Сын легенды советского кино Арчила Гомиашвили, сыгравшего Остапа Бендера в культовом фильме Леонида Гайдая «12 стульев», — Михаил играет главного героя в комедии «Хэппи-энд» режиссера Евгения Шелякина. Эта лента, которая, по словам нашего собеседника, фактически предсказала актуальную сегодня самоизоляцию, выходит
— Фильм «12 стульев» режиссера Леонида Гайдая давно стал классикой, а вокруг имени исполнителя главной роли — моего отца Арчила Гомиашвили — ходит невероятное количество слухов. Как мне кажется, он и сам немало способствовал распространению мифов и легенд, рассказывая о себе самые невероятные истории: и в дружеских застольях, где всегда был душой компании, и на встречах со зрителями, и в интервью журналистам... То мол: «В шестнадцать лет мне в поезде приснился сон — я увидел всю свою последующую жизнь и каждый раз знал, что ждет за очередным поворотом». То будто бы: «Один немецкий миллионер подарил мне десять залов игровых автоматов». Так Арчил Михайлович объяснял тот факт, что в начале девяностых, когда кино и театр на всем постсоветском пространстве почти умерли и все артисты вмиг стали нищими, он вдруг открывает собственный ресторан «Золотой Остап». В другом интервью уверял, что ресторан открыл на выигрыш в немецком казино: мол, сорвал большой куш. Рассказывал он всегда с таким серьезным выражением лица, что не поймешь, где говорит правду, а где фантазирует. Несомненно одно: клянусь, никогда в жизни я не встречал человека более фартового, чем мой отец. Ему чертовски везло: оказывался в нужном месте в нужное время, встречи с людьми казались случайными, а оказывались — судьбоносными.
Родился Арчил Михайлович в Чиатуре, это небольшой город в Имеретии, в западной Грузии. Его отец Михаил, в честь которого назвали меня, был пастухом. В той местности к началу прошлого XX века почти все были пастухами. Женился дед на моей бабушке Нине Арчиловне, выкрав ее по законам гор из отчего дома. Я хорошо помню бабушку и деда, более разных людей невозможно себе представить: эмоциональный, взрывной, громогласный дед Миша и умница бабушка. Она говорила всегда тихо, с паузами — при этом вокруг сразу воцарялась тишина. Ее уважали и любили и свои, и чужие.
Сначала в семье родилась Маквала — сестра моего папы, а в 1926-м появился Арчил. Бабушка рассказывала, что он рос жутко горластым. Было в кого — в главу семьи. Дед к тому времени окончил школу красной профессуры (что-то типа партшколы) и был отправлен в Донбасс — возглавлял там профсоюз угольщиков, потом семья вернулась в Чиатуру. В конце тридцатых Михаила Арчиловича репрессировали по ложному доносу и он попал в ГУЛАГ. Моему отцу было лет одиннадцать-двенадцать. Он учился в художественном техникуме — блестяще рисовал, у меня даже сохранились его эскизы к нескольким спектаклям, это гениальные работы. Окончить техникум папа не успел — грянула война, в 1941-м ему было пятнадцать. И когда спрашивают, какое образование получил актер Гомиашвили, отвечаю честно: никакого! У него было неоконченное среднее — всего-навсего. Его учила и образовывала сама жизнь. Началось-то все не слишком весело. В шестнадцать лет Арчил сел в электричку и уехал в Тбилиси. Возможно, как все мальчишки того времени, решил сбежать на фронт фашистов бить. Но кто его там ждал? А вот криминал расставлял капканы на таких шустрых парнишек. Помните фильм «Место встречи изменить нельзя» о разгуле преступности в послевоенное время и банде «Черная кошка»? Примерно в такую банду, только в Тбилиси, отец и угодил. Хулиганы, карманники, блатной мир... Его родные — мама и сестра — об этом не знали, он навещал их, но врал, будто работает на заводе. Бедная бабушка с таким неугомонным сыном, конечно, натерпелась.
— В Интернете есть информация, что первый срок он получил якобы за то, что срезал кожаную обивку с сидений в кинотеатре и продал. Что было на самом деле?
— Что меня больше всего злит, так это неправда и домыслы в документальных фильмах. Я недавно смотрел один такой. Там тоже говорили про кинотеатр и еще много другой чуши. Я кричал и ругался. Если ты, автор, чего-то не знаешь, спроси у друзей, у детей — зачем сочинять? Потому и согласился на интервью — чтобы наконец расставить точки над i. Возвращаясь к вашему вопросу, отвечу: сами подумайте, если бы мой папа или кто-то другой ходил с ножиком в кинотеатре перед сеансом и резал стулья — да по законам того времени расстреляли бы на месте без суда и следствия, человек с оружием, представляет опасность для окружающих!
Он сидел за воровство — ну, ворюга был, по карманам шарил. Его спас, буквально выдернул с улицы Абрам Исаакович Рубин. Вот это была судьбоносная встреча! Ученик и личный ассистент Всеволода Мейерхольда, он после расстрела режиссера уехал из Москвы в Тбилиси и работал в Тбилисском русском театре имени Грибоедова с Георгием Товстоноговым. Я хорошо помню Абрама Исааковича, в моем детстве и отрочестве не было ни дня, чтобы он не заходил в наш дом, они с папой очень дружили. Иногда бывал один, иногда с женой Гелей. Колоритнейшая была пара — Абрам Исаакович и его Геля. Имена говорят сами за себя. Позже он преподавал в Тбилисском театральном институте. Я там учился, мы встречались в коридорах. Рубин — седой, с тросточкой — ласково говорил мне: «Мишенька, сигареткой угостишь?» При этом каждый раз в его нагрудном кармане лежала свежая нераспакованная сигаретная пачка. Я угощал конечно.
