Когда Андрюши не стало, все как будто растерялись. Не знали, как со мной общаться. Наверное, думали: «Чего теперь Голубкиной делать? Она же без него вообще ноль без палочки». Все же решили, что моя жизнь практически состоялась из-за Миронова. Никому в голову не приходило, что я начала сниматься в 22 года, а поженились мы с ним значительно позже.
— Лариса Ивановна, как это — из простой советской студентки в 22 года в один день вдруг превратиться в звезду экрана, начать колесить по всему миру и не сойти с ума от этого?
— Очень просто. Я не могла сойти с ума, потому что в 13 лет меня родители увезли в Германию. После войны там было тяжело, но совсем не так, как у нас. И посуда другая, и мебель другая, и одежда другая — разбегались глаза у советских граждан. И все это было сразу, как только я туда приехала. Но папа мне сказал:
— Чтобы я не видел вас в магазинах с мамой, чтобы не стояли в очереди, не перекупали там что-то. То, что тебе надо, скажи.
Ну я и сказала:
— Елочные игрушки, домашние бархатные тапочки зеленые и конфитюр клубничный.
— Вот деньги. Иди покупай. Только чтобы не шлендрала и не строила из себя такую бабенку.
И еще мне там справили пальто с мутоновым воротником. Мама очень хорошо шила. Когда мне исполнилось 14 лет, она мне сделала из розового креп-сатина юбку в складку и матроску с галстучком. Розовое было отделано черным, очень красиво. Еще под это купили лакированные ботиночки. Через несколько лет я стала жить в Москве одна, нужно было оканчивать школу. Родители не боялись меня оставить, я была вполне самостоятельной. А мама с папой провели в Германии десять лет, и у меня все шмоточки были иностранные. Но мама меня предупредила, когда я поступила в театральный институт: «Все это не надевай, у девочек, твоих однокурсниц, нет такого». После «Гусарской баллады» я сразу начала ездить за границу, и все, что у меня было такого сногсшибательного, носила там. И за границей чувствовала себя спокойно после своего детского опыта жизни на Западе, голову не теряла.
— Наряды — это одно, а вот ощущение, что тебя все узнают, буквально все — старик, юноша, ребенок, младенец в коляске... Фильм же в первые полгода посмотрели почти 50 миллионов зрителей, да и потом продолжали смотреть.
— Я оказалась крепким орешком. Благодарить за это надо отца. Посмотрев фильм, которым так восторгались все вокруг, он сказал: «Ничего это не значит. Не тебя, так другую бы сняли. Поняла?» Я поняла. И голова у меня не кружилась. Я не знаю, что такое звездная болезнь. Мне всегда произошедшая со мной ситуация казалась смешной. Я удивлялась, вот только-только десять классов девочка окончила, а уже люди на улице встают в большую очередь, как за хлебом, чтобы взять автограф. Ну бред же! И я это воспринимала как бредятину.
Я к таким реакциям восторженным не привыкла. Меня никогда не хвалили. Родители больше тормозили, чем развивали. Мама моя вообще рассуждала так: «Лишь бы была здорова».
Ей советовали:
— Клавдия Михайловна, отдайте вы ее в балет, она так приспособлена к этому, посмотрите, какой у нее подъем.
— Нет, нет, что вы! А если с ногами что-то?
Не отдали меня в балет, а у меня с ногами все равно не все хорошо...
Говорили:
— Она у вас такая музыкальная! Так поет.
— Нет, что вы, у нее с горлом что-то.
Маме, кстати, даже лор о том, что у меня голос хороший, буквально во врачебном кабинете рассказывала. А она не впечатлилась. Потому что ну голос и голос, поет и поет. А у меня рот просто не закрывался. На меня родители кричали: «Хватит петь! Учи физику!» А я пела даже в туалете, там акустика лучше.
— И все же вы, несмотря на такое родительское равнодушие, поступили в ГИТИС на отделение музкомедии. Голос ваш оценили. Кто был вашими учителями — не в институте по расписанию, а в широком понимании этого слова, по жизни? Кого вы слушали, ценили и с кого брали пример?
— Три грандиозные Маши, к которым я приглядывалась и что-то у них брала, — Мария Петровна Максакова, Мария Владимировна Миронова и Мария Иосифовна Давыдова, второй режиссер Иосифа Хейфица в Ленинграде. Мы познакомились с Марией Иосифовной на съемках фильма «День счастья» и общались. Она была человеком удивительной внутренней культуры. Что говорила она, я впитывала. И ее дом мне нравился: как обставлен, как они с мужем завтракают. Когда они знали, что я приеду, накрывали стол скатертью, сервировали, сами причесывались и усаживались ждать. Мне это нравилось, и я присматривалась, приглядывалась.
