Свою жизнь с Люсей мы начали с чистого листа. Оба свободные, с семейным опытом за спиной. Как она говорила: «Мы уже взрослые, умные и на романтику не сбиваемся». И если первые годы она меня представляла как директора, то потом на вопрос «А кто это с вами, Людмила Петровна?» отвечала: «Мой муж...»
А встретились мы в 1993-м благодаря... домику Михаила Боярского. В дачном поселке Грузино жило много артистов — Нина Ургант, Людмила Сенчина, Михаил Боярский, Иван Краско. Это очень красивое место: кругом сосновый лес, два больших озера, от Питера всего сорок километров. Однажды меня пригласили построить на участке охотничий домик-восьмистенок. Потом оказалось, что для Михаила Сергеевича Боярского.
У меня есть подозрение, что «сосватала» меня Люсе Нина Ургант. Как-то подруги сидели на террасе у Сенчиной и пили чай. Оттуда хорошо была видна стройка — Боярский жил через дорогу от Люсиного дома. Вдруг Нина в мою сторону кивает: «Смотри, какой мужичок работящий». Обратила, что называется, внимание. И Люся стала за мной наблюдать. Позже в интервью она очень смешно рассказывала об этом: «Собираюсь спать, выглядываю с террасы, а он еще здесь. Рано встаю — седьмой час утра, выглядываю, а он уже здесь».
Прошло какое-то время. Однажды подходит ко мне и просит о помощи: «Вы знаете, у меня диван какой-то странный — складывается пополам, когда садишься. Не взглянете?» На следующий день я зашел к Сенчиной чинить диван. На пороге встретили ее домашние питомцы: кот потерся о ногу, собака приветливо завиляла хвостом — Люся оценила. Этот тест прошел, впереди меня ждал серьезный экзамен.
Как-то к Нине Ургант прибился котенок с подстриженными усами, а у нее своих шесть кошек. «Где шесть, там и седьмой!» — пожалела Нина. На Люсином участке был колодец под баней, довольно глубокий, метра три, и в нем воды ледяной — два. И туда упал этот котенок. Гляжу, Людмила Петровна готова прыгнуть в колодец. Естественно, я вынужден был сделать это первым. Еле поднялся наверх, упираясь спиной и ногами в стенки.
Люся хватает малыша за голову и тут же убегает. Я обратно плюхнулся. После трех попыток наконец выбрался. Захожу в дом с ободранной спиной, весь в глине. А две известные на всю страну артистки вокруг котенка хлопочут. Нагрели кипятильником ведро воды, искупали бедного и носят по комнате, закутанного в плед. «Вот теперь понимаю, насколько вы любите животных», — говорю им.
После этого «подвига» подруги гостям рассказывали, как Вовочка храбро прыгнул в колодец. «Берем, берем, мой человек!» — сказала, оказывается, потом Люся Нине. Каждый раз, приезжая в Грузино по делам, я заходил к Людмиле Петровне и справлялся: «Не надо ли что-нибудь починить?» То калитку, то забор. Сенчина мне деньги предлагает, я наотрез отказываюсь: «Нет-нет, что вы!» Люся то борщиком покормит, то картошечкой с котлеткой...
Так и началась наша дружба. Искренняя, верная, бескорыстная. Нам было по сорок лет. Оба свободные, за плечами было многое: и большая любовь, и браки, у нее сын, у меня дочь. Она не проверяла меня, а присматривалась. И не к моим словам, а к поступкам: как отношусь к животным, как веду себя в той или иной ситуации.
Я очень хорошо понимал, кто передо мной. Наверное, вначале она ожидала, что, как все, начну просить автограф, билеты на концерт, оказывать знаки внимания. А я даже не думал об этом. Не потому что не люблю и не уважаю актеров, певцов. Наоборот, не хочу надоедать, назойливо присутствовать в их жизни. Общался не с известной певицей, звездой, а с интересным человеком. Она это оценила, а потом приняла с благодарностью. А из благодарности постепенно возникает любовь.
Люся жила, как я понял, одна, наслаждалась покоем и тишиной. Никогда не витала в облаках, не мечтала, как ее Золушка, о «принце на серебряном коне». Очень земная, не жалела о прошлом, жила сегодняшним днем. Как она часто говорила: «Я не принца ждала, а подмоги. Мне нужен был человек очень крепкий. Мне нужен был папа».
Я понял главное: Люсе необходим тыл. Ей надо просто помочь, подставить плечо. Испытывал примерно то, что Савва Игнатьич в «Покровских воротах». Помните, как он сказал о Маргарите Павловне: «Женщина сказочного ума... Характер такой, что фронтом командуй, а выбивается из сил». И действительно! Людмиле Петровне надо творчеством заниматься, а приходилось отвлекаться на миллион бытовых мелочей.
Еще в начале нашего знакомства каждый день мы ходили на озеро. Стояла осень, было уже прохладно. Пока я плавал, Люся ждала меня на берегу, закутавшись в платок. Идем обратно, а я смеюсь: «Отмываешь меня, каждый день на речку водишь». Она заливается смехом, как шестнадцатилетняя девчонка. Да собственно, такой и была: любознательная, наблюдательная, озорная, белозубая хохотушка с обаятельными ямочками на щеках. Умела радоваться жизни — теплому деньку, рассвету, птицам в небе...
Наши задушевные разговоры никогда не касались личных тем. Она рассказывала о своем детстве, работе: «Я точно знала, что стану певицей».
