«Мы с Юрой просто «лед и пламень» — такие разные! Я же стрела, вихрь, все делаю быстро, моментально. Иногда шучу, что я Юлий Цезарь в юбке: мне в 24 часа надо уложить 350 дел», — рассказывает актриса Татьяна Абрамова.
— Татьяна, вы долго искали время для интервью, потому что постоянно уезжали из Москвы. У вас были съемки?
— Нет, гастроли с антрепризными спектаклями и с концертами. В кино сейчас я редко снимаюсь. В основном предлагают неинтересные сценарии или героинь, которых я уже не раз играла. А вот спектаклей у меня много. И девяносто девять процентов играем «на выезде». А каждые гастроли, это же вечный сюрприз — не знаешь, что тебя ждет. У Андрюшки Харитонова, с которым мы очень дружили, даже была такая примета: «Если нас встречают на шикарных машинах, значит, жить будем в шалаше». И правда: раз подали к аэровокзалу лимузин, то привезут в такой отель, что просто ужас. Сейчас с гостиницами уже получше, даже в деревнях они появились. А раньше мы постоянно попадали в отели, где жить просто невозможно...
Лет десять тому назад в феврале ездили мы с гастролями по Ставропольскому краю. Жили в гостинице в крупном городе, и каждый вечер нас отвозили на спектакли в города поменьше. Закончили спектакль и пошли на ужин. Сидим, не торопимся, а водитель все нас дергает:
— Ну поехали!
Мы:
— Да-да, сейчас поедем... — и не спешим: ужинаем, хохмим, долго десерт выбираем.
Водитель опять:
— Пора!
— Да-да, скоро поедем.
Наконец выходим на улицу, а там сильный ветер, дикий снегопад. Но мы на это не обращаем внимания — это же не Сибирь, не Крайний Север, где на сотни километров может не быть населенных пунктов. Однако в бескрайних ставропольских полях, оказывается, зимой бывают бураны и возникает «перемет», когда сильнейший ветер заносит дороги снегом.
Сели мы в автобус, доезжаем до Невинномысска, до того места, где на федеральной трассе есть круговой перекресток, а там движение перекрыто машинами ГАИ. Мы просим инспекторов:
— Пропустите наш автобус, вы же всех нас знаете, мы едем в гостиницу после спектакля...
А они:
— Именно потому, что хорошо вас знаем и любим, и не пропустим. Там недалеко уже шесть машин в кювет съехали, два трупа. Вам туда надо?
Мы решили заночевать в Невинномысске. Звоним в единственную гостиницу города, а она забита делегатами какой-то конференции. Осталось только два крошечных одноместных номера. Но нас — артистов и техперсонала — 12 человек! Местные подсказали, что в городе еще есть Дом колхозника. Приезжаем, а там как раз затеяли ремонт, начали с замены окон. Новые вставили, но рамы еще не запенили. Из-за сквозняка в номерах стоит собачий холод. Обогревателей нет, лишних одеял тоже. Пришлось спать в верхней одежде, я только сапоги сняла. Но все равно было холодно. Я укрылась не только одеялом, но и матрасом, который взяла с другой кровати...
Иногда гастрольная судьба забрасывает в совершенно невероятные места. Например, в прекрасный, очень красивый край Тыву. В его столицу Кызыл не всегда бывают прямые рейсы из Москвы. Из Абакана, например, на машине часов пять надо еще в горы подниматься — по трассе, на которой всего два или три населенных пункта. Когда по ней ехала, удивилась, что вдоль дороги там часто лежат покрышки. Сначала подумала: может, это такие отбойники? Решила уточнить у водителя, а он: «Это же Саяны и на трассе нет мобильной связи. Машин здесь совсем мало — за ночь может одна-две проехать. А зимой морозы бывают до пятидесяти градусов. Поэтому если с машиной что-то случается, водитель поджигает эту покрышку. Черный дым поднимается очень высоко, его замечают в Кызыле и выезжают спасать человека». От этих слов мне стало не по себе...
В общем, про гастрольную жизнь могу рассказывать долго. Вот совсем недавно с мужем (актером Юрием Беляевым. — Прим. ред.) поехали с творческим вечером на БАМ, с нами еще Оля Красько была. Встретившая нас женщина говорит: «В наш поселок, после того как закончили строить магистраль, артисты больше никогда не приезжали — вы первые за сорок лет...» Мы растрогались от таких слов. Приходим в клуб, где должен был состояться концерт, а там аншлаг, собралось все местное население. Начали гримироваться, и я поинтересовалась:
— А где здесь туалет?
— В соседнем здании — в администрации поселка.
Благодаря гастролям я уже привыкла и к «удобствам» на улице, и к тому, что туалет может быть один для актеров и для зрителей. Уточняю:
— Соседнее это далеко?
— Нет, совсем рядом...
Выхожу, а до «соседнего» здания минут пять идти. И асфальта на дороге нет никакого — грязища, а по ней мостки проложены. Ну я по этим мосткам и пошла. Хорошо, что в концертные туфли еще не переобулась. А Юра был при полном параде...
— Да уж, непростое это дело — гастроли...
— Зато увидела такие места, куда не всем удается попасть. Например, побывала на стыке трех границ — России, Китая и Северной Кореи! А еще нас так тепло принимают люди. Как они счастливы увидеть артистов, которых до этого видели только на телеэкране! Иногда минут по десять после спектакля звучат аплодисменты. А порой женщины со слезами на глазах подходят к сцене, снимают с себя колечки и протягивают со словами: «Огромное вам спасибо!» Я пытаюсь отказываться. А они настаивают: «Возьмите, мы вас умоляем». Вижу, что все это от чистого сердца, и беру. Но потом эти подарки всегда отношу в храм.
