В этом году исполняется 130 лет со дня рождения Елены Сергеевны Булгаковой — супруги великого писателя, с которой написана та самая Маргарита. А в жизни она была не только музой для Мастера, вдохновившей Булгакова на удивительные произведения, но и заступницей, мистическим образом оберегающей его на этой земле. Драматург Нонна Голикова, немало лет знавшая Елену Сергеевну лично, написала эксклюзивный материал для «Каравана», в котором рассказывает о своем общении с ней.
Так случилось, что росла я среди людей красивых и блестящих: бабушка, ее родная сестра Любовь Орлова и их окружение — люди искусства, имена которых всем хорошо известны... С тех пор я навсегда полюбила и несколько преувеличенную экзальтацию в проявлении чувств, и звучные поставленные голоса, и театральность жеста — как у всех у них там и тогда... Благодаря им я знаю, что такое русская интеллигенция. Они обладали внутренней стойкостью, примиряющей душевной гармонией, безупречным тактом, красотой мысли, слова, жеста. И совершенно органичным чувством собственного достоинства, которое, естественно, предполагает и присутствие этого же чувства в каждом себе подобном... Когда почти всех людей из бабушкиного окружения не стало, и я догадалась, что все самое лучшее уже видела, судьба сделала мне еще один подарок — я познакомилась с Еленой Сергеевной Булгаковой...
«Я мистический писатель», — говорил о себе Михаил Булгаков, и мы не раз в этом убеждались, замирая над страницами «Мастера и Маргариты». Но если бы только это! Представьте, он сначала написал свою женщину-судьбу, а потом уже встретил ее в жизни. Помните рыжеволосую Елену Тальберг в «Днях Турбиных»? Она — воплощенная женственность, фея уюта и домашнего тепла, вызывающая желание любить. Елена Сергеевна Нюренберг, последняя жена писателя, была именно такой, и завитки ее волос отливали золотым блеском. Угадал?! И имя, и золото волос, и даже созвучие фамилий! И так же, как другая героиня Булгакова — Маргарита, она умела любить и сражаться за свою любовь.
Я оканчивала театроведческий факультет ГИТИСа и была рекомендована в аспирантуру. Я еще не выбрала тему будущей диссертации, когда мой однокурсник Алексей Бартошевич дал мне книгу, сказав на ходу: «Тебе будет интересно». Это был «Мольер» Михаила Булгакова, только что изданный в серии «ЖЗЛ». В троллейбусе (а тогда в транспорте читали почти все) я открыла книгу... Очнулась только тогда, когда кондуктор, тряся меня за плечо, сказала: «Девушка! Выходите! Мы в депо!» Я была потрясена. Оторваться от строк и слов, дышащих такими завораживающими энергией и ритмом, было невозможно. Тогда, даже будучи студенткой гуманитарного вуза, я ничего не знала о Булгакове, его творчество было под запретом. Он нам был известен только как автор пьесы «Дни Турбиных», в постановке которой в 1926 году вышло на сцену МХАТа второе поколение его артистов. «Мольер» стал первым изданием Булгакова после 25-летнего умалчивания его жизни и творчества, и я поняла: должна все узнать об этом человеке и написать о нем. Но единственным источником материалов для моей будущей диссертации, как оказалось, мог стать только личный архив его вдовы. Я сумела достать телефон Елены Сергеевны и решила ей позвонить. Был уже десятый час вечера, когда я набрала заветный номер.
Можно себе представить, как я волновалась, когда робко пролепетала просьбу: «Мне необходимо познакомиться с архивами Михаила Афанасьевича, так как именно о его драматургии я хочу писать свою диссертацию». Я приготовилась к долгому объяснению с обладательницей очень немолодого и усталого голоса, но была совершенно ошеломлена, когда услышала: «Приходите сейчас». Неменьшее ошеломление я испытала, когда увидела в дверях очаровательную молодую женщину. Ее облик настолько не совпадал с голосом по телефону, что я не сразу догадалась, что передо мной именно она — Елена Сергеевна. Уж не волшебная ли мазь Азазелло сыграла свою роль? Но тогда еще никто не знал ни о свите Воланда, ни о Маргарите, ни о ее мистических превращениях — роман не был издан. «Почему вы так долго? Я без вас не садилась пить чай», — услышала я. И сразу легко задышалось, и сразу стало очень уютно и вкусно. На больших плоских тарелках серо-голубого фарфора с таинственными синими гербами лежали горячие калачи, на которых таяло масло...
