Фаина Раневская однажды заметила: «Сниматься в эпизоде — все равно что плавать брассом в унитазе». У меня таких «заплывов» было больше сотни, последний — самый неожиданный и самый трудный — случился на девятом десятке и не где-нибудь, а на сцене Большого театра, в опере «Евгений Онегин».
После того как гороскоп предсказал смерть единственного сына, я перестала их читать. Но в один из августовских дней 2006 года открываю почтовый ящик и мне прямо в руки падает газета — кверху страницей со знаками зодиака. Взгляд утыкается в колонку «Близнецы», где написано, что в сентябре меня ждет проверка на профессионализм. Ну-ну! Не напроверялась еще за шестьдесят лет... Посмотрела предсказание до конца — «ждет материальная выгода, дальние путешествия...» — и бросила в мусорное ведро: «Вот вранье-то! С нынешним голосом — хриплым, натужным — мне уже не сыграть ни в одной нормальной пьесе, роли в кино тоже заказаны, разве что без слов».
Спустя несколько дней вожусь на даче и мне звонит близкий друг — замечательный режиссер Паша Тихомиров:
— Не уверен, но кажется — тьфу-тьфу! — ты можешь получить роль в театре.
Уточняю ехидно:
— В театре теней?
— Нет, в Большом. — Тут я буквально зашлась от смеха. — Зря смеешься, это серьезно. Постановщик Дмитрий Черняков — между прочим, обладатель нескольких «Золотых масок» — ищет драматическую актрису на роль старой барыни, гостьи на именинах Татьяны Лариной. Ему показали твою фотографию, одну из последних, — она не понравилась.
— Это почему же?
— Ты там причепуренная и слишком молодо выглядишь. Сказал: «Таких и у нас навалом, и у соседей в Театре оперетты».
— Выходит, вопрос со мной уже решен?
— Нет. Велели, чтоб пришла — посмотрят на твою внутреннюю пластику. Как только назначат день, я позвоню.
Ничуть не веря, что меня возьмут, рассказала как анекдот о звонке одной из приятельниц. Наутро веселился весь дачный поселок, а я еще и подтрунивала над собой: «Ухожу в лес по грибы. Если не вернусь — ищите на сцене Большого!»
И вот встреча с Черняковым. Я спокойна как удав, в голове крутится: «Не пройду конечно, но хоть развлекусь!», а Паша волнуется всерьез. Познакомившись с Черняковым, начинаю допытываться:
— Мне-то что нужно будет делать? Хоть намекните.
Режиссер смотрит испытующе и в то же время с надеждой:
— В сцене, где Ленский уже вызвал Онегина на дуэль и звучит его знаменитая ария «Куда, куда вы удалились...», вам предстоит, используя только мимику, перейти от кокетства, которое вызовет смех в зале (старая кокетка — всегда забавно), к древнегреческой трагедии — в финале у зрителя в глазах должны стоять слезы, а в горле — ком.
Это была самая трудная задача за всю мою актерскую жизнь. Семь минут пантомимы — без перемещения по сцене, без партнера (Ленский поет, лишь изредка бросая взгляд в мою сторону) и строго следуя рисунку музыки Чайковского. Плюс ко всему — огромное пространство перед сценой, занимаемое оркестровой ямой и поначалу совершенно мне непривычное. Играя у Павла Тихомирова в драматической труппе «Блуждающие звезды», я видела близко лица зрителей, а здесь — пустоту...
Черняков стал разводить преддуэльную сцену, и я поняла: передо мной тонкий режиссер, у которого многое построено на подсознании. А еще — любитель парадоксов, неожиданных поворотов, которые и делают его постановки уникальными.
Моя сцена получилась практически с первого раза! Помню, подумала тогда: «Сыграно здорово, но, к сожалению, больше так никогда не смогу, потому что это был кто-то свыше — не я». После распоряжения Чернякова «Нина Федоровна, сейчас с вас снимут мерку — и можете пока быть свободной!» шла в костюмерный цех с мыслью: «Ага, конечно! Сейчас походят вокруг меня с портняжным сантиметром — и забудут на веки вечные. Даже не позвонят сказать, что не утвердили...» Не миновало, однако, и недели, как меня пригласили на репетицию.
«Евгения Онегина» ждал триумф — и в России, и за рубежом. Спектакль показали на самых престижных подмостках — в Гранд-опера в Париже, в Ковент-Гарден в Лондоне, в «Ла Скала» в Милане, в Королевском театре в Мадриде. Потом были Китай, Словения, Греция, Израиль... За семь лет я объездила полсвета. Вот вам и предсказанные гороскопом «материальная выгода и дальние путешествия»! С тем периодом связано много разных смешных и трогательных историй, но сначала расскажу о том, как попала в артистки.
Мои папа и мама жили в соседних деревнях неподалеку от Зарайска и были знакомы с детства. Родители мамы рано умерли, оставив сиротами трех маленьких дочерей. Чтобы прокормить их, моя прабабушка Акулина работала с рассвета до заката. «И все равно без помощи добрых людей мы бы не выжили, — вспоминала мама. — Безымянные благодетели приносили продукты, одежду и оставляли на крыльце. Люди тогда были по-настоящему верующие и держались Христовой заповеди: «...когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что делает правая. Чтобы милостыня твоя была втайне...»
Маме исполнилось тринадцать, когда нужда заставила покинуть дом и уехать на заработки в Москву. Ей удалось устроиться на швейную фабрику. Папа тоже еще совсем мальчишкой перебрался в столицу: сначала был учеником цирюльника, потом стал мастером. А накануне женитьбы устроился продавцом — там больше платили. Жили молодые неподалеку от Рогожского рынка в коммуналке, куда принесли из роддома сначала моего старшего брата Владимира, а спустя шесть лет, в 1926-м, и меня.