И еще часто дарят цветы. С одной стороны — приятно. Но «по маршруту» букеты с собой не повезешь, приходится их передаривать горничным в гостинице. Поэтому в одном интервью я сказала: «Любимые мои зрители, я понимаю, что дарить цветы артистам это давняя театральная традиция. Но мы после спектакля едем не к себе домой. Лучше на память о вашем городе подарите баночку меда, варенье, орешки: я довезу их до Москвы и буду вас потом вспоминать...» Проходит месяца два, и мне звонит моя подруга Маша Порошина:
— Заезжай ко мне, тут для тебя передали варенье.
— Какое варенье?!
— Я отыграла спектакль, на сцену вышла женщина с двумя пакетиками и сказала: «Вот домашнее варенье. Баночка вам, а другая — для Тани Абрамовой».
Оказывается, зрительница прочитала то мое интервью. Так что теперь обычно получаю «правильные» подарки.
— Какие спектакли сейчас играете?
— У меня с Юрой есть постановка «на двоих» — «Не торопитесь прощаться». Нам давно говорили, что было бы хорошо, если мы работали бы в одном спектакле. Но найти подходящий материал оказалось сложно. Комедии с участием только двух человек крайне редкая история, должен быть особый талант, чтобы выстроить такую драматургию. У некоторых западных авторов такие пьесы-дуэты есть, но они зачастую устарели. В 60-е, 70-е, 80-е годы истории были актуальны, а сейчас уже неинтересны, потеряли свой смысл. По-этому пришлось написать пьесу самой — про наше время, про нашу жизнь. В качестве фабулы взяла прекрасную пьесу «Старомодная комедия» замечательного драматурга Арбузова, которую приблизила к современным реалиям, тем, которые волнуют сегодняшнего зрителя. Конечно, свою фамилию на афишу я не поставила.
Писала пьесу месяца четыре. Продюсер Женя Зайцев, у которого я еще занята в спектакле «Идеальная жена», в этот период даже просил у организаторов гастролей отдельную гримерку для артистки Абрамовой. В «Идеальной жене» моей героини нет в первом акте, и я, загримировавшись и надев нужный костюм, могла спокойно сидеть и работать над текстом. В нем, кстати, и какие-то наши с Юрой биографические моменты мелькают...
— На репетициях с мужем ссорились?
— Ссориться — нет. А вот спорили немало, как и с нашим замечательным режиссером Дмитрием Петрунем. Репетиции для этого и существуют, чтобы искать, находить, отметать и снова искать.
— А дома с супругом пьесу репетировали?
— Я никогда дома не репетирую, никогда не открываю текст роли. Вышла из театра или со съемочной площадки — и все, моя работа артисткой на этом закончилась. У меня же муж, двое сыновей, родственники, дом, все это постоянно требует моего внимания. Работать надо на работе, а дома надо заниматься другими делами.
— «Идеальная жена», о которой вы упомянули, — это же спектакль-долгожитель!
— Да, мы его играем более десяти лет! И, кстати, Дмитрий Петрунь (он и этот спектакль поставил) в свое время тоже переписал «первоисточник» — пьесу Марка Камолетти, чтобы приблизить сюжет к сегодняшнему дню. В «Идеальной жене» я играла со своей подругой Машей Порошиной, с которой мы знакомы около тридцати лет! Подружились на съемках сериала «Всегда говори «всегда». У нас даже дети рождались по очереди: сначала у меня, через год у нее, потом опять у меня, через пару лет у нее. Дети еще больше нас сблизили, иногда мы отдыхаем все вместе.
Это «густонаселенный» антрепризный спектакль — целых семь человек на сцене. Составов несколько, и все мы сплотились за эти годы: Андрей Кайков, Сережа Дорогов, Петя Красилов, Люба Тихомирова, Игорь Письменный, Илья Древнов. Кайков, Дорогов и я — любители экскурсий, все время на гастролях в свободное время куда-то мчимся.
Однажды зимой были в Симферополе. И Андрюша Кайков предложил нам с Дороговым поехать в Красную пещеру. Встали утром пораньше, сели в такси. Приезжаем, а за несколько километров до пещеры дорога перекрыта шлагбаумом — видимо, потому, что не сезон и туристов совсем мало. Но разве это нас остановит?! И мы пошли в гору. По пути видим указатель-стрелочку «Водопад». Я говорю: «Зимой водопад — это очень красиво! Надо обязательно посмотреть». Свернули с проторенной туристами дороги и пошли к водопаду. А это там невероятная красота: льды только начали оттаивать! Мы наделали много фотографий. И тут наш тихий друг Сергей Дорогов говорит: «Давайте не возвращаться на тропу. Вон же указатель «Красная пещера». Вообще-то он у нас не заводила. Сережа — это человек-энциклопедия: очень начитанный, много чего может рассказать. А еще он стихи пишет! Но тут вдруг решил повести нашу группу по горной тропе!
А она, оказывается, была рассчитана на летнее время, когда нет снега и гололеда. В общем, пришлось идти по обледенелой узкой тропочке шириной сантиметров двадцать, которая обвивала отвесную скалу! Шли, цепляясь за растения, которые пробивались на камнях. Ноги дрожат, скользят: я же в сапогах на высокой танкетке, парни — в демисезонных ботиночках на тонкой подошве. Чудом дошли до пещер по этой «Тропе Дорогова», а они закрыты — не сезон! Но мы смогли уговорить работников, чтобы нам дали экскурсовода. Он включил дизель, чтобы в пещерах было светло, и показал нам всю тамошнюю красоту. В общем, не зря мучились. Правда, на следующий день у всех троих очень болели руки и ноги...
