«Камера, мотор!» — Мягков в лодке гребет, сидя спиной к пароходу. Рязанов кричит в мегафон: «Подплывай ближе! Еще!» Андрей сделал несколько мощных гребков — и лодку буквально затянуло под лопасти пароходного колеса. Мгновение — и актер исчез под водой. Всплыли щепки от лодки, потом парик-накладка... Мы стояли в гробовой тишине и ждали.
— Про фильмы, снятые моим поколением, сейчас говорят, что они «на все времена». То есть вечные. Жаль, что невечны мы... Кто мог бы заменить того же Рязанова? Помню, как на съемках «Иронии судьбы, или С легким паром!» он бегал по площадке, размахивал руками и кричал на администратора Гришу Надирадзе. Той зимой в городе на Неве стоял мороз, а вот снега не выпало вообще. А по сценарию нужен был заснеженный Ленинград. Казалось бы, осадками заведует Господь Бог, при чем здесь Гриша? Но попробуй возрази Рязанову!.. Он считался деспотом. Резкий, вспыльчивый, мог запустить кружкой с чаем, мегафоном. Правда аккуратно — так, чтобы не попасть ни в того, кто вызвал его гнев, ни в аппаратуру. Ему просто нужно было выпустить пар.
Впрочем, у настоящих мастеров редко бывает покладистый характер, а тут еще выкрутасы природы... Конечно, ассистенты что-то придумывали. Подставляли лестницу к деревьям и наносили на ветки толстые слои пены для бритья. Пускали по ветру резаную бумагу. Нужно было только следить, чтобы бумажки красиво кружились в воздухе и не попадали на одежду, иначе становилось заметно, что это совсем не снежинки. В один прекрасный день природа все же сжалилась над съемочной группой: в Пулково, пригороде Ленинграда, выпало некоторое количество снега. Администраторы наняли грузовики и возили этот снег. Сгружали возле Исаакиевского собора, и мы ногами утрамбовывали сугробы, чтобы создать видимость обыкновенной заснеженной улицы.
А помните сцену, где сердитый Ипполит на своих «жигулях» наворачивает круги по зимнему городу, съезжает на набережную — и тут ему на крышу валится целая гора снега из грузовика? В тот день подморозило особенно крепко, и пока снег везли из Пулково, он превратился в лед. Когда эту «снегольдину» сбросили на «жигули», крыша от тяжести провалилась. По счастью, внутри машины никого не было: снимали без участия Юрия Яковлева.
Картина «Ирония судьбы...» для Рязанова была особенной, он снял этот фильм практически о себе. История ведь о любви — внезапной, случайной, сильной. А Рязанов как раз переживал похожее чувство: его отношения с редактором «Мосфильма» Ниной Скуйбиной развивались на съемках. Ради этой женщины, казалось бы, незаметной как мышка, он ушел из семьи — от первой жены Зои Фоминой и дочери Ольги. Так бывает... Просто когда Нина появлялась рядом, Рязанов буквально озарялся каким-то внутренним светом, улыбался, фонтанировал идеями. И не дай бог Скуйбиной отлучиться куда-то — он снова злой, всем и всеми недоволен, мегафонами швыряется.
Несмотря на то что картину делали для телевидения, не для кинотеатров, а телевизионный бюджет в разы меньше, это был первый опыт многокамерной съемки в советском кино. И я на «Иронии судьбы...» работал камераменом: сидел за одной из трех камер. А главным оператором был мой друг Владимир Нахабцев. Ни один из последователей Рязанова так и не освоил в полной мере многокамерную съемку — а он понял, полюбил и в дальнейшем часто использовал. Например в «Гараже». И я снова сидел за одной из камер...