Елена Сергеевна тогда жила в доме на Никитском (в то время Суворовском) бульваре, в двухкомнатной квартире, куда она переехала после смерти мужа. «Я не могла там оставаться», — говорила она. Но мебель красного дерева переехала вместе с ней из той, булгаковской квартиры. Среди прочего было высокое массивное бюро, за которым любил работать писатель. И еще — большой овальный стол, за которым Елена Сергеевна нередко устраивала застолья. На нем стояла красивая настольная лампа — высокая амфора синего фарфора с тонкой золотой каймой под большим шелковым золотистым абажуром с бахромой. Ее свет не просто отражался в поверхности стола — нет, дерево будто само изнутри зажигало теплое красноватое и ласковое пламя, согревая и привечая гостей.
В те годы (1964—1970) здесь чаще всего собирались одни и те же люди. Это Павел Александрович Марков, профессор ГИТИСа, один из моих учителей. Именно он в 20-е годы, прочитав в журнале «Россия» опубликованные две трети романа «Белая гвардия», пригласил Булгакова во МХАТ. Павел Александрович тогда служил там заведующим литературной частью. Марков заставил писателя делать пьесу по мотивам этого романа. Так возникли «Дни Турбиных», и Булгаков стал драматургом. Часто приходили к Елене Сергеевне популярная тогда писательница Наталия Ильина, фельетонист Леонид Лиходеев с красавицей женой Кирой. Елена Сергеевна считала, что Лиходеев внешне похож на Михаила Афанасьевича, к тому же он тоже начинал как фельетонист. Очень дружила с Еленой Сергеевной вдова художника Вильямса, которую все называли ласковым именем Ануся, строгая красавица, актриса Художественного театра Софья Пилявская, которая играла Натали в булгаковской пьесе о Пушкине. Постоянно бывал сын Елены Сергеевны, обаятельный Сергей Шиловский. «Главный мужчина моей жизни!» — говорила о нем Елена Сергеевна. А перед приходом внука Сережи — ему тогда было лет десять — закупалось огромное количество лимонада. Однажды я застала пьющего на кухне чай сумрачного Святослава Рихтера. Бывало, что Елена Сергеевна снимала при мне телефонную трубку: «Да, да, Анна Андреевна...» Помню, как за столом цепенел от смущения Владислав Дворжецкий, игравший Хлудова, — шли съемки «Бега». Но это позже... И кто бы ни был, что бы ни происходило в этом доме — все было осенено живым ощущением присутствия самого Булгакова. И именно из ящика того бюро, за которым он работал, доставала прекрасная женщина волшебные рукописи, которые мне было позволено читать. Письма к другу, историку Попову поразили меня не меньше, чем лучшие страницы булгаковской прозы. Они относились к очень тяжелому периоду — это было время, когда все написанное Булгаковым запретили, еще не стала его женой будущая Маргарита, и обстановка в доме была невыносима. «Меня все чаще посещает черная дамочка Неврастения», — писал Булгаков, мучимый депрессией и бессонницей. И однажды пригрезился ему на пороге человек с тревожными глазами и длинным птичьим носом, в котором он узнал Гоголя. «Учитель, укрой меня своей шинелью!» — взмолился он в отчаянии. И так это отчаяние пронзило меня, что я расплакалась. Прибежала Елена Сергеевна, поплакала вместе со мной и рассказала мне, что Учитель укрыл-таки собрата по перу и «ученика» «своей шинелью». Когда Михаил Афанасьевич умер и был захоронен на Новодевичьем кладбище, Елена Сергеевна стала искать материал для памятника. Кладбищенский сторож позволил ей посмотреть на складе старые невостребованные надгробия. Ее внимание привлек редкий траурный гранит, его фактура и особая матовая черная глубина как нельзя лучше соответствовали своему трагическому назначению.