А Андрюша Кайков — знаток живописи, всегда знает, в каком городе какие картины в местном музее стоит посмотреть. Ну а я много могу рассказать про монастыри...
— Татьяна, ваша жизнь — это сплошная дорога. Вы всегда были такой легкой на подъем?
— И легкой на подъем, и самостоятельной. В четыре года уже ходила в магазин за хлебом. А когда стала чуть постарше, одна летала к бабушке из Нижневартовска в Тюмень. Раньше с этим было просто. Мне покупали билет, в аэропорту мама подходила к внушающему доверие человеку и просила: «Скажите, пожалуйста, на посадке, что ребенок — с вами. А в Тюмени ее бабушка встретит». И я, дошкольница, летела одна. А первый раз оказалась в самолете, когда мне была неделя от роду: мы жили в Нижневартовске, но рожать мама решила в Тюмени...
Мой отец был энергетиком, подключал буровые вышки. А мама — педагог. Но когда родила мою сестру Лену (она старше меня на четыре года), сменила профессию и пошла работать в нефтяной трест. Наша семья жила в городе, который строился на наших глазах (город Нижневартовск старше меня всего на четыре года). Сначала буровики обитали в деревянных домиках-балках, а потом появились пятиэтажки, в которой нам дали «трешку», — по тем временам мы жили шикарно. Одно из самых ярких воспоминаний детства — это когда мы с папой ходили смотреть, как идут льды. Нижневартовск стоит на Оби, и из одного окна ее было видно. И в апреле по утрам я первым делом начинала смотреть в окно: начался ли ледоход? Это же такое величественное зрелище, когда лед идет: гул стоит дикий, течение очень быстрое, с огромной скоростью несутся огромные глыбы, некоторые прибивало к берегу, а они толщиной в метр и больше! Если я видела, что «процесс идет», тут же звонила папе: «Ура! Льды пошли» И после работы мы с ним шли на берег Оби. Когда мне было 10 лет, наша семья уехала из Нижневартовска в Тюмень.
— Где и началась ваша артистическая карьера?
— Она началась, когда я родилась, всегда хотела быть артисткой. И пела всегда — песни Мирей Матье, Пугачевой. В Тюмени нас с сестрой взяли в одну из лучших школ — по блату, потому что ее директором была наша дальняя родственница. Но школа об этом нисколько не пожалела, так как мы с Леной были активистками-затейницами, звездами школьной художественной самодеятельности.
А в 12 лет я стала солисткой детского вокально-инструментального ансамбля «Мечта». Его руководитель искал по музыкальным школам девчонок, которые хотели бы там петь. Все девочки из моей музыкалки замялись, а я сказал: «Хочу попробовать!» Наш ансамбль выступал не только в Тюмени, еще в Москве, Питере — перед детьми, в пионерских лагерях. Так что я гастролирую с двенадцати лет...
— Когда увидели столицу, не появилась мечта жить в Москве?
— Нет, в Москву не тянуло. А вот когда впервые попала в Ленинград, буквально влюбилась в этот город. Шла по Кировскому мосту (ныне он Троицкий), который ведет от Петропавловки к Марсовому полю, и сказала себе: «Я буду жить в этом городе». И когда в выпускном классе получила рекомендацию в Щепкинское училище, в Москву не поехала! В советские времена педагоги московских театральных училищ часто выезжали в регионы и там отсматривали ребят, которые мечтали об актерской профессии. Самых талантливых приглашали в Москву — поступать не «с нуля», а показываться уже на турах. В тюменском показе принимало участие более двухсот кандидатов. Но педагоги пригласили в Москву только меня и еще одну девочку.
— Так почему вы не поехали в столицу?!
— Планы нарушила моя история с пением. Я тогда работала с молодым тюменским композитором Сашей Кирилловым, исполняла его песни. И он послал кассету с ними на телевизионный конкурс «Утренняя звезда», просто по почте. И вот стою в гастрономе, который располагался в соседнем доме, в очереди за колбасой. И вдруг в магазин влетает Саша: «Мне прислали телеграмму, что нас отобрали и приглашают в Москву». Я не верила, что можно вот так, без блата, без знакомств, попасть в такую популярную музыкальную телепрограмму. Восприняла все как какой-то прикол. Ну не может быть так! До тех пор не верила, пока мы не купили билеты и не сели в самолет...
Съемки в концертном зале гостиницы «Космос» поразили своим размахом. До этого я много раз снималась, но на местной студии. А тут столько осветительных приборов, огромная сцена, краны с камерами летают! Наконец, я увидела самого Юрия Николаева, который был ведущим программы. Все это было для меня просто шоком...
Так сложилось, что моей соперницей в конкурсе была Валерия. Помню, как ко мне подошел тогдашней ее муж и продюсер Александр Шульгин и сказал: «Тань, ты хорошая девочка и правда отлично поешь. Но Валерии уже 21 год и это ее последний шанс победить в «Утренней звезде». У нас нет вариантов, так что прости и ни на что не рассчитывай. Мне самому жаль, что тебя с ней в пару поставили, потому что ты абсолютно достойна победы». И члены жюри — Игорь Николаев, Юрий Саульский — потом подходили ко мне и тоже говорили, что им понравилось, как я пела.
— Вы очень тогда расстроились?
— Да нет. А на следующий день произошла встреча, которая многое определила в моей жизни. В «Утренней звезде» участвовал молодой музыкант из Ленинграда Даня Мишин. А с ним в Москву приехали его друзья Саша Игудин и Леша Тихонов, которые начинали делать телепрограмму «Музыкальный экзамен» и искали новые таланты. Трудно поверить, но трем юношам, у которых была маленькая видеокомпания, можно сказать, детям, федеральное телевидение доверило снимать двухчасовое шоу! И они пригласили нас с Сашей в Питер: мол, и гостиницу предоставим. И через два месяца мы прилетели в Питер — я еще не сдала тогда выпускные в школе.