Это настоящая история Золушки. Ну что ждало Люсю в селе Кудрявцы Николаевской области? Мама рожала ее на печке, роды принимал ветеринар. Первые четыре года жила вообще без документов, потом папа записал дочку на три года старше, чтобы раньше на пенсию вышла. В деревенском детстве она много трудилась: пасла гусей, кормила кур, таскала воду из колодца, из сливок сбивала масло. Это только в сказке существуют добрые феи, которые одним взмахом волшебной палочки превращают застиранное платьице в наряд принцессы. А в жизни нужен не только талант, но и огромное трудолюбие.
Казалось, ей все дается легко. Чистый голос звучал как родничок, да и внешностью — как у французской кинозвезды Катрин Денев — бог не обидел. Люся приехала с мамой в Ленинград поступать в Музыкальное училище при Ленинградской консерватории. Экзамены там уже закончились. Вахтер сказал ставшие крылатыми слова: «Приходите завтра». Тут по коридору идут главный концертмейстер и педагог по вокалу. И ее, как Фросю Бурлакову, приняли, едва она запела.
Люся смеялась: «Да я и похожа была на эту экранную героиню. Семнадцатилетняя «налитая тушка» с длинной косой и ямочками на щеках». А дальше все сама, сама, сама... Люся по знаку зодиака Стрелец. Она полностью ему соответствовала: только вперед, вперед и вперед! Без всякой протекции, покровителей и блата стала популярной певицей. Всегда с благодарностью вспоминала об Анатолии Семеновиче Бадхене — дирижере Ленинградского концертного оркестра. Именно он вывел ее на эстраду. Она выступала очень много, давала по два концерта в день, ее впоследствии даже прозвали «Кобзон в юбке».
Мало кто знает, что по паспорту ее фамилия писалась так: Сенчин. В фильме «Шельменко-денщик» ее партнером на съемочной площадке был Михаил Пуговкин. Он посмотрел на список актеров и остроумно заметил: «А что это за китаец у нас снимается — Сен Чин?!» После этого Люся пошла в паспортный стол и присоединила к фамилии окончание «а».
Я ей рассказывал о своей работе. Строительство ведь было моим хобби. По профессии я слесарь-инструментальщик: интереснейшее занятие, до сих пор мне снится. В Афганистане, где два года и один день провел на войне, был специалистом по технике.
Помню, как-то сидим в компании у Нины Ургант, я увлеченно толкаю речь о любимой профессии, примерно как Савва Игнатьич про «штихель штихелю — рознь». Гости вежливо слушают, вдруг Андрей Ургант, сын Нины, меня перебивает: «Не поверишь, Володя, когда ты это говоришь, мне сразу бабу хочется».
Андрей часто приезжал к маме. Не было вечера, чтобы у Ниночки не собирались гости: общее застолье, смех, шум, гам. Ваня Ургант, внук Нины Николаевны, вырос на глазах у Люси. Ваня в ее доме жил, когда она уезжала на гастроли, — сторожил «имение» Сенчиной. Когда Люся вернулась, вручила ему денежку. Он к бабушке:
— Нинуля, мне тетя Люся дала сто долларов. Что делать?
— Молодец, заработал честным трудом.
Нина с Люсей были закадычными подружками. Сенчина называла Ургант своей родней. Между участками даже забора не было. Их разделяла старая сетка, подкрученная в одном месте, и Нина просто пролезала под ней. Потом Люся сделала калитку в новом заборе, чтобы свободно ходить друг к другу в гости. Коты, собаки бегали по общей территории. Обе артистки много работали, приезжали на дачу, чтобы отдохнуть после съемок или гастролей, как говорится, «спрятаться в норку». Главным было в такие моменты не мешать им.
Люся привозила из города окорочка в коробке, они с Ниной с утра разжигали мангал и жарили курочку. Каждая приносила свою банку соленых огурцов. Сидели во дворе у костра на участке Люси, а вокруг кусты смородины, крыжовника, цветут яблони, слива и вишня. На деревьях развешаны кормушки для птиц.
Они вечно обменивались какими-то необычными черенками, потом из них вырастали диковинные растения. Люся огородом не любила заниматься, говорила, мол, дача — это удовольствие, а не работа: книжку почитать, кроссворд разгадать, гостей принять. Она обожала английский юмор. Все время перечитывала Джерома К. Джерома, любила О’Генри, детективы Агаты Кристи. «Мастера и Маргариту» знала наизусть. Однажды с Андреем Ургантом поспорила насчет какой-то фразы. Когда проверили, выяснилось, что он проиграл.
Иногда для разнообразия подруги меняли дислокацию и перемещались на участок к Ургант. И опять — мангал, курочка. Такие же кусты крыжовника и смородины. Подруги очень любили делиться анекдотами. Я расскажу — будет грязно, а расскажет Люся, приперчив острым словцом, — все смеются. «Люсенька, успокойся!» — строго говорил я в такие моменты.
Как-то приезжаю со своей дачи в Гаврилово:
— Нина Николаевна, грибочков вам привез.
— Да? Спасибо, поставь на кухне.
Рано утром звонит: «Вовка, ты что мне устроил? Я всю ночь грибы чистила!» А там была целая корзина маленьких лисичек — выкинуть жалко.
Или вот еще случай. Появляюсь однажды, а у них с Ниной две новые собаки бегают, подобрали где-то.
