«Мы готовимся к первым кадрам с Вишневской, оператор уже вешает ей на кофту звуковую петличку. И тут входит Ростропович: «Я хочу поприсутствовать на съемке». Галина Павловна мягко возражает: «Нет, Слава, лучше без тебя». — «Ах так? Тогда сначала запишем интервью со мной, а ты подождешь. Уходи отсюда». И властным жестом указывает жене на дверь! Вишневская кротко встала и ушла», — вспоминает журналист Вадим Верник.
— Вадим, только что в свет вышла ваша новая книга — «Галина Вишневская и Мстислав Ростропович. Концерт для голоса и виолончели. Неформальный разговор»...
— Это воспоминания об одной незабываемой и очень важной для меня встрече с Мстиславом Леопольдовичем и Галиной Павловной в их парижской квартире в 1996 году — я снимал о них большой документальный фильм. Прошло почти тридцать лет, но я помню мельчайшие детали...
— А как вы познакомились с этой легендарной парой?
— Судьба постепенно, каким-то причудливым образом приближала меня к тем «орбитам», по которым развивалась жизнь Галины Павловны и Мстислава Леопольдовича. Например, мы с братом Игорем занимались в музыкальной школе № 1 имени Прокофьева (в ней преподавала наша мама). Будущие герои моей книги там не учились. Но именно в нашей школе в свое время установили скульптуру Вишневской из белоснежного мрамора работы Иулиана Рукавишникова (его сын Александр сделал монументальный памятник Галине Павловне, который стоит перед входом в Центр оперного пения ее имени в Москве). Когда я снимал фильм, решил уточнить, каким образом скульптуру Вишневской установили именно в этой школе. Но никто не мог мне ответить.
— Мистика?
— Да нет, совпадение, но для меня не случайное... Когда я был подростком, подруга мамы, зная, что обожаю театр и составляю альбомы с фото артистов и газетными вырезками, подарила мне пачку журналов «Театральная Москва» 70-х годов. Тогда имена Вишневской и Ростроповича произносились тихо. Ведь они уехали из страны, поэтому все, что было с ними связано, замалчивалось. А тут я увидел на обложке фото красивой женщины, снятой в профиль, с орлиным взглядом и величественной осанкой, недосягаемой и «нездешней». Это была Галина Вишневская в роли Аиды. Правда, фотография не сохранилась. Но в моем детском альбоме о Большом театре в разделе, посвященном солисту оперы Алексею Масленникову, есть две программки спектаклей с участием Вишневской — опер «Франческа да Римини» и «Фауст» (последнюю она особенно любила).
Когда Вишневская и Ростропович вернулись на родину, я уже делал первые шаги на телевидении. И тут (это был 1994 год) узнаю, что Галина Павловна дебютирует на драматической сцене — во МХАТе, в спектакле Вячеслава Долгачева «За зеркалом». Вишневская играла уже немолодую Екатерину II, юного любовника императрицы поручика Ланского — Сергей Шнырев, который только окончил Школу-студию МХАТ и пришел в театр, а злобную интриганку графиню Брюс — великолепная Татьяна Лаврова.
Я договорился со МХАТом (в котором теперь работаю заместителем директора по связям с общественностью — вот еще одно совпадение!) и снял репортаж для своей программы «Полнолуние», а потом сделал публикацию в журнале «Неделя». Тогда-то и увидел впервые Галину Павловну живьем...
Вишневская играла Екатерину бесхитростно и наивно, в этом были особая трогательность и некий шарм. Правда, когда на сцене появлялась Лаврова, чувствовалась разница актерской подготовки.
— Об этой постановке сохранилось мало информации...
— Да, хотя спектакль шел почти три года и постановка получилась интересной. Сцену поделили на две части: спальня императрицы, место ее встреч с поручиком, и комната за зеркалом, где Ланской проводил остальное время (Екатерина за пределы этого пространства любовника не выпускала). Галина Павловна в новом для себя амплуа драматической актрисы была деликатна, тактична, внимательна к замечаниям режиссера, не пыталась «давать примадонну».
В начале интервью я спросил у нее:
— Вы — сильная женщина с волевым характером. Не этим ли вас привлек образ Екатерины?
— Это преувеличение, не такая я уж я сильная, — отвечала Галина Павловна. — Екатерина невероятно привлекательна во всех проявлениях. Самое же главное, что этот спектакль — продолжение моей карьеры. Чувствовать себя снова дебютанткой не только волнующе, но и чрезвычайно приятно. Это для меня поиск нового качества, великое счастье! Оперную сцену я оставила совсем, а до этого пела 45 лет. Все, хватит. Я максималистка и не привыкла работать «немножко». И вот появилась возможность сыграть драматическую роль. Из Большого перенеслась прямо во МХАТ — красиво!
— Интервью с Вишневской получилось большим?
— Большим, но мы говорили не только о спектакле. Поэтому перед написанием книги о Вишневской и Ростроповиче я захотел узнать детали о работе над спектаклем у Сергея Шнырева и Ольги Росляковой, которая была помощником режиссера. Кстати, репетиции шли всего полтора месяца — уникальный случай для того времени...
«Обычно актеры на первой встрече с режиссером читают по листочкам, — вспоминал Сергей. — А Вишневская уже знала весь текст наизусть! Это меня поразило. И на мой взгляд (причем не только на мой, мы с Татьяной Евгеньевной Лавровой потом об этом говорили), это было ее лучшее исполнение! Потому что она тогда ничего не играла, ничего не изображала. Лаврова даже смеялась в некоторых сценах. А потом Галина Павловна начала интонационно раскрашивать слова, как бы выпевать их, и стала уходить какая-то легкость. Особенно это ощущалось, когда мы переместились на сцену.