Мария Петровна Максакова, моя педагог в ГИТИСе по вокалу, научила многому, не только пению: как себя вести, как сидеть, как разговаривать, как не психовать, как не спорить с людьми, не хамить — это все Мария Петровна. Я пришла к ней заниматься вокалом, но научилась гораздо большему, она сама стала для меня примером во всем. Даже видеть, как она сидит и говорит, уже было обучением. Вообще, среда, в которую ты попадаешь, очень много значит. С этим мне повезло.
Именно Мария Петровна сказала, что мне нужно сниматься в «Гусарской балладе». Если бы я не получила роль Шурочки Азаровой, неизвестно, как бы дальше сложилась моя судьба. Это решило многое, если не все. Я снялась, и получился перпетуум мобиле: завели меня вот так, со скипидаром, и помчалась я и по жизни, и по миру... Как мне говорили в Госкино, я была самой выездной артисткой. С третьего курса института начались непрекращающиеся поездки за границу. Я ездила с кино бесконечно: и с «Гусарской балладой», и со «Сказкой о царе Салтане», и с «Освобождением». Кто-то даже решил, что кагэбэшница или есть покровители из сильных мира сего. А со мной даже обычный инструктаж, как вести себя советскому гражданину за границей, не проводили. Наверное, я казалась морально устойчивой.
— А вы такой и были?
— Ну как вам сказать? В качестве иллюстрации расскажу одну историю. Она, кстати, тоже связана с Марией Петровной Максаковой.
Как-то я летала в Ливан на кинофестиваль с «Гусарской балладой». В делегации никого из СССР больше не было, я одна. В Бейруте оказалась в центре внимания: 23 года, молоденькая, хорошенькая, худенькая — 56 сантиметров талия. У меня был пояс серебряный, который я носила и на талии, и на голове как диадему — размеры совпадали. В Ливане я ни секунды в номере не сидела, носилась до шести утра — танцы, шманцы, переодевания. В гостинице даже прожгла ковер маленьким утюжком, который взяла, чтобы утюжить на платьице мелкие оборочки. Поставила его случайно на ковер с толстым ворсом. Ущерб был 150 фунтов. И за меня заплатил сам Тони Асуат. Он был покровителем русской делегации, меня опекал.
Почему кинофестиваль образовывался в том или другом регионе или городе? Местные богачи сбрасывались деньжонками и устраивали себе красивую культурную жизнь. Организовали международный кинофестиваль и распределили: я беру советскую делегацию, ты — французскую, ты — итальянскую. И они потом платили за сломанные ручки, разбитую посуду, сожженные ковры, пятизвездочные номера, обеды, ужины и так далее. Асуат платил за меня и меня развлекал. Вернее, нас. Я же сразу себе из советского посольства народу набрала, жен каких-то дипломатических. И если мы ехали вечером в ресторан, то не вдвоем, а, допустим, вшестером. Тони меня везде водил, был гостеприимным, даже пригласил к себе домой, познакомил со своей семьей, с женой, детьми, друзьями. Он собирался приехать в Москву, и я ему сказала: «Приедете — я вас встречу!» Думала, что это вообще нереально. Но не успела рта разинуть, как Асуат прилетел по своим делам, ну и позвонил. Конечно, я должна была от него спрятаться, но совесть мне не позволила. И я посоветовалась с Марией Петровной Максаковой: «Он меня так в Бейруте принимал, а я даже чай ему не могу предложить!» Тогда ведь советская девушка не могла общаться с иностранцами, звать в ресторан или к себе. И Мария Петровна предложила: «Лариса, пригласи его в мою квартиру, скажи, что это твоя. Я приду в половине двенадцатого, скажешь, я твоя тетка». Мы сняли ее портреты со стен, над роялем повесили парочку внушительных моих. Вместо Кармен Максаковой появилась Гусар Голубкина.
В гости пришли Наташа Фатеева, Рязанов с первой женой Зоей, Дмитрий Писаревский, главный редактор «Советского экрана», Никита Богословский, с которым Тони в тот вечер в Большом театре смотрели одноактные балеты. Тони даже не заподозрил, что я не хозяйка квартиры со старинной мебелью и роялем.