Вскоре после рождения первенца мама окончила курсы портних и стала работать на дому. Господь наделил Марию Васильевну роскошным голосом, в двадцатые годы ей предлагали поступить и в хор, и в театр. Но мама боялась: вдруг с музыкой не получится, а ее заказчицы уйдут к другим портнихам? Не считала себя вправе рисковать еще и потому, что папа заболел тяжелой формой туберкулеза и узнав диагноз, начал пить. В девятнадцать лет туберкулез нашли и у моего брата.
Весной 1941-го я окончила восемь классов и собиралась идти в девятый, но война поменяла планы. Чтобы получать продуктовую карточку служащей, пришлось устроиться в домоуправление делопроизводителем. Как-то одна из соседок сказала: «Нинка, ты так хорошо поешь, а руководитель нашего хора ищет девушку с сильным голосом. Давай ты ему покажешься?»
Петр Глебович Ярков, послушав, как пою, расцвел улыбкой: «Беру!» За четыре года наш хор дал более пятисот концертов в воинских подразделениях, в том числе прифронтовых.
Вскоре после моего возвращения домой, в августе 1945-го, умер папа. Брат к тому времени почти не вставал. Полулежал на взбитых мамой подушках — прозрачный от худобы, с ввалившимися глазами — и улыбался светлейшей из улыбок.
Продолжая петь у Яркова, я экстерном сдала экзамены на аттестат, но все никак не могла решить, что делать дальше. Однажды моя подруга по хору Люся предложила: «Поехали на «Мосфильм» — там за участие в массовке деньги платят!» Съездили раз, два, а на третий меня заметил ассистент режиссера: «Девушка, вам нужно учиться на актрису. Есть такой институт, ВГИК называется». Он заронил в мою душу надежду: «Может, и вправду попробовать?»
В 1946 году институт кинематографии объявил набор на экспериментальный курс — режиссерско-актерский. Среди поступавших было много ребят-фронтовиков: Басов, Чухрай, Никулин. Помню, Юра никогда не ходил шагом, а все время бегал по институтским коридорам, и полы расстегнутой шинели летели за ним как крылья. Поговаривали, что это набиравший студентов Сергей Юткевич, забраковав Никулина для кино, посоветовал ему поступать в цирковое училище.
Режиссерская часть курса была очень сильной: кроме названных мной Басова и Чухрая с нами учились Тенгиз Абуладзе, Резо Чхеидзе, Виталий Мельников. А из актерской братии зритель может помнить только имена Розочки Макагоновой (кстати, первой, студенческой жены Володи Басова) и Юры Саранцева — единственного, кто на вступительных экзаменах заработал у Юткевича пятерку. Мне мастер поставил четверку, остальным — тройки.
После того как в 1949 году, в разгар борьбы с космополитизмом, Юткевича изгнали из ВГИКа, мастером курса стал Михаил Ромм. При нем, как и при предшественнике, постоянно вывешивались приказы об отчислении студентов, и однажды эта участь постигла меня и Абуладзе. Не помню, какой грех приписали Тенгизу, а мне предъявили обвинение в натурализме. Единственной, если уж на то пошло, формалистке на курсе! Спас меня педагог по пантомиме и сценическому движению Александр Александрович Румнев (это он сыграл маркиза Па-де-труа в фильме «Золушка») — дошел до ректора! К выпуску из двадцати четырех нас осталось всего восемь...
Часто спрашивала себя: «А как бы сложилась моя судьба, пойди я в театральное училище?» Забудем, что кроме ВГИКа на момент поступления я ни про один актерский вуз не знала. Наверняка больше преуспела бы и в театре, и в кино, но тогда не встретилась бы с самым главным в жизни человеком — мужем Сергеем Сергеевичем Полуяновым.
Сережа с детства был очень близоруким, носил очки, из-за чего его долго не призывали в армию. Однако на фронт он все-таки попал — сначала был подносчиком снарядов для зениток, потом — военным фотографом. Когда Сергея комиссовали, он поехал домой в Ялту, где сделал снимки местных пейзажей, портреты земляков и несколько киносюжетов, необходимых для отборочного тура во ВГИКе, — мечтал стать кинооператором. Этот факультет тогда возглавлял замечательный мастер Анатолий Дмитриевич Головня, сразу отметивший фотографии Полуянова: «У вас есть все данные — уверен, что поступите!»
Мы познакомились на сочинении, которое абитуриенты всех факультетов писали в одной аудитории. А через несколько дней встретились у списков поступивших. Свою фамилию я нашла сразу, а Сережиной не было. Я видела его реакцию — как будто весь мир рухнул. Кто-то из ребят стал трясти Полуянова за плечо: «Иди к Головне! Это какая-то ошибка». Анатолий Дмитриевич был поражен: «Вас не взяли?! Кого ж мы тогда напринимали?!»
Стали разбираться, и оказалось, что Сережины киносюжеты присвоила одна из абитуриенток, мать которой работала во ВГИКе гардеробщицей. Когда обман вскрылся, Сережу приняли. Будь иначе, свои замечательные фильмы «Иван Васильевич меняет профессию», «Инкогнито из Петербурга», «За спичками», «Спортлото-82», «12 стульев», «Не может быть!» режиссер Леонид Гайдай создавал бы с другим оператором. Как, впрочем, и еще целый ряд режиссеров — авторов картин, вошедших в отечественную киноклассику.
Ухаживать за мной Сережа начал еще на первом курсе. Все четыре года ходил следом и без конца фотографировал: позировать не просил, а ловил момент, искал неожиданный ракурс. Самые удачные фотографии дарил мне и смотрел при этом обожающими глазами. Много раз делал предложение, а я кочевряжилась: «Дай время еще подумать!»
