Артиста Стржельчика я, разумеется, знал. И в кино видел, и когда приходил к маме на работу в БДТ. Но что делать с фактом, что он является моим отцом, не понимал абсолютно. Наверное поэтому мамино признание меня не очень впечатлило. Знаете, есть моменты, которые переворачивают жизнь. Здесь этого не произошло. Данный факт в моей жизни ничего не менял.
— Никогда дочери не задавали мне сакраментального вопроса: почему ты не жил с нами? В этом мы похожи. Как я не спрашивал ни о чем своего отца, так и они. С первой супругой мы развелись, когда Полина и Софья были маленькими. Потом я уехал в Москву, они остались в Петербурге. Конечно, случались и совместные поездки, и нечастые встречи, но в основном — телефонные разговоры. Когда все мы оказались в столице, времени на общение стало еще меньше — закрутила городская суета. Ситуация изменилась лет семь назад с появлением большого дома в подмосковном Серпухове, где теперь собираемся всем немаленьким семейством. Чаще дочери приезжают зимой, обустроили себе мастерскую — обе рисуют.
В нашем доме с сыном Ильей первое время после его рождения жила Кристина, это дочь моей жены Оксаны. Здесь очень удобно: хороший воздух, имеется детская и можно подвесить колыбельку. Замечательная, как оказалось, вещь — малыши в ней чудесным образом засыпают. У Саши, нашего сына, колыбельки не было, потому что он родился в городе. А Илюше сейчас год, ходит уже и даже говорит пару слов.
Тут у меня появилось полное ощущение семьи, того, что у меня есть дети. Много детей.
— Понятно, что Владиславу Стржельчику вы вопросов не задавали, но неужели ни разу не спросили маму в детстве: кто мой отец?
— Может быть, и интересовался, но совершенно этого не помню. Честно скажу: я в отце не нуждался. Не имея чего-то, невозможно испытывать в этом потребность. Мог бы сейчас попереживать, но все будет ложным. Я видел актерских детей, понимал, что их жизнь весьма непроста. Пресловутый груз фамилии, постоянное нахождение в центре внимания, не всегда доброго кстати. Еще обычно от них многого ждут, и всегда есть вероятность надежд не оправдать. Не могу сказать, что такая стезя завидна.
Я же мог полагаться только на себя и вырос с такой установкой. Никто меня не подстраховывал, что воспринималось как данность.
Впрочем, Владислав Игнатьевич незримо, но присутствовал в нашей с мамой жизни. Достоверно знаю о нескольких моментах. В музыкальную школу я по определению поступить на тот момент не мог: не продемонстрировал музыкального слуха, начальными навыками не обладал и вообще был на редкость закомплексованным мальчиком. Меня просто не взяли бы, но помог Стржельчик. Потом, конечно, я перестал быть деревянным и достаточно быстро набрал нужный уровень.
Наше с мамой жилье — тоже его заслуга. Поначалу обитали мы в комнате на Стремянной, старый дом — зеркальные потолки, витражные окна и с деревянной облицовкой, как в классических английских кабинетах, стены. Недавно заезжал туда: увы, всю эту красоту неописуемую разобрали во время ремонта и, как часто бывает, куда-то свезли.
Потом жили в коммуналке на Садовой недалеко от Сенной, тогда площади Мира. Подозреваю, что когда-то наш дом был доходным, квартира состояла из восемнадцати семидесятиметровых комнат, одну из которых мы с мамой и занимали. Высокие семиметровые потолки, огромные окна и дичайший холод зимой. Очень хорошо помню, как мы ходили за дровами, чтобы растопить большую изразцовую печь. Потом были уже отдельные квартиры, одна — напротив Смольного собора.
Но Стржельчик, как известно, многим помогал решать жилищные и бытовые вопросы. Ходил, просил, добивался, чиновники с ним считались. Мама отработала в БДТ гримером тридцать пять лет, она ветеран, блокадник, и конечно, ей могли бы посодействовать без инициативы Владислава Игнатьевича. Но, как она сама призналась, он принимал участие во всех наших переселениях. То есть на расстоянии, но руку на пульсе держал.