Когда гости ушли, мы с Марией Петровной вместе мыли посуду, еще раз все обсуждали и хохотали. У меня под мышкой была такса. Она тоже встречала иностранного гостя. Это была старенькая собака Марии Петровны. Она меня хорошо знала. И когда я приходила заниматься вокалом в комнату, где был рояль, садилась в проеме двери, чтобы послушать. Стоило мне чуть-чуть сфальшивить, такса передергивалась, морщила свой длинный нос и уходила. Мария Петровна говорила: «Вот, Лариса, мне не надо тебе ничего говорить, она все сказала: «Ты — мимо». У этой собаки был абсолютный слух...
Тони после той истории я никогда не видела. Но в Москву он, как потом выяснилось, приезжал. У меня была одна приятельница, которая работала в «Интуристе», и как-то она проговорилась, что он все время меня искал. Я спросила, что же они не дали мой телефон или не сказали, что я в Театре Армии служу, он бы пришел и нашел меня там. Но нет ответа. Завистливые бабенки...
А я ту поездку в Бейрут вспоминаю с большим теплом. Там я познакомилась со многими выдающимися людьми, например с самым известным кинокритиком Жоржем Садулем, с Омаром Шарифом и его женой. Вообще, у меня на фестивалях было много потрясающих встреч. Помню Аниту Экберг из «Сладкой жизни», Витторио Гассмана, знаменитого итальянского артиста, который играл слепого в фильме «Запах женщины». У меня есть журнал «Пари матч» с фото, где я танцую с Гассманом. Даже удивляюсь, почему я ни у кого на фестивалях автографы не брала. У меня собралась бы роскошная коллекция.
— Вы рассказали о двух Машах, которые на вас повлияли. А о третьей, Марии Владимировне Мироновой, — нет.
— Мария Владимировна Миронова — чудный человек. Помню, как я впервые пришла к ним в дом на Петровку. Она показывала мне квартиру, которая казалась очень большой, хотя по нашим нынешним меркам обычная «трешка» в пятиэтажке, правда, сделанная с большим вкусом. Мы зашли в спальню, там большая икона с горящей лампадкой. И тишина. Я даже вздрогнула. Она говорит: «Что вздрагиваешь? Людей надо бояться». Эти ее слова я часто вспоминала. Важные слова.
— Часто у невесток и свекровей сложные отношения. Как вы их налаживали, ведь многие говорят, что у Марии Владимировны непростой характер.
— Да кто вообще имеет право так говорить? Ничего я не налаживала, как было, так и было. Но я перед ней виновата. Я неправильно поступила, когда умерли мои мама, папа, Андрюша, я на нее не перекинула свое внимание. Побоялась. Хотя нужно было максимально заботиться о Марии Владимировне перед ее уходом. Она десять лет прожила без Андрюши. Но я не могу сказать, что она бы меня впустила... Я сейчас это говорю, чтобы оправдать себя. Неважно, впустила бы или не впустила: делай свое дело, помоги как-нибудь. Хотя она была настолько самостоятельной: и у Табакова в театре играла, и в театре Райхельгауза, и репетировала...
И ее характер — не наше дело. Мы не имеем права говорить, властная или не властная она. У нее был Характер. Александр Семенович Менакер очень ею дорожил как артисткой. В их театре на двоих он был главным режиссером, драматургом и ей подыгрывал.
Прекрасные у Андрюши были родители. Он многое от них взял. От отца — его музыкальность, даже пел с его интонацией. Папа прекрасно играл на рояле. Александр Семенович умер в субботу 6 марта, а 4 или 5 марта все было нормально, я заходила к ним, он мне аккомпанировал, я пела что-то.
— Родителям Миронова нравилось, как вы пели?
— Я больше критику за пение получала. Мария Владимировна была безапелляционной и считала, что в принципе никто не умеет ни играть, ни петь как надо. Но однажды она изменила этому правилу критиковать. В СССР из Румынии приехала вся такая загадочная Алла Баянова. Многие были увлечены ей и заинтригованы, потому что она рассказывала сказки о том, как и перед кем она там пела. И как-то Мария Владимировна меня позвала на концерт Баяновой, который проходил в Доме медика. Когда он закончился, Мария Владимировна вышла в фойе и громко, чтобы все слышали, сказала: «Ну, моя невестка-то романсы поет лучше!» Это было эффектно. Один раз в жизни я слышала похвалу в свой адрес. Но это не значит, что она как-то плохо ко мне относилась в остальное время. Совсем нет. Это все рассуждения обывателей.