Писались мы на студии очень популярной группы «Форум». Ее участникам — солисту Сереже Рогожину, руководителю Володе Кауфману, композитору Вове Сайко — понравилось, как я пою. И когда я сказала, что собираюсь ехать в Москву поступать Щепкинское, Кауфман сказал: «А в Питере тоже есть театральное училище. Оставайся и поступай тут. А мы с тобой будем сотрудничать» И я, не раздумывая, решила, что в Москву не поеду. К слову, Володя не обманул, сразу начал предлагать мне совместные проекты, гастроли...
В ЛГИТМиК Дима Астрахан меня не взял. Через много лет признался: «Ты мне приглянулась. Но я подумал — это готовая артистка, что я с ней буду делать на курсе?» Я поступила на режиссерский факультет в Университет профсоюзов. Если в Москве у меня были какие-то родственники, то в Питере — никого. Из Тюмени я, как Фрося Бурлакова, заявилась с чемоданом и мешком, в котором лежали одеяло и подушка. Так как у меня уже была какая-то музыкальная работа, сразу решила снять комнату в «двушке» на первом этаже старого дома — в квартире был отдельный вход, то есть с улицы сразу попадаешь в квартиру. В одной комнате жила я, в другой — хозяйка, выпивающая женщина, к которой любили заходить собутыльники. Они частенько скандалили, угрожали мне, ломились в мою комнату. Выручали двери — старые, дубовые...
Но я на всех этих неприятностях не зацикливалась. Ведь уже на первом курсе меня пригласили сниматься в кино — в главной роли в фильме «Охота» у самого Виталия Соломина, а моими партнерами были Алиса Фрейндлих, молодой Саша Лазарев, Василий Ливанов и его юный сын Борька, для которого это тоже был дебют в кино. Я сыграла шестнадцатилетнюю владелицу усадьбы, богатейшую невесту и сироту, за приданым которой охотится множество мужчин (действие происходит во второй половине XVIII века).
— Это была первая и, к сожалению, последняя картина Соломина-режиссера. А как вы в нее попали?
— Виталий Мефодьевич очень долго искал главную героиню. Пересмотрел всех абитуриенток и студенток театральных вузов Москвы. И никто ему не подошел. Поехал в Питер — «Охоту» снимала питерская студия. И снова — не то. Мне рассказывала его ассистентка по актерам: «Соломин просто вынул нам всем мозг — не то, не то, не то. Мы спрашиваем:
— А что вы хотите, что вам нужно?
Он отвечает:
— Мне нужна молодая Россия, чтобы в этой девочке была молодая Россия!
А мы не понимаем, что это значит... И вот еду в метро, а там висит реклама группы «Форум». И вдруг я вспоминаю, что с этим названием уже знакома: увидела в одной ленинградской газете статью про этот коллектив, а там фото рыженькой девушки. Она мне очень понравилась, и я положила фото в папочку, в которую всегда складывала «интересные лица». Так и нашла тебя». Потом мой партнер по этой картине Василий Борисович Ливанов рассказывал: «Это же я тебя, Таня, утвердил! Когда Виталька показал мне твои кинопробы, я сразу сказал: «Будешь снимать эту девочку».
— Первые киносъемки запомнились?
— Еще бы! Начнем с того, что там были потрясающие наряды. Все их шили специально на меня в цехах «Ленфильма» гениальнейшие мастера. Художники по костюмам ходили по коммуналкам и покупали у старушек кусочки старых тканей и столетних кружев, брошки, украшения, бисер. А какие роскошные у нас были парики — точно соответствующие эпохе. Правда, чтобы одеться, загримироваться и приклеить парик, приходилось вставать в пять утра. Историческая достоверность соблюдалась во всем: гримеры меня сразу предупредили, что нельзя выщипывать брови (но я их и не выщипывала). А еще попросили не брить подмышки: вдруг режиссеру понадобится интимная сцена, а в XVIII веке подмышки не брили. Это сейчас на экране видишь царевен XVI века с татуажем на бровях и на губах, и режиссер на это не обращает внимания.
Но главное впечатление — это сам Соломин. Он был в зените славы, уже вышел фильм про Шерлока Холмса, «Зимняя вишня», «Летучая мышь». Помню первую нашу встречу: входит в комнату Виталий Мефодьевич в невероятно модном длинном белом плаще, изумительном кашне. Не входит — влетает! Я была им просто очарована, расплылась в широкой улыбке. А Соломин все время шутил, хохмил, обволакивал своей аурой. Он буквально загипнотизировал меня, как факир змею своей флейтой. И все, что он попросил, я смогла бы сделать, все выполнила бы. Он был человек-праздник, фонтанировал идеями, шутками, улыбками. А еще обожал всех угощать, устраивать праздники, застолья с песнями.
В работе Соломин был очень требовательным. В этом плане мы с ним очень похожи. Я тоже всегда добиваюсь того, чтобы работа была выполнена хорошо, — вот такая я вредная. Некоторые даже называют меня стервой. Людям, конечно, не нравится, когда их заставляют хорошо делать то, за что им платят деньги. А я не терплю халтуру — за это могу просто убить! Указываю, заставляю, объясняю, а иногда и учу делать, как надо. Некоторые считают это стервозностью. Так вот, Соломин был перфекционистом. Никогда не говорил: «Ладно, сойдет». Однажды на озвучке «Охоты» он показал мне два варианта одной фразы:
— Какой тебе нравится больше?