Кстати, повод открыть мне правду был самым банальным. Мама всегда хотела, чтобы я стал музыкантом. В те времена за границу выезжали только БДТ, Большой театр и наш Ленинградский государственный оркестр. И желая сыну лучшей жизни, она видела его в оркестре со скрипкой в руках. Меня же тянуло в спорт. Я успешно занимался легкой атлетикой и попутно мечтал стать врачом. То есть из мира музыки, в котором был с самого детства, периодически пытался куда-то свинтить. С педагогом, конечно, подобные мысли не обсуждал, а маме иногда высказывал. По ходу скажу, что скрипку я полюбил много позже, когда стал играть джаз. Был такой Юра Томашевский, прекрасный режиссер, актер, создатель театра «Приют комедианта» на улице Гоголя, 16. Там делали программы, используя поэзию Серебряного века, мы писали для спектаклей музыку, и я совершенно во все это влюбился. Кроме того, исполнял джаз на разных сейшенах. Но это я забежал далеко вперед. Когда же мне исполнилось двенадцать лет, играл классику и однажды заявил маме:
— Все, баста, надоело.
Что такое консервативное музыкальное образование? Жесточайшая муштра. Никогда я не ездил летом отдыхать. В любую погоду ходил к своему педагогу на улицу Халтурина напротив атлантов и часами играл на скрипке. В общем, когда я пошел в отказ и выразил желание заниматься спортом, маме не осталось ничего другого, как назвать имя моего отца и намекнуть, что он совсем не атлет:
— С такой генетикой становиться просто спортсменом, мягко говоря, неумно. Да и недостойно как-то.
Не могу сказать, что аргумент сработал, но меня это затормозило — опять попытался вернуться к скрипке.
Артиста Стржельчика я, разумеется, знал. И в кино видел, и когда приходил к маме на работу в БДТ. Но что делать с фактом, что он является моим отцом, не понимал абсолютно. Наверное поэтому мамино признание меня не очень впечатлило. Знаете, есть моменты, которые переворачивают жизнь. Здесь этого не произошло. Данный факт в моей жизни ничего не менял.
— На сайте «7 Дней» в комментариях к интервью вдовы Стржельчика Людмилы Шуваловой нашему журналу написали, что весь БДТ был в курсе, чьего сына растит гример Исаева, что мальчик — наследный принц...
— Ничего такого не замечал. Было доброе отношение со стороны Ольги Волковой, Светланы Крючковой, мэтров Басилашвили, Лаврова и множества других артистов. Но и их я старался обходить стороной, они люди совершенно другого уровня. На самом деле меня никогда особенно не допускали до артистов, да я и не рвался к ним. Моим миром были гримерные, костюмерные и декорационные цеха, и меня это устраивало. Разве не интересно разглядывать бутафорские мечи? Любил огромные декорации, пыльные кулисы, запахи. Еще символом театра стало пирожное буше, мама покупала их в буфете БДТ и держала в коробке из-под грима. Вот это реальное воспоминание, осязаемое. А артисты — небожители, которые ходят по сцене. Поэтому даже с теми, с кем общался, сохранялась солидная дистанция. В театре есть четкая иерархия, и я с самого детства это знал. Несколько раз видел, как ставили на место людей, допускавших панибратство. Это было весьма ярко.
Иными словами, что с отцом поговорить, что с секретарем ЦК КПСС — примерно одно и то же. Он величина, до которой не добраться. Да и желания не было. Может, сумничаю, но думаю, что даже тогда прекрасно понимал: в общении надо что-то давать в ответ, а мне пока дать нечего.
— И громкой фамилии никогда не хотелось?
— Поскольку не собирался становиться актером, мне это было неинтересно. Моя прабабка родила восемнадцать детей, но так вышло, что на данный момент я единственный, кто носит фамилию Исаев. Не ратую за род, ерунда абсолютная. Возможно, все это остатки сентиментальности, которые мне пока не удалось изжить...
Мой дядя Валерий Николаевич Исаев был прекрасным медиком и талантливым писателем. Он ярчайший человек, всегда производил на меня сильное впечатление. На его примере я видел, как до?лжно существовать, в каком темпе работать. Мама рассказывала: когда он учился в медицинской академии и жил у нас на даче, за шесть лет ни одного дерева не срубил, ни одной грядки не вскопал — по двадцать два часа сидел за книгами. Настолько хотел быть профессионалом! Разумеется, дядя Валера прочил мне будущее медика и помог бы, если б я решил встать на эту стезю. Глядя на него, думал, что лечить людей нужно только тогда, когда ты не можешь не лечить, и... подобного фанатизма в себе не ощущал. Сложно со мной всегда было. Впрочем, медицина долгие годы все равно оставалась мечтой. Так вот, модель поведения в профессии дал именно Валера. К сожалению, он умер недавно.