И вот настал момент распределения: меня, как и еще четверых выпускников-отличников ВГИКа, приписывают к труппе единственного в стране Театра киноактера, а Полуянова отправляют на «Ленфильм». Поняв, что могу потерять такого замечательного, лучшего из всех парня, сама заговорила о замужестве. Поехали в ЗАГС, а там на ближайший месяц все занято. Что делать? Жениться-то нужно немедленно — через три недели Сергей уже должен быть в Петербурге. Посочувствовав, сотрудница неуверенно предложила:
— У нас тринадцатое совершенно свободно — никто не хочет жениться в мае, да еще и в несчастливое число...
Я и Сережа, переглянувшись, синхронно закивали:
— Мы согласны!
Сейчас подумала: а ведь поступи я не во ВГИК, а в другой вуз, мой брат вряд ли остался бы в живых. Вместе с Полуяновым учился парень, у которого среди знакомых был виднейший профессор-пульмонолог. Сергей попросил однокурсника устроить консультацию, и в назначенный день мы привезли Володю в клинику. После обследования консилиум вынес приговор: «Увы, сделать ничего нельзя. В легких множественные известковые отложения — от лекарств, которые принимались годами. Ваш удел — потихоньку тлеть. Смиритесь с этим».
Представляете, что должен был почувствовать двадцативосьмилетний парень, услышав такие слова?! А Володя улыбался нам: «Не переживайте. Все будет хорошо».
Вслед за братом в коридор вышла женщина-врач: «Я не могла перечить профессору, но у меня другое мнение. Если сделать операцию в два этапа — появится реальный шанс. В ближайшее время мне должны дать клинику, как только это случится — я вам позвоню». Спустя месяц чудо-доктор сделала уникальные операции, о которых до нее никто даже не помышлял, — и Володя поправился, прожив больше полувека!
Итак, получив свидетельство о браке, мы с Сережей прямым ходом отправились в Комитет по кинематографии, где я в красках расписала совершенно катастрофическую ситуацию, из-за которой может разрушиться советская семья. К нам проявили сочувствие, но место в столице для Полуянова нашлось только на студии, где снимали научно-популярные фильмы. Киноначальники обнадежили: «Когда появится возможность, переведем на «Мосфильм». И слово свое сдержали.
А меня замечательно приняли в Театре киноактера и буквально сразу дали одну из главных ролей в спектакле «Обыкновенное чудо», который ставил Гарин. Эраст увидел во мне жену волшебника, хозяйку гостиницы, где происходит действие. Как же я намучилась с этой ролью! Сейчас бы, конечно, и характер нарисовала, и цепляющие зрителя «крючочки» придумала, а тогда, совсем неопытная, будто блуждала в темноте. Когда же начало получаться, счастью моему не было предела.
Здесь сделаю отступление и расскажу про «крючочки». Для актера, играющего эпизод, они особенно важны — если, конечно, хочет запомниться зрителю. Я в своих маленьких ролях всегда шла от внешних характеристик: походки, жестикуляции, тембра голоса, смеха. А самые яркие краски для образа находила не на репетиции, а во время прогулок. Друзья и коллеги об этом знали, а непосвященные пугались.
Как-то приходит Ирина Чухрай — они с Гришей жили в нашем подъезде на четвертом этаже. «Заглядывает ко мне соседка, — смеется она, — и с круглыми от ужаса глазами рассказывает:
— Видела Нину Агапову — сидит на скамейке, машет руками и сама с собой разговаривает. Видимо, что-то серьезное с головой — надо сказать Сергею Сергеевичу, чтобы показал жену хорошему психиатру!
Попыталась ее успокоить:
— Ничего страшного! Это она репетирует! — но та, кажется, не поверила».
Я и муж очень дружили с Чухраями, Ира и Гриша были нам как родные. Сережа работал оператором на двух фильмах Григория — «Чистое небо» и «Жили-были старик со старухой», с Михаилом Швейцером снял «Воскресение» и «Золотого теленка», еще с одним соседом и другом Володей Басовым — картину «Жизнь прошла мимо»...
Первой же работой Сергея в художественном кино стал фильм «Застава в горах», куда его направили ассистентом оператора. Узнав, что группа на полгода уезжает на Памир, я — единственный раз за всю жизнь! — пошла на поклон к режиссеру:
— Мы только что поженились — и должны так надолго разлучиться...
Константин Юдин поскреб в затылке.
— Я всех уже набрал... Ладно, что-нибудь придумаем — собирайся!
И уже на месте сочинил для меня крохотную роль жены пограничника.
Съемки некоторых сцен проходили высоко в горах, куда мы добирались на автобусах. Владимир Белокуров, игравший американского шпиона, панически боялся крутого серпантина и добравшись до места, вышел из машины белее снега. А когда отработали смену и пришла пора спускаться, заявил: «Я пойду пешком! Ехать вверх еще куда ни шло, а вниз — нет, увольте!»
Мы вернулись в гостиницу, умылись, переоделись. Пора идти на ужин, а Белокурова все нет. Уже начали переживать, когда раздался телефонный звонок: «С вами говорит дежурный офицер погранзаставы. Мы задержали подозрительного человека, возможно, нарушителя границы. Никаких документов при нем нет, одет как иностранец: в шортах и пробковом шлеме. По-русски говорит без акцента и уверяет, что артист. Дал этот номер, сказал, что телефон директора картины. Вы подтверждаете личность Белокурова Владимира Вячеславовича?» Больше он пешком не ходил, хотя каждый раз и трясся от страха всю дорогу.
Из экспедиции мы с Сережей «привезли» сыночка Сашеньку. Он родился под самый Новый год — 31 декабря 1953-го. В то время молодые мамочки с новорожденными детьми подолгу не сидели, и спустя два месяца я уже снова была на сцене и снималась в кино. Сашенькой занималась моя мама. Он рос таким забавным! Однажды с бабушкой едут в автобусе мимо станции метро «Площадь Свердлова», где в нишах стоят скульптуры атлетов (видимо, пловцов, поскольку из одежды на них – только плавки), и Саша кричит на весь салон: «Бабушка, смотри — Сталин босиком!» После первого дня в школе привел домой одноклассницу — огромную девицу чуть ли не на две головы выше него ростом — и сделав светский жест рукой, торжественно произнес: «Знакомьтесь, это моя мама Нина Федоровна по кличке Мадам». Я, помню, оторопела: с чего это прозвище пришло сыну в голову? Никто и никогда «Мадамой» меня не называл!