Сторож сказал, что это надгробие когда-то было на могиле Гоголя — пока не поставили новый памятник. Елена Сергеевна распорядилась закопать этот камень изображениями вниз, и могилу Булгакова венчает основание гоголевского надгробия. Булгаков был действительно мистическим писателем! Теперь эта история известна, но я тогда впервые ее услышала от Елены Сергеевны.
Елена Сергеевна не раз рассказывала мне о пророческих снах, которые видел Михаил Афанасьевич. Один из них отчасти начал сбываться при мне и не без моего участия. Булгакову снились большие светлые аудитории, где молодым людям рассказывали о нем, о его творчестве. Я же была аспиранткой театроведческого факультета ГИТИСа и стала первой в истории этого института, кто прочитал спецкурс о великом писателе. Произошло это ранней весной 1966 года в филиале института, в очаровательном особнячке (теперь его нет) в Дурасовском переулке на Покровском бульваре. Аудитория была на втором этаже, с балконом и окнами в сад, и в ней сидели молодые люди и слушали рассказ о Михаиле Афанасьевиче. И кто бы, вы думали, был на одной из лекций? За самым последним столом сидела Елена Сергеевна, и мне надо было выступать в ее присутствии! Тогда еще никто ничего не знал ни о Мастере, ни о его жизни, ни о его любви к Маргарите. Теперь роман Булгакова изучают в школе...
Судьба преподнесла мне немало сюрпризов и непредвиденных потерь. Диссертацию я так и не дописала. Но кроме лекций, я еще сделала первую в истории советского телевидения передачу о Булгакове. Тогда главным редактором литературно-драматической редакции был замечательный русский интеллигент Николай Пантелеймонович Карцов. Практически сразу, как только пришла работать на телевидение, я заявила передачу о все еще опальном писателе. Однако Карцов тему утвердил, и я стала автором и редактором первой телепередачи о Михаиле Афанасьевиче. В то время почти все шло не в записи, а прямым эфиром. Чтобы осуществлять цензурный контроль, от нас требовалось заранее сдать текст сценария — это называлось «папка». А в обязанности редактора входило следить, чтобы участники передачи строго следовали утвержденному тексту. За малейшее отступление от сценария могли уволить и даже лишить права на профессию. Меня проинструктировали, что ни в коем случае не должно быть никакого панегирика и что я должна раскрыть заблуждения и ошибки противоречивого писателя. Я была очень молода, не умела бороться и спорить, поэтому сдала текст, какой требовался, а передачу сделала так, как считала нужным, даже не предупредив участников.
Хотя это были люди столь авторитетные, что вряд ли им что-то могло грозить. Ведущий — режиссер Леонид Варпаховский, лично знавший Михаила Афанасьевича. Он первым после стольких лет забвения поставил «Дни Турбиных» на сцене МХАТа. В тот вечер о Булгакове рассказывали Павел Марков, Григорий Конский, Иосиф Раевский, Василий Топорков читал монолог Биткова из «Последних дней». Тогда в Театре киноактера только-только состоялась премьера комедии «Иван Васильевич», и фрагмент спектакля тоже был включен в программу. На телеэкране возникали портреты Булгакова, актеров МХАТа, фотографии людей из его окружения, звучал закадровый, написанный мной текст. Елена Сергеевна после программы дала торжественный обед, на котором присутствовали те, кто бывал в этом доме постоянно. Даже огромному сенбернару Елены Сергеевны — красавцу Булату, про которого она говорила, что пес похож на Бальзака, досталось праздничное угощение. Но на следующий день меня должны были уволить. Ведь каждую передачу в прямом эфире смотрел дежурный редактор. В данном случае им был заведующий отделом, который засвидетельствовал, что все, происходящее в эфире, не имело ничего общего с утвержденным текстом. И меня уволили. Правда, начальство сжалилось, разрешив мне сделать это «по собственному желанию». Дата увольнения с телевидения в моей трудовой книжке — 26 ноября 1966 года — говорит о том, что первая телепередача о Михаиле Булгакове на советском телевидении состоялась 25 ноября 1966 года. До публикации «Мастера и Маргариты» в журнале «Москва» оставались считаные дни...