— Значит так, Володя, нужно сделать утеплитель в будке, — говорит Ургант, затягиваясь сигаретой.
— Хорошо, Нина Николаевна!
На улице зима. Обиваю будку утеплителем, перетаскиваю туда все старые ковры, вход устилаю соломой. Все довольны: собаки, подруги и я...
Прошло месяца три со дня нашего с Люсей знакомства. Времена были непростые — начало девяностых. Еще до меня на гастролях у ее ансамбля отняли аппаратуру какие-то неизвестные люди. Техника была дорогой, покупалась в складчину. В итоге Люся осталась без музыкантов и звукового материала. Как работать без минусов? А она очень востребована, без конца приглашают на концерты. Однажды Люся предлагает: «Вовка, а давай ты у меня директором будешь? Втягивайся». Зная мой довольно-таки вспыльчивый характер, сказала: «Запомни, теперь ты представляешь меня. Делай выводы».
Люся стала петь а капелла, без музыки. Вначале это был вынужденный шаг, а потом постепенно стало ее коньком. Как-то в Новосибирске во время концерта вдруг в зале погас свет. За кулисами паника. Кто-то крикнул: «Люся, выручай!» Она вышла и спела несколько песен а капелла. Дали свет, концерт продолжился. Позже Сергей Болдакин, клавишник группы «Секрет», написал новые аранжировки, с которыми Людмила работала потом в течение двадцати пяти лет.
Переход к непривычной сфере деятельности давался мне непросто. Но понимал: раз попросила, значит, ей это нужно. Люся была достаточно жесткой в работе — жизнь научила. Я никого не знал в мире шоу-бизнеса, да и сам для всех был человеком новым. Думаю, эти вопросы многие задавали: «Кто такой? Откуда взялся?»
Люся всем меня представляла так: «Мой директор». Каждый раз мои должности менялись. Где-то на телевидении она сказала: «Нет второго такого человека в моей жизни. Он и продюсер, и няня, и костюмер, и цензор». Проходит время, Люся снова обо мне, но уже по-другому: «Володя — это МЧС, медсестра, звукорежиссер...» Я смеялся: «Люся, я, пожалуй, космонавтом еще не был, а так кем только не фигурировал!»
Все стремятся в шоу-бизнес, а это огромное испытание прежде всего для здоровья, психики, семьи. Перелеты, переезды... Никогда не забуду, как Люся с Боярским спали валетом в аэропорту. В Перми бизнес-зал был на ремонте. Самолет задержали, а мы встали в пять утра после концерта, вот они и прилегли на диванчик. Люся очень любила Мишу Боярского, часто мне говорила: «Там — настоящий мужик! Человек, который никогда тебя не подведет».
Подружились они с первых совместных гастролей. Однажды к ним подошел молодой человек с фотоаппаратом и попросил ему попозировать. На следующий день совместное фото продавалось на местном рынке. С тех пор их и «поженили». Они много раз выступали вместе на концертах и друг друга даже «возненавидели»: то Боярский запоет «Пора-пора-порадуемся», то Людмила затянет «А пока пока по камушкам».
За время нашей совместной работы у Люси появились песни, которые хорошо принимала молодежь. Когда набралось много материала, стали задумываться о «Бенефисе Людмилы Сенчиной». Это был 1997 год. Для концерта строили сложные декорации — целый замок, нужны были костюмы. Все сделали сами. Люся позвонила тогдашнему руководителю канала «Россия» Александру Акопову:
— Помогите поставить на ТВ, но у меня сложно с финансами...
Он ответил:
— Если мы будем с Сенчиной деньги брать — это уже край.
«Бенефис...» показывали по телевидению раз пять, потом его разбили на номера и крутили по всем каналам. В ее творчестве начался новый плодотворный этап.
Люся всегда знала себе цену, но при этом никогда не страдала звездной болезнью. Садимся в машину, рядом сидит обычная домашняя Люся, по дороге начинает готовиться к выступлению — у нее даже голос меняется, появляются деловые нотки:
— Перед кем надо работать?
— Институт такой-то...
— Какой контингент? В основном женщины? Понятно.
И перед выходом на сцену рядом уже совсем другой человек: собранный, нацеленный. Вокруг нее аура какая-то, свет! И вот что меня поражало — Люся никогда не волновалась. Нина Ургант смеялась: «Людка, ты как танк!» Стоит за кулисами, Корнелюк рассказывает анекдоты, они с Мишей Боярским и Сеней Альтовым смеются. Вдруг объявляют: «Людмила Сенчина!» Она вылетает на сцену, поет, со зрителями общается. Импровизация полнейшая, никогда не пользовалась домашними заготовками.
Говорят, у артистов есть приметы. Я не помню, чтобы она боялась черных кошек. А вот, не дай бог, потеряет в гримерной заколочку-невидимочку, пусть даже самую маленькую, тут же начинаются поиски: «Быстро ищи!!! Чтобы все до одной были здесь». И так на меня наедет, что тем, кто рядом, дурно становится. Я был всегда во всем виноват. Узнавал о себе о-о-очень много нового и необычного. Но она быстро остывала.
— Оказывается, вот какой я... — и начинаю перечислять все эпитеты, которыми меня только что награждали. — Люсенька, выпрями спину, у тебя локон выбился.
— Отстань! — отмахивается, но слушается.