Во второй половине пятидесятых мне довелось сыграть две небольшие, но интересные роли в картинах «Доброе утро» и «К Черному морю». И все-таки главной моей любовью оставался театр. В спектакле «Ах, сердце!» (по жанру это было эстрадное обозрение, автор — талантливый комедиограф Владимир Поляков) я исполняла сразу четыре роли.
До сих пор до мелочей помню сцену, где одна из моих героинь — дородная тетка с мужицкими ухватками — зачитывала в месткоме заявление на гражданина Любанько И.П., который ее обесчестил: «Я, будучи неопытной, неискушенной, неосведомленной, застенчивой, робкой, не умеющей сопротивляться девушкой — мне не было еще и сорока лет, пошла с гражданином Любанько И.П. ночью в Парк культуры и отдыха имени Максима Горького — со всеми вытекающими отсюда последствиями. Гражданин Любанько на мне не женился. Прошу местком воздействовать на него соответствующим образом».
Женя Моргунов в «Ах, сердце!» играл нищего, который побирается в электричках. Высокий, уже тогда — в мощном теле, он пел трагическим голосом о несчастной любви:
Она была почти блондинка — Нина,
Ей было только тридцать восемь лет.
Он тоже интересный был мужчина
Под сорок с лишним — тоже был брюнет.
...Страдает он, тоскует дни и ночи,
Так похудел — немыслимо смотреть,
А Нина, между прочим, тоже хочет,
Приняв сто грамм, от яда умереть!
Закончив «романс», Моргунов обращался к пассажирам: «Граждане! Подайте не за то, что пою, а за то, что не граблю!»
В конце пятидесятых вся провинция ездила в Москву за колбасой и кофе, а в списке культурных мероприятий первым номером стояло посещение Театра киноактера, где были собраны настоящие звезды: Марк Бернес, Николай Крючков, Петр Алейников, Лидия Смирнова, Марина Ладынина, Борис Андреев, «молодогвардейцы» Нонна Мордюкова, Вячеслав Тихонов и Инна Макарова.
Для молодых актеров театр был еще и прекрасной учебной базой: хореографией, сцендвижением, вокалом с нами занимались лучшие педагоги. Помню, на худсовете после показа оперетты «Барышня-крестьянка» Борис Федорович Андреев прогремел на весь зал своим могучим басом: «Поздравляю труппу с замечательным вокальным приобретением по имени Нина Агапова!» А потом все годы, что мы работали вместе, при каждой встрече наставлял: «Иди в оперетту!»
Здесь я хочу сделать небольшое отступление и сказать, как важно актеру кино играть в театре. Только на репетициях, а потом и на сцене, оттачивая образ при каждом очередном показе, можно научиться вживаться в роль. А большинство нынешних сериальных актеров играют в «мыльных операх» себя. Они умеют быть правдивыми, но и только. Этого мало.
При полных аншлагах на спектаклях Комитет по кинематографии в середине пятидесятых вдруг выпускает распоряжение: «В целях повышения профессионального уровня актеров кино Театр киноактера закрыть». Как же я переживала! Казалось, в тридцать лет моя творческая биография закончена.
Артисты — люди ненормальные, это точно. После закрытия сцены нам продолжали платить прежние зарплаты, и кто другой радовался бы такому положению вещей: сиди себе дома перед телевизором или гуляй на свежем воздухе — деньги-то капают! Но актерам нужно постоянно играть, иначе зачахнут. Вот и мы, выбив для себя фойе театра, начали ставить там капустники, которые пользовались большой популярностью среди творческой интеллигенции.
Спустя два года сцену труппе вернули, и мне посчастливилось сыграть еще в нескольких замечательных спектаклях с потрясающими партнерами: Мордюковой, Гурченко, Глузским, Изотовым. Люся пришла к нам, когда труппа репетировала первый в истории отечественного театра мюзикл «Целуй меня, Кэт!». Главных персонажей играли обладатель совершенно уникального голоса Эдуард Изотов (зрителю он известен по фильму Александра Роу «Морозко», где сыграл Ивана) и я. Роль, которая досталась Гурченко, в вокальном плане не была такой яркой и сложной, как моя, но Люся с готовностью на нее согласилась. Она вообще держалась без заносчивости, была очень дружелюбной и милой.
Не знаю, видел ли меня Эльдар Рязанов в постановках «Ах, сердце!» и «Целуй меня, Кэт!», но взял на заметку, как он сам однажды признался, на капустнике. О ролях, которые сыграла у Рязанова, — позже, а пока одна история в доказательство ненормальности актерской братии.
Съемки фильма «Рядом с нами» проходили в Запорожье. Главные роли в картине играли Кеша Смоктуновский, Леня Быков, Жора Юматов и Клара Лучко. Меня вызвали на небольшой эпизод. На месте выяснилось, что из-за непогоды съемки пришлось остановить на несколько дней, и ребята, обуреваемые жаждой творчества, придумали грандиозный розыгрыш: написали сценарий, приготовили реквизит, распределили роли. Главная досталась Кеше Смоктуновскому, который был еще совершенно неизвестен. Ему предстояло перевоплотиться в композитора, а мне — в его жену.
Объектом розыгрыша был единственный человек — назойливый фотокорреспондент, который ходил за актерами как привязанный, снимал в разных ракурсах, а потом продавал фотографии газетам и журналам. Свой выбор в отношении меня ребята объяснили так: «Во-первых, он тебя не знает, а во-вторых — ты умеешь перевоплотиться в кого угодно!»
