«Миша каждый день говорил: «Я тебя люблю!» Отвечала: «Я тебя тоже». — «Ненавижу вот это — «я тоже»...
— Наталья, этот год юбилейный — 90-летие Михаила Михайловича, и по этому случаю запланировано множество событий. Одно из главных — мультиформатный проект «Жванецкий» — гала-концерт, где произведения Михаила Михайловича читают Стоянов, Маковецкий, Вдовиченков, Гришаева и другие. На основе этого концерта выйдет несколько версий фильма для кинотеатров, онлайн-платформ и одного из телеканалов.
— Да, у нас в проекте прекрасный состав артистов. С некоторыми Миша дружил, с кем-то не был знаком, но всех участников проекта объединяет любовь к его творчеству, к его личности. Я рада, что его произведения получат новое прочтение в лице таких талантливых людей. Евгений Гришковец — креативный продюсер этой большой юбилейной истории. Миша к Жене относился очень нежно и трепетно, ценил их общение. Вообще, Михалыч, как бы ни был добер (именно так он это слово употреблял), все равно ревностно относился к хорошо пишущим.
Из современников он любил Фазиля Искандера, Юрия Роста, Александра Чудакова. А из давнишних Сэлинджера, Фицджеральда, Киплинга, ему нравилась искренность, правда и некая детскость.
Он обожал Чехова и его бесконечный юмор. Кстати, мне кажется, что Чехов не бросал медицинскую практику, в том числе чтобы иметь возможность наблюдать за жизнью. Это же гениально: сидишь дома, а к тебе приходят истории, потому что каждый больной идет не только с проблемой, но и с рассказом про свою жизнь... И я понимаю: то, что Чехов писал, — это переложенные рассказы его пациентов. У него в усадьбе Мелихово находилось бесконечное количество людей, даже не хватало кроватей. Он специально построил себе отдельный дом, чтобы уединиться. Люди ночевали на матрасах, приезжали гостить — кто на неделю, кто на два месяца, а кто и на два года. Столько характеров перед глазами у Чехова проходило, и это питало его творчество.
— А что питало Жванецкого?
— То же, что и Чехова: люди, их истории.
Питали Одесса, Питер и Москва, где он жил. А это три разных вида бытия, которые Мишу обогащали. Мне кажется, что тонкость Одессы он до конца понял, только когда уехал оттуда. А нежность и какую-то заунывную интеллигентность Питера — когда переехал в Москву. Красоту Москвы и нашей страны, когда мы стали уезжать в Израиль или Америку, где у него были концерты. Он страшно тосковал по Москве, он страшно тосковал по Одессе. Америка ему нравилась два дня, этого времени ему было достаточно, чтобы повосхищаться нью-йоркскими небоскребами. Израиль — чуть больше, потому что там было много друзей и вкусной еды.
— Что больше всего Михаила Михайловича восхищало в Москве, что раздражало?
— Раздражало, что в Москве можно сделать только одно дело. Мы жили за городом и могли в город ехать час, два или даже три. Конечно, это злило, можно было опоздать на важную встречу.
— Что во время таких вынужденных стояний на трассе делал Михаил Михайлович? Вряд ли просто смотрел в окно.
— Он работал. У нас был большой микроавтобус, в котором при желании даже можно было встать в полный рост. В город мы выезжали на нем.
— Без чего Михаил Михайлович никогда не покидал дом?
— Без специальной сумки. А там было все: его знаменитый портфель, телефоны, зарядки, лекарства, деньги, блокноты. Она всегда стояла собранной. Еще он брал с собой мини-холодильник с контейнерами с едой и только так уезжал каждый день из загорода в город.
— Для чего этот выезд из дома? Ведь можно было бы работать за городом.
— Выезды дисциплинировали. Он ехал в квартиру на углу 1-й Тверской-Ямской и Лесной, которую Михалыч называл своим кабинетом. Он там работал и никого туда не пускал. И еще это была попытка найти необходимое ему для работы одиночество. Изредка мы туда пробивались с боями, чтобы немного убраться.
Работал он везде — в каждой комнате стоял письменный стол, даже в коридоре. В ящики он ничего не складывал, все у него должно было лежать на поверхности: книги, папки, блокноты... Квартира была забита рукописями, ксероксами, факсами, чемоданами с запасной бумагой. В спальне рядом с кроватью стояли тумбочки с горой книг и записных книжек. Ну это какое-то безумие! В кухне было то же самое — огромный, заваленный всем на свете кухонный стол, на котором было расчищено небольшое место для еды... И когда туда приходили я или моя помощница, мы падали в обморок и не знали, как к этой горе подступиться, потому что он категорически просил ничего не двигать. Мы это поднимали и клали точно на место, но все равно были крики: «А где вот эта рукопись?!»
— Он был человеком хаоса или человеком правил?
— Человеком заповедей. В первой половине дня обязательно час плавал в бассейне. Если позволяла погода, гулял в парке или вставал на тренажер. При этом ходил он с диктофоном. У нас дома огромное количество диктофонов, я их еще не прослушивала. Не знаю, что он там наговаривал, свое настроение или приходящие мысли. Многие диктофоны старые, кассетные.
— Эти записи — настоящие драгоценности.
— Да, постепенно мы их расшифруем. Я просто год после Мишиной смерти вообще не подходила к его архиву. Сначала должна была понять, как жить, где, с кем в каких отношениях остаться. Потому что есть те, кому я интересна и без Михалыча, а кому-то для общения нужен был только он. И я их понимаю.
Было морально трудно просыпаться одной. Трудно было жить за городом одной. И я переехала в Москву. Год перестроения жизни...
Пришло одиночество физическое. Когда человек в доме — это совсем другое дело. Михалыч говорил: «Когда ты живешь долго, человек тебе нужен как эхо. Ты сказал, охнул — он тоже охнул». Ты не один. Вы заметили, что люди, которые живут вдвоем, более адекватны? Потому что одинокий человек, какой бы умный ни был, когда варится в своих мыслях, смотрит определенные каналы, это очень на нем отражается. Я могу сразу вычислить того, кто живет один. А когда вдвоем, ты перемалываешь информацию, мысли, и ту чушь, которая все равно тебя посещает, выговариваешь, ты с этой чушью не появляешься в обществе.