Я даже не могу сказать, что мы ссорились. Разногласия были. Как без этого? Оба заведемся с пол-оборота, потом помолчим и... начинаем смеяться. Все, вопрос закрыт.
Могла так разнести человека, невзирая на высокие чины, что мурашки по коже бегали. Если видела, что он не по злобе напортачил, а просто раздолбай, все прощала. Но если было сделано специально... не дай бог! Отбреет так, что его, бедного, могли с инфарктом унести.
Помню один случай. Губернатор какого-то края после концерта устроил прием и в отсутствие одного артиста позволил себе неуважительно о нем высказаться. И тут же получил от Люси по полной! Она никому не давала спуску, если при ней кого-то обижали. «Он старался, может, не все получилось. Почему вы решили выступить здесь судьей, тем более что его нет среди нас?» — отчеканила она в полной тишине. «Состоялся артист или нет — это неважно. Выбрал эту дорогу, значит, он наш брат по цеху!» — это Люсино кредо.
Она умудрялась в этой зависимой профессии быть независимой. Не делила людей на нужных и ненужных. Как-то у Люси брали интервью:
— Скажите, вам приходилось выступать перед криминальными авторитетами?
Она честно ответила:
— Да. Может, они стали такими, потому что моих песен не слышали?
А сколько она шефских концертов по тюрьмам отработала! Никогда не забуду, как в одном северном городе в зале, развалившись в креслах и сверкая золотыми цепями, сидела местная братва. Кто-то из них тихо сказал:
— Да она под фонограмму поет!
Люся это услышала. Подошла к его столику и прервав пение, протянула микрофон:
— А теперь вы. — Он смешался. — Ну, что не поем? — ласково спросила она под аплодисменты зала.
Никогда не терялась, всегда была готова к неожиданностям. Уметь держать удар — это колоссальное напряжение. Был случай, когда во время новогоднего концерта у сцены раздался громкий звук хлопушки. У Люси ни один мускул на лице не дрогнул. Железная леди!
После тяжелого выступления даже не возникал вопрос: «Куда поедем — в квартиру или на дачу?» Люся очень полюбила свой новый дом. Так и говорила: «Домой». Всю свою жизнь она провела в гостиницах, в купе поездов, креслах самолетов. Дорывалась до своего «гнездышка» и начинала любовно его прихорашивать.
Года четыре назад я предложил Люсе продать дом в Грузино:
— Ему уже четверть века, года через два надо будет нижние венцы менять. Ты знаешь, что это такое?
И начинаю ей рассказывать. Она руками машет:
— Все, не надо! А ты уже что-то присмотрел?
— Да.
— Поехали.
Купили землю в районе поселка Солнечного. Год я там буквально жил в маленьком гостевом домике, вокруг только огромные кучи земли из вырытого котлована. Контролировал все! Сам не верил, что чудо произойдет. Дом построили быстро. Большой, капитальный, с цокольным этажом и камином.
Мой распорядок дня полностью подчинялся Люсе — какой у нее, такой и у меня. Когда столько сил тратится на гастролях, так хочется отдохнуть! Она любила комфорт, свое личное пространство.
Люся никогда не закрывала шторы. Ее кровать стояла прямо у окна, а в нем — огромное небо. Для нее самым прекрасным моментом в жизни было раннее утро. Она любила смотреть на стремительно пролетающие облака. «Как странно, — сказала мне однажды. — Буквально только что я лежала маленькая в кузове машины на зерне. Смотрю на небо и пою. Как же быстро пробежали годы...»
Она очень любила ездить на мою дачу под Выборгом, в Гаврилово. Дом деревянный, гвоздь не забить, стены тесаные, пахнет смолой. Участок восемнадцать соток, есть гостевой домик, оранжерея, баня. К нам приходили в гости соседи, простые люди. В поселке жили козлятники, мы брали у них молоко.
Люся чувствовала себя в этой среде как дома. Помню, народились козлята, она взяла одного на руки, а тот весь дрожит... Все это было ее родное, знакомое с детства: запахи курятника, навоза, блеяние козочки. С удовольствием ходили по грибы. Баня топилась по-черному: трубы нет, только окошко, куда выходит дым. Люся обожала там париться. Выходим — и в снег. Стоит на морозе, а от нее пар идет...
Она очень любила детей. Но какая жизнь у артистки? На чемоданах. Сына Славу, можно сказать, по телефону воспитывала. Оставляла разным людям, чем они кормили его — не знала. Вокруг были поклонницы, которые помогали растить сына бескорыстно, из любви к ней. На моей памяти помощниц по дому было четыре. Она всегда была доверчивой и открытой.
Люся вкусно жила и очень вкусно готовила. Обстоятельно к этому подходила, с чувством, толком и расстановкой. Мы с Андреем Ургантом смеялись: «Пока дождешься, с голоду сдохнешь». Я, например, беру острый нож и за пять минут шинкую огурцы и помидоры, а Люся вначале почистит шкурку, потом раскладывает брусочки на доске, потом ровненько их нарезает.
Приехал из Гаврилово однажды с огромной корзиной белых грибов, там ведра на два одних шляпок: «Люся, я варваром себя чувствовал, когда ножки выбрасывал, — не поместились». Садимся рядком, как старосветские помещики, и начинаем их чистить. Она грибы мастерски солила, мариновала, жарила и варила — кулинарная книжка у нее была в голове. А какое потрясающее чутье на правильные продукты!
— Эти яйца несвежие, пойдем отсюда! — тянула она меня от прилавка на рынке.