Так вот, этот самый Абрам Исаакович на улице поймал мальчишку, засунувшего руку в чей-то очередной карман, но отвел его не в милицию, а в театр. Этим мальчишкой был мой будущий отец. Есть такие мудрецы — на глаз могут определить талант, видимо, Рубин обладал этой природной проницательностью. Или просто пожалел парня. В театре Арчил стал помощником художника-оформителя. Потом его заметил Товстоногов и ввел в спектакль на какую-то небольшую роль. Много лет спустя отец рассказывал мне с гордостью, да и было чем гордиться: однажды посмотреть представление пришла Верико Анджапаридзе — богиня, королева грузинского театра! Она увидела Арчила на сцене, а на следующий день пришла к руководству Марджановского театра — Театра имени Котэ Марджанишвили, где была ведущей актрисой, — и попросила, даже потребовала ввести молодого, но очень талантливого актера Гомиашвили из Грибоедовского в спектакль «Дама с камелиями» на роль Армана. Спектакль к тому времени шел на Марджановской сцене уже около двух лет, и Армана играл другой актер. Но кто бы смог отказать самой Верико? Ей было уже за сорок, папе чуть за двадцать. Дочь актрисы, Софико, рассказывала в интервью про свою маму и моего отца, что это был блестящий дуэт, зрители стоя аплодировали не только Анджапаридзе, но и Гомиашвили! Кстати, в Грибоедовском драматическом он играл на русском языке, в Марджановском — на грузинском. Его мама и отец, который к тому времени вернулся из лагерей в родную Чиатуру, конечно, были счастливы.
Когда мне приходится где-то слышать или читать, будто «Гомиашвили — артист одной роли», расцениваю это как возмутительное невежество. Так говорят только дилетанты. Он сыграл более чем в тридцати фильмах. Среди них, например, «Кавказская повесть» режиссера Георгия Калатозишвили, папа блестяще исполняет главную роль — Ерошку. Обязательно пересмотрите эту картину, она гениальная, жаль, что нечасто показывают по телевизору. А «Иные нынче времена» Михаила Чиаурели? На мой взгляд, там лучшая роль Гомиашвили, гораздо сильнее, нежели даже Бендер. В пяти или шести фильмах он роль Сталина исполнил — таким его в кино не играл никто! Это было блестяще.
Сам он считал себя в первую очередь театральным артистом, говорил: кто не видел меня на сцене, тот меня не знает. Была такая история. В шестидесятые в Ереванском русском драматическом театре поставили спектакль по пьесе «Требуется лжец» греческого драматурга Димитриса Псатаса. На главную роль утвердили Армена Джигарханяна, он тогда только начинал. Считаю его прекрасным артистом, однако спектакль с ним в главной роли почему-то провалился. В Тбилиси в Грибоедовском театре к тому времени эта же пьеса успешно шла несколько сезонов, главную роль играл мой отец. Папе позвонили из Еревана и попросили: не мог бы он приезжать к ним один или два раза в неделю? Он ездил — и вытащил этот спектакль. Армен Борисович там тоже играл, только другую роль, не главную.
Но вернусь в конец сороковых. В 1948-м или 1949-м отец попытался покорить Москву. Есть версия, будто Товстоногов, переехав в столицу, помог Арчилу поступить в Школу-студию МХАТ. Это не так — насколько мне известно, в Школе-студии папа никогда не учился. Да и кто бы его туда взял с неоконченным средним образованием? Нет, он рванул на авось. В Тбилиси становилось тесно его необузданному темпераменту и таланту. Однако умудрился влипнуть в скандал. В ресторане, где Гомиашвили отдыхал с Люсей Целиковской, один из посетителей позволил себе сказать грубость в ее адрес — отец, естественно, не спустил, завязалась драка. Его противник оказался сыном какого-то важного чиновника. Гомиашвили посадили в Бутырку, шили махровую статью — нанесение тяжких телесных повреждений. Насколько знаю по семейным рассказам, на выручку приехала из Грузии его мать. Нине Арчиловне своим тихим голосом каким-то чудом удалось убедить потерпевшего и его семью согласиться на мировую. Срок папе все-таки дали, но совсем небольшой. По крайней мере, отец рассказывал эту историю так.
— Не могу не спросить, как же он — мальчик с тбилисской улицы, мог завести отношения с самой Целиковской? Во-первых, она старше на семь лет, во-вторых, к началу пятидесятых была уже признанной звездой советского кинематографа, одно время была замужем за Михаилом Жаровым.
— О, вы не знаете моего отца! Для него не существовало слова «невозможно», препятствий и дверей! Если он чего-то хотел, то брал это. Как познакомились, не знаю. Могу лишь предполагать — возможно, проходила кинопремьера или творческий вечер Целиковской в Доме кино. Арчил, наверное, стоял на ступеньках, мерз, внутрь его никто не пускал — ну конечно, туда же вход только по приглашениям. Когда звезда вышла, этот молодой нахальный красавец крикнул ей: «Люся, я тебя люблю!» Не знаю, почему мне видится именно такая картинка. Думаю, отец мог это сделать. Может, было так, а может — иначе. А потом были ресторан и драка, о которой я рассказал выше.