Я мало участвовал в актерских посиделках, времени на общение не было. Но мне нравилось наблюдать. Вот взять Валентина Гафта — он был «парнем с улицы Горького». Эта характеристика теперь уже, может быть, непонятна... Но в наше время улица Горького (сейчас Тверская) считалась безусловно лучшим местом Москвы, самым ее центром. Именно там было все самое-самое: дома, модные магазины, кафе... Гафт выглядел стилягой — красивый, высокий, модно одет. Производил впечатление не то чтобы высокомерного — но понимающего себе цену. Держался сам по себе, ни с кем не общался, даже не выходил в курилку. Мерил шагами павильон.
Центром всеобщего притяжения была Ия Саввина. Там, где она, — хохот стоял. Саввина рассказывала истории, травила анекдоты, бесконечно всех подкалывала.
Часть актерской компании пытался оттянуть на себя Георгий Бурков. Он был веселым и... выпивающим. Но не запойным. Шутил на этот счет: «Алкоголизм отчего происходит? Человек с вечера в компании напился, наговорил всем гадостей. А утром протрезвел, и ему стыдно — приходится снова напиваться, и так каждый день. А я никому гадостей не говорю, поэтому и запоями не страдаю».
На съемках «Гаража» с подачи Буркова так отметили Двадцать третье февраля, что чуть до настоящей драки не дошло. В тот день снимали сцену «стенка на стенку»: участники гаражного кооператива выясняли отношения на повышенных тонах. Мягков после застолья Жоры, вдруг не по сценарию схватил Гафта за лицо. Валентин разозлился и тут же ответил. Их еле разняли, а операторы снимали. Когда Рязанов отсмотрел готовый материал, сказал: «Это никуда не годится!» Переснимать не стали, сцену выбросили вовсе. Врагами Гафт и Мягков после того случая не стали, но и друзьями тоже. Оба довольно закрытые по характеру, каждый на своей волне.
Мягков потом поразил меня в Костроме, на съемках другого рязановского фильма — «Жестокого романса», где я был уже главным оператором. Мы снимали сцену, когда Лариса с Кнуровым, Вожеватовым и Паратовым плывут на пароходе, а Карандышев пытается догнать их на лодке. Наш пароход «Самара», как и положено, был колесным и загребал воду лопастями, каждая из которых весила килограммов восемьдесят. Не дай бог под такую попасть — на скорости удар чудовищной силы! И вот съемочная группа расположилась возле Ипатьевского монастыря, его тогда реставрировали, на мостике, где местные женщины обычно полоскали белье. «Камера, мотор!» — Мягков в лодке гребет, сидя спиной к пароходу. Рязанов кричит в мегафон: «Подплывай ближе! Еще!» Андрей сделал несколько мощных гребков — и лодку буквально затянуло под лопасти пароходного колеса. Мгновение — и актер исчез под водой. Всплыли щепки от лодки, потом парик-накладка...
Мы стояли в гробовой тишине и ждали. Я помню то ощущение сковывающего ужаса. И тут Мягков вдруг показался из воды. Подплыл, говорит спокойно так: «Нашлепку я потерял, а очки спрятал в карман». Его спасение было настоящим чудом, но он явно этого не осознавал. Лопасти колеса расположены на расстоянии полутора метров друг от друга, и видимо, он попал в эту щель, иначе его размололо бы. Очевидно, у Андрея мощный ангел-хранитель.
Мы помогли ему выбраться на берег, посадили у монитора. Рязанов молча включил сцену у парохода. Мягков, тоже без единого слова, посмотрел, после чего молча сел в машину и укатил в гостиницу. Вечером он уезжал на пару дней в Москву на спектакль. Как мы потом узнали, его место в плацкартном вагоне оказалось занято другим пассажиром, но Андрей не стал ничего выяснять, а просто всю дорогу простоял в тамбуре. Видимо, ему было о чем подумать... А через неделю с небольшим я застал Мягкова в местном ресторанчике. Увидев меня, он мрачно сообщил: «Сегодня девятый день». Оказалось — отмечает свое возвращение с того света...