Я говорю:
— Наверное, первый.
— И мне он больше нравится. Оставляем?
И тут я произнесла известную шуточную фразу:
— Да, с пивом потянет...
Соломин как захохочет, наверное, этой присказки раньше не слышал. И с тех пор не раз говорил: «Как там наша Танька говорит — с пивом потянет». Но это он так шутил, а сам в работе всегда был очень дотошным. Да и не до шуток часто ему было — съемки были очень трудными.
— Что вы имеете в виду?
— Фильм был историческим, а значит, дорогим в производстве: аренда дворцов, лошадей, карет, изготовление десятков костюмов, съемки в усадьбах под Питером и под Москвой. А должного финансирования не было. Тогда, в начале 90-х годов, деньги обесценивались моментально. Та сумма, на которую рассчитывал Соломин, превратилась в крохи, и ему пришлось вкладывать свое, занимать. Помню, шел один из последних съемочных дней — в подмосковной усадьбе Остафьево. Мы отработали, а на завтра денег у директора группы не осталось, она даже не могла заказать коллективу еды. До этого Виталий Мефодьевич с директором много ездили по банкам, по бизнесменам в надежде найти финансирование — тщетно.
И вот закончился съемочный день, к нам подходит какой-то человек:
— Хозяйка нашего кафе — оно тут неподалеку — приглашает всю съемочную группу на ужин.
Мы уточняем:
— А она знает, что наша группа — это человек сорок?
— Да, знает. И всех приглашает!
Мы пришли в кафе, а там пиршество. Балыки, осетры, икра — и это в то тяжелое, голодное время! Мы обалдели, выстроились у стеночки, боимся к такому столу подойти.
Входит хозяйка: «Садитесь, гости дорогие». Мы сели, поели, нас поблагодарили. А потом хозяйка заведения вынесла три букета. Раньше была такая упаковка для цветов, в которой одна сторона прозрачная, а вторая — из серебряной фольги. Я подумала: «Букеты для Соломина, Фрейндлих и, возможно, для меня». Хозяйка, держа букет, произносит тост в честь Соломина. Оказывается, она его поклонница и даже сына назвала в его честь. И в конце говорит: «Дорогой Виталий Мефодьевич, хочу преподнести вам подарок». Вручает ему букеты, а там, оказывается, не цветы, а пачки долларов, много пачек! У всех был шок от происходящего, никто не понимал, что происходит. Позже мы узнали, что этой хозяйкой кафе была знаменитая «Властилина» — Валентина Соловьева, которую потом посадили как организатора финансовой пирамиды. На эти деньги Соломин и доснял фильм, поблагодарив Валентину и ее компанию в титрах. Кстати, в тот вечер Соловьева мне и Алисе Бруновне выдала конверты с приличным гонораром — от себя.
— А как вам работалось с Фрейндлих? Я слышала, что на съемках «Жестокого романса» у нее не сложился контакт с дебютанткой Ларисой Гузеевой...
— А у нас в «Охоте», наоборот, было взаимопонимание. Очень скоро Фрейндлих начала меня опекать, подсказывать, объяснять какие-то вещи. А я тогда была как губка, впитывала все, каждое слово от всех членов съемочной группы. «Охота» стала моим киноуниверситетом. К тому же снимали картину на пленку, которую надо было экономить, поэтому Соломин проводил очень много репетиций, тоже бесценный опыт для меня.
— Ярко дебютировав в кино, вы не завязали с музыкой?
— Нет! До сих пор люблю заниматься и актерским делом, и петь. В 19 лет я ведь еще приняла участие в очень популярном эстрадном конкурсе «Ялта — Москва — Транзит». Просто отправила по почте кассету и получила приглашение выступить. Да, тогда на эстраде был нужен хороший голос и яркая индивидуальность. В итоге заняла второе место. А первое — мальчик из Копейска, который потом куда-то быстро исчез. Я не знаю, как сложилась его судьба.
Я стала второй, но зато получила другие бесценные призы: личный приз от Аллы Пугачевой — пять тысяч долларов. Она очень по-доброму ко мне отнеслась, Может потому, что я, как она, — рыжая?! А еще радиостанция «Европа Плюс» вручила мне приз зрительских симпатий — машину «Ока» ярко-оранжевого цвета. Я ее обожала и лет десять на ней отъездила. Да все мои друзья ее обожали, потому что, если эта малышка где-то застревала, мужики на руках переносили в нужное место...
Одна история с «Окой» вышла очень смешной. В 2000-м или 2001-м году я переехала в Москву. И вскоре мне звонят питерские друзья-музыканты:
— Мы сейчас в Минске, тут прошел дружеский матч по футболу, на который съехалось множество звезд из Москвы и Питера. Теперь нас всех отправляют чартерным рейсом — мы прилетаем во Внуково ночью. Может, встретишь нас на твоей «рыженькой» и пустишь на ночлег? А утром мы поездом уедем в Питер...
— Да не проблема.
Приехала ночью в аэропорт, сижу в машине. И тут начали съезжаться шикарные джипы наших звезд — Буйнова, Агутина. Я же тогда часто выступала с ними в концертах и знала и их директоров, и водителей. В общем, мою крошку из-за огромных машин не видно. Я пошла к выходу из аэропорта, чтобы питерских ребят встретить. Выходят они наконец и говорят:
— Тань, нас в Минске попросили позаботиться о Боярском. У него самолет в Одессу только вечером. Можешь довезти его до отеля?
— Да без проблем.