Отсидев, отец вернулся в Тбилиси и Грибоедовский театр. Там уже играла его старшая сестра Маквала, которая к тому времени окончила театральный институт и стала актрисой. А еще в труппу зачислили Лиану Манджавидзе. Красавица! Когда она проходила мимо, мужчины в оцепенении замирали. Уже успела побывать замужем — вышла в шестнадцать лет за грузинского кинорежиссера, чье имя широкая публика, к сожалению, узнать не успела. Он подцепил менингит и умер молодым. Лиана осталась вдовой с четырехлетним сыном Нугзаром. Мой будущий отец увидел ее в театре, влюбился, охмурил и женился через месяц. Ее ребенка принял и воспитывал как родного. Потом в семье родился Зураб, а через четыре года, в 1961-м, я. Между прочим, появился я на свет двадцать третьего марта, в один день с отцом. Наверное, поэтому мы похожи один в один, брат — тот поспокойнее, а я такой же бешеный, как папа.
По соседству с нами жили родственники Леонида Енгибарова. Леня — к середине шестидесятых известный на весь мир цирковой клоун — очень часто к ним приезжал. Заходил и к нам, он дружил с моим отцом. Возился со мной маленьким — подбрасывал, щекотал, я ездил на его плечах как на лошадке... Он хохотал громче, чем я. Как-то Леня приехал с выступлением, и мы всей семьей отправились в цирк. Сидели в центральной ложе, так как директор цирка тоже был одним из папиных приятелей. Столько друзей, сколько у папы, думаю, не было ни у кого! Потому что веселый, компанейский, гостеприимный...
Я был совсем мелким, лет шести. Смотрю представление, и тут на манеже появился Енгибаров в образе клоуна. Я его, разумеется, узнал, радостно закричал: «Леня!» — и ломанулся к нему. Отец успел поймать меня. ТАК посмотрел! С нами, детьми, он не тратил слов, достаточно было взгляда, чтобы я осознал: накосячил. Шлепнул меня по мягкому месту и уволок обратно в ложу.
Ленька подарил мне свитер с верблюдами — привез откуда-то из-за границы. Вещь оказалась великовата, поэтому ее сначала носил Зураб, а потом пришла и моя очередь. Помню, мне было уже лет восемь, Леня в очередной свой приезд в Тбилиси пришел к нам. «Смотри, как могу!» — он встал на руки и спустился по лестнице во двор. Там ногами, как обезьяна, вскарабкался на гранатовое дерево, ртом сорвал фрукт, слез, на руках вернулся ко мне и отдал гранат. Я в восторге, визжа, повис у него на шее!
В 1972-м мне было одиннадцать. Помню, что папа, вернувшийся домой с очередных гастролей, выглядел непривычно грустным, сдержанным, а потом вдруг произнес: «Миша, Лени больше нет». У меня перехватило дыхание, и я зарыдал. Отец гладил меня по голове и молчал. Через несколько лет мы с папой побывали на могиле Лени на Ваганьковском кладбище в Москве, и я с трудом сдерживал слезы возле скульптуры клоуна с зонтиком. Даже сейчас вспоминаю, а в горле ком. Это часть моего детства и жизни.
Помимо театра отец решил освоить сольные выступления. Во-первых, ему это было интересно как человеку творческому. Во-вторых, эстрадные артисты зарабатывали больше театральных. Кажется, именно Енгибаров подал ему идею сделать спектакль-пантомиму, у меня даже брошюрка сохранилась, программа называлась «Сто лиц». С этой постановкой отец отправился на гастроли по городам и весям. Ездил вместе с мамой, она была ведущей этого, как бы сейчас сказали, шоу. Мы с братьями оставались с бабушкой Натальей Михайловной — маминой мамой.
Родители где только не выступали — в деревенских клубах, на заводах, на танцплощадках! Вернувшись с очередных гастролей домой в Тбилиси, отец каждый раз устраивал застолье в лучших грузинских традициях. В нашем доме собиралось чуть ли не полгорода. Вино лилось рекой, а запах изумительного шашлыка разлетался по всей округе. Готовила мама. Отец в поварском искусстве мало что смыслил, думаю, за всю жизнь не приготовил даже яичницы. Он был душой компании, тамадой — стоило ему начать что-то рассказывать, все вокруг падали от смеха.
Мне, например, вспоминается его история о том, как они с мамой выступали в хабаровской тюрьме. Но заключенные представления не оценили — освистали, а потом в отчаянии (видимо, душа настроилась на праздник) принялись орать маме: «Хоть ты, сука, спой что-нибудь!» Как же вкусно, в лицах папа рассказывал и показывал!
Следом за пантомимой папа вместе с Абрамом Исааковичем Рубиным поставил спектакль «Остап Бендер на эстраде» по «Золотому теленку». Арчил один играл всех персонажей! И Остапа, и Корейко, и Шуру Балаганова, и Зосю. Человек-оркестр! Луи де Фюнес отдыхает. С ним выступали четыре девочки-танцовщицы. Через год или два одна из них вышла замуж и покинула коллектив. На ее место отец взял другую — Таню из минской балетной школы. Она стала его второй женой и мамой дочерей — Нины и Кати. Но об этом позже.
— А как в жизни Арчила Михайловича появился Леонид Гайдай?
— Летом 1970 года папа гастролировал со своим спектаклем «Остап Бендер на эстраде» в Ялте. Туда же приехал Гайдай — снимать «12 стульев». Существует миф, который мне очень не нравится: будто бы на роль Бендера режиссер, отсмотрев около двухсот актеров, утвердил Владимира Высоцкого, а на роль Кисы — Ростислава Плятта. Начали якобы снимать, но бард ушел в запой, Гайдай рассердился и заменил его на Гомиашвили. Чушь, такого не было. Плятт был гениальнейшим актером, но он никогда не играл у Гайдая. Как и Высоцкий. Был утвержден Александр Белявский! И даже почти сняли первую серию. Но у киношников есть такое понятие — «переиграть». Так вот, Сергей Филиппов вчистую переиграл Белявского — Бендер на фоне Кисы выглядел чуть ли не артистом второго плана. Что недопустимо в фильме, где быть паровозом, то есть лидировать должен все-таки Остап.