Однажды на репетиции Галина Павловна забыла текст. Лаврова удивилась:
— А как же вы поете? В оперных партиях столько текста.
— Там совершенно другая техника, — ответила Вишневская. — Если попросите меня произнести текст из «Аиды», я не смогу. А как только заиграет музыка, все пропою...
На премьеру пришел Ростропович, и Вишневская нас познакомила за кулисами: «Слава, это Сережа — мой Саша Ланской». И тут Ростропович, глядя на меня, с улыбкой говорит: «А вам лучше бы выбрать женщину помоложе!» Они постоянно шутили, с иронией относились друг к другу. Я это наблюдал на гастролях — Мстислав Леопольдович не раз ездил вместе с нами...»
А Ольга Рослякова рассказала мне вот что: «По слухам, репетировать с Вишневской должно быть запредельно сложно. И на первую репетицию я шла как на бой. Но вот появляется милая женщина совсем из другого времени: в белом пуховом платке, элегантно надетом на зимнюю шляпку. Как будто она сошла с экрана, из старых фильмов пятидесятых.
На репетициях Галина Павловна всегда была одета во что-то темное, строгое, без украшений. И более тихого, спокойного, приветливого, очень внимательного человека в работе вообще не помню. И дисциплинированного! Она опоздала на репетицию только один раз.
Мы приехали на гастроли в Петербург. Утро, внутренний дворик БДТ. Жду Вишневскую, а ее нет. Вдруг появляется: «Простите! Но я вам объясню причину. Вчера после ужина мы вышли со Славой из «Астории» погулять. Он на Невском проспекте увидел бездомную собаку. И сказал: «Мы берем ее с собой!» Я твердила, что у меня утром репетиция, вечером спектакль, что я должна выспаться. Но Слава был неумолим: «Никуда не уйду, я должен взять собаку с собой». Причем это был не щенок, а уже взрослый пес — бездомный и грязный.
Слава принес собаку в гостиничный номер, и полночи мы ее мыли. А потом он говорит: «Надо сделать ей прививки и выписать паспорт, я ее заберу в Париж». И мы ночью поехали к ветеринару, потом покупали корм. Если хотите, можете сами все увидеть. Вон Слава с ней гуляет».
И я увидела, как Мстислав Леопольдович неспешно прохаживается с собачкой, помесью дворняжки с пуделем, и как он полностью поглощен этим существом. Мне неловко говорить, но Ростропович и этот пудель оказались похожи. Глаза у собаки печальные и внимательные, как и у ее нового хозяина. Это были два родных существа, одно целое! На следующий день я узнала от Вишневской продолжение истории. Она отговаривала мужа везти собаку в Париж. А он лежал на диване отвернувшись, в полной печали и говорил, что без пса никуда не поедет!»
— И что в итоге?
— Дали объявление на питерском телевидении, и от желающих забрать пса не было отбоя... Еще Рослякова вспомнила, как они ехали на гастроли и на вокзале ее провожали муж и маленькая дочь: «Я разрыдалась. Лаврова сказала Вишневской: «Галя, ты только посмотри, Ольга рыдает, расставаясь со своими близкими». Галина Павловна ответила: «Да что вы, Оля, я со своим мужем всю жизнь врозь, и ничего!»
Кстати, потом и мне Вишневская высказала подобную мысль: «Мы со Славой видимся не так уж часто. Я много гастролировала, он все время в разъездах. Может быть, поэтому наши чувства не притупились». Это было, когда в Париже я снимал ее и Ростроповича для телепрограммы «Субботний вечер со звездой», и фактически это был документальный фильм.
— Легко было договариваться со звездами такого уровня об интервью?
— По-разному... В «Субботнем вечере со звездой» у меня побывали Майя Плисецкая, Юрий Башмет, Слава Полунин, Олег Табаков, Инна Чурикова, Пеле. С кем-то все складывалось легко. Например, с балериной Ниной Ананиашвили, примой-балериной Большого, мы тогда очень дружили.
А вот Ирина Роднина неохотно пошла на контакт. В то время она работала тренером в США. Мы много раз перезванивались, но Ирина все время говорила, что ей надо подумать, взвешивала ситуацию, сомневалась. Тогда она разошлась со вторым мужем и, видимо, боялась, что я как-то затрону эту ее личную историю.
Но я же хитрый. Всегда стараюсь в предварительном разговоре зацепить моменты, которые могут как-то заинтересовать героя будущего интервью. Вот и рассказал Ирине, когда впервые увидел ее живьем. Мы с Игорем учились в школе при заводе «Калибр» (в старших классах я даже проходил на этом предприятии практику в местной многотиражке). И Роднина, которая в тот момент была беременна сыном, вместе со своим тогдашним мужем Александром Зайцевым выступала в нашем актовом зале. Роднина в те годы была идолом. Дети толпами рвались к ней, и учителям пришлось от нас ее оборонять. А она сидела на сцене такая спокойная, умиротворенная.
— Роднина тоже вспомнила эту встречу?
— Конечно, нет! Но эти мои детские впечатления чуть-чуть утеплили ситуацию. Наконец мы полетели в Америку, в город Лейк-Эрроухед, расположенный в горах недалеко от Лос-Анджелеса, и сняли отличную историю. Пока шел монтаж, перезванивались с Ириной. А за неделю до показа, который должен был состояться в канун 8 Марта, Роднина позвонила и сказала:
— Не хочу, чтобы программа выходила в эфир.
Я был шокирован:
— Почему?!
— Не хочу, и все!
Пришлось искать замену. Программа с Родниной все-таки вышла — через год. После эфира Ирина позвонила и призналась, что передача ей очень понравилась. Однако у меня все равно остался некий осадок.