Трое довольно крупных ребят садятся на заднее сиденье «Оки», кладут себе на колени футляр с гитарой Михаила Сергеевича, а Боярский садится рядом со мной. Я ему говорю:
— Извините, Михаил Сергеевич, вот такая у меня машинка. Но зато она с питерскими номерами — я не успела еще поменять. Так что чувствуйте себя как дома.
Он улыбнулся:
— Угу.
— А куда вас везти-то?
— Куда-нибудь на Тверскую.
— Тверская большая.
— Давай, в гостиницу «Минск».
Мы едем по утренней Москве, только светает. Но выходной день, и машин на дорогах прилично. И вот люди тормозят на светофорах, в ожидании зеленого света полусонными глазами смотрят по сторонам и вдруг видят в оранжевой «Оке» Боярского — не узнать его в знаменитой шляпе невозможно! А он еще правой рукой держится за ручку на «потолке» — поза, как у памятника. В общем, народ в шоке. Мы Боярского довезли, он меня поблагодарил. А ребята шутят: «Так, Абрамова, машину не мыть, ручку не мыть, мемориальную дощечку повесить «В этой машине ездил Боярский». Когда через много лет я рассказала эту историю жене Боярского Ларисе Луппиан, она удивилась: «Михаил Сергеевич крайне редко садится в машину не известных ему водителей. Он панически этого боится, очень в этом смысле недоверчив».
— А почему вы все-таки переехали в Москву?
— Из-за работы. В Питере я сначала служила в театре «Суббота». Причем пришла туда как костюмер-реквизитор. Но вскоре срочно понадобилась поющая актриса на большую роль. Так я дебютировала на театральной сцене. А вот кино в Питере снимали совсем мало, тогда как в Москве в конце девяностых началась сериальная движуха. Я стала ездить на кастинги и съемки и поняла, что все равно уже больше времени провожу в Москве. И переехала.
В кино после «Охоты» у меня лет десять не было больших ролей, только эпизоды. А фильм «Агнус Дей» Сергея Арановича, где у меня была интересная, довольно большая роль, к сожалению, не досняли. В 1993 году Семен Аранович начал снимать картину о блокаде с участием множества потрясающих артистов — Янковского, Калягина, Басилашвили, Скляра (он играл моего командира). В этом фильме, может быть, впервые о трагедии блокады рассказывали так правдиво, потрясающий был сценарий. Но денег на съемки все время не хватало. Аранович так переживал из-за постоянных остановок работы, что у него случился инфаркт и он умер. Фильм остался незаконченным. В итоге известность ко мне пришла, когда в 2003 году снялась в сериале «Всегда говори «всегда»...
— Это был очень успешный проект — сняли целых 9 сезонов...
— Благодаря этому сериалу меня зрители иногда и сейчас окликают: «Ой, Надя!» После спектаклей приходят к служебному входу и обращаются: «Надежда!» Это происходит часто, и я совсем не обижаюсь. Кстати, для меня самым сложным моментом в съемках были постоянные смены режиссеров и сценаристов. А у каждого — свое видение героинь, ситуаций. И нам, «старожилам», приходилось объяснять новичкам, что этот герой себя так вести не может. И часто мы переписывали тексты прямо на съемочной площадке...
В этом сериале снялась не только я, но и мой сын Ваня — он появился на свет между первым и вторым сезонами. Я люблю шутить, что он зарабатывает деньги с двадцати пяти дней от роду! Вообще-то съемки должны были начаться, когда сыну исполнилось бы три месяца. Но, как это часто бывает, их перенесли на более ранний срок. У Маши Порошиной по сценарию должен быть новорожденный ребенок, а я брала Ваню с собой на съемки. Вот режиссер и решил: зачем искать другого малыша, если сын Абрамовой — «под рукой». С Ваней заключили трудовой договор. И сначала он сыграл сына Порошиной, а потом засветился на экране в роли моего сына.
Однажды на съемках произошла такая смешная история. Снимали сцену свадьбы моей героини. Арендовали роскошный по тем временам «Президент-Отель» на Большой Якиманке. И почему-то весь день камера барахлила, съемки затянулись. Осталось доделать одну сцену, а мне надо было покормить Ваню. Все спешили, и я решила не снимать свадебный наряд: там корсет, шлейф, фата — процесс занял бы лишнее время. И даже не подниматься в номер, который предоставили мне, чтобы я могла спокойно покормить ребенка. Нашла тихий уголок в фойе и начала кормить. Вдруг из номера напротив выходят две пожилые итальянки. Увидели меня и всплеснули руками: «Мадонна!»
Кстати, потом Ваня в кино больше не снимался. И становиться актером не захотел, хотя он творческий человек, окончил музыкальную школу и пишет интересные инструментальные композиции, а еще играл в самодеятельных спектаклях. Но я никогда его не таскала по кастингам, не «направляла» в кино. Пусть занимается тем, чем сам хочет. А нравится ему звукорежиссура. Он как раз в этом году окончил школу и будет поступать в институт на эту специальность.
— Ваня в детстве не ревновал вас к работе, к частым гастролям?
— Конечно, он скучал. Но Ваня мальчик сдержанный. К тому же, как актерский ребенок, привык, что мама всегда куда-то уезжает. А приревновал он меня один раз — к Гаркалину. Ванечке было годика три. Он увидел на экране, как меня обнимает и целует Валерка. И мой мальчик как закричит: «Не трогай мою маму! Зачем ты ее обнимаешь?! Это моя мама!»
— А чем ваш младший сын увлекается?
— Саше 14 лет. Он учится в музыкальной школе — играет на барабанах, на фортепиано. Абсолютно творческий, хочет быть и музыкантом, и в кино сниматься, и в театре играть — такое растроение личности. Я жду, что он решит; всегда должен быть выбор самого человека.