В годы нашего общения с Еленой Сергеевной был издан сборник драматургии Булгакова, и некоторые театры начали репетировать его пьесы. Елена Сергеевна мне рассказала, что после многих лет запрета пьесу «Бег» впервые поставили в самодеятельном театре КГБ! Дело в том, что в конце 20-х годов у Булгакова был обыск и многие рукописи изъяли. После долгих хлопот и переписки с властями, заступничества Максима Горького архив вернули писателю, но, по-видимому, не все экземпляры были возвращены автору. Результатом стало то, что роль Хлудова на сцене клуба на Лубянке сыграл полковник КГБ! Булгаков любил парадоксы!
И вот наконец журнал «Москва» (№ 11 1966 года и № 1 1967 года) публикует роман «Мастер и Маргарита», который буквально потряс весь земной шар. При мне Елене Сергеевне принесли большой и яркий том, перевязанный красной бумажной лентой, на которой черным шрифтом было написано по-итальянски: «Роман века». Итальянцы перевели роман первыми. А вскоре в СССР начались съемки фильма «Бег», на эстраде артисты стали читать произведения Булгакова... Каждый, кто так или иначе обращался к творчеству вновь открывшегося для своей страны писателя, неизменно приходил к Елене Сергеевне за материалами, консультациями, своего рода благословением. Однажды Елена Сергеевна показала мне письмо от Феллини. Великий режиссер размышлял об экранизации «романа века». Елена Сергеевна в ответном письме посоветовала ему несколько раз подумать, прежде чем приступить к столь сложному произведению. И Феллини ответил ей, что после долгих размышлений все же не решился браться за экранизацию. А вот французы вполне оправдали стереотип об их легкомысленной мушкетерской отваге. Мы с Еленой Сергеевной очень смеялись, когда она перевела мне информацию в одной из французских газет о том, что вышел фильм по знаменитому русскому роману Булгакова. Фильм назывался просто и незатейливо: «Любовь дьявола».
Излишне напоминать, что в Советском Союзе интеллигенция, а особенно творческая, не имела достойного материального обеспечения, за крайне редким исключением. Елена Сергеевна исключением не являлась. После смерти Булгакова, и то после активных хлопот Александра Фадеева, Елене Сергеевне как вдове писателя назначили пенсию в 12 рублей. Гении в России всегда ничего не стоили. И тем не менее вокруг людей, называемых интеллигенцией, витал дух красоты — они умели оставаться на высоте, преодолевая и нужду, и бег времени. Потребность в красоте, точное ее ощущение, умение ее излучать и дарить другим — все это было органичной, неотъемлемой частью их существования. Они умели творить праздник почти из ничего. Однажды приятельница Елены Сергеевны — ее звали Фрида Марковна — рассказала мне, что они вместе были в эвакуации, и Елена Сергеевна, однажды упавшая в голодный обморок, «благоухала французскими духами». И при первой же возможности она красной краской (другой, правда, и не было) выкрасила рассохшийся столик в саду. Так в тени старого дерева начались беседы и чаепития.
Одета Елена Сергеевна всегда была в соответствии со своей яркой индивидуальностью. Чаще всего я видела ее в длинном одеянии, когда не поймешь — халат это или вечерний туалет. Синий шелк с серебряной нитью, на нем восхищавшие меня пуговки — ажурные серебристые шарики. Летучая улыбка, легкий жест, рыжеватая короткая прическа. «Миша признавал только свободные волосы, — вспоминала она. — Говорил: если у женщины прическа со шпильками и заколками, то это — не женщина!»
Как-то при мне Елена Сергеевна плохо себя почувствовала, и к ней пришел ее домашний доктор Шапиро. Старичок с бородкой клинышком, с черным округлым «чеховским» саквояжиком. Он нервничал, заполняя шприц, а она говорила: «Не волнуйтесь, со мной ничего не случится. Я не умру, пока не будет издано все Мишино». Она действительно дала такую клятву перед смертью Булгакова, и ей удалось добиться, что все его основные произведения были напечатаны при ее жизни.