Легко работалось с Андреем Вознесенским. Только он неожиданно поставил условие, чтобы мы сняли в Ялте, как он летает на дельтаплане, — это была его идея фикс. Не буду рассказывать, как непросто мне было все организовать, но Вознесенский у нас летал! А на соседнем дельтаплане находился оператор с камерой, который все снимал и чуть не свалился оттуда.
— А как вам работалось с Вишневской и Ростроповичем?
— Начну с того, что сейчас подобные интервью организуются совершенно иначе. Всю предварительную работу теперь выполняют редакторы. Они договариваются обо всех деталях, а корреспондент приходит и берет интервью. Но я и тогда, и сейчас стараюсь все переговоры вести сам.
— Зачем?
— Потому что уже через такой предварительный разговор я не только налаживаю отношения, но и считываю психологический портрет героя, если не был знаком с ним раньше. А в случае с Ростроповичем мое личное участие в переговорах даже оказалось решающим моментом. Но обо всем по порядку...
Однажды я пришел в «Ленком» на спектакль «...Sorry», чтобы снять фрагменты для «Субботнего вечера», посвященного Инне Чуриковой. И в антракте за кулисами в полутьме столкнулся с известным продюсером Давидом Смелянским. Он спросил, как дела. И я с жаром рассказал о своем новом телепроекте — фильм про Чурикову был всего лишь вторым по счету. Вдруг Смелянский, который в то время устраивал концерты Ростроповича в России, говорит: «А что, если тебе сделать такой «Вечер» с Ростроповичем и Вишневской?» Конечно, я загорелся этой идеей.
А потом, если честно, забыл о нашем разговоре. Но Смелянский получил согласие Мстислава Леопольдовича и Галины Павловны на интервью! Правда, когда я предложил провести съемки у героев в их парижской квартире, он сказал:
— Это невозможно! Журналисты из России у них дома еще ни разу не снимали!
А я тут же:
— Ну так мы будем первыми! В чем проблема?
— Почему вы хотели снимать их именно в Париже?
— В то время Ростропович и Вишневская уже часто приезжали в Россию, у них и во время вынужденной эмиграции в Москве оставалась квартира — в «композиторском» доме в Брюсовом переулке. Но тогда их воспринимали прежде всего как политических деятелей, героев на котурнах, которые будут вещать, как надо переустроить жизнь новой России. Смелянский видел, как принимают Ростроповича в разных городах России, и тоже это замечал: «Мстислава Леопольдовича ждут у нас как великого музыканта, но прежде всего как великого гражданина».
А мне хотелось поговорить с этими легендарными людьми по душам. Я понимал, что в Москве это не получится, слишком политизированная атмосфера окружала тогда Ростроповича. В общем, нужна была домашняя съемка в парижской квартире. Смелянский смог и об этом договориться! А вскоре сообщил, что Ростропович хочет со мной пообщаться по телефону, чтобы уточнить детали.
Как же я волновался, когда готовился к первому разговору со Мстиславом Леопольдовичем! В блокнот записал пять пунктов, которые должен был обсудить: сможет ли он сыграть для нас на виолончели, приедут ли на съемку дочь Елена (она тоже жила в Париже) и внуки. Но когда Смелянский набрал нужный номер и передал мне трубку, я про свои вопросы забыл.
— Почему?
— Ростропович сказал: «Привет, старик!» Как будто мы до этого были знакомы сто лет. И дальше был его быстрый монолог, он, по сути, не дал мне ничего спросить. Мстислав Леопольдович сразу перешел к делу: «В Лионе ставится опера по автобиографической книге Галины Павловны. Скоро премьера, и Галина Павловна будет присутствовать на финальных репетициях. Ты должен снять репетицию. Это и для твоего фильма будет полезно». Думаю, ради нашей поездки в Лион Ростропович и инициировал этот телефонный разговор со мной.
Конечно, я сказал, что это все очень интересно. А в голове как продюсер проекта сразу стал прикидывать, сколько может стоить наша поездка из Парижа в Лион. Но Ростропович как будто услышал меня и сказал: «Всю поездку в Лион — билеты на поезд, гостиницу — я оплачу». И я успокоился.
Но через минуту, чтобы «закрепить» обещания Ростроповича, переспросил:
— Значит, поездку в Лион вы оплатите?
И тут он вдруг совершенно другим тоном говорит:
— Если у российского телевидения нет денег на такую поездку, тогда вообще ничего не надо — фильм отменяется!
Вот так, за секунду, человек изменился на 180 градусов: из дружелюбного и обаятельного стал раздражительным и жестким. Он так отрезал, что, по сути, поставил точку в нашем общении. Мне стало не по себе, почва из-под ног ушла. И самое обидное было, что я же не просил за нас платить, он все сам предложил...
Если бы то же самое Ростропович сказал редактору, интервью точно не состоялось бы. Меня бы поставили перед фактом: «Мстислав Леопольдович отказался». Но, к счастью, я разговаривал с Ростроповичем сам. Оставалось мгновение до того момента, как он положит трубку. И я успел сказать:
— Нет-нет, Мстислав Леопольдович, деньги на поездку в Лион мы, конечно, найдем!
Думаю, на Ростроповича повлиял даже не смысл моих слов, а та эмоция, с которой я их произнес. Он ответил:
— Ну хорошо, тогда до встречи в Париже! — и положил трубку.
Отдельная история — как я доставал деньги на поездку в Лион. По счастью, с перелетом помог одноклассник, который работал в руководстве одной авиакомпании. В итоге все сложилось, и мы с оператором Сашей Соловьевым и редактором Тоней Суровцевой полетели во Францию. Первым делом отправились в Лион, на финальные репетиции оперы «Галина».
— Расскажите поподробнее об этом произведении. Ведь его мало кто слышал...