Еще когда я никакой женой Андрея не была, но уже получила от него первое предложение, мы с Марией Владимировной и Александром Семеновичем ходили по концертам. В Театре эстрады были на Шарле Азнавуре и на Марлен Дитрих. Андрюше было 23 года, он бегал по каким-то барышням, а я проводила время с его родителями. На Дитрих мы сидели в первом ряду, а после выступления решили зайти за кулисы. А ей до нас нет никакого дела. Дитрих за шестьдесят, и она уставшая мировая звезда. Но несмотря на это, снизошла, когда ей сообщили, что народные артисты желают познакомиться. Мария Владимировна представила меня и попросила автограф с формулировкой: «Для нашей Лариски». Она меня так всем и представляла: «Наша Лариска».
— Но замуж за Миронова вы тогда не вышли.
— Не вышла. А зачем? Я не была в него влюблена. Вышла только через много лет. После четвертого предложения.
— Вы говорили, что неизвестно, как бы сложилась жизнь, если бы не было «Гусарской баллады». А как бы сложилась жизнь, если бы Миронов не стал вашим мужем?
— Ой, Господи, да я же без него прекрасно жила. Если бы он сразу стал моим мужем, когда я была молодой девочкой, прожила бы с ним долгие годы, а потом он бы из моей жизни исчез, тогда действительно это был уместный вопрос. А так мы стали семьей, когда нам было за тридцать. Все стоят на ногах, все состоялись.
— Это да. Но он такая значительная личность, что все равно все крутится вокруг Миронова.
— Крутится все — и хорошее, и похуже. Вообще, после смерти Андрюши, и особенно после смерти Марии Владимировны, обнаружилось, что не было ни одной женщины, которая бы просто на него посмотрела, и чтобы он с ней в ответ этому взгляду зовущему не переспал. Вот же что это такое? Бедный Андрюша. И главное, даже какие-то близкие люди это говорят, даже смешно. Может быть, я такая дурочка и не в курсе событий, но я же знаю, как было. И кое-какие секреты Андрея знаю, а они их знать не могут. В этой ситуации вряд ли у него могли бы быть романы. Смешно слушать некоторые рассказы. Допустим, мы едем в августе в Голландию вдвоем, проводим там отпуск, а потом мне кто-то рассказывает, что именно в это время у Андрюши в Москве был в разгаре роман с какой-то женщиной. Как он мог находиться сразу в двух местах одновременно? А неважно. Это же Миронов, он может все.
— Как вы думаете, почему он вызывал какой-то безумный ажиотаж у женщин? Что в нем было такого?
— Он очень обаятельный, очень хорошо пел, заигрывал с людьми. Он нравился, он влюблял в себя.
— Но ведь много интересных мужчин...
— Нет, не много. В нем была эта редкая энергия, которая забирает целиком, и уже никто другой не интересен.
— Миронов с его этой энергией был очень востребован как артист или чего-то ему недоставало?
— Не могу сказать, что с утра до ночи к нему бежали режиссеры со сценариями. Такого не было. Рязанов его не утвердил один раз, второй раз. У Андрюши были по этому поводу переживания... Андрюша очень хотел Сирано де Бержерака играть. Не получилось... Не могу сказать, что он был завален ролями. Мы с ним, например, вместе пробовались на «Кавказскую пленницу». Он на Шурика, я на Нину. Режиссер увидел других артистов в этом фильме. Потом еще мы пробовались в не самый популярный фильм про такси зеленое. Но даже и туда не утвердили. Вот ведь облом, как говорят.
Но у нас были концерты, которые мы стали с ним вместе работать. Час Андрюша, час я. Очень любила эти поездки. Потому что ближе всего мы бывали именно тогда. Мы часто ехали на три дня по России: пятница, суббота, воскресенье. Куда позовут, туда и едем. И нам было хорошо.
Я вообще концертную деятельность обожала. До Миронова 15 лет одна выступала. И это было само собой разумеющееся. Мало кто знает, но я начинала работать в «Самоцветах». Причем «Самоцветов» еще как таковых не было, только квартетник. Познакомились мы вот как. Юра Маликов поехал на ЭКСПО-70 в Японию. А я там была со своим кино. Тогда он как раз задумывал организовывать ансамбль и потихонечку покупал звуковую аппарату. Он слышал, конечно, как я пою, и вместе со Славой Добрыниным пригласил меня работать...