— И все-таки вы стали актером... Кровь — не вода?
— Горячего желания точно не было. Я много раз рассказывал, что Оля Волкова просто силком притащила меня поступать в Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии (ЛГИТМиК). Всячески этому противился в надежде, что смогу изобрести для себя другой сценарий. Но решил поступать, и в первый год сложилась дикая ситуация. Прошел все туры, получалось неплохо. Но то ли что-то произошло между ректором и моим отцом (говорили, у них конфликт), то ли существовал другой подтекст, в общем, все обернулось странно. Ректор появился на экзамене по истории, которую я всегда любил и неплохо знал. Задал вопрос, я стал отвечать, но он оборвал: «Вы все путаете. Вы недостойны обучаться в театральном институте». Никого на последнем экзамене никогда не срезали, кроме меня. Был даже не расстроен — шокирован. Мне указали на мое место, и до сих пор я не знаю подоплеки. С человеком этим мы общались впоследствии, но о причинах такого отношения я не расспрашивал. На следующий год спокойно сдал все экзамены и стал учиться.
Думаю, именно тот первый отказ заставил прийти во второй раз. Но все к лучшему. Я должен был учиться у Фильштинского вместе с Хабенским, Пореченковым. Достаточно жесткий курс был, и постановки соответствующие, а я в тот период жесткостью совсем не обладал и вряд ли смог бы там удержаться. Один «Высоцкий» чего стоил! Мой профессор курса Владимир Викторович Петров и его видение жизни и профессии были однозначно ближе.
Актерское пришло вовсе не из-за фамильного. Задолго до института — в театре «Приют комедианта» я увидел, что даже на крохотной сцене в подвале можно ощутить удовольствие от работы. Понял магию пустого зала, когда светит только пара софитов.
Я пятнадцать лет в антрепризе, и этого чувства уже не ухватить — спешка, все меняется, люди, города, — стараешься просто прийти и максимально хорошо отработать. Все другое. Нет длительных репетиций с подробным разбором ролей и сцен. В театре у Томашевского я работал два года до института, там же случились в мои четырнадцать лет первые гастроли. Ездили в Калининград и Советск, потом в Пятигорск и Москву. Столица запомнилась эпохальной очередью в «Макдоналдс», даже не понял тогда, что все эти люди жаждут попасть в знаменитый американский общепит.
В тот же приезд получил неожиданный бонус — разговор с Иннокентием Смоктуновским. Не помню, о чем именно мы беседовали в театральном буфете, но подарок был ярок и ощутим. Кстати, я, еще не видя его, по окружающим, по изменившейся атмосфере понял, что в помещение вошел большой артист. Никогда прежде не наблюдал ничего подобного, хотя жизнь сталкивала с яркими людьми.
— А с отцом на тему профессии вы общались?
— Ни разу. Мне хватало осознания, что Стржельчик — актер выдающийся. Большего не было нужно. Невозможно повстречаться в свои двадцать лет с человеком, который находится на вершине, и суметь заинтересовать его. Наверное, существовали и другие обстоятельства... Я не анализировал почему — просто принял. По сути, мне этот контакт был абсолютно не нужен. Больше скажу, заговори Владислав Игнатьевич со мной, я бы не знал, о чем его спросить. И думаю, было бы странно, скажи он: «Мне жаль». Никакой невосполнимой утраты я никогда не ощущал.
— А что вы почувствовали, когда сами стали отцом? Вы женились и завели детей довольно рано.
— Надо признать, к рождению детей мы с Асей оказались совершенно не готовы. Главное, даже не понимали, что такое семья. У меня нормальной модели в голове точно не было. И потом девяностые годы — развал кругом царил страшнейший! Все были нацелены даже не на карьеру, а на то, чтобы раздобыть хоть какие-то деньги.
Первые года четыре мы просто решали текущие проблемы: покупали близнецам молочные смеси коробками, доставали импортные каши и одежду. Спали с женой по очереди, потому что младенцы ни в какую не хотели отдыхать одновременно. И наши бытовые метания вместе с серьезной усталостью как-то затерли все чувства. Конечно, я был счастлив. Но вспомнить какие-то детали сложно.