— В основе либретто лежат мемуары Вишневской. Книга «Галина» сначала вышла на Западе, на английском языке, а через три года появилась в России. Французский композитор Марсель Ландовски, вдохновленный ею, написал оперу. А до этого он уже посвятил Ростроповичу свой концерт для виолончели.
Премьеру готовили в Opera Nouvel. Сам театр произвел на меня странное впечатление. Фасад красивый, старинный. А внутри после недавнего ремонта получился какой-то каземат с тяжелой, давящей атмосферой: стены ядовито-красного цвета, бесконечные черные железные лестницы.
Когда я вошел в зрительный зал, издалека увидел силуэт Вишневской — ее прямую спину и безукоризненную прическу. Подошел, тихонько поздоровался с ней. А потом стал смотреть репетицию.
— Какое впечатление на вас произвела опера на столь необычный сюжет?
— Честно говоря, странное. Репетировали эпизод поступления Вишневской в Большой театр в 1952 году. На заднике — гигантские портреты Карла Маркса, Ленина и Сталина. Не думаю, что все это соответствовало историческим реалиям. В этом спектакле режиссер и художник (их имена разыскать в интернете мне не удалось) вообще тенденциозно и клишированно подошли к изображению атмосферы Советского Союза той поры. Визуальный ряд плакатный и чрезмерно политизированный. Например, в другом эпизоде во всю сцену развевается огромный советский флаг. Он настолько большой, что артисты становятся похожи на лилипутов, а стяг — практически Гулливер.
Вообще, массовых сцен в этом спектакле было с избытком. Я видел, как режиссер увлеченно общался с артистами хора, с каким боевым напором разводил массовые мизансцены. А вот когда шли камерные эпизоды, его энтузиазм улетучивался. При такой концепции все, что связано с главной героиней, уходило на второй план. Но тогда при чем здесь Галина Вишневская, ее жизнь и судьба?
— Кто пел партию самой Галины Вишневской?
— Американская певица Гвинет Джейгер. Галина Павловна была от нее в восторге: «Похожа на меня?» И не дождавшись моего ответа, продолжила в утвердительном тоне: «Похожа! Когда я вошла в зал первый раз, а Гвинет запела мои слова, как будто удавку накинули мне, я чуть в голос не закричала. Просто испугалась! Как будто я из другой жизни смотрю на то, что случилось в моей судьбе когда-то. Ужасное было ощущение. Но сейчас уже привыкла».
Мне кажется, Вишневская все-таки выдавала желаемое за действительное. Ей льстил сам факт, что она стала главной героиней оперы. Но Джейгер была совершенно не похожа на Галину Павловну: грузная, малопривлекательная внешне женщина, лишенная сценического обаяния. Вишневская в свои 69 лет выглядела намного изящнее и моложе. Да и голос ее мне показался тусклым и невыразительным. Но Вишневская к ней относилась по-доброму. Я же видел, как в паузах между сценами Галина Павловна общалась с этой певицей: давала подробные советы, внимательно ее слушала...
Вечером мы с оператором и редактором отправились в Париж. Мстислав Леопольдович и Галина Павловна жили в престижном районе на авеню Жоржа Манделя. Перед домом — калитка и небольшой дворик. Говорят, что эту квартиру Вишневская рассмотрела в настежь открытые окна, когда случайно проходила мимо. И сразу захотела приобрести.
— На интервью в Париже все шло по плану?
— Нет! Во-первых, мы не рассчитали время и опоздали на съемку на целых полчаса. Это Галине Павловне явно не понравилось. «У нас так не принято», — не очень дружелюбно сказала она, открывая нам дверь. Психологически мне стало легче, когда я обратил внимание, что Вишневская... в тапочках. В них была та атмосфера домашнего уюта, к которой я так стремился, настаивая на съемке в Париже.
А дальше к нам вышел Ростропович, который сломал все наши планы! Мы же заранее договорились, что снимаем в Париже два дня: в первый — Вишневскую, во второй — его. Но тут Мстислав Леопольдович сказал: «Завтра утром я уезжаю, поэтому все будем снимать в один день». Памятуя, как он реагирует на возражения, я не стал напоминать, что мы договаривались иначе. Только судорожно прикидывал, хватит ли нам кассет. Тогда еще писали на огромные тяжелые кассеты Betacam. Лишние мы с собой не взяли, потому что добирались на метро (такси в силу финансовых ограничений позволить себе не могли).
— Какое впечатление на вас произвела квартира Ростроповича и Вишневской?
— Сначала хозяйка провела небольшую экскурсию, чтобы мы смогли выбрать места для съемок. И мы увидели хоромы, достойные монархов. Количество комнат я так и не смог сосчитать. Галину Павловну и Мстислава Леопольдовича окружали исключительно русские вещи. Картины Серова, Репина, Айвазовского, Левитана, Левицкого, Пустынина. В шкафах — прижизненные издания Пушкина, Гоголя. Коллекция русского дореволюционного фарфора, включая любимый Галиной Павловной кузнецовский. Сделанный на заказ огромный палехский стол черного цвета с рисунками, изображающими скрипичный ключ и виолончель. Тяжелые шторы из Зимнего дворца, салфетки и скатерть екатерининской поры.
Галина Павловна подчеркнула, что сама ухаживает за коллекцией: «Все сама: я и гвозди умею забивать... Должна все делать так, чтобы мне это нравилось. Картины тоже вешаю сама. А это целое дело: надо сдвинуть другие полотна, поменять местами. Тяжесть безумная! Крик стоит на весь дом, конечно. Но я это делаю. И фарфор мою только сама. Стелю на мраморный пол матрас, таз с водой, беру тряпки, специальные растворы и бегаю по лестнице вверх-вниз».
— Что в квартире поразило вас больше всего?