Часть сцен снимали в Москве — в Доме ученых на «Кропоткинской». Однажды после окончания смены Никита Михалков любезно подвез меня и Ларису Гузееву на своем «мерседесе». Я ехал домой, а Лариса в гостиницу киностудии «Мосфильм», где ее временно разместили. Автомобиль произвел на нее огромное впечатление, и всю дорогу Гузеева грустила: «Как же вам повезло — вы в Москве живете, я бы все отдала, чтобы тут остаться!..» Она и позже не раз заводила эту шарманку: «Закончатся съемки, мне придется уехать домой в Оренбург». Не хотелось ей туда...
Надо сказать, что Ларису на главную роль утвердили почти случайно. Рязанов снял пробы нескольких претенденток и показал заместителю председателя Госкино. Про Гузееву тот сказал, что у нее шея слишком длинная и вообще она похожа на еврейку. А Эльдар Александрович антисемитов на дух не переносил, вот и показал характер: раз так, значит, будет Гузеева, и только она! Ну а поскольку Рязанов был уже признанной величиной, то смог настоять на своем. Не знаю уж, не пожалел ли потом. Лариса ведь была не очень опытной актрисой. Как-то раз никак не могла заплакать в кадре, но Фрейндлих влепила ей пощечину, и слезы потекли ручьем. Гузеева, молодец, не обиделась, а сыграла сцену.
После выхода картины ей досталось от критиков: писали, что Лариса все провалила. Я так не считаю. Она сыграла! Кроме того, Гузеева очень красива в этой картине. Но может быть, ей все же стоило чуть больше думать о роли, а не о Москве. Ведь вытащила счастливый билет: рядом на площадке Алиса Фрейндлих, Виктор Проскурин, Андрей Мягков, Алексей Петренко, Никита Михалков — профессионалы высочайшего класса! И они пытались ее воспитывать.
В начале девяностых мы с Ларисой встретились на съемочной площадке фильма «Приговор» режиссера Всеволода Шиловского. Поговорили, и она призналась, что не любит вспоминать «Жестокий романс». Расстроена, что Рязанов ее переозвучил, что не дал петь — романсы за кадром исполняет профессиональная певица Валентина Пономарева. Но тем не менее своей славой Гузеева обязана Рязанову. Остального Лариса добилась сама. Во всяком случае, живет она теперь в Москве и по-прежнему очень красива.
— А кто из рязановских актрис произвел на вас самое сильное впечатление?
— Смотря что имеется в виду... Признаться, очень странные, самому не до конца понятные чувства вызывала у меня Марина Неелова на съемках фильма «Дорогая Елена Сергеевна». К слову, сам Рязанов эту картину не любил. Там ведь снимались совсем юные Наталья Щукина, Дмитрий Марьянов и Федор Дунаевский. Они бесились, бегали, не слушались режиссера, не понимали, что кино — это серьезно. И Рязанов как-то признался мне: «Знаешь, Вадим, я впервые в жизни иду на работу с ненавистью». Больше молодежных лент он не снимал...
А Неелова спустя несколько лет после съемок почему-то сказала обо мне, что Алисов — единственный оператор, который ее ненавидел. Неправда, я Марину обожал! Но меня раздражало, что в павильоне на скамейке ее всегда ждал молодой человек. Что за парень — понятия не имею, симпатичный, высокий. Я проходил мимо и чувствовал, как внутри закипает неприязнь. С чего бы это? Никогда не предпринимал попыток завязать с Мариной личные отношения, вообще не заводил романов с актрисами. И вдруг это клокочущее раздражение, похожее на ревность мужчины к женщине...
Если говорить об актрисах, не могу не вспомнить Гурченко в «Вокзале для двоих». Там есть такой эпизод: Вера стоит в буфете, к ней подходит Андрей (его играет Михалков). Рязанов поставил Людмиле Марковне задачу «сыграть спиной». И она это сделала! Обратите внимание, когда будете пересматривать картину. Еще одна из моих любимых сцен — где Гурченко танцует с Басилашвили. Как красиво снять зарождающееся чувство? Я взял камеру и закружился с ними, переводя объектив то на него, то на нее. Камера тоже танцевала.