Я парадоксален. До института нормально зарабатывал. Играл в оркестре, играл джаз с другой командой, служил в театре, ездил на гастроли. После института пошел в три театра, но денег это не приносило. Сто долларов — максимум, который тогда платили в питерских труппах. Я старался, но не получалось. Где только и кем только не трудился — тренером, массажистом, работал в магазине и на заводе, даже в казино, разгружал по довлатовским стопам вагоны. Но постоянное ощущение безысходности не покидало.
Потом вроде бы пошла реклама, но и она не сильно поправила дела. В Питере тогда принято было работать на энтузиазме. Нам помогали родители, особенно мама Аси. Когда мы поняли, что семьи не получается, решили расходиться. Действительно расстались по договоренности, с полным осознанием того, что детьми мы все равно связаны на всю оставшуюся жизнь. Я вообще не помню ни одного конфликта. Супруга очень спокойный и позитивный человек, адекватно мыслящий и из достаточно обеспеченной семьи.
Просто стало ясно, что я не справляюсь. До сих пор уверен, что мое присутствие рядом с девочками сыграло бы в их жизни не самую правильную роль. Наш развод позволил Асе найти свое счастье, а человек, который появился потом, стал дочкам лучшим отцом, чем мог бы на тот момент быть я. У Аси с Володей получилась практически идеальная семья. Впоследствии у них родился сын, который сейчас великолепно играет в футбол. Молодцы.
— Кто из дочек снимался в фильме «Качели» с Мерзликиным и Мироновой?
— Полина. В «Русском ковчеге» Сокурова девочки снимались вместе. Всего у них четыре проекта. Я никак не ратовал за их актерскую деятельность, к тому же они всегда больше любили рисовать. Поэтому в кино не пристраивал. Их приглашали кастинг-директора, мама, вероятно, оставляла данные и фотографии в базах — Ася же актриса. Побыть в кадре без соответствующего образования — неплохо для общего развития и развлечения, мне кажется, все у них удалось. Но не более того. Возможно, я слишком серьезно отношусь к своей профессии.
Сейчас девочки взрослые. Я был уверен, что они станут учиться на театральных художников. Но когда дошло до дела, оказалось, что знаний у них в этой сфере пока маловато. Профессия трудная, результатов достигают единицы. Объем познаний — в театральной критике, литературе — должен быть солидным, а свой почерк — сформированным. Я всегда полагал, что умения у всех, за исключением гениев, складываются из опыта. Увы, дочери не росли за кулисами, не видели достойного количества больших постановок. Пока на семейном совете было решено все это отложить, вернуться к вопросу можно всегда.
На данный момент Полина и Софья занимаются реставрацией, работают по частным заказам — рисуют, лепят, реставрируют, разрабатывают дизайн. Недавно Сонин молодой человек открывал в Питере ресторан, дочь полностью его оформила.
Как я уже сказал, плотное общение у нас началось только лет семь назад. Даже когда мы все собрались в Москве, не получалось отладить процесс — город забирает слишком много сил, оглушает возможностями и предложениями. Здесь встретиться и спокойно прогуляться по красивому центру подчас невозможно. Ну а потом мы с Оксаной и Алексом, так зовем сына, переехали в подмосковный дом.
Нам хотелось выбраться из столицы. Загородная жизнь — прекрасная возможность завести любых зверюшек, посадить цветы, наслаждаться прогулками в лес и на реку. В общем, однажды мы поняли, что хотим именно этого. Москва для тех, кому надо все время тусить, общаться, быть в гуще событий.
— А разве вы не для этого переехали в столицу?
— Совсем нет. Снова все банально. Александр Акопов вызвал на пробы в сериал «Бедная Настя». Потом был целый год проб, я бесконечно мотался из Петербурга в Москву, фотографировался, снимался, но все складывалось неопределенно. Я тогда работал на «Студии Позитив ТВ», где делали программу «Городок». Там начали снимать фильмы, на которых я был занят как второй режиссер и актер. Кроме того, в Театре имени Комиссаржевской и в «Русской антрепризе» Андрея Миронова у меня были любимые роли. Очень нравилось работать с Владом Фурманом. На мой взгляд, он яркий и мощный режиссер, впоследствии, уехав в Москву, я очень жалел о потерянном сотрудничестве. В общем, было хорошо и комфортно. Мы сняли проект на Баренцевом море. Следующий планировался у Северного полюса, и я честно сказал Акопову:
— Не могу больше сидеть и ждать. Сложно за что-то браться, не зная о планах. Никто не хочет связываться с артистом, который в любой момент может сорваться на съемки в Москву. Кроме того, через неделю я должен ехать на Северный полюс...