Директор гайдаевской картины, как потом рассказывал отец, случайно увидел афишу спектакля «Остап Бендер на эстраде» и пришел на представление, а на следующий день привел Гайдая. Тот, посмотрев спектакль Гомиашвили, приостановил свои съемки, вернулся в Москву и отправился на «Мосфильм» — «пробивать» Арчила на главную роль. Руководство киностудии возражало: как можно допустить, чтобы Бендера сыграл грузин? В ответ кто-то процитировал Ильфа и Петрова: в первоисточнике Остап — сын турецкоподданного, и если так, то почему его мама не могла быть грузинкой? И вопрос был решен: Белявского заменили на Гомиашвили. Кстати, помните сцену на Военно-Грузинской дороге, где мальчишки бегут и кричат: «Деньги давай, деньги!»? В большой белой папахе — я девятилетний. Позже в разговорах с отцом мы шутили: как ребенком я начал клянчить у папы — Остапа деньги, так до сих пор кричу «Деньги давай, деньги!» Отец хорошо зарабатывал, ни первая его семья, ни вторая ни в чем не нуждались.
Братья мои не выразили желания посмотреть, как снимается кино, остались в Тбилиси под присмотром бабушки, а мне захотелось. И мы с мамой и отцом колесили между Ялтой и Рыбинском — часть сцен снимали на Волге. На корабле я среди моряков крутился, смотрел, как уху варят. Помню, начальник пароходства подарил отцу складной ножик. Папа, заметив мой восхищенный взгляд, передарил его мне. Я спустился на берег и играл с ножичком, бросая его в песок. Вдруг подошли взрослые мальчишки, лет по семнадцать, и отняли нож. Я заорал, матросы, побросав все свои дела, примчались на выручку. Их было человек пятнадцать, а моих обидчиков всего трое — бросив нож, они кинулись наутек.
— Главным партнером Арчила Михайловича в фильме «12 стульев» был Сергей Филиппов. Как складывалось их общение?
— Они были мастерами, понимали цену друг друга, относились с уважением. Хотя однажды мой папа назвал исполнителя роли Кисы старым хрычом. Вот как было дело. Мы завтракали на корабле вчетвером: я, моя мама, отец и Филиппов. Мне есть не хотелось, копаюсь в своей тарелке, размазывая кашу. Сергей Николаевич вдруг сделал мне замечание. Папа наехал на него: «Ты смотри в свою тарелку, старый хрыч, замечания моему сыну буду делать я!» Тон был шуточным — и Филиппов не обиделся, а рассмеялся. Но шутки шутками, а папа все же давал понять, что никому не позволит совать нос в его семью и отношения с детьми. Вообще он, если требовалось, за словом в карман не лез, спуску не давал. Так мог посмотреть! И рявкнуть. Даже матом.
— Известный факт: у него не сложились отношения с режиссером Леонидом Гайдаем — тот рассказывал в интервью, что на съемках намучился с Арчилом. Впоследствии Гайдай ни разу не приглашал его в свои фильмы — хотя многие другие «гайдаевские» артисты переходили у него из картины в картину. Что же произошло?
— Об этом отец мне не рассказывал. Я могу только предполагать: они оба лидеры, двум ярким личностям сложно находиться рядом. Больше всего папу обидело, что Гайдай его переозвучил — в большинстве сцен Бендер говорит голосом актера Юрия Саранцева. Якобы из-за того, что у Гомиашвили был грузинский акцент. У артиста, игравшего в русском драматическом театре в Тбилиси, разве мог быть акцент? Его не выпустили бы на сцену, в театре строгие требования.
В общем, голос папы в «12 стульях» остался лишь в нескольких эпизодах. Так что о съемках отец всегда рассказывал с удовольствием, а вот фамилию режиссера даже не произносил. При этом признавал, что фильм — потрясающий. Но согласитесь, это ведь заслуга не только Леонида Иовича, но и исполнителя главной роли тоже. И еще актерского состава, операторов, гримеров, костюмеров, художников — всех.
— Как складывалась судьба Арчила Михайловича после выхода фильма на экраны?
— Конечно, он стал всесоюзно знаменит! Москва наконец приняла его в свои объятия. Как говорил отец, он мог открыть ногой дверь в кабинет хоть самого Брежнева. Чиновники рангом пониже тем более стремились сделать приятное такому человеку.
Папа познакомился и подружился с Рафиком Гарегиновичем Экимяном. Он был директором Театра имени Ленинского комсомола (в «Ленком» его переименовали позже). Экимян пригласил отца в штат. Папа был счастлив, велел нам с мамой и Зурабом собираться в Москву. Самый старший брат, Нугзар, был уже взрослым, он стал художником, жил отдельно, у него была своя семья. Но Зураб заартачился. Ему было шестнадцать, он влюбился в девочку-соседку и совсем не желал уезжать. Ну как оставишь парня одного в таком сложном возрасте? Бабушка вряд ли справилась бы. И мама приняла волевое решение не уезжать из Тбилиси, а отец стал жить в Москве.
— То есть семья распалась, можно сказать, из-за вашего брата?