Подготовка к спектаклю была закончена, а фотокорреспондент вдруг пропал. Несколько дней подряд оставляли дежурных в фойе первого этажа, которые должны были оповестить о его прибытии. Наконец появился! Жора Юматов и Леня Быков тут же отвели фотографа в сторонку и рассказали, что по соседству с ними в гостинице поселился гениальный композитор: «Человек он замкнутый, от прессы и фотокамер скрывается. Если тебе удастся его снять, будешь миллионером. За его портрет любое мировое издание такой гонорар отвалит, что и детям твоим, и внукам хватит. Правда, есть одно но: его родителей в войну переехало танком и теперь он, случается, впадает в состояние аффекта, становясь опасным для окружающих. Вывести его из транса может только песня «Комсомольцы — беспокойные сердца». Бред полный, но корреспондент поверил!
В двухкомнатный номер, который якобы занимали мы с «мужем-композитором», народ натащил вяленой корюшки и завалил ею все стулья. Жора Юматов объяснил: «Если сядет на стул — может сбежать, а на диване мы с Быковым разместимся по бокам и в случае чего удержим».
Время идет, а фотокорреспондента все нет и нет. Говорю Смоктуновскому: «Никого и не будет — это они нас с тобой разыграли. Поднимусь наверх к Юматову, посмотрю, что там происходит». Стучусь в номер — Жора проскальзывает в приоткрытую дверь и шипит: «Уходи, уходи! Он уже второй куплет разучивает!»
Через некоторое время кто-то оставленный в коридоре на стреме докладывает: «Идут!» Забрасываем с Кешей на люстру мои чулки (завершающий штрих!), и он скрывается в ванной. Стук в дверь. Открываю: на пороге стоят мужчина средних лет с проплешиной на макушке, в сером плаще, и Жора с Леней. Приглашаю:
— Раздевайтесь, проходите, присаживайтесь. Иннокентий Михайлович принимает душ, но совсем скоро присоединится к нам.
Из ванной доносится звук льющейся воды и пение Кеши. Гость оглядывает заваленные корюшкой стулья и садится на диван, Юматов и Быков — по бокам. Звонит телефон, я поднимаю трубку:
— О, Димочка, были на твоем творческом вечере — ты как всегда восхитителен! Кеша сейчас не может подойти к телефону, он в ванной. Да-да, обязательно тебе наберет.
— Кто звонил? — спрашивает Быков.
— Шостакович, — отвечаю на голубом глазу.
И тут появляется голый Кеша, чуть-чуть прикрываясь спереди полотенцем, и стремительно проходит в... большой платяной шкаф. У корреспондента глаза по чайному блюдцу. Спустя пару минут дверцы шкафа открываются — Смоктуновский выходит. В розовой детской пижаме сорок четвертого размера, со встрепанной шевелюрой. Указывая рукой на гостя, сурово спрашивает: «Кто это?» Мужчина порывается встать и представиться, но «композитор» строго командует: «Садитесь!» Потом начинает рыскать по номеру: «Где? Где?» Наконец утыкается взглядом в натюрморт, висящий на стене. Протягивает руку к нарисованной груше, но достает настоящую (фрукт, понятно, был заранее спрятан за рамой) и начинает есть!
Тут в номере появляется актер Сергей Лукьянов. Он приехал повидаться с женой Кларой Лучко и с энтузиазмом принял приглашение поучаствовать в розыгрыше. Сергей и Кеша удаляются во вторую комнату — «кабинет композитора». Дверь туда открыта, и мы видим, как они, обнявшись, прохаживаются и ведут дружелюбный разговор. «Как вы думаете, — интересуется Кеша, — мода на «ленинградские галстуки» как-то связана с противостоянием Марса?» Сережа ему что-то отвечает, Кеша не соглашается, спорит, потом они начинают кричать друг на друга, слышится звук пощечины. Через мгновение в гостиной, держась за щеку, появляется Лукьянов:
— Нина Федоровна, ему нужна помощь. Звоните в неотложку!
Я, вся в образе, начинаю рыдать-причитать, слезы льются из глаз сплошным потоком:
— Нет! Ему нельзя в больницу!
В этот момент из кабинета выходит Кеша, уже совершенно невменяемый, и выставив вперед руки, направляется к фотокорреспонденту с явным намерением задушить. Скашиваю взгляд на бедолагу: тот сидит белый как полотно, на виске — струйка пота. Юматов шепчет «Пора!», и гость срывающимся голосом заводит сразу припев: «Комсомольцы — беспокойные сердца, комсомольцы все доводят до конца...»
Кеша застывает в полуметре от певца — все в той же розовой пижаме — и слушает, склонив голову на плечо. Жора шепчет фотографу: «Давай неаполитанскую!» Под конец первого куплета «Санта Лючии» Кеша расцветает благостной улыбкой, целует исполнителя в макушку и восклицает: «Карузо!»
Но и это еще не конец. Для последнего акта пьесы абсурда приготовлен большой стеклянный поднос с горой скомканных листов. Подойдя к нему, «просветленный» Смоктуновский бросает зажженную спичку — бумага мгновенно вспыхивает. Быков с Юматовым орут «Пожар! Пожар!», хватают корреспондента под руки и выволакивают из номера. В коридоре, немного оправившись от шока, гость удрученно качает головой:
— Он совсем плох. Если не удастся уговорить лечь в больницу, может, отправить в санаторий? Его супруге тоже требуется медицинская помощь...
— Какой санаторий?! — возражает Быков и дальше выдает полнейшую импровизацию: — На нем долг три миллиона. Это ведь он спалил негатив фильма Савченко «Третий удар» и теперь, чтобы не посадили в тюрьму, должен заплатить штраф, перечисляя в казну — до копеечки! — свои гонорары!
Больше этот папарацци рядом с нами не появлялся.