— Откуда ты знаешь?
У нее был секрет: постучишь по яйцу, если пустота, то брать не нужно. А ей и стучать не надо, все на глаз определяла.
— Вот эту дыньку, пожалуйста.
— Да она примята сбоку.
— Ничего-ничего.
Глаз — алмаз. Если все-таки попадалось что-то не то, Люся в своей ошибке не признавалась, а говорила сузив глаза: «Значит, поменяли, суки!»
Она любила вставать рано, часов в шесть, а то и в полшестого. Погулять с собакой, покормить кошку, запах сирени на рассвете — все ее радовало. Ждала весны, вместе с ней оживала, прихорашивалась, как березка покрывается молодыми листиками. «Надо худеть, надо, надо...» — начинала строить планы. Люся комплексовала по поводу веса, она любила поесть. Садилась на диету — впереди ждали концерты.
Адреналин — составная часть работы актера. Никто не откажется от этой бешеной гастрольной жизни, как бы тяжело ни приходилось. Люся любила поваляться на диване, посмотреть телевизор, но проходит неделя — и снова в путь, снова рельсы, шпалы, шоссе, вокзалы и аэропорты...
В быту она одевалась как попало. Главное, чтобы было удобно. Напялит куртку старую, очки черные, волосы в жгут закрутит и садится в машину — едем на рынок.
— Люся, — однажды взмолился я. — Никто не поверит, что везу Людмилу Сенчину. Скажут, торговку семечками.
— Отстань!
Кому сказать — не поверят, что Люся никогда не пользовалась косметикой в обычной жизни. Это был инструмент, предназначенный только для сцены. Однажды садимся в автобус вместе с артистами, едем на концерт в Псков. Люся в простой футболочке, сидит и сигареткой попыхивает в форточку. «Кто там махоркой задымил?» — возмущаются с заднего сиденья. Она даже глазом не повела. Другой может попасть в глупую историю, а она сыграет и дальше пойдет.
В Пскове из автобуса высыпали музыканты молодежной группы. И мы с Люсей. Принимающая сторона в замешательстве: какая-то тетка в футболке в дырочку. Говорили — Сенчина, а тут сплошное недоразумение. Я завел ее в гримерку и велел никого туда не пускать, а сам пошел звуком заниматься.
Наступает момент, по радио объявляют: «Людмила Сенчина, на сцену!» Открывается дверь гримерки и выходит королева. Статная, с прекрасным макияжем, лучезарная красавица. «Сенчина, Сенчина!» — зашелестели восторженные голоса. Потом заглядывают в гримерку: а где же та тетка в футболке? Она мгновенно преображалась, и ей не нужны были стилисты, визажисты, армия помощниц.
Все ребята-музыканты прибежали ко мне на пульт проверять: фонограмма или нет? После концерта мы возвращались в Питер поездом. Музыканты сидели у ног Люси и не давали спать, забрасывая вопросами. А она, обращаясь к ним, снисходительно говорила: «Ну что, дети мои?» Выгнал их под утро. Они были потрясены ее профессионализмом.
Приезжаем на вокзал, и привычный вопрос:
— Куда едем?
— Конечно домой, Вовочка.
Иногда после гастролей я отправлялся к себе на дачу под Выборг, а это сто километров от Люсиного дома. Не проходит и дня, как она звонит: «Вов, ты где? Нам надо...» Я срываюсь — и к ней. В конце концов решил продать свой дом в Гаврилово и построить новый рядом.
Понятно, что нам было не жить друг без друга. Мы стали как одно целое. Есть пары, которые много лет живут под одной крышей, разъезжаются по утрам на работу, вечером встречаются, рассказывают новости. А мы не расставались вообще и никогда не уставали друг от друга. В физике есть закон диффузии — когда на границе раздела двух материалов происходит залипание: молекулы одного материала переходят в другой и наоборот. Так и у нас с Люсей...
Я — Телец, она — Стрелец. Мы никогда не читали гороскопы, не высчитывали, подходим друг другу или нет. Мы просто жили, понимаете? Ничего не рассчитывая, не забегая вперед, не оглядываясь назад. И никогда не говорили друг другу высокопарных слов о любви. Они нам были не нужны. Люся отшучивалась на телепередачах: «Володя наизусть знает все мои привычки, пристрастия в еде, ароматах... Да он и сам — моя привычка!»
Нам было друг с другом интересно. Люся часто удивлялась: «Как тебе это может не нравиться?» И у меня открывались глаза. Мы люди одной эпохи. «Дружба — это дар больший, чем любовь», — говорила она. Когда все время вместе, когда в огонь и в воду, когда доверяешь друг другу, когда ты нужен другому человеку и не безразличен ему. Когда не предашь...
Мы никогда не спрашивали: «А как ты ко мне относишься?» Она терпеть не могла все эти романтические «финтифлюшки». Но в одном интервью я услышал от нее ответ на этот вопрос. «В моей жизни нет ни одного человека, — призналась Люся, — кому я могу сказать как Володе: «У моей подруги собака заболела, она не знает, что делать». Он поедет к ней в пять утра, не зная ее, и вылечит эту собаку». Вот такая любовь земная...
Смешно, но так и было. Однажды нас пригласили в казино. В лотерее актеру Семену Фурману достался поросенок. Он обрадовался:
— Отвезу детям, они будут в восторге. Завтра мой день рождения, чем не подарок?
