продано.
В 1994-м мама с отчимом вернулись из Нью-Йорка, где он работал помощником Генерального секретаря ООН, и успели на похороны папы. Я помог построить им дом на моем дачном участке на Николиной Горе. Последние годы мы прожили бок о бок, во многом Суходрев заменил мне отца. Это был уникальный человек. Прирожденный дипломат, он не давал никому советов, не учил. И никогда не лез в нашу с Вовой жизнь. Считал, что мы взрослые люди, сыновья его любимой женщины. И принял нас так, что его единственный родной сын от первой жены Нинель Гринберг Сережа, по-моему, до сих пор своего папу ревнует.
Пока мы по молодости хипповали, он привозил нам модные шмотки. Уж не знаю, как у него хватало времени на магазины, но он всегда ездил за границу с длиннющим списком. Заказывал ему и его босс, министр иностранных дел Андрей Андреевич Громыко, который просил покупать обновки для Политбюро, — Суходрев был главным модником в МИДе и славился своим вкусом. Шляпы фирмы «Стетсон», в которых партийные вожди стояли на мавзолее, — его рук дело. Привозил Виктор Михайлович их раз в два года, Громыко обязательно сверял цены и удивлялся: «Виктор, почему они опять подорожали?»
Когда Ельцин вернул церковные здания в собственность РПЦ, мы с друзьями передали туда много больших храмовых икон. В церкви Успения Пресвятой Богородицы, что по соседству с моим домом и садом «Эрмитаж», главная икона — мой вклад, происходит из Владимирской области. Уже в Москве она стала чудотворной: излечивает болящих и вся увешана подношениями. А самая важная из моей коллекции икона — XVI века — с 1988 года в Троицком соборе Свято-Данилова монастыря, храмовый образ. Приезжаю к ней раз в год на Духов день, сразу после Троицы. Так что все в жизни уравновешивается.
Да, можно сказать, что в занятии русской иконой на первоначальном этапе мною двигали корыстные мотивы. Но все же убежден, что наша деятельность сыграла и положительную роль. Они бы просто не сохранились в умирающей русской деревне, а так разъехались по всему миру. Гребенщиков называет это явление «круговоротом святынь в природе».
Можно сказать, что мы познакомили с нашим национальным наследием все человечество. Сегодня многие новые отечественные коллекции состоят из памятников, которые вернулись с Запада. Когда в России вновь народился средний класс, стало больше денег в частных руках, русской иконой заинтересовались на ее родине. Говорю это не в свое оправдание, а объясняю ситуацию.
Я продолжаю заниматься антиквариатом. По-прежнему дружу с музыкантами, которые всегда приезжают ко мне на день рождения. Играю на бас-гитаре в группах «ОтЗвуки Му» и «Гроздья Виноградовы», веду программы о рок-музыке на телевидении и радио.
Моя жена Инна Юрьевна — помимо того что мать троих моих детей и бабушка двух внуков — занимается современным искусством. Ее общественная галерея на Николиной Горе вот уже одиннадцать лет устраивает выставки на некоммерческой основе, чем заслужила любовь тамошних обитателей.
Младший сын Сергей — студент Международного университета, учится на факультете «пиар и реклама». Дочь Аня получила дизайнерское образование, но сегодня для нее главное — быть мамой двоих замечательных детей, двенадцатилетнего Димы и трехлетней Николь.
Старший сын Владимир тоже выбрал местом применения своих сил Николину Гору. Он начинающий ресторатор, не так давно открыл на берегу Москвы-реки кафе ДИП. Когда-то в советские времена кафе с подобным названием уже существовало, туда приезжали многие знаменитости: Владимир Высоцкий с Мариной Влади, те же «Кино» с «Аквариумом». Владимир возродил традицию. Летом в роли официантов в кафе выступают дети и внуки наших добрых соседей.
Дети меня радуют, внуки подрастают. Жизнь продолжается, и она у меня по-прежнему разносторонняя. А вот адреса, к счастью, сохранились неизменными: дом Большого театра в Каретном Ряду, дача на Николиной Горе. Они навсегда связаны с моей семьей, и никуда переезжать я не собираюсь.
Подпишись на наш канал в Telegram