— Есть грузинская пословица, в переводе на русский она звучит примерно так: «Птичка сидела на ветвях дерева и ждала, когда кто-нибудь хлопнет, чтобы она улетела». Арчил Михайлович и раньше не отличался верностью. Ну вот такова его мужская природа, против нее как попрешь? А мама — ревнивая. Вспыхивали ссоры. На момент съемок «12 стульев» в жизни отца уже появилась Таня — та самая девушка из балета. Видимо, гастроли их сблизили. Татьяна была совсем девчонкой, моложе на двадцать с лишним лет, влюбилась — как я могу ее осуждать? Отец был красавцем, мужчина-огонь! Какое-то время жил, что называется, на два фронта — там любовница, здесь жена. С мужчинами такое случается. Несколько лет это длилось. Мама, обнаруживая на его рубашках следы губной помады, ощущая запах чужих духов, ругалась очень эмоционально, но в конце концов прощала. Потом ей все надоело, и она его отпустила: да пошел ты на хрен! Его друзья умоляли ее: «Не разводись, у вас дети». Она ответила, что уже все для себя решила. Мы с братом и после развода родителей не чувствовали себя обделенными, наоборот — в моей жизни папа присутствовал даже больше, чем у моих одноклассников их отцы. Наш звонил почти каждый день. Часто приезжал, продолжал содержать семью. Это нормально и по-мужски. Почти в каждый свой приезд отец забирал из Тбилиси в Москву десять — пятнадцать своих друзей, селил их в шикарной гостинице, каким-то образом ухитряясь об этом договориться, ведь в советские годы получить номер было непросто. И «выгуливал» их со всей широтой своей грузинской души — рестораны, кино... Москва его не изменила — не забронзовел, оставался прежним Арчилом.
— Ходят слухи о его якобы браке с Татьяной Окуневской и романе с другой Татьяной — Лиозновой. Что из этого миф?
— И то и другое — полная хреновина! С Лиозновой они были близкими друзьями! Татьяна часто приезжала в наш дом, была знакома с моей мамой. Очень хорошо помню, хотя был маленьким, — однажды она на меня смотрела довольно долго и очень внимательно. А потом говорит маме: «Лиана, у Миши большое будущее, он станет очень хорошим актером». Как она поняла, я же малышом был? Сейчас вспоминаю, и мурашки по коже бегут, клянусь. Ведь права оказалась. Не знаю, правда, насколько я хороший артист — но ведь артист!
В то время Татьяна Михайловна работала над фильмом «Семнадцать мгновений весны». Ходит байка или миф, как угодно назовите, будто отец умолял ее отдать ему по дружбе главную роль. Это не совсем так. Да, он мечтал сыграть Штирлица, но Лиознова ему сразу объяснила: «Ну не твоя это роль». Правда ведь — не его. Да и руководство киностудии не позволило бы, чтобы русского разведчика играл грузин, да еще известный по роли Остапа Бендера. Режиссер предлагала ему Мюллера, но он уезжал на гастроли или на съемки — и не получалось совместить графики. Сейчас-то сложно представить себе другого Мюллера — после Броневого. Но папа, думаю, сыграл бы не менее гениально.
Что касается его якобы женитьбы на Окуневской, этого тоже не было в реальности. У отца были две официальные супруги — моя мама и Таня, с которой у меня сложились очень теплые отношения. Она хорошая. К тому же я видел, как она любит моего отца, заботится о нем. Я довольно часто приезжал к ним в гости. Мама отпускала. Это ее мудрость.
Поначалу отец и Таня жили в коммунальной квартире, папе выделили комнату. Его соседями были два Саши и Олег. Я не раз видел их на кухне в домашней одежде. Даже в трусах. Видел, как они суп варили, смеялись, подкалывали друг друга и меня тоже. Это были молодые артисты театра — Збруев, Абдулов и Янковский. Но тогда я и помыслить не мог, что передо мной будущие звезды советского и российского кино.
Кстати, благодаря моему отцу в театре случилось событие, можно сказать, историческое. Директор Рафик Гарегинович как-то сказал папе: «Есть такой Марк Захаров, ставит потрясающие спектакли в Театре сатиры у Валентина Плучека, хорошо бы так сделать, чтобы его назначили к нам главным режиссером». Не знаю, в чей именно высокий кабинет зашел отец, но вскоре Захаров стал главным режиссером. Он — гениальный, с этим никто не спорит. Но справедливости ради давайте вспомним, что на должность был назначен благодаря Арчилу Гомиашвили.
О себе отец тоже не забывал. Переехал из коммуналки в собственную квартиру. И не куда-нибудь, а в знаменитый Дом на набережной на улице Серафимовича, 2. Поселился в квартире, где прежде жила дочь Сталина Светлана Аллилуева.
— Каким же образом ему удалось попасть в такое пафосное место?
— Понятия не имею! Я воспринимал это как должное и вопросов не задавал. Сейчас могу только размышлять: купить квартиру тогда было не возможно, а уж такую и подавно, только если получить от государства. Видимо, отцу помогли высокопоставленные друзья из министерств и кабинетов.