— Ну еще важно, кому ты это выскажешь. Прекрасно, если одному из самых умных, адекватных людей, с критическим мышлением, с юмором и так далее.
— Да, тебя контролирует нормальный и сомневающийся в себе человек. Но ты особенно ценишь это, только когда его уже нет рядом. Когда я осталась одна, у меня не оказалось собеседников того уровня, к которому привыкла, и я даже стала думать: «Со мной что-то не так. Я не знаю, о чем говорить с людьми. Не понимаю, что происходит вокруг меня». Эти мысли уходят, только когда вдруг встречаешься с умным человеком. Как только ты наткнулся на умного, понимаешь: «Нет, ты нормальный». Когда всю сознательную жизнь живешь с прекрасным человеком, ты этого не осознаешь. Бытовуха, повседневность...
— И в этой бытовухе даже самый прекрасный человек может быть в чем-то невыносим...
— Это да. Михалыч был невыносим требовательностью. Требовательностью к количеству и разнообразию вкусной еды. Меня это выводило из себя.
— Зато понятно, чем его взять и как сделать счастливым.
— С одной стороны, да. А с другой — ну как советская женщина может воспринимать фразу «Я борщ не буду, ел его вчера!»? Конечно же, я возмущалась: «В смысле?! Огромная же кастрюля!»
Хорошо, что к нам приходила куча народу и я могла этим борщом гостей накормить. Ну как это, выбрасывать продукты? Это же невозможно.
С одной стороны, он обожал разнообразие, а с другой — не любил эти тонкие французские или итальянские штучки. Мог есть изыски в ресторане, а дома предпочитал рассольник, харчо, щи зеленые, уху, тот же борщ — то есть все такое простое, наваристое. Я старалась держать два первых, два вторых и три закуски на выбор.
— А вдруг захочется чего-то другого?
— Могло захотеться ночью мороженого. И я не сразу, но научилась забивать мороженым морозилку. У нас было два холодильника в Москве, а в Одессе — четыре. Там все лежало на всякий случай. Потому что если Михалыч чего-то вдруг хотел, его не волновало, что этого нет. «Как так, нет семечек в доме?!» И иногда я садилась ночью за руль и ехала в магазин.
— Обычно мужья бросаются в магазин, если беременная жена ночью зимой срочно хочет арбуз.
— Видимо, он вечно беременный был, он все время что-то хотел. Сейчас вообще нет проблем с доставкой, а в наши годы ее не существовало. Я сама должна была встать и поехать.
— Именно физическая пища была каким-то наслаждением, вдохновением?
— Да, и триггером, и поводом устроить скандал. Это был единственный триггер.
— Послушайте, а как же ревность? В публичных выступлениях и в интервью Михаил Михайлович о ревности говорил. О том, что Жванецкий вас сильно ревновал, вспоминают и его друзья.
— Все преувеличение. Это могло бы быть, если бы я ярко проявляла кокетство. А я очень обучаемая женщина. Один раз в молодости при мне какой-то высокопоставленный чиновник из-за границы подошел к нам с Михалычем и сказал мне комплимент. Я получила три испорченных дня: со мной не разговаривали, и я вообще не понимала, что происходит. Потом разобралась и научилась вести себя так, чтобы вообще никто даже не мог мне сказать комплимент, то есть внутренне отсекала эту историю. Поверьте, мужчины это чувствуют. Женщина транслирует, что за ней можно ухаживать...
Не было ревности. За 30 лет совместной жизни у нас случилось только два небольших скандала на эту тему. Но мне кажется, это самого Михалыча как-то бодрило. Он это сублимировал в творчество. Возможно, Миша ревновал меня и что-то внутренне переваривал, возможно, даже рассказывал что-то друзьям. Вначале, наверное, ему было неспокойно — 24-летняя девица... Кто вообще мог представить, что она возьмет на себя роль нормальной женщины? Но я была взрослее мозгами. Я себя всегда чувствовала на уровне 40-летней женщины. Брала на себя ответственность, была честной. Если ты начинаешь отношения с мужчиной взрослее, ты входишь в его готовую жизнь и должна принять его многие правила. Я это понимала.
У меня всегда было ощущение, что брак — это не страсть, не любовь, хотя у нас присутствовали и страсть, и любовь... Три года вообще была некая болезнь, зависимость от этого человека или даже прекрасная созависимость, когда тебя ничего, кроме него, не интересовало. Я могла семь часов подряд с ним разговаривать, и мне было интересно только с ним. Это же замечательное существование.
— Абсолютно! Это нельзя пропустить ни в каких отношениях.
— Да. Если это кто-то когда-то не испытал, он вообще не может рассуждать на эту тему. Но к браку я относилась, извините, страшное выражение, как к ячейке общества. Я понимала, что Михалыч взрослый и надо родить ребенка. Мы начали жить вместе осознанно, когда договорились, что у нас будет ребенок.
— Вы поженились, когда сыну было лет четырнадцать-пятнадцать. Многих женщин отсутствие штампа в паспорте очень тревожит.
— Мы все проговорили — и содержание, и наследство. Это ведь женщину больше беспокоит, если она не в браке. Но Михалыч не хотел расписываться. Он говорил: «Я боюсь, что, если мы поженимся, что-то сломается».
У нас сложилась хорошая жизнь, которую он не хотел разрушить. Знаете, это как похвастался чем-то — и это сглазят, и все рухнет. Вот ему казалось так.
И наверное, он, как творческая личность, боялся потерять ощущение некой свободы. Так почему же я должна была его ломать?
— То есть быть для публики холостым артисту полезно?
— Нет, не для публики, для себя. Причем я ходила с ним рядом с первого дня знакомства. Я его умоляла поехать в гости к своим друзьям без меня. Он говорил: «Как?!» Для него было самое большое счастье приехать в гости, показаться всем и беседовать со мной целый вечер. Все фотографии с тусовок абсолютно одинаковые из года в год: я сижу с ним вдвоем, и мы разговариваем. Прекрасная история.