— Ростропович обмолвился, что у него есть «тайная комната». И я попросил ее посмотреть. «Это моя приватная зона, туда даже Галина Павловна не имеет права зайти», — напрочь отказывался Мстислав Леопольдович. «Я и сама туда не зайду. Слава там отвечает за все», — подтвердила Галина Павловна. Но я его уговорил!
В отличие от остальных помпезных, «дворцовых» помещений, в «тайной комнате» все было очень скромно. И царил вселенский беспорядок! Сотни папок с нотами и документами разбросаны на полу, навалены на шкафах. А в центре комнаты стоит несколько футляров для виолончели. «У меня два инструмента, остальные футляры пустые», — сказал Ростропович. Но на мой вопрос, зачем нужно их хранить, ответить так и не смог. «В этой комнате я знаю все, — говорил Мстислав Леопольдович, обводя взглядом свой хаос. — Последние два месяца работал здесь над новым произведением, поэтому сейчас комната выглядит замечательно. Хотя, конечно, еще надо разобрать письма, документы».
В дальнем углу на полу среди вороха вещей я заметил графический рисунок в рамке: Ростропович с виолончелью, причем инструмент сплетается с телом. Спросил об авторе и услышал: «Это Сальвадор Дали. Он меня рисовал, я ему позировал». Мстислав Леопольдович говорил об этом очень спокойно, даже обыденно. «Идея принадлежала Дали. Я считаю, это прекрасный портрет, потому что тут нет моего лица! Это, в общем-то, портрет звука...» Сейчас рисунок хранится в питерской квартире Ростроповича и Вишневской. С середины 1990-х они покупали в доме на набережной Кутузова квартиру за квартирой. В результате стали владельцами трехэтажного особняка.
— Что еще удивило в этом доме?
— Как ни странно, домработница, которую Ростропович и Вишневская взяли с собой из Москвы, — она служила у них много лет. Когда я попросил у Вишневской разрешения поговорить с ней, Галина Павловна замахала руками: «Если хотите, Вадим, договаривайтесь сами. Может, вам и удастся пообщаться...» Но домработница встретила меня недобрым взглядом и категорическим отказом: «Ничего я вам говорить не буду, отстаньте от меня!» А когда выходил из кухни, она бросила вслед: «И вообще, я ненавижу ваш Париж и мечтаю как можно скорее отсюда уехать!»
Галина Павловна смешно рассказывала об этой женщине: «Она очень упрямая. Например, я даю ей деньги на продукты и говорю, где все надо купить. У нас рядом с домом есть прекрасный магазин. Правда, там все очень дорого. А она едет через весь город на окраину Парижа, чтобы купить продукты подешевле. И никакие мои аргументы на нее не действуют. Не знает ни слова по-французски, но умудряется со всеми продавцами найти общий язык».
А если серьезно, то самым большим открытием для меня было обнаружить, кто в этой семье хозяин.
— Что вы имеете в виду?
— Все думают, что в этой паре королева во всех отношениях Галина Павловна Вишневская, а рядом или чуть сзади — Мстислав Леопольдович. Но множество деталей, нюансов показали мне, что в семье совершенно иная «расстановка сил»...
Вот мы готовимся к съемке интервью с Вишневской: в комнате с палехским столом выстраиваем свет, просим Галину Павловну сесть в кресло, оператор уже вешает ей на кофту звуковую петличку. И тут внезапно входит Ростропович:
— Я хочу поприсутствовать на съемке.
Галина Павловна мягко возражает:
— Нет, Слава, лучше без тебя.
— Ах так? Тогда сначала запишем интервью со мной, а ты подождешь. Уходи отсюда! — и властным жестом Ростропович указывает жене на дверь!
Мне было неловко, а Вишневская кротко встала и безропотно ушла. Как жена, которая буквально на цыпочках ходит перед мужем и готова покорно выполнять любую прихоть венценосного супруга.
— Неужели Галина Павловна не обижалась на него в такие моменты?
— В том, что она вот так подчинялась своему гениальному мужу, не было некой зависимости, жертвы. Только высочайшая степень женской мудрости. А еще полное приятие и взаимопонимание, когда люди понимают друг друга с полуслова, с полузвука...
Вишневская познакомилась с Ростроповичем весной 1955-го в Праге, на фестивале. Причем друг друга как музыканты они не знали. «Какая виолончель, какой голос? — рассказывала мне Вишневская. — Четыре дня он меня смешил, за мной ухаживал, и мы стали мужем и женой. В таких моментах жизни я очень решительный человек. Если чувствую, что люблю, то иду вперед без лишних раздумий».
«Я был так поражен, что тогда в Праге она не прошла мимо, — признавался Ростропович. — В эти четыре дня, когда у нас был непрерывный контакт, я острил как из ведра. И в последний день перед тем, как сдаться, она держала свое красивейшее личико руками и говорила: «Перестаньте меня смешить, у меня будут морщины, как у старухи». Ну, видимо, привыкла к моим остротам и решила, что лучше предпочесть отсутствие морщин и чтобы я находился рядом с ней, и тогда уже больше морщины появляться не будут...
Когда потом в Москве мы пошли расписываться в ЗАГС, нас встретила полная приветливая дама. Она посмотрела наши паспорта. Сразу узнала Вишневскую, заулыбалась. Потом смотрит на меня, и улыбка сходит с ее лица: «Что она в нем нашла?» Когда же дама открыла мой паспорт и по слогам прочитала «Ро-стро-по-вич», то участливо предложила: «Товарищ, у вас есть последняя возможность: смените фамилию на Вишневский! Ведь как хорошо звучит! А вашу даже произнести невозможно...»
Эту историю Мстислав Леопольдович рассказывал с наслаждением, смакуя нюансы.
— Вы говорили с героями о секрете их долгой семейной жизни?
— Конечно.