Наверное, моя певческая жизнь могла быть ярче. Но не случилось из-за моего легкомыслия. Я как-то не понимала, что можно в этом направлении карьеру строить. Да и не было возможности полностью пению себя посвятить, у меня ведь был Театр Армии.
— А вам никогда не было жалко, что вы всю жизнь служили именно в этом театре? Ведь у вас не так много ролей там было.
— Уйти оттуда мне помешала трусость и неуверенность в себе. Как-то Плучек меня позвал на роль Сюзанны в «Фигаро», я пошла даже с ним разговаривать на эту тему. Загорелась. Художественному руководителю Андрею Алексеевичу Попову обо всем рассказала. Он спросил: «А что, тебе там, в Сатире, больше денег будут платить?»
Можете себе представить, сказать мне про деньги?! У меня тогда зарплата была всего 69 рублей. Я покраснела и никуда не пошла. Подумала: «Какая разница, Сатира, Советская армия? Машина одна. Все зависит от тебя, Лариса». Ну, и я выбрала другой путь — зарабатывала деньги концертами.
И в театре тоже у меня что-то да получилось очень хорошо. Например, я играла Островского — «Позднюю любовь», «Сердце не камень», «Волки и овцы». Это мой автор. Да и другие удачные спектакли у меня были. И я подумала: «Ну, вот так буду жить припеваючи...» Конечно, это я сейчас бодрюсь и храбрюсь. Не все было гладко, и однажды я даже не выдержала и ушла из театра. Это были девяностые, смута. И режиссер Леонид Хейфец и один актер, когда во время репетиции я пела музыкальные пьесы, которые именно под меня для этого спектакля написал Гладков, сказали:
— А ты не пой.
— Как?
— Ну, потом споешь. Не пой...
Вот тут у меня кончилась нервная система, я повернулась спиной к залу, заплакала горькими слезами и сказала:
— Идите вы все... далеко! — и ушла на три года. У меня были концерты и поездки.
Когда уходила, у меня в театре был спектакль, где я сразу три роли исполняла. И наши артистки спокойно распределили эти роли между собой и играли, не спросив: «А может быть, ты будешь приходить и этот спектакль играть?» Нет. Слава тебе господи, что ушла, тоже мне, певица.
— Скажите, а актеры дружат между собой, или это вообще невозможная история при ревности и конкурентной борьбе?
— Не знаю. Я за внешнюю культуру. Зачем устраивать какую-то дружбу фальшивую? Мне это не надо. В театре я служу с 1964 года и ни у кого, кроме Зельдина, не была дома. В моем доме никто не был, кроме Покровской и Зельдина. У меня была установка — меньше быть в актерских коллективах. Я держалась особняком и, наверное, производила впечатление ершистости. Никогда на гастролях Театра Армии не сидела в компаниях... Помимо спектаклей, у меня на каждых гастролях было еще много концертов. Я вела совсем другую, отдельную жизнь. И Зельдин был такой же. Вот к нему я могла пойти попить чая с пирожными «картошка». Его жена Иветта ему их делала. Если он уезжал на месяц, она лепила ему 32 «картошки», и он распределял — в день по одной. И мог выделить мне одну штучку.
У меня впечатление, что он всегда очень мало ел. Иногда я поглощала его овощи и в качестве компенсации делала ему рыбные или куриные котлеты, и вот шесть-семь штучек ему дам, и он в день съедает по одной. И растягивает на неделю. Еще он не пил, не курил и вообще во всем себя ограничивал. Я имею право сказать, потому что мы с ним сыграли 465 спектаклей «Последний пылко влюбленный».
— Я правильно понимаю, что в основном в ваш дом приходили друзья Андрея Александровича?
— Да. Когда мы стали мужем и женой, у нас завелся коллектив домашних друзей, в котором были драматурги, композиторы, дирижеры, художники, адвокаты, медики и мало артистов. Вечерами собиралось человек по двадцать пять, шумная прекрасная компания. Ели, выпивали, слушали музыку, болтали до четырех утра — прекрасная традиция. Андрюше нравилось.
— Какие еще в семье традиции были?
— Мы ездили с 1979-го каждый год в Голландию. И даже в год его смерти у нас были уже куплены билеты в Амстердам. Он очень полюбил Голландию. В Советском Союзе поехать по приглашению знакомых за границу — это нереально, но мы с ним все эти годы отправлялись к нашей приятельнице. Я познакомилась с ней в Амстердаме на премьере. Она русская, старше меня на 20 лет, сидела в военных лагерях, вышла замуж за голландца. Выехать каждый раз было сложно, требовалась характеристика с работы, характеристика из ПУРа (политического управления армии), чуть ли не министр обороны должен был давать нам разрешение. И я согласилась пройти этот бег с препятствиями только потому, что настаивал Андрей, которому безумно нравилось за границей.