У Михаила Афанасьевича и Елены Сергеевны в середине 30-х годов были счастливые времена. Изданный теперь дневник Булгаковой пестрит сообщениями о приемах и застольях, о визитах в американское посольство, на премьеры и в рестораны. В те годы в театре возобновили «Дни Турбиных», и Михаила Афанасьевича взяли на работу во МХАТ в качестве помощника режиссера. Он даже попробовал себя в актерском искусстве — сыграл судью в «Пиквикском клубе». Перечень блюд в дружеских застольях тех лет у Булгаковых стал даже поводом для предположения ретивых исследователей, что Елена Сергеевна была агентом КГБ! Правда, те, кто это написал, оговаривались, что доказательств нет, но ведь шампанское и семга! Да еще американское посольство! А ларчик просто открывался — стоит только посмотреть цены на продукты в те времена. Шампанское и икра, не говоря уже о семге, в те годы в Москве (как, кстати, и в 50-е — годы моего отрочества) были доступны семьям среднего достатка. А пьеса «Дни Турбиных» шла чуть ли не по всему миру. Я сама читала справку ВОКСа (Всесоюзное общество культурных связей), где черным по белому было написано, что пьеса «Дни Турбиных» разрешается к постановке в любой стране, кроме СССР! Пьеса эта шла и в Америке. Игравшие ее актеры приезжали в Москву и, естественно, хотели познакомиться с ее автором. К тому же сам посол, господин Буллит, был поклонником творчества писателя, неоднократно смотрел его пьесу во МХАТе и вел переговоры о переводе на английский язык «Кабалы святош». И хотя ловкие дельцы умело крали булгаковские зарубежные гонорары, какие-то крохи, в основном стараниями парижского брата, доходили и до драматурга.
В конце шестидесятых, после публикации «Мастера и Маргариты», Булгакова стали издавать чуть ли не во всей Европе. Наше государство, естественно, ничего не платило вдове великого писателя, так как по закону того времени наследники имели право на отчисления лишь в течение 15 лет после смерти автора. Булгакова не издавали четверть века. В других странах, понимая, что вдове практически не на что жить, решили игнорировать это правило. Таким образом Елена Сергеевна по приглашению разных издательств за их счет побывала в нескольких странах, в том числе и во Франции. В Париже состоялась встреча вдов двух братьев Булгаковых.
Младший брат писателя Николай Афанасьевич эмигрировал еще на волне революции и Гражданской войны. Братья больше никогда не виделись, но, пока были живы, переписывались. Во время фашистской оккупации Николай Булгаков попал в концлагерь. Будучи ученым-микробиологом, он сумел там не только изобрести, но и буквально из ничего создать лекарство, спасшее жизнь сотням заключенных, которых косила какая-то смертельная инфекция. После освобождения от немцев французы относились к русскому ученому чуть ли не как к национальному герою, чего нельзя было сказать об отношении к старшему и не менее гениальному брату на его собственной родине... И вот в конце благословенных шестидесятых их вдовы Елена и Ксения Булгаковы познакомились в Париже и, по словам Елены Сергеевны, сутками не могли наговориться. Вместе они и выбрали шубку для Елены Сергеевны. Вижу образ Елены Сергеевны в этой шубке и сейчас. И я никогда не видела Елену Сергеевну застегнутой на все пуговицы. Синяя вуалетка на золотых завитках, синее пальто нараспашку и необыкновенно легкая походка...
Итак, дом Булгаковых в середине тридцатых слыл одним из самых открытых, и почти каждая запись в дневнике Елены Сергеевны пестрит блистательными именами непрерывного потока гостей. В их доме постоянно шумело застолье с салютом шампанского, гулом голосов и взрывами смеха. Для Михаила Афанасьевича, лишенного возможности печататься, это была единственная аудитория, которой он мог адресовать свое творчество. И частенько по ночам, когда основная — актерская публика собиралась после спектаклей, Мастер читал друзьям то, что мечтал подарить всем. Булгаковы частенько появлялись и на театральных премьерах, в клубе писателей ЦДЛ — всегда в окружении друзей. Образовалось некое ядро компании, в которое входили художник Петр Вильямс с женой, братья Эрдман, сестра Елены Сергеевны Ольга Бокшанская. Иногда к ним присоединялась одна из самых блестящих московских красавиц — Любовь Орлова, родная сестра моей бабушки. Естественно, что обе эти необыкновенные женщины приковывали к себе всеобщее внимание. Обе умели любить, и рядом с ними были не просто мужья, а те, кто своим творчеством вошел в историю мировой культуры. Все в том же дневнике Елены Сергеевны есть любопытная запись от 24 ноября 1936 года: «Я — у Вильямсов. Оттуда пошли компанией (Орлова, Александров, оба Вильямсы, Шебалин и я) в «Метрополь».