В 1978-м я окончил школу, и папа предложил: «Приезжай. Покатаю тебя на новом «мерседесе», а в августе рванем с тобой и Ниной на нем в Польшу!» Нине, сестренке, было лет шесть. Думаю, отец боялся, как бы я — с моим-то характером — не пошел по наклонной. Я задумался над предложением. Но как быть с мамой? Она мечтала, чтобы я поступил в театральный институт в Тбилиси. Сам я, честно говоря, был балбесом и не очень понимал, кем хочу стать. Но поехать в Москву и покататься с папой на его машине хотелось очень. Что же я делаю? Отношу документы в театральный, как того хочет мама, но экзамен нарочно проваливаю. Затем с честным видом прихожу к маме, говорю ей: мол, сделал все, что мог... Она вздохнула. Ну что делать дальше, не по тбилисским улицам же мне болтаться? Отправила к отцу. Он встретил меня на вокзале, мы сели в его автомобиль. На таких иномарках в столице ездили тогда только два человека — Володя Высоцкий и Арчил Гомиашвили. Однажды мы с отцом отправились на станцию техобслуживания № 7 показать его железного коня, в моторе которого стало что-то постукивать. Это было единственное место в Москве, где мастера понимали в иномарках. Станция находилась недалеко от ВГИКа и Киностудии Горького. Отец зашел, поприветствовал какого-то мужичка. Как сейчас помню: невысокий, коренастый. Желтая кожаная куртка, твидовые штаны, ботинки. Он протянул мне руку: «Володя!» Я к тому времени знал все песни Высоцкого наизусть, играл их на гитаре, он был моим кумиром. Однако представлял его совершенно другим — более мощным внешне. Впрочем, через полминуты общения он казался мне великаном. Голосище! А энергетика! Тот случай, когда первое впечатление обманчиво.
— Как вам жилось с отцом в Москве?
— Чудесно! «Сталинская» квартира оказалась огромной. Потолки высоченные. Кухня, гостиная, комнаты... Большущая прихожая. Сбоку малоприметная дверь. Я спросил папу, что там. Он открыл, показал. Оказывается, там раньше была шахта и в квартиру Светланы поднимался собственный лифт. Позже это помещение переделали в чулан. Внутри лежало множество пластинок c записями выступлений Сталина. Я как-то включил одну на отцовском проигрывателе — и услышал голос вождя. Принято считать, будто Иосиф Виссарионович говорил с акцентом, — а вот ничего подобного. У него был холодный металлический голос. Еще в чуланчике лежали стенограммы — тексты с различных заседаний политбюро, Генштаба... Пролистывал их, читал — я был пытливым мальчишкой. Обнаружил, что у Иосифа Виссарионовича даже было чувство юмора. Допустим, такая стенограмма. Сталин спрашивает:
— Сколько человек за последнюю неделю арестовано?
— Девяносто восемь, Иосиф Виссарионович, — отвечают ему.
— А сколько из них коммунистов?
— Девяносто пять, Иосиф Виссарионович.
Пауза. Потом Сталин роняет:
— Везде впереди!
Но моя московская жизнь состояла не из изучения исторических документов. Отец сказал прямо в день моего приезда: «Мишка, я не Макаренко, воспитывать не умею. Просто садись в машину, будем вместе ездить по моим делам. Наблюдай, как я с людьми общаюсь, и мотай на ус. Что тебе понравится, так и сам делай».
Это была настоящая школа жизни. А научить ей мог только такой человек, как папа. Он жил по четкому расписанию. В шесть утра уже принимал душ. В полседьмого садился завтракать. Выволакивал меня из кровати. Всегда говорил: «Под лежачий камень вода не течет, лежать на диване и ждать, что кто-то придет и тебе под подушку деньги положит, — такого не бывает! Действовать нужно! Работать». В восемь мы выходили из дому. Отец — уже выбритый, в костюме, бодрый. А я в лифте натягивал на себя рубашку и застегивал штаны, засыпая на ходу.
«Что ты копаешься?!» — орал Арчил Михайлович. И мат через слово. Он не любезничал со мной, семнадцатилетним. Но это, считаю, правильная система воспитания. Я страшно не высыпался и даже психовал. Про себя, разумеется, — в глаза папе не осмелился бы слова поперек сказать, просто на подкорке было: кто я такой, чтобы спорить с отцом? Сейчас с теплотой вспоминаю то время, с каким удовольствием прожил бы его заново. Считаю его идеальным отцом. Больше, чем идеальным.
Да, он мог наорать, он же импульсивный, но пройдет полчаса, начнет подлизываться: «Извини, вспылил». И я по-прежнему — не видел, а чувствовал даже спиной, на энергетическом каком-то уровне, его буравящий взгляд, если вдруг накосячил.
Он ездил по своим делам. Я, как запасное колесо, сидел в машине. Мало что понимал, но замечал, как люди отца уважают, и очень этим гордился. Мы бывали на самых разных мероприятиях, приемах, и меня всегда поражало: скажем, стоят двое мужчин, седенькие, с бородками, явно из каких-то научных кругов, профессура. Отец подходит к ним с фужером, в смокинге, приветствует и легко включается в беседу. На их языке говорит — научном, специфическом, с разными непонятными словечками! Они его слушают открыв рты. Я не раз наблюдал такое собственными глазами. Да, на эти тусовки, в этот круг он попал благодаря звездной роли Остапа Бендера. Но как знаменитость — с восхищением, пиететом и так далее — такая публика воспринимает артиста минуты три, а потом налет роли исчезает и виден реальный человек каков он есть. Арчил Гомиашвили представал веселым, компанейским, доброжелательным. С профессорами держал себя как профессор. С работягами — как работяга. С ворами общался на их жаргоне... Это ведь настоящее искусство.