— Что ему еще нравилось?
— Ездить за рулем. Причем не быстрее 60 километров в час. Слушать джазовую музыку и вообще модную в то время музыку. Обожал виски и сигареты «Мальборо». Ни того ни другого в СССР не было, и мы привозили все из командировок или доставали через знакомых, имевших доступ к магазину «Березка». Это было непросто. И я как-то сказала:
— Андрюша, может наступить момент, когда ничего не будет.
— Тогда бросим пить и курить.
Он любил понт и на что-то второсортное или неидеальное согласиться не мог. Все у него должно быть перфектно. Даже если на улице жижа по колено, его замшевые полусапоги были идеально вычищены. А машина всегда идеально чистая, в любую погоду.
— Но вы тоже были идеальной. Всегда прическа, маникюр, фигура. Я знаю, каждое утро в 7.30 вы занимались гимнастикой.
— Да у меня был своеобразный получасовой воркаут с Джейн Фондой. Спорт давал необходимые мне силы. У меня мама болела, Маша была маленькой. Андрюша за моими спортивными па наблюдал. Он просыпался чуть позже, переступал через меня, занимающуюся, завтракал, уходил на репетицию, а вечером играл спектакль. А после приходил, садился в гостиной в кресло, звонил Грише Горину, и они часами могли разговаривать. Когда Андрюши не стало, Гриша звонить перестал.
Вообще, когда Андрюши не стало, все как будто растерялись. Не знали, как со мной общаться. Наверное, думали: «Чего теперь Голубкиной делать? Она же без него вообще ноль без палочки». Все же решили, что моя жизнь практически состоялась из-за Андрюши. Никому в голову не приходило, что я снялась в 22 года, а поженились мы с ним значительно позже. Чего я делала-то до этого? Я до сих пор за счет этого и живу, за счет этих лет. И получилось так, что без него я как будто никудышная.
— А от кого вы получали большую поддержку?
— Ни от кого. Какая поддержка? Наш дом мог быть полон и до сегодняшнего дня, если бы я все время приглашала, варила, парила, жарила.
— А вы прекратили в один день?
— Не в один день. Как-то устроила «День Андрея». Мария Владимировна прокомментировала: «Вдова развлекается». А когда я собирать людей перестала, она сказала: «Выдохлась вдова». Мария Владимировна мне говорила: «До тех пор пока будешь приглашать, будут приходить, не будешь приглашать, никто не придет». Так и случилось. Я могла бы быть в позе такой бедной вдовы, которая везде ходит и постоянно говорит: «Друзья, давайте вспомним Андрея!» Но это не моя история. Мне нужно было работать. Некогда было холить и лелеять мысль, что я несчастная. А если я и была несчастной, про это не сказала бы. Терпеть не могу, когда меня жалеют.
Удивительно, но даже после смерти Андрея мне завидовали. И тут в чем-то даже я виновата. Расскажу вот какую историю. Андрюша умер 16 августа. А 17 августа у него должен был быть концерт в Шяуляе. И никто из публики не сдал билеты. И в 1991 году мы приехали в Шяуляй целой армией артистов — Шура Ширвиндт, Игорь Кваша, Мария Владимировна и многие другие, чтобы дать концерт для тех, кто сохранил билеты, а потом поставить крест на Гору Крестов.
Все жили в городе в гостинице, а мы с приятельницей недалеко от города на хуторке, где озеро, лес, коровы, козы, телята. Днем мы поехали на Гору Крестов, вечером был концерт, а после я всех пригласила заехать на хутор поужинать и, если кто захочет, переночевать. И все радостные поехали туда на икарусе. Я организовала. А мы с хозяевами дома на хуторе приготовились очень здорово. Накрыли огромный стол на улице. Они угощали всем натуральным: колбасой, рыбой, сыром, салатами, огурцами, помидорами. И я, дурачась, когда мы туда-сюда бегали, накрывая стол, придумала: «Давайте изобразим, что я хозяйка, а вы мои батраки». Они хохочут, соглашаются. Зачем я это затеяла? Ради веселой шутки. Когда у меня люди спросили, что за хутор, а я, не моргнув глазом, заявила, что его купила. Вы бы видели их лица. Разве это возможно, что умер Миронов, а вдова живет роскошно и хутор покупает? И там еще батраки, которые в то время, когда артистка Голубкина играет, ухаживают за козами, курами и урожай овощей выращивают... Это было уже слишком. Пошла зависть. Ни один человек не остался ночевать, все уехали. Я даже не успела им сказать: «Ребята, подождите, я обманула вас! Оставайтесь, это я пошутила». И вот тогда я поняла, какая же я идиотка. Мою игру и юмор поддерживал только Андрюша.