«В отношениях самое главное доверие, — подчеркивала Галина Павловна. — И ответственность друг перед другом и перед семьей. Потому что страсть довольно быстро проходит. А любовь — это ответственность перед тем, кого ты сумел приручить...»
— Вы приручили Мстислава Леопольдовича? — спросил я. И услышал в ответ: «Думаю, что да. Так же, как он меня».
А Ростропович добавил: «Мы живем с Галей 40 лет. И я могу сказать, что до сих пор к ней не привык. Привычка — это очень опасная сторона жизни человека. Мы же привыкаем и не замечаем, сколь прекрасно каждое мгновение, которое подарено нам Богом. И я каждую минуту стараюсь жить неодинаково. У меня появляются другие интересы, программы меняю, учу новые произведения. Когда смотрю на обычное дерево, то так, как будто первый раз его увидел! Смотрю на небо — какая в нем неповторимая красота! И это ощущение у меня осталось в отношении моей семьи, в отношении Гали. По сути дела, я женюсь на ней каждый момент, когда ее вижу».
— Вам удалось увидеть Вишневскую любящей женщиной, покорной женой. А как же ее легендарный — железный, непримиримый — характер?
— Она была разная! Когда возвращались из Лиона, Галина Павловна ехала в вагоне первого класса, мы, понятное дело, во втором. До отправления поезда оставалось какое-то время, и Вишневская предложила попить чая. Представьте себе: скромный привокзальный буфет, даже не кафе, а какая-то забегаловка. И в центре — Вишневская в роскошной норковой шубе, с потрясающими бриллиантами. Сочетание несочетаемого!
А когда мы в ночи приехали в Париж, то вышли на перрон самыми последними: задержались, потому что долго собирали телевизионную аппаратуру. Вдруг вижу, что вдалеке у своего вагона стоит Вишневская — одна. Я даже испугался: «Что она здесь делает?!» Подбежал:
— Что случилось, Галина Павловна?!
И слышу в ответ:
— Я подумала, что вы Парижа не знаете и вас надо отвезти в гостиницу.
Мы, конечно, отказались, но были очень тронуты такой заботой.
Но она была и недосягаемой, царственной! Когда провожали Вишневскую до стоянки, где ее ждал водитель, я спросил:
— А вы машину водите?
— Никогда не водила. Я сажусь на заднее сиденье и говорю: «Степан, трогай!» — и жестом показала, как будто командует кучеру!
В этом вся Галина Павловна! И речь не о высокомерности, «взгляде сверху», а о том, как человек несет себя, что он знает себе цену.
У Вишневской была потрясающая осанка. Когда я спросил:
— У вас всегда такая прямая спина? — она ответила:
— Да, всегда!
— Даже когда вы одна дома, когда вас никто не видит?
— Да, в любой ситуации. Если скособочусь.... — и тут же прервала себя: — Такого не будет никогда! Ни-ког-да!
И такой величественной она была до последних мгновений своей жизни.
— Как вам кажется, это у нее было врожденное или ее так воспитали?
— Галина Павловна сама себя так воспитала. У Ростроповича отец был знаменитым виолончелистом, мать — пианисткой. А Галина Павловна была из абсолютно простой семьи. К тому же родители ее бросили, и девочка росла у бабушки. «Я не выносила слово «сиротка», — признавалась мне Вишневская. — Потому что у меня живы были родители, и это меня оскорбляло. И у меня было желание во что бы то ни стало доказать, что я не такая плохая. Наверное, этот протест, который был во мне очень силен, во многом двигал меня вперед.
Ну а потом, кто дает женщине уверенность? Не мама, не бабушка — мужчина! Вот как увидите первый раз, как на вас посмотрел мужчина, молодой человек, то и почувствуете, чего вы стоите. Это единственное, что вам дает уверенность. Больше ничто».
В этой кажущейся простоте и категоричности — тоже характер Вишневской. Для нее не существовало полутонов, когда речь шла о глобальных вещах. Она умела концентрироваться на главном, сама жизнь заставила ее меньше рефлексировать и больше действовать.
— Да, ведь у нее не было профессионального музыкального образования, а она стала примой Большого...
— Уникальный, наверное, единственный случай в истории этого театра. В юности Галина Павловна всего полгода проучилась в музыкальной школе для взрослых, а потом, уже работая в Ленинградском областном театре оперетты и в филармонии, брала частные уроки. Но те учителя считали, что у девушки низкое сопрано — меццо, и чуть не загубили ей голос. Только очень пожилая Вера Николаевна Гарина правильно занималась с Вишневской. И в 1952 году Галину, не имевшую диплома не то что консерватории, но даже музыкального училища, режиссер Борис Покровский принял в стажерскую группу Большого.
— Покровский и потом для Вишневской был главным режиссером в ее профессиональной судьбе?
— Безусловно! Поэтому мне было важно взять у него интервью для нашего фильма. «Я увидел, что это феноменальная певица, когда на прослушивании в театре она пела фрагмент из «Аиды», — рассказывал Покровский. — Галина произвела впечатление готовой артистки. Для того чтобы быть примадонной в Большом театре, надо иметь два свойства: свойство расчета и энергию. Она их имела...
Я не помню, чтобы у нас был когда-нибудь конфликт. На репетиции мог назвать ее чертом, дьяволом, бесом, коровой, дурой. Она это все проглотит, потому что знает, для чего я это сказал.
А еще у нее всегда была высокая степень творческой готовности и мобилизации. Вы знаете, я не могу вспомнить те сезоны, когда Галина Павловна рожала дочек. Обычно, когда примадонна собирается в декрет, то театр об этом знает. Но если это происходило у Галины Павловны, никому не было известно! Когда открывался новый сезон, когда шли ответственные спектакли, в которых требовалось участие Вишневской, она всегда была на месте. И свой трон не собиралась отдавать...»