— Ты с ума, что ли, сошел?
Через два дня после моего звонка я был утвержден в сериал «Бедная Настя». Работали с июля по май, каждый день часов по двадцать. Естественно, ни на что другое времени просто не осталось.
Когда ты целый день снимаешься, а потом возвращаешься в съемную квартиру, каждая последующая из которых печальнее предыдущей, психика дает трещину. И это еще мягко сказано. Как и многие мужчины, я периодически стал пребывать в пролонгированном состоянии измененного сознания. Проще говоря, выпивал. От серьезных последствий спасало каменное, закаленное спортом здоровье.
Я хотел в Питер, домой. Хотя Москва тогда уже была яркой, обновленной и весьма симпатичной. Питер же вступил в состояние типичного для себя ремонта — разбили и ничего не построили. Зрелище было ужасным. И приезжая домой, ловил себя на желании вернуться в столицу. Так между двумя городами и завис. Но «Настя» закончилась, я собрал свою сумку, взял куртку и поехал в Петербург. Полагал, что работы будет много и она станет интереснее.
«Ну извини, ты же уехал в Москву», — ответили везде. Надо сказать, в питерской актерской среде, во всяком случае в то время, ничто так не раздражало, как слово «Москва». В театрах меня уже не ждали. Возвращаться оказалось некуда.
Тяжело выскочить из очень плотного графика и оказаться в пустоте. Будь я поумнее, просто использовал бы появившееся время для отдыха или занятий спортом. Но из столицы со мной приехала привычка активно работать, и я был растерян. Позвонил Акопову:
— Александр Завенович, не знаю, что делать, чем заниматься.
— Не проблема, возвращайся.
Я снова стал сниматься и остался в Москве. А однажды просто вышел из машины, которая возила меня на съемки (случилось это после окончания третьего подряд проекта), и стал ходить пешком. Постепенно узнавал город. Через какое-то время у меня появились любимые места — то есть прорыв случился, — и я начал перемещаться исключительно своим ходом.
Жил я на пересечении Садовой-Самотечной и Цветного бульвара. До Театра имени Вахтангова пешком полтора часа, до Театра на Малой Бронной — сорок минут, а до «Мосфильма» — три часа тридцать минут. Так я полюбил Москву. Впрочем, столица — все-таки больше про работу. Если говорить об отдыхе, с большим удовольствием я покатаюсь на лыжах или поеду куда-нибудь понырять, нежели стану искать развлечений в городе.
— Удивительно это слышать. Помню вас со второй женой, балериной Инной Гинкевич, как вполне активных участников светской жизни.
— Было такое, но не могу сказать, что сильно мне нравилось. Я все-таки ценю отношения, при которых возможен обмен взаимополезной информацией. Встречаясь с «нужными» людьми или вращаясь в «правильном» обществе, я ничего кроме усталости не чувствовал. Да, хорошо сесть в красивую машину в дорогом костюме... Но в обычной жизни я к этому, мягко говоря, не склонен. Привык к гастролям, а там не до блеска. Даже не так... Я мог бы существовать где угодно! Но мне это было не нужно! Был уже достаточно раскрученным, фильмы выходили регулярно, поэтому в дополнительном пиаре, как казалось, нет нужды. Иными словами, в светском образе жизни Инна Владимировна была заинтересована гораздо больше меня.
Она считала — надо постоянно крутиться, светиться, иначе забудут, не пригласят в проект. Я же полагаю, что профессиональные агенты всегда лучше занимались моим продвижением, нежели я сам. Верю в то, что сериальный формат может выстрелить, там много возможностей для творчества и всегда можно себя проявить.
Вероятно, тусовки кому-то действительно помогли выстроить карьеру, но точно не мне. Акопов или зарубежные продюсеры, которые брали меня в свои проекты, — вообще из другой оперы. К примеру, однажды агент предложила роль:
— Знаю, ты сможешь.
— Не думаю. Не получится.
— Просто иди на пробы.
Я пошел и стал сниматься в международном многосерийном фильме «Война и мир».