Вообще, у Люси с ней были какие-то особые отношения. Недаром она сказала в первый же день съемок: «Ты не ставь на меня свет, я сама найду выгодный ракурс». Гурченко без всякого преувеличения жила своей ролью и всегда оставалась в образе. Подолгу ни с кем не общалась, чтобы ей не помешали. И это еще хорошо, потому что Люся могла и накричать совершенно несправедливо.
Как-то мы на «Вокзале для двоих» переснимали крупный план Догилевой, Нина Скуйбина и моя жена Людмила сидели возле монитора. Люда не имела отношения к кино, много лет работала директором обувной компании, но интересовалась съемками и иногда ко мне приезжала. И вот Гурченко увидела их и давай ругаться: «Ну что, много гадостей обо мне наговорили?!» — ей почему-то показалось, что они ее обсуждали. Хотя она неплохо относилась и к Нине, и к моей жене, приглашала нас в гости, говорила добрые слова, но по большому счету женщин недолюбливала, считала пустыми и примитивными. Хотя сама первая очень любила поболтать о тряпках, говорила, что актриса обязана выглядеть достойно и быть примером.
Помню, как Люся приехала на съемку в Подмосковье, заперлась в гримерном вагончике и не выходила. Я постучал — хотел сообщить, что вот-вот начнем снимать. Люся приоткрыла дверь и сказала: «Я забыла парик и накладные ресницы. Костя помчался домой и сейчас все привезет». Пока не привез, она так и не вышла. Костя — это ее тогдашний муж, музыкант Константин Купервейс. Он служил Люсе, как когда-то мужья служили моей маме — актрисе Нине Алисовой. По преданности профессии Гурченко тоже напоминала мне маму...
— Нина Алисова первой сыграла в кино Ларису Огудалову...
— Да, и когда Рязанов задумал снимать «Жестокий романс», он позвонил моей маме и попросил разрешения. Это был жест уважения, ведь никаких прав ни на произведение, ни на образ она не имела. «Бесприданница», снятая Яковом Протазановым в 1936 году, пользовалась огромным успехом. И актриса Алисова считалась одной из первых красавиц того времени, историки кино и сейчас пишут, что по популярности на родине она не уступала Мэрилин Монро. Позже мама получила две Сталинские премии — за главные роли в картинах «Дурсун» и «Радуга».
В том же 1936 году она вышла замуж за режиссера и художника Валентина Ивановича Кадочникова, любимого ученика Эйзенштейна. Год спустя родилась Лариса — моя старшая сестра. Ее назвали в честь героини Островского. Сестра носит фамилию Кадочникова, живет в Киеве, она актриса, играет в Театре русской драмы имени Леси Украинки и снимается в сериалах. А я, появившись на свет в 1941-м, по решению родителей был записан Алисовым — чтобы продолжить фамилию мамы. Отца своего я ни разу не видел. Когда началась война, его не взяли на фронт по причине слабого здоровья, эвакуировали в Алма-Ату вместе с другими сотрудниками столичных киностудий, а там направили на заготовку саксаула, которым отапливались дома. Саксаул не поддается ни пиле, ни топору, его надо измочалить, а затем перерубить. Папа мог бы отказаться, но он же был комсомольцем... Эта тяжелейшая работа унесла его жизнь, Кадочникова похоронили в одной из общих могил, а мама узнала о его смерти много позже. Такое было время...
После войны мама вышла замуж за Петра Николаевича Кузнецова, он был оператором. В некоторых статьях о Нине Алисовой пишут, будто с Петром Николаевичем они прожили до конца его дней. Это не так. Действительно, они были вместе довольно долго. У Кузнецова имелась своя комната в коммуналке, кажется в районе «Мосфильма». Но он туда даже не заглядывал, жил с нами на Дорогомиловской в одном доме с Борисом Андреевым, Марком Бернесом, Сергеем Герасимовым и Иваном Пырьевым. Отчим проводил со мной много времени, рассказывал о кино...