А Лия Могилевская, легендарный концертмейстер Большого театра, поведала мне такую историю: «Вишневская на репетициях иногда брала меня за грудки: «Если ты оставишь в моем исполнении какой-то изъян, я тебя уничтожу, убью!» Вы бы знали, сколько артистов хотят петь с изъяном, точнее, им лень работать, напрягаться...»
— Но почему все-таки возникли слухи о сложном характере Вишневской?
— Когда я ей сказал:
— Вы могли позволить себе все, что угодно, в том числе и конфликтовать, — Галина Павловна возразила:
— Я совсем неконфликтная, не скандалистка — я темпераментный человек. Но, правда, расскажу вам один случай...
Я могу громко говорить, возмущаться, что-нибудь потребовать. Например, переделать костюм. В Большом на это шли. Когда я пела «Травиату» с Лемешевым, мне сшили новые костюмы. Для сцены бала сделали золотое платье, хотя раньше там пели в черном.
Потом Сергей Яковлевич перестал петь Альфреда, и я тоже перестала петь Виолетту: не было подходящего партнера. Через какое-то время начинают меня уговаривать:
— Ну спойте спектакль!
Я ломаюсь, отказываюсь. И чтобы отстали, говорю:
— Не буду петь, потому что мне не нравится золотое платье.
— А мы сделаем другое. Какое хотите?
— Красное.
— Сошьем вам красное.
— Но на балу красная мебель, и хозяйка бала в красном!
В результате я пела в красном платье, Флора была в синем, а мебель — фиолетовая. Где в мире еще так будут делать? Нигде!
Потому что на Западе, если будешь вздорно себя вести, тебя быстро заменят другой певицей. Здесь вас никто ни о чем не просит, не уговаривает. В Большом театре я получала 500 рублей — высшую ставку. Пела «Аиду», четыре часа рта не закрывала, за один спектакль теряла два килограмма. А другая певица, которая исполняла всего несколько тактов, получала 300 рублей.
И я, конечно, старалась петь как можно реже. За те гроши, которые мне платили, — по сравнению с тем, как платили и платят на Западе, — меня нужно было уламывать.
— Галина Павловна, вы будете петь сегодня? — звонит секретарша, и у нее все трясется внутри.
Я в ответ:
— Не знаю...
Она звонит через час:
— Как вы себя чувствуете?
И так я могла ломаться до двух часов дня, а в семь вечера — спектакль.
Перед ним мне подавали машину — от моего дома до театра, хотя это расстояние я пешком могла бы пройти за десять минут. А та, другая певица жила, предположим, за городом и до театра добиралась несколько часов на общественном транспорте. И мы ко всему этому привыкаем. Нас выделяют здесь орденом, званием, но не деньгами.
На Западе ничего подобного не происходит. Хочешь на лимузине к театру подъехать? Никто не возражает, только изволь сам оплатить дорогу! Ты ведь получаешь огромный гонорар. И никому в голову не придет стелить тебе красную дорожку. Если хочешь — скажи секретарю, он постелет. Но только ты сам оплатишь счет.
На Западе, если ты отказываешься петь, значит, у тебя есть на это серьезные основания. Ведь ты теряешь большие деньги, хороший театр. А когда начинаешь ломаться:
— Я не могу подписать данный контракт, здесь предусмотрено слишком много спектаклей, — на этом все и заканчивается.
— Ах, вы не можете, ну что же делать...
А я-то думаю: «Почему меня никто не уговаривает?! Еще немножко, и я согласилась бы». К такому деловому отношению привыкать безумно трудно».
— Получается, ваши герои не скрывали, что им было непросто обжиться в эмиграции?
— Да... «В конце концов все устраивается, но это трудно, — говорила Вишневская. — Трудно без языка оказаться выброшенным из жизни, особенно к пятидесяти годам: в общем-то не старый человек, а в то же время на новом месте как будто уже никому не нужен. Ситуация сложная. Надо было просто очень много работать...
В России очень хорошему актеру могли перекрыть кислород, если того желала советская власть. На Западе такое невозможно. Но я вам скажу одно: начинать карьеру легче в России. В России — государственные театры, постоянные труппы, очень много театров, пусть даже и плохих. Но все-таки для актера есть место, где он может заявить о себе.
Я прожила на Западе много лет, но до сих пор не знаю, как молодые певцы начинают там карьеру. Я даю мастер-классы, у меня есть студенты с хорошими голосами. Но не могу понять, что молодым певцам нужно сделать для того, чтобы на них первый раз обратили внимание. Импресарио не приглашают певца, который нигде не пел раньше. А вот как получить место в театре — для меня это, повторяю, остается загадкой...
Чтобы адаптироваться, мне и Славе понадобилось пять лет. Я имею в виду в личностном плане. Потому что профессиональный выход был в первую же минуту: театры, концерты, деньги — все пришло сразу. А вот понять жизнь Запада, взаимоотношения людей было непросто».
— Про своих детей Галина Павловна и Мстислав Леопольдович вам рассказывали?
— В 18 часов к ним в гости пришла младшая дочь Елена с двумя детьми. «Обе наши дочери достаточно независимы, — рассказывала Галина Павловна. — Сама жизнь заставила их рано стать самостоятельными. Потому что, когда мы вынуждены были уехать из России, Елене было шестнадцать, Ольге — восемнадцать. Мы с мужем много гастролировали: я уезжала в одну сторону, Ростропович — в другую. Детей таскать за собой мы не могли, они должны были учиться. Дочки попали в школу для девочек при действующем католическом монастыре в Лозанне. Спустя два года их отправили в Америку учиться в музыкальном университете в Нью-Йорке. И девочки везде жили одни, это стало для них хорошей школой...»
— Как вы думаете, что Галина Павловна считала «хорошей школой»?