Если со мной был строг, что вполне нормально, я же мужчина, то к дочерям Нине и Кате относился совсем по-другому. Когда их видел, таял, расплывался в улыбке. Чтобы повысить голос в их присутствии? Да никогда. Я его понимаю. Моей дочке тридцать два — я смотрю на нее и по-отцовски млею. А представляете, когда девочки маленькие?! Сестры росли красавицами и умницами. Такими и остались. Мы дружим. Нина играла в кино, ее первая роль в фильме «Раннее, раннее утро» по роману Валентины Осеевой «Динка» — она сыграла главную героиню. Часто пересматриваю этот фильм и балдею от того, какая она органичная. В «Тайне Снежной королевы» сыграла Герду... Поступила в Школу-студию МХАТ к Олегу Табакову. Почему-то ушла, перевелась во ВГИК к Алексею Баталову, окончила, но решила, что не хочет быть актрисой. Нашла свое призвание — она талантливый фотограф и фотоиллюстратор, у нее своя студия-галерея. А Катя дизайнер.
— Вы ведь тоже поступали во ВГИК?
— Честно признаюсь, я не поступал. Отец просто отнес мои документы, с кем надо договорился, а я пришел первого сентября и стал учиться. Поэтому, наверное, мне было неинтересно: человек не способен ценить то, к чему не приложил собственных усилий. На третьем курсе отчислили — за студенческую драку, я отчасти повторил отцовскую судьбу.
В это же время в Тбилиси умирает бабушка Наталья Михайловна, которую я очень любил. Приехал на похороны, увидел потерянные глаза моей матери, услышал ее умоляющий голос: «Сынок, возвращайся». И я вернулся. Поступил в Тбилиси на актерский. Оттуда пытались выгнать дважды, теперь уже за профнепригодность. Преподававшая на нашем курсе профессор, которая была дружна с моими родителями, звонила то маме, то папе, говорила им: «Заберите Мишку, из него не получится актер, вы зря его мучаете!» Отец, кстати, тоже очень долго не видел во мне артиста, считал, что я занимаюсь ерундой. Он ведь и сам в какой-то момент бросил эту профессию.
— В «Ленкоме» у него не очень складывалось с ролями — почему?
— Он хотел играть. Но у Захарова были другие фавориты.
— То есть Марк Анатольевич не был ему благодарен за должность?
— По крайней мере, благодарности не выражал. По приглашению режиссера Бориса Морозова отец работал в Театре Станиславского. Сыграл в одном спектакле, не помню, как назывался, — у него была главная роль секретаря райкома. «Коммунистическая» пьеса, ничего интересного. Потом Морозов перешел в Театр Пушкина и забрал отца с собой. Там Арчил Михайлович играл в спектакле «Луна в форточке» по ранним произведениям Булгакова. Я, по-прежнему довольно часто бывая у отца в гостях, приходил на него посмотреть в театр и каждый раз восторгался — отец вылетал на сцену и без слов, жестикуляцией разговаривал с залом! Фейерверк эмоций! Потом он из театра ушел. Мне это объяснил так: «Сидел в гримерке, посмотрел в зеркало и сказал сам себе: «Ну и долго я еще буду заниматься этой ерундой? У меня семья, дети. До хрена? друзей. И хочу сам жить нормально, надоело копейки считать». Артисты ведь гроши получали. В 1990 году умер Сергей Филиппов. О его смерти отец узнал случайно. Они нечасто общались — исполнитель роли Кисы Воробьянинова жил в Ленинграде, а Гомиашвили в Москве. У каждого свои заботы, в общем — жизнь развела.
Как же отец орал не выбирая выражений: скончался мастер, актер, глыба — и никто не удосужился объявить об этом, дать возможность попрощаться, опубликовать некролог! Чужие люди похоронили как безродную собаку. Это и не по совести, и не по понятиям, и вообще никак! Все стало ясно: никто никому не нужен в стране, слетевшей с тормозов. Надо учиться жить в новой реальности, при этом оставаясь нормальным человеком. Он занялся бизнесом — открыл ресторан.
— Откуда все-таки взял деньги на покупку? Дали друзья и поклонники из «воровской малины»? Или вправду некий добрый заграничный дядюшка подарил десять залов игровых автоматов? Или выиграл в казино Баден-Бадена? Какова правда?
— Передо мной отец не отчитывался, так что не знаю. Могу сказать одно: заметьте, когда у миллионеров берут интервью и спрашивают, как заработали свои миллионы, они часто уходят от ответа, говорят «давайте перейдем к следующему вопросу».
Отец действительно был страшным игроком. Эту страсть я также унаследовал. Он играл по-крупному. И в Баден-Бадене, и в Атлантик-Сити, и в Москве каждый вечер — когда я приезжал, он брал меня с собой. Я наблюдал его выигрыши и проигрыши, когда спускалось все, он ставил на кон свои бриллиантовые запонки... Мат стоял такой, что уши закладывало. Охранники делали вид, что не слышат, — Остапу Бендеру позволялось так себя вести.
Я как-то сказал:
— Отец, если будешь так орать, однажды у тебя сердце лопнет.
Он ответил:
— Миш, я тебя умоляю, я кричу этим, — рубанул себя ладонью по горлу, имея в виду, что это всего лишь эмоции, — сердце же бьется спокойно, как всегда.
Открытый им ресторан «Золотой Остап» был невероятно уютным, словно вы в гостях у Арчила Гомиашвили оказались. Кухня и европейская, и русская, и грузинская, какая хочешь. Он управлял всем этим хозяйством, и управлял мастерски — ресторан процветал.
Отец крутился там с самого утра. Раньше поваров приходил! Побритый, надушенный, одетый с иголочки... Занимался делами: чтобы идеальный порядок был и на кухне, и в бухгалтерии — везде. Днем, часа примерно в три-четыре, возвращался домой, отдыхал, а вечером надевал смокинг и снова отправлялся в ресторан. Там выполнял уже роль радушного хозяина: подойти к каждому гостю, комплимент сказать, дамам ручки поцеловать... Это был его спектакль!