А потом люди решили, что у меня магазин автомобилей. Мне даже Кваша позвонил, стал расспрашивать, какую машину ему купить, «мерседес» или БМВ. Я удивилась, что он обращается ко мне. А он сказал: «Я слышал, что у тебя магазин авто...»
Если у меня появлялось кольцо со стекляшкой за 50 долларов, все говорили: у нее бриллиант восемь карат... Отказывались верить, что ничего подобного нет. Ни один не позвонил и не спросил: «А как ты выживаешь? Как ты живешь без Андрея? Тебе помочь?»
В Латвии лет пять назад был вечер памяти Миронова на фестивале музыки театра и кино. Я не была в Юрмале со дня его смерти, боялась этого места, но тогда поехала. Собрались разные артисты и пели, а меня среди выступающих почему-то не было. Юра Стоянов спросил:
— Лариса, почему ты не поешь?
— Мне не разрешают.
— Ты должна спеть!
И я спела из зала: «Мы сегодня расстались с тобою». Андрюше очень нравился этот романс. Обычно он просил меня спеть именно его.
И знаете, люди примитивно мыслят. Они решили, что если я пою «Мы сегодня расстались с тобой», значит, я хочу сказать: «Ой, вот он умер, и я уже все, помню только Андрея и никогда в жизни ни на кого не посмотрела...» Это неправда. Я очень ценю его и помню, но у меня нет такой дурацкой бабской лживой тоски, чтобы провопить: «Я его никогда не забуду», — а самой побежать за угол и разгуляться с кем ни попадя. Одни разговоры только. А ты проживи так, сама по себе, одна, а не болтай языком. Толпа меня осуждала и обсуждала на похоронах: «Ой, а почему она не плачет?» Да потому что я окаменела. «Надо, чтоб душа окаменела, Надо снова научиться жить», — это Анна Ахматова.
— У вас никогда не было еще любви, желания выйти замуж?
— Вот в том-то все и дело! Не было. Не потому, что я для себя приняла нерушимое решение — раз был великий Андрей Миронов, значит, я уже не могу ничего себе позволить. Нет. Так получилось: он ушел, а я осталась. Конечно, потом какие-то увлеченности были, но это все проходящее. А на 60-летие я вообще установку себе дала перестать кокетничать и улыбаться. Но не потому, что Андрюша мертвый, а потому что уже неприлично в таком возрасте.
— Что такое любовь?
— Общие слова я могу сказать, а глубокие, настоящие — это вряд ли... Я вот сейчас, например, думаю, что больше тридцати лет никогда ни с кем не обнималась. А это очень хорошая штука: обнять, прижать, пожалеть, погладить по головке. Так этого хочется! Вот когда внуки здесь у меня были, я их тискала...
— Мне кажется, или вы любите быть одна?
— Люблю. Это правда. Во мне сочетается несочетаемое. Я общительная, но дистанцию держу. Я кошка сама по себе.
— Вы Рыба сама по себе.
— Да, по гороскопу я Рыба. А знаете какая? Камбала. Сама это придумала. Ложишься на дно и одним глазом обозреваешь. Полежишь, вспомнишь: надо блеснуть. Выплываешь, блеснешь, хвостом стукнешь, и опять на дно. То есть раздразнишь, дескать, вы здесь, да? А я могу вот так — ты-ды-ды-ды-ды, и все, и меня нет опять.
— Вы полюбили себя наконец со своими комплексами и неуверенностью в себе, с тем, что вас не хвалили или осуждали?