Люся пыталась его отговорить, взывала к разуму:
— Ты представляешь, что такое держать свинку в квартире? Давай пристрою его в хорошие руки.
На следующий день он звонит в ужасе: «Спаси! Помоги! Он все загадил». Люся послала меня на спасение бедного Наф-Нафа. Подъезжаю к дому, у подъезда стоит Фурман, а из коробки выглядывает дрожащий поросенок. И что? Пристроил!
Я всегда был рядом, но на полшага сзади. Если Люся вдруг теряла меня из виду, сразу спохватывалась: «А где Вовочка?» Однажды предложил ей:
— Люся, если надо, давай распишемся.
Она ответила коротко:
— Живем и живем. Какой смысл в этом штампе?
Никто не планировал: а что же будет дальше?
Однажды оказался в неловкой ситуации — услышал, как за моей спиной громко сказали: «О, Сенчин приехал! Значит, Люся уже здесь». Не скажу, что мне это очень понравилось. Меня «вылечила» Людмила Георгиевна Зыкина. Как-то они с Сенчиной занимали одну гримерку. Застегиваю на концертном платье Люси крючки и сетую:
— Кто бы мне сказал, что буду затягивать корсет женщине!
Зыкина улыбнулась:
— Вы знаете, Володя, не каждому мужчине выпадает честь застегивать корсет королеве!
Сенчина была в хороших отношениях со всеми. Я старался учиться у нее этому. Но вот с мамой Люси мы не сошлись характерами. Сара Алексеевна часто приезжала погостить из Кривого Рога. Все вокруг поражались:
— Почему Сара?
Люся с юмором отвечала:
— Это нежное украинское имя.
Так назвал Люсину маму дедушка в память о дружбе с еврейской семьей. Домашние ее звали просто бабой Симой. Когда-то она работала учительницей начальных классов. Очень статная, породистая, артистичная, с прекрасным голосом. Мне кажется, она не совсем понимала, насколько трудная профессия у ее дочери: «Да шо это за работа? Привезут, увезут. Вышла, заспивала, а такие деньги платят! За шо?» В «Бенефисе...», кстати, они с Люсей спели одну песню вместе.
Помню, однажды мы с Сарой Алексеевной разругались вдрызг! Утром встаю.
— Ты куда? — спрашивает.
— На рыбалку.
— И я с тобой.
— Я вас не возьму.
— Почему?
— Рыба клевать не будет. — Она смеется. — Вы мне вчера так нервы измотали, Сара Алексеевна, я вам не мальчик!
И все равно поехала со мной.
Люся могла ее построить мгновенно, та боялась дочки. Зато остальных Сара Алексеевна строила сама. Как-то Люся просит: «Бери маму, и поезжайте по магазинам. Дайте отдохнуть». Сара Алексеевна садится в машину, у нее в руках целый список: «Мне надо черной материи купить». Зашли в магазин. Продавец ее спрашивает:
— Сколько вам метров?
— Десять-пятнадцать.
— Сара Алексеевна, зачем?
— Та на гроб.
— Так, молодой человек, отрезайте кусок, — говорю я и поворачиваюсь к Саре: — Больше мы никуда не поедем.
— Почему?
— А зачем вам еще что-то покупать, тоже в гроб положите?
Опять разругались...
Может, у Люси не было такой уж звездности, как у других эстрадных артистов, но и такой любви народной не было ни у кого. Она очень смешно рассказывала про разные случаи. В Белоруссии местная телеведущая выступала в роли конферансье: «А сейчас выйдет на сцену певица, которая была ну о-о-очень красивой, ну о-о-очень хорошенькой в молодости!» Если бы такое позволили себе в адрес другой артистки, скандал был бы на всю страну. А Люся стоит за кулисами и хохочет. Выходит на сцену — зал встает, мало того, встал и оркестр. «Что же вы делаете, мне петь надо, а в горле комочек...» — говорит она.
После концерта ничего не сказала той даме, даже не подошла. Да она и не считала себя красавицей. Никаких подтяжек, уколов, операций: «Мне Господь Бог это лицо подарил. Меня любят такой, какая я есть». Люся любила пошутить. Красит ее гример, а она ей: «Ну, в мои-то восемьдесят семь лет!» У той от ужаса кисточка из рук выпадает.
Она всегда хорошо выглядела. Без-уп-реч-ная! Во всем. У нее не было ощущения возраста, только сетовала, что жизнь бежит очень стремительно.
Поклонники приносили любимой певице на концерт баночку капусты, варенье, вышитые подушки. Дарили от чистого сердца. Но ее так просто в щечку не чмокнешь, не каждому она и руку для поцелуя протянет. «Сидите спокойно, товарищ!» — строго ставила на место мужчину, если он пытался перейти грань. И дело не в пренебрежении — не терпела фамильярности. Ей приписывали романы с известными мужчинами, даже с членами правительства. К слухам она никак не относилась. Если бы переживала, заболела бы раньше.
Абсолютно независимый человек. Как кошка, которая гуляет сама по себе. Никто ей не указ. Обладала потрясающей памятью. Но беда в том, что если ее просили со сцены произнести написанную к дате речь, она не могла этого сделать. Наверное поэтому Сенчину никогда не приглашали в правительственные концерты в Кремль. А вот «Песни года» без нее ни разу не обошлись.
В 2002 году наконец присвоили звание народной артистки. Помню, звонит:
— Вовка, ты где?