Хотя по театру он тосковал страшно. Я и сам такой — если два-три месяца не играю, одолевают ночные кошмары. Так же отец говорил: снится, будто проваливаюсь в оркестровую яму либо на сцене стою и не могу сообразить, что за спектакль, слова забыл. К ресторанному бизнесу он хотел привлечь и меня, говорил: «Мишка, давай!» Зураба сумел приобщить — назначил директором, и брат помогал в делах. А для меня это как китайская грамота — неинтересно. Окончив театральный, я рвался на сцену. И папа махнул рукой. Прошло какое-то время. Темур Чхеидзе поставил в Марджановском театре спектакль «Вечный муж». Я играл главную роль, моим партнером был Нодар Мгалоблишвили — мой близкий дружок. Отцу позвонили его тбилисские друзья, сказали, что побывали на премьере и им понравилось. Пригласили и его: «Приезжай, посмотри на сына».
И он приехал. У меня сохранилась фотография — вы посмотрите и поймете. Закончился спектакль, все аплодируют — отец из зала смотрит на меня. Счастливое лицо, смеющиеся глаза, улыбка во весь рот. После спектакля он пришел ко мне в гримерку, и мы долго молчали. Казалось: он или я если слово скажем, зарыдаем оба от наплыва чувств. Потом он произнес: «Ты молодец. Театр — это твое, занимайся. О бизнесе больше слова не скажу».
— Как сложилась судьба вашей мамы?
— После развода с отцом замуж она больше не вышла. Последние годы жила со мной и моей семьей. Почти каждый день звонил отец, они подолгу разговаривали — просто о жизни, вспоминали разные события, людей из своей молодости. В Тбилиси папа уже не приезжал — не мог бросить ресторан. Бывал пару раз, но останавливался в гостинице. Я пытался затащить его к себе:
— Посмотришь, какой дом я выстроил!
Он кивал:
— Давай позже!
Протянул время — и не заехал. В следующий приезд я снова пригласил его:
— Поехали ко мне!
Он опять начать говорить:
— Давай позже, — а потом произнес: — Слушай, отстань от меня, ты что, не понимаешь, я не хочу идти в твой дом, не хочу видеть Лиану старой!
Мама единственный раз давала интервью об отце для телевидения, она призналась журналисту: «Я ведь до сих пор Арчила люблю».
А потом она заболела. Когда ее увезли в больницу, отец звонил чуть ли не каждые полчаса: «Как Лиана?» И как рыдал, узнав, что мамы больше нет! Через полгода, в мае 2005-го, не стало и его. Я полетел на похороны в Москву, снова прилетел на сорок дней — потом не был двенадцать лет. Попал туда только в 2017-м. Меня утвердили на роль в фильме «Сенафон», и предстояли съемки. Навестил Таню и сестер, остался ночевать в загородном доме, который построил папа. Ночью отчетливо услышал шаги, чуть с ума не сошел от почти физического ощущения отца рядом. Утром извинился перед Таней и переехал жить в гостиницу.
По-прежнему живу в Тбилиси. Был женат трижды — в этом переплюнул отца. Нынешняя супруга Кети Каландадзе — гениальный художник по костюмам, известна далеко за пределами Грузии. Очень ее люблю.
Есть дети. Сын Арчил Михайлович назван в честь деда. Дочь Наталья — в честь моей обожаемой бабушки Натальи Михайловны. Сыну двадцать. Поступил в университет на факультет управления бизнесом, потом передумал, решив учиться на программиста. Дочь окончила с отличием экономический.
Играю в Марджановском театре. Одна из любимых ролей в спектакле «Арт» Темура Чхеидзе. В нем нет ни музыки, ни освещения — только белый холст и три стула. Публика в восторге, двадцать первый сезон играем — за две недели уже не достать билетов. Жаль, что отец не видел, он остался бы доволен.
Не могу не рассказать о фильме «Сенафон». В прокат картина выходит под другим названием — «Хэппи-энд». Сценарист ленты Константин Чармадов, словно ясновидящий, описал состояние, в котором весь наш мир пребывает сегодня, оказавшись в вынужденной самоизоляции. Тотальное обнуление! Для всей нашей цивилизации это наказание Божье, я уверен. За нелюбовь нашу, за ненависть, в которой погрязли люди. Это мое личное мнение, и никто не сможет меня переубедить. В самоизоляции нет прошлого и будущего — только ты сам наедине со своими мыслями. Некуда спешить, начинаешь осознавать свои поступки, переосмысляешь прошлое, вспоминаешь дерьмо, которое в своей жизни совершил. И размышляешь, как бы поступил снова, окажись в подобной ситуации.
У меня потрясающие партнеры: Женечка Дмитриева, Володя Мишуков, Женя Сангаджиев, другие артисты и съемочная группа — замечательные все. Отдельная благодарность режиссеру Евгению Шелякину, оператору Ксении Середе... Испытания надо проходить достойно и в любых обстоятельствах оставаться человеком — вот о чем это кино. О том, что жизнь не заканчивается в шестьдесят лет, наоборот — может, она только и начинается в этом возрасте. Мне очень нравится такая позиция. Думаю, отец признал бы мою работу одной из лучших.
Оставаясь один, мысленно конечно, я довольно часто разговариваю с ним. В центре моей комнаты на самом видном месте висит фуражка — та самая, в которой отец играл в «12 стульях».
Подпишись на наш канал в Telegram