— Жесткое воспитание! В шестилетнем возрасте каждая из дочерей начала учиться в Центральной музыкальной школе. Никаких развлечений и поблажек, только уроки, и один и тот же маршрут — «дом-школа-дом». Однажды Елена поздно вернулась домой, и Галина Павловна в знак назидания отрезала под корень ее шикарную косу! А Ростропович потребовал, чтобы Лена целый год носила только школьную форму. С Ольгой, ставшей, как и отец, виолончелисткой, связана своя поразительная история. Когда она решила оставить концертную деятельность и заняться педагогикой, расстроенный отец перестал с ней общаться. И это напряжение в отношениях с дочерью длилось довольно долго. Может, конечно, это все байки, но, думаю, элемент правды здесь определенно есть.
«Сейчас у каждой дочери своя семья, — рассказывала мне Вишневская. — Когда встречаемся — это, конечно, огромная радость. Самое ценное, что мы оставляем в жизни, — наши дети. Все остальное уходит: и слава, и память. Остаются лишь наши потомки».
Дочери, Ольга и Елена, продолжают дело родителей. Елена возглавляет Международный медицинский фонд Вишневской, который занимается вакцинацией детей по всему миру. Ольга — художественный руководитель Центра оперного пения Галины Вишневской, а также стоит во главе созданного Ростроповичем Фонда помощи молодым музыкантам, который теперь носит его имя.
— Вишневская была не только выдающейся певицей, но и невероятно красивой женщиной.
— В паузе между съемками редактор Антонина Суровцева обратила внимание на одну деталь. Обычно возраст женщины выдают руки: морщины на них ничем не скрыть. А у Вишневской кожа на руках была гладкая-гладкая.
Потом я спросил Галину Павловну, что помогает ей держать себя в тонусе. «Утром я никогда не смотрю на себя в зеркало, сразу иду на кухню, — отвечала она. — Выпиваю кофе, потом душ и моментально причесаться, напудриться, привести себя в порядок. Чтобы, случайно заглянув потом в зеркало, не сказать про себя: «Боже мой, что это такое?!» Самой себе не надо действовать на нервы! Это любая женщина может себе позволить.
А рецептов красоты у меня нет. Единственное — сдерживаю себя в еде. Иначе я бы расплылась, я же так люблю покушать. Но всю жизнь веду полуголодное существование. Надо есть только то, что полезно. Например, хлеб, хотя от него полнеешь. А вот сладкого не надо употреблять вовсе. Я много раз заставляла себя заниматься гимнастикой, но вскоре бросала. В отношении тренировок я ленива. Мне проще недоедать».
— Когда ваш фильм вышел, он понравился героям?
— Ростропович мне позвонил, и мы так тепло с ним поговорили! Он сказал, что посмотрел фильм ночью — другого времени при его сумасшедшем графике не было — и что тот и ему, и Галине Павловне очень понравился. Это были такие важные для меня слова...
— Каким было отношение Ростроповича и Вишневской к Родине? Ведь в свое время их вынудили эмигрировать.
— Они любили Родину, и для них было очень важно то, что им вернули гражданство. А для Галины Павловны еще принципиально важным было, что 45-летие ее творческой деятельности в 1992 году отметили именно в Большом театре. Она вернулась в родные стены...
Сама Вишневская тогда на сцену не выходила. Она восседала в директорской ложе в окружении семьи, принимала музыкальные подношения и гигантское количество букетов. Я был на этом торжественном вечере. Галина Павловна была счастлива: сыграть такое было невозможно.
В финале Майя Плисецкая станцевала «Умирающего лебедя», а аккомпанировал ей прямо на сцене Ростропович. Кстати, брат Майи Михайловны Азарий мне говорил, что именно Вишневская, выпустившая мемуары, сподвигла Плисецкую на написание своей книги.
А еще Азарий рассказывал, что в свое время Ростропович ухаживал за Майей: «Он приходил к нам домой и даже помогал мне заниматься на рояле. Однажды принес Майе пористый шоколад «Слава», приписав к названию две буквы: получилось «напористый Слава». Это так точно отвечало его характеру! Но за Майей он ухаживал недолго. В какой-то момент ему нравилась певица Зара Долуханова. Поэтому даже смеялись, что Ростропович «зарился-зарился, маялся-маялся, а подавился вишневой косточкой».
— Вы спросили героев вашего фильма об их мечтах?
— Да! Ростропович сказал: «Мечтаю сесть с Галей в автомобиль и поехать куда глаза глядят. Лет двадцать я об этом думаю. Вот так сесть в машину и сказать: «Галь, ну как? Прямо поедем? Или налево хочешь, или направо? А почему бы здесь не свернуть — на этот выезд?» Хотелось бы сесть в машину и поимпровизировать, придумать себе новую жизнь».
Меня так тронули эти слова, что я передал их Галине Павловне. Был уверен, что она оценит романтичный жест мужа. Но Вишневская отреагировала иначе: «Да, он мечтает — уже сорок лет! Я перестала ждать, потому что никогда этого не будет. Слава всегда клянется: «В этому году целый месяц не возьму ни одного концерта!» Но начинается: один концерт взял, второй, двадцать штук взял. И все, полетело...»
— Вадим, после той съемки в Париже вы виделись с Ростроповичем и Вишневской?
— Представьте себе, нет. Хотя позже они окончательно вернулись в Россию, в Москву, мы могли бы пересекаться на каких-то мероприятиях, но ни разу так и не встретились. С одной стороны — жаль. А с другой, может, мне и не нужны были встречи «после». Потому что в моей памяти остались очень яркие картины того невероятного, пусть и короткого времени, которое я провел с ними вместе. И эти воспоминания, как вспышки, я описал в своей книге.
Подпишись на наш канал в Telegram