«Бросив юридический факультет Пермского университета, Бурков трижды приезжал в Москву поступать в театральное училище, но безуспешно... В наш Театр имени Станиславского он попал тоже непросто... Когда его на показе спросили об образовании, бесхитростно ответил: «Нет у меня никакого образования. А что, разве не видно?» Ответ приняли с юмором. В это не могли поверить, ему ведь было уже за тридцать!» — рассказывает вдова актера, актриса Татьяна Ухарова.
Наша встреча с Жорой произошла в 1964 году. А уже в 1965-м мы поженились, через год родилась дочь Маша. Надо сказать, что в те годы Бурков не был завидным женихом. К нему еще не пришел успех, когда в кино он был нарасхват. Жора был занят на разовых подработках в театре, получал рубль пятьдесят за спектакль. Жил частично на те деньги, что его мама присылала из родной Перми. Снимал комнату где-то за метро «Бауманская». Я помню эти ужасные полуразрушенные деревянные домики! Хозяина квартиры, где Жора снимал комнату, звали Воруй Нога — он хромой был. Мне, когда туда первый раз пришла, стало не по себе... Но какой контраст: комната Жоры была светлой, убранной и там было очень много книг. Жора обожал чтение. Собрал огромную библиотеку. Вот когда говорят: человек-энциклопедия — это про него! Он ведь помнил все, что прочел. Думаю, мало кто из современных актеров может похвастаться тем, что одолел все произведения Станиславского или Михаила Чехова. А Жора их проштудировал от корки до корки. Обожал русскую классику, особенно Лескова, Сологуба, Платонова. Мог сказать, например, с каким персонажем на какой странице говорил князь Мышкин в «Идиоте» у Достоевского...
Известен факт, что Бурков сначала поступил в Пермский университет на юридический факультет. Но это не потому, что он хотел быть юристом. Просто нужно было куда-то поступать. Его приняли, так как Жора прекрасно играл в волейбол, был в составе молодежной сборной, в университете нужны были хорошие игроки в команду, и его взяли. У нас фотографии есть, где он играет в волейбол на пляже реки Камы, ребята все спортивные, молодые... Он окончил три курса юридического факультета. А увлечение театром возникло с того, что Жора начал заниматься в студии при Пермском драматическом театре. Так увлекся, что бросил институт и собрался в Москву, чтобы поступать на актерский. В этом решении родители его, как ни странно, поддержали. Он был единственным любимым сыном в семье, и все его воспитывали в уверенности, что он умница и красавец. Что, кстати, возможно, и позволило ему так поверить в себя и стать артистом. Да и жизненный опыт помогал. Жора вообще очень внимательно наблюдал за людьми, подмечал какие-то их черточки, записывал, чтобы потом использовать в какой-нибудь роли. Это была сложная и кропотливая работа, но результат того стоил... Да и семья у него была интеллигентная. Отец Буркова Иван Григорьевич служил главным механиком на Мотовилихинском заводе. Он был такой интеллигент из крестьян. Мама Жоры Мария Сергеевна была домохозяйкой, обожала сына, во всем его поддерживала. Это она ему сшила костюм, в котором я Жору в первый раз увидела! Бурков трижды приезжал в Москву поступать в театральное училище, но безуспешно. Во-первых, у Жоры был пермский говорок. Считали, что шепелявит... У него действительно был дефект дикции. Правда, когда он выходил на сцену, шепелявость сглаживалась. Но препятствием было не только это, в то время просто трудно было разглядеть его амплуа... Кого будет играть? Рабочего, интеллигента?
В наш Театр имени Станиславского он попал тоже непросто. Один московский театральный критик увидел игру Буркова в кемеровском театре и посоветовал обратить на него внимание режиссеру Львову-Анохину, дал координаты. Борис Александрович послал телеграмму Буркову с вызовом в Москву, а потом о ней забыл... Поэтому так получилось, что Жора приехал, а его никто не ждет. А театр вообще находился на гастролях в Минске. Бурков приехал туда, попросил его прослушать. Показывался в роли Поприщина из гоголевских «Записок сумасшедшего». И произвел очень хорошее впечатление. Правда, когда его спросили об образовании, бесхитростно ответил: «Нет у меня никакого образования. А что, разве не видно?» Ответ приняли с юмором. В это не могли поверить, ему ведь было уже за тридцать.