— Вы видите в моем рассказе любовь к себе? Нет ее. Но не потому, что я ущербная. Себя полюбить невозможно. Кто это придумал? Только дурачье одно себя может полюбить. Но что-то из того, что я сделала, мне нравится. Вот я, например, недавно, когда пела на спектакле «Заплатки», сама себе призналась, что мне очень понравилось, как я все подавала. Спектакль поставили именно в мой день рождения. Я попросила. А так обязана была бы что-то еще придумывать: как встречать, как угощать, а тут работаю и работаю. Пришел на спектакль Андрей Малахов, я ему специально спела «Милый друг дорогой, ты останься со мной». Предварительно предупредила зрителей, что уже в таком возрасте, что не имею права произносить эти слова, но вынуждена, потому что здесь прекрасный Андрюша: «Видишь, как я люблю, как давно тебя жду! А не то поди прочь, ты уж больше не мой! Поди прочь, Бог с тобой, Бог с тобой». И низкие ноты очень хорошо звучали. Я была довольна. И зрителям понравилось. А мне как раз нужно, чтобы меня поддержали сейчас, когда в голосе исчезает кантиленное звучание (широкий напевный звук. — Прим. ред.).
— У вас есть друзья, с которыми можно поговорить откровенно, поделиться мыслями, чувствами?
— Друзья есть. Но нельзя быть откровенным ни с кем. Шопенгауэр считал, что нельзя говорить своему другу то, что не должен знать твой враг. Если ты хочешь жить, в свою раковину завернись и живи там. Так что не могу сказать, что я прямо бросаюсь с исповедью на подруг. Но они у меня есть. Некоторые еще из школы с Волочаевской улицы — Женя Островская, Света Пруслина, Наташа Рудинцева. Когда у меня была здорова нога, я их куда-нибудь постоянно звала, а сейчас они мне почти каждый день звонят. Еще в подругах продюсер Наташа Иванова и Кира Прошутинская, с которой я почти каждый день беседую по телефону. Люблю с ней поговорить. У нас нет бытовухи. Мы с ней где-то в облаках витаем, что-то всегда рассказываем друг другу. Иногда нас прорывает на медицину, у кого чего болит. Но мы сами себя останавливаем. Конечно, мой друг Андрюша Малахов, с которым я разговариваю часто. Общаюсь с молодыми людьми из разных областей деятельности, и так сложилось, что среди них много Саш. Мой самый любимый мужчина — Саша Розенбаум. Мы с ним время от времени разговариваем. Мне кажется, он какой-то невозможно мудрый. Очень люблю, когда мне Саша звонит, я сразу улыбаюсь от уха до уха. А какой у него красивый тембр по телефону, просто с ума сойти! Я была на нескольких его концертах, и на последнем тоже, и отметила: что-то изменилось в звуке. Я даже спросила, не занимается ли он случайно оперным пением? Потому что как-то по-другому формировался его голос.
— Лариса Ивановна, что в жизни важно, а что полная ерунда?
— Вообще, важна сама жизнь, и я счастлива, что еще жива... А про важное и неважное не могу сказать, я не философ. Я никто, просто болтушка. Болтаю без остановки, когда кого-нибудь поймаю. Так-то я молчу все время. Я очень много молчу. У меня даже были эксперименты. Как-то мы были с дочкой Машей в Израиле, встречали там Новый год. Когда ехали из Тель-Авива в Иерусалим, нам показывали окрестности и сказали: «А вот тут, справа, мужской монастырь. В нем живет один из американских астронавтов, который дал обет молчания и молчит уже несколько лет». И я вскоре после этого решила себя проверить. Молчала 17 часов, себя проверяла. Правда, это было в Швейцарии, в Лёйкербаде. Там это просто, языка-то не знаю. Если бы я знала немецкий или французский, может быть, чего-нибудь сказала. Ну, обычно же входишь в кафе, здороваешься, потом: «Будьте любезны, принесите мне кусочек рыбки». А я даже этого не произносила. Считаю, что эксперимент удался. Мне понравилось.
Теперь могу молчать гораздо дольше. Вот вы уйдете, я ни с кем не заговорю. Уже никто не придет ко мне сегодня. Мне так комфортно. Я много болтала в жизни, пора и помолчать.
— Мне казалось, вы больше шутить и смеяться любите.
— Это правда. Но одно не исключает другое. Смешит меня действительно многое. Сейчас, когда в паспорте уже неразборчивым почерком написан год рождения, веселюсь еще больше, чем в юности. Не знаю, передаются ли генетически какие-то семейные черты, но, мне кажется, жизнерадостность и юмор у меня от маминой родни. Мамины родственники очень смешливые были. Тетя Шура улыбчивая, что ни скажет, все смешно. И дочка ее Зина такая же. Причем в основном смеялись не над соседями, а над собой: «Представляешь, пошла в лес, споткнулась о гриб, ха-ха-ха!»
И я рада, что не утратила этой способности смеяться над собой.
Подпишись на наш канал в Telegram