Мне хотелось куда-то ускользнуть и тусануться одной. Не могла часто встречаться с подругами, и тогда они стали приходить ко мне. Сначала Миша не понимал:
— Они же были у нас сегодня, зачем еще встречаться завтра?
— Мы будем говорить.
— О чем?
А потом мы договорились, что подруги в любом количестве могут приходить ко мне, и не просто на час, а даже с ночевкой. И мы с Мишей это даже документально зафиксировали. Михалыч ко мне относился ответственно и, если видел, что я переживаю, говорил: «Что тебя тревожит? Почему ты нервничаешь?» И я ему объясняла.
— Сейчас психологи рекомендуют: сядьте и все обсудите. У вас такое было?
— Да. По-женски я была защищена и морально, и финансово. Если вдруг что, нам не надо было выходить в скандал и делить имущество. Я могла уйти с каким-то определенным бэкграундом. Он был в более шатком положении.
— У вас были когда-нибудь мысли уйти?
— Было один раз — с большим скандалом, с криками, воплями. Он стал мне доказывать, что я обязана сидеть дома. А я пыталась доказать, что мне надо еще что-то. Начало такого разговора привело к двухнедельному скандалу. Это не такой скандал, что ты орешь, ругаешься, нет, мы препирались все это время. Я говорила:
— Вот видишь, если тебе нужно, ты идешь. А мне, значит, нельзя? Я не работаю. А я хочу!
— И куда ты пойдешь?
— Да хоть уборщицей!
— Пошли?
— Нет, конечно. Мой пассивный доход был намного больше. Я все делала очень грамотно...
Я не любила нервничать... Я же раньше в его кабинете что-то складывала, убирала, и мне очень часто попадались письма от каких-то женщин. Вот не поверите, никогда не читала. Не из-за того, что я такая честная, просто знала свой характер: если прочту, пойду выяснять отношения, а ведь там обязательно что-то будет. Обязательно! И зачем мне нервничать?
— Выбросили эти письма?
— Нет, все лежит. Прочла уже позже, и письма были с намеками, с ключами и адресами, куда приходить, и подписью: «Я тебя всегда жду». Я сама женщина и все понимала. Было очевидно: это пишет дама, которая никогда с ним не разговаривала. Часто прикладывались фотографии женщин в соблазнительных позах. И я осознавала, насколько несчастны люди, которые влюбляются в артиста.
Когда появились мобильные телефоны, думаю, Михалычу туда сообщения с фото слали, но это не сохранилось. А бумажные письма были прекрасными, огромными. Кто-то там даже свою семью и ребенка присылал и подписывал: «Мы вас будем любить всегда, только приезжайте в нашу семью».
— Для Михаила Михайловича было важно, что ему пишут такие письма?
— Он их не открывал и никому не отвечал. У него была одна личность, с которой он переписывался. Она писала ему толстенные письма из Израиля. Совершенно изумительная женщина. Миша говорил, что она пишет прекрасные рассказы. И она стала писательницей и издается в Израиле.
— Когда вы впервые встретили Жванецкого, что-то такое промелькнуло, вы поняли, что вот он — главный мужчина вашей жизни?
— Нет. Но меня туда привела женская интуиция каким-то странным образом. Я гостила в деревне у своей подруги. Приехала на неделю отдохнуть, была очень худая, и вся деревня меня бросилась откармливать. Я спала, и мне даже рядом с кроватью оставляли творог, видимо, чтобы ближе было дотянуться. А спала я очень долго и проснулась не утром, как все, а днем. Открываю глаза, а предо мной сидит изумительная бабушка, и больше никого. И я сказала ей, что видела странный сон. И пересказала его. И она говорит: «Детка, ты встретишь какого-то судьбоносного человека. Собираться тебе надо! Сон на дорогу. Уезжай».
Я собралась за час, взяла с собой сметану, молоко домашнее. Из деревни до Одессы доехать можно было только пригородным автобусом. И вот я с продуктами вывалилась на автовокзале. И прямо там встретила своего знакомого, который говорит: «А я тебя жду». Это был совсем не близкий человек, никаких договоренностей у нас не существовало, мобильных, чтобы договориться, тоже не было. Он не мог меня ждать. Я вообще не понимала, что к чему. Но он объяснил, что ему нужно несколько девушек, которые будут помогать на открытии Всемирного клуба одесситов, разносить чай и кофе.
Я спрашиваю:
— Когда?
— Сегодня вечером. Возьми своих подружек.
Я пару своих подруг взяла, и мы пришли на старую дачу Михаила Михайловича. Там собралась гигантская толпа. Потом народ весь стал расходиться, а мне стыдно уходить: я очень честная и ответственная и просто осталась мыть посуду и убирать. Ушли почти все, а кто не ушел, упал там, где пришлось, и уснул. Михалыч тоже. И я увидела его только утром. Он очень удивился, когда весь дом после ста танцующих и пьющих человек вдруг преобразился. Когда он обнаружил, что я все убрала и подмела даже в тех комнатах, где они все спали, мне кажется, он на меня посмотрел как-то по-другому. Он, правда, всегда после этого случая смеялся: «Никогда нельзя новой женщине в твоем доме давать пылесос в руки. Если дал пылесос, ты никогда ее не уберешь из своей жизни».
— Он когда-нибудь говорил, какое вы произвели на него впечатление?
— Нет, но, я думаю, мужчина видит только внешность. У молодой женщины нет на лице ни характера, ни привычек, она может транслировать чушь собачью, а на самом деле быть умной. Или наоборот. Я не думаю, что что-то транслировала правильно. Скорее всего, он считал только мою внешность. Миша вообще говорил: «Ты вылавливаешь свою женщину и приводишь домой. И только когда начинаешь с ней жить, понимаешь, что на самом деле тебе досталось». А до этого — страсть. Ты лепечешь какую-то глупость, а рядом взрослый и умный мужчина. Для Одессы Михалыч был как священная корова.