Я в тот момент уже несколько лет работала в Театре имени Станиславского — в 1961 году получила роль в спектакле «Сейлемские ведьмы». Из студии при театре меня взял в основную труппу сам Михаил Яншин, художественный руководитель. С 15 лет я выходила на сцену с такими известными актерами, как Евгений Урбанский, Евгений Леонов, Петр Глебов, Юрий Мальковский, и многими другими. Конечно, были свои представления о мужской красоте. Почему же мне понравился Жора? Мне показалось, что он просто копия Бельмондо, хотя это, конечно, не так. А я этим актером увлекалась. На самом деле, тут вопрос не в красоте. Просто человеческое притяжение двух людей, с первого взгляда. Когда по Театру имени Станиславского разнеслась новость о появлении очень талантливого, но чудного актера, всем хотелось его увидеть. Я встретилась с ним у доски распределения ролей.
Не обратить на Жору внимание в любом случае было трудно. Уж очень смешно он был одет, когда пришел в первый раз в наш театр. На нем были пиджак в фиолетовую клетку, брюки, сшитые из моряцкой робы, а под пиджаком — красный свитер. Волосы были зачесаны назад хохолком и намазаны бриолином. Наверное, именно такие представления были у Жоры, приехавшего в столицу из Перми, о том, как должен выглядеть столичный актер. «Вы Бурков?» — спросила я. «А вы Ухарова? — ответил он. И, немного помолчав, добавил: — Значит, будем играть вместе». Но и за этим клоунским нарядом я разглядела настоящее, его душу... У него пластика была другая, он как-то очень нежно и уютно ответил на мой вопрос. В каждой фразе, в каждом слове было что-то, что отличало его от Москвы, от людей, которые меня окружали раньше. И у меня возник к нему интерес... Жора был удивительно искренним и наивным человеком. У него в глазах светилась доброта, и я горжусь, что первой это разглядела.
Если между мной и Жорой сразу возникло полное понимание, то с родителями с обеих сторон было непросто. Мой папа поначалу невзлюбил Георгия. Отец всегда читал газету «Правда» и прочел там статью о маньяке из Перми. Приметы этого человека по описанию совпадали с Бурковым. Он меня попытался убедить, что не нужно с Жорой связываться. Мы поссорились. Я обиделась, ушла из дома... Мама Жоры тоже имела свои представления о том, какая супруга должна быть рядом с любимым сыном. Когда он ей написал, что актриса, она, наверное, представила кого-то типа Татьяны Дорониной. Мы впервые увиделись на перроне вокзала. Она приехала, привезла ложки, вилки, белье постельное, чемоданов было много. Но когда увидела меня на платформе... Я по ее взгляду поняла, что ей не понравилась. Какая-то пигалица, 43 килограмма весом, косички торчат. Она сказала: «Жорочка, она же тебе не ро?дит». И так и уехала, забрав все привезенное с собой. На нашей свадьбе ее не было. Жора очень огорчался, потому что маму любил. Он не все ей мог объяснить, но о том, чтобы вступить с матерью в конфликт, даже речи не было. Сын проводил ее на вокзал, обцеловал с ног до головы и посадил в поезд. Жора очень любил мать, но и со мной расстаться не смог. Ну а поскольку обе семьи наш брак не восприняли, денег у нас не было ни копейки.
Свадьба прошла невесело. В день бракосочетания я рано утром побежала в парикмахерскую, сделала модную прическу с начесом. Я была худенькой, и на мне эта прическа, конечно, смотрелась как большое нагромождение. Жора, когда увидел, сказал: «Жениться не буду!» Пришлось все распустить... Вечером, за столом, он решил повеселить гостей историей о моей прическе. Я обиделась, взяла свидетельство о браке, смяла и выбросила в окно. Потом убежала к подруге... Та, к счастью, поговорила со мной и убедила вернуться к мужу. Когда я позвонила в дверь, Жора открыл и совершенно спокойно сказал: «Вот и жена!» Он ни в чем меня не обвинял. Свидетельство мы утром нашли под нашими окнами, и муж его отгладил утюгом. Такой у него был спокойный характер.