— Татьяна, вы довольно давно разошлись с отцом ваших сыновей — фотографом и оператором Сергеем Кулишенко. Скажите, Саша и Ваня общаются с ним?
— Конечно! Прекрасно общаются, часто ездят в гости к отцу, они любят его, а он — их.
— А как мальчики называют вашего нынешнего мужа?
— Юра... Когда он вошел в нашу семью — а это произошло лет десять назад, полгода шла какая-то притирка. Но в целом все прошло спокойно, мы все люди неконфликтные. Хотя мы с Юрой просто «лед и пламень» — такие разные! Я же стрела, вихрь, все делаю быстро, моментально. Иногда шучу, что я Юлий Цезарь в юбке: мне в 24 часа надо уложить 350 дел. И я их укладываю, для чего кручусь в бешеном темпе. А Юра человек размеренный, у него все должно быть спокойно. У нас абсолютно разные ритмы жизни. Если мне надо рано встать на самолет, я заранее складываю чемодан и встаю за 20 минут до выезда в аэропорт. Успею и проснуться, и зубы почистить, и что-то даже дособрать. А Юре надо проснуться за час. Он может даже не завтракать, но все равно ему нужен час. Я ем за 3 секунды, он — за 30 минут. Но как-то все это нам не мешает. Все же люди разные.
Зато мой муж — самый аккуратный муж в мире. Он же абсолютный педант. Например, знает, как проверить, хорошо ли в квартире поработала уборщица. Если сверху на дверях лежит пыль — значит, плохо! Благодаря этому у нас в доме всегда чисто. И всегда все на своих местах. Потому что, если сказать Юре: «Спрячь пока эту вещь, она сейчас нам не нужна», то эту вещь не найдет никто и никогда. Он спрячет ее намертво...
Мы же с Юрой быстро поженились и повенчались — через полгода после нашей встречи на фестивале «Киношок». Кстати, до этого мы с ним жили в одной минской квартире: ее арендовали для московских артистов. Но мы снимались в разные сроки и не пересекались... Я всю свою жизнь воспринимаю как должное: раз это произошло, значит, так надо было. Да, можно было встретиться абсолютно разным людям и быть вместе. Каждому для его блага и исправления Господь посылает того или иного человека. Не для развлечения нам посылает, а для постижения себя и исправления. Меня Юра научил быть более сдержанной. Я очень эмоциональный человек, и иногда мне мешали моя прямота, резкость. А еще моя участливость. Раньше я очень много «участвовала» в жизни моих друзей и родственников. А Юра другой: когда его просят — помогает, но сам в жизнь других людей не вмешивается. А я-то действую, даже если не попросят. Такая мать Тереза. Только рядом с Юрой научилась быть терпимой и сдержанной, поняла, что не всегда моя помощь идет во благо. Может, человеку нравится постоянно наступать на одни и те же грабли, может, он их обожает. А я каждый раз пытаюсь эти грабли у человека отнять. Юра дал толчок, чтобы я перестала кого-то излишне опекать. И я сама «созрела», чтобы переключить свое внимание и кипучую энергию на Юру...
— Татьяна, за эти годы судьба сводила вас с десятком выдающихся актеров, режиссеров, музыкантов. Кто особенно вам запомнился?
— Встреч, поездок, ролей было столько, что порой начинаю смотреть фильм, и только когда вижу себя на экране, вспоминаю, что снималась в этой картине! Однажды нас с Юрой пригласили в Юрмалу вести какой-то фестиваль. В одном концерте был блок, посвященный творчеству Высоцкого. Говорю мужу: «Давай, ты один будешь вести этот кусок. Тебе же есть что сказать о Высоцком, ты работал в Театре на Таганке. К тому же на концерт прилетит Никита Высоцкий, ты его знаешь, а я — нет. В общем, я к этой теме не имею никакого отношения, мне нечего сказать». Юра согласился.
Перед концертом за кулисами появляется Никита Высоцкий. Видит нас и кидается не к Юре, а ко мне! Обнимает, так радуется:
— Танюша, привет!
Я лепечу:
— Привет!
А Никита поворачивается к Юре и говорит:
— Мы с Таней снимались в таком-то фильме, и она жену мою играла.
И тут я вспоминаю, что и правда была такая картина, и у меня была роль жены Никиты Высоцкого! Ну напрочь забыла этот момент...
Но есть особые встречи, особые для меня люди. Хочу вспомнить замечательного актера, моего дорогого друга Андрюшу Харитонова, который ушел из жизни три года назад. До сих пор не могу смириться с этой потерей... Мы с Харитоновым были очень близкими друзьями. Много лет ездили по стране со спектаклем «Не будите спящую собаку» по пьесе Пристли «Опасный поворот». А человек познается не на съемках, когда утром встретились на площадке и вечером разъехались по домам, а именно в поездках.
Андрюша очень интересовался всем, что происходит в театре и кино, всегда был в курсе всех новинок, смотрел все фильмы, все спектакли в Москве. Был ходячей киноэнциклопедией! Это сейчас все можно посмотреть в интернете, а он сам знал, какой режиссер какие фильмы сделал, какие роли есть у того или иного актера. Еще он был очень начитанным, знал всю российскую и иностранную литературу. И еще потрясающе рисовал! Чаще всего работал карандашом, очень тщательно, кропотливо прорабатывая детали, каждый штришок. Его рисунки, картины можно увидеть в интернете...