— Стою на лестнице в трусах, недавно проснулся.
— Только не падай. Мне звание присвоили!!!
Всегда потом говорила: «И при советской власти подавали мои документы, и при Горбачеве, и при Ельцине. Ни у кого не хватило чернил в ручке, чтобы подписать указ, они почему-то на моей фамилии заканчивались...»
Она не помнила руководство в лицо, а ей в поклонники приписали Григория Романова, высокопоставленный чиновник ее обожал. Люся видела его раза два в жизни. Рассказывала об этом так: «В Киришах мы выступали на нефтеперерабатывающем комбинате в честь какой-то революционной даты. Чтобы я успела привести себя в порядок, меня отвезли в гостиницу, предупредили: «Не опаздывай, будет Романов». Я никогда его не видела.
Стою в холле, впереди мужичок невысокого роста, а рядом два здоровых шкафа. Дорогу преградили — не пройти. Мужичок меня увидел, заулыбался. Я ему сурово: «Ну что встали? Или туда, или сюда!» А после концерта он подошел, представился и сказал, что мой поклонник и собирает кассеты с моими концертами. На этом и все. Наверное, я ему нравилась. А что, он не мужчина?»
Вот сплетни и поползли. Долго ли: дрова и спички. Но об этом и речи не могло быть! У Люси семья, родился ребенок. Когда Романова уволили, решили отомстить его «фаворитке». Нужно было его испачкать, вот и придумали роман с певицей. Мол, коммунист оказался аморальным типом. Помню, ходили слухи, что в Финском заливе задержали убегающего Романова с Сенчиной. А еще якобы они вместе на «Авроре» катались. Едем как-то с Люсей мимо, я ей показываю:
— Смотри, твоя «яхта», скоро на ремонт поставят.
Она смеется:
— Надо же было до этого додуматься?
Ей всю жизнь приходилось на эфирах от этого «романа» с Романовым отбиваться. Не любила об этом вспоминать: «Когда Романова сняли, мне так и сказали — твое время кончилось. Какое такое «мое время»? До сих пор не поняла. Пришлось уехать из Ленинграда — не давали аппаратуру, перестали шить костюмы». Если бы не Магаданская филармония, где она положила свою трудовую книжку, ей пришлось бы туго.
Но вообще к Люсе все очень хорошо относились. Она очень реальный, простой человек, жизнерадостный и открытый. Не помню, чтобы у нее были враги. Да и я уже был рядом. Случалось, ситуация складывалась сложно.
— Люся, что делать будем?
Она сидит красится у зеркала совершенно хладнокровно. И не поворачивая головы, говорит:
— Ну, кто из нас в брюках?
И мне этих слов было достаточно. Иду и разбираюсь...
Ей было все равно, кто и что про нее подумает. Она — народная, потому что сама из народа. Идет прием в Таврическом дворце. Сидим за огромным столом. Люся оборачивается ко мне: «Где моя сумка?» Протягиваю ее огромную «кошелку». Она всем любезно улыбается, а сама в открытую сумку, стоящую между нами, еду со стола скидывает в заранее заготовленные пакетики: пирожки, рыбку, ветчину, колбаску. Как она говорила: «Для птичКОВ».
Но больше всего, конечно, перепадало бродячим собакам. Едем, вдруг завидит у дороги пса и ойкает: «Хозяин-то есть?» Тут же лезет в свою сумку и достает из пакетиков «правительственное» угощение. Даром что их с Ниной Ургант соседи называли «кошачье-собачьими мамами».
Мы были вместе плечом к плечу. В 2013 году Люся так написала в журнале: «Сегодня мы с Вовкой как два боевых товарища. Иногда дружно вместе в аэропорту непогоду пересидим, поголодаем, а иногда погрыземся раз триста на дню. Живем как умеем».
Будучи директором, я отсылал принимающей стороне райдер народной артистки. Все должно было быть достойно. Но не более. Я не требовал люкса в пятизвездочном отеле, хватало уютного, тихого, спокойного номера. Помню, в Нефтеюганске нас заселили в гостиницу для нефтяников. В Люсином номере гостиная со столом на пятнадцать человек. В спальне — кровать пять на пять метров. И комната огромная, с двумя окнами. «Так, здесь будешь жить ты, — решительно сказала Люся. — Пойдем твой посмотрим. — А у меня уютненький, маленький номерок. — Все, я здесь останусь. Телефон отключай. Иди, спать буду».
Она была очень скромным, непритязательным человеком. Если вдруг, не дай бог, бывали проблемы, не устраивала скандала, не грозилась отменить концерт. Следовала правилу жизни: «Попал — и не чирикай!» Это касалось и гонораров. Что-то не так? Значит, я во всем виноват, создал такую ситуацию. Она думала прежде всего о зрителях: «При чем здесь люди? Они пришли меня слушать!»
В девяностые случалось разное. У нас было несколько предновогодних выступлений в Сибири. С нами ездил и Коля Караченцов. Сидим как-то за столом после концерта. Нам уже выдвигаться пора, а с артистами никто не спешит расплатиться. Люся меня в бок толкает:
— Чего сидишь? Ты что, сюда есть пришел? Деньги получил?
— Нет.
— А билеты?
Я встал. Коля вдогонку кричит:
— Ты и за меня, пожалуйста, похлопочи!
Прихожу в кабинет к администратору. У него за спиной сейф как холодильник.
— Вы не беспокойтесь, мы вам деньги перешлем.