Мне сейчас сорок пять лет, и никогда, ни в каком возрасте я не считал возможным заводить отношения ради некой цели. Это не мое: подружиться с человеком в надежде, что спустя какое-то время он даст тебе роль, возьмет в свой проект. При этом ты берешь на себя обязанность с этим потенциальным благодетелем встречаться, сидеть, выпивать... Да ну!
Мне гораздо симпатичнее другой стиль, когда приходишь и говоришь: мол, могу то и это, и если годишься, с тобой подписывают контракт. Да, наверное, в нашей сфере многое выходит за рамки делового общения. Но становятся ли какие-то спектакли от этого лучше? Знаю ли я людей, которым такой подход в итоге помог? Нет! Пока я и так держусь в этом бизнесе, надо будет закругляться — уйду. Но менять принципы не собираюсь.
— А вообще вы сильно изменились?
— Я точно стал старше. Появилось умение перестраиваться. Раньше переключение с работы на обычную жизнь давалось сложно. А когда работа занимает тебя целиком, перестраиваться не очень-то и хочется. Сейчас мы счастливы вместе — мой сын, моя жена и я — здесь, в своем доме. Стал принимать решения, которые комфортны для семьи и, возможно, не всегда соответствуют моим рабочим интересам. Например недавно возникла потребность в паузе, и я сказал: «Все. Полгода ничего не делаем». И мы отдыхали, ездили много, доставляли себе удовольствие.
Ушел страх перед общением с детьми. С сыном Алексом играем, читаем, собираем его любимый конструктор. Интересных вещей, которые мы можем делать сообща, оказалось на удивление много. Вместе убираем снег, сажаем цветы, собираем урожай, украшаем дом, путешествуем... Мне кажется, это и есть рост. С Алексом надо заново изучать науки — математику, физику, биологию. У него миллион вопросов! У нас появилась библиотека из книг, где такие вещи объясняются просто и популярно.
Моя жена Оксана не оставила профессию, у нее есть юные ученики, мечтающие о балете. Алекс занимается спортивной акробатикой и собирается играть в футбол. Рано или поздно он решит, что ему наиболее интересно в жизни. Я же буду просто наблюдать. Заставлять, навязывать не хочу, потому что сам через это прошел.
С дочерями мы свободно обсуждаем, будут ли они дальше рисовать, чем хотят заниматься, где предполагают жить. Полина и Софья уже посмотрели мир, неплохо его знают, и у них в отличие от меня в юности есть огромный выбор! Какой бы они ни предпочли путь, я его приму. Просто надеюсь, что девочки выстроят свою взрослую жизнь спокойно, без ненужных импульсов, которые к стабильности уж точно не приводят. Я ратую за эмоциональное спокойствие, рассудочную голову, то есть за то, чего мне в свое время очень не хватало.
Мама бывает у нас в гостях, но к сожалению, она нездорова и все это очень непросто. Уговаривал перебраться к нам, но переехать отказалась наотрез. Ни мама, ни тетя не хотят покидать родной Питер. Что легко понять — их истории связаны именно с городом на Неве.
— Спрошу про отца: когда Стржельчик умер, вы же пришли проводить его в последний путь?
— Конечно. Я жил тогда еще в Питере, и мне позвонили, кто именно, уже не помню. Сообщили, где и когда будет прощание, пригласили прийти. И это было удивительно: людей собралось много, а меня долгие годы вроде как прятали от публики.
— Людмила Шувалова, вдова Стржельчика, рассказывала — вы привлекли ее внимание тем, что расплакались...
— К сожалению, это преувеличение. Может, я и рад бы проявить подобные чувства... Держался рядом с Ольгой Волковой, с ней подходили прощаться, вместе сидели в автобусе, который вез всех на кладбище. Ушел большой артист, это прискорбно, но что еще я могу сказать? И совершенно не помню, чтобы виделся там с его вдовой.
Позже был у Людмилы Павловны в гостях. Меня пригласили на разговор, я не нашел никаких причин отказаться. О чем говорили? Да ни о чем особенном. Она решила, что мне будет приятно побывать в стенах, где жил Владислав Игнатьевич. Не могу сказать, что это как-то особенно впечатлило. Мое прекрасное отношение к нему как артисту и собственное мироощущение остались неизменными. Никаких эмоций. Честно признаться, «Адъютанта его превосходительства» вполне хватало для того, чтобы испытывать к Стржельчику самые лучшие чувства. Впрочем, как и многим зрителям и почитателям его таланта.
Подпишись на наш канал в Telegram