Мне кажется, чувство юмора — обязательное качество для хорошего актера. На съемках одной картины, которые проходили в Ялте, моим партнером был Сергей Филиппов. Узнав о его приезде, руководство знаменитых массандровских погребов пригласило в гости всю киногруппу. Застолье устроили на улице, как раз над местом хранения собранной со всего мира уникальной коллекции хересов, мадер, мускатов. Поднимая тост, Филиппов сказал: «И впервые в жизни мне хочется закончить речь словами «Да провалиться мне на этом месте!»
Свою первую комическую роль я сыграла у Чулюкина в «Неподдающихся» — ведущую конкурсов на летней эстраде, которая настойчиво вручает герою Юрия Белова цинковое корыто. А у Кеосаяна в фильме «Корона Российской империи, или Снова неуловимые» мне досталась роль дамы-американки с попугаем. На экране я появлялась на несколько минут, и чтобы мой персонаж запомнился, придумала оглушительный хохот.
Недавно из поликлиники по вызову пришла медсестра и говорит: «Как же мне нравится ваша американка! До сих пор ее ненормальный смех в ушах стоит!»
В картине «Семь стариков и одна девушка» режиссер Евгений Карелов предложил роль врача Кравцовой, через кабинет которой проходят кандидаты в оздоровительную группу. Ее фраза «Такой молодой, а уже старик!» ушла в народ.
Первую роль у Рязанова сыграла в картине «Дайте жалобную книгу». Прочитав сценарий, шла на пробы с большим сомнением: мои щуплые формы никак не соответствовали классическому типажу ресторанной буфетчицы. Рязанов это мгновенно уловил и велел костюмерам подложить толщинки на грудь, живот и попу. Ощутив свою «весомость», я легко вошла в образ Зины, хозяйки буфета и жизни. Меня утвердили и вскоре позвали на съемки. Почему костюмеры в тот раз решили обойтись без толщинок — не знаю, но встав за огромную барную стойку, я почувствовала себя такой маленькой и несчастной! Рязанов все понял, и толщинки были прикреплены к нужным местам, а вместе с ними ко мне вернулись уверенность и нахальство.
Готовясь к съемкам «Берегись автомобиля», режиссер честно признался: «Примеряю тебя на покупательницу в комиссионном магазине, которая торгуется с героем Андрея Миронова, но вообще очень хочу, чтобы ее сыграла Волчек. Если Галя согласится — извини, персонаж достанется ей». Волчек приняла предложение...
В следующем рязановском фильме «Зигзаг удачи» мне досталась продавщица мехового магазина, куда герой Евгения Леонова приводит свою невесту. Роль была такой крошечной, что режиссер полностью отдал ее мне на откуп. Я сама придумала пышный начес, огромные клипсы и то, как меняются тон и поведение работницы торговли при переходе от норковой шубки к каракулевой, а потом и вовсе к нейлоновой. Одна из цитат моей героини «Водяная крыса — это одно, а норка — это другое!» тоже стала крылатой.
Облик смотрительницы музея в «Стариках-разбойниках» я опять придумала сама: прямой пробор, уложенные «бубликами» косы по обеим сторонам головы, очки в толстой оправе. Ознакомившись с моими «творческими находками», Рязанов сначала засомневался, но потом одобрил. Любопытно, что фразы «После реставрации еще лучше стала!», которую моя смотрительница произносит, когда герои Никулина и Евстигнеева возвращают на место бесценное полотно, в первоначальном варианте не было. Ее Рязанов придумал уже после монтажа фильма. Отыскали в отбракованных дублях кусок в нужном ракурсе и вызвали меня на дополнительную озвучку. А ведь не расскажи я сейчас об этом, никто бы и не догадался о вставке!
Спустя несколько лет Рязанов позвал меня на роль секретарши начальника Главного управления свободного времени в фильме «Забытая мелодия для флейты». Киногруппы у Рязанова всегда были дружными и веселыми. Как только объявлялся перерыв, тут же собирались в кружок и начинали травить байки. Главными рассказчиками были Ширвиндт, Гафт и Филатов. Сейчас уже не смогу вспомнить, кто из них что поведал, но две смешные истории о зарубежных гастролях остались в памяти навсегда.
«Было это на гастролях в Америке. Пришел день, когда все привезенные из дома продукты: колбаса, концентраты, консервы — оказались съедены, и мы начали голодать. Вдруг кто-то прибегает с известием: «На сороковом этаже, в бассейне, есть автомат с газированной водой! С сиропом!» Мы знали, что вышколенная охрана помпезного отеля допускает до водных процедур, только если на постояльце надет махровый халат и тапочки. Бросились искать спецодежду для бассейна (она была далеко не во всех номерах). Наконец в полной экипировке направились к лифту, но тут раздался отчаянный вопль: «Сироп в автомате закончился — наши успели все вылакать!»
Местом действия второй истории была уже Европа.
«Вскоре после того как на Западе придумали расфасовывать заварку в пакетики, в Венецию нагрянула делегация узбекских кинематографистов. В конце обеда официанты ставят на стол чайники с кипятком и коробку с разными сортами чая, упакованного в бумажные квадратики с ниточками. Гости в растерянности: никто не знает, как их использовать. Инициативу проявляет руководитель делегации: «Что вы сидите как мешком напуганные?! Еще подумают, что мы совсем дремучие! Кладите пакетики в рот — и запивайте водой из чашек». Официанты просто ошалели от увиденного: сидят полтора десятка мужиков, прихлебывают кипяток, а у каждого изо рта свисает ниточка с этикеткой».
Последней ролькой у Рязанова стала чиновница в «Небесах обетованных». К сожалению, в более поздних его картинах я не участвовала.