Он был мудрым человеком, и мне с ним было очень легко общаться. Так бывает, что люди существуют на одной волне, когда не надо разжевывать мысль, которую хочешь выразить. Андрюша мог сказать одно предложение, и я понимала, о чем он, что за этим стоит. Однажды на гастролях в Сибири приехали в какой-то город. В гостиницу не успели заселиться, сразу отправились на площадку. Сидим с ним в гримерке, Андрюша смотрит в зеркало, трогает себя за щеку и говорит: «Ой, как не хочется бриться... — поворачивает голову, а я на него посмотрела таким взглядом, что он через секунду сказал: — Понял, понял. Пошел за бритвой». Вот до такой степени мы друг друга чувствовали...
Мы с Харитоновым обожали шопинг, это было наше все! Мы не были безумными шопоголиками, но под настроение могли «загулять» в магазинах. Андрюша был модник, не то слово! Причем обожал вещи красного цвета. Говорил мне: «Если видишь обувь красного цвета моего размера, сразу бери. Даже не фотографируй и не посылай мне фото, сразу покупай». Он носил и красные брюки, и красную ветровку, даже алая сумка у него была. И все это было не вычурно, а стильно, по-мужски.
Он не только сам всегда прекрасно одевался, но и всегда следил за тем, кто как одет. И молча оценивал «картину». По одежке встречал и быстро составлял психологический портрет человека — ему было понятно, что скрывается «за фасадом». Вкус у него был безупречный, тонкий. И когда он был рядом, я всегда обсуждала с ним, что надеть.
— Харитонов умер от онкологии — рак кишечника, ему было всего 59 лет. А вы знали о его проблемах со здоровьем?
— Конечно, я узнала. Но не сразу. Он же всегда был худым, да еще время от времени сидел на диетах. А еще много курил и очень-очень много пил кофе. Без него просто не мог жить. Когда я приезжала с ним на гастроли, то первое, что узнавала в отеле — есть ли здесь кофемашина, потому что Харитонов пил только такой кофе. Если аппарата нет, значит, у Андрюши сейчас будет трагедия. И я начинала ее искать. Спрашивала в отеле, где тут ближайшее кафе и есть ли там кофемашина.
А еще он был страшным сладкоежкой — как ребенок. У меня, к слову, Юра такой же: сладкое для него это все. Утром открываю баночку варенья, в обед спрашиваю:
— Юрочка, а где банка?
— Какая банка? — Он уже ее съел, с концами.
И Андрюшка был таким же сладкоежкой невероятным. От одного словосочетания «торт «Наполеон» у него загорались глаза. А при слове «мороженое» он вообще сходил с ума. При этом Андрей себя постоянно сдерживал. Не позволял себе лишнего кусочка. Я ему говорила:
— Да ладно, ты же худой.
А он:
— Я себя очень хорошо знаю. Если дам волю и буду есть сладкое сколько хочу, то через неделю у меня будет плюс десять килограммов. Я очень быстро набираю вес.
И вот однажды мы оказались с ним в одном купе СВ. Собираемся ложиться. Андрей ставит на стол два пакетика и спрашивает:
— Танька, ты крепко спишь?
— В смысле? Если ты громко храпишь, то это не страшно.
— Я не знаю, громко ли храплю, наверняка храплю. Но дело не в этом...
— А в чем?
— Я всю ночь ем конфеты.
— Как, ты же спишь?!
— А я во сне.
И действительно: он спал, но периодически из одного пакета брал конфету, разворачивал ее и отправлял себе в рот. А потом бросал фантик в другой пакетик. А сам продолжал спать! И так продолжалось всю ночь. Это шуршание фантиков вынести было невозможно, невыносимо. И утром я сказала: «Харитонов, первый и последний раз я с тобой еду в СВ! До свидания, Андрей!»
Когда болезнь Андрея уже очень сильно мучила, он еще играл с Инной Чуриковой в постановке «Аудиенция». Он давно глотал обезболивающие просто горстями, причем ему помогали определенные таблетки. Они продавались только за рубежом, и мы, его друзья, ему их привозили. Потому что знали, что он готов был застрелиться от боли. При этом Андрей никогда не жаловался на болезнь, не обсуждал детали. Он звонил мне, чтобы просто поговорить на разные темы и отвлечься от мучившего его недуга.
Когда Харитонов вышел на сцену в «Аудиенции» (играли два или три спектакля подряд), он дико страдал, боли были адские. Но «cкорую» он не вызывал, потому что понимал, что его сразу увезут в больницу. А у него же не было дублера! И только когда Андрей сыграл все спектакли и пришел домой, он вызвал «скорую». Его увезли в госпиталь и сразу положили на операционный стол. Сделали одну сложнейшую операцию, вскоре — вторую. Но было уже поздно: метастазы, процесс зашел очень далеко.
Я приехала к нему в больницу на третий день после операции — раньше к нему не пускали. У него была сиделка, я приготовила ему что-то диетическое. Мы, его друзья, понимали, что ситуация очень тяжелая, но все-таки верили в чудо, в то, что, может быть, он поправится. Говорили: «Андрюш, давай, надо поправляться, надо работать, мы все тебя ждем». И для него это было стимулом: он понимал, что надо вставать, надо что-то делать. Ведь надежда умирает последней...
Андрей вышел из больницы и прожил еще год. Но работать уже не мог, у него не было сил ходить. Он лежал в своей квартире, изредка выходил на Гоголевский бульвар — не один, конечно, а с помощью жены Ольги. Даже в свой последний месяц выходил на улицу и сидел на лавочке: смотрел на деревья, на солнышко. И я так радовалась, что он поднимается, подумала, что ему полегчало. Но Андрюшка понимал, что он уходит, что болезнь необратима.
Да, наши близкие люди уходят, иногда до обидного рано уходят, многого не сыграв, не сняв, не создав. Но пока мы их помним, мы о них вспоминаем — они живы, они с нами.
Подпишись на наш канал в Telegram