За ужином у нас — трех дам, был спор: у кого жизнь труднее». За чуть ироничной и небрежно брошенной фразой стоит многое. Елена Сергеевна помнила, до какого отчаяния был доведен Булгаков, когда она с ним только познакомилась в 1929 году. Его не печатали, не ставили и не брали даже рабочим сцены во МХАТ. А это театр, которому «Дни Турбиных» принесли мировую славу. Казалось, трагический конец неизбежен, но тут и раздался тот самый знаменитый звонок Сталина — было это 18 апреля 1930 года. Помню интонации Елены Сергеевны, когда она копировала известную манеру советского вождя: «Вы где-нибудь работаете?» — «Иосиф Виссарионович, меня не берут даже во МХАТ». — «А вы еще раз попробуйте...» Чуть ли не в 6 утра Булгакову уже звонили из театра, приглашали на работу. И возобновили «Дни Турбиных». И снова вскинула голову «рыжеволосая Елена», в доме захлопали пробки от шампанского, и бедный Мастер опять начал жить. Рассказывая об этих событиях, обычно Елена Сергеевна всплескивала руками, и синий шелк ее рукавов взлетал, мерцая: «Я обожаю Сталина! Он спас Мишу!» — восклицала она. Ах, эта женская логика!
Но годы безмятежности пролетели быстро. Наступил 1936-й. Гибельное время, не раз описанное историками, литераторами и очевидцами. Достаточно вспомнить громкий процесс над Зиновьевым и Каменевым. Из Ленинграда тысячами высылают дворян. Черная туча закрутилась смерчем, затягивая в свою воронку жизни и судьбы. «Правда» опубликовала разгромную статью о Шостаковиче «Сумбур вместо музыки». «Бедный Шостакович — каково ему теперь...» — пишет Елена Сергеевна, которая незадолго до этого слушала в Большом театре его оперу «Леди Макбет Мценского уезда».
После театра компания по традиции отправилась в ресторан. «Поехали в Клуб мастеров, пишет Булгакова. — Состав «Леди Макбет» ужинал в соседнем зале. Дорохин угощал шампанским. Потом подошел Мелик и Шостакович... Мы танцевали...»
В феврале 1936-го во МХАТе с огромным успехом прошла премьера «Мольера» по пьесе Михаила Афанасьевича, а в марте «Правда» уничтожила Булгакова ужасающим опусом «Внешний блеск и фальшивое содержание». Спектакль запретили. Булгаков покинул театр. Статья эта, по существу, вновь наложила вето на творчество писателя.
Но вернемся к «внешнему блеску» светской жизни Булгаковых начала тридцатых, когда многие с тайным восхищением и не без зависти наблюдали за красивой и знаменитой компанией. Еще бы! Сама Орлова и жена Булгакова! Благоухая французскими духами, на высоких каблуках они, казалось, легко и изящно шли по дорогам своих судеб. Они были предметом восхищения своих мужей, и они же были для них, своих супругов, опорой. Недаром два гениальных писателя нарекли их ведьмами. Горький после просмотра «Веселых ребят» похвалил молодую актрису Орлову в роли Анюты и сказал, что она «настоящая ведьма, потому что может все». А Маргариту, написанную по образу любимой женщины, Булгаков в романе делает ведьмой, которая летит над землей, чтобы найти, спасти и сохранить свою любовь. Но почему же все-таки ведьмы они, а не феи — такие неотразимо женственные и полные победительной прелести? А помните, что писала Маргарита в записке мужу, когда навсегда покидала его? «Я стала ведьмой от горя и бедствий, поразивших меня». И действительно, есть женские характеры, которые с неженской силой и стойкостью умеют не давать судьбе искажать данный им облик человеческой красоты. Вот такой характер и был у Елены Сергеевны. Я не могу не вспомнить строки стихотворения Анны Ахматовой, которое она посвятила Елене Булгаковой:
В этой горнице колдунья
До меня жила одна:
Тень ее еще видна
Накануне новолунья...
Подпишись на наш канал в Telegram