Иногда журналисты и зрители на творческих встречах задавали вопрос: «А почему у Гайдая вы снялись только в одном фильме? Муж мог бы за вас и похлопотать...» Услышав это в первый раз, растерялась. Полуянов и хлопоты за жену — вещи несовместимые. Да я и сама ни о чем таком Сережу никогда бы не попросила. Потом научилась отшучиваться.
В «12 стульях» снялась в роли солистки театра «Колумб». Сама пела на французском «Шумел камыш...» В те времена создатели фильмов очень серьезно подходили даже к эпизодам, поэтому пришлось брать уроки парижского произношения у внучки Станиславского — Ольги Игоревны Алексеевой. Я совершенно не знала языка и просто заучивала текст на слух. Поначалу казалось, мой французский ужасен, но репетитор была благосклонна и все время повторяла: Tres bien! Formidable! — «Прекрасно! Великолепно!»
Во время работы над «12 стульями» Сережа жаловался на боль в груди. Когда перешли к монтажу, уговорила его показаться врачам. Среди наших знакомых были хорошие специалисты. Они обнаружили диафрагмальную грыжу, решили, что произошло защемление, и посоветовали... прыгать со стола. А это был инфаркт, и от прыжков в сердце порвалось все, что только можно. Вдобавок начался двусторонний отек легких.
Светила медицины, под надзором которых теперь был муж, говорили мне: «Готовьтесь к худшему». Кардиолог с мировым именем профессор Смоленский тоже не оставил надежды: «С таким поражением не живут. Он обречен». Вскоре Вадим Семенович вместе с женой, актрисой Микаэлой Дроздовской, уехал куда-то на Север — скупать в деревнях старинные иконы, чтобы пополнить свою коллекцию. А вернувшись, был поражен, когда узнал, что пациент Полуянов жив и более того — идет на поправку.
После инфаркта Сережа прожил тринадцать лет. Я упрашивала мужа оставить работу, но он не соглашался: «Знаешь, на съемочной площадке я чувствую себя гораздо лучше». И снял с Гайдаем еще пять фильмов. Леонид Иович мог взять другого оператора, у которого не было проблем со здоровьем, но проявив благородство, не стал искать замену. Только на двух самых сложных фильмах — «Иван Васильевич меняет профессию» и «Спортлото-82» — пригласил Сереже в помощь оператора Виталия Абрамова.
Все эти тринадцать лет я жила как на пороховой бочке: вздрагивала от каждого телефонного звонка, с тревогой всматривалась в лицо мужа, когда он возвращался домой после съемочного дня. В квартире на Мосфильмовской кровать мужа и моя тахта стояли в одной комнате. Однажды я предложила:
— Сержик, давай передвинем твою кровать ближе к окну — там светлее.
Он помотал головой:
— Нет.
— Почему?
— Я тогда твоего лица видеть не буду.
Когда вспоминаю эти слова, в горле встает ком. Муж любил меня всю жизнь. По-настоящему.
Сережа умер десятого марта 1983 года. Внезапно. Ему было всего пятьдесят девять. Пережить утрату помогли мама, которую мы давно забрали к себе, сын Саша и брат Володя. А еще, конечно, театр. В середине восьмидесятых главный режиссер Евгений Ташков взял к постановке пьесу сербского драматурга-сатирика Нушича «Да здравствуют дамы!».
Сюжет такой: в женском клубе идет подготовка к смотру художественной самодеятельности, где каждая из участниц должна представить свой номер. Председательствует на собрании госпожа Лазич, которую блистательно играла Нонна Мордюкова. А мне досталась роль госпожи Елич — старой дамы с подагрой и сексуальными фантазиями. Некоторые коллеги утверждали, что мне удалось создать ни много ни мало «феллиниевский образ».
Однажды на поклонах я заметила мужчину, который стоял совсем близко к рампе и глядя на меня, изображал, что собирает слезы от смеха в сложенную ковшиком ладонь. Подумала: «Комплименты от коллег мало что значат, а вот это — дорогого стоит!»
Мордюкова отказалась играть в спектакле после нескольких показов. Ее единственный сын Володя Тихонов погибал от наркотиков, и Нонна ушла в беду с головой. Я знаю, кем был для нее Вовочка, и лучше многих понимаю, какой трагедией стал его уход. Но почему-то чаще других вспоминается забавный эпизод: Нонне через пять минут выходить на сцену, а она, стоя в кулисе, судорожно довязывает Вовочке перчатку. Все, пора! Мордюкова оторопело смотрит на рукоделие: на перчатке шесть пальцев!
Мой сын Саша ушел через шесть лет после Володи. Двадцать шестого декабря 1996 года. За пять дней до своего сорокатрехлетия. Прощались мы с ним в день его рождения, тридцать первого декабря...
После школы Саша поступил во ВГИК на операторский факультет. Получив диплом, начал успешно работать в документальном кино, но случилась трагедия, из-за которой ему пришлось уйти из объединения кинохроники. Еще со студенческих лет сын серьезно занимался альпинизмом и спелеологией и организовал на студии что-то вроде секции. В горы они отправились впятером, а вернулись вдвоем — троих ребят накрыло лавиной. Сашиной вины в гибели товарищей не было, но работать под косыми взглядами коллег он не смог.
Вместе с несколькими друзьями создал кооператив, который выпускал декоративные прялки, разделочные доски, другую домашнюю утварь. Дела шли не то чтобы очень, но на жизнь семье, в которой рос сын Сережа, вполне хватало. Однако Саше, который просто фонтанировал идеями, в какой-то момент в рамках кооператива стало тесно, и он отправился за границу. Был уверен: уж там-то его креативности точно найдется применение. А получилось так, что нечестные люди воспользовались его абсолютной непрактичностью и навесили огромный долг.
Когда стали угрожать маленькому Сереже, нам пришлось отдать двухкомнатную квартиру, принадлежавшую семье сына. Только «кредиторы» не отстали: кто жил в девяностые, помнит, как это было. Чтобы заработать денег, Саша метался от одного дела к другому и не выдержал взятых оборотов...