Мы отлично ладили, и я считаю его своим вторым отцом. Это под влиянием Петра Николаевича я стал оператором. Но так вышло, что мама влюбилась в другого мужчину — актера Лемара Бурыкина, однокурсника и друга Олега Стриженова. Бурыкин поселился у нас, а Петр Николаевич съехал. Он попытался вернуться в свою коммуналку, но так как долго там не появлялся, комната оказалась кем-то захвачена. Кузнецов мог бы добиваться справедливости, однако махнул рукой и много лет снимал угол у каких-то знакомых, а позже получил комнату от «Мосфильма». С мамой они здоровались при встрече, иногда созванивались, Петр Николаевич до конца дней продолжал ее любить.
Ну а с Бурыкиным мама прожила недолго. Он выпивал, потом уехал к себе на родину на Алтай, и следы его затерялись. А у мамы появился новый возлюбленный по фамилии Ниденталь. Тоже малоизвестный актер, и в общем тоже выпивающий. Стал жить у нас. Я злился и на Бурыкина, и на него. Сейчас понимаю, что, возможно, несправедливо, но мне было обидно за Кузнецова, хотя сам он никогда не сказал о маме плохого слова ни в глаза, ни за спиной.
Знаю, что за Алисовой ухаживали многие режиссеры, высокопоставленные чиновники... Могла бы устроиться, выйти замуж за серьезного человека. Но думаю, это ей и в голову не приходило. Она совершенно не умела жить по расчету — только сердцем, чувствами, книгами, ролями... В быту у нас был полный провал, мне кажется, мама не умела готовить даже элементарную яичницу. По крайней мере, я никогда не видел ее у плиты. Готовила бабушка, а когда ее не стало, очередной муж. Мужья же — каждый в свое время — гладили мамины платья, носили ее чемоданы. И безропотно бросали свою профессию ради услужения Актрисе.
Я не позволял себе давать маме советы, потому что яйца курицу не учат. Лишь однажды завел неприятный разговор о ее последнем муже. Мама на удивление очень спокойно ответила: «Ты совершенно прав» — но ничего в своей жизни менять не стала. А вот когда разговор о том же самом завел отец моей супруги (он был человеком серьезным и жестким — полковник авиации, авторитетный, грамотный), мама страшно разгневалась. Я в то время служил в армии. Вернувшись, узнал, что она и слышать не желает ни о моем тесте, ни о моей жене, недавно родившей дочку Арину. Меня это обескуражило.
— Мама, а где же мы будем жить? — спросил я.
— Как где жить? Ты здесь, со мной, — безапелляционно заявила мама.
— А жена и дочь?
— Понятия не имею! — тем же железным тоном ответила она.
В общем, я с вещами перебрался к родителям жены. Через некоторое время тесть добился для нас кооперативной квартиры — так началась самостоятельная жизнь.
— С женой вы прожили очень долго, до ее смерти, и только овдовев, женились во второй раз... Нетипичная история для кинооператора! Вспомнить хотя бы бурную личную жизнь Георгия Рерберга, как говорят, послужившего прототипом героя Евгения Цыганова в сериале «Оттепель»...
— По-разному говорили: и что роль писали с Рерберга, и что с Лебешева, и даже будто бы с меня. По-моему, это собирательный образ. Рерберг был более резок, чем герой картины, иногда нелицеприятен, в оценках груб. Мог сказать артисту: «Ты бездарен». Жене Тарковского заявил: «Как я могу снимать твои руки? Это руки прачки!» Но о романах Рерберга действительно ходили легенды. После съемок он мог сорваться в ночь и уехать в Ленинград, где жила его любимая женщина, чтобы провести с ней выходной. При этом он существовал сам по себе и был невероятно талантливым — пожалуй, самым талантливым из всех советских операторов.