Прошло время, родилась Маша, приехала Мария Сергеевна, увидела внучку, да еще названную ее именем, и ее отношение к нашей семье изменилось... Нам было действительно тяжело: денег мало, нормального жилья нет. Я Машу всегда при себе держала, буквально под мышкой носила. Пользуясь тем, что выглядела не по возрасту юной, в школьной форме вела пионерские концерты, использовала любую возможность подзаработать. И параллельно еще училась в Щукинском училище... Но когда пришло время мне получать диплом, пришлось дочь отвезти в Пермь. Сделав это, мы с Гошей потом ехали обратно в Москву в поезде и плакали... Полтора года Маша была с бабушкой. Теперь я понимаю, что совершила ошибку. До трех лет формируется характер ребенка. Маша вернулась — по нраву копия бабушки Марии. Да еще и с пермским говорком! Но я бесконечно благодарна Марии Сергеевне за эту помощь. Потому что иногда буквально нечего было есть. А Жора мотался по съемкам, старался хоть где-то заработать. Но мы эти трудности воспринимали нормально. Многие молодые семьи так жили. И это не было препятствием для того, чтобы заводить детей. Такие испытания, как безденежье, бедность и неустроенность, сплачивают людей, дают им запал на всю последующую жизнь. Больше ценишь дорогого человека. Я Жоре за его талант могла простить абсолютно все. Да и что было прощать? Он был замечательным мужем и отцом, со всех съемок всегда стремился домой. Даже есть мог только дома — рестораны и кафе терпеть не мог.
Какое-то время мы с Жорой оба работали в Театре имени Станиславского, а потом он ушел к Ефремову в «Современник». Но только он туда пришел, как буквально спустя год Ефремов задумал уходить во МХАТ. А для Георгия Ивановича основной причиной перехода была работа с Олегом Николаевичем. Ефремов поступил честно: он пригласил с собой всех актеров, особенно тех, кто работает недавно. Немногие пошли. Георгий Иванович не примкнул к группе возмущенных актеров, которые уговаривали Ефремова остаться в «Современнике». Он его не осуждал. Понимал — это рост. И так вот Жора автоматически попал во МХАТ. Другой бы обрадовался! Но Жора походил по коридорам, посмотрел, почувствовал атмосферу и понял, что это не его. Понял, что не вписывается в рамки МХАТа.
Ефремов отнесся к его уходу нормально, сказал: «Ну, не хочешь и не хочешь». И все. Но потом Георгий Иванович во МХАТ возвращался, причем пришел туда вместе со мной, это было в 80-е годы. Мы пришли, попросились, и Ефремов нас принял. И пять лет мы там работали. В общем неплохо, но Жоре хотелось ставить самому, он мечтал о режиссуре. Таких возможностей тогда для него не было. Олег Николаевич видел его только как характерного актера. Он даже как-то ему сказал: «Мне бы твою органику». Это он в нем признавал, но не видел личности... И вот когда Жора ушел, Олег Николаевич приехал к нам домой, уговаривал его остаться. Не уговорил. И обиделся очень. Больше они не общались. Мне тогда тоже пришлось уйти из МХАТа... Конечно, Олега Николаевича можно понять: он был очень терпелив к Жоре, старался его сохранить. Но если считал, например, что актеру ставить самому не надо или у него есть свое амплуа, бесполезно на него было влиять. Или подчиниться — или разойтись.
Говорили, что Бурков бегает по театрам. Ну он бегал же не за званиями, не за квартирами — за творчеством. Жора страстно хотел заниматься режиссурой. Уже когда подружился с Шукшиным, задумал поставить его сатирическую повесть-сказку «До третьих петухов». Помню эту странную читку... Мы были на гастролях, Шукшин приехал, чтобы читать свою пьесу. Вечером, после спектаклей, рассадили вымотанных артистов. И на них никакого впечатления не производило чтение. А я смотрю, у Шукшина прямо желваки ходят, он всегда очень точно чувствовал, нравится людям или нет... Так и не поставили пьесу. Но с Шукшиным возникла дружба. Почти все друзья Буркова остались в Перми, в театральной студии, в которой он когда-то занимался, а новыми в Москве он так и не обзавелся. Поэтому, когда в жизни Жоры появился Василий Шукшин, это было как... первая любовь. Взрослые уже люди, разные по характеру и жизненному опыту, они буквально вцепились друг в друга. Были похожи в отношении к своей родине, в том, что оба лишены цинизма и сосредоточены на творчестве. Может, им легко было друг другу открыться, поведать какие-то заветные свои мечты. Они много общались, вместе писали «До третьих петухов»...
Знакомство длилось недолго: Шукшин вскоре умер. Случилось это на съемках фильма Бондарчука «Они сражались за Родину», где Жора и Василий Макарович снимались... Они по утрам всегда вместе пили кофе. Обычно Василий Макарович просыпался первым и шел будить Жору. Но в то утро мой муж так Шукшина и не дождался и сам пошел к нему в каюту теплохода, где все актеры жили. Постучал, ему никто не открыл. Потом зашел и увидел лежащего Василия. Дотронулся... Потом бросился звать людей...
Я приезжала к Жоре на съемки «Они сражались за Родину», за два месяца до ухода Шукшина. Была свидетелем их бесед. От них такая энергия исходила! Сразу хотелось работать, жить, творить рядом, они очень заводными были. Этот жуткий кофе свой растворимый выпьют и говорят, говорят, мечтают... Помню, как Жора и Василий Макарович уезжали из Москвы на съемки в последний раз. Мы жили рядом: Шукшин на улице Бочкова, а мы — на проспекте Мира, обычно он за Жорой заезжал. Встречались всегда у лавки журналиста. И вот я пошла Жору провожать. Когда подошли к машине, увидели, что с Шукшиным происходит что-то странное. У него ходили желваки, в глазах стояли слезы. Я отошла в сторону, но услышала, как он говорит Жоре: «Расстроился! Лидка уехала на какой-то фестиваль, мать заболела, а девчонки выскочили за мной, я им говорю «Идите домой, холодно». А они стоят как два штыка». И закрыл лицо руками. Так вот, сердце его чувствовало, что не увидит он больше своих детей...
Жора говорил, что там не было ничего криминального, а какой смысл ему меня обманывать? Просто никто не думал, что Василию Макаровичу действительно станет плохо. Он ночью жаловался на боли в сердце. Нашли какие-то капли для него. Шукшин сказал: «Что-то мне так плохо, что я даже курить не буду, а пойду и лягу». Позднее его соседи рассказывали, что слышали стук в стенку: видимо, он стучал им, но они то ли не услышали, то ли не обратили внимания... Выглядел Шукшин в то время нелучшим образом, казался усталым, измотанным. Я это видела, когда приезжала на съемки. Постоянно курил и пил много кофе, так что снимавшийся в той же картине Иван Лапиков даже сказал: «Шукшина убили сигареты и кофе».
Когда не стало Василия Макаровича, Жора очень изменился, его будто лишили стержня, опоры. Не проходило недели, чтобы он не писал о Шукшине или не рассказывал о нем в интервью, его статьи все время появлялись в газетах и журналах. Хотел создать и творческий Центр имени Шукшина, но не успел.
Жора в кино в те годы уже предпочитал сниматься в серьезных ролях. А когда его открыл Эльдар Рязанов — спасибо ему, конечно, — в Жоре он увидел спившегося интеллигента. Сначала работник фотоателье в «Зигзаге удачи», который подсчитывал, сколько поллитровок можно купить на деньги от продажи лотерейного билета. Потом была «Ирония судьбы...», где Жора так сыграл человека, который «никогда не пьянеет», что уже никому невозможно было доказать, что в жизни он малопьющий.
После премьеры Георгия Ивановича узнавали на каждом углу! У народа к нему было панибратское, свойское отношение — как к своему мужику, который любит выпить. И конечно, после выхода «Иронии судьбы...» в магазинах его были готовы обслуживать чуть ли не бесплатно, во всяком случае, Жора мог бы получать любой дефицит. Но Георгий Иванович наотрез отказывался ходить в любые магазины, кроме книжных. Он стеснялся. Это мне приходилось по магазинам бегать... А еще у Жоры была удивительная, редкая черта, свойственная только очень добрым людям: он умел посмеяться над собой, сочинить что-то о себе только для того, чтобы повеселить окружающих. Не раз ему говорила: не рассказывай ты эти байки о себе. Люди запомнят, будут передавать из уст в уста, и вот уже о тебе ходят какие-то невероятные слухи. Но ему нравилось веселить людей, он мог ради красного словца и себя не пощадить.
В ресторан вообще с ним было невозможно зайти. Из интеллигентности он не мог «послать» приглашающих его выпить, приходилось мне разговаривать с людьми, отгонять от него назойливых поклонников. Пожалуй, единственный вопрос, где он мог проявить решительность, — это отцовство. Георгий Иванович был потрясающим отцом! Когда Маша родилась, он так боялся, что с ней что-то случится, что бегал в поликлинику, стоило ей кашлянуть, и замучил там всех. Однажды на улице я встретила врачей нашей поликлиники, они обратились ко мне: «Он очень хороший папа, но не выпускайте его из дома. Не нужно, как только дочка пукнет, бежать к нам...» Конечно, мы мечтали о сыне, два раза я пыталась выносить ребенка, не удалось. Это была наша трагедия...
Позже, когда дочь выросла, его чувства к ней изменились. Кроме любви появилось такое уважение, какого я никогда не видела. Уважение к ее личности. И Маша, видя, как отец к ней относится, не могла себе ничего такого позволить, что позволяли ее подружки. Как-то раз классная руководительница вызвала нас в школу и говорит: «Ваша дочь все время смеется». Я так испугалась, думаю: что, она ненормальная, что ли, у нас? «Как смеется, где смеется-то, когда?» — «Ну, как когда, на перемене...» И тут мы с Жорой дружно расхохотались, взялись за руки и ушли. Сказали: «Извините, мы думали, что-то серьезное случилось».
После школы Маша поступала сразу во все театральные вузы, но ее не приняли. Мы с Жорой в это время были на гастролях. На следующий год, когда мы помогли ей подготовиться, она поступила в Школу-студию МХАТ. Когда окончила институт, работала по разным театрам, а Жора все время переживал, что она не у него работает. Георгий Иванович тогда создавал Центр культуры имени Шукшина и хотел там открыть театр. В 1988 году открытие центра разрешили, но Георгий Иванович попал в больницу, потом долго лечился в санатории. А в 1990-м его не стало... Я так боялась за Машу! Между ними такая тесная связь была. И до сих пор для Маши идеал — отец. Мы каждый день его вспоминаем.
Знаете, у зрителей, которые приходили на его концерты, за два часа происходил полный переворот в сознании. Они думали, что сейчас выпивоха расскажет им смешные байки, а видели перед собой образованного, начитанного, интеллигентного человека. С энциклопедическими знаниями! И такую наивность, чистоту взгляда на людей он хранил всю жизнь. Никогда до конца не верил в человеческую подлость.
В июле 1990 года с Георгием Ивановичем случилась беда... Чтобы достать книжку, которая стояла на верхней полке, муж — он был дома один — забрался на журнальный столик на колесиках. Тот поехал, и Жора упал очень неудачно. Кость раздробило, был перелом. Если бы я в тот день не уехала на дачу, ничего бы не случилось. Было множество знаков, что мне не нужно уходить из дома. Жора несколько раз просил меня остаться. Обычно я его слушалась, а тут, зная, что вечером он ждет гостей (у него должен был состояться серьезный деловой разговор) решила, что помешаю. Отправилась вместе с дочерью и всю дорогу была в тревожном состоянии... Когда мы приехали на вокзал, узнали, что электричку задержали. Вечером на дачу приехал Сергей Вельяминов, Машин первый муж, рассказал, что Жоре звонил Рязанов и предложил ему главную роль в своей новой картине «Небеса обетованные». Это была такая радость! Но у меня на сердце были какие-то нехорошие предчувствия, просила: «Давайте вернемся домой», но никто меня не послушал.
Как потом выяснилось, из-за перелома у Жоры оторвался тромб, который закупорил легочную артерию. К тому же врачи не обратили внимания на проблемы с сердцем. Я, пока там сидела, постарела от переживаний на несколько лет. В результате было потеряно много времени...
За все 30 лет, минувшие со дня его смерти, Жора снился мне один раз, в 1990 году. Мы с Машей тогда переживали тяжелый период — без работы, без денег. А во сне я увидела, что Жора показывает на Театр Станиславского и говорит: «Идите туда!» Послушала его, вернулась в родной театр... Я постоянно ощущаю его присутствие в своей жизни. Муж всегда появляется в важные моменты, когда мне требуется совет. Например, я могу увидеть его по телевизору, он говорит по роли какую-то фразу, и в ней я нахожу ответ. Его нет уже 30 лет, и я понимаю, что привыкнуть к его отсутствию невозможно. Все равно он с нами.
2019 год
Подпишись на наш канал в Telegram