Пришлось ему объяснить, что он неправ:
— Простите, но так не пойдет. Открывай давай свою «железку». — Он протягивает мне Люсины деньги. — И Караченцова.
— Я сам отдам.
— Пойдешь со мной и отдашь.
А поезд уже вот-вот отправится. Люся накинула на сценическое платье шубку, запрыгиваем на ходу в вагон. Уф-ф-ф, слава богу, успели. Огляделись, а в проходе плацкарты с полок ноги торчат. Занято все! На билетах, сволочи, сэкономили.
Люся осталась в тамбуре. Стоит курит: «Ну что, директор, посмотрим, как ты выйдешь из этого положения». Остановка пятнадцать минут. Я бегом к начальнику поезда. Женщина такая крепкая, в форме, полный рот золотых зубов. Галей зовут.
— Я директор Людмилы Сенчиной. Понимаете, так сложилась ситуация — нас обманули с билетами. Не найдется ли у вас купе?
— Ну веди свою «Сенчину», — не поверила она.
Но при виде Люси начальник поезда расплылась в улыбке, сверкнув золотом: «Людочка, Людочка!» Потом уже в разговоре поделилась: «Сразу видно — непростая женщина». Нас разместили в спальном вагоне. Повезло, что он оказался пуст, обычно в нем почту перевозили. Кормили и поили всю дорогу...
Свою жизнь с Люсей мы начали с чистого листа. Оба свободные, с семейным опытом за спиной. Как она говорила: «Мы уже взрослые, умные и на романтику не сбиваемся». И если первые годы Люся меня представляла как директора, то потом на вопрос «А кто это с вами, Людмила Петровна?» отвечала: «Мой муж...»
Года четыре назад я стал замечать, что Люся очень изменилась. Я не понимал, что происходит. Когда отходила, просила: «Вовка, потерпи, я не знаю, что со мной. Извини...» У Люси два часа концерт вживую. Простоять с микрофоном столько времени — какое здоровье нужно иметь? Как-то я держу ее за руку и вдруг холодею: у нее учащенный пульс, как у собаки, которая за кем-то гналась, и вдруг сердце перестает стучать. Раз, два, три, четыре... Тишина.
В январе провели обследование и ничего не обнаружили. А летом опять та же история с сердцем. Собрали консилиум. И Люсе объявили страшный диагноз. Она мужественно все выслушала, а когда мы остались одни, сказала: «Никому ни слова. Живем и работаем!»
Она — боец, очень сильная. Каждый день вставали, ехали на процедуры, а вечером Люся выступала. Выходила на сцену до конца. Последний концерт дала в Оренбурге. Я был против этой изнурительной поездки. Но организаторы очень упрашивали, и она согласилась. В спортивный комплекс со всей области привезли учителей. Люся сидит рядом со сценой, а сил выйти нет. «Хотя бы двадцать минут попойте», — просят. И когда Сенчина узнала, что привезли пять тысяч человек, отработала час сорок.
Мы на эту тему не говорили. Она все понимала: «Хотя бы еще годик, Вовочка». Шестнадцать операций перенесла Люся. «Вовочка, валим отсюда», — говорила она, и мы после тяжелейших процедур уезжали из больницы. Дома и стены помогают.
Последний Новый год встретили втроем: мы с Люсей и ее сын Слава. Она почувствовала себя плохо. Приехала медсестра, поставила капельницу и говорит: «Чего вы мучаетесь? Вас реанимация ждет. Вроде неглупые люди, что ж так издеваетесь над собой?!» Третьего января я отвез ее в больницу. До последнего момента, даже в реанимации у меня не было и мысли, что все плохо закончится. Я верил в ее выздоровление. Верил, что произойдет чудо! А двадцать пятого января ее не стало. Не дождалась своей любимой весны...
Прошло сорок дней после ухода Люси. Сидим как-то со Славой у телевизора, вдруг на одном из каналов объявили сенсацию: «После смерти Сенчиной начался дележ ее многомиллионного наследства! Одна из загородных вилл находится прямо на берегу Финского залива». И тут звонок из газеты. «Дело в том, — говорю, — что мы с сыном Сенчиной решили подарить «виллу у залива» ведущему, чтобы он мог ездить туда отдыхать. Все, что было у Люси, принадлежит ее единственному сыну».
Прошло больше года, как нет Люси. Пережить это невозможно. Мы были вместе четверть века. Я тороплюсь достроить свой дом, чтобы перебраться туда. В этом году надеюсь справить в нем свой день рождения. Все в Люсином доме напоминает о ней. Я ничего не трогал, как лежали ее вещи, так и лежат, висят в шкафу ее платья, в ванной тоже все на месте. Она не пользовалась духами. Вы не поверите — ее любимым мылом было хозяйственное. Как она шутила, при виде его все микробы кончают жизнь самоубийством...
Как-то в июне еду в город, проезжаю через шлагбаум. Маленький рыжий щенок играет с детьми, обратно еду — тот же щенок спит в песочнице. Остановился, сижу за рулем и думаю: «Сейчас бы Люся сказала «Открой заднюю дверь и посади человека». И я его забрал. И выросло совершенное чудо! Огромная лайка, уже весит сорок с лишним килограммов. Назвал Громом. Знаю, это Люся мне его прислала. Недаром она всегда говорила: «Вовочка, тебе нужна серьезная собака...»
Подпишись на наш канал в Telegram