Последней его женой стала актриса Валентина Титова. Гошина мама (а они жили вместе) ее почему-то недолюбливала. Валя как-то мне рассказывала: «Представляешь, собираюсь в магазин, одеваюсь — а свекровь интересуется ехидным тоном «Валечка, вы навсегда?» Она многое терпела, и в общем жили они с Гошей вполне дружно. Правда, влюбчивый Рерберг в последние годы жизни увлекся Ренатой Литвиновой. Валя знала об этом, они с Рербергом даже разъехались. Литвинова впоследствии не раз говорила, что Рерберг — самый красивый мужчина, которого она когда-либо встречала.
Титова отдыхала в санатории на Волге, когда Гога умер — один, внезапно, дома в ванной, не выдержало сердце. Его мамы уже не было на свете, Валя примчалась в Москву, организовала похороны. На кладбище поставила большой надгробный камень с именами Рерберга и своим, на будущее. А пока вселилась обратно в квартиру Гоги.
Теперь уже и Лебешева нет, и Княжинского, и Нахабцева — моих друзей-операторов, больших мастеров, снимавших великое кино... С Павлом Лебешевым мы были особенно дружны, причем с детства. Он с родителями жил в бараке на Мосфильмовской, рядом с киностудией, это недалеко от моего дома. Мы вместе играли в казаки-разбойники, а через несколько лет вместе же готовились к вступительным экзаменам во ВГИК.
Паша слыл гусаром и гуленой. Уже немолодым человеком, после операции на сердце он лежал в кардиологии ЦКБ на реабилитации. Мы с женой приехали навестить, привезли фрукты. У Паши, конечно, была отдельная палата. При виде нас он тут же полез в холодильник и достал литровую бутылку виски.
— Паша, тебе вредно после операции! — попытался возразить я.
— Вадим, не будь ханжой!
В другой раз приезжаю — санитарка сообщает, что он у врачей. Думаю: «Наверное, на процедурах». Но вдруг улавливаю аромат шашлыков! Быстро выясняется, что это Паша заказал их в ресторане и отправился к докторам вовсе не на осмотр.
Как из песни слов не выкинешь, так и из жизни не выбросишь событий. Да, выпивали. Влюблялись. Разочаровывались. Работали. Жили и дышали полной грудью. И многие быстро сгорали.
В 1994 году ушла из жизни жена Рязанова Нина Скуйбина. Через некоторое время я встретил Эльдара Александровича на Новодевичьем кладбище. Я снимал там сцены для новой картины — а он ставил памятник. Выглядел подавленным, грустным. Сказал: «Здесь похоронена Нина, и здесь же похоронят меня, я хочу лежать рядом с ней». Такая трагедия... Было видно, что смерть жены Рязанова просто подкосила, Эльдар Александрович по-настоящему ее любил.
Но вскоре он женился в третий раз. Приятель рассказывал мне, как в кабинете директора Киноцентра на Красной Пресне они сидели с Рязановым и еще несколькими друзьями, о чем-то трепались. Тут вошла журналист и киноредактор Эмма Валериановна Абайдуллина, присоединилась к беседе. В какой-то момент Рязанов посмотрел в окно и задумчиво заметил, что пошел снег. А Эмма стала петь ему дифирамбы, что-то вроде «Только такой поэт, как вы, Эльдар Александрович, мог обратить внимание на падающий снег...» «И тут все поняли, что она его завоюет», — сказал приятель.
Я вовсе не хочу сказать, что так скоро женившись, Рязанов предал память о Нине и свою любовь. Он был пожилым человеком, ему нелегко жилось одному. Конечно, Эльдар Александрович любил дочь, внука. Помню одну историю, которую Рязанов любил рассказывать про маленького Димку: «Бегал по квартире, я попросил его вести себя потише. Он обиделся и сказал «Вы все — говны...» Рязанов каждый раз очень смеялся, вспоминая это. Но у родных была своя жизнь, а он оставался один. Мужику это тяжело, по себе знаю. А Эмма о нем заботилась.