— Для всего Советского Союза, почему только для Одессы.
— Ну да. Я знаю огромное количество не только женщин, но и мужчин, которые были в него влюблены. Я уже стала подозревать какие-то наклонности. Шучу.
— Юрий Стоянов говорил: «Мы не дружили, я его любил». Понятно, что в общечеловеческом смысле. Но Жванецкий действительно вызывал такие чувства.
— Он вызывал любовь, да. В этом тоже его талант. Я сегодня не помню деталей, но ощущение эйфории не забывается. Наверное, мне льстило, что такой человек со мной, и, конечно, я полностью сдалась под его обаянием. Его все обожали, и я попадала в этот свет. Конечно, ко мне было особое отношение. Когда ты заходишь с ним куда-то — и тебе открывают двери везде, даже если очередь, если ничего нет. С кухни вытаскивают дополнительные столы, проводят в самолет другим входом, помогают нести вещи. Конечно, ты попадаешь в другую обстановку и на какое-то время забываешь, что это связано с Михалычем. Но потом становишься взрослее и умнее. Конечно, в моих чувствах было намешано всего. Имело значение то, что я на 50 процентов одесситка, взращенная на любви к Одессе и Жванецкому. Это невозможно вытравить. Можно сказать, я была уже влюблена в Мишу еще до встречи с ним.
И я не какой-то уникальный экземпляр. Когда я знакомила маму с Михалычем, она вокруг него бегала и прыгала, как поклонница. А я смотрела и говорила: «Мам, а ты вообще видишь, что я беременная? Ты понимаешь?» Ей было не до меня. Она вообще меня не замечала.
— Ваши родители — практически ровесники Михаила Михайловича. Вы не боялись, что они все не так воспримут, осудят? Мне почему-то кажется, у вас была свобода, родители вам доверяли, как адекватному человеку, и не нервничали по поводу вашей личной жизни.
— Ну я бы так не сказала, потому что я-то как раз давала им поводы понервничать и до Михалыча. Дело в том, что я до него несколько раз собиралась замуж. И даже писала заявления в ЗАГС. С одним парнем мы разошлись по смешной причине: он после подачи заявления решил, что хочет потусить с друзьями, я обиделась, и мы поругались.
А до него был военный летчик-испытатель. Красавец безумный! Он оканчивал училище, и ему нужно было срочно жениться до распределения. Вся моя семья не дышала и ждала, когда мы распишемся. Но он мне не нравился, слишком уж четкий и ясный, а нужно было что-то другое.
— Не человек, а праздник в доме? Но это же только кажется, что комический артист постоянно веселит других и хохочет, а трагик рубит бабушек направо и налево. Каким был Жванецкий, которого Товстоногов называл лирическим сатириком? Мне кажется, Жванецкий — это не только праздник, розы, хохот, раки и друзья. А есть плохое настроение, болезни, усталость.
— Ошибка заключается в том, что его многие считают комиком, а он ведь никогда не писал смешно, он всегда писал серьезно. Это его странная манера исполнения вызывала улыбку. А так-то он никогда не шутил. Попроси его пошутить, и это будет провал. Миша даже анекдоты не умел рассказывать. Он хотел быть серьезным писателем, гениальным артистом и порядочным, честным человеком. Очень, наверное, трудно это все соединять. Спросите предыдущих женщин, которые были до меня, не думаю, что они скажут, что он был прекрасный, преданный, добрый, щедрый. Скорее всего, эти эпитеты будут просто отсутствовать. А для меня это был щедрый, умный, добрый, порядочный до мозга костей, ответственный. Я просто знаю, как предыдущие отзывались, поэтому в удивлении: для меня это как будто два разных человека. Я же с ним встречалась не один-два дня, чтобы так ошибаться, а все-таки прожила 30 лет.
Конечно, с ним не соскучишься... Чего стоят хотя бы его переживания. Первые годы я думала, что он это не всерьез. Как можно переживать показанную по телевидению историю про какого-то неизвестного ему человека? А он все воспринимал так близко, так расстраивался!
Или, например, кто-то из друзей ему не отзвонился, хотя обещал, Сережа Соловьев или кто-то другой. И Миша говорил: «Наверное, я его обидел». И начинались страдания... Мне иногда приходилось звонить человеку и говорить: «Ты забыл. Умоляю, позвони, потому что невозможно в доме находиться». То есть такие яркие эмоции по самым незначительным поводам.
— Что Михаилу Михайловичу было важно в друзьях и знакомых?
— Во-первых, чтобы его любили. Тех, кто им восхищался, он очень быстро зачислял в друзья. Из друзей вылетали необязательные люди. Человек говорил: «Я тебе пришлю такую колбасу!» — и не присылал. Миша его вычеркивал. Вычеркивал тех, кто лжет.
Он обожал своих друзей, но не очень часто общался. Я предлагала:
— Давай позовем гостей.
— Еще рано, давай в следующем месяце.
Ему требовалось одиночество. Ему нужны была рядом я и Олег Сташкевич, его друг и директор. И он ему нужен был как доступный в любую минуту собеседник. Я иногда не умела переключаться. Так же, как Миша мне говорил о своем душевном состоянии, так же о своем настроении Мише сообщала я. Допустим, утром озвучивала: «Сегодня я домохозяйка, мы не говорим про литературу. Я жарю котлеты».
Или, если мы идем вечером в гости, мне надо дать два-три часа тишины, чтобы я была умная и красивая. И я говорила: «Пожалуйста, сейчас не трогай меня». Он ведь мог за мной ходить и что-то бесконечно рассказывать, а я не готова. И тогда он звонил Сташкевичу.
А еще был кот Морис, огромный рыжий с белым британец. Они с Михалычем выслушивали непрерывно друг друга. Кот за ним ходил следом, внимательно слушал. Садился напротив него, и они разговаривали. У них действительно была какая-то особая связь.
— Михаила Михайловича интересовал вопрос конечности жизни? Как он относился к тому, что время уходит? Или старался этого не замечать?