За месяц до ухода сына прочла в гороскопе, что меня ждет тяжелая потеря, но и помыслить не могла — какая. На тот момент я уже несколько лет не работала в театре. Ушла в начале девяностых, когда пост директора занял полууголовный элемент, труппа разделилась на два враждующих лагеря и началась гражданская война. Фильмов тогда снималось мало, ролей, на которые могла бы претендовать, было еще меньше. И вдруг Даниил Сагал, замечательный актер, ученик Мейерхольда, в недалеком прошлом — премьер Театра Советской армии, предлагает сотрудничество: в спектакле на двоих «Игра в джин» доверяет образ Фонсии Дорси. Сам становится режиссером и одновременно исполнителем второй роли — Веллера Мартина.
«Игру в джин» сыграли десятки раз — в ЦДРИ, Доме актера, Доме ученых. Всегда при полных залах, под аплодисменты. С хорошими отзывами в прессе. Через несколько лет спектакль пришлось свернуть из-за болезни Даниила Львовича, а в 2002-м его не стало.
Будто компенсируя эту потерю, судьба подарила встречу с Павлом Тихомировым. И опять я готова повторить, что в жизни не бывает случайностей. Я и Нина Крачковская (Наталья — жена ее брата, выходит, сноха) зашли поужинать в ресторан ЦДРИ. Вдруг видим: в дверях, оглядывая зал, стоит Нина Веселовская. Позвали ее за свой столик. Вечер прошел в сетованиях об отсутствии хороших ролей.
На другой день — телефонный звонок. Собеседник представляется: «Павел Тихомиров, художественный руководитель театра «Блуждающие звезды», — и рассказывает, — сегодня утром встречаю Веселовскую и жалуюсь ей, что никак не могу найти актрису на роль Улиты Ильиничны в спектакле «Не сошлись характерами» по Островскому. А ваша тезка и говорит: «Если хочешь, чтобы было смешно, рекомендую Агапову».
В ту пору голос уже начал меня подводить, но Пашу это не смутило: «У Улиты и не должно быть идеальной дикции!» После Островского сыграла еще в нескольких спектаклях «Блуждающих звезд». А еще благодаря Павлу в семьдесят пять лет вышла на подиум. Каждый год в мае он ставил Парикмахерское шоу, для которого сочинял небольшие сюжетики, а чудо-стилист Саша Крашенинников создавал под них образы. На подиуме я побывала Валькирией, Странной посетительницей в кафе Grand Оpera и даже самой Марлен Дитрих.
А потом Паша «пристроил» меня в Большой, где я сразу, уже на премьере, приобрела верного поклонника. Один из монтировщиков, после того как я, отыграв сцену, уходила за кулисы, всякий раз вручал мне букет свежайших роз. Я переживала: «Ну что ж он так тратится?! Ведь ползарплаты за цветы отдает!», а потом узнала, что розы монтировщик таскает из корзины, которую выносят на сцену. Обкрадывает потихоньку Татьяну Ларину. Это было смешно и трогательно.
Конечно, похвалы коллег и положительные отзывы в прессе были приятны, но пафоса они мне не добавили. Когда спрашивали, что я делаю в опере «Евгений Онегин», смеялась: «Мешаю Ленскому петь!»
Израиль был последней страной в зарубежном турне, в Тель-Авиве мы дали двенадцать спектаклей. После возвращения в Москву я сказала Диме, что больше играть не смогу. Стало очень тяжело вводить себя в состояние, в котором должна выходить на сцену, а играть на одной технике я не могла себе позволить.
Самые радостные дни в моей сегодняшней жизни — когда приезжает Сережа. К сожалению, он живет не в Москве и наши встречи нечасты. Внук окончил сначала техникум, потом лесную академию по специальности «ландшафтный дизайн». Вскоре после получения диплома мы оба поняли, насколько эфемерна эта профессия, и Сережа поступил на телевизионные операторские курсы. Сейчас работает в частной фирме, снимает рекламные ролики. У меня есть еще и внучка, она живет совсем далеко — в Австралии.
Несколько лет назад одна из газет опубликовала обо мне заметку под заголовком «Нина Агапова — последняя аристократка Советского Союза». Честное слово, я осерчала: хоть бы в кавычки, что ли, «аристократку» взяли! А потом вздохнула: «Мне бы почуднее морду, я побольше бы сыграла...»
Самый памятный и забавный подарок на девяностолетие получила от «группы товарищей» во главе с журналистом Сергеем Капковым. Вручая копию «Оскара», он сказал: «Это как раз то, чего ты заслуживаешь и чего не имеешь». Присмотрелась к статуэтке: батюшки, а у «Оскара» — бюст! Выходит, он вовсе не Оскар, а Оскариха!
Юбилейные торжества настроили на грустно-философские размышления: что оставлю после себя? Композитор завещает людям музыку, поэт — стихи, художник — картины, а я — ничего. Ведь нет даже записей спектаклей, в которых играла. Выходит, все зря, мой труд — пустяк. Про кино — вот что значит всю жизнь считать себя театральной актрисой! — забыла начисто. И вдруг приходит письмо от одной из давних поклонниц, которое завершается словами: «... хочу процитировать стихотворение Бунина, поскольку, как мне кажется, оно имеет к вам прямое отношение:
Нет, друг мой, не верьте сомненьям своим,
Пускай они вас не тревожат;
Бесцельной забавою, делом пустым
Искусство нигде быть не может.
И если сумеете вы заронить
В толпу хотя искорку счастья —
Никто вас не смеет тогда упрекнуть,
Что нету в вас к ближним участья...»
Читая эти строки, вспомнила зрителя, который изображал, что собирает в ладошку слезы от смеха, и улыбнувшись, сказала себе: «Выходит, ты неправа и труд твой — не пустяк...»
Подпишись на наш канал в Telegram