В последний раз мы с ним работали вместе на съемках фильма «Андерсен. Жизнь без любви». Рязанов был уже очень болен — отказывали ноги. Его все раздражало, он ругался. Это от беспомощности: деятельный человек, энергичный — а тут вынужденная неподвижность. Но была на этих съемках у него и отдушина. В «Андерсене...» одну из главных ролей играла Евгения Крюкова. Спустя время мы общались с ней, я спросил:
— Вы знаете, что Рязанов был в вас влюблен?
Она улыбнулась:
— Знаю.
Это было нежное, восхищенное чувство человека, понимающего, что жить ему осталось совсем недолго. О романе между ними, конечно же, речи не шло. Хотя однажды Эльдар Александрович с неподдельной гордостью похвастался мне: «Ты знаешь, муж Жени нас застал за разговором и, кажется, приревновал!»
В ноябре 2015 года Рязанова не стало. Его похоронили на Новодевичьем кладбище — так распорядилась Эмма Валериановна, ей помог Никита Михалков. Но не рядом с Ниной Скуйбиной, как он хотел, а в другом месте...
— Вы продолжаете работать?
— Сейчас я из профессии ушел, кино не снимаю. Последней каплей стал сериал «Людмила Гурченко». В титрах числюсь оператором, но на самом деле поснимал я всего несколько дней. Когда пригласили, был счастлив, потому что картина о действительно большой актрисе, с которой я к тому же был близко знаком. Сценарий, правда, мне сразу не понравился, но так иногда бывает.
Лет десять назад режиссер Евгений Гинзбург пригласил меня на картину «Голоса рыб». Там тоже сценарий ни о чем, но Гинзбург пообещал: «Подожди, доработаю» — и через несколько дней принес режиссерский вариант, очень талантливо исполненный. Мы сняли эту картину, и на мой взгляд, получилось симпатично. Так что перед съемками фильма о Люсе я был настроен в общем благожелательно и оптимистично. Там была отличная декорация, я походил, оценил. Предложил режиссеру зайти посмотреть. А он в ответ: «Да что мне там делать, зачем...»
С исполнительницей главной роли Юлией Пересильд отношения у нас тоже как-то не сложились. Она хорошая, в общем, актриса. Но в ее исполнении героиня была совершенно не Гурченко! Не та энергетика. В какой-то момент у Юлии возникла идея сделать к каждой серии музыкально-танцевальный клип. Говорит: «Это можно сделать на раз-два, ничего сложного». Я объяснил, что на раз-два клип не делается, это отдельная работа, нужен сценарий... Она обиделась.
Потом еще снимали сцену отчаяния героини, и актриса легла на диван, лицо закрыла. Говорю:
— А что я буду снимать — платок? Отчаяние должно быть на лице, а не на платке!
Но режиссер сказал:
— Нет, все замечательно, мне нравится!
Ну а добил меня эпизод, когда героиня и ее муж Александр Фадеев на четвереньках бегают друг за другом по квартире. Я отказался снимать такую пошлятину, Пересильд снова обиделась: «На вас не угодишь, все вам плохо!» А чего хорошего? Но спорить не имело смысла: режиссерам сериала, насколько я понял, было наплевать. В общем, я ушел. Доснимали с другими операторами. И сняли черт-те о чем, по-моему: один муж, второй, скандалы, выяснение отношений... Сколько-нибудь значимым событием фильм, во всяком случае, не стал.
Я не вижу ничего страшного в том, что теперь не снимаю. Как-никак в феврале мне стукнет семьдесят восемь, и большая часть жизни пришлась на другое время, другое кино, общение с другими людьми... Вписаться в нынешний кинематограф я не стремлюсь. Нашел себе более подходящее дело: преподаю на операторском факультете во ВГИКе, набрал новый курс. А снимать — это теперь работа моего внука Артема, он стал оператором. Я рад за него: профессия сложная, но интересная. Я никогда не жалел, что ее выбрал.
Подпишись на наш канал в Telegram