— Он со мной на эту тему не разговаривал, но, я уверена, думал об этом. Я помню его произведения, где есть рассуждения о рае, о Боге, об обращениях к человеку оттуда, с небес: «Отодвинули облако и спросили...» У него вообще была неспокойная душа. Были копания в себе, сомнения в себе, в правильности поступков. Он испытывал и вину, и недосказанность, много чего. Он был очень рефлексирующим человеком...
Мне сейчас 57 лет. Когда мы познакомились, ему было 55. Сейчас мы почти ровесники. И я рассуждаю сама с собой, готова ли я начать новую жизнь. И понимаю: это такой ужас — заново все пройти, выстроить отношения с каким-то незнакомым человеком. А у нас с Мишей еще и ребенок родился. Он решился взять на себя ответственность... Все равно, согласитесь, мужчина берет больше ответственности на себя. У нас, по крайней мере, так было. Михалыч взял на себя весь груз за меня, и за сына, и за всех моих родственников в страшные 90-е годы. Он должен был зарабатывать.
— Думаю, зарабатывать — это не самое страшное, что предстояло, он же был человеком довольно состоятельным.
— Это сильно преувеличено. Когда мы с ним познакомились, у него была «однушка» на улице Королева. Я спала на раскладушке в кухне, потому что в комнате он работал. Была старая дача в Одессе. Какая-то «Волга» и прекрасный старый «мерседес», который мы продали. Я пешком обходила какие-то магазины в поисках продуктов. Все равно это была нищета.
— Это при том, что Жванецкий был одним из самых известных людей страны... А быт его волновал?
— Да. Михалыч очень внимательно присматривался, у кого какие дома. Нас часто стали приглашать в гости к каким-то странным богатым людям, и он увидел это архитектурное безумство. Потом мы переехали в Серебряный Бор, снимали там дом. Когда я пыталась шипеть на него:
— Может быть, как-то договоришься с Лужковым и мы что-то приобретем?
Миша отвечал:
— Прекрати, не надо меня подставлять!
Потом у нас все же благодаря Лужкову появилась квартира на углу 1-й Тверской-Ямской и Лесной, и там уже родился ребенок. Сейчас там живет наш сын. А 6 марта, в день 90-летия Миши, установили ему памятную доску. Долгое время там располагался его рабочий кабинет, в который нельзя было прорваться. Когда Митя был маленький, мы жили там, родители и подруги приезжали туда. Это квартира, где мы начали жить уже семьей.
— Когда в вашей жизни появился Дмитрий, что-то изменилось в Жванецком? Понятно, что это не первый его ребенок и даже не второй, но все же...
— Он ни с кем из детей никогда не жил вместе. Семья — это когда рождается ребенок и живет вместе родителями. Так у нас родился Митя. Мы об этом договорились. Я сказала, что все у нас замечательно и прекрасно, но, если не будет ребенка, я уйду. Не говорила, что прямо сейчас, но Миша понимал, что рано или поздно это произойдет. У нас были честные отношения. Я не представляла, как женщина может прожить без ребенка. Миша объяснял свою позицию:
— Я возрастной, ты себе вот это все на голову берешь.
Он меня пытался не то что отговорить, а просто предупредить, что может быть сложно. Я отвечала:
— Да, но без ребенка невозможно...
Все. На этом и решили. И потом родился совершенно чудный ребенок, ангел во плоти: все время в хорошем настроении, улыбающееся солнечное существо. Ну сейчас, конечно, у Мити бывают думы какие-то более тяжелые, какие-то поступки, которые кажутся ему или мне более загадочными. Но мы это все проговариваем. Этому нас научил Миша.
— Летом вы обычно всей семьей жили на даче в Одессе, говорят, это было райское место.
— Там у нас огромный сад и огород, свои сливы, груши, персики. Миша это все обожал. У нас есть фотографии, где Михалыч с нашими помидорами фотографируется. Он был рад и горд. Мы выращивали сорт «микадо» — это огромные сладкие помидоры, которые, когда разламываешь, напоминают арбуз — светится мякоть. У меня одна помидорина была 700 граммов с чем-то. Кусты не держали сами, в землю вбивали арматуру и привязывали их.
У нас были невероятные яблоки. Фантастические груши светились в темноте. Для того чтобы груш было больше, ветки, которые росли вверх, отгибали, чтобы они шли по горизонтали, и тогда плодов становилось больше, и они висели, как лампочки. Когда приходила куча желающих — белки, осы, мухи, птицы, — ты понимал, что они созрели и пора бежать собирать урожай.
Михалыча это все, что цветет и зреет, поражало. И впечатляться было чему. У нас была огромная магнолия, которая цвела гигантскими розовыми лилиями, редкое тюльпановое дерево с желтыми цветами. Еще белая магнолия, сирень, гортензия, у которой цветы были размером с человеческую голову.
А фрукты были совершенно невероятные. Не фрукты, а сказочные существа... В ночи светился абрикос, он был нежно-желтого цвета. Мне кажется, в Москву таких не привозят, он очень тонкокожий. У нас только черешни росло штук двадцать. И фруктовых деревьев — две яблони, два персика, три груши. Сливы. Из них мы делали повидло, причем чисто одесское. Ну сначала чистили от косточек, а шкурку оставляли внутри. Ты получал повидло со шкуркой, куда в конце добавлялся кусочек сливочного масла. Это был даже не десерт, а особая еда. Мы делали маленькие баночки, их подписывали и почти все везли в Москву. А тут уже несли как подарок в гости.
— В Одессе не даче Михаил Михайлович все лето работал, и потом все завершалось чтением написанного и большим праздником «На барже». Пиршество устраивали в октябре, и в это время Митя уже находился в Москве с няней, так как учился в школе. Вы легко с сыном расставались?
— Нет, конечно, переживала. Мы в сентябре возвращались в Москву, проводили здесь недели две, я его собирала в школу. Он оставался без нас примерно на месяц — октябрь. С ним всегда были няни и водители. Но Митя сам это воспринимал нормально, как некую свободу, потому что папа не давил и друзья приглашались в дом бесконечной вереницей.
— А папа давил?
— Нет, просто когда папа дома, нужно было себя вести намного тише. А без него в доме можно было приглашать друзей и совершенно свободно шуметь, бегать и баловаться... Конечно, я держала руку на пульсе, был каждый день созвон. Я нервничала, все это давалось мне тяжело, но Михалыч меня не отпускал.
— В иерархии «муж и ребенок» вы поставили мужа на первое место?
— Он сам поставил себя на первое место. И я с ним согласилась. А как иначе? Мы же умные люди и понимаем, от кого зависит счастье нашей семьи. Все-таки человек зарабатывает деньги. И я должна была находиться рядом с Михалычем. Если Митя с классом ездил на экскурсию в Питер и приглашались родители в сопровождение, я не ехала, ехала няня. Я не могла себе это позволить.
— Сегодня о Жванецком говорят как об одном из первых стендаперов и родоначальнике всего этого движения. А стендап — это, по сути, исповедь. И артисты часто очень жестко проходятся по ближнему кругу — мужьям, женам.
— Любая критика со стороны Миши, любой юмор — это было с огромной любовью к людям.
— Но вы сами говорили, что если неидеально приготовили борщ, случайно где-то закрыли кота или не так сделали замечание сыну, — это все сразу пишется и рассказывается...
— Все равно это было не жестко и не хамски. И это была литература. Я никогда ничего обидного не слышала про себя, ни разу. Поэтому у нас никогда не было кровавых разборок или ругани. Она всегда была какая-то странная и начиналась с банальщины, а потом нарастал нервный накал, который требовал разрядки. Необходимо проораться, мы же оба южане.
— Кто громче орал?
— Ну конечно я. Впадала сразу в истерику. Я, эмоциональная, держала-держала себя в руках, а когда чувствовала, что меня переполняет и слеза подкатывает к глазу, просто тупо начинала истерику — орала, кричала. На следующий день все было замечательно. Кстати, Михалыч всегда полз первый извиняться, даже если виновата была я. И сын это перенял.
— Что Михаил Михайлович считал важным донести сыну?
— Он с четырех лет разговаривал с ним как со взрослым. Я видела маленького ребенка, который завтракал какой-то сосиской и смотрел безумными глазами на папу, а тот что-то серьезное ему вещал. Я Мише говорю:
— Аккуратно, ребенок не все понимает.
Он так удивлялся:
— Ты уверена?
— Ну это дети, у них такие мозги, они не все понимают, когда ты им говоришь взрослым языком, надо чуть-чуть спуститься.
И он пытался спуститься, и объяснял Мите какие-то важные и полезные вещи. Иногда я настоятельно просила Михалыча о чем-то важном с сыном поговорить, потому что тот папу слушался: «Когда ты будешь говорить с ребенком, скажи, что надо есть не только макароны, пельмени и сосиски, а надо еще какие-то овощи и фрукты, это витамины».
И Миша ему очень серьезно вещал, это было просто настоящее выступление с лекцией. Я видела перепуганного ребенка с сосиской. А потом спрашивала у него:
— Что ты понял из папиной беседы про витамины?
— Я знаю, где больше всего витаминов. В яичнице с сосисками!
Другая беседа была про то, как прекрасно делиться. Потому что Митя не очень любил делиться чем-то с кем-то. Игрушками на детской площадке — нет. Мы его боялись водить на общую детскую площадку. А едой он не делился категорически! Это была катастрофа. И мы его учили, чтобы он делился хотя бы с папой. Я варила, например, четыре сосиски и говорила: «Иди, предложи папе».
— Папа, ты будешь сосиску?
— Конечно, спасибо! Какой ты добрый, какой ты щедрый!
Это все озвучивалось. Ребенок не отходя от папы кричал: «Мама, вари еще одну сосиску!» — и так было все время.
Михалыч беседовал с Митей насчет женщин, насчет мамы. А самые серьезные беседы были насчет честности и образования. Когда сыну исполнилось 13 лет, Михалыч написал произведение «Имей совесть и делай, что хочешь!», он посвятил это Мите. Вчера я слушала интервью сына Дмитрию Борисову на Первом канале, там он сказал: «Я эту фразу отца помню с детства, но я ее не до конца понимал. Мне казалось, она дает некую свободу, а сейчас я осознал, что она дает больше ограничений. То есть ты свободен в пределах своей совести».
— Дмитрий окончил продюсерский факультет ГИТИСа, к этому он пришел не сразу: после школы поступил на психолога, но, не закончив обучение, бросил институт. Как отец к этом отнесся?
— Это была катастрофа. Я Митю уговаривала: «Сначала закончи, а потом решай, куда идти дальше». И, слава богу, я его не уговорила, потому что это было нужно не для него, а чтобы не расстраивать папу. Я пыталась навязать это Мите. Я не понимала, что у человека сложится своя жизнь. Когда у нас с Митей было самое жесткое выяснение отношений, моя подруга посоветовала: «Знаешь, выбери, кто ты: строгая мама-учительница или его друг. Поверь мне, эти вещи несовместимы». Я выбрала дружбу, и, как ни странно, мы прошли через все вот это подростковое дерьмо вполне терпимо.
— Какие таланты у Мити? Может быть, литературный, как у отца?
— Он прекрасно готовит, мог бы легко стать шеф-поваром. Еще я думаю, что он все же был бы хорошим психологом, потому что с ним очень любят поговорить, он аналитический и эмпатичный одновременно. Я сама обожаю с ним сплетничать. Он понимает нюансы. Я ему звоню и говорю:
— Ты представляешь, мне моя подруга сказала то-то...
— Да ладно, ну понятно, она вот это все...
— А вот эта разошлась с тем-то.
Он говорит:
— Слушай, подожди, я сейчас чая налью...
И мы вот так по телефону долго можем нюансы обсуждать.
Папа был занят творчеством и сублимировал свои переживания в творчестве, а у Мити огромное количество друзей. Помню, он праздновал день рождения, и я пришла и увидела стол друзей, некоторые были с девушками, остальные просто по одному. Очень-очень много молодежи! И я подумала: «Вот это да! А что будет дальше, когда семьи будут разрастаться, появятся дети, сестры, мамы?»
А еще Митю очень точно характеризует вот какая история. Он сначала учился в Москве в государственной школе, потом перевелся в частную рядом с домом, потому что возить его из-за города было невозможно. И он немножко трудно приживался в новом коллективе, и мне учительница сказала: «Все хорошо, но только, когда перемена, они все выбегают, а он сидит один за партой в классе». Я так переживала: «Господи, зачем перевела мальчика?!» Мне было так из-за этого больно, что я перестала с учительницей говорить. Через какое-то время ее спросила:
— Как там Митя?
— То же самое.
— В смысле — то же самое?!
— Он так же сидит на перемене в классе, только они все вокруг него.
И я помню, когда приходила в школу, чтобы утрясти какие-то нюансы с преподавателями, никак после этого не могла поговорить с сыном, потому что все время какая-нибудь девочка встраивалась между нами и говорила: «Митя, мне нужно тебе кое-что сказать». Какие-то тетушки-уборщицы, поварихи все время с ним здоровались персонально и говорили: «Митя, ты такой чудный, такой замечательный».
То есть он в школе налаживал контакты. В первую очередь он наладил на кухне контакты, приходил за добавкой и говорил: «Какая прекрасная у вас сегодня котлета!» — и всегда получал еще одну. То есть знал, где наладить отношения с девочками, с преподавателями, с уборщицами, которые ему находили потерянные шапки или перчатки...
— Он давно уже не маленький мальчик, Дмитрий Жванецкий — директор фонда своего отца. Что там нового?
— Фонд организовал уже несколько выставок, издал несколько книг. Последнее из изданного — цитаты Михаила Михайловича. Называются «Тексты к размышлениям». Потому что всегда, когда его спрашивали:
— Что вы пишете?
Он говорил:
— Я пишу тексты к размышлениям.
В марте у нас Норильск с выставкой рисунков Резо Габриадзе к изданным семи Мишиным книгам и с рисунками Франчески Ярбусовой, жены Норштейна, для будущей книги про природу и животных, которая выйдет осенью. Мы выбрали произведения, связанные только с животными. Он очень много о них писал. Бесконечно описывал своего кота. Там есть немножко рассказов про собачек, немножко про белок и даже про комаров. Есть рассказы про море и чаек. Мы хотим назвать книгу «Над чем парит чайка» — это одно из его произведений. Еще осенью у нас будет в Гослитмузее выставка, посвященная Михалычу. Фонд Жванецкого помогает и предоставляет все необходимые материалы.
В бывшем помещении Московского театра миниатюр на 1-й Тверской-Ямской открылся кабинет-музей Жванецкого. Нашему фонду в этом помогал Москонцерт, а конкретнее его худрук и моя подруга Басиния Шульман и его генеральный директор Илья Бачурин. В галерее Artstory прошла выставка про Мишу: инсталляция его кабинета.
А в апреле мы едем в Новосибирск в Академгородок. Во-первых, там Михалыч выступал, во-вторых, академики захотели сами почитать Жванецкого. Будет такой мини-фестиваль «Читаем Жванецкого. От студента до академика». Там тоже будет выставка рисунков к произведениям Миши. Первая выставка была в Театре Комиссаржевской в Питере, у них идет прекрасный спектакль «В осколках собственного счастья...» по Мишиным произведениям. Вообще, у меня на Питер большие планы. Там есть Российская национальная библиотека, сокращенно РНБ. Это на самом деле хранилище. Я отделяю часть рукописей, плакатов и афиш и дарю РНБ. Они их оцифровывают и вывешивают в интернете. Я этим занимаюсь, потому что кто знает, что с возрастом у меня будет, а вдруг мне все это надоест, я все сожгу, выкину. Пусть это останется. А я считаю, что это должно остаться в стране, вдруг кто-нибудь начнет изучать его творчество. А для этого все должно быть доступно.
— Скажите, у вас есть какой-то график работы?
— Есть, конечно. Раз в неделю приходит домой секретарь, которая работала с Мишей. Она понимает его почерк, берет новую папочку с его рукописями и начинает разбирать. У нас стоит компьютер, и у нее дома тоже, они соединены через аккаунт. И она работает. Мы все это оцифровываем, она смотрит, что издано, что нет, новое забирает домой и работает. В следующую среду она приходит с готовой папочкой, и у нас уже это все в компьютере.
Потом есть сайт, где со временем будут все Мишины книги и цитаты. И та биография, которую я считаю достоверной, а не то, что пишут в интернете. Потому что Михалыч не терпел вранья.
— Вы так и звали его в семье — Михалыч?
— Нет. Мишастик, Мишаня. Но и Михалыч тоже.
— Он был человеком, который приносил радость людям. Что радовало его самого?
— Он был как ребенок. Любил автомобили, гаджеты, смотреть спорт по телевизору. Особенно футбол. Семечки, мороженое, немножко выпить. Когда было очень хорошее настроение, он всегда говорил: «Мы пьем всегда до состояния ликования, не дальше». Так снимал стресс. Настолько, видимо, нутро разъедалось, что весь алкоголь сгорал в каком-то его внутреннем вареве, и я не видела его пьяным.
В технике он не разбирался, но купить новый айфон — это было счастье. Когда выходила новая модель, мы ехали в фирменный магазин. Его уже там все знали и иногда говорили: «Сегодня еще нет, завтра привезем». И к этой модели шли новая гарнитура, наушнички, переходнички...
Он сразу переходил на новое и всем этим пользовался. Старое иногда раздавал. Или складывал, чтобы не пропало.
Бережливость — одна из его важных черт. Он очень любил ездить в магазины, покупать себе одежду. Но это не значит, что ее носил. У него должно быть 20—30 пиджаков прекрасных, он иногда надевал что-то под настроение, но в основном ходил в одном и том же, затирая до дыр, и умолял нашу тетушку-помощницу, чтобы она ему заштопала рубашки. Из них его невозможно было вытряхнуть, и мы выезжали на поиски примерно того же самого.
Покупки духов — это была отдельная песня, Миша не мог остановиться. Он всегда заходил в магазин с духами. Конечно, не каждый день это было. Раз в месяц мы куда-то выезжали. Это он любил страшно.
Закупки в продуктовом магазине — это тоже была радость.
— Он сам и продукты покупал?
— Да. Мы заходили в определенный магазин, покупали кусок колбасы 200 граммов, и понеслось. Он говорил: «Давай еще вот эту, эту, эту и вот эту. И сыр — этот, этот, этот. Три банки этого, шесть банок этого, семь этого». Домой приезжали с каким-то гигантским количеством продуктов.
Когда еще не было такого разнообразия каналов в интернете, он покупал невероятное количество дисков с фильмами. Была отдельная радость — поездка в книжный магазин и покупка новых детективов.
А самая большая радость — покупка новой машины. Слава богу, мы это делали редко. Он мне клялся, что больше не будет, но его прямо тянуло. Это была просто катастрофа. Когда он уезжал с водителем и надолго исчезал из дома, я начинала нервничать. Почему-то казалось, что они поехали за машиной. Мне, как советскому человеку, было не понять, зачем иметь несколько машин. Одна у него, одна у меня — ну и нормально же? Ну ладно, микроавтобус — необходимая для гастролей машина. Но еще для чего? Однако противостоять этому было невозможно. Он так хотел. Как я могла противиться его желаниям?
— Мне очень понравилось, как вы себя называли: «дежурная по желаниям Жванецкого».
— Так и было. Миша — это странное соединение человека, который несет ответственность, распоряжается, дает указания, легко решает какие-то финансовые, материальные, связанные с обслуживающим персоналом, со своими друзьями, с коллегами вопросы, разруливает серьезные дела, дает интервью и никогда в этом во всем со мной не советуется, но вдруг оказывается беспомощным в мелочах абсолютным ребенком.
Михалыч любил жаловаться: «Просили интервью, мне не очень хочется давать, не знаю, как отказать». Или: «Этот человек меня раздражает». И так далее. Но решения принимал он сам. Вот это соединение взрослого человека с абсолютной детскостью — такой была природа Михалыча.
В нем был мальчишеский задор. Сорваться, поехать купить новый холодильник, посудомойку, пылесос — это просто на ура, только намекни. Это я отбрыкивалась от всего. Но стоило мне только сказать:
— Плита как-то странно работает.
Он говорил:
— Едем покупать новую? — и моментально покупал.
Если друзья приезжали на новой машине, он шел смотреть. Потом садился. Потом ему разрешали покататься. Я помню, как к нам приехал один знакомый на «хаммере», совершенно безумной машине. Михалыч встал просто в стойку... Я говорю: «Не вздумай ее купить».
Ему разрешили покататься по поселку. И он на этой гигантской машине как маленький гонял по дорожкам.
Он не потерял интерес к жизни ни на минуту, он был более любопытным, чем я. Я уставала от жизни и от тусовок больше. Иногда на них дремала где-то в углу. А он сидел в ресторане, например с Сережей Соловьевым или с Сергеем Юрским, разговаривал взахлеб, а вокруг них уже начинали мыть полы. Я очень хорошо помню, как разговаривал с Резо Габриадзе, а я пошла собираться, потому что Миша сказал: «Иди уже, жди в машине». Его час не было. Прихожу — весь ресторан с перевернутыми стульями, и они одни сидят и разговаривают. И официантка улыбается: «Да не трогайте их, нам еще час убирать». Иногда в ресторане спал маленький Митя, и рядом спала я в вечернем платье. Я ведь вставала рано утром, у меня ребенок, еда, хозяйство. А Михалыч мог легко выспаться и днем.
— Важно было, чтобы вы иногда вышли в вечернем платье, были на высоте, а не просто жарили вкусные котлеты?
— Да, когда мы после очередного светского выхода возвращались в машине, Миша всегда говорил: «Мы выехали и опять подтвердили, что я умный, а ты красивая, и возвращаемся домой».
Все ему говорили комплименты, и ему было важно, чтобы я это увидела. Он считал, это подтверждение, что мы достойны друг друга.
— Вы говорили о любви?
— Миша объяснялся в любви непрерывно. Он часто писал письма о любви: «Дорогая, любимая...» Еще он писал любовные послания на конвертах, в которые клал подарочные деньги. С подарками у нас все было странно. Он мне пару раз дарил какие-то драгоценности, но я не очень люблю украшения, тем более такие, какие выбирал он. И я сказала: «Давай пойдем вместе, и ты мне подаришь то, что нужно». Мне очень нравились антикварные украшения со своей историей, например легкий браслет из белого золота с легкими бриллиантами, который, по легенде, принадлежал Ахматовой. Выглядел он просто. Ни документов, ни фотографий не было, но принесли его серьезные люди, и мы поверили на слово. Такие вещи я иногда покупала, но не сказать, что их носила. Михалыч это понял и стал мне дарить деньги просто так. А на конверте всегда писал что-то нежное. У меня их пачка. И Мите, кстати, все то же самое — объяснение в любви, какие-то пожелания на конверте с деньгами...
Миша каждый день говорил:
— Я тебя люблю!
Отвечала:
— Я тебя тоже.
— Ненавижу вот это — «я тоже»...
— У него даже есть такая миниатюра...
— Конечно. Она связана со мной. Он обижался на мою реакцию, а я объясняла, что по-другому не умею. У меня было ощущение, что по делам и так понятно, что я его люблю. Мы разные по характеру. Я от него научилась озвучивать свои чувства, эмоции. Миша все озвучивал.
Он был на самом деле очень открытым. Я просто иногда слышу чьи-то странные воспоминания о моем муже, и это настолько не про него! Такое ощущение, что человек с ним столкнулся случайно на какой-то тусовке один раз за всю жизнь и пытается сделать вывод. А мне хочется, чтобы знали его настоящего.
Подпишись